ПРИКЛЮЧЕНИЯ НИКТОШКИ

...

Жил-был мальчик-коротышка по имени Никтошка. Жил он там же, где другие малыши-коротыши, в городе Цветограде. В том самом доме номер пятнадцать по Колокольчиковой улице, где жили такие известные коротышки, как Знайка, доктор Таблеткин и прочие. На самом-то деле их в этом доме было не шестнадцать, как все привыкли считать, а семнадцать. И вот этим последним, семнадцатым, был Никтошка. Он был такой незаметный, что не попал в Знаменитую книгу о коротышках и никто о нем не узнал. Хотя он тоже жил на Колокольчиковой улице, в том же самом доме.

Впрочем, Никтошка редко появлялся в этом доме, а большую часть времени проводил где-нибудь. Возвращался домой он обыкновенно очень поздно, иногда даже совсем ночью, когда входная дверь бывала уже заперта. Коротышки спали крепко, достучаться до них было не просто. Только у Ворчалина иногда случалась бессонница, но ему всегда лень было вылезать из постели. И вот наконец, когда Ворчалин или кто-нибудь другой спускался со второго этажа, где находилась спальня коротышек, и спрашивал: «Кто там?» – Никтошка отвечал: «Никто». За это его и прозвали Никтошкой.

Почему он так отвечал, Никтошка и сам не знал.

– Ну что ты все бродишь по ночам? – ворчал Ворчалин. – И так бессонница, да и ты еще тут вечно по ночам стучишь.

«Все равно же он не спит», – думал Никтошка, но спорить с Ворчалиным не хотел – он вообще не любил спорить. Странно, что остальные коротышки никогда не помнили, что Никтошка еще не вернулся. И каждый раз запирали дверь на засов, так что он не мог ее открыть своим ключом и приходилось стучать. Если иногда ученый Знайка засидится за книгой и впустит Никтошку, то он каждый раз и говорит: «Надо завтра не забыть, что ты еще гуляешь, и не задвигать засов». Но почему-то «завтра» об этом всегда забывали.

А запирались коротышки потому, что некоторые из них, такие как Пустомеля и повар Кастрюля, боялись Бабу-Ягу.

– Да нет же никакой Бабы-Яги! – возмущался Знайка, – поверьте, я много книг прочел и знаю, что наука это уже давно доказала!

– Да я знаю, что нет, – отвечал Кастрюля, – а все-таки страшно: вдруг она придет!

А Пустомеля потом Кастрюле и другим коротышкам говорил:

– Подумаешь, наука доказала. А как она это доказала, интересно?

И вечером обязательно Пустомеля или Кастрюля, или шофер Торопыга, или еще кто-нибудь из малышей брал – да и запирал дверь на засов.

А Никтошка не боялся Бабы-Яги, потому что знал, что она есть и что она почти всегда бывает добрая. Никтошка, как и ученый Знайка, прочел много книг, и в них было написано, что Баба-Яга есть, а книгам Никтошка верил. Больше всего на свете Никтошка любил читать книги. Но не такие, как Знайка, не научные. И поэтому не разбирался ни в подводных лодках, ни в воздушных шарах. Никтошка любил читать сказки, разные интересные истории и приключения. Иногда он так зачитывался какой-нибудь книжкой, что забывал, что находится в реальном мире. Идет он вечером по улице, темно уже, вдруг из подворотни кот выскакивает. Никтошка скорее пальцами уши затыкает. Потому что ему кажется, что это Кот Баюн, который его сейчас сказками заговорит, а потом съест. А коты ведь, по сравнению с коротышками, огромные, словно тигры. Только в Цветограде они все добрые.

Никтошка читал с утра до вечера, а потом и ночью. Если попадалась ему интересная книга, то весь мир вокруг переставал для него существовать, пока он не дочитывал эту книгу до конца. Он всё тогда делал, смотря в книгу. Например, утром положит ее возле раковины, накроет прозрачной пленкой, чтобы не промокала, а сам зубы чистит и читает. Почистит зубы, поднимет пленку, перевернет страницу, опять пленкой накроет – начнет лицо умывать. Потом с книгой в руке идет на кухню и что-нибудь там себе вслепую найдет – и съест. Один раз съел бумажный колпак повара Кастрюли, в котором тот пирожные готовил. Колпак весь сладкими взбитыми сливками пропитался, пока Кастрюля их взбивал. А другой раз он нечаянно проглотил вещество, приготовленное ученым Знайкой для химического опыта и поставленное остывать в холодильник. На банку Знайка приклеил бумажку с черепом и косточками – что яд. Но Никтошка смотрел в книгу и бумажку не заметил. Потом три дня светился голубоватым светом. Хорошо, что это вещество оказалось безвредным. Везде он был самым последним. Вставал позже всех, и когда спускался в столовую, еды там уже не оставалось. Повар Кастрюля всегда посылал Растеряку в спальню – проверить, не проспал ли кто завтрак. Растеряка быстро оглядывал кровати, но не замечал Никтошку. Да и не мудрено: тот был самый маленький из всех коротышек. И закутается, бывало, в одеяло с головой – кажется, одно скомканное одеяло лежит.А Никтошка завтракать не любил. Если доктор Таблеткин утром поймает его и заставит все-таки поесть, то Никтошку потом тошнило.– Завтрак очень важен для здоровья, – говорил доктор Таблеткин. – Пропускать его ни в коем случае нельзя!Но Никтошкин желудок просыпался только к обеду, и если его пытались кормить завтраком – очень сердился. К счастью, Никтошка был такой незаметный, что даже Таблеткин его редко замечал, так что Никтошка почти никогда не завтракал, и всё было хорошо.Выйдя из дому, он шел через город к Огуречной реке. На улице прохожие его не замечали. То какая-нибудь малышка с прыгалками на него натолкнется, то автомобиль чуть не задавит.

Наверно, это потому, что Никтошка выглядел как-то незаметно. Одевался – непонятно во что. Обувь тоже какая-то… хоть и аккуратная и вполне чистая, но фасона совершенно неопределенного. Глаза у него были голубые, а волосы светло-русые. Но прическа на голове – тоже всегда какая-то невразумительная. Не поймешь, у кого стригся, да и вообще, когда это было. Любил он, чтобы волосы свободно себе развевались куда-нибудь в стороны. Поэтому не носил шапку, как другие коротышки. Единственно, как его можно было узнать издалека – так это по длинному шарфу, которым он оборачивал шею в холодную погоду и который повсюду следовал за ним, словно флажок. А летом это был синий шелковый платок вместо шарфа. – Ты б хоть свой шарф, что ли, куда-нибудь… намотал! – кричал шофер Торопыга, проезжая мимо на автомобиле. – А то накрутится мне на ось – и придушит тебя, как цыпленка.– А? – моргал Никтошка, и шарф его болтался на поднятом машиной ветру.

Это был красный кабриолет с откидывающимся кожаным верхом. Слесарь Напильник и монтёр Молоток построили его взамен своего первого автомобиля. Того самого, на котором когда-то без спроса прокатился Пустомеля, едва не убившись и утопив машину в реке. Был такой случай. А новый автомобиль мог ездить вдвое быстрее, чем его предшественник, и мудрый Знайка придумал установить на улицах дорожные знаки, ограничивающие скорость. Еще Знайка сказал, что отныне вождение без прав запрещается.

– Мы не можем допустить, чтобы какой-нибудь сумасшедший переломал имущество или кого-нибудь раздавил, – сказал Знайка. – Ездить будут только те, у кого есть водительские права.

Да вот только чтобы получить права, нужно вначале научиться ездить, а потом сдать экзамен. А поскольку умел ездить только шофер Торопыга, то он и учил, и экзамены принимал. Но не хотелось шоферу Торопыге, чтобы еще кто-нибудь умел водить, кроме него. Вот никто и не мог у него экзамен сдать. Авоськин с Небоськиным учились-учились, да так ни один из них экзамен и не прошел. Вот и остался Торопыга единственным водителем в Цветограде, у кого права есть.

– Больно он быстро будет ездить, – сказал монтёру Молотку слесарь, когда тот заклепал последнюю заклёпку и машина была готова. – Надо его в гараж на замок запирать.

– Это зачем? – удивился Молоток.

– Если Пустомеля угонит – тут уж без многочисленных жертв не обойдется.

– Что ты! – возразил Молоток. – Пустомеля теперь автомобилей боится как огня.

Зато Никтошка не боялся. Как-то раз он вернулся домой слишком поздно и не смог достучаться, чтобы ему открыли дверь. Тогда Никтошка залез в автомобиль и решил выспаться на его мягком кожаном сидении. Но спать не хотелось. Стояла прекрасная теплая ночь. Совсем низко над домами коротышек висел тоненький серп луны. Небо было чистым, и звезды сегодня горели особенно ярко. Под стеклом фонаря, висевшего над крыльцом, собралась куча мошкары, которая все никак не могла успокоиться, возилась и жужжала.

В зажигании автомобиля торчал ключ, и Никтошка машинально повернул его. Автомобиль завелся, но мотор работал почти бесшумно – Молоток и Напильник усовершенствовали предыдущую модель. Никтошка, хоть ни разу до этого машиной не управлял, а все-таки очень хорошо умел этот делать. И вот почему.

Всех всегда катал шофер Торопыга. Чаще всего он возил ученого Знайку, у которого в городе было много дел, а также доктора Таблеткина по вызовам коротышек – если кто заболеет. Когда Напильник и Молоток только сделали этот новый автомобиль, Никтошке ужасно захотелось на нем прокатиться – такой он был красивый и так быстро ездил. Но кататься хотели все, и как-то так получилось, что в очереди на катание он оказался самым последним. Коротышек-то в их доме было семнадцать, а на автомобиле слишком долго ездить было нельзя – сцепление перегревалось. И больше одного коротышки за раз Напильник не разрешал катать.

– А то будете болтать и отвлекать шофера – еще в аварию попадете, – говорил он.

Скоро Знайка стал использовать машину по своим научным делам, а Таблеткин – по вызовам, короче, до Никтошки очередь так и не дошла.

И решил тогда Никтошка прокатиться тайно. На заднее сиденье – все равно там никто никогда не сидел – Торопыга обычно клал рогожку. Если нужно было в дороге починить автомобиль, он расстилал ее и, лежа на спине, заползал по рогожке под брюхо машины. Вот Никтошка и придумал прятаться. Улучит момент, когда Торопыга отвернется – и ныряет под рогожку. И лежит под ней, на заднем сидении, не шелохнувшись. Хоть ему и ничего не видно, а все равно здорово было – ведь он катался на автомобиле!

Так хорошо было, когда автомобиль заносило на поворотах или когда он подскакивал на кочках – прямо как на качелях! Никтошка закрывал глаза – все равно не на что под рогожкой смотреть. А сколько разных звуков слышишь, если с закрытыми глазами! И как шины по дороге шелестят, и как вода расплескивается, когда лужа, и как Торопыга гудит зазевавшимся Цветоградцам, разбегающимся из-под колес…

Шофер Торопыга, когда водил машину, подробно описывал вслух, что он делает. Чтоб не думали, будто вождение автомобиля – это такая простая вещь.

– Поворачиваем ключ зажигания, – объяснял Торопыга. – А теперь выжимаем сцепление и ставим в первую передачу. Левой ногой плавно отпускаем сцепление, правой выжимаем газ…

И так далее. Никтошка лежал с закрытыми глазами и мысленно представлял себе, как он всё это делает. И Никтошка хорошо запомнил, как нужно водить. Иногда вечером он запирался в туалете и тренировался понарошку – выжимал сцепление, включал мигалку, крутил руль… Он был не такой, как Пустомеля, которого сколько ни учи – голова все равно остается пустая. Никтошка всё схватывал на лету. Жаль только, что этого никто не замечал. Вот так Никтошка и выучился водить автомобиль – так сказать, заочно.

– Эй, кто это там в туалете засел? – кричали из коридора.

Никтошка тормозил, гасил мотор и выходил из «машины».

И вот теперь была ночь, ярко светили звезды и все спали. Кроме разных бабочек и жужелиц, копошившихся под колпаком фонаря. А машина уже завелась. Никтошка потихоньку выжал сцепление, включил скорость, дал газ. Потом плавно отжал сцепление – всё, как делал Торопыга. Машина, шурша колесами по гравию, выехала со двора. Никтошка переключил на вторую передачу, потом на третью. Автомобиль ехал быстро и плавно, в лицо дул теплый ветер. Никтошка выехал в поле и понесся по проселочной дороге. На ней иногда встречались ухабы, но Никтошка всегда вовремя сбавлял скорость, да и машина была так хорошо сделана, что, казалось, и не замечала совсем этих ухабов. Она летела как птица. «Как же все-таки здорово, когда едешь совершенно один и никого нет, и никто не может тебя достать!» – думал Никтошка. Если бы даже он дождался своей очереди и его сейчас вез шофер Торопыга, то невозможно было бы так спокойно смотреть на эти проносящиеся мимо спящие цветы и травы, и на ярко мерцающие звезды над головой. Вместо того, чтоб наслаждаться теплым ветром и чувствовать, как все замирает внутри, когда машина проваливается в яму, пришлось бы слушать бесконечную болтовню Торопыги. И с тех пор Никтошка стал иногда кататься по ночам, когда все спали и его никто не видел.

У Никтошки был один-единственный друг. Скажем прямо, не совсем обычный. Никто, кроме самого Никтошки, про существование этого друга не знал, и никто его не видел. Никтошка, честно признаться, и сам его не видел, но часто разговаривал с ним. Звали Никтошкиного друга Вилка. Иногда, когда в комнате никого не было, Никтошка подходил к окну и, глядя на кусты роз, которые возвышались над их домом, заговаривал с Вилкой.

– Слышишь, Вилка! Недавно я на машине еду по полю. Темно. Тихо. Вдруг кто-то ко мне в машину – ка-ак бух! Прямо на соседнее сиденье. Я от неожиданности рулем дернул, но удержал. Тут кто-то еще один – бух! – ко мне на руль свалился. А сзади третий – на плечи. Я – по тормозам! Тот, что на плечи, мне сверху на голову ползет, этот – с руля на меня своими лапами лезет. А тут еще двое навалились. Но я не растерялся. Р-р-раз! Одного рукой обратно в поле отбросил, схватил того, что в волосы вцепился, и… так его сжал, что он крикнул и сам куда-то ускочил… Слышь, Вилка?

А Вилка отвечает:

– Слышу, да…

– У меня еще под рукой скалка была… такая, знаешь, которой повар Кастрюля блины раскатывает. Я того, что на руле, этой скалкой прямо по… в общем, всех раскидал. Вдруг слышу – сзади шебуршатся. Я оглянулся – а там… батюшки – целые полчища! Я обратно – прыг на сидение – и по газам! А они и спереди! Поехал прямо по ним. А они наматываются на колеса, пищат, хрустят. Гадость какая! Понимаешь, Вилка?

А Вилка отвечает:

– Понимаю, да…

– Но я все-таки набрал скорость – и, слава богу, уехал.

– Ну, ты даешь!

– Да вот. Представляешь, каково?

– Представляю. Ну вообще круто!

И так Никтошка этому Вилке про свои приключения рассказывал. То это были полчища кузнечиков, напавших на него ночью, в другой раз – туча мух, от которых Никтошке пришлось с обрыва в реку нырять… Вилка узнал и как Никтошка на горном орле прокатился. Упал в орлиное гнездо, когда по горам лазил – вот орел его и понес. И как он на рыбе ездил. Купался себе в реке и не заметил, что нечаянно сел верхом на сома. А сомы-то, они бывают совсем бешеные, особенно, когда идут на нерест. А они как раз туда и шли.

– Представляешь, Вилка? – спрашивал Никтошка.

– Да уж, представляю себе. Наверно, страшно на соме ехать?

– Еще бы. У него морда такая усатая и огромная, что если он ее откроет… то есть, если он рот свой откроет, туда коротышка поместится легко, даже не один, а целых три.

– Ничего себе!

– Вот именно! Но я-то ему рот открыть не давал – держал его крепко за усы.

– Ну, ты даешь! И как это тебе только в голову пришло?

– Не говори, я и сам себе удивляюсь. Вообще-то я очень скромный, медлительный неповоротливый… ты ведь меня знаешь. Но когда нужно действовать – я прямо сам себя не узнаю. Становлюсь быстрый, как молния.

– Это точно!

– Вот я его за усы ухватил – и держу, не отпускаю. А он бесится, носит меня по реке – вдоль и поперек. Вначале вдоль понес, против течения. Со страшной скоростью. Думал – я его усы отпущу и упаду. Куда там! Я усы на руки намотал – и еду. Потом он устал, видно. Развернулся и по течению понес. Потом – поперек реки. Туда! Сюда! А я что? Мне хоть бы что. Хоть ты меня носи, хоть подбрасывай, хоть под воду на глубину уходи, хоть из воды выпрыгивай – я знай себе усы не отпускаю.

Один раз доктор Таблеткин заметил, как Никтошка сидит у окна и с кем-то разговаривает.

– С кем это ты тут разговариваешь? – спросил Таблеткин.

– Да так, ни с кем. Просто песенку насвистывал.

– А, песенку… а мне послышалось, что ты кому-то что-то говорил. Но Никтошкин друг Вилка сразу же исчезал, если кто-нибудь вдруг приходил. Никто, кроме Никтошки, с Вилкой знаком не был.

– Нет, это тебе только послышалось, – ответил Никтошка. – Ты же видишь, тут никого, кроме меня, нет.

– Может, ты сам с собой разговаривал? – спросил Таблеткин.

– Как это? – удивился Никтошка.

– Ну так. Некоторые коротышки – Знайка, например, разговаривают сами с собой.

– А как они это делают?

– А вот так. Зайка сам себе говорит: «Куда это запропастился мой звездный атлас?» – а потом сам себе отвечает: «Ты же, балда, сам его вчера астроному Звёздину отнес!»

На самом-то деле, Никтошка не с самим с собой разговаривал, как Знайка, а со своим другом Вилкой. Только Вилку никто никогда не видел. Он был невидимый. И разговаривать с Вилкой мог один только Никтошка. Зато Вилка был хорош тем, что если Никтошке хотелось с ним поговорить, он всегда был рядом. И всегда готов был его слушать. Чтобы поговорить с Вилкой, Никтошке даже не обязательно было открывать рот и говорить вслух. Можно было сказать про себя – Вилка все равно понимал, и Никтошка его понимал, когда Вилка говорил про себя. То есть, они могли общаться друг с другом мысленно. У них было то, что называется «телепатия». А если они разговаривали вслух, то Никтошка говорил и за себя, и за Вилку.

Но Никтошка не хотел, чтобы другие знали про Вилку, и он сказал Таблеткину:

– Нет, Таблеткин. Я пока до этого еще не дошел, чтобы самому себя балдой обзывать.

– Ну, тогда смотри, – сказал доктор. – Если вдруг заметишь, что сам с собой разговариваешь – обращайся прямо ко мне. Я тебя вылечу. У меня, знаешь ли, такое замечательное лекарство есть. Я тебе несколько уколов пропишу – поколю недельку, ну, может, две – не больше. И всё как рукой снимет.

От Таблеткиного предложения Никтошку передернуло. Но он постарался быть вежливым и сказал:

– Конечно, Таблеткин. Если только начну разговаривать сам с собой – сразу к тебе.

– Молодец! И если увидишь, что кто-нибудь другой сам с собой разговаривает – ты мне скажи. Может, коротышке помощь требуется, а он этого и сам не знает.

– А что, разве Знайка не знает, что сам с собой разговаривает?

– Раньше не знал. Пришлось мне его на магнитофон записать, чтобы он поверил. Я ему время от времени уколы назначаю. Тогда у него это реже проявляется.

– Что?

– Ну… разговоры с самим собой.

– А…

«Странно получается, – думал иногда Никтошка. – Видно ведь, что другим со мной интересно поговорить. Почему же со мной никто не дружит?»

Но с ним никто не дружил. Разумеется, кроме Вилки. Но Вилка же был не совсем настоящий коротышка. А если кто-нибудь из настоящих коротышек с Никтошкой заговаривал, то Никтошка почему-то старался как можно скорее закончить разговор и куда-нибудь убежать подальше. Вот и сейчас, поговорив немного с Таблеткиным, Никтошка поскорее улизнул из дома и помчался в лес. А ведь Таблеткину можно было рассказать про замечательную сказку, которую Никтошка недавно прочитал.

Это как раз была сказка про одного врача, который до этого был художником. Или, вернее, про одного художника, который потом стал врачом. А врачом он стал потому, что, оказывается, у него была волшебная рука. Если кто болел – он мог нарисовать, как больной выздоровел – и тот выздоравливал. У художника было такое сильное воображение, что оно побеждало любую болезнь. Допустим, коротышка заболел гриппом, а художник сразу же представлял себе, что этот коротышка здоровый. На лыжах катается и мороженое ест. И рисовал такую картину. И как только картина была готова, коротышка сразу же выздоравливал! Или если коротышка ломал ногу – стоило художнику нарисовать его с целой ногой, как перелом тут же заживал. В этой сказке даже ученый был, который открыл, почему от картин художника все выздоравливали. Но этот ученый разговаривал такими словами, которые Никтошке были непонятны. Какие-то длинные слова, начинающиеся на психофизи… а может, на психовизи… – и что-то еще там такое, о чем Никтошка понятия не имел. Интересно было бы Таблеткина об этом спросить – он наверняка знает.

Но общаться с другими коротышками было Никтошке тяжело. Он просто всегда ужасно стеснялся! Чувствовал себя таким неловким! После того, как поговорит с кем-нибудь, он все думал: «А вдруг я ему что-нибудь не то сказал? А прилично, вообще, такое говорить? А вдруг он обиделся? А вдруг я его чем-то задел?»

Например, если разговариваешь с поваром Кастрюлей – все время нужно думать, как бы не сказать что-нибудь не то про толстых. Или про тех, кто много ест. А если говоришь с Пустомелей – как бы не упомянуть тех, кто ничего не читал и пишет только печатными буквами. А у художника Мальберта такой кривой нос, что Никтошка всегда боялся – вдруг Мальберт как-нибудь поймет, что Никтошке его нос не нравится. А Никтошке на самом деле не ненравился его нос, а ему очень было Мальберта из-за этого носа жалко. «Тяжело ему, наверно, такой нос на лице носить», – думал Никтошка. И он боялся – как бы Мальберт не понял, что Никтошка об этом думает. Он даже старался не думать, если рядом оказывался Мальберт. Но, как назло: мысль о носе Мальберта начинала вертеться в голове – стоило Никтошке подумать, что эта мысль нехорошая.

Часто, даже после совсем коротенького разговора с каким-нибудь коротышкой, Никтошка несколько дней не мог этот разговор забыть и всё думал, думал…

– А вдруг я ему что-нибудь не то сказал? – спрашивал он Вилку.

А Вилка ему отвечал:

– Да что же «не то»? Ты ведь только спросил его, где он взял свою книжку, а он сказал, что в библиотеке, и что она была там последняя.

– Да, но он сразу же предложил мне ее дать почитать…

– Ну и что же?

– А я взял – да и согласился.

– А почему бы не согласиться, если предлагают?

– Так может, он просто из вежливости предложил? Может, он ее сам еще не прочитал? А я ее у него уже взял. Неудобно как-то.

– Ну, если он такой дурак, что предлагает не по-настоящему, а только из вежливости, то сам виноват. Можешь считать, что ты тоже взял только из вежливости. Раз он из вежливости предложил.

– Ты так думаешь? – обрадовался Никтошка.

Шедшие ему навстречу по улице малышки остановились и как-то странно посмотрели на него. Никтошка-то разговаривал с Вилкой мысленно, а тут вдруг сказал вслух:

– Ты так думаешь?

И снова перешел на телепатию.

– Значит, если я взял только из вежливости, ничего в этом плохого нет. Я ведь не специально у него отнял эту книжку, которую он еще не прочитал. Просто из вежливости согласился на его предложение.

– Вот именно, – сказал Вилка. – Тем более, может, он ее все-таки уже прочел и предложил вовсе не из вежливости, а совершенно искренне.

– Да, может быть, – отвечал Никтошка. – А может быть, и нет.

Подобные угрызения совести грызли Никтошку почти после каждой встречи с кем-нибудь. И поэтому он не любил ни с кем встречаться. А для того, чтобы ни с кем не встречаться – трудно найти лучшее место, чем лес. Там одни дубы да ёлки. Летом Никтошка почти каждый день уходил в лес.

У Никтошки в лесу было удобное гнездышко, которое он сам себе оборудовал на одной из веток дуба. У него и подушка там была, и одеяло, и лампочка, чтобы читать по ночам. Лампочку питал аккумулятор, который днем заряжался от солнечной батареи. Этот аккумулятор и батарею изобрели слесарь Напильник и его помощник, монтёр Молоток. Они последнее время были помешаны на всем экологически чистом – то есть, на том, что природу не загрязняет. Они даже придумали во дворе поставить несколько мусорных баков и в каждый бак класть свой вид мусора. В один бак – только бумажный мусор, в другой бак пластмассовый мусор, в третий – съедобный мусор… Вначале коротышки не понимали, зачем все это нужно. Но Молоток с Напильником им объяснили, что так меньше загрязняется окружающая среда, то есть природа, и они всё поняли.

Только Пустомеля не понял. Он смеялся над Напильником и Молотком и нарочно бросал в баки не тот мусор, что надо. «Это съедобная бумага», – говорил он, засовывая бумагу в бак для съедобного мусора. «А это пластмассовые макароны», – говорил он, кидая в бак для пластмассы свои недоеденные макароны. Еще Пустомеле понравилось, что съедобный мусор совсем не загрязняет окружающую среду. Это ему ученый Знайка сказал, когда объяснял про экологию – науку о том, как сохранять природу.– Значит, съедобный мусор не пачкает природу? – спросил Пустомеля, – а пластмассовый – пачкает?– Конечно! – сказал Знайка, обрадованный, что Пустомеля понял. – Пищевые отходы даже полезны для окружающей среды! Ведь если огрызок яблока попадает в землю, он не портит растения и животные от этого не страдают. Наоборот, из семечек яблока может получиться корм для птиц или даже может вырасти новая яблоня. А гнилое мясо дает пищу червякам и разным букашкам. Таким образом мы помогаем природе!На следующий день жители улицы Маргариток и бульвара Васильков были шокированы тем, что в соседнем с ними сквере неизвестно откуда появилась куча тухлых помидоров. Кучу убрали, но назавтра там возникла гора апельсиновых корок. Убрали и ее, а через два дня весь сквер оказался засыпан ореховой шелухой и скорлупками от семечек. Возмущенные коротышки решили узнать, кто занимается этим безобразием. Они выставили охрану, которая на следующую ночь схватила Пустомелю, вываливающего прямо у входа в сквер огромный мешок арбузных корок.– Эй, не смейте меня трогать! – кричал Пустомеля не своим голосом, когда коротышки схватили его и собирались как следует побить. – Не имеете права! Это экологически чистые отходы, они помогают природе!Пустомеля размахивал кулаками и так громко кричал, что разбудил коротышек с соседней Колокольчиковой улицы, которые примчались в сквер во главе со Знайкой и доктором Таблеткиным.– Что здесь происходит? – спросил Знайка, впопыхах заправляя рубашку в штаны и напяливая очки на нос.– Вот, поглядите-ка, что ваш дружок натворил! – закричала малышка по имени Булочка, которая жила рядом со сквером и в выходные продавала там свежие булочки. – Негодяй, в воскресенье никто не хотел покупать мою выпечку, потому что весь сквер провонял тухлыми помидорами и у коротышек пропал аппетит!И она схватила Пустомелю за его зеленый галстук и так дернула, что он чуть не задушился – у него даже язык изо рта высунулся.– Подождите, – сказал Знайка, – тут надо разобраться. Ты что это, Пустомеля, вредительством занимаешься?– Я не занимаюсь! – обиделся Пустомеля, стараясь оторвать Булочкины руки от своего галстука. – Я природе помогаю, а вы! Это же пищевые отходы, они защищают природу. Вы что же не понимаете, что у нас природы совсем мало осталось и скоро ее совсем не останется? Вы что хотите, чтобы одни дома и дороги были, и чтобы не было ни одной травинки, ни одной птички?!Пустомеле, видимо, стало так обидно, что все на него незаслуженно накинулись, что он даже всхлипнул.– Какая природа, что он несет! – закричали другие коротышки – жители улицы Маргариток и бульвара Васильков. – Из-за него нам в такую жару окна приходится запирать, дышать невозможно! В сквере-то воняет!– Вы еще просто не привыкли к экологически чистому образу жизни! – кричал им в ответ Пустомеля. – Темнота!– А мы и не собираемся привыкать, мы тебе сейчас так голову намылим, отход несчастный!Тут Знайка понял, что это он во всем виноват. Нужно было как следует объяснить коротышкам, что такое экология.– Тихо, товарищи! – закричал он. – Произошла ошибка. Пустомеля не виноват, это я ему всё неправильно объяснил!– Ах, это ты, товарищ, ему объяснил, чтоб он тут тухлое мясо наваливал? – в наступившей тишине сказала Булочка таким голосом, что Знайка пожалел, что заступился за Пустомелю. Он невольно отпрянул назад, но все-таки сохранил достоинство и ответил:– Нет, я ему такого не говорил. Я Пустомеле другое говорил, а он меня неправильно понял. Наверное, я плохо объяснял.Знайка поправил галстук.– Знаете что, друзья? Сейчас уже ночь и всем нужно как следует выспаться. А завтра, в десять часов утра, я объявляю общее собрание и на нем буду рассказывать всем желающим, что такое экология и как нужно правильно природу охранять. А пока что Пустомеля уберет арбузные корки, а все остальные пусть расходятся по домам.– Как! – закричал Пустомеля, – это почему это я должен убирать арбузные корки, если я помогал природе? Пусть, если ты мне все неправильно объяснил, так ты и будешь эту кучу убирать!– Вот что, Пустомелечка, – сказал доктор Таблеткин, – что-то ты мне каким-то нездоровым показался. Кричишь, мусор за собой убирать не хочешь… Надо бы тебе прописать для начала несколько укольчиков, а потом касторочки – три раза в день, чтобы ты совсем не разболелся.– Нет, что ты, Таблеткин! – испугался Пустомеля. – Да я совсем здоров, это я пошутил просто, конечно, я сейчас же всё уберу.На следующий день Знайка устроил лекцию, на которой объяснил, наконец, коротышкам, что такое экология и как нужно правильно обращаться с мусором. Ведь если пластиковые бутылки класть в мусорный ящик для пластика, а картонные коробки – в ящик для картона, то эти материалы сразу попадают на завод, который перерабатывает картон или пластик, и из них делают новые бутылки и коробки. А если весь мусор валить в одну кучу, то эта куча оказывается потом где-нибудь на природе и загрязняет ее. «Ведь правда же нам бы не хотелось, чтобы наш лес был завален картонными коробками, а в Огуречной реке плавали пластиковые бутылки?» – закончил свое объяснение Знайка.«Надо же, – говорил Пустомеля, – а я-то думал, что раз мусор съедобный – бросай его, где хочешь, и тебе хорошо, и природе, а там вон оно что! Но теперь-то я всё понял, буду сортировать отходы».

Очень интересовала защита окружающей среды слесаря Напильника и монтёра Молотка. Они любили изобретать, и им хотелось что-нибудь полезное для природы придумать. Как известно, электричество, получаемое от солнца, меньше всего ее загрязняет. Вот они и изобрели такой аккумулятор – солнечный. Но, к сожалению, он никому, кроме Никтошки, не понадобился. Дело в том, что в Цветограде вскоре открыли газ. И электричество стали добывать путем сжигания газа. Хоть газ и не очень полезен для природы, но Знайка сказал, что в случае с газом можно сделать исключение.

За Цветоградом – не с той стороны, где река и лес, а с противоположной – находился небольшой холм. Один раз Знайка копал там яму – она нужна была ему для каких-то научных опытов. Когда яма была уже достаточно глубокая, лопата Знайки стукнулась обо что-то очень твердое. Вначале Знайка думал, что нашел старинный клад. Он позвал других коротышек, чтобы поделиться с ними сокровищами. Но когда они раскопали как следует всё вокруг, то увидели, что это не клад, а что под землей тянется огромная, толстая труба. Никто не мог понять, что это за труба и для чего она нужна. Ученый Знайка три дня искал в своих книгах объяснение этому явлению. На четвертый день он позвал Напильника и Молотка и велел им просверлить в трубе дырку.

Слесарь с монтёром принесли из своей мастерской огромную дрель и по очереди сверлили трубу три дня и три ночи, и сломали немало свёрл, пока наконец не просверлили в ней дырку. Когда они вытащили сверло, послышался громкий свист, и коротышки почувствовали какой-то резкий запах. Была ночь. Молоток и Напильник бросили дрель и сверла и побежали к Знайке. На их крики собрались все коротышки дома номер 15 по Колокольчиковой улице, а также многие жители соседних домов. Коротышки прибежали к трубе, которая громко свистела.

Доктор Таблеткин понюхал воздух и сказал, что пахнет чем-то очень вредным для здоровья и что все должны немедленно удалиться, потому что это может быть даже смертельно. А дело было осенью, и небо покрывали тучи. Фонари Цветограда далеко, Молоток с Напильником так спешили, что забыли свой фонарь во дворе, и больше никто не догадался принести с собой, чем посветить. Темно – хоть глаз выколи.

Никтошка тоже прибежал к трубе вслед за всеми, но его и так-то никогда не замечали, где уж тут заметить в такой темноте? Музыкант Рояль подполз к трубе на ощупь. Он попробовал заткнуть дырку своим пальцем, но дырка была большая и до конца не заткнулась, зато свист стал тоньше. Тогда Рояль стал зажимать дырку то больше, то меньше, то одним пальцем, то двумя, и труба стала играть музыку.

– Ура! – закричали и захлопали все.

Но резкий запах становился всё нестерпимей, и коротышки невольно отошли подальше от трубы. Рояль тоже долго не мог возле нее находиться и отошел вслед за всеми.

– Я думаю, что надо эту дырку заткнуть обратно! – с важным видом сказал доктор Таблеткин.

– Правильно! – закричал Пустомеля.

А Знайка сказал:

– Нужно подождать до утра, пока не станет светло и пока Напильник с Молотком в своей мастерской выточат подходящую затычку.

Никто и не заметил, как Никтошка подполз к самой трубе. Ему тоже захотелось сыграть на ней какую-нибудь музыку. Но тут было так темно, что совсем ничего не было видно. Никтошка никак не мог найти, где же дырка, про которую все говорят. Тогда он вспомнил, что у него в кармане есть зажигалка. Никтошка курил. Не то чтобы постоянно, а так только – любил иногда после ужина трубочку выкурить. Поскольку доктор Таблеткин был против курения и запретил его в доме, Никтошка курил трубку только у себя в лесу. Вспомнив про зажигалку, Никтошка вытащил ее и зажег.

Что было дальше – Никтошка не помнил. Очнулся он, когда уже был день, а точнее вечер. Лил дождь, и было мокро. Никтошка почувствовал, что лежит на какой-то мокрой глине. Голова у него очень сильно болела, и Никтошка долго не мог вспомнить, как он сюда попал. Он все лежал и лежал под дождем, и ему было очень холодно. Наконец Никтошка решил встать на ноги. Он увидел, что лежит в канаве, рядом с каким-то холмом, и услыхал голоса. Когда Никтошка обошел вокруг холма, то увидел, что на другой стороне возятся коротышки.

– Что это вы здесь делаете? – спросил он у Пустомели, который стоял, заложив руки в карманы, под своей огромной, как зонтик, шляпой.

– Не видишь, газовую электростанцию строим, – важно ответил Пустомеля.

– А что это такое? – поинтересовался Никтошка.

Но Пустомеля не смог ему объяснить, и за него ответил Ворчалин.

– Вот ведь, выдумают тоже! Какой-то газ нашли. А он и взорвался. Хорошо еще, что все далеко стояли и никого не убило. А теперь Знайка решил из этого газа электричество получать.

В газовой электростанции газ сгорает и крутит турбины, которые вырабатывают электрический ток. Но если газ смешать с воздухом, а потом поджечь, то он взрывается с ужасной силой. К тому времени, как Никтошка чиркнул своей зажигалкой, уже много газа вышло из трубы, поэтому и произошел такой сильный взрыв. А чтобы газ не смешивался с воздухом и не взрывался, нужно либо дырку заткнуть, либо сразу поджечь струю газа.

И тогда он спокойно горит – надо только следить, чтобы огонек как-нибудь случайно не потух.

Никтошка посмотрел туда, где возились в грязи коротышки, и увидел, что там, откуда-то из-под земли, горит синее пламя.

– А что это такое горит? – спросил Никтошка.

– Это газ, – ответил Пустомеля. – Это я придумал, чтобы из него электричество получать, – добавил он. – Раз горит, значит – как лампочка, значит, можно делать электричество.

– Это не ты, а Знайка придумал, – возразил Ворчалин.

– Нет, я! – настаивал Пустомеля.

Они принялись с Ворчалиным спорить, а Никтошка вдруг почувствовал, что у него сильно болит и кружится голова. Он поплелся домой. Голова и всё тело так сильно болели, что Никтошка целую неделю пролежал в кровати. Если бы об этом узнал Таблеткин, он бы сразу понял, что у Никтошки контузия. Это такая болезнь, которая бывает, если возле человека что-нибудь взорвется, но насмерть не убьет, а только оглушит. У Никтошки болела голова, звенело в ушах, а перед глазами плыли бурые круги. Но Никтошка никому ничего не рассказал, и через неделю у него всё прошло. Только когда он наконец вылез из кровати и пошел в ванную умываться, он увидел в зеркале, что у него совершенно черное лицо, как у африканца. «Вилка, неужели это я в зеркале?» – спросил Никтошка своего мысленного друга Вилку. – «Ты, а кто же еще? Надо мыться почаще». – «Ладно, ты прав. Пойду умоюсь».

Никтошка очень любил чистоту и целый час мылся, пока снова не стал чистым.

А коротышки так и не узнали, что это Никтошка поджег газ. Когда раздался взрыв, Никтошку отбросило за холм, и он пролежал там до вечера. Так что никто его и не видел. Ученый Знайка решил, что газ сам взорвался – он прочел в одной из научных книг, что такое бывает.

Так вот, после того, как на холме построили газовую электростанцию, Цветоград стал получать достаточно электричества и солнечный аккумулятор Напильника и Молотка стал не нужен. Никтошка и стащил его потихоньку, и унес к себе в лес.

Почему так выходило, что Никтошку никогда никто не замечал – для него это было загадкой. Просто всегда так получалось. Один раз он даже совершил героический поступок, который тоже никто не заметил.

Это произошло одним теплым летним днем. Никтошка переночевал в лесу и искупался в реке. Потом спилил на завтрак несколько орехов маленькой пилой, которую хранил в своей кладовочке, в дупле дуба. Высохнув на солнце, Никтошка уже хотел углубиться в лесные заросли, где и находился тот самый дуб и где у него была спрятана книжка. Там никто не мог ему помешать и он собирался спокойно почитать, а заодно и позавтракать. Никтошка днем всегда читал какую-нибудь одну книгу, а дома, вечером – какую-нибудь другую. Потому что есть книжки для дня, а есть для ночи – не будешь ведь читать что-нибудь страшное, когда на улице и так темно. Не успев еще скрыться в лесной чаще, Никтошка услышал крик: «Помогите»!

А потом еще: «Пожалуйста!» – закричал кто-то.

Никтошка обернулся, но никого не увидел. Он подождал минутку. Но больше никто не кричал. Никтошка выбежал из леса на берег. Он огляделся по сторонам – никого не было видно. Левее того места, где он только что купался, был поворот реки, и Никтошка помчался в ту сторону. За поворотом тоже никого не было, хотя в такой теплый день в это время тут всегда полно народу. Здесь висела тарзанка, на которой любили кататься коротышки. Она была привязана к ветке плакучей ивы, которая склонялась над рекой. Хватаешься за тарзанку руками и раскачиваешься, раскачиваешься, а потом прыгаешь в реку. Был такой лесной человек, которого звали Тарзан – он ее и изобрел.

На берегу не было ни души, но тарзанка качалась. Никтошка здорово умел логически мыслить. «Если тарзанка качается, значит на ней недавно кто-то качался, – подумал он. – А если этого кого-то нет на тарзанке, значит, он с нее либо спрыгнул, либо упал. А раз тарзанка над рекой, то, значит, он упал в реку». И Никтошка побежал к тарзанке по узенькой тропинке, которая шла вдоль самой воды. Весь берег реки утопал в зелени, тут росли высокие вётлы и ивы, низко наклонившиеся над водой. То и дело приходилось обегать камышовые заросли. Было очень тихо, ветра не было, и листья не шелестели. Только на ветке ивы тоненьким голоском пела какая-то маленькая птичка, наверное, иволга. «Интересно, куда это все подевались?» – подумал на бегу Никтошка. Он сам очень любил кататься на тарзанке, но вокруг нее всегда столько народу – не протолкнешься. Один раз он даже отстоял к тарзанке целую очередь. Когда повар Кастрюля, который был перед Никтошкой, наконец с громким плеском плюхнулся с тарзанки в реку, Никтошка только уже собирался схватиться за нее, как откуда ни возьмись появился Пустомеля. Он оттолкнул Никтошку и сказал: «Я был за Кастрюлей, спроси у него». Но как можно было спросить у Кастрюли, когда тот бултыхался в реке и так при этом громко визжал, что ничего бы не услышал? Никтошка тогда слез с дерева и ушел, и с тех пор катался на тарзанке только ночью, когда никого не было.

Некоторые, наверное, скажут, что Никтошка – трус, раз он не прогнал Пустомелю, не подрался с ним или, хотя бы, не сказал ему, что тот не прав. Но Никтошка просто подумал, что если они с Пустомелей подерутся, то никакого настроения кататься на тарзанке у него уже не будет – так пусть уж лучше Пустомеля катается. Тем более, что, может, Пустомеля просто забыл, что он не стоял за Кастрюлей. «Может быть, ему напекло голову – ведь день-то был жаркий – вот он и забыл», – рассуждал Никтошка. И вообще, он еще никогда не дрался – не устраивать же было первую в своей жизни драку прямо на дереве, вот так, без подготовки?

А сегодня тут было на удивление пусто, и Никтошка не понимал почему. Но дело было в том, что как раз на сегодня ученый Знайка назначил старт воздушного шара, на котором коротышки должны были улететь путешествовать. Этот вошедший в историю полет на воздушном шаре, изобретенном Знайкой, подробно описан в Знаменитой книге о коротышках.

Как известно, коротышкам очень хотелось повидать другие страны, но они такие маленькие, что пешком им туда идти страшно долго и тяжело. Вот умный Знайка и придумал легкий способ путешествия – летать на воздушном шаре. Весь город собрался сегодня возле дома номер 15 на Колокольчиковой улице смотреть, как Знайка и его друзья надувают шар и как он потом будет взлетать. Сделать шар, который поднимется в воздух с шестнадцатью коротышками, – не просто. На самом деле Знайка два года придумывал конструкцию этого шара и корзины, которая прицепляется к нему с помощью большой рыболовной сети. Он чертил чертежи, делал расчеты, пробовал различные материалы, которые должны были подойти для этого проекта. Знайка был очень скромным, поэтому до поры до времени никому ничего не рассказывал. А когда коротышки напомнили ему, что они уже очень давно мечтают отправиться в какое-нибудь путешествие, Знайка как раз закончил свою работу.

– Придумал! – сказал Знайка. – Мы сделаем воздушный шар и полетим на нем.

И все коротышки сразу поняли, что Знайка не просто умный коротышка, а что он настоящий гений. Но Знайка, когда кто-нибудь заслуженно называл его гением, скромно отводил глаза и говорил: «Да чего уж там…»

Никтошка узнал про шар только вчера, потому что до этого два дня не ночевал дома. О том, что все коротышки из их дома заняты постройкой шара, Никтошке рассказал Пустомеля. Никтошка случайно с ним встретился в поле, где Пустомеля собирал одуванчиковый пух. Из этого пуха коротышки собирались сделать парашюты. На всякий случай – вдруг шар лопнет. А Никтошка ночевал в лесу и ничего этого не знал. Он так зачитался сказкой под названием «Русалочка», что уснул, когда было уже, наверно, часа три ночи. На берегу никого не было. Тарзанка почти остановилась, когда до нее добежал Никтошка. Она висела высоко, и коротышки всегда прыгали с нее далеко вперед, в реку. А под самой тарзанкой, даже немного сзади, было топкое болотце, густо заросшее тиной и покрытое зеленой ряской. В середине болотца ряска как будто разошлась. Вначале Никтошке показалось, что там плавает какая-то рыжая тина, но присмотревшись, он увидел, что это чьи-то длинные-предлинные рыжие волосы, а тот, кому они принадлежат, по-видимому, сидит под водой. И Никтошка тут решил, что это русалка. Ведь вчера, перед сном, Никтошка как раз прочитал эту сказку, которая так и называлась: «Русалочка».Те, кто слышали эту историю, знают, что она очень грустная. Бедной Русалочке, чтобы увидеться с принцем, пришлось отдать свой прекрасный голос и стать немой. Да еще и когда хвост ее превратился в человеческие ноги, ходить Русалочке было так больно, словно она ступала по ножам. А уж чем сказка закончилась, про это даже и упоминать не стоит! Конец у нее мрачный, печальный и тоскливый.Никтошке было так жаль бедную Русалочку, что, прочитав книгу, он до поздней ночи проплакал у себя на дереве. Ах, если бы он встретил эту Русалочку, он бы сказал ей: «Зачем тебе нужен принц и зачем тебе ноги! Ведь так приятно плавать в морских глубинах, хвост же гораздо лучше!» Никтошка и сам бы не прочь был иметь такой хвост. А принцев – мало ли на белом свете?Никтошка подошел к самому болотцу, наклонился над ним и стал смотреть в воду. Под водой он видел русалкину голову, но вокруг собиралось все больше ряски. «Кто же все-таки кричал «помогите»? – пытался сообразить Никтошка. – По голосу это была малышка, а не малыш».– Эй, русалка! – позвал он.Но русалка не отзывалась. Никтошка испугался. «А вдруг русалка тоже может утонуть?» – подумал он. И понял, что нужно срочно что-то делать. Хотя Никтошка и бывал часто задумчивым – особенно если просто так шел по улице, зато когда нужно было действовать, он становился очень быстрым.Никтошка огляделся, потом выхватил из кармана перочинный ножичек и отрезал свисавшую с деревца длинную лозу дикого винограда. Крепко привязал себя этой лозой к стволу ивы и полез в воду. Никтошка быстро добрался до рыжих волос, которые уже совсем облепила ряска, и потянул за них. Ноги его глубоко погрузились в ил, и болото стало засасывать Никтошку, но он не боялся, потому что был привязан. Времени было очень мало. Если она утонула, то нужно как можно скорее вытащить ее, иначе она умрет. Никтошка изо всех сил потянул за рыжие волосы, и голова русалки показалась над водой. Потянул еще и схватил русалку обеими руками за плечи. Голова ее свешивалась вниз. Кажется, русалка не дышала. Никтошка держал ее обеими руками, потому что она была страшно тяжелая. Ноги его глубоко завязли в иле, и он не мог теперь сдвинуться с места. Никтошка попробовал держать русалку одной рукой, а другой – подтянуться на виноградной лозе. Но русалка была тяжелая, плечи ее опутала тина, и она снова стала погружаться в болото. Тогда Никтошка опять схватил русалку обеими руками. Но сам он при этом еще больше увяз в топком иле.Ничего не получалось. А время шло. Вдруг счастливая мысль осенила его, и он начал поворачиваться на том месте, где стоял. Виноградная лоза стала наматываться на него и становиться короче, и таким образом Никтошка потихоньку вылезал из болота. В русалкины плечи он вцепился мертвой хваткой, и русалка тоже стала постепенно вытягиваться.Когда оба они очутились на берегу, Никтошка в изнеможении упал лицом в воду. Руки его были как каменные и страшно болели. Но он помнил, что русалка не дышит. Поднявшись на ноги, вытащил ее на сухое место. Да какая же это была русалка – у нее не было рыбьего хвоста, а были человеческие ноги. Да и одета она была в обыкновенный купальник, какие носят малышки, когда идут купаться на реку. «Значит, она такая же коротышка, как я! – подумал Никтошка. – Качалась на тарзанке, сорвалась в болото и утонула». Он вспомнил, что нужно делать искусственное дыхание. «Но как же его делать, если у нее внутри, наверно, полно воды?» – подумал он. Тогда Никтошка решил, что малышку нужно перевернуть вверх ногами, чтобы вся вода из нее вылилась. Он быстро привязал к ее ногам длинную виноградную лозу, перекинул ее конец через ветку ветлы и, повиснув на другом конце, поднял малышку кверху.Читателю может показаться, что прошел целый час, а то и два, пока Никтошка нашел утонувшую малышку и вытащил ее из болота. Но на самом деле все это длилось не больше пяти минут. Когда нужно было действовать, Никтошка все делал страшно быстро.Малышка была немного тяжелее Никтошки, может быть потому, что мокрые волосы, оплетенные тиной, тянули ее вниз. Никтошка обхватил ногами какую-то корягу и тянул лозу с такой силой, что малышка повисла, наконец, вверх ногами. Изо рта ее полилась вода, и она стала громко кашлять.

Малышка висела вниз головой и кашляла, и из нее выливалась вода. Наконец Никтошка опустил ее на землю. Правда, она при этом ударилась головой о корягу – но в сравнении с тем, что она только что чуть не умерла, это были уже пустяки. Малышка была так слаба, что не могла стоять или сидеть. Никтошка уложил ее на траву. Он и сам едва держался на ногах. Но тут Никтошка увидел, что вокруг ее шеи намоталась тина, и испугался, как бы она опять не задушилась. Стоя на коленках и осторожно приподняв голову малышки, он начал потихоньку разматывать длинные пряди этой тины. Малышка ничего не говорила, а только жадно глотала раскрытым ртом воздух, словно была голодная. – Как вас зовут? – спросил он, сняв с ее шеи последний кусок речной травы.Малышка еще немного подышала, а потом шепотом ответила:– Бабаяга.Больше она уже ничего не могла сказать. Только глотала воздух ртом.

Малышку и вправду так звали: Бабаяга. На самом деле, когда-то ее звали по-другому, и это она сама себе придумала такое непривлекательное имя. Дело в том, что Бабаяга была страшная, невероятная, удивительная красавица. Жила она в собственном домике на окраине Цветограда и очень редко из него выходила при свете. Потому что была ужасно стеснительная. Но Бабаяга любила гулять по ночам и нюхать цветы. А днем она сидела дома и стеснялась выходить. Только когда у нее совсем кончались продукты, она шла в булочную, чтобы купить хлеба или в молочную за молоком, или в колбасную за докторской колбасой. Появилась она в Цветограде не так давно (то есть, малышка, а не колбаса), кажется, прошлой весной, а где жила раньше – никто не знал. По акценту-то ясно было, что она иностранка.

Когда поэт Пёрышкин впервые увидел эту малышку, он написал лучшую свою поэму под названием «Весенние лепестки». А когда с ней на улице нечаянно столкнулся ученый Знайка, он открыл закон всемирного тяготения и в тот же вечер изобрел ракету, в которой коротышки впоследствии полетели на Луну. Для Таблеткина встреча с Бабаягой закончилась горячкой с температурой тридцать девять и пять и бредом. Таблеткин так очумел, что выдумал несуществующую, но смертельную болезнь под названием «веснуха» и сделал от нее прививку всему населению города. Таблеткин выделил для веснухи целую главу в медицинской энциклопедии, которую он сам написал. Там рассказывалось, какая это опасная болезнь и как по весне, нанюхавшись ароматов цветов, коротышки заболевают веснухой и сходят с ума.

Бабаяге надоело, что из-за ее красоты все смотрят на нее, как на чудо, и она нарочно, перед тем, как выйти из дома, стала мазать лицо сажей, а вместо одежды надевать грязные, рваные лохмотья. Как раз тогда она и выдумала себе это имя: Бабаяга и всем, кто спрашивал, говорила, что ее так зовут.

Но ничего это не помогло. Натерев волосы жидким мылом и высушив потом феном, чтобы были как мочалка, намазав золой щеки, в грязном, разорванном платьице, в котором дыр больше, чем материи, Бабаяга все равно была самой красивой малышкой в городе. Некоторые малыши так прямым текстом и заявляли: в лохмотьях, с чумазым лицом она, мол, намного симпатичнее, чем другие малышки, которые носят модные платья и пользуются косметикой. Особенно малыши вроде Пустомели, которые и сами-то не любят мыться. Надо ли говорить, что после таких высказываний малышки Цветограда, почти все до единой, возненавидели Бабаягу.

С ней дружила одна только Кнопочка. Кнопочке было наплевать на собственную красоту. Она никогда не смотрелась в зеркало, надевала на себя что попало, в жизни не красилась, и малыши ей были глубоко безразличны. (Кстати, это была совсем не та Кнопочка, которую любил таскать за косички Пустомеля, а другая малышка, ее тезка).

– О, почему, почему они считают меня главной крайсавицей? – жаловалась бедная Бабаяга подруге, по-иностранному выговаривая слова.

В ее родном языке звуки в словах часто идут в другом порядке, поэтому многим цветоградцам трудно бывает понять речь Бабаяги. Но Кнопочка давно привыкла к акценту подруги и не обращала на него внимания.

– Почему, – жаловалась та, – почему смотрят на меня, как на скультпуру в музее или чудно-юдный цветок? Щеки гуталином мазала, на волосы оликвовое масло лила, перцем насыпала, даже макаронами! На улицу выхожу – платье рнваное, грянзое. Ничего не погомает. Глядят с откротым ртом – вот и всё! А я совсем не чудно-юдный цветок и не скультпура! Я обынчная малышка, такая же, как все. И между прочим, я тоже личность, не меньшая, чем они. Я не красотка с ангельным литцом! У меня, между прочим, душа есть!

Бабаяга плакала, а Кнопочка утешала ее.

– Ну что ты… другие счастливы были бы иметь такие огромные зеленые глаза и такие длинные ресницы, как у тебя. Я, правда, этого тоже не понимаю, но Ласточка мне говорила, что если бы у нее были ресницы ровно в два раза короче твоих и пусть даже не такие густые и не рыжие, а просто коричневые – она бы была на седьмом небе от счастья.

– Но я-то от всего этого совсем не попала на седьмное небо! – всхлипывала Бабаяга. – И крупные прозрачные слезы текли по ее прекрасным щекам.

– Не расстраивайся. Другие твоей красоте завидуют. Но что в этом хорошего?

– Вот именно, что ничего нет хооршего.

– Нет, я имею в виду, для них – что хорошего завидовать-то? Зависть – плохое чувство.

– Ты хотя бы меня не завидаешь?

– Ну что ты… как ты можешь так думать? И знаешь… не обращай на них внимания.

– Вот я не обращаю. А чтобы не таращили на меня – одеваюсь в рнваные ломхотья, намазываю на себя сажу и гуталин…

Кнопочка немного подумала.

– Знаешь что? – сказала она. – Я думаю, ты не совсем права. Красота – она прекрасна. Коротышкам хочется смотреть на красоту – что же в этом плохого? Вот ты – разве не любишь смотреть на красивые деревья, цветы?

– И ты туда же… ну разве я цветок? Я ведь живая малышка! У меня есть душа! А ни у кого до этого дела нет!

– Да-да, ты права, – соглашалась Кнопочка.

Ей было безмерно жаль несчастную Бабаягу.

– Знаешь, я так не люблю грязь, – жаловалась та подруге. – Очень тяжело гулять по гоорду в таком виде…

Она действительно терпеть не могла грязь. Придя из магазина, первым делом залезала в ванну, намыливалась с головы до ног и оттирала с лица и рук противную сажу. Потом долго вымывала и расчесывала свои густые волосы и заплетала в две длинные косы.

Отчего Бабаяга казалась всем такой красивой – даже в рваных лохмотьях, сквозь которые просвечивали ее длинные белые ноги – понять трудно. «И что, нет, вот что они в ней нашли?!» – возмущалась другие малышки. Даже некоторые малыши задумывались. А ученый Знайка, которому всегда хотелось докопаться до истины, написал небольшую книжку, которая так и называлась: «Чем нас очаровала Баба-Яга?» Книга начиналась с истории появления сказочной Бабы-Яги. Знайка провел научное исследование. Он объяснял, откуда она появилась в сказках, почему у нее костяная нога, а живет она в избушке на курьих ножках. А потом от Бабы-Яги плавно перешел к малышке по имени Бабаяга и стал рассуждать, почему ее красота так сильно действует на коротышек. Положа руку на сердце, Знайка не собирался писать про сказочную Бабу-Ягу, тем более, что он в нее не верил. Он хотел написать книжку только про малышку Бабаягу, но подумал, что некоторым такая книжка может не понравиться. И на всякий случай начал не с прекрасной малышки, а с ее сказочной тезки.

Но это ему не помогло. Вскоре после издания пришлось ученому Знайке самому свою книгу запретить и все копии изъять, даже из библиотеки. Потому что возмущенные Цветоградки накинулись на Знайку.

– Если этот мерзкий пасквиль, эта отвратительная клевета не будет немедленно уничтожена, мы поднимем восстание! Мы взорвем твою научную лабораторию и сожжем все твои книги! Мы затолкнем тебя в твою ракету и отправим на Луну! Нет, на Марс! А еще лучше – на Плутон, чтобы ты там как следует подумал.

Это объявила ученому Знайке в мегафон малышка по имени Бантик, возглавлявшая мирную демонстрацию малышек против красизма. До этого утра, пока он не услышал под своими окнами крики разъяренных демонстранток, Знайка даже и не знал такого слова. Оказывается, красизм – это когда кого-нибудь ущемляют, если он недостаточно красивый.

– Мы не позволим никого ущемлять! – гудел из динамиков гневный голос малышки Пудельки.

Ее кудрявые волосики грозно торчали из головы, словно колючие пружинки.

– Что вы, что вы, милые! – воскликнул Знайка, протирая глаза и высовываясь из окна по пояс.

При этом он поцарапал себе живот об оконную раму, которую давно не красили и от нее отшелушились щепки. Знайка очень боялся конфликтов и всегда старался решить дело мирным путем. А малышки уже держали в каждой руке по яйцу колибри, готовые подвергнуть бомбардировке дом номер пятнадцать по Колокольчиковой улице.

– Дорогие мои! Голубушки! – кричал из другого окна доктор Таблеткин, выскочивший из постели в одной пижаме. – Конечно же, Знайка сейчас же уничтожит свою дурацкую книжку! И как это я недосмотрел и позволил ему ее напечатать! У него наверняка поднялась высокая температура, и он сделал это в бреду. Сейчас же дам ему касторки и пропишу курс уколов! По счастью, дело кончилось миром. Знайка послал Напильника и Молотка, которые на машине объехали библиотеки и книжные магазины города и изъяли злосчастное произведение. Удовлетворенные демонстрантки разорвали все экземпляры в клочки и разошлись по домам. Некоторые даже извинялись, что наделали столько шума.– В следующий раз приходите сразу ко мне, незачем устраивать демонстрации, – на прощанье сказал Знайка Пудельке и тут же пожалел об этих словах.– Надеюсь, что следующего раза не будет! – прогудел из мегафона ее металлический голос.Знайке пришлось прочистить оглохшее ухо концом мизинца. Словно из водосточной трубы окатила.– Надеюсь, вы избавились от ваших красистских взглядов навсегда, доктор Знайка!– Конечно-конечно, – пролепетал бедный ученый.Вот, оказывается, какую знаменитую малышку спас Никтошка. Правда, как я уже говорил, об этом его героическом поступке никто так и не узнал. Кроме самой Бабаяги. Потом она рассказала своей подруге Кнопочке, что ее спас какой-то коротышка в синем шарфике. Но Кнопочка не могла припомнить, кто в Цветограде носит синий шарфик, и так они и не узнали, что это был Никтошка. Сам же Никтошка раньше с Бабаягой не встречался и ничего про нее не слыхал. Да и немудрено: Никтошка был словно не от мира сего. Никого он не знал.Никтошка так устал и был так голоден, что решил – это у него головокружение от голода. Он осторожно убрал ряску с рыжих волос малышки. Ее лицо, плечи и руки были бледные, как белый шелк, из которого в Цветограде шьют пододеяльники и простыни. А глаза у нее были зеленые, чуть темнее листьев кувшинок.Тут послышались голоса малышей и малышек. Воздушный шар, который строили коротышки на Колокольчиковой улице, к этому времени уже был готов. Ученый Знайка сказал, что теперь нужно немного отдохнуть перед полетом. День был очень жаркий, и все побежали на Огуречную речку купаться. Коротышки с визгом прыгали в воду и плыли на другой берег, а некоторые сели в лодки, чтобы первыми добраться до тарзанки.– Что тут случилось? – закричали приплывшие на лодке ученый Знайка и доктор Таблеткин.Не успел еще Никтошка ничего сказать, как Бабаягу уже обступили малыши и малышки, прибывшие на нескольких лодках. Никтошку оттеснили от Бабаяги, он отошел подальше и сел на пенек, чтобы отдохнуть. Ведь он сегодня еще не завтракал, и теперь сил у него совсем не осталось. Он даже шатался – так устал. Такой уж у Никтошки был организм: стоило ему вовремя не перекусить, как у него сразу же кончались все силы и начинала страшно болеть голова. Никтошка это знал и всегда старался поесть вовремя. Он слышал, как малыши и малышки наперебой расспрашивали Бабаягу, что с ней случилось, и как она рассказала им, что сорвалась с тарзанки и ее засосало в болото. А потом, как она очнулась и увидела, что висит вниз головой на дереве.– Ну и враки! – сказал Пустомеля.– Да уж, на что Пустомеля иногда приврать любит, но таких врак даже и он бы не выдумал, – сказал стоявший рядом Шмунька.Удивительно – когда малышей было много, красота Бабаяги на них совсем почти не действовала. Но стоило кому-нибудь столкнуться с ней на улице, как…– Нужно ей искусственное дыхание делать, – сказал доктор Таблеткин. – Ну-ка, Мальберт, дай свой платок!Художник Мальберт передал Таблеткину шейный платок.– Будем делать искусственное дыхание методом «рот-в-рот», – стал объяснять Таблеткин. – Это каждому полезно уметь. На рот кладется платок, чтобы пациент не заразился. Затем двумя пальцами ему зажимается нос, и через открытый рот вдыхается воздух.Ученый Знайка, слесарь Напильник, охотник Патрон и другие малыши стали вокруг Бабаяги, чтобы делать ей искусственное дыхание.– Но ведь она и так дышит, – удивился Пустомеля, – зачем же искусственное дыхание?– Пожалйуста, не надо мне искусанное дыхаинье, – взмолилась Бабаяга и заплакала.– Ничего, что дышит, – она может в любой момент перестать, – сказал Таблеткин. – Она сама не понимает, что это нужно, а наш долг ей помочь.В это время из-за кустов выбежала Кнопочка. Она держала наперевес огромную корягу.– А ну, пошли все отсюда к чёрту! – громко закричала Кнопочка и так замахнулась корягой, что Таблеткин со Знайкой отпрянули назад, а испугавшийся Сиропыч упал в воду. Юбка у Кнопочки сбилась на бок, волосы растрепались, и вообще, вид у нее был страшный. Таблеткин, к которому ближе всех подступила Кнопочка, понял, что сейчас она его огреет корягой по голове. Он сделал шаг назад и сказал:– Не хочет – не надо! Мы насильно никого лечить не собираемся.– Пойдемте, товарищи, у нас и так полно дел! – сказал Знайка.– Вот и проваливайте поскорее, – мрачно изрекла Кнопочка.Размахивая корягой, она разогнала зевак, чтобы Бабаяга могла спокойно отдохнуть. Подруги Кнопочки Мошка и Капелька принесли всякой еды, расстелили покрывальце и устроили небольшой пикник, чтобы накормить Бабаягу.А Никтошка, посидев на пенечке и набравшись сил, побрел к своему дубу, где у него тоже было припасено поесть. Ведь орехи, которыми он собирался позавтракать, все растерялись в болоте.

Никтошке очень хотелось полететь на шаре, но получалось как-то неудобно. Позавчера утром, когда ученый Знайка собрал коротышек в столовой и рассказал им про воздушный шар, Никтошка еще крепко спал в своей кровати, и его, как всегда, забыли позвать. А потом, когда он, ни о чем не подозревая, гулял в поле, то встретил Пустомелю, собиравшего одуванчиковый пух.

– Привет, – сказал Никтошка.

– Привет, бездельник, – сказал Пустомеля.

– Разве я бездельник?

– А разве нет? Все работают, собирают одуванчиковый пух, а ты что?

– А зачем вам всем пух понадобился? – удивился Никтошка.

– Ты что, разве не знаешь, что мы на воздушном шаре летим?

– Нет, – сказал Никтошка. – Мне никто об этом не говорил.

– Это потому, что ты вечно отдельно от всех, – сказал Пустомеля. – Вообще не понятно, с нами ты живешь или нет. Вроде ты есть, а вроде тебя и нет.

«Да я есть», – хотел было возразить Никтошка, но Пустомеля сказал:

– Ты какой-то не наш совсем. Нечего тебе с нами и на шаре лететь, потому что мы тебя совсем не знаем, тебя и не видно никогда. Мы только своих берем, ясно?

Никтошка заморгал глазами. Он хотел что-то ответить, у него в голове появилось множество слов, которые ему хотелось сказать, но все они почему-то стали застревать в горле. Никтошка почувствовал, что слезы вот-вот брызнут у него из глаз. А Пустомеля вообще был сегодня в плохом настроении. Потому что перед этим он поссорился и подрался со своим лучшим другом Шмунькой и у него болело ухо, по которому Шмунька его стукнул.

– А знаешь, кто ты такой? – спросил Пустомеля и сделал загадочное лицо.

Никтошка молча помотал головой.

– Ты никто – вот ты кто, – засмеялся Пустомеля. – Поэтому тебя и зовут Никтошкой!

Слезы закапали у Никтошки из глаз, и он повернулся и побежал, а Пустомеля кричал ему вдогонку только что сочиненную дразнилку:

Последних слов этой дразнилки Никтошка уже не слышал. Он бежал очень долго, пока не устал, а потом долго шел не разбирая дороги через какое-то ромашковое поле. Белые лепестки ромашек хлестали его по щекам, а пыльца с их желтых головок забивалась ему в нос, и от нее так хотелось плакать! Тут никого не было, но Никтошка все равно не плакал, и только слезы текли у него по щекам, но это ведь было от пыльцы. У него просто слезились глаза, а Никтошка шел, размахивая руками и отбиваясь от ромашковых стеблей.

– Я никто! – говорил он своему мысленному другу Вилке, а может быть, еще кому-нибудь, кто мог бы быть тут рядом и слышать. – Я никто, меня вообще нет, я пустое место. Вот оно идет по дороге – пустое место, и его никто не видит, потому что оно пустое. Потому что оно пустое, поэтому его никто не видит. А не видят его потому, что оно пустое. Да ведь это же всем ясно! Если чего-то нет, то его не видно – это всем понятно. Но и наоборот тоже верно: если ничего не видно, то, значит, ничего и нет! А если это Ничто идет и что-то там себе думает – это еще не значит, что Оно существует. Существует только то, что другие замечают. А если никто никогда ничего не замечает – значит, ничего и никого и нет! Нет тебя, дурака, ясно тебе? – и Никтошка стукнул сам себя кулаком по голове. – В этом-то все и дело!

Слезы текли и текли у него по щекам, смешиваясь с ромашковой пыльцой. И наконец все его лицо стало желтое, и его белая рубашка стала желтая, а джинсы – зелеными, потому что если смешиваешь синий и желтый цвет – то получается зеленый. Никтошка шел все вперед и вперед, поливая ромашки слезами и не замечая, куда идет, и неожиданно ромашки кончились, и он оказался у обрыва Огуречной реки. Никтошка даже не успел заметить, как ромашки пропали, а он полетел с высокого обрыва в реку. Плавал Никтошка как рыба. Окунувшись в воду, он вынырнул и поплыл на другой берег. Когда он вылез из воды, взобрался на кочку и сел на нее, глядя в воду, то оказалось, что вся обида уже прошла. Никтошка был весь мокрый, и с него капало. Почему-то ему даже стало весело.– Ну и здорово, что меня никто не замечает! – вслух сказал он. – Я могу быть разведчиком и незамеченным пробираться в тыл врага. И на шар их я тоже проберусь!Никтошка по своей природе был оптимистом и никогда не унывал. Хоть у него и не было друзей, но он надеялся, что когда-нибудь обязательно их найдет.На следующий день Никтошка уже совсем не помнил обиды, которую нанес ему Пустомеля. Он не умел долго дуться. Никтошка не очень-то представлял себе, что это за воздушный шар и как на нем летают. Но он решил полететь во что бы то ни стало. У него не было определенного плана. Он вообще не любил планов и делал все спонтанно. То есть, всегда придумывал, что ему делать, в самый последний момент. «Там видно будет», – решил Никтошка. Он позавтракал грибом-сыроежкой, которую сам спилил, разрезал на кусочки и посолил. Сыроежки ведь можно есть сырыми.Вокруг их дома собралась такая толпа, что он еле протиснулся к лужайке во дворе, над которой уже плавал привязанный к корзине, надутый теплым воздухом шар. Никтошка подобрался к самому шару, и никто его, как обычно, не заметил. Он и правда мог бы быть разведчиком. Такой уж у него был талант – оставаться незамеченным.Наконец-таки Никтошка увидел воздушный шар. Он был огромным – величиной с их двухэтажный дом – и плавал над высоким ореховым кустом. На шар была надета веревочная сеть, к которой снизу была привязана большая плетеная корзина. Корзина была размером с целую комнату, правда, не очень большую. В ней и должны были полететь коротышки.Никтошка обошел вокруг корзины и увидел, что она вся просвечивает насквозь. «Не очень-то качественно они ее сделали, как ты думаешь, Вилка?» – мысленно спросил друга Никтошка. Все-таки они с Вилкой чаще всего разговаривали телепатически – то есть, мысленно. Особенно, когда рядом кто-нибудь был и мог услышать. «Да уж», – телепатически ответил Вилка.И правда, во многих местах в березовой коре, из которой была сплетена корзина, были довольно большие дыры. В них можно было просунуть руку, а в некоторые даже ногу. Время от времени кто-нибудь из суетящихся вокруг коротышек задевал корзину, и она при этом ужасно скрипела.Неприятная мысль поразила Никтошку: «А вдруг кто-нибудь в такую дыру провалится и выпадет наружу?» Он на минуту представил себе, что шар будет лететь на очень большой высоте. Он ведь такой огромный. Наверное, даже орлы так высоко не летают. «Слушай, Вилка. Высоко в небе, может быть, дуют сильные ветры. А если эта корзина от ветра развалится на куски и коротышки выпадут из нее?» – «Вот и я о том же, – отвечал Вилка. – Или одна из дыр расширится, и кто-нибудь в нее проскользнет». Но оглянувшись на коротышек и увидев спокойный и сосредоточенный вид ученого Знайки, деловито руководившего работой, Никтошка с Вилкой подумали, что не всё так страшно. «Нет, Знайка знает, что делает. Они с Напильником и Молотком всё рассчитали». – «Согласен. Ничего плохого не может случиться». И Никтошка перестал бояться.Только возьмут ли его? Ведь он не работал, да и вообще, как сказал Пустомеля, они «только своих берут». А просить кого-нибудь Никтошка терпеть не мог.Коротышки тем временем уже сложили на дно корзины парашюты, и теперь Знайка велел всем наполнять мешки песком и тоже класть их в корзину.– Это чтобы когда воздух в шаре остынет и он начнет опускаться, можно было выкинуть мешки и остановить падение, – объяснил Знайка.И тут Никтошку осенила гениальная мысль. Он даже Вилке ничего не стал говорить. В суматохе, взяв потихоньку пустой мешок, он подобрался к лесенке, ведущей в корзину, и надел мешок себе на голову. Затем, быстро взбежав по ступенькам, повалился на другие мешки, которые уже лежали на дне. Все были так заняты, что никто ничего не заметил. Никтошка перекатился через два другие мешка, торчавшие кверху, и улегся поудобнее рядом. Потом он перевернулся внутри своего мешка так, чтобы быть головой к выходу.Когда Никтошка еще только решил как-нибудь тайно на шар пробраться, ему все-таки неудобно было, что он не помогал, не делал ничего, а хочет полететь. Но когда он узнал, что летят мешки с песком, совесть его успокоилась. «Ну чем я хуже его? – решил Никтошка, ткнув кулаком соседний мешок. – Он тоже лежит на полу и ничего не делает».Никтошка всё лежал в мешке и слушал, что происходит вокруг, и ему почему-то стало очень грустно. «Ну почему я всегда поступаю так, почему? – думалось ему. – Ведь нужно было просто подойти к ученому Знайке и поговорить с ним, и они взяли бы меня с собой, ведь я же живу в этом доме!» Но разговаривать с кем-нибудь, а тем более просить – было для Никтошки очень тяжело. Хуже, чем горькую горчицу есть. Он любил действовать в одиночку и ненавидел кого-нибудь о чем-нибудь просить. А вдруг не дадут? Да он бы лучше касторку выпил, чем попросил у них. И заниматься чем бы то ни было Никтошка любил только, когда он один. А вдруг запретят?Шум вокруг стоял страшный. На кусте, к которому была привязана плетеная корзина, орали воробьи. Коротышки, рассевшиеся по крышам соседних домов, так громко спорили, полетит ли шар или не полетит, что все охрипли. Теперь со всех крыш доносился хрип. Но некоторые коротышки принесли разные шумные предметы – кастрюли, трещотки, стеклянные бутыли и даже саксофон. Кричать они больше не могли и спорили этими предметами, но так, что выходило еще громче.Никтошка лежал в мешке, слушал весь этот шум и ждал, когда, наконец, коротышки полезут в корзину. Но они всё суетились вокруг шара. Потом стали бегать по всему дому и каждый разыскивал вещи, которые хотел взять с собой. Казалось, этому не будет конца! Никтошка так устал за сегодняшний день, что не заметил, как уснул.Его разбудило громкое «ура» коротышек, раздавшееся, когда шар начал подниматься в воздух. «Я лечу», – подумал Никтошка. Хорошо бы было вылезти из мешка и посмотреть, что там делается за бортом. Но тогда пришлось бы разговаривать со Знайкой. Да еще и с остальными. И все стали бы говорить, что он ничего не делал, не помогал, а полетел. Никтошка вспомнил, как Пустомеля обидел его вчера в поле. «Нет уж, – подумал он, – как-нибудь долечу в мешке. А там, на месте, вылезу потихонечку, когда никто не будет видеть. Зато попаду в далекие края». Он столько читал книг про приключения и про дальние страны, а теперь вот он скоро в эти страны попадет и приключения начнутся.Шар поднимался все выше, и через дырочку в полу Никтошке было видно, как быстро уменьшалась внизу земля. Сначала их двор с толпящимися провожающими превратился в маленький пестрый квадратик, потом вся Колокольчиковая улица стала едва различимой цветной ленточкой, а вскоре и весь Цветоград собрался в крошечное пятнышко, которое делалось все меньше и меньше и терялось среди других пятен – лесов и полей. Как Никтошка и думал, корзину качало и она ужасно скрипела. Пол, на котором Никтошка лежал, ходил ходуном, и ему казалось, что щели между кусками березовой коры всё увеличиваются. «Как бы не провалиться», – беспокоился Никтошка. Он чувствовал, что под боком у него как раз одна из таких щелей. Никтошка немного поерзал и попытался прощупать, насколько она большая. Кажется, когда он только сюда залез, промежуток был намного меньше. «Только бы долететь, пока береста совсем не разлезется и я не вывалюсь через эту дыру», – нервничал он.В это время Растеряка, у ног которого лежал Никтошкин мешок, заложил ногу за ногу и нечаянно пихнул Никтошку чем-то мягким прямо в лицо. Никтошка осторожно приподнял голову и увидел у себя перед носом что-то белое и пушистое. «Это Растерякина подушка», – догадался он. Подушка пришлась очень кстати, потому что Никтошке не на что было положить голову. Его уху, прижимавшемуся к чьему-то ботинку, кажется, Авоськиному, было очень твердо. Никтошка потихоньку придвинул подушку к себе. Он обнял ее и зарылся в подушку лицом. Подушка была очень мягкая и нежно пахла одуванчиками. И Никтошка успокоился.«Ничего, как-нибудь долетим», – подумал он.Никтошка стал думать о малышке, которую вытащил из болота. Как ее зовут – он не знал. Кажется, она сказала «Баба-Яга», но ясно же, что ее так звать не могут. Это она непонятно почему сказала. Может, она еще не совсем в себя пришла. А может, у Никтошки тогда был такой вид, что он на Бабу-Ягу был похож, и она ему хотела сказать: «Привет, Баба-Яга», – но от слабости смогла произнести только «Баба-Яга». Так думал Никтошка. И он про себя называл Бабаягу «та малышка».Раньше он ее никогда не встречал. Жаль, что не удалось даже с ней поговорить. Никтошка ни с кем не дружил, но теперь почему-то подумал, что с той малышкой он хотел бы дружить. Как все-таки страшно было, когда он вытаскивал ее из болота, – думал Никтошка. – А вдруг бы она умерла? «Хорошо, что не умерла», – подумал он. И вспомнил, что сначала принял ее за русалку. У нее такие зеленые глаза и такие рыжие волосы…«Интересно, зеленые у русалок волосы или нет? – думал Никтошка. – Если они живут под водой, то должны быть зеленые. Но бывает ведь, что они выходят на сушу и вместо хвоста у них становятся ноги, как у Русалочки из сказки. И они становятся обыкновенными девочками. А значит, у них и волосы должны быть обыкновенные, а то сразу будет видно, что они необыкновенные. А у той малышки рыжие».Никтошка лежал в мешке, не шевелясь. Он слушал, как Пустомеля глупо удивляется, что земля за бортом такая маленькая и что их домик остался внизу. Потом он слушал, как Пустомеля с Ворчалиным спорили. Никтошке из его мешка видны были только ботинки Растеряки и краешек корзины. Между кусками бересты просвечивало голубое небо. Шар плавно качало, и ветер нес его в неизвестность. Никтошка уснул. Ему снилось, как он вытаскивает рыжеволосую малышку из тины.

Тем временем шар поднялся совсем уже высоко, он летел выше облаков, и здесь было очень холодно. Все замерзли, а у Растеряки, который забыл дома шапку, даже выросла сосулька под носом. Никтошка тоже замерз во сне. Сквозь сон он услышал какой-то треск. Это куски березовой коры разошлись в стороны, образовав под Никтошкой широкую дыру. У Никтошки всё как будто внутри оборвалось. «Я вывалился», – только и успел подумать Никтошка. Он открыл глаза и увидел под собой кудрявые облака, которые росли на глазах и приближались к нему. Он попытался повернуть голову, чтобы увидеть, что стало с воздушным шаром, но тут его окружил какой-то плотный белый туман, через который ничего не было видно. Никтошка попал в облако.

Известно, что когда падаешь с высоты, то первые несколько секунд ускоряешься – то есть, набираешь скорость. В это время внутри возникает очень неприятное чувство, как будто в животе что-то оборвалось, а еще кружится голова и тошнит. Но секунд через десять ускорение заканчивается, и продолжаешь падать уже с постоянной скоростью. И тогда как будто плаваешь в воздухе, словно в воде. Можно грести руками, плыть вперед или поворачивать, перевертываться на живот или на спину. Правда, при этом опускаешься все ниже и ниже, пока не достигнешь земли. Парашютисты, которые прыгают с самолета, сначала долго летят вот так в воздухе, плавают и даже кувыркаются. Уже ближе к земле они раскрывают парашют, чтобы не разбиться. Да его и нельзя раскрывать на большой высоте, а то ветер унесет парашютиста невесть куда. У Никтошки-то парашюта не было, но не бойтесь, милые читатели, – он обязательно спасется.

Так вот, Никтошка падал теперь с постоянной скоростью, и его больше не тошнило. Странно, в облаке не чувствовалось холода и было даже как-то приятно. Никтошке казалось, что он плывет, словно рыба. Он стал разводить в стороны руками и отталкиваться ногами – как обычно делают, когда плывут под водой. А Никтошка ведь здорово умел плавать. В облаке было очень тихо и совсем ничего не видно вокруг, кроме белого тумана, похожего на молоко. Никтошка греб руками и ногами и плыл вперед. Хотя, где тут перёд – было непонятно. Он совершенно потерял ориентацию и не знал даже, где верх, а где низ.

«Интересно, когда же кончится это облако?» – подумал Никтошка, но тут оно кончилось. И он увидел под собой огромную, тянущуюся во все стороны землю. Она была ужасно широкая и большая. Где-то очень далеко внизу желтели поля и зеленели леса. Земля состояла из каких-то разноцветных пятен, от которых у Никтошки рябило в глазах, так что он ничего не мог рассмотреть. Снова стала кружиться голова. Все же Никтошка успел заметить, что среди желтых пятен полей тянется тонкая синяя ленточка, которая потом теряется где-то в лесу. Это была Огуречная река. Земля все приближалась. Никтошка летел вниз, лежа на животе, и вскоре прямо внизу, под собой, посреди зеленого леса, увидел круглое синее пятно. К нему тянулась тонкая, извилистая полоска Огуречной реки.«Значит, она впадает в это лесное озеро, – успел подумать Никтошка, – я упаду в воду».– Спасен! – радостно закричал он, но, видимо, из-за быстрого падения сам не услышал своего голоса – ветер унес слова высоко вверх.На большой высоте падение не было так заметно, но чем ближе к земле, тем стремительней она стала приближаться. Уже видны были отдельные деревья, уже раздвинулось во все стороны круглое озеро – оно росло и летело навстречу со страшной быстротой. Никтошка падал вниз головой и успел только выставить вперед руки, как вода ударила его с такой силой, что он потерял сознание. Так окончилось воздушное путешествие Никтошки, но началось подводное.

Точно не известно, сколько прошло времени, а только Никтошка очнулся и почувствовал, что он где-то лежит и что он легкий, как пушинка, а вокруг везде что-то очень вязкое. От сильного удара он не помнил, что с ним произошло. Никтошке было очень легко лежать, ему казалось, что он ничего не весит. Как будто воздух вокруг стал тяжелым, а сам Никтошка – очень легким. Было так тепло и приятно, и не хотелось открывать глаза. Никтошка подумал, что он спит, и ему не захотелось просыпаться, поэтому он не открывал глаз. Слышался какой-то шелест или шепот, и откуда-то издалека как будто звучали тоненькие струны, которые приятно убаюкивали его.

Никтошка решил еще поспать, но нечаянно открыл один глаз. Это у него такая была привычка – если проснется среди ночи, то перед тем как снова заснуть, он на секундочку приоткрывает один глаз. Увидит рядом только темноту – закроет глаз и снова засыпает. Но сейчас темноты рядом не было. Всё было какое-то голубо-зеленое. Никтошка открыл и второй глаз. Он лежал на какой-то очень пушистой кровати. Вокруг росли странные и удивительные растения. Бурые, оранжевые и зеленые, они тянулись своими гибкими стеблями высоко вверх. Никтошка находился вроде бы в комнате, а вроде бы и нет. Стены неровные, потолка не видно. Скорее это было что-то типа пещеры. Стояла всякая странная мебель. Справа – нечто вроде кресла, очень мохнатого, с длинным сиреневым ворсом, и этот ворс шевелился, точно живой. Слева – шкаф, сделанный из огромной перламутровой ракушки с раскрытой створкой. Над головой люстра с пятью тусклыми розовыми лампочками в виде рыб.

Никтошка протянул руку и потрогал толстый стебель растения. Его рука двигалась медленно, словно ватная. Так бывает во сне, когда хочешь что-нибудь сделать быстро, а получается очень долго. Никтошка от удивления даже рот раскрыл, и ему показалось, будто у него полон рот воды. Он никак не мог понять, как он тут очутился, помнил только, что видел какой-то сон. Никтошка проглотил воду, которая была у него во рту, но рот снова наполнился водой. Да ведь он же под водой, на дне! – понял вдруг Никтошка и сейчас же вспомнил всё, что с ним было. И как на Пустомелю обиделся, и как всю ночь читал «Русалочку», и как спас рыжеволосую малышку, которая сказала, что ее зовут Баба-Яга. И как залез в мешок и спрятался в корзине, как потом вывалился, и лоскутную землю внизу, и огромное озеро, ударившее его по голове.

Никтошка приподнялся, чтобы слезть с кровати. И почувствовал, что он плавает, не касаясь пола. Он оттолкнулся от перламутровой спинки кровати, оплетенной тонкими, почти прозрачными водорослями, и поплыл вперед. Откуда-то из-за шкафа выскочила стайка зеленых рыбок и проплыла мимо него. Никтошка хорошо умел плавать и нырять и мог надолго задерживать дыхание. Но сейчас он не задерживал дыхание, а дышал, так, будто был не под водой, а на земле. Он вдыхал и выдыхал воду. Правда, каждый выдох-вдох занимал у него, наверно, целую минуту. Ведь вода намного тяжелее воздуха. «Как же я дышу? – думал Никтошка. – Наверное, это все-таки сон».

За шкафом ему открылось большое пространство подводного грота. Здесь было намного просторнее и светлее. Высокий потолок поддерживали золотые девушки-кариатиды, стоящие на колоннах зеленого мрамора. На мраморных стенах, поросших подводным мхом, висели большие картины в золотых рамах. На картинах были изображены тонущие корабли. Один налетел на огромные серые скалы, мачты его сломались, палуба накренилась. Громадные волны подбираются к одетым в старинные одежды испуганным людям, вцепившимся в корабельные снасти. На другой картине корабль уже под водой и идет ко дну. Людей на нем не видно, а вокруг кружатся веселые рыбки. Две девушки-русалки через разбитый иллюминатор вытаскивают сундук с золотом. Никтошка засмотрелся на картины и не заметил, что он не один.

Кто-то покашлял за его спиной. Никтошка повернулся и увидел старичка, лежавшего на диванчике возле противоположной стены. Старичок был в бледно-желтом халате и старинных розовых туфлях. У него была длинная зеленая борода и маленькая золотая корона на голове.

– Не бойся, – произнес старичок.

Вообще, он был не страшный. Никтошка не испугался и подплыл поближе. По короне Никтошка понял, что перед ним царь. Так и оказалось.

– Здравствуй, о чужеземец!

В сказках цари всегда так говорят: «О чужеземец», – так что Никтошка ничуть не удивился.

– Здравствуй, о чужеземец! Я царь этого озера, и меня зовут Нептун. Ты, конечно, слышал о могущественном Нептуне, повелителе морей. Вот и моя фамилия тоже Нептун, и я прихожусь морскому царю дальним родственником – он мой четвероюродный дедушка.

И в подтверждение своих слов Нептун показал Никтошке золотой трезубец, который всегда бывает у повелителей морей. Ну, и рек, и озер тоже.

– А это две мои дочери, царевны Афра и Дита, – сказал Нептун, показывая трезубцем налево и направо.

Никтошка удивился, потому что никаких дочерей не было видно. Но тут в стене грота открылись два отверстия в виде перламутровых раковин, из которых выплыли две русалки. Они подплыли к Никтошке и та, что была немного пониже его, со светло-зелеными волосами и зелеными глазами, протянула ему руку и сказала: «Дита». А та, что была повыше и постарше своей сестры, с темно-зелеными волосами и карими глазами, тоже протянула ему руку и сказала: «Афра». На Дите был бежевый купальник с желтыми рыбками. На Афре – бордовый, с морскими звездами.

– Зефир, – неожиданно для себя представился Никтошка обеим дочерям.

Почему-то Никтошке не захотелось называть свое настоящее имя. «Как-то оно не звучит», – мелькнуло у него в голове. Он пожал русалкам руки. Все-таки они были удивительные – русалки. Там, где у человека кончается живот, у них начиналась блестящая, серебристая чешуя, а дальше вниз – хвост, как у рыбы. Их хвосты блестели и переливались – серебряным, зеленым и малиновым цветом. Если бы не треугольный плавник на конце хвоста, можно было бы подумать, что сестры Афра и Дита собрались на какой-нибудь День рожденья, надев длинные блестящие вечерние платья. В ушах у каждой были сережки. На правом запястье браслет, а на шее ожерелье. У светлой Диты из белого, а у более смуглой Афры – из розового крупного жемчуга. «Неужели это всё не сон?» – думал Никтошка. Он, конечно, верил в сказки, которых прочел очень много. Но Никтошка даже не мечтал, что когда-нибудь по-настоящему попадет в какое-нибудь сказочное место.

Царевны-русалки подплыли к своему отцу и сели на диван – одна справа, другая слева. Удивительно, что маленький диванчик в это время удлинился, так что всем хватило места. На самом деле этот диван оказался не диваном, а рыбой в форме дивана, которая умела удлиняться и укорачиваться, в зависимости от того, сколько народу на нее усаживается. И еще Никтошка увидел, что блестящие хвосты с чешуей у Афры и Диты пропали, а вместо них появились человеческие ноги. Как это произошло – Никтошка не заметил, а только вдруг вместо хвостов появились белые ноги – и всё.

До Никтошки сзади кто-то дотронулся. Он хотел оглянуться, но почувствовал, что уже сидит в очень удобном и приятном на ощупь кресле. Оно тоже оказалось рыбой – с мягкой, словно плюшевой, чешуей. Никтошка сидел на рыбе-кресле напротив царя Нептуна с его дочерьми-царевнами. Несколько минут все молчали. Здесь, под водой, было так спокойно, тепло и тихо. Всё располагало к отдыху.

– Дорогой Зефир! – сказал наконец Нептун. – Будь нашим гостем. Отдыхай и веселись. Мои дочери покажут тебе нашу подводную страну. Мы очень рады твоему визиту.

– О да, к нам так редко кто-нибудь приходит! – сказала Афра.

– Папа, давай напоим Зефира чаем! – воскликнула младшая дочь Дита, всплеснув своими длинными руками.

– Правильно, – сказал старичок. – Афра, поставь, дочка, самовар. А ты, Дита, включи музыку, чтоб весело было.

«Как же это можно пить чай под водой?» – подумал Никтошка.

Но оказалось, что можно. И даже не просто чай, а чай с разными вкусными вещами: подводными конфетами, пирожными и другими сладостями.

У царевн снова появились хвосты, и они поспешили выполнять папины поручения.

– Как это у них появляются и пропадают хвосты? – спросил Никтошка. – Вот я читал сказку про русалочку. Она очень хотела, чтобы у нее вместо хвоста были ноги. Ведьма приготовила волшебный напиток…

– Знаю, знаю, – не дослушав, перебил озерный царь. – Слышал эту печальную историю. Бедная девочка!

Казалось, на глаза его навернулись слезы, но точно сказать было нельзя – ведь под водой слёз не видно.

– Теперь всё совсем не так, – сказал царь. – Наука продвинулась далеко вперед. Мы можем менять хвост на ноги и ноги на хвост в любой момент, когда захотим.

Нептун хлопнул в свои зеленые ладоши, и тут же в пустом гроте стало оживленно и весело. Отовсюду наползло и наплыло множество разных обитателей озерного дна.

– Познакомься с моим советником по военным делам, – сказал царь и представил Никтошке большого красного рака.

– Раккарак, – отчетливо произнес военный советник, и Никтошка два раза повторил это имя про себя, чтобы запомнить.

Раккарак осторожно пожал Никтошкину руку своей огромной клешней. Она напоминала ножницы для разрезания железа, которые Никтошка видел в мастерской слесаря Напильника и монтёра Молотка. Подплыл толстый зеркальный карп, по фамилии Баркап, который был экономическим советником. Научным советником оказался длинный-предлинный угорь Угряп.

– Здравствуй, Диточка! – сказал карп Баркап и поцеловал царевну в обе щеки своими круглыми губами. – Как ты выросла! Я так давно тебя не видел! И тебя, – погладил он Афру по волосам своими коротенькими плавничками.

– И я тебя, милая, давно не видел, можно я тебя обниму? – прошелестел ученый угорь и обвился вокруг Дитиной талии. – И Афрочку мою дорогую обниму!

Ученый угорь Угряп разговаривал свистящим шепотом, похожим на шелест листьев в лесу. Только листья шелестят тихо, а под водой все звуки слышны намного громче, чем на воздухе.

Нептун объяснил, что хотя Баркап с Угряпом и живут неподалеку, но появляются крайне редко – очень заняты делами. И что они оба, и военный советник Раккарак тоже – все его, Нептуна, родственники, хотя на него и не похожи.

Пока все обнимались да целовались, две полосатые лягушки принесли огромный самовар с трубой. А Дита достала из перламутрового шкафа старинный граммофон и пластинки.

– Здорово сохранился, правда? – похвастался Нептун. – Он попал к нам сто лет назад. Одна графиня со своим графом каталась по озеру, и ее лодка перевернулась. Это мой младший сынишка-хулиган в них врезался, когда катался на соме, и лодку перевернул. Я тебя еще со своими сыновьями познакомлю, они сейчас в отъезде. Граф умел плавать, и он выплыл на берег, а графиня не умела. Она утонула и попала к нам, на дно. Ей очень понравилось у нас. Она была такая веселая. Научила нас разным танцам, которые танцуют у вас на земле, и подарила этот граммофон с пластинками. Он вместе с ней утонул.

– А еще она подарила нам вот этот зонтик, – сказала Афра. Оттолкнувшись хвостом, она подплыла к шкафу и вытащила из него белый зонтик с кружевными оборочками.

– Мы иногда под ним сидим, – сказала Дита.

– Хотя, конечно, у нас и не бывает солнца или дождя, как на земле, – сказала Афра.

– Но все равно, приятно иногда посидеть под зонтом, где-нибудь на лавочке, в подводном саду, – сказала Дита.

– Когда есть настроение, – добавила Афра, завернувшись в свой собственный хвост, как в шаль.

Дита поставила пластинку и завела граммофон. В воде звук, как известно, распространяется гораздо лучше, чем в воздухе. Вот почему музыка заиграла так громко, и от нее сразу же стало так весело. Графиня, по-видимому, и правда была веселой, если любила такую музыку. Играл вальс.

– Умеешь танцевать, Зефир? – спросила Дита.

– Кажется, нет.

– Я раньше тоже не умела, а потом сама научилась. Я тебя сейчас научу. Она превратила свой хвост в ноги и встала на дно перед Никтошкой.

– Считать умеешь?

– Вообще-то, да…

– Я умею до десяти, – сказала Дита, но нужно всего до трех. Смотри на меня и повторяй: раз-два-три, раз-два-три.

Никтошка раньше никогда не танцевал. Он только читал в книжках, как танцуют. Оказывается, вальс – это очень просто, если умеешь считать до трех. Никтошка раньше думал, что танцевать сложно и надо способности иметь, а оказывается, так легко!

Веселый вальс играл, и Дита с Никтошкой кружились по подводному гроту. Танцевали парами рыбки – крупные внизу, ближе к полу, а мелюзга – под самым потолком. Иногда танцующая пара совсем маленьких рыбок оказывалась близко к лицу Никтошки, и он видел, как они улыбаются и разговаривают друг с другом.

– А я раньше думал, что рыбы говорить не умеют.

– А разве ты до этого был знаком с рыбами? – засмеялась Дита. – Ведь ты жил там, наверху, а рыбы живут в воде.

Никтошка раньше никогда не оказывался так ужасно близко к малышке. Дита смотрела на него своими зелеными глазами, и эти глаза были настолько рядом, что Никтошке даже стало как-то не по себе. Но не плохо «не по себе», а «не по себе» хорошо. Как будто это уже не он, как будто он превратился в кого-то другого. Словно приблизился лицом к какому-то горячему огню, который хоть и горячий, но не обжигает, а только горит ярко. На секунду Никтошка опускал глаза и видел Дитины улыбающиеся губы, и тут же поднимал глаза, стараясь больше не смотреть вниз. Но это не получалось, и вскоре его глаза сами собой опускались и опять смотрели на ее губы.

Они танцевали все время по кругу – летели, словно на карусели. Дита, время от времени сменив ноги на хвост, делала им несколько сильных взмахов, чтобы набрать скорость.

– Держи меня крепко, – сказала она, а то мы разлетимся в разные стороны.

Советник Баркап улыбался своими круглыми губами, покачиваясь из стороны в сторону и помахивая коротенькими плавниками. Раккарак танцевал с большой сиреневой в розовую полосочку лягушкой. Как потом узнал Никтошка, ее звали Полина.

Они протанцевали первый вальс, но когда начался следующий, Дита сказала:

– Этот придется пропустить.

– Почему? – не понял Никтошка.

– Слишком быстрый. Наверное, у вас, на земле, так быстро можно танцевать, а у нас не получится.

Никтошка и правда заметил, что под водой у него все движения выходят намного медленнее, чем на суше. Но зато медленный подводный мир был таким спокойным!

В это время к ним подплыл Нептун:

– Дочка, хватит мучить гостя. Он и так с дороги устал, вон сколько по воздуху пролетел, бедный. Веди его к столу.

– Правда, тебе нужно что-нибудь съесть! – сказала Дита.

Рыбки отнесли граммофон подальше, чтобы вальс не мешал разговаривать. Но он продолжал звучать издалека и был такой веселый, что у всех было хорошее настроение. Танцующие расплылись в разные стороны.

Как раз в это время в подводную гостиную задом наперед вплыла большая и круглая рыба, очень похожая на стол. Афра накрыла эту рыбу скатертью из зеленой тины. Отовсюду наплыло множество маленьких рыбешек, тех, которые танцевали только что. Каждая тащила что-нибудь в плавничках: одна – ложечку, другая – блюдце, третья – чашку. Никтошка смотрел на рыбок и удивлялся: как это они удерживают своими маленькими плавниками все эти чашки и ложки? Но в воде-то всё весит намного меньше – вот рыбкам и не тяжело. На воздухе ни одна, даже очень сильная рыба не сможет нести посуду.

Помощников было так много и они так ловко сновали вокруг, что через две минуты рыба-стол была уже празднично накрыта. Вилки и ложки были золотыми, а тарелки с чашками снизу и по краям тоже золотые, а в середине – перламутровые.

– Я, вообще-то, скромный царь, – сказал Нептун, – но приходится пользоваться золотой посудой. Понимаешь, Зефир, золото ведь не ржавеет.

– Мы добываем золото на затонувших кораблях, – сказала Афра.

– Правда, в нашем озере давно уже никто не тонул, – вздохнул царь. – Вот и приходится время от времени совершать экспедиции к морю. Ты не думай, мы не воруем чужое золото. По подводным законам, всё, что пошло на дно, становится собственностью государства.

Полосатые лягушки поставили на стол самовар и стали его разжигать. Увидев, что Никтошка от удивления даже рот разинул, царь спросил:

– У вас, на земле, тоже самовары есть?

– Есть, – ответил Никтошка.

– Ну и я так думал. К нам этот самовар от вас попал. Я даже и сам не знаю, чей он. Давно это было…

– Да-да, – перебила Дита, – мы сидели с папочкой тут, в гостиной, и смотрели картинки в одной книжке, и вдруг прямо с неба к нам упал самовар.

– Да, прямо оттуда, – подтвердил Нептун и указал своим трезубцем вверх.

– Наверное, нам его кто-нибудь подарил, – сказала Афра.

– Но как же можно разжечь огонь под водой? – спросил Никтошка.

– Очень просто, – ответила Афра.

– Да, Афрочка знает, она в науке у нас хорошо разбирается, – сказал царь.

– Есть вещества, которые горят под водой, – сказала Афра. – Например, белый фосфор. Мы его получаем из рыб. Как известно, у рыб много фосфора.

– Бедные рыбы, – сказала Дита, но Афра ей не ответила.

Две маленькие, почти прозрачные лягушки принесли перламутровую коробочку. Афра достала из нее несколько серых камешков, открыла у самовара дверку, куда кладут дрова, и положила эти камешки туда.

– Просто так фосфор гореть не будет, – объясняла Афра. – Мы его используем для получения того, что у нас называется подводными дровами.

К стыду своему, Никтошка совсем не разбирался в химии, поэтому ничего из ее объяснений не понял. И решил, что когда вернется домой, обязательно попросит ученого Знайку заняться с ним науками. Правда, из этого потом ничего не вышло. Знайка обрадовался, что Никтошка наукой заинтересовался. Но только Никтошка совсем не способный к химии оказался, так что занятия вскоре пришлось прекратить, а то Знайка страшно сердился.

– Только надо брать его щипцами, – объясняла Афра, – а то он едкий. Она все рассказывала, как из белого фосфора, бензина, алюминия и чего-то еще можно получать вполне приличные подводные дрова. А дровами они топят печки и плиту, на которой готовят.

Наконец Афра разожгла самовар, и из его трубы пошел белый дым. Только в воде дым не просто идет, как на воздухе, а булькает и кверху поднимается пузырями.

– Скоро закипит, – сказала Дита.

Никтошка решил не ломать голову, как же можно пить чай под водой, а подождать и посмотреть. Тем временем проворные рыбки расставили на столе угощения. Такой еды Никтошка сроду не видывал. В воде, как известно, растворяются многие продукты. Например, сахар. Так что посыпать печенье сахаром под водой не имеет смысла. Да и само печенье размокнет. Зато всякие там жиры и масла́ под водой себя чувствуют отлично. Поэтому озерные сладости снаружи все жирные. Тут были разноцветные пирожные, похожие на кораллы, конфеты в форме ракушек – прозрачные, а внутри них виднелись крупинки сахара. Светящиеся фосфорные пряники, баклава из водорослей и пористо-коралловая пастила. По блюду, сделанному из огромной ракушки, растекся пирог-желе, над которым колыхались сладкие актиниевые ножки – они были словно живые.

– А это что за трубочки? – спросил Никтошка.

– Ква! Это суши, – сказала лягушка Полина.

В Цветограде никто не умел готовить суши, даже повар Кастрюля про них никогда не слыхал. Вначале Никтошка подумал, что это то же самое, что сушки. Но вкус оказался совсем другой. «Всё тут, под водой, другое», – подумал Никтошка. Впрочем, ему суши понравились. Когда голодный, Никтошка не любил начинать со сладостей. А эти суши были соленые.

– А как же я дышу водой и не умираю? – спросил Никтошка царя Нептуна.

– А об этом ты спроси мою старшую дочь Афру, она у нас в науке понимает. Очень много книжек прочла.

Афра потом объяснила Никтошке, что у них есть такое специальное вещество – оно называется катализатор – которое добывает из воды кислород. Кислород необходим для дыхания всем живым существам: и людям, и зверям, и рыбам, и даже растениям. Кислород есть в воздухе, но и в воде его много. Рыбы умеют его из воды получать, а наземные жители – нет. Когда Никтошка попал к ним, под воду, Афра влила ему в рот несколько капель специально приготовленного химического напитка, и у него в крови теперь есть катализатор. И теперь он легко может дышать водой. «Эх, если бы тут был ученый Знайка, – подумал Никтошка, – он бы, наверное, понял, что это за катализатор. Может быть, Знайка смог бы его получить и коротышки стали бы жить то в воде, то на суше».

Тут как раз самовар закипел, но вместо того, чтобы пыхтеть, он стал громко булькать. Крышка его поднималась, и из-под нее вылезали огромные пузыри, которые всплывали кверху.

– Ну вот, давайте наконец пить чай! – сказала Дита, обрадованная, что можно прекратить скучный разговор о катализаторе. И стала разливать чай. Она взяла у Никтошки чашку и открыла самоварный краник. Но только ничего из краника не вылилось. Да и как может вода литься из самовара под водой? Но оказывается, может. У самовара сверху была специальная железная палка – поршень. Дита нажала на нее, поршень создал в самоваре избыточное давление, и из краника полился чай. Он уже был крепко заварен. Пока Никтошка глядел на коричневую струю чая, медленно льющуюся в перламутровую чашку, у него вдруг зарябило в глазах. Вся вода вокруг заколебалась. Стол, за которым он сидел, тарелки и чашки, кушанья и подводные жители, – всё искривилось, стало колыхаться. Казалось, сейчас растает. Никтошка тряхнул головой, протер глаза…– Ты что, не слышишь, Зефир? – спросила Дита, потянув его за плечо. – У вас тоже пьют чай?Никтошка повернул к ней голову, и всё прошло. Вода теперь не колебалась, стол с тарелками и чашками стоял на месте, и подводные жители больше не собирались таять и расплываться. «Наверное, я очень устал», – подумал Никтошка.– Эй, ку-ку! У вас тоже пьют чай?– Да, только мы вначале отдельно наливаем заварку, а потом в нее горячую воду, – ответил он Дите.– У нас так нельзя, – сказал карп Баркап. – Воду в воде не будет видно. И мы завариваем наш чай очень крепко. Потому что он потом немного разбавляется окружающей водой.– Расскажи нам, милый Зефир, как ты путешествовал по небу. Что с тобой случилось, и почему ты упал прямо в наше озеро? – попросил Никтошку царь Нептун.– Да, – сказала Афра, – мне это тоже очень интересно. Вчера, после обеда, я пошла в свою обсерваторию для того, чтобы посмотреть на солнечные пятна. Вы ведь знаете, что несколько дней назад я открыла, что на солнце тоже есть пятна.– Нет, я не знаю, – сказал царь. – Какие же могут быть на солнце пятна, если оно ужасно горячее?– Согласен, – прошелестел научный советник Угряп. – На солнце никаких пятен быть не может, потому что если бы они были, они бы давно уже сгорели.– А вот есть, папочка, я тебе как-нибудь дам посмотреть. И вам, дядя, дам, – сказала Афра Угряпу, погладив его по длинной, скользкой спине.– Знаете, мой старший брат Медавр привез мне с моря подзорную трубу, – повернулась она к Никтошке. – Брат нашел ее на затонувшем корабле. Вот посмотрите, – Афра вытащила из-под стола блестящую медную трубу и протянула Никтошке.

Никтошка один раз смотрел в подзорную трубу – у астронома Звёздина. Однажды, поздно вечером Никтошка проходил мимо его дома. А Звёздин как раз увидел в свою трубу что-то очень интересное. Он был так возбужден, ему страшно хотелось кому-нибудь показать то, что он увидел! А рядом никого, кроме Никтошки, не оказалось. Звёздин позвал его посмотреть в свою трубу. «Я открыл, что у планеты Сатурн есть кольца!» – почти кричал Звёздин. Звёздин очень рассердился тогда на Никтошку. За то, что Никтошка так и не смог увидеть у Сатурна никаких колец. По правде говоря, Никтошка и сам Сатурн не увидел. Дело в том, что тогда Звёздин еще не изобрел специальный штатив, на котором закреплялась труба. И нужно было держать трубу руками. А труба была страшно тяжелая. Звёздин-то привык, а Никтошка нет. Как ни старался он найти на небе Сатурн там, где ему показывал Звёздин – Сатурн всё никак не находился. Руки у Никтошки очень быстро устали. Труба все время прыгала, так что вместо планет и звезд Никтошка видел на небе размазанные линии, похожие на вспышки салюта.В конце концов Звёздин рассердился и прогнал Никтошку. А на следующий день погода испортилась. Началась осень, и три месяца подряд нельзя было наблюдать звездное небо, потому что оно было затянуто тучами и облаками. И Звёздин никому не мог продемонстрировать свое открытие. Он ужасно тогда был зол на Никтошку. Но Никтошка и в самом деле не хотел обидеть Звёздина – просто так вышло. С тех пор Никтошка настороженно относился к подзорным трубам.Он взглянул в трубу, которую протянула ему Афра. Оказалось, что она совсем легкая, не такая, как у Звёздина. Это потому, что в воде все предметы намного легче, чем на воздухе. Никтошка направил трубу вверх, туда, где в потолке грота было большое круглое отверстие. Через него в грот попадал свет. Никтошка навел туда трубу, но вот беда – ничего не смог увидеть.– Видите что-нибудь? – спросила Афра.Никтошка очень боялся, как бы Афра на него не обиделась так же, как Звёздин.– Да, кажется, что-то такое просматривается, – пробормотал он. На самом деле Никтошка видел одну только водную рябь.– Очень странно, – сказала Афра. – Как вам удается что-нибудь увидеть? Ведь вода настолько искажает изображение, что через нее вообще нельзя смотреть в трубу.Никтошка уже было испугался, что сейчас из-за этой подзорной трубы он поссорится с Афрой, но лягушка Полина проквакала, обращаясь к Афре:– Зачем же ты смотришь?– И что такое «искажает изображение»? – спросила Дита.– Это значит, что плохо видно сквозь воду, – ответила Афра. – В воде всегда полно разных мелких волн и ряби. Но они очень маленькие, и мы их не замечаем. А труба увеличивает рябь – она становится огромная, и сквозь нее уже ничего другого не видно. Поэтому смотреть можно только, если высовываешь конец трубы из воды на воздух. Вот я и сделала обсерваторию возле поверхности воды.– Все-таки, я не понимаю, почему нельзя смотреть через рябь, – сказала Полина.– Смотреть можно, – объяснил научный советник Угряп. – Только увидеть ничего нельзя.– А-а-а! Вон оно что! – сказала Полина. – Теперь я поняла.– Смотрела вчера и увидела ваш шар, – продолжала Афра. – Он на несколько секунд показался из-за облака и снова пропал.– Что это был за шар? – поинтересовался экономический советник Баркап.– Это шар, на котором прилетел наш гость Зефир.– Я не слышал, чтобы на шарах летали, – сказал царь Нептун. – В воде можно плавать на пузырях. Вот у рыб, например, внутри есть пузырь… Но по воздуху летают только на коврах-самолетах.– Да-да, для этого ковер-самолет очень удобен, – подтвердил военный советник Раккарак.– Я читал одну сказку, как Иван-царевич летал на ковре-самолете, – вспомнил Баркап.– Не Иван-царевич, а Андрей-стрелок, – поправил его царь.– Вот я и говорю, Андрей-стрелок.

– Дайте ему рассказать, – с досадой перебила Афра. – Откуда вам знать, на чем летают по воздуху, если вы там никогда не были?

– Я был в молодости, – возразил Баркап. – Меня поймали сетью. Я тогда был еще совсем юн…

– Мы уже слышали эту историю, – перебила его Афра. – Зефир, расскажите, пожалуйста, про шар, – попросила она.

Никтошка стал рассказывать о своем путешествии. Маленькие рыбки, которые постоянно приносили всякие новые кушанья, тоже захотели послушать. Каждая из них принесла себе по маленькому стульчику. Одни уселись в кружок на столе, рядом с Никтошкиной тарелкой, другие примостились над столом, чуть ниже его подбородка – чтобы лучше слышать. Никтошка просто не мог поверить своим глазам – как рыба может сидеть на стуле: ведь у нее нет ни рук, ни ног, ни того, на чем сидят! Но тем не менее все эти рыбки сидели. И слушали, что рассказывает Никтошка. Они так внимательно его слушали и так смешно шевелили при этом губами, повторяя отдельные слова, что Никтошка поначалу еле сдерживал улыбку. Только нетерпеливая Дита все время перебивала. И одна из полосатых лягушек – не та, которую звали Полина, а та, которая покрупнее и более сиреневая – тоже перебивала.

– Я летел на воздушном шаре, – начал свой рассказ Никтошка.

– А что такое воздушный шар? – спросила Дита.

– Подожди, не перебивай, – попросила Афра.

– Я не перебиваю, просто надо же мне понимать, о чем речь, а иначе какой смысл ему продолжать, если мы не поняли то, что он сказал до сих пор?

– Не говори «мы», – сказала Афра. – Это только ты не поняла.

Дита повернулась к рыбкам и лягушками, и те кивками подтвердили, что тоже не поняли.

– Воздушный шар, – стал объяснять Никтошка, – это очень большой шар, сделанный из резины…

– А что такое резина? – снова перебила Дита.

– Да сколько можно! – возмутилась Афра.

– Резина – это такой материал…

– Тогда понятно. Мы сами много шьем себе платьев и хорошо разбираемся в материалах. У нас даже швейная машинка есть. И, превратив ноги в хвост, она почесала себе лоб кончиком хвоста. – Продолжай, милый Зефир, прошу тебя!

– Ну, слава богу! – сердито прошипела Афра.

– Воздушный шар большой, огромный, – Никтошка стал говорить скороговоркой, чтобы его не успели перебить. – Огромный… его надувают… надувают теплым воздухом, и он взмывает высоко в небо… а к шару привязана корзина, в которой сидят коротышки. И таким образом они вместе с шаром попадают на небо, высоко, выше облаков… вокруг летят птицы, свистит ветер… бегут облака… земля оттуда кажется такой маленькой, что на ней ничего нельзя разглядеть.

– Маленькой? – переспросила Дита.

– Ну… скорее наоборот, она кажется очень большой. Ее страшно много вокруг, а всё на ней кажется очень маленьким.

Никтошка перевел дыхание – в воде говорить тяжело и у него заболело горло от такой длинной речи. Он отхлебнул уже остывшего чая и положил в рот еще одну восхитительную сладкую ракушку.

– Ска-жи-те, – медленно проквакала полосатая лягушка. – Ска-жи-те по-жа-луй-ста! Что такое кор-зи-на, кто такие ко-ро-тыш-ки, зачем им попадать на небо, что они разглядывают на земле? – Тут она на минутку остановилась перевести дух. – Всё, кажется, все вопросы задала.

– Вот и молодец, – сказала Афра. – Только отвечать он на них не будет. Потому что он занимается тем, что рассказывает, а не тем, что отвечает.

– Правильно, – сказал царь. – Я запрещаю вопросы.

Все умолкли и стали слушать дальше. Несмотря на боль в горле и на усталость, Никтошка чувствовал себя счастливым. На земле, в Цветограде, его никто не замечал и у него не было друзей. А тут – с ним хотели дружить все. Царь пригласил гостя сыграть с ним после обеда в подводные шахматы. Дита сказала, что у нее есть еще целых шесть граммофонных пластинок с разными танцами и она хочет все эти танцы с Зефиром перетанцевать. С Афрой они договорились – как только стемнеет – пойти в ее обсерваторию смотреть на звезды: в Крабовидной туманности как раз вчера вспыхнула сверхновая звезда. Лягушка Полина приглашала к себе домой – ей не терпелось познакомить Зефира со своей семьей. Военный советник Раккарак звал в казармы, осматривать его образцовый креветочный гарнизон, экономический советник Баркап – в царскую сокровищницу, где хранилась самая крупная в северном полушарии жемчужина. Научный советник Угряп мечтал показать Зефиру новую холодильную установку, способную заморозить одиннадцать миллионов литров воды.

«У меня есть друзья», – думал Никтошка, и от этой мысли у него во рту или в горле, а может быть, где-то в животе, становилось тепло и сладко – слаще, чем от сахарных ракушек и коралловой пастилы. Никтошка всем им обещал – потанцевать, поиграть и посетить – и думал, как бы ему везде успеть и как бы кого-нибудь не разочаровать или не обидеть.

Но сейчас царь попросил никого к гостю не приставать, а внимательно слушать его рассказ о том, что делается на земле и на небе, потому что он, царь Нептун, будет потом задавать всем вопросы. Чтобы проверить, внимательно ли они слушали.

И Никтошка рассказывал. Он говорил долго: про шар, про коротышек, про Цветоград, про небо, про птиц, про леса и про деревья. Он сам себе удивлялся – как это он стал такой разговорчивый? Бывало, за целую неделю ни с кем и словом не перемолвится. Но Никтошке показалось, что не все понимают, о чем он говорит. Некоторые рыбки кивали – но не головами, как люди, а всем телом, наклоняя его вначале немного вверх, а потом немного вниз. Но при этом у них были такие круглые глаза, словно они не понимали вообще ничего. А полосатая лягушка зевала через каждое Никтошкино слово. При этом она так широко раскрывала свой розовый рот, что туда бы легко могли поместиться самовар с граммофоном и еще что-нибудь. – А у нас есть рынок, – квакнула вдруг Полина, перебив Никтошку как раз в том месте, где он провалился через дыру в корзине.– Да что же это такое? – возмутилась Афра, но Полина ее не стала слушать, а Дита сказала:– А хотите, я вам его покажу?– Но до рынка же два часа ехать, а он устал, тебе, что ли, непонятно?– А я ему в зеркальце покажу!– Афрочка, дай гостю немного отдохнуть, – сказал царь Нептун. – Ему, наверное, тяжело так долго говорить с непривычки.– Почему? – спросила полосатая лягушка – не Полина, а другая.– Потому что он привык говорить на воздухе, а в воде он не привык.– А-а-а! Поняла… ну и что?У Никтошки на самом деле уже болело горло. Говорить в воде непросто, с непривычки язык очень устает. Дита сплавала в другую комнату и вернулась оттуда с маленьким зеркальцем в золотой оправе. Оно было чуть больше ладони. «Так вот оно, волшебное зеркальце, – подумал Никтошка. – Значит, оно на самом деле существует». Он поднес зеркальце к глазам. Но в нем отражалось только его собственное лицо.– Нужно его потрогать легонько, – сказала Дита, – тогда покажет. Никтошка осторожно коснулся поверхности зеркальца пальцем. И тут произошло чудо! Зеркальце стало прозрачным, и Никтошка стал видеть сквозь него. Сначала он ничего не мог разобрать. Только какие-то цветные пятна. Но приглядевшись, увидел подводный базар, о котором говорила Дита, и услышал далекий шум.– Сегодня выходной, – сказала Дита. – На базаре полно народу.Там и правда толпилось множество разного подводного народу, но видно было очень издалека, так что трудно разглядеть.– Нужно приблизить, – сказала Дита. – Зеркало-то волшебное.Она коснулась его поверхности двумя пальцами и как бы раздвинула ее в стороны. Никтошка до этого никогда не встречал волшебных предметов. Шапок-невидимок, скатертей-самобранок, волшебных зеркалец… Это было просто поразительно. Он и во сне такого не видел! Зеркало начало приближать, и вот уже стал ясно виден прилавок, где продавали разные морские фрукты.– Сам попробуй, – сказала Дита.Ну что это было за удивительное зеркальце! Просто не верилось, ну просто чудо какое-то! Никтошка водил по нему пальцем – и всё в нем поворачивалось. И прилавок, и подводные деревья, и жители, – всё, что там было! Зеркало было таким послушным – делало точно, как хотелось Никтошке. Раздвигал он пальцы в стороны – всё приближалось, сдвигал вместе – удалялось. Поведет пальцем вбок – и всё двигается, куда Никтошка хочет.На базаре было очень оживленно. Огромные сомы, груженные корзинами с продуктами, ждали своих хозяев, привязанные к стволам подводных деревьев. Зеленоволосые русалки с корзинами, сплетенными из водорослей, покупали товары. Спешил куда-то невиданный морской человечек с рыбьим хвостом и большой ракушкой на спине. В одном прилавке торговали тканями – сиреневый рак отрезал материю своей острой клешней. Другой прилавок был завален разными морскими продуктами: устрицами, мидиями. Рыбы всякого-разного размера, цвета и формы плавали между лотками. Некоторые в своих плавниках несли корзины, у других были рюкзачки. Встречались тут и морские жители – видимо, приплыли к кому-нибудь в гости из соленых вод. Никтошка увидел двух небольших осьминогов – мужа и жену, державших друг друга под щупальца. Муж выбирал в лотке справа себе галстук – он их уже держал в своих щупальцах штук шесть. Жена перебирала на соседнем прилавке цветной, почти прозрачный шифон.Морской краб торговал селедкой. Через зеркальце было слышно, как он смешно зазывал плывущий мимо народ: «Эй, сэлодка салоный! Марынованный! Цэлный, прамо из бочки! Порэзанный на кусочки! Хочиш – свэжий, хочиш – консэравыровный! Разный-образный!» Наверное, там, откуда он приехал, по-другому разговаривали.– Мне ваше озеро показалось таким маленьким, когда я падал сверху, – сказал Никтошка.– О, это только снаружи, – сказала Дита. – Наша подводная страна огромная и тянется очень далеко, на много дней пути на сомах.– Как же так получается?– Это потому, что наша страна волшебная.Никтошка двигал пальцем по зеркальцу, и зеркальце послушно вело его по базару все дальше и дальше. В перламутровом гроте, в стены которого были вкраплены разноцветные камушки, продавали всякие украшения. Жемчужные ожерелья, янтарные подвески, изумрудные серьги.– Ой, Афра, кулон, как ты хотела! – воскликнула Дита. – С розовым кораллом!– Правда? – подплыла Афра. – Покажите, я так давно искала.Тут Никтошке пришла пора удивиться еще больше. Это было просто чудо техники какое-то! Знайке такое и не снилось! Афра просунула руку сквозь зеркальце и взяла кулон.– Я посмотрю – и сейчас верну! – крикнула она в зеркальце.– Пожалуйста-пожалуйста! – послышался оттуда голос морского конька-ювелира. – У нас много кораллов есть: и розовые, и красные, и белые. Прямо с коралловых рифов, что возле острова Фиджи!Афра примерила украшение: золотой кулон с крупным кораллом в форме веточки.– Ну как?– По-моему, вам очень идет, – сказал Никтошка.– Бери, – посоветовала Дита, – потом специально искать будешь – не найдешь.– Беру! – крикнула Афра и передала в зеркальце золотую монету. – Сдачи не надо!– О, благодарю вас, милая царевна, вы очень добры ко мне! – послышался голос конька.– Можно мне? – сказала Дита. – Я там себе одни сережки присмотрела, янтарные.Никтошка отдал ей зеркальце, и Дита стала мерить сережки, которые передавал ей конек. Он был такой маленький, что иногда и сам проплывал сквозь зеркальце, чтобы помочь Дите надеть сережки.

От всех этих чудес Никтошка почувствовал себя каким-то усталым. Слишком много всего на него навалилось за сегодняшний день. И полет на шаре, и ужасное падение, и сказочный подводный мир… ему захотелось куда-нибудь прилечь и отдохнуть. Никтошка заскучал по своему лесному гнездышку, где у него была такая удобная кроватка. Как же он все-таки попадет обратно на землю?

Тут его мысли прервал советник Раккарак, мрачно ковырявший вилкой в коралловом желе.

– Вот все мы тут веселимся, – промолвил он. – А положение очень тяжелое.

– Что вы имеете в виду? – спросил Никтошка.

– А то, что в любой момент может разразиться война и всему этому веселью придет конец.

– Война? С кем?

– С нашими ужасными соседями. Соседнегорцами. Раньше они только бросали в нас бомбы, а месяц назад обстреляли ракетами.

– Ракетами? – поразился Никтошка.

В Цветограде ракеты использовались для фейерверка, который он видел только один раз, в прошлом году. Это было в день рожденья Знайки.

– Видите, у меня перевязана рука? Я поймал и перекусил ракету пополам, но при этом у меня треснула кость.

Раккарак показал Никтошке свою перевязанную клешню.

– Зачем же ваши соседи стреляют в вас ракетами? – спросил Никтошка.

– Чего они от вас хотят?

– То-то и оно, что никто не знает, чего они хотят.

– А нельзя их об этом спросить?

– Мы их никогда не видели. Только их руки.

Афра с Дитой услыхали этот разговор и подплыли поближе.

– Ах, милый Раккарак, вы опять про эту войну! Зачем портить всем настроение, пока она не началась?

– Мы должны к ней готовиться, чтобы враги не застали нас врасплох.

– Знаешь, – сказала Дита Никтошке, – когда ты к нам упал, мы вначале подумали, что началась война. У нас ведь совсем недавно была война, вот буквально неделю назад закончилась.

– Но вы же никогда не видели их… этих…

– Соседнегорцев, – подсказал Раккарак.

– Да.

– Мы-то их не видели, но они в нас стреляют ракетами.

– А где живут эти ваши соседи?

– Они живут в соседней горе, поэтому и называются соседнегорцы. Тут все услышали, что Раккарак, царевны и Зефир разговаривают про войну и с криками сбежались к ним.

– Противные соседнегорцы стреляют в нас бомбами, – запищала маленькая розовая рыбка, подплывшая к самому уху Никтошки.

– Не бомбами, а ра-ке-та-ми, – проквакала полосатая Полина.

– Нам приходится сидеть в бомбоубежище, – сказала Дита.

– В ракетоубежище, дорогая, – поправил ее Баркап.

– Но не всем приходится в нем сидеть, а только тем, кто живет возле Соседней горы.

– А к нам они не долетают.

– Зато у нас так весело было в эту войну! – воскликнула Дита.

– Да уж, у нас собрались все наши родственники с севера, – сказала Афра. – Тут была такая теснота! Проплыть негде!

– Да, так весело было! – стала рассказывать Дита. – Мы до поздней ночи играли с моими двоюродными братьями и троюродной сестрой, а еще с маленьким племянником – он недавно родился. Такой сладкий!

– А как же эти соседногорцы могут по вам стрелять? – спросил Никтошка.

– Не соседнОгорцы, а соседнЕгорцы, – поправила его Афра. – Северная часть нашей страны граничит с Соседнегорией. Край озера упирается в огромную, высокую скалу. Прямо из этой скалы вылетают бомбы и ракеты, которые взрываются у нас и производят ужасные разрушения.

– Бомбы падают сверху, со скалы, прямо в озеро!

– А ракеты вылетают из этой скалы прямо под водой и попадают к нам! Маленькие рыбки столпились вокруг и грустно кивали.

– Ах, это такой ужас, – проквакала бледно-сиреневая лягушка, имени которой Никтошка не знал.

– А нельзя с этими вашими соседями как-нибудь договориться? – спросил Никтошка.

– У них очень злой царь – сказала Дита.

– Не царь, а диктатор, – поправила Афра.

– У них квалитарный режим, – добавила Полина.

– Не квалитарный, а тоталитарный, – сказала Афра.

– Они вообще какие-то непонятные существа, – сказал Баркап.

– К сожалению, мы их никогда не видели, – пояснил советник Раккарак. Никтошка ничего не понимал. Откуда же они знают про диктатора этих злых соседнегорцев, если они их даже никогда не видели?

– Понимаете, эти странные существа не похожи ни на людей, ни на рыб, ни на змей, ни на лягушек, – объяснил научный советник Угряп. – Они живут в раскаленной лаве.

– В раскаленной лаве?

Никтошка читал про лаву в одной книжке. Там отважные путешественники спустились в жерло вулкана и попали глубоко под землю. Они хотели пройти к самому центру земли, но им помешала раскаленная лава. Ведь чем глубже опускаешься под землю, тем становится горячей, и наконец на большой глубине уже так горячо, что там даже камни расплавляются и становятся жидкими. Вот эти расплавленные камни и есть лава.

– Но как же эти существа могут жить в лаве? – удивился Никтошка.

– А вот так! Они в ней плавают. Они живут под землей, в раскаленной лаве. Лава для них – дом родной, как для нас наше озеро.

– Я слышала, что у них там целые города.

– Они совсем не такие, как мы. Кажется, они вообще железные.

– Нет, они не железные, а вообще жидкие.

– Ничего вы не знаете, они и железные, и жидкие. Они сделаны из жидкого железа.

– Это чистая правда. И поэтому они могут проходить сквозь любые стены.

– Только воду они боятся. Потому что, попав в воду, они сразу охладятся и застынут. А жить они могут только когда они жидкие. А если они застывают, то они умирают.

– Да, и на поверхность земли они не могут выходить, потому что для них там слишком холодно. Им нужно пятьсот градусов, а если хотя бы четыреста, то они уже дрожат от мороза.

– Вот когда вы к нам упали, мы и подумали сначала, что это снова Бадам Мадам сюда ракету запустил.

– А кто это Бадам Мадам?

– А это их диктатор. Самый главный соседнегорец.

– Он расплавленный, раскаленный.

– Свирепый и ужасный.

– Отвратительный. Бр-рр-ррр!

– Когда вы упали, у нас так бабахнуло и сразу же завыли сирены! Ах, это ужасно, как они воют. Вы когда-нибудь видели сирен?

– Нет, я о них только в сказках читал.

– Вам повезло, а то они бы вас обязательно съели. Они людьми питаются.

– Нас-то они не трогают, – квакнула Полина.

– А людей они привлекают своими прекрасными голосами, когда те мимо на кораблях плывут. Люди приближаются, тут сирены начинают ужасно визжать, люди пугаются…

– Ах, пожалуйста, прошу вас! – воскликнула Полина. – Не надо, я так боюсь!

– Это я про морских сирен рассказываю. А наши сирены, речные – хорошие. Они нас предупреждают, когда ракеты летят.

– Как только они ракету заметят – так сразу дико завоют!

– Я однажды спала, и на меня от страха шкаф упал, так они ужасно завыли!

– Расскажите Зефиру всё по порядку, – сказал царь. – А то из ваших криков ничего понять невозможно!

Все немного успокоились и расселись по местам. Дита налила всем еще по чашечке чая и каждому положила по пирожку с морской капустой и по крабовой палочке. Научный советник Угряп обвился вокруг теплой трубы самовара. В кончике хвоста он держал перламутровую чашку с чаем. Все замолчали, занятые пирожками. В подводном гроте стало так спокойно, что не верилось, что где-то могла быть какая-то война.

– Однажды соседнегорцы попытались проникнуть в нашу страну, – зашелестел Угряп.

– Да-да, было такое, очень давно, – перебила Полина.

– Но все они превратились в камни.

– Да, все они замерзли.

– Потому что у нас для них слишком холодно.

– Они шипели и превращались в застывшие камни. Эти камни и до сих пор остались у нас. Они находятся в подводном музее. Мы вам их потом покажем, уважаемый Зефир.

– Эти камни все ужасные!

– Поэтому мы и знаем, как выглядят соседнегорцы.

– Правда, только в замороженном виде.

Снова все начали кричать, тараторить, наперебой рассказывать Зефиру про ужасных соседнегорцев. У него опять зарябило в глазах и начала кружиться голова. Вода как будто заколебалась вокруг, и Никтошке показалось, что подводный грот со всеми его колоннами, скульптурами и картинами, стол с подводными угощениями, самовар, граммофон и все подводные обитатели как будто вдруг размылись и вот-вот пропадут. Никтошка зажмурил глаза.

– Тихо! – крикнула Дита. – Вы что не видите, что он устал?! Что вы все кричите хором, так что не даете ему ни секунды отдохнуть?

В эту самую минуту откуда-то издалека послышался какой-то гул. Никтошка почувствовал, как дно озера у него под ногами задрожало. Рыбки, сидевшие вокруг его тарелки на стульчиках, вскочили с них и расплылись в разные стороны.

– Боже, – прошептала маленькая полосатая лягушка. – Это они…

– Это они, – подтвердила Дита.

– Кто «они»? – спросил Никтошка, но ему не ответили.

Все были настолько перепуганы, что им было не до Никтошки.

Гул усилился. Розовая люстра под потолком затрясла своими лампочками-рыбками. На стенах закачались картины, а граммофон почему-то заиграл громче и быстрее. Рыба-стол накренилась, и все схватились друг за друга. По подводному гроту прошла волна. Она сбросила со стола несколько чашек и тарелок. Все закричали и повскакивали со стульев.

– Помогите! – кричала сиреневая лягушка.

– Спасайся, кто может! – кричал советник Баркап.

– Без паники! – крикнул военный советник Раккарак. – Будем отбиваться!

Дита схватила Никтошку за руку.

– Это соседнегорцы? – спросил Никтошка.

– Да! – ответила Дита. – Теперь они и сюда добрались. Они нас уничтожат.

– Не бойся! – крикнул Никтошка. – Мы будем с ними воевать и справимся, вот увидишь!

Дита заплакала и сказала:

– А я боюсь.

– Что нужно делать? – спросил Никтошка Раккарака.

– Сейчас они станут стрелять ракетами. Нужно не давать этим ракетам взрываться.

– А как?

– Как только увидишь ракету, спеши к ней и поворачивай ее задом наперед. Тогда она улетит к ним обратно.

– Понял! – сказал Никтошка. – Не беспокойтесь, можете на меня рассчитывать! Они нас не одолеют.

Тут снова задрожал пол, и Никтошка увидел, как в стене грота появилось яркое оранжевое отверстие, от которого кверху пошли пузыри.

– Внимание, ракета! – возвестил Раккарак.

Никтошка думал, что ракета вылетит со страшной скоростью – так вылетают ракеты, когда устраивают фейерверк. Но эта ракета вылезала из стены очень медленно. От нее во все стороны шли какие-то белые струи, а кверху всплывали пузыри.

– Еще одна! – взвизгнула Дита, дернув Никтошку за руку. Никтошка повернул голову и увидел вторую дырку, в соседней стене.

Появились еще две дырки. Ракеты проклевывались, словно цыплята сквозь яичную скорлупу.

– Как только она вылезет целиком, нужно схватить ее и повернуть задом наперед, – сказал Раккарак. – Тогда она улетит обратно.

Он был спокоен, и, глядя на него, Никтошка тоже не боялся.

– Не ходи туда, я боюсь! – сказала Дита, вцепившись ему в плечо.

– Я должен! – сказал Никтошка.

Он мягко убрал Дитины руки и поплыл к стене. Никтошка видел перед собой ярко светящийся оранжевый нос ракеты и белые струи воды, расходящиеся от него в стороны. Но странно: Никтошка почувствовал, что вода становится холоднее.

Вдруг сзади раздался громкий треск, словно разрывали какую-то прочную материю.

– Спасайтесь, соседнегорец! – закричал кто-то. – Мы окружены! Никтошка повернул голову и увидел, что прямо из противоположной стены грота высунулась чья-то огромная рука. Размером она была, наверное, с царя Нептуна, и на ней было не пять, а только три пальца, которые шевелились и казалось, куда-то тянулись. Пальцы руки двигались очень медленно, словно улитки. Никтошка снова услышал противный треск, и неподалеку от первой руки из стены стала появляться другая, такая же гадкая. От обеих этих рук во все стороны шли мутные водяные струи и кверху поднимались пузыри.

«Они очень горячие, – подумал Никтошка. – Вода от них кипит».

Решив не обращать внимания на эти руки, Никтошка повернулся и поплыл к ракете. Странно, ему совсем не было страшно. «Вот они – приключения!» – мелькнуло в голове.

Ракета теперь вылезла из стены уже больше чем наполовину. Уже показался ее треугольный хвост. Никтошка подплыл к ней ближе. По какой-то непонятной причине тут было уже совсем холодно. Рядом с первой ракетой медленно, как черепахи, из стены лезли еще три. «Мы еще померимся силами с этими черепашьими руками и ракетами! – сказал сам себе Никтошка. – Подумаешь! Мы двигаемся в десять – нет, в сто раз быстрее их!» И он встал наготове прямо перед первой ракетой. Чтобы, как только она полностью вылезет, сразу же повернуть ее обратно, как сказал Раккарак.

В подводном гроте царил хаос. Рыба-стол убралась восвояси. Золотые чашки, тарелки и ложки попадали на пол, а пирожки с морской капустой, крабовые палочки, сладкие ракушки, хрустящие креветочные печеньки, – всё это плавало по гроту, мешая всем и норовя попасть в рот. Повсюду плавало разлившееся коралловое желе, которое лезло в глаза, и Никтошка едва не задохнулся, когда нечаянно втянул его носом. Граммофон, словно решив подбодрить растерянных обитателей озерного дна, громко играл какой-то военный марш. Мелкие рыбки стайками проносились то в одну, то в другую сторону. По полу бегали речные крабы и скакали лягушки. В клешнях и лапках они тащили какие-то странные, изогнутые орудия, которыми, по-видимому, собирались воевать с соседнегорцами. Всеми руководил Раккарак, громко отдавая приказы, и его помощник, краб-отшельник Нозрег. Откуда-то набежало несколько десятков раков, таких же красных, как военный советник. Они выстроились перед противоположной стеной грота, чтобы впиваться своими клешнями в отвратительные трехпалые руки врагов. Царя, экономического советника Баркапа и научного советника Угряпа нигде не было видно. Афра с лягушкой Полиной в ужасе застыли посреди грота – подальше от ракет с одной стороны и противных рук с другой. Дита, сидя на коленках в рыбе-кресле, что-то нервно искала в волшебном зеркальце.

Ракеты вылезали из стены очень медленно. Никтошка все никак не мог дождаться, пока первая из них окажется наконец полностью в воде, чтобы перевернуть ее и засунуть обратно. Вода вокруг стала настолько холодной, что Никтошка весь дрожал. Ведь эти соседнегорцы должны быть горячие, раскаленные!.. «Что-то тут не то», – думал Никтошка, но никак не мог понять, в чем же дело. Чтобы не замерзнуть, он изо всех сил пытался топать ногами и дрыгать руками, словно делал зарядку. Так он думал хоть как-то согреться, но в воде это очень слабо помогает.

Никтошка оглянулся, чтобы посмотреть, что происходит за его спиной, и увидел, что весь грот заволокло каким-то белым туманом. Вода становилась все менее и менее прозрачной. То тут, то там в ней образовывались маленькие льдинки, которые всплывали кверху. Стена возле ракет уже была покрыта толстым слоем льда, и из нее, словно щетина, росли сосульки. Ракеты лезли все медленнее. Никтошке стало казаться, что они вообще остановились.

– Афра, Дита! – закричал он, – но ему никто не ответил.

– Советник Раккарак! Где вы? – крикнул он.

Никакого ответа. Только по всей воде стоит глухой гул, а издалека доносится ужасный треск разрываемой материи. Никтошка почувствовал, что если он останется здесь еще на минуту, он просто умрет от холода.

«Нужно всплывать на поверхность», – решил он. Никтошка хотел поднять ногу, но почувствовал, что она примерзла ко дну озера. «Ничего не понимаю, – сказал он сам себе. – Эти, как их там… – от холода забыл, как они называются. – Ведь они очень горячие, они живут в лаве, где температура пятьсот градусов. А тут – всё наоборот выходит!»

Наконец ракета полностью вылезла из стены, и Никтошка подхватил ее. Какая же она была ледяная! Никтошкины руки моментально примерзли к ее твердому боку. Послышался страшный треск, и Никтошка увидел, что вся вода в гроте превращается в лед. Она снова стала прозрачной. Весь грот превратился в один огромный кусок льда. Никтошка видел, как зеленоволосые сестры-русалки беспомощно застряли в этом льде, но ничем не мог им помочь. Лед накрепко сковал Никтошкины руки и ноги и подступил к его лицу. От ужаса Никтошка крепко зажмурил глаза и… проснулся.

Никтошка лежал в своем мешке на дне корзины, обняв Растерякину подушку. Он осторожно приоткрыл глаза и увидел перед собой грязные ботинки Авоськина и рядом – дыру в березовом борту корзины, через которую виднелось голубое небо. Значит, это был только сон…

Боже, как у него затекло все тело! Руки и ноги болели от того, что он, наверное, уже часа три лежал совершенно без движения, а вовсе не потому, что их сковал лед. Никтошке очень хотелось пошевелиться, но тогда его могли бы заметить, и он решил еще потерпеть. Видимо, шар поднялся уже совсем высоко, потому что холод стоял невыносимый. Никтошка так замерз и у него так затекли ноги и руки, что ему и правда казалось, будто он превратился в кусок льда. Он был таким слабым, так заледенел – ему сейчас хотелось только одного: снова уснуть. Никтошка опять закрыл глаза и начал уже засыпать. Сквозь сон он услышал разговор коротышек над своей головой:

– Почему это мы вниз полетели? – спросил кто-то.

– Воздух в шаре остыл, – ответил голос Знайки.

– Значит, мы теперь опустимся на землю?

– А для чего же мешки с песком? Надо выбросить мешок, тогда шар станет легче и снова полетит вверх. «Какой мешок?» – только и успел подумать дрожащий от холода Никтошка, как уже очутился за бортом.

Торопыга все делал быстро – он схватил мешок и выкинул его. А Никтошка даже не успел крикнуть, чтобы его не выбрасывали. Коротышки ничего не заметили. Они ведь не знали, что в мешке вместо песка – Никтошка. Знайка только сказал Торопыге, чтобы тот в следующий раз не выбрасывал целый мешок, а только высыпал из него песок за борт. А то такой мешок может упасть кому-нибудь на голову и убить его.

«Опять меня не заметили», – только и успел подумать Никтошка. И почувствовал, что у него всё как будто оборвалось внутри. Он кувыркался в воздухе. Перед глазами мелькали то белые облака внизу, то голубое небо вверху с маленькой точечкой воздушного шара, уносящегося все дальше и дальше. Мешок спал с Никтошки и улетел, подхваченный ветром, а Никтошка продолжал стремительно падать, сжимая обеими руками подушку Растеряки.

От ускорения его тошнило, но скоро ускорение кончилось и Никтошка влетел в молочно-белый туман. «Я в облаке», – подумал он точно так же, как подумал тогда, когда падал во сне. Но он вспомнил, что тогда ему было совсем не страшно. А вот теперь почему-то было еще как страшно. Если только читатель представит себе, хоть на одну минуту, как это ужасно оказаться одному, высоко над землей! Не на самолете и не на вертолете, и не на горе или крыше высокого дома. А совершенно без ничего, в полном одиночестве, не считая, конечно, подушки.

Никтошка даже закричал от страха, но на ледяном ветру его горло настолько простыло, что из него вырвался только слабый хрип. Никтошка продолжал переворачиваться через голову. Ему не хотелось выпускать из рук Растерякину подушку, но чтобы перестать вращаться, нужно было вытянуться и грести руками, как в воде. Никтошка кувыркался в облаке, и от постоянного вращения он совсем потерял ориентацию и не знал, где земля, где небо. Ледяной ветер пробрал его до самых костей. Тут, за бортом, было намного холодней, чем в корзине шара.

«Неужели всё это был сон?» – летел и думал Никтошка. Не может быть! Он так отчетливо видел перед собой лицо Диты! «А может быть, это я уснул под водой, в подводном царстве и мне снится сон, как я снова упал с воздушного шара? Ведь часто так бывает, что видишь во сне то, что с тобой недавно было, особенно если это тебя сильно напугало».

«Ну, если так, то это плохой сон, – сказал сам себе Никтошка. – Я не хочу его. Я хочу проснуться!» Тут он вспомнил верное средство узнать, во сне ты или нет. Нужно сильно ущипнуть себя за нос. И тогда сразу всё поймешь. Никтошка изловчился и, не выпуская подушки, изо всех сил ущипнул себя правой рукой за кончик носа. И не просто ущипнул, а прямо-таки впился в него ногтями. А ногти у Никтошки отросли длинные – он как раз позавчера собирался их постричь, да забыл.

Как же это оказалось больно-то! «Значит, не сон», – сразу же всё понял Никтошка. Тут он вылетел из облака и увидел, что там, где ему казалось, что это верх, на самом деле был низ, и в этом низу раскинулась огромная разноцветная земля. Никтошка продолжал вращаться, правда, медленнее. До земли было еще далеко. «Она все-таки сверху красивая, – подумал Никтошка. – И совсем не такая, как была во сне». Хотя теперь он уже не мог вспомнить, какая она была, потому что сон вдруг стал забываться.

Наяву земля оказалась похожей на лоскутное одеяло. Больше всего было зеленых лоскутков – это росли леса. Темно-зеленый хвойный лес и более светлый – лиственный. В одну сторону леса́ тянулись сколько хватал глаз. В другую – за полукруглым пятном соснового бора начиналось желтое пшеничное поле. За этот желтый лоскуток цеплялся длинный бежевый – наверное, это была вспаханная земля. К бежевому прилипли розовый, белый и красный – это были луга, где цвели розовый клевер, белая кашка и красные маки. Между всеми этими лоскутками и заплатками тянулась извилистая лента Огуречной реки. Только голубая ленточка эта была не прямо внизу, а где-то далеко сбоку. Но главное – никакого озера под ногами не было! А были одни только темно– и светло-зеленые полосы хвойного и лиственного леса.

«Ну всё, крышка мне!» – решил Никтошка. Странно, в этот момент ему почему-то уже опять не было страшно. Он так устал от всех этих снов – не снов. Его тошнило, кружилась голова, он дрожал от холода. Болел нос, а пальцы, державшие подушку, совсем окоченели. Никтошке не хотелось бросать ее, с ней ему было как-то мягче. И тут он заметил, что из подушки вылетают пушинки. Он присмотрелся и понял, что это маленькие одуванчиковые семена-парашютики. Никтошка пощупал подушку и почувствовал, что у нее внутри есть что-то твердое и круглое. «Интересно, что это Растеряка по рассеянности запихнул в свою подушку?» – подумалось ему. И он вспомнил запах одуванчиков, которым она пахла во сне. И в это мгновение Никтошку осенило, что никакая это не подушка, а Растерякин парашют. «Конечно! – хотел он громко крикнуть, но вместо этого тихо прохрипел. – Откуда у Растеряки на шаре подушка?!»

Никтошка увидел, что земля внизу уже совсем близко. Белая и красная заплатки отодвинулись куда-то вдаль, а розовая и светло-зеленая превратились в клеверовое поле и березовый лес. Парашют хорош, если им вовремя воспользоваться. Никтошка вспомнил: еще на земле, лежа в мешке, он слышал, что Знайка объясняет, как пользоваться парашютом. Никтошка помнил только, что надо дернуть за кольцо. Зеленый лес разбежался далеко в стороны и летел навстречу со страшной скоростью. Никтошка сунул руку в парашют, схватился за кольцо и изо всех сил потянул его. Он уже различал под собой белые стволы берез, когда вдруг что-то сильно дернуло его кверху так, что Никтошка едва не отпустил руки. Но все-таки удержался – онемевшие от холода пальцы вцепились в какие-то ремни мертвой хваткой. Никтошка поднял голову и увидел над собой огромный белый купол раскрывшегося парашюта.

Остальные коротышки тем временем летели дальше, даже и не подозревая о печальной участи своего такого незаметного товарища. За весь полет они о нем так и не вспомнили. Через несколько дней, когда они уже были в Зелёнгороде, где приземлился воздушный шар, повар Кастрюля спросил Пустомелю, почему Никтошка не полетел с ними.

– Да не захотел он, – сказал Пустомеля. – Он только живет с нами в одном доме, а сам все время отдельно от нас. И нечего ему было с нами лететь.

– Все-таки, нехорошо как-то, – сказал Кастрюля. – Нужно было ему про шар сказать.

– Да я ему и сказал. Я его в поле встретил. Все трудятся, собирают резиновый сок, одуванчиковый пух, а этот – знай себе бездельничает. Книжки читает у себя в лесу где-то.

Никтошка сидел на пенечке под березой, на которой безжизненно повис застрявший в ветвях парашют. Было жарко и душно, и воздух был абсолютно неподвижным. Солнце уже садилось, между оранжевыми от заката березами протянулись длинные тени. Никтошка любил это время суток, ему нравился оранжевый цвет. Он лежал на пеньке и курил свою трубочку, которую, выходя утром из дома, сунул в карман. Странно – хотя он только что чудом избежал верной смерти, Никтошка чувствовал себя абсолютно спокойным. Словно он не упал десять минут назад с высоты трех тысяч метров, а пришел в этот лес, чтобы в тишине посидеть на пенечке, покурить и полюбоваться на заходящее солнце. Только пальцы у Никтошки почему-то дрожали, так что пару раз он едва не выронил свою трубку.

Вечер был жарким и душным, и хотя Никтошка продрог, пока падал с воздушного шара, здесь, на земле, он быстро согрелся. Никтошка был очень голоден, ведь он ничего не ел с самого утра, а теперь был уже почти вечер! Странно, что еще не начала болеть голова, но Никтошка ожидал этого с минуты на минуту. А ведь он столько всего съел во сне – пока гостил под водой у царя и его дочерей.

– Ну, вот тебе и доказательство, что это был самый настоящий сон, – сказал Никтошка своему мысленному другу Вилке. – Иначе мы не были бы такие голодные.

Дым от Никтошкиной трубки поднимался прямо вверх. Пахло березовой корой и лесными травами. Вокруг вилось полно мошкары, а значит, и завтрашний день будет таким же жарким. «Это хорошо», – подумал Никтошка и поежился, вспомнив ледяной ветер, который так пробрал его во время падения. Никтошка стал припоминать, что произошло с ним сегодня. Теплая речная вода, грот с мраморными колоннами и диковинными обитателями подводного царства, царь Нептун и царевны… Он так отчетливо видел перед собой смеющееся лицо Диты, что никак не мог поверить, что все это было только сном. Ему казалось, что ее смех все еще стоит у него в ушах.

На Никтошку вдруг напала тоска. Она щемила его сердце. Ему захотелось вскочить и куда-то бежать. Никтошка слез со своего пенька, беспомощно огляделся по сторонам. Вокруг ни души – он был один. Только пронзительно щебетали птицы, а в конце июня они особенно нервные, потому что очень мало спят. Ведь птицы могут спать только когда на улице темно, а в июне, как известно, ночи такие короткие, что темнеет всего часа на три, не больше.

– Боже мой, боже мой! – громко произнес Никтошка, схватившись за голову, и слезы навернулись ему на глаза. – Неужели всё это было сном?!

Всё – подводное царство Нептуна, его прекрасные дочки Афра и Дита, военный советник Раккарак…

Он так отчетливо помнил, как они с Дитой танцевали вальс, как играл граммофон, как выпускал огромные пузыри дыма самовар и как рыбки сидели на своих маленьких стульчиках вокруг его тарелки и слушали Никтошкин рассказ про жизнь на земле и про воздушный шар…

Никтошка почувствовал себя таким одиноким! Вокруг него простирался огромный лес. «Он, наверное, тянется на многие километры, – думал Никтошка, – и во всем этом лесу не встретишь ни души». Слезы лились и лились у него из глаз. Но тут справа послышался шорох, и из-под вороха прошлогодних листьев выглянула удивленная мордочка лесной мыши. Мышь для Никтошки была словно для нас целый кабан, но он не боялся мышей. Он привык их встречать в лесу возле Цветограда. Но эта мышь, видимо, никогда раньше не видела коротышек. Она боялась приблизиться к Никтошке и долго его удивленно разглядывала. Наконец она поняла, что Никтошка не представляет опасности, и вышла из своего укрытия. Подойдя ближе, мышка стала обнюхивать его штаны и ботинки, словно учуяла запах чего-то вкусного.

– Привет, – сказал Никтошка и улыбнулся сквозь слезы. – Меня зовут Никтошка, а ты кто?

Но мышь только водила носом вправо-влево и продолжала обнюхивать это странное для нее существо.

– Не понимаешь, – грустно сказал Никтошка и похлопал мышь по мягкой, меховой спине.

Поняв, что у него нет никакой еды, мышь побежала дальше, шурша прошлогодними листьями. «Надо ложиться спать», – решил Никтошка.

Подводное царство приснилось ему во сне. И теперь пора спать. Может быть, этот сон снова придет к нему ночью. Но Никтошке ничего не приснилось. Стоило ему закрыть глаза, как он тут же провалился во что-то черное, где совсем ничего нет. Словно исчез. А когда открыл глаза, был уже день и вокруг звонко щебетали невыспавшиеся, нервные птицы. Впрочем, теперь они не показались Никтошке такими уж нервными. Кажется, прошла всего одна минута. Но когда он закрывал глаза, у него было плохое настроение и тоскливо на душе, а когда открыл – настроение стало прекрасное и на душе весело. Словно доктор Таблеткин сделал ему один из своих чудодейственных уколов.

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Никтошка упал с воздушного шара. Никто, кроме него, правда, так об этом и не узнал. Когда коротышки возвратились из путешествия в Зелёнгород, они не заметили исчезновения Никтошки. Вот уж до чего незаметный он был коротышка – даже незаметнее Молчалина. Хотя Молчалин, кстати сказать, был не такой уж и незаметный. Правда, он все время молчал. Но зато был ростом на целую голову выше других коротышек, и почему-то всегда так получалось, что все на него натыкались. Особенно, когда куда-нибудь спешили. Если доктор Таблеткин торопился к больному и бегал по дому, разыскивая какое-нибудь лекарство, он почему-то постоянно врезался в стоящего где-нибудь Молчалина.

– И что ты все стоишь на дороге? – в сердцах спрашивал его доктор Таблеткин. – Не можешь себе другого места найти, чтобы стоять?

Молчалин молча кивал головой и переходил на другое место, где вскоре Таблеткин снова натыкался на него.

– Наказание с тобой одно! – восклицал Таблеткин. – Ну вот, из-за тебя я уже и забыл, что ищу. Валидол? Корвалол? Ну, что ты стоишь, помоги вспомнить хоть!

Молчалин напрягал память, пытаясь вспомнить, что искал Таблеткин. Тот всегда искал «вслух». Таблеткин вообще все любил делать «вслух» – то есть, делал что-нибудь и приговаривал: «Вот сейчас тебе укольчик поставим», – или: «Так-с, намажем нарывчик йодиком, чтобы не загангренилось…»

Молчалин молча шевелил губами, стараясь припомнить сложные названия лекарств, которые повторял Таблеткин, но это ему оказывалось не под силу.

– Ну не можешь вспомнить – так иди отсюда куда-нибудь подальше, не мешайся на дороге! – кричал Таблеткин. А за окном слесарь Напильник уже включил сирену на своем автомобиле, чтобы ехать по вызову.– Вспомнил! – закричал Таблеткин, – я искал слабительное! Или нет, кажется, наоборот, крепительное – то есть, средство против поноса.– Что ты так мучаешься, Таблеткин? – крикнул ему музыкант Рояль, пытаясь перекричать сирену. – Бери оба лекарства, не прогадаешь!Ну так вот, на Молчалина, по-крайней, мере обращали внимание, когда врезались в него на бегу, потому что он был очень большой. А Никтошку вообще никто никогда не замечал. Вот коротышки, вернувшись из путешествия, и не заметили его. То есть, не заметили, что его нет. Потому что никто не помнил, что он вообще есть. Только осенью, когда нужно было всем делать прививки от птичьего гриппа, который, по слухам, появился в их местности, доктор Таблеткин вдруг обнаружил, что не хватает одного коротышки.Он приготовил всего шестнадцать прививок. После долгих мучений и охоты за коротышками, которые не понимали, насколько это важно – получить прививку, Таблеткин все же переловил всех и каждому воткнул шприц, куда следует. Особенно тяжело Таблеткину пришлось вначале, потому что никто ему не помогал, а все только бегали от него. Но те, кто уже получили укол, охотно помогали ловить тех, кого еще не привили. Ведь обидно все-таки – тебе-то укол сделали, а ему-то нет! Таким образом, когда остался один Пустомеля, за ним уже охотился весь дом, и – ничего не поделаешь – пришлось ему сдаться. И тут, когда уже и Пустомеля был наконец пойман и получил прививку, оказалось, что остался один лишний шприц.«Неужели я кого-то пропустил?» – вслух спросил сам себя Таблеткин, и каждый стал говорить, что не его. Вначале Таблеткин подозревал Мальберта и Авоськина. Особенно Мальберта, который, вообще-то, был очень честным коротышкой, но при виде шприца у него совершенно менялся характер, и он превращался в отчаянного вруна. А Авоськин заползал под кровати и другую мебель. Но сейчас оба так божились, что Таблеткин наконец поверил. В подтверждение своих слов каждый продемонстрировал доктору место укола. Стало ясно, что они говорят правду. Тогда Таблеткин приказал всем построиться по росту и вначале рассчитаться по порядку, а потом всем показать свое место укола. И тут выяснилось, что одного коротышки не хватает. На четырнадцать мест укола пришлось пятнадцать шприцов.А надо сказать, что в Цветограде в то время еще не было ЖЭКов, и никто не записывал, по какому адресу какой коротышка живет. Малыши только знали, что их должно быть шестнадцать – и всё. Все стали вспоминать, кого же не хватает. Вроде, все, кто тут был, возвратились из Зелёнгорода, никого лишнего там не было.– Вспомнил! – закричал Пустомеля и стукнул себя по лбу. – Этого не хватает, как его! Незаметного такого, который все время в шарфике ходит и с книжками сидит. Он еще в лесу ночует, а если не ночует, то приперается в двенадцать ночи.– Точно! – проворчал Ворчалин, который теперь уже опять ворчал.Когда-то давно Ворчалин сломал ногу и целый месяц пролежал в больнице. Стены больничной палаты были белые, а из окошка видно было только серую дверь сарая во дворе, а больше ничего. Когда Ворчалин выздоровел и вышел оттуда, он увидел такую прекрасную зеленую травку и такое чистое голубое небо – а с погодой в тот день как раз повезло – что он поклялся никогда больше не ворчать. Но оказалось, что эту клятву было не так-то просто сдержать. Со временем Ворчалин снова стал поварчивать и теперь ворчал вовсю, как прежде. «Дело тут, наверное, в его имени, – подумал как-то раз умный Знайка, когда заметил, что Ворчалин снова ворчит. – Надо было ему тогда имя сменить». Но вслух Знайка ничего не сказал, потому что он был очень воспитанный и не хотел обидеть Ворчалина.– Только я тоже не помню, как его зовут, – сказал Ворчалин.– Никтошка! – вспомнил Пустомеля. – Точно, как же это я позабыл, ведь я даже стихи про него сочинил. Хотите, прочитаю?– Не время сейчас, Пустомеля, твои стихи слушать, – сказал доктор Таблеткин, – да к тому же все мы знаем, что у тебя за стихи. Ты одни дразнилки всегда сочиняешь.– Не хотите – не надо, – обиделся Пустомеля.– Но ведь Никтошки не было с нами на воздушном шаре? – сказал Знайка.– Нет, не было, не было, – подтвердили все.– Выходит, мы его забыли позвать? – сказал музыкант Рояль.– Хороши же мы все, нечего сказать, – сказал Напильник.– Кажется, его не было тогда, когда Знайка всех собрал и объявил, что он шар придумал.– Точно, не было его!– Он же часто вообще дома не ночует. Видно, тогда как раз в лесу ночевал.– А до полета кто его последним видел?– Да я его и видел, – отозвался Пустомеля. – Я его в поле встретил, когда резиновый пух собирал. То есть, тьфу, когда пух и резиновый сок собирал.– Ну, так ты ему про шар сказал?– Да сказал я, сказал.– Ну и что?– А он не захотел. Обиделся – и убежал куда-то в ромашковое поле.– Обиделся, значит? – сказал Напильник. – Ну, ты, Пустомеля, известный мастер обижать.– Что ты ему сказал? – спросил Таблеткин. – Говори!– Ну… – замялся Пустомеля. – Я ему сказал… сказал, что он бездельник, потому что не собирает резиновый сок. Так ведь это правда! Все работают, Напильник с Молотком насос делают, другие коротышки парашюты готовят, а этот…– Так ведь он и не знал, что мы на шаре летим! – оборвал его Мальберт.– Эх ты! Ни за что коротышку обидел, вот он и ушел от нас, куда глаза глядят.– Наверно, он совсем потерялся, – вздохнул охотник Патрон.– Может, заблудился в лесу.– Или в реке утонул…

Коротышки пошли всех расспрашивать, не видел ли кто из соседей малыша по имени Никтошка, в синем шарфике. А Пустомеле стало так стыдно, что он оббегал чуть ли не весь Цветоград, но нигде ему ничего не могли сказать, потому что с Никтошкой никто знаком не был.

А Никтошка вот уже несколько месяцев бродил по лесам. Коротышки улетали на воздушном шаре весной, а теперь стояла осень. Никтошка так загорел, что его было не узнать. Питался он земляникой и малиной, которые в изобилии росли в окрестных лесах, и еще грибами. Целый гриб спилить складным ножичком Никтошке было не под силу, но он вырезал из грибов кусочки, накалывал их на веточку и поджаривал на костре. Никтошка научился выкапывать из земли маленькие корнеплоды, похожие на морковку, но по вкусу напоминающие батат. Их Никтошка тоже жарил на огне, и они становились мягкие и сладкие.

Дни стояли жаркие, так что шарф он затолкал в рукав своей джинсовой курточки, а ее нес на плече. Иногда вечером становилось прохладно, и тогда Никтошка грелся у костра. А потом тушил его, расстилал куртку на теплой золе и ложился спать, укрывшись шарфиком. Какому-нибудь другому коротышке, наверно, было бы страшно ночевать вот так, одному, да еще и под открытым небом. Но Никтошка давно уже привык к лесу – ведь и в Цветограде он нередко оставался там на ночь. Пугающее уханье совы, противное тявканье лисицы, шебуршание ежей в прошлогодней листве и даже предутренний плачь выпи, наводящий тоску на путника, которому случайно пришлось заночевать в лесу, – все эти звуки только убаюкивали Никтошку. Разве что дождик мог его разбудить. Когда на лицо падали первые капли (а ведь для коротышки каждая капля – как для нас целая чашка воды), Никтошка просыпался, заползал под какой-нибудь лопух или укрывался кленовым листом, и снова засыпал.

Днем Никтошка совершал большие переходы. Шел все время на юг. Шар-то унес его на север, вот он и возвращался обратно, на юг. Компаса у Никтошки не было, но он легко находил направление по разным приметам, которых полно в лесу. Например, мох на деревьях всегда растет с северной стороны, потому что мох любит сырость и не любит солнце, вот и прячется от него. А еще – если дерево стоит на поляне, то больше всего у него веток с южной стороны, потому что там больше света, и дерево тянется к нему. Наступала осень, и караваны птиц уже направлялись к югу – так Никтошка смог проверить, что не ошибся в выборе направления – по птицам. Но хоть Никтошка и слышал Знайкины слова, когда тот сказал, что шар летит на север, а возвращаться нужно будет на юг, а все-таки непонятно было – туда он идет, куда надо, или нет. Не так-то просто отыскать среди лесов и полей небольшой городок коротышек.

– Может, я его давно уже пропустил, как ты думаешь, Вилка? – спрашивал Никтошка своего мысленного друга, когда они вечером, поужинав, закуривали трубочку и глядели на звезды.

Осень выдалась в этом году на редкость теплая, дни стояли солнечные, ночи ясные и звездные. В лесу, на полянке, фонарей нет и звезды очень яркие. А если луна светит – то разве что читать нельзя, но в лесу каждую веточку видно.

– Слушай, Вилка. Хоть мы и идем в правильном направлении, а все-таки, может, мы Цветоград стороной прошли? – спрашивал Никтошка Вилку.

– Вполне возможно, – отвечал Вилка. – И тогда город остался где-то сбоку, а мы теперь все удаляемся и удаляемся от него.

Пару раз на пути встречалась река, и приходилось переплывать ее. Никтошка раздевался, завязывал в узелок трубку, спички и маленькую книжку сказок, которую успел прихватить с собой из дома. Он плыл на другой берег, держа узелок над водой. Можно было, конечно, из веток попытаться построить плот и плыть по реке, но река эта не текла на север, а текла куда-то на восток. Никтошка не знал, Огуречная это река или какая-нибудь другая. Если бы это была Огуречная река, и то не ясно – понесет она его к Цветограду или от него. А если это не Огуречная река, то она может впадать в Огуречную реку, а может и не впадать в нее. Если впадает, то, опять-таки, неизвестно: впадает до Цветограда или после. Если до – тогда всё нормально. Но вдруг после? Ну, а если это не Огуречная река и она не впадает в Огуречную реку или в какую-нибудь другую реку, которая впадает в Огуречную реку, причем до Цветограда, – то тогда по ней вообще можно заплыть невесть куда.

К северу от Цветограда полно лесов. Никтошка шел и шел по ним. Сосновый бор сменялся березовой рощей, березовая роща переходила в дубраву, а дубрава постепенно становилась смешанным лесом. В смешанном лесу березы встречались все чаще и чаще, пока Никтошка вдруг не замечал, что идет уже среди одних берез. «Опять березовая роща», – говорил сам себе Никтошка. Так он путешествовал много дней. Казалось, лесам не будет конца.

Один раз Никтошка проснулся утром после того, как ему всю ночь снился Цветоград. Он бродил по улицам и всё хотел найти свой дом на Колокольчиковой улице, но никак не мог. Дело в том, что в его сне в Цветограде не было Колокольчиковой улицы. Он шел по какой-то незнакомой улице, и ему показалось, что за поворотом начинается другая улица, знакомая, с которой пересекается Колокольчиковая улица. Но когда Никтошка подошел к повороту, выяснилось, что поворота на самом деле нет и что никакая знакомая улица, которая пересекается с Колокольчиковой улицей, там не начинается.

Коротышки, попадавшиеся Никтошке на пути в его сне, были тоже все незнакомые, и Никтошке как-то неловко было обратиться к ним и спросить, как пройти. «Да я уж отсюда и сам знаю», – каждый раз говорил сам себе Никтошка, когда уже совсем было решался к кому-нибудь обратиться. Но почему-то оказывалось, что он все-таки не знает. Наконец Никтошка забрел в какой-то глухой район, и прохожие перестали попадаться. Но зато это место уже совсем было похоже на соседний с Колокольчиковой улицей переулок Хризантем. Было темно, фонари почему-то не горели. Переулок Хризантем выходит своим узким концом на Колокольчиковую улицу. Никтошка повернул на свою улицу, и вдруг сразу наступил день. От яркого света стало больно глазам. Никтошка проснулся.

Оказывается, вечером он дошел наконец до того места, где лес кончается, и лег спать под небольшой березой у самой опушки. Было темно, и Никтошке не было видно поля. Но сейчас он проснулся, а над головой у него было яркое голубое небо, которое тянулось далеко – к самому горизонту. Никтошка вскочил на ноги и выбежал поскорее из леса.

В поле, неподалеку от Цветограда, жили два брата-близнеца Вруша и Правдюша. Они были фермерами. Хозяйство их состояло из пяти коров и всего, что необходимо для того, чтобы этих коров кормить, доить и отправлять их молоко в Цветоград.

В окрестностях Цветограда Вруша и Правдюша были единственными фермерами, которые держали крупный рогатый скот. Мелкие рогатые фермы были и другие, но крупная рогатая – только одна. Кроме этих пяти коров никаких других коров там и в помине не было. Был еще, правда, один приходящий бык, который приходил неизвестно откуда и уходил неизвестно куда. Но бык не в счет. Братья снабжали молоком, простоквашей, творогом, сыром, йогуртами и другими молочными продуктами все население Цветограда и даже экспортировали часть своей продукции в Солнцеград и в Зелёнгород.

Читатель может удивиться – как это пять коров способны дать столько молока, чтобы хватило на целый город, да и еще лишнее осталось? Но не стоит забывать, что коротышки-то совсем крошечные, ростом с небольшой огурец. А коровы – самые что ни на есть настоящие, два с половиной метра в длину и полтора в высоту. Корова для коротышки была все равно, что для нас динозавр из породы тираннозавр-рекс. Или нет, рексы, как известно, были хищниками. Лучше бронтозавр – который, как и корова, питался травой. Только представьте себе, что бронтозавры могли бы давать молоко! Тогда пяти таких зверюшек хватило бы на среднюю столицу, вроде Киева или Рима, а десяток мог бы легко прокормить Москву, Лондон или даже Токио, жители которого, как известно, так любят молоко, что просто помешаны на нем. Но, к сожалению, динозавры давать молоко не умели. Эволюция изобрела молочные продукты намного позже, когда появились млекопитающие – типа коров. Но зато динозавры несли яйца. Пары яиц динозавра хватило бы на такую яичницу, которой наелась бы до отвала тысяча человек! Но я отвлекся, а собирался рассказать о братьях-близнецах Вруше и Правдюше. Жили они в деревянном доме посреди огромного поля, в котором пасли пять своих коров. Пасли они их по очереди – день Вруша пасет, день – Правдюша. Братья были похожи друг на друга как две капли воды. Никто их различить не мог. Даже бригада коротышек из Солнцеграда, проработавшая на ферме целый месяц. Эти строители сооружали молокопровод, доставляющий молоко по трубам в город. Да-да, прямо в центр города, где на улицах сделали краники и каждый желающий мог попить парного молочка. Приходилось, правда, добавлять в него специальное химическое вещество, чтобы не скисало по дороге. Доктор Таблеткин, посоветовавшись с ученым Знайкой, даже написал статью в газете, в которой объяснял, как это вещество полезно для желудка. Впрочем, те, кто хотели пить молоко без добавок, могли приехать на машине прямо в поле, на ферму братьев, и получить у них сколько угодно свежего молока, сыра, йогуртов и всего остального, что из молока делают.Так вот, братья-близнецы были так похожи друг на друга, что различить их было совершенно невозможно. Ни один коротышка не мог с уверенностью сказать, кого из братьев он сейчас видит перед собой. А если видит обоих, то кто из них кто. Только коровы их отличали – и как им только это удавалось?Словно нарочно братья одевались абсолютно одинаково. Оба носили темно-синие брюки-клёш, полосатые тельняшки и шапки-бескозырки. Так одеваются матросы на кораблях, но для фермера, согласитесь, подобный костюм весьма странен. Но эти близнецы вообще были слегка со странностями. Например, несмотря на то что они были фермерами и жили вдали от всех, братья много читали. Каждый раз, когда кто-нибудь ездил по делам в Цветоград, он отвозил в библиотеку уже прочитанные книги и привозил новые. Больше всего им нравились приключения и особенно – морские. Поэтому, наверно, они и одевались, как моряки. Хотя мо́ря они ни разу не видели. От Цветограда до него было далеко! Но если появлялась новая книжка про мореплавателей или про разные кораблекрушения, или про пиратов, – братья засаживались за нее вместе и читали, упершись друг в друга своими огромными лбами, пока всю до конца не прочитывали. Так и сидели голодные до вечера, а когда дом сотрясался от грозного мычания недоеных коров – даже бровью не вели.

Близнецы во всем были одинаковые. Оба носили одинаковые рыжие бородки, делали всё одинаково – одинаково доили коров, одинаково играли на дудочках, которые вырезали из тоненьких тростинок, растущих вдоль берега Огуречной реки. Братья отличались только одним. Правдюша всегда говорил правду. Даже когда эта правда могла кого-нибудь очень сильно расстроить. А Вруша все время врал. К месту и не к месту, нужно это ему было или не нужно. Другие врут для того, чтобы поиметь с этого какую-нибудь выгоду. Вруша врал из принципа. Он давно уже так привык и теперь, даже если б захотел, не смог бы ни на один вопрос дать правдивый ответ, потому что привычка – штука въедливая, и если уж ты ее приобрел, потом очень трудно бывает от нее отделаться. А Вруша от своей привычки отделываться вообще не собирался. Называлось это у него «закинуть вралинку». «Вот сейчас закину вралинку», – думал про себя Вруша, разговаривая с каким-нибудь коротышкой, – и начиналось…Братья любили друг друга. И только в одном не соглашались.– Ну скажи, зачем ты все время врешь? – спрашивал Врушу Правдюша. – Ну неужели тебе доставляет такое удовольствие обманывать коротышек? Ну хоть раз бы для разнообразия сказал по-честному, всё как есть?– А тебе не надоело все время говорить одну только правду, правду и ничего, кроме правды? Это же скучно!– Говорить правду – мой жизненный принцип, – отвечал Правдюша. – Каждый коротышка может положиться на мои слова так, словно это он сам их самому себе сказал. Что бы ни случилось, я ему скажу одну лишь правду. Коротышки могут мне доверять.– И тем не менее о нас идет не самая лучшая слава, – возражал Вруша. – И тебе это известно не хуже, чем мне.– Вот именно! Это происходит потому, что нас друг от друга не отличить. И коротышки, думая, что говорят со мной, на самом деле говорят с тобой, а ты им вместо правды говоришь сплошную неправду!– Но согласись, что в чем-то я поступаю с ними даже по-честному. Представь себе, что я бы раз сказал неправду, а другой взял бы – да и сказал правду, – что бы тут началось? Сплошная путаница!– А ты не можешь совсем перестать врать?– Ну что ты, конечно нет! – отвечал Вруша. – Ведь меня даже так и зовут: Вруша. Если я начну говорить правду, это будет нечестно. Вруша, а не врет – черт знает что такое!– Да ну тебя, ты меня запутал совсем! Не будем больше спорить, говори что хочешь. Только зачем ты всем, кого встретишь, называешься мной, Правдюшей?– Но разве ты забыл, что я всегда вру? Как же я могу сказать, что я Вруша? Ведь это будет правдой, а мне ее говорить нельзя.– Но ведь так коротышки путаются! Они думают, что говорят со мной, а на самом деле говорят с тобой!– Но ведь и когда они говорят с тобой, они могут подумать, что говорят со мной, – возразил Вруша.– Это почему?– А потому, что они-то знают, что я все время вру. Вот вчера ко мне приезжали слесарь Напильник с монтёром Молотком из города. Они сказали мне: «Привет, Вруша!»– А я им говорю: «Привет, только я не Вруша».– А они говорят: «Извини, дорогой Правдюша, мы приняли тебя за твоего брата-обманщика».«Пожалуйста-пожалуйста, – говорю я. – Нас все путают, мы очень похожи»…– Интересно, а почему это ты тогда сказал им, что мы очень похожи? – прервал Правдюша Врушу.– А что я должен был им сказать? – удивился Вруша.– Ведь ты сказал правду – мы действительно похожи, а ты никогда не говоришь правду. Получается, что ты сам себе противоречишь.– Это не совсем так, – сказал Вруша, немного подумав. – Видишь ли, милый мой братик. Ты выбрал в жизни легкий путь, а поскольку я хотел хоть в чем-то от тебя отличаться, мне пришлось выбирать тяжелый.– Это ты о чем?– А о том, что говорить правду – дело простое и легкое, а врать тяжело и нужно постоянно раскидывать мозгами. Моя цель не просто сказать неправду – тогда все будут считать меня сумасшедшим. Что же я буду им говорить, что трава не зеленая, а небо не голубое? Нет, моя цель сделать так, чтобы коротышки поверили в неправду.– Значит, ты говоришь не просто неправду, а такую неправду, в которую можно поверить?– Не просто можно, а нужно поверить! Я всегда говорю самую правдоподобную неправду. А иначе совсем не интересно! – Эх, какой же ты все-таки вруша ! – сказал Правдюша. – Но я тебя очень люблю, потому что ты мой брат! – и Правдюша обнял брата. – И я тебя люблю, правдюшечка ты моя, – отвечал Вруша, стискивая брата так, что у того аж кости затрещали. – Хоть мне тебя очень жаль, потому что говорить все время правду – ужасная скукотища.– Сам ты скукотища! – снова рассердился Правдюша, вырываясь из Врушиных рук. – Это твое вранье – скукотища!– А вот и нет. Врать никогда не бывает скучно, потому что нужно постоянно что-нибудь придумывать.– Да уж, весело, что и говори, было наврать Пустомеле, будто у наших коров – коровье бешенство. Которым их заразил приходящий бык. И что бешеные коровы очень любят бежать на красный свет.– Ну уж нет, про красный свет я ему не говорил. Ведь это сущая правда, коровы действительно бодаются, если видят что-нибудь красное. Тем более быки. А я правду никогда не говорю, ты ведь знаешь.– Ну, значит, это Пустомеля откуда-то и раньше знал.– Но как же я мог предвидеть, что Пустомеля побежит домой и начнет там врать, будто бешеные коровы несутся на Цветоград, потому что они увидели заходящее солнце, которое село прямо туда? А ведь солнце, когда оно заходит, бывает красное! И что вот-вот по улицам пронесется пять громадных бешеных коров и один бешеный бык, разрушая дома и топча своими огромными копытами всё, что попадется им на пути?!– Да уж. Мне потом этот квадратненький коротышка рассказал. Не помню, как его зовут – тот который к нам часто приезжает молоко пить?– Кастрюля, что ли?– Вот именно. Кастрюля-повар. Весь город, – говорит, – кто по погребам и подвалам попрятался, кто на деревья залез. Ну что – бери топор, пойдем траву косить, что ли? – и Правдюша своей огромной рукой хлопнул Врушу по плечу так, что тот даже на полшага отступил.– Ну, пойдем! – хлопнул Вруша Правдюшу, тоже по-дружески, так, что тот чуть не отлетел.Оба брата были огромного – для коротышек, конечно, – роста, широкие в плечах и ужасно сильные. Правдюша мог без посторонней помощи вырвать из земли взрослый подберезовик. А Вруша – если увидит вылезшую на двор жабу – хватал ее за задние ноги и забрасывал чуть не на самую середину пруда. Братья частенько ругались. Но стоило им хлопануть друг друга по плечу или по лбу, или пообниматься объятьями, от которых любой другой коротышка попал бы с переломами костей к доктору Таблеткину, как оба сразу добрели и переставали сердиться. Вообще, братья были очень добрыми.

Какой свежий и прекрасный воздух был в поле! Как нежно пахло цветами и травами! Какие огромные и раскидистые сосны, достающие ветвями до неба, росли возле дороги, уходящей вдаль, к горизонту! Никтошке хотелось обнять это поле, эти травы и цветы, эти пушистые сосны и белые облака, похожие на большие мягкие подушки. Никтошке почудилось, будто он огромный-преогромный, и ему захотелось обхватить облака руками и зарыться в их прохладную глубину.

– Я желаю вам спокойного плавания! – сказал Никтошка облакам. – Плывите в дальние страны, но не забудьте когда-нибудь вернуться обратно, а то я буду по вам скучать!

Никтошка понимал, что это глупо – разговаривать с облаками, но ведь никто из коротышек его не слышал, и он еще шепотом добавил:

– До свидания! Когда вернетесь – расскажите, что вы там видели!

– Пока! Пока! – раздалось откуда-то с неба, и было не понятно: то ли это и вправду сказали облака, то ли Никтошке просто послышалось.

«Вряд ли послышалось, – подумал Никтошка. – Это ведь очень редко бывает, когда кому-нибудь что-нибудь послышится. И уж совсем редко бывает, что коротышки обращаются к облакам. А тут такое совпадение: облака ответили как раз, когда я сказал им «До свиданья». Таких совпадений не бывает. Значит, это не послышалось».

– А раз не послышалось, тогда что? – спросил он своего мысленного друга Вилку.

– Тогда почудилось, – сказал Вилка.

– Да нет же! Не почудилось, а по-настоящему. Это был настоящий разговор коротышки с облаками.

– Совершенно согласен! – согласился Вилка.

Попрощавшись с Никтошкой, облака поплыли дальше, словно громадные белые корабли, совершающие кругосветное путешествие. А Никтошка вошел в поле по узенькой тропинке, идущей среди травинок, колокольчиков, «куриной слепоты» и клевера. Уже созрела пшеница, и на дороге ему попадались упавшие зерна.

Пшеничные зерна были для Никтошки большие, каждое величиной со сдобную булку. Ведь Никтошка-то, как и все коротышки, был маленький – размером с огурчик. Не из тех длинных огурцов, что выращивают в теплице и продают зимой, а из таких маленьких, коротеньких и с пупырышками, которые появляются на рынке примерно в середине мая. Никтошка пригнул колос к земле и вытащил из него несколько зерен. Грустно вспомнив про сдобные булки, которые по утрам выпекала малышка Булочка в своей пекарне на улице Цикория, Никтошка съел одно из этих зерен. Три других положил в плетеную сумочку, которую сплел себе из сухой травы. Напившись из нескольких колокольчиков, в чашечках которых после ночного дождя еще оставалась вода, Никтошка пошел дальше.

Вначале Никтошка был так рад, что лес наконец кончился и начались поля! Но вот уже целую неделю блуждал он по этим полям, а конца-краю им не было видно. В то утро, когда его разбудило далекое мычание коровы, пастухом у этой коровы был Вруша. Правдюша уехал в город к ветеринару. У братьев как раз закончились лекарства для коров. Коровы недавно болели, а лекарства они пили прямо ведрами. Конечно же это было вовсе не коровье бешенство, которым Пустомеля перепугал весь город, а обыкновенный коровий грипп. У коров разыгрался сильный насморк и они громко чихали, а две из них, которые не так давно родились и были еще только тёлками, слегли с температурой. Лечить коров не так-то просто, особенно, если они размером с пятиэтажный дом. Вруша едва не погиб, когда самая большая корова, по имени Мышуня, собираясь чихнуть, втянула его вместе с воздухом, а потом вычихнула обратно. Увидев летящего у себя над головой брата, Правдюша подумал: «Ну, все. Конец Вруше. Придется мне теперь на ферме всё одному делать». Но к счастью, Вруша угодил в огромный стог сена, которое Правдюша недавно накосил, то есть, нарубил, и всё обошлось. Сено-то коротышки не косили, а рубили – больно оно для них было толстое.

Вначале, когда лес кончился и Никтошка вышел в поле, он очень обрадовался. Так ему эти деревья надоели. Но теперь Никтошка уже целую неделю шел по полям, а никакого Цветограда или какого-нибудь другого города не появлялось. Грибов и ягод в поле не росло, и Никтошке приходилось по три раза в день питаться одними зернами. От этой пищи – в которой совсем нет витаминов – он так ослаб, что у него уже совсем не было сил двигаться дальше. Никтошка лег рано вечером и намеревался проспать до полудня. Когда он спал, ему снились разные сны, и это было приятно, потому что сны Никтошке снились хорошие. Ему снился Цветоград, а еще бывало, что ему снилось подводное царство и царевна Дита. А иногда ему что-то снилось, но наутро он всё забывал.

Вот так и на этот раз. Никтошке снился какой-то длинный сон, из которого он ничего не запомнил. Кроме того, что кто-то все время мычал. На протяжении всего сна. Солнце уже давно взошло, а Никтошка всё никак не просыпался. Но как только он наконец открыл глаза, сон сразу же исчез и забылся. А мычание осталось. «Мычат», – подумал Никтошка. Он встал на ноги и огляделся. Собственно, он оглядел верхушки соседних травинок, потому что трава была выше его, и ничего, кроме нее и голубого неба, вокруг не было видно. Над Никтошкиной головой качались колосья. От несильного ветерка шелестела осока, из-за стеблей которой выглядывали сиреневые колокольчики. В траве стрекотали невидимые кузнечики, и откуда-то очень издалека доносилось мычание коровы. Оно было слабым и далеким. Никтошка прислушался.

Теперь он различил, что попеременно мычат две коровы – одна низким, густым басом, а другая тоже басом, но не таким густым, а слегка колеблющимся и чуть-чуть повыше. Наверное, это мычали корова-мама и ее теленок. Никтошка сразу же понял, что если где-то есть коровы, значит там есть и коротышки. Диких же коров не бывает! Ну, разве что в Африке. В общем, надо до этих коров дойти.

Но в какой стороне их искать – он не знал. «Вот если бы была какая-нибудь примета насчет коров, – сказал сам себе Никтошка. – Например, ласточки – к дождю низко летают. А мошки собираются в кучу – к жаре». Никтошка повернулся так, чтобы солнце светило ему в правый глаз. Сейчас утро, значит, солнце на востоке, сзади юг, а впереди север. Но в какую сторону обычно мычат коровы по утрам? Этого Никтошка, к сожалению, не знал. Пришлось ему идти туда, куда его вела тропинка, по которой Никтошка сюда пришел вчера вечером. «Ведь идти без дороги прямо через поле очень тяжело, – рассудил Никтошка, – а возвращаться по тропинке назад – неправильно. Потому что ведь там, откуда я пришел, не было слышно, чтобы кто-нибудь мычал». И он пошел вперед.

Никтошка шел целый день и остановился только один раз, чтобы пообедать двумя зернами. Мычание становилось все громче. Теперь Никтошка уже мог иногда различить три мычания одновременно, а иногда ему даже казалось, что он слышит целых пять коровьих голосов. Стояло бабье лето. День был жаркий, и Никтошка очень устал. Одно время ему казалось, что он уже совсем близко от коров и вот-вот увидит их. Но наступал вечер, и, по-видимому, коровы собирались уходить со своего пастбища, потому что голоса их вдруг начали удаляться. Никтошка собрал последние силы и побежал по тропинке.

– Эй! – закричал он, – эй, коровы! Подождите!

Он бежал так быстро, что иногда спотыкался и падал, но тут же снова вскакивал и бежал дальше.

– Подождите! – кричал Никтошка, задыхаясь от быстрого бега. – Эй! Тропинка, по которой бежал Никтошка, петляла и все время заворачивала куда-то вправо, и Никтошка боялся, как бы она вообще не увела его от коров. Вдруг она разветвилась, и Никтошка остановился в нерешительности. Он не знал, какое из двух направлений ему выбрать. Но тут, где-то уже совсем недалеко справа, раздалось новое мычание. Никтошка выбрал правую тропинку и понесся по ней. И тут он ее увидел…

Надо сказать, что Никтошка до этого ни разу в жизни не встречал настоящих коров, а только нарисованных в книжке, на картинке. Корова выросла перед ним огромным пятиэтажным домом. Таких высоких зданий даже в Цветограде было совсем немного – в основном, там строили двух– и одноэтажные домики. И этот громадный пятиэтажный дом двигался Никтошке навстречу. На него глядели глаза, каждый размером с пруд в парке на улице Кувшинок, где Никтошка любил кормить карасиков. Из огромного рта коровы, в который легко бы поместилось три газированных автомобиля с сиропом, свешивались в стороны снопы травы – животное медленно пережевывало ее на ходу. Каждая из четырех коровьих ног была в несколько раз толще фонарного столба, а полное молока вымя – никак не меньше цистерны водонапорной башни, снабжающей водой всю Колокольчиковую улицу. Оказывается, корова была совсем близко, просто Никтошка ее раньше не видел из-за высоких колосьев. Корова была уже буквально в двух шагах от Никтошки – конечно, не его маленьких шагах, а своих, коровьих. Она как раз собиралась ступить на ту тропинку, по которой прибежал Никтошка, чтобы идти домой. Солнце уже почти село, и коровам пора было готовиться ко сну.

Никтошка повернулся и побежал по тропинке обратно. Теперь он бежал вдвое быстрее – от страха Никтошка не чуял под собой ног.

– Эй! – снова закричал он, на этот раз уже зовя на помощь.

– Помогите! Помогите, корова! Она меня зарогает!

Хотя Никтошка бежал очень быстро, а корова шла очень медленно, все же она его, наверно бы догнала, потому что каждый шаг у нее был примерно как двадцать Никтошкиных. Но Никтошка успел добежать до той самой развилки, где повернул направо, и на этот раз повернул налево, как раз в ту минуту, когда корова прошла мимо, избрав другой путь. Никтошка не знал, что коровы очень добрые и ни за что не задавят коротышку. Это белое в черных пятнах животное с огромными грустными глазами его прекрасно видело и давить не собиралась. Но Никтошка, разумеется, об этом не подозревал. Он бежал и на полном ходу врезался в коротышку, который стоял и жевал травинку, удивленно прислушиваясь к Никтошкиным крикам. Никтошка бежал так быстро, что когда он наскочил на малыша, оба кубарем покатились на землю. Никтошка вцепился руками в матросский бушлат Вруши – а это был он, – и, изо всех сил держась за коротышку, замер, жадно вдыхая воздух. Он никак не мог отдышаться. Вруша широко раскрытыми от удивления глазами смотрел на Никтошку и ничего не говорил.

– О! – сказал наконец Никтошка, – О!

Больше он ничего не мог сказать. Некоторое время оба молчали. Никтошка никак не мог отдышаться – так он быстро бежал, а Вруша, как деревенский житель, не любил зря разговаривать с неизвестными. Наконец он отцепил от своего бушлата Никтошкины руки, поднял его с земли и поставил на ноги.

– Ты кто такой? – спросил он.

– Никтошка, – сказал Никтошка, протянув руку незнакомцу.

– Правдюша, – ответил Вруша, пожимая руку.

– Я наткнулся на корову… она пошла прямо на меня…

– Ну и что?

– Она могла меня задавить.

– Корова даже муравья никогда не задавит. Никтошка замолчал.

Потом он сказал:

– Это не потому, что я испугался. Это от неожиданности.

– Да? – недоверчиво спросил Вруша.

– Я был далеко… я услышал, что коровы мычат, и побежал.

– Зачем же так бежать, они все время мычат.

– Да нет, не в этом дело.

– А в чем же?

– Я заблудился.

– А, вот оно что. Так ты услыхал коров и нашел дорогу?

– Никтошка кивнул.

– Тогда понятно. Есть хочешь?

Никтошка сильно закивал головой. Он очень хотел есть. Вруша вытащил из кармана краюху хлеба и протянул Никтошке. Никтошка набросился на хлеб с такой силой, что Вруша невольно сделал шаг назад.

– Ты что, голодный, что ли?

– Му-гу, – промычал Никтошка, чувствуя, что ему нужно есть помедленнее, чтобы не подавиться.

– Ну пойдем скорее, я тебя накормлю.

Вруша свистнул коровам, и они пошли сами куда надо, – коровы у братьев были обученные. А Вруша с Никтошкой двинулись к дому братьев.

– Не спеши так, подавишься, – сказал Вруша. Никтошка ничего не ответил, продолжая съедать хлеб.

– Борщ хочешь? – спросил Вруша. – Мой брат с утра приготовил, надо только разогреть.

Никтошка кивнул.

– Сыр будешь?

– Угу.

– Молоко?

– Гу.

– Гриб жареный?

Никтошка глядел на Врушу такими голодными глазами, что тот подумал: если этого коротышку сейчас не накормить, он его самого на части разорвет и съест. Вруша пошел быстрее, и через несколько минут они оказались на крыльце большого деревянного дома. Никтошка не помнил, как он добрался до стола. Он только в какой-то момент понял, что сидит перед огромной глубокой тарелкой и хлебает из нее суп огромной деревянной ложкой.

– Ты чего горох целиком в рот, как удав, пихаешь? – удивился Вруша. – Ты его откусывал бы, что ли, а то смотри – подавишься! Никтошка не слышал. Он всё ел и ел.

– Ну-ка… знаешь что? Хватит-ка с тебя, – сказал Вруша, отодвигая от Никтошки тарелку.

– Покему эко? – спросил Никтошка с набитым ртом.

– А потому, что если коротышка долго голодный был и ему дать есть, то много ему есть нельзя, а то живот с непривычки разорвется.

– Не могэт бык!

– А вот может. Я это от своего брата слышал.

От неожиданной встречи с Никтошкой Вруша так растерялся, что даже сказал правду. Никтошка потянулся было к тарелке, но Вруша остановил его руку.

– Нет, я сказал, да и всё!

У Никтошки не было сил спорить. Он лег лицом на стол, совсем недавно выструганный Правдюшей из широких досок и, вдохнув их березовый аромат, сейчас же уснул. Вруша перенес Никтошку на кровать, укрыл его одной тонкой простыней – потому что было жарко – и пошел проверить, всё ли правильно сделали перед сном коровы.

Никтошка остался на ферме на несколько дней. Он помогал Вруше косить траву, доить коров и закатывать в большие плетеные корзины только что снесенные куриные яйца. Вместе они делали массаж огромному Свинохряку. Так братья-фермеры называли своего поросенка, который был ростом с двухэтажный дом. Чтобы достать ему до боков и спины, приходилось взбираться на лестницу-стремянку. Кожа у Свинохряка была такой толстой, что массаж ему надо было делать здоровенными дубинами. Вруша-то привык, а Никтошке такую дубину было еле поднять. На следующий день у него от этой работы всё тело болело. Вдвоем они колошматили Свинохряка, а Никтошка каждый раз вздрагивал, когда тот громко хрюкал от удовольствия.

Никтошка и не догадывался, что его нового друга зовут вовсе не Правдюша, а Вруша. Вруша ему, само собой разумеется, временами врал, но так ловко, что Никтошка даже не подозревал, что его обманывают. Да ему бы и в голову не пришло, что коротышка с именем Правдюша может вообще врать. Фермер ведь представился ему, как Правдюша. Но, в сущности, какая разница, был ли это сам Правдюша или его обманщик-брат, – главное, что у Никтошки наконец появился друг! С ним можно было обо все разговаривать, играть по вечерам в шашки, обсуждать прочитанные книги… Вруша рассказывал Никтошке про книги о морских приключениях и пиратах, а Никтошка – про сказки, которых он прочел великое множество. Так прошла неделя.Но для коротышек неделя – это как для нас целых два месяца! Ведь коротышки маленькие, всего с небольшой огурец, то есть, по росту примерно в десять раз меньше людей. А поскольку они в десять раз меньше нас, то и время для них течет в десять раз медленнее. Для них семь дней – как для нас семьдесят. Проведя столько времени вместе, Никтошка с Врушей очень сдружились. И все эти дни стояла прекрасная солнечная погода.Но когда в понедельник утром зарядил дождь, и они, вместо того, чтобы работать, сидели дома и смотрели в окно, Никтошке почему-то стало страшно тоскливо. Ему очень сильно захотелось домой.– Я очень хочу домой попасть, – сказал Никтошка.– Подожди моего брата Врушу, – сказал фермер. – Он на машине в город поехал, вернется – тебя отвезет.И тут Вруша, как с ним обычно бывало, подумал: «А не закинуть ли вралинку?» И когда Никтошка спросил:– А когда он вернется?Вруша ответил:– Думаю, недельки через две.– Две недели…Никтошка вдруг почувствовал, что не вынесет на ферме больше ни одного дня. Он не мог понять – ведь еще вчера ему тут так нравилось! Трава, деревенская жизнь, коровы… «Почему бы тоже не стать фермером и не остаться тут навсегда?» – думал тогда он. Но сегодня было уже совсем не то, что вчера. Наверное, всему виной был дождь, зарядивший с самого утра. Никтошка вспомнил уютный дом на Колокольчиковой улице, и ему стало так тоскливо, что захотелось выскочить на дождь и бежать, бежать отсюда – без оглядки.– Тогда я сам, пешком пойду, – сказал он.– Можно, конечно, – согласился Вруша.– А сколько примерно до города идти?– Если пешком, то… то месяца два, – выскочила новая вралинка. Никтошке и в голову не могло прийти, что коротышка врет.– Два месяца?! – воскликнул он. – Да ведь это уже зима будет, снег пойдет!– Вот именно. Так что подумай. Никтошка был в отчаянии.– Я так уже по дому соскучился!С тоской кинул он взгляд в окно – на мокрое поле с маячащими вдали коровами и непролазную грязь во дворе.– Что же делать? – так печально спросил Никтошка, что Вруше его даже стало жалко. Несмотря на постоянное вранье, у него было доброе сердце.– Я б тебя отвез, – сказал Вруша, – да нельзя оставлять коров.– Конечно-конечно, я понимаю.– Слушай-ка. Ты машину водить умеешь?– Умею, да! – обрадовался Никтошка. – Я много раз автомобиль Напильника водил.– Ну так я тебе наш старый автомобиль дам. Он в отличном состоянии, как новенький.Не обращая внимание на дождь, они обошли дом и остановились перед холмиком из прошлогодних листьев.– Тут, кажется, – сказал Вруша.Он взялся за торчащий из кучи черенок, уперся ногой в какую-то гнилую деревяшку и вытащил большой коричневый лист. Лист наполовину свернулся в трубу, и Вруша засунул в нее голову.– Угу-гу! – задудел он в трубу.Никтошка тоже вытащил себе кленовый лист. Этот лучше сохранился. С одной стороны он был желтый, с другой – светло-коричневый. Никтошка завернулся в свой лист, как в плащ, а из его треугольного края сделал себе капюшон. Это было кстати – дождик моросил мелкий, противный, даже и не дождь, а просто какая-то дождевая пыль. От нее весь становишься влажным, как недосушенное белье.Вруша тоже сделал себе капюшон, и оба начали растаскивать листья в разные стороны. В основном они были кленовые, потому что неподалеку рос молоденький клен, но попадались и березовые, и ясеневые. Никтошка откопал даже один дубовый лист – наверное, ветер занес его из леса, который виднелся вдалеке. Листья были мокрые и грязные. Некоторые слиплись по два и по три, и когда Никтошка тянул их, рвались на части. А под кленовыми листьями оказалась еще целая охапка мокрой темно-коричневой хвои. Через час, с ног до головы вымазавшись в грязи, что для Вруши, впрочем, было делом привычным, они докопались, наконец, до дверей сарая. На дверях висел заржавленный замок, но Вруша двинул одну из створок плечом, и она упала на землю. Они вошли внутрь, и Никтошка зажег свой фонарик.– Вот он, красавец! – радостно сказал Вруша, подойдя к громоздкому, длинному автомобилю какой-то совсем уж старинной модели – Никтошка таких даже и не видывал.– А он ездит? – с сомнением спросил Никтошка.– Еще как!– А как же… – Никтошка попытался открыть дверцу, но она заржавела и не открывалась.– В него надо через верх залезать, – сказал Вруша и прыгнул на сидение.– Заваливай! – крикнул он Никтошке, и когда тот уселся, стал рулить, нажимать на педали и реветь так, словно он, и правда, едет на автомобиле:– Жжжж! Рррр! Ржж-г-к-г-к-г-к… ржжжжж!Никтошка с удивлением смотрел на него. В гараже было темно. Тут пахло резиновыми шинами и грибами.– Теперь вылезай! – сказал Вруша. – Пойдем к коровам.– Зачем? – печально удивился Никтошка, который, увидев эту развалюху, не верил, что она вообще может сдвинуться с места.– Надо его заправить.– Кого?– Автомобиль, кого же еще?– А… – протянул Никтошка, как будто понял. – Но коровы?– Он не на газированной воде работает, а на молоке, ясно? Это же новая модель.Автомобили коротышек, как известно, работают на газированной воде с сиропом. Более новые модели используют кока-колу, которая выделяет больше газа и позволяет машинам достигать больших скоростей. Правда, когда кока-кольные машины только появились, они наполнили Цветоград противным коричневым дымом. И оказалось, что у многих коротышек на него аллергия. Бедные Цветоградцы ходили по улицам и чихали, и у них из глаз текли слезы. Знайка с Таблеткиным уже собирались запретить новый вид двигателя, когда слесарь Напильник и его помощник, монтёр Молоток, изобрели огуречный фильтр, который задерживает этот дым. В выхлопную трубу автомобиля вставляется кусочек огурца с просверленными в нем тонкими дырочками. Проходя через огурец, кока-кольная гарь впитывается в его сырую мякоть, и выходящий дым становится абсолютно безвредным. Правда, через каждые пять километров огуречный кружок нужно заменять на свежий, но пять километров для коротышек – это огромное расстояние, так что припасенного в багажнике огурца хватало надолго. Тем более, что за городом можно было дымить сколько хочешь – в поле, кроме бабочек и жуков, никто не живет, а у насекомых этот дым аллергию не вызывал. Зато, пропитавшись кока-кольным газом, огурец превращался в твердую, сладкую конфету, которую после использования можно было вытащить из выхлопной трубы и понемножку сосать, вертя руль и глазея по сторонам.– В городе-то, небось, всё еще газированные колымаги по улицам громыхают? – спросил Вруша.– Да вообще-то… кажется, теперь их заправляют кока-колой.– А… что газировка, что кока-кола. Нет, конечно, кока-кола – вкусная вещь, с этим не поспоришь. Я еще спрайт люблю. Один раз его пил – ваш малыш, Кастрюля-повар, привез мне бутылочку. Но, как топливо, всё это не идет ни в какое сравнение с молоком.– Надо же… а я и не знал, – удивлялся наивный Никтошка.Вруша как всегда наврал. Эта старая машина была вовсе не новой моделью, а наоборот – одним из самых древних автомобилей коротышек. Его изобрел моторист Солидолыч задолго до газированного автомобиля Напильника и Молотка. Машина заправлялась парным молоком, поэтому так и называлась – молокомобиль. При кипячении молока пар проходил по трубочкам и толкал поршень, который вертел коленчатый вал. К валу подключались шестеренки, передавая движение дальше, на маховик и так далее, и в конце концов оно добиралось до колес, которые крутились, заставляя машину ехать. Для смазки двигателя использовалась сметана, а в качестве охлаждающей жидкости – простокваша, которая замерзает при более низкой температуре. С этим молокомобилем была только одна проблема. При кипячении, как известно, на молоке образуются пенки.– А я молоко не очень люблю, – признался Никтошка. – Особенно кипяченное. Потому что в нем пенки.И он так поморщился, что Вруша невольно тоже поморщился, а Никтошка, поглядев на него, поморщился так, что у него чуть не свело правое ухо.– Да уж, – согласился Вруша. – Если еще эта пенка – целая и сидит себе сверху на молоке, тогда ладно. Снял – и пей. А когда она по кусочкам…– Вот-вот! А еще эти кусочки не сверху, а внутри молока плавают. Ты пьешь, пьёшь…– А они в рот лезут! Тьфу! Гадость какая. Вруша плюнул, а Никтошку чуть не стошнило.– Да ладно. Ты же не обязан молоко пить, да пенки есть… это он на них работает! – стукнул Вруша по железной спине молокомобиля.Пенки, и правда, кого угодно могли остановить, но только не Солидолыча. Солидолыч был прекрасным механиком. Он нашел остроумное решение, позволявшее вовремя избавляться от пенок, пока они не заткнули молокопроводные трубки. Небольшая шестеренка, приспособленная к карданному валу, толкала кулачок, который с помощью шатуна и кривошипа управлял специальным пинцетным захватом. Через равные промежутки времени длинный, словно клюв аиста, пинцетный захват раскрывался, хватал образовавшуюся на молоке пенку и выбрасывал ее из молокомобиля наружу. После чего крышка котла сразу же автоматически захлопывалась – чтоб молоко не слишком остывало.

До появления молокомобиля в Цветограде ездили на прысаках. Прысаками коротышки называли больших тараканов – специальную породу, выведенную еще в стародавние времена из обычных, домашних тараканов. Прысаки намного крупнее простых тараканов и гораздо резвее их. Эту породу потому так и называли: прысаки, что стоило на кухне включить свет, как прысаки прыскали в разные стороны.

Прысаков выкармливали до довольно крупных размеров, так что для маленьких коротышек каждый прысак был с ездовую собаку. Их обычно запрягали в карету по шесть, по восемь, а иногда даже и по десять штук. Так вот, Солидолыч уже ездил на молокомобиле, а все остальные коротышки пока что на прысаках. Это вообще было так давно, что мало уже кто помнит о том времени. Малышки тогда носили пышные платья со множеством шуршащих юбок, надетых одна поверх другой. И когда Солидолыч впервые выехал на своем автомобиле на середину бульвара Гладиолусов, чуть ли не под колеса ему бросилась одна малышка. Она сильно шуршала своими многочисленными юбками, а на голове у нее была желтая соломенная шляпка с полями. О, эта малышка была очень изящно одета! Верхняя ее юбка была сиреневая, туфли зеленые, блузка лимонная с вышитыми ромашками, на шее платок, на соломенной шляпке бабочки.

– Я первая! – подскочила она к машине, явно собираясь запрыгнуть на подножку и нацеливаясь на то, чтобы вцепиться в руль.

А надо сказать, что характер у Солидолыча был не очень-то. Он не только никому своей машиной порулить не давал, но даже и катать никого не собирался. У него этого и в мыслях не было! Откровенно говоря, Солидолыч был просто вредный коротышка. За все время, пока молокомобиль просуществовал в Цветограде, на нем, кроме Солидолыча, прокатилась еще только одна малышка. Звали ее Крептолина…

Но это уже другая история, я, может быть, ее как-нибудь потом расскажу, но не теперь. Так вот, когда малышка в юбках уже подпрыгнула и практически вскочила на подножку молокомобиля – в этот самый момент Солидолыч резко нажал на педаль. Раздался мощный рев мотора, и бульвар Гладиолусов заволокло молочным паром, а когда он рассеялся, молокомобиля и след простыл. На изящную малышку налипло одеяло из молочной пенки.

– Как же так! – плакала бедная пострадавшая, пытаясь счистить пенку с прически.

– Неслыханное безобразие! – кричали отовсюду.

– Где этот негодяй?

– Я вызову его на дуэль!

– Мы все вызовем его на дуэль!

В те времена воспитанные коротышки не дрались друг с другом просто так, а устраивали дуэли. Но молокомобиль уже объехал центр города с восточной стороны и остановился на бульваре Крепдоцинов. Посередине бульвара были устроены пруды. Там плавали кувшинки и цвели лилии. Малыши в клетчатых пиджаках и клетчатых кепках, которые были тогда в моде, отталкиваясь тросточками, катали малышек на кувшинках. Завидев автомобиль, все прысаки так встали на дыбы, что даже перевернулось несколько карет. Солидолыч остановился, чтобы в очередной раз прочистить молокопроводные трубы. Машину тут же обступил народ. У Солидолыча, кроме прочих других, была одна проблема – он не выносил, когда его о чем-нибудь спрашивали.

– Хотите, я соглашусь, чтобы вы меня прокатили? – спросила кареглазая малышка в коричневой шляпке.

Солидолыч окинул кареглазую презрительным взглядом, но промолчал.

– Скажите, а как вам пришло в голову построить такую вещь? – спрашивала малышка, от которой нежно пахло сиреневыми духами.

Солидолыч молча пошмыгал носом. Но любопытные не отставали. День был выходной – вокруг собиралось всё больше народу.

– Как называется ваш агрегат? – поинтересовался малыш по имени Пеленчик. Он был репортером городской газеты.

Солидолыч молчал, только склонил голову вбок. Пеленчик проследил за взглядом моториста и прочел на дверце машины:

– Молокомобиль. Модель номер один. Ах, вон оно что… молокомобиль…

– А это не вредно для здоровья? – спросил профессор зоологии, которого звали Одуван.

Солидолыч молчал.

– Ну и дурак этот Солидолыч! – сказал Пустомеля, который тоже был тут. В те времена Пустомеля носил яркий голубой цилиндр, желтые панталоны, зеленый шейный платок и оранжевый жилет, из кармана которого торчали огромные золотые часы на цепочке. Солидолыч скривил нижнюю губу, но ничего не ответил. Прочистив молокопроводные трубы, он снова завел мотор и напустил такое количество молочного пара, что платья малышек покрылись жирными желтыми пятнами.

– Странный всё-таки этот Солидолыч, – говорил в тот вечер за чаем ученый Знайка.

В те далекие времена он был еще не Знайка, а Иван Федорович Знаев. Вечер был теплый, и коротышки пили в саду чай, сидя возле огромного самовара с трубой. Иван Федорович был в расстегнутом сюртуке – от чая ему было жарко. Художник Василий Никифорович Мальбертов, которого, как мы знаем, в будущем сократили до Мальберта, соглашался с Иваном Федоровичем.

– У него такой странный тип лица, – отвечал художник Мальбертов. – Иногда я успеваю уловить его улыбку, и мне кажется, что это улыбка дикого зверя. Словно тигр усмехается себе в усы.

– Если ты такой нелюдим – зачем же ездить по улицам в выходной день, когда вокруг полно народу? – негодовал Иван Федорович. – Езжай себе в поле – там и выпускай свой пар! Нет, конечно же это гениальное изобретение – спору нет. Но почему бы не поделиться своим изобретением с коллегами? Я бы ему с удовольствием помог разобраться в вопросах механики.

Но Солидолыч делиться с коллегами не собирался. Ему нравилось, что все обращают на него внимание, но при этом он вовсе не хотел ни с кем разговаривать. Радость переполняла его сердце, когда проезжая по улице, он слышал, как какая-нибудь восхищенная малышка говорила подруге: «Боже мой, какой талант!» Но гораздо большую радость Солидолыч испытывал, когда та же самая малышка, окутанная молочным паром, в отчаянии заламывала руки от того, что ее платье и кружевной зонтик безнадежно испорчены жиром!

– Я попросил его показать чертежи механизма, – жаловался Знаев. – Другому было бы приятно поговорить о своем изобретении с коллегой. Каждому ведь нравится, когда его слушают. А этот…

– Не дал? – посочувствовал художник.

Намучившись с молокопроводными трубами, которые вечно закупоривались, Солидолыч понял, что к ним нужно еще что-то дополнительное изобрести. Так появился пенкосниматель. В один из выходных дней стояла хорошая погода и коротышки гуляли по улицам, дыша свежим воздухом. Как обычно, Солидолыч с гордым видом выехал на бульвар Красных и белых роз. Время от времени молокомобиль издавал такой звук, словно собирался чихнуть: «Ап-ап-апх…» Затем крышка котла, в котором кипело молоко, открывалась и выпускала облачко молочного пара. Показывался длинный клюв пинцехвата, выкидывающий очередную порцию пенки, которая белой простыней накрывала бутоны цветов. На белых цветах это еще не так заметно, но читатель согласится со мной, что молочная пенка на красных розах – это уже форменное безобразие! Прокатившись по бульвару, Солидолыч развесил пенки на всех красных розах, что росли по правой стороне дороги. Затем он развернулся и поехал обратно. Теперь слева от машины был тротуар, по которому, взявшись за руки, прогуливались малыши и малышки. Автомобиль готовился чихнуть, раздавалось: «Ап-ап-апх…» – и теплая мокрая пенка укрывала гуляющих. Крышка захлопывалась, машина ехала дальше. Большая, пахнущая свежим молоком пенка накрыла братьев Авосия и Небосия вместе с шахматной доской, на которой Небосий почти что поставил Авосию мат.Под следующую пенку попала собачка Креветка и, запутавшись в ней, дрыгала всеми своими четырьмя лапками. Малышки Душка и Бабочка, одетые в нарядные весенние платья, тоже попали в число жертв молокомобиля.– Ой, что же это! – плакала бедная Душка, пытаясь освободить свои длинные волосы от жирной, липкой гадости.На красное Бабочкино платье, облепленное противным молочным продуктом, было жалко смотреть. Иван Федорович Знаев был, вообще-то, очень терпеливым коротышкой. Но когда склизкая пенка с размаху шлепнулась на глянцевую страницу звездного атласа, который он, по обыкновению, листал на ходу, терпению его пришел конец.– Возмущен! – громогласно воскликнул Иван Федорович.И не один Иван Федорович был возмущен. Терпению целого Цветограда пришел конец. На перечисление всего, чем бросались коротышки в Солидолыча и его машину, а так же всех слов, которыми его обзывали, ушло бы слишком много времени. Поэтому скажу только, что в результате гордый моторист навсегда покинул город вместе со своим разукрашенным помидорами и тухлыми яичными желтками средством передвижения. И управлять машиной ему пришлось из бака со сметаной, в котором он сидел, спасаясь от яиц колибри, червивых помидоров черри и гнилой земляники. Это то, чем обычно рассерженные коротышки кидаются. Ведь куриное яйцо или гнилую картофелину им не поднять. А на следующий день монтёр Савва Молотков и слесарь Фома Напильников, по заданию Ивана Федоровича Знаева, засели за изобретение газированного автомобиля с сиропом.Покинув Цветоград, Солидолыч нашел убежище на ферме у Вруши и Правдюши. А где еще за городом он смог бы найти молоко для своего детища? Но поселившись у братьев, он очень скоро сконструировал новую модель молокомобиля и скрылся на нем в неизвестном направлении. Эта новая машина, по словам Правдюши – а ему, в отличие от его брата, можно верить – «была просто зверь». Она развивала такую скорость, что от нее даже коровы шарахались. Испытав молокомобиль-2 на пересеченной местности, Солидолыч однажды рано утром, когда братья еще спали, сел за руль и исчез. Больше его никто не видел.

Всё вчерашнее молоко пошло на сметану и масло, которые Вруша изготовил на специальной машине утром, пока Никтошка спал. Надо было надоить новое молоко. Для заправки молокомобиля его было нужно не так уж много, и Вруша не стал загонять коров в коровник и подключать их к доильным установкам. Вдвоем они принесли в поле длинную лестницу и приставили к вымени самой большой коровы – Мышуни. Пока Никтошка поддерживал лестницу, чтобы его товарищ не упал, Вруша доил Мышуню. Надоив достаточно молока, они заправили автомобилю полный бак. Вруша принес еще две запасных канистры с молоком.

– На случай, если топлива все-таки не хватит, – объяснил он. – Да и ты сможешь подкрепиться если что.

Еще одну канистру со сметаной для смазки Вруша поставил в багажник.

– Смотри, сразу всю сметану не съедай, – предупредил Вруша. – Он сметану с такой скоростью потребляет – только успевай докладывать.

И Вруша дал Никтошке ложку, которой нужно было класть сметану в прожорливое брюхо молокомобиля.

– Ага, понятно, – кивал Никтошка.

Он не обращал внимания на дождь и трудился изо всех сил. Так ему было радостно от мысли, что скоро поедет домой. Со всей этой работой они управились только к вечеру. Почти весь день лил дождь, и вокруг дома образовались глубокие лужи. Никтошка промок и вымазался в грязи с ног до головы.

– Завтра нужно будет его из гаража выкатить, – сказал Вруша, и они пошли в дом.

Никтошка так устал, что, сняв мокрую одежду, тут же нырнул под одеяло и уснул беспробудным сном. А Вруша сидел у окна, пока совсем не стемнело, смотрел на дождь и курил Никтошкину трубку.

На следующее утро Вруша принес огромную катушку с веревкой – целый барабан. Привязал один ее конец к машине. Потом пошел к коровнику и, сунув три пальца в рот, громко свистнул один раз. Это означало: «Мышуня, на выход!» – потому что Мышуня была по величине номер один. Если свистнуть дважды – выступала Ласточка, которая была на полголовы ниже, три раза – Матильда. И так далее.

Мышуня послушно вышла из коровника и остановилась в двух шагах от Вруши, возвышаясь над ним, словно гора на четырех ногах, и ожидая дальнейших распоряжений.

– Иди сюда, – сказал Вруша, и Мышуня пошла за ним через двор. Сделав всего три шага, она остановилась возле гаража.

Никтошка на всякий случай убежал подальше, к сыроварне, и оттуда наблюдал за происходящим.

– Держи! – крикнул Вруша и бросил Мышуне конец веревки.

Корова наклонилась головой к самой земле и поймала веревку зубами. Вруша углубился в гараж и сел за руль.

– Теперь тяни! – донеслось из гаража.

Мышуня потянула. Ее силе позавидовал бы самый мощный трактор. Мышуня не то что автомобиль – пароход подняла бы. Но вот беда – корова-то она была высокая и тянула вверх, поэтому вместо того чтобы выкатить машину на улицу через ворота, она подняла ее в воздух. Молокомобиль повис на веревке, болтаясь над проломленной крышей сарая.

– Да куда ты тянешь! – закричал Вруша, вцепившись в руль руками и ногами.

У Мышуни был такой беззаботный вид, словно она держала в зубах травинку, а не веревку с автомобилем, на котором, как на качелях, раскачивался Вруша.

– Поставь сейчас же на место! – орал коротышка. – Вот дура – так дура! Ну что за корова! Прямо кар-рррова – да и всё! Ты что, не понимаешь своей коровьей башкой, куда надо тянуть?!

Мышуня молча опустила машину обратно на землю, так что она аккуратно встала на колеса. Потом посмотрела на Врушу. Во взгляде ее читалось столько презрения, что Никтошке стало стыдно за товарища.

«Действительно, разве можно так ругаться?» – подумал он. Так же молча Мышуня развернулась и пошла обратно в коровник.

– Ну ладно, ладно! – позвал Вруша. – Чего ты… ну я же пошутил! Никакая ты вовсе не дура…

Но Мышуня не отвечала и больше не показывалась. Вместо нее вышла Ласточка. Она с укором посмотрела на Врушу.

– Вы правы, простите, лапочки!

Братья так называли своих коров – лапочки.

– Простите, лапочки, это я сам виноват! Я же на сказал, куда тянуть… Мышуня выставила в окошко свою огромную, словно грузовик, морду. В ее глазах можно было прочесть всё, что она в эту минуту думала о хозяине.

– Вот-вот! – говорил ее взгляд. – Сперва надо сказать, куда тянуть, а потом уже ругаться.

– Ладно вам… извиняюсь. Простите! – повторял Вруша.

Он зашел в дом, вынес оттуда кусок сахара размером, наверное, с самовар, и отдал Мышуне. Потом немного подумал и проворчал:

– А то самой нельзя было своей головой догадаться, что машина не для того, чтобы ее в небо поднимать.

Мышуня глянула на Врушу и, выплюнув сахар, скрылась в коровнике.

«Ну что с ней поделаешь – такая она у нас обидчивая», – словно бы говорили, потрясая выменем, Ласточка и Матильда. За ними вышла еще и Кисуня – и втроем они быстро сгрызли брошенный Мышуней сахар.

Машина завелась на удивление просто. Вообще-то, она даже не заводилась, а включалась, как газовая плита.

– Открывай этот кран, – сказал Вруша, и когда Никтошка открыл, Вруша бросил в какую-то дырку под котлом горящую спичку. В железном брюхе машины что-то громко стукнуло. Из-под котла полыхнули длинные языки пламени.

– Сейчас молоко закипит – и поедем, – пояснил Вруша. – Ты садись за руль.

Пришлось подождать десять минут, пока закипело молоко. Наконец оно приятно запахло, машина запыхтела, и крышка котла стала подскакивать. Из-под нее повалил белый пар.

– Готово, – сказал Вруша. – Можешь ехать.

– А как же тут… – беспомощно развел руками Никтошка. – Ни сцепления, ни коробки передач…

– А это называется «автомат». Жми на пар – да и всё тут.

– А что такое пар?

– Ну, это то же самое, что у газированного автомобиля газ – ясно? Вот эта педаль, тут она не «газ», а «пар» называется.

– А, понятно, – сказал Никтошка.

Он слегка нажал на «пар». В моторе что-то задвигалось и так пронзительно заскрежетало, что Никтошке захотелось заткнуть уши, но нужно было держаться руками за руль. Казалось, будто в мясорубке перекручивают железные котлеты. Машина резко дернулась, вдавив коротышек в сиденья, и помчалась вперед. Никтошка едва успевал поворачивать квадратный руль, чтобы на что-нибудь не наехать. Как ни старался Никтошка нажимать плавнее на «пар» – ничего не помогало. Стоило слегка прикоснуться ногой к педали – машина, словно дикий зверь, рвалась вперед, когда же он ослабевал нажатие на ничтожную долю – молокомобиль останавливался, как вкопанный, воткнувшись носом в землю, а Никтошка стукался лбом о руль.

– О-ох! – взмолился Никтошка после нескольких минут такой езды, – может, на сегодня хватит, а?

Но Вруша казался невозмутимым.

– Ничего, – успокоил он, нужно шатуны немного разработать, а там ровнее пойдет.

И правда, скоро скрежет прекратился. Мотор заработал ровнее, машину перестало дергать.

– Это сметанная смазка помогла, – сказал Вруша. – Хорошо, что не пожалели смазки.

Никтошка дал еще пара, и, громко чавкая сметаной, машина покатилась по дороге в поле. Мотор был очень сильным. Они пускали машину то под гору, то в гору, чтобы проверить как следует ее ход. В гору она сильно пыхтела молоком, из-под крышки капота летели горячие сметанные брызги, но скорость была хорошая.

– Всё, можешь быть спокоен, – сказал Вруша. – До Цветограда долетишь быстрее, чем Баба-Яга на метле.

– Спасибо тебе, – сказал Никтошка. – Без тебя я бы в жизни домой не вернулся.

И он крепко пожал вымазанную в сметане Врушину руку.

На следующее утро пришла пора прощаться. Никтошка так подружился с Врушей, что ему не хотелось уезжать. А еще потому, что дождя уже не было и опять выглянуло солнышко. Когда Никтошка думал о Цветограде и родном доме, и о коротышках, которые хоть его и совсем не замечали, а все-таки были ему родными, то ему очень хотелось ехать. Но Вруша, можно сказать, стал его первым настоящим другом. Хотя Никтошка-то на самом деле думал, что друга зовут Правдюшей. Да, в сущности, не все ли равно, как его зовут? Главное, чтобы коротышка был хороший. «Только вот что, – думал про себя Никтошка, – а считает ли он меня своим другом? Может, это мне только кажется, что мы друзья, а на самом деле нет?» Все же Никтошка решил ехать.– Обязательно приезжай ко мне в гости! – сказал он Вруше.– Конечно приеду! – ответил тот. А ведь мы знаем, что Вруша всегда врал…Кроме канистр с молоком и сметаной, необходимых для заправки, Вруша нанес в машину еще целую кучу продуктов. У него сегодня с самого утра потели мочки ушей и ногти так и чесались – а это был верный признак того, что пришло время «закинуть вралинку».– Тут сыр, – показал он на плетеную корзинку, закрытую тряпкой, в которой на самом деле лежала четвертинка крутого куриного желтка. А здесь бутылка с вишневым соком – смотри не разбей.(Сок-то, на самом деле, был клубничный).– В мешке огуречный и помидорный кружочки – там складной ножик есть, чтоб нарезать. Еще пюре из печеной морковки. Я его в фольгу завернул, чтоб не остыло.По-настоящему в фольге было не морковное, а картофельное пюре. И никаких огуречных и помидорных кружочков с ножом, а вместо них в мешке помещалась огромная банка с нарезанной шляпкой маринованного гриба-лисички. Всем этим Вруша до отказа забил багажник молокомобиля.И зачем Вруше понадобилось говорить на продукты, что они одно, когда они были совсем другое? Вруша и сам не знал. Просто в нем вдруг проснулось сильное желание врать. С утра ему этого вообще всегда больше хотелось, чем после обеда. Когда он называл Никтошке совсем не те продукты, которые на самом деле лежали в сумках, ему становилось как-то легче. Вообще, можно было подумать, что Вруша собирает Никтошку в путешествие на целый месяц.– Зачем столько продуктов? Ты ведь сказал, что два часа ехать?– Пригодится. Соседей своих накормишь.Вруше снова ужасно захотелось поврать. Он сам стал себе противен, но ничего поделать не мог. Если Вруша долго удерживался от вранья, у него страшно зудели колени, потели мочки ушей и чесались ногти. А когда уж соврет – становилось намного легче.«Как же все-таки мерзко врать тому, кто тебе доверяет, – горестно думал он. – Вот Никтошка уедет, и опять вокруг никого не будет, кроме коров. Да еще и братца – моего отражения».– Знаешь, – сказал он вдруг Никтошке. – Иногда так надоест каждый день одну и ту же возле себя рожу видеть!– Это ты о ком? – удивился Никтошка.– Это я о своем братике. Он ведь точная копия я. Тут Вруша сказал правду, но тут же добавил:– Только все время врет.– Значит, кроме вас двоих тут больше никого нет?

– Только коровы.

– Ну так приезжай к нам. У нас в домике места много – можешь жить, сколько хочешь.

– А как же Мышуня и Ласточка, и Матильда, и остальные?

Этим он озадачил Никтошку. Мышуня по Колокольчиковой улице вряд ли пройдет. Можно было бы, конечно, поселить ее на площади Свободы. Там много места. Но чем ее кормить?

– Ты прав, – сказал Никтошка. – С коровами вам в город нельзя.

– Вон, возле того столба начинается дорога, – сказал Вруша, показывая на полусгнивший столб на краю луга. По ней езжай – и никуда не сворачивай. Все время строго на север. И через час будешь в Цветограде. Ну, максимум – через три.

– Спасибо тебе, друг, – сказал Никтошка.

– Да не за что. Чего там…

Вруша смахнул слезу. Ему было тоже очень жалко расставаться с Никтошкой.

– Может, еще увидимся, – сказал Никтошка.

– Приезжай в гости, – сказал Вруша.

Никтошка зажег огонь в машине. Десять минут они стояли молча и ждали, пока молоко закипит. Наконец из-под крышки котла повалил пар.

– Ну, мне пора, – сказал Никтошка.

Они обнялись, и Вруша чуть не заплакал. Ему было страшно жалко этого коротышку. Но что он мог с собой поделать?

– Погоди! – крикнул Вруша, скрываясь в доме. Он вынес Никтошке завернутый в фольгу шоколад.

– Вот, мой брат Вруша сам делал, – сказал он. – Мы его только по праздникам едим. Два раза в году – на Новый год и на День рожденья.

– Может, не надо? – сказал Никтошка.

– Бери, бери. Вруша всхлипнул.

– Тебе пригодится. Погрызи, знаешь, от него очень настроение улучшается.

– Ладно, – сказал Никтошка и положил шоколад в багажник. – Ну, пока!

– Пока!

Вруша отвернулся, а Никтошка нажал на пар. Молокомобиль, страшно заскрежетав, выехал со двора. Никтошка махнул высунувшимся из коровника коровам.

– М-у-у-у! – замычала Мышуня, а за ней и все остальные. Они мычали, как пароходы, которые покидают пристань, отправляясь в дальнее плавание. На самом деле отправлялся Никтошка.

Подъехав к полусгнившему столбу, Никтошка вырулил на дорогу, ведущую к Цветограду. Там он в последний раз обернулся, но Вруша уже скрылся в доме.

– Пока! – крикнул Никтошка.

Полчаса спустя, по другой дороге на ферму въехал Правдюша. Он привез лекарства для коров, новые инструменты, шланги для доильных установок, малиновую краску, чтобы покрасить коровник на зиму, и еще кучу разных нужных и полезных вещей.

Никтошка старался как можно аккуратнее рулить и плавнее нажимать на «пар». Но машину все равно ужасно дергало. Что-то бешено громыхало у нее внутри. Какие-то невидимые, но страшно сильные детали боролись друг с другом в железном брюхе молокомобиля. Казалось, они вот-вот вырвутся наружу, пробив крышку капота.

Машина то дико рвалась вперед, так что Никтошку вдавливало в сидение, то вдруг почему-то резко тормозила, и он едва не стукался носом об угол квадратного руля. «И почему только этот Солидолыч не изобрел нормальный круглый руль?» – думал Никтошка, подскакивая на сидении, словно поплавок на волнах.

Но это только так кажется, что изобрести что-нибудь просто. На самом деле, это, конечно же, совсем не так. Мы привыкли к круглым рулям, и для нас они – обычное дело. Но для Солидолыча, который изобрел самый первый автомобиль и никогда в жизни не видел руля, было не так-то легко понять, что круглый руль лучше квадратного. Вот он и не понял. Только много позже гениальный Знайка сообразил, что руль нужно сделать круглым, тогда не будешь стукаться о его углы.

Молокомобиль страшно трясло. От такой езды Никтошку быстро укачало. Он уже собрался выключить конфорку, чтобы остановиться и немного передохнуть. Но тут – видимо, сметана пролезла наконец из бака в мотор – грохот прекратился, тряска стала намного меньше и машина пошла плавнее. «Фу ты, наконец-то!» – вздохнул Никтошка.

Теперь можно было оглядеться по сторонам. Ферма давно скрылась из глаз, и только Мышунина рогатая голова еще маячила сзади, словно крест на колокольне. «Далеко уже отъехал», – подумал Никтошка. Ему очень хотелось закурить свою трубочку, но он пока не решался выпустить из рук квадратный руль – мало ли что взбредет в голову этому молочному чудовищу?

А молочное чудовище, смазав свои шестереночки свежей сметанкой, весело бежало по дорожке. С обеих ее сторон росли высокие полевые травы. Напуганные ревом мотора кузнечики упрыгивали подальше в поле. Один из них перепутал и скакнул прямо в машину, очутившись рядом с Никтошкой, на соседнем сидении.

– Привет, – осторожно поздоровался Никтошка.

Но кузнечик не ответил. Он смотрел на коротышку огромными коричневыми глазами, гладкими, словно полированная дверца шкафа.

– Надеюсь, ты мне на плечи не прыгнешь? – спросил Никтошка. – А то мы оба в аварию попадем.

Когда Никтошка ходил по полям, кузнечики иногда прыгали на него и сбивали с ног. Для коротышек-то кузнечик не такое уж маленькое существо. Примерно как для нас крупная собака или енот.

– Хочешь поехать со мной в Цветоград? – спросил Никтошка. Кузнечик не поддерживал разговор. Казалось, он следит за тем, как открывается крышка котла и пенкосниматель выкидывает пенки.

– Да, интересное изобретение, – согласился Никтошка. – Я бы до такого вряд ли додумался.

Дорога почти все время шла точно на восток, лишь изредка немного заворачивая к северу.

– Странно, – сказал Никтошка. – Я-то думал, что Цветоград на юге, а мы на восток едем. Ну, Правдюша-то точно знает. Наверное, скоро повернем на юг.

А на самом деле дорога-то на юг поворачивать и не собиралась. Потому что эта дорога вела вовсе не в Цветоград. Дело в том, что Вруша, которого Никтошка ошибочно считал за Правдюшу, не удержался и наврал, указав приятелю неверное направление. Поэтому-то Вруша так и расстраивался. А Никтошка подумал, что это он из-за того, что ему жалко расставаться с ним, с Никтошкой. А на самом деле вовсе не поэтому, а потому, что Вруше самого Никтошку было жаль. Заведет его эта дорога невесть куда! Вруша и сам не знал, куда, но уж точно не в Цветоград.

«Что-то с беднягой будет?» – думал Вруша.

Погруженный в свои мысли, он не слушал брата, который рассказывал про свою поездку в город и как он там добывал коровьи лекарства, как разыскивал необходимые инструменты и прочее.

– А на площади Путешественников установили памятник Воздушному шару – представляешь? – радостно сообщил Правдюша.

– Кому? – переспросил Вруша.

– Воздушному шару.

– А кто это такой?

– А это ученый Знайка со своими коротышками сделали такой огромный шар, понимаешь?

– Нет.

– И полетели на нем путешествовать.

– Путешествовать?

– Да.

– На шаре?

– Да.

– А ты не врешь?

Правдюша обиделся:

– Я не ты. Я никогда не вру.

– Ах да, правда, я и забыл.

– Это ты у нас специалист.

– Да уж…

– Как тебе не надоест врать только?

– Ты знаешь… – задумчиво проговорил Вруша, – иногда надоедает.

– Ну так переставай врать скорее!

– Не могу. Привычка.

– А ты отвыкни.

– Не могу.

– Почему?

– Да я пробовал не врать. Но если не повру хоть полдня, так плохо становится… ногти страшно чешутся, уши потеют, колени зудят. И еще тошнит…

– Да уж… вот до чего ты себя довел.

– Знаешь, давай не будем о грустном. Пошли, братик, лучше коров косить, травку доить… то есть, тьфу, наоборот всё!

– Ну, если наоборот – то пошли, а так – не пойду.

А Никтошка с кузнечиком тем временем все ехали и ехали по дорожке на восток. Изредка на пути встречались огромные жабы. Они сидели до самого последнего момента – когда автомобиль уже, казалось, вот-вот врежется в них. Солидолыч не изобрел для своей машины тормозов. Вместо них он сделал впереди крепкий бампер из толстого чугуна. Этот бампер должен был предохранить машину от разрушения в случае аварии. Гудка у молокомобиля тоже не было, и Никтошка кричал жабам: – С дороги! С дороги!Но жабы сидели, как каменные, и не обращали внимания. Они отпрыгивали в сторону, когда машина была уже так близко от них, что Никтошка в ужасе зажмуривал глаза, ожидая страшного столкновения. А кузнечик не боялся. Он сидел на своем месте, не двигаясь, и не мигая смотрел вперед. Наконец, Никтошка тоже перестал обращать на жаб внимание.

– Как ты думаешь, – спросил вдруг кузнечика Никтошка, – это всё был сон или нет? Могло так быть, что я упал с воздушного шара в озеро и попал в подводное царство к царю Нептуну? А оттуда каким-то образом обратно на воздушный шар, с которого меня сразу же опять выкинули? Конечно кузнечик не мог его понять – откуда кузнечикам знать язык коротышек? Но Никтошка решил, что пусть будет понарошку, как будто кузнечик понимает.– Значит, ничего не было? – повторил он. – Никакого подводного царства и русалок? Никакой войны с соседнегорцами?Кузнечик не отвечал.– Молчание – знак согласия, – сказал Никтошка. – Ты прав. Я тоже так думаю. Всё это мне просто приснилось.Кузнечик снова не ответил. Никтошка ненадолго отпустил квадратный руль и вытащил из одного кармана трубку, а из другого – табак. В это время молокомобиль подпрыгнул на кочке, и Никтошка вылетел из него. Ремней безопасности-то в молокомобиле не было, и Никтошка был не пристегнут. Он перекувырнулся через голову и упал спиной на огромный лопух, росший возле дороги. К счастью, Никтошка ничего себе не вывихнул, а только немного поцарапал локоть колючкой репейника. Молокомобиль вместе с кузнечиком уехал дальше. Пока Никтошка слез с лопуха, пока разыскал табак и трубку – машины и след простыл.– Эй! – закричал Никтошка неизвестно кому – автомобилю или кузнечику. – Эй!Кузнечик не умел рулить. Пока дорога шла прямо, молокомобиль продолжал нестись вперед. Но скоро она стала поворачивать, и машина съехала вбок. На полном ходу она углубилась в травяные заросли. Когда Никтошка добежал до того места, где молокомобиль распрощался с дорогой, тот уже пыхтел где-то в далеко в поле, среди травы и пшеничных колосьев. Пытаясь догнать его, Никтошка протискивался между травяных стеблей и колосьев – а ведь они были толщиной с его руку.Молокомобиль ревел все громче, а ехал все медленнее, потому что на колеса намоталось полно травы. Наконец он совсем застрял, и Никтошка догнал его. Он хотел взобраться в кабину и выключить конфорку, чтобы заглушить мотор. Но молокомобиль заревел так страшно, что Никтошка невольно отпрянул назад. В моторе грохнуло, и из него вырвалось ярко-оранжевое пламя. Оно подожгло сухую пшеницу вокруг. Ветер подхватил огонь.– Ой! – закричал Никтошка. – Ой! Пожар будет! Всё поле сгорит!Тут молокомобиль с грохотом взорвался, и Никтошка свалился ничком на землю. Все молоко, что было в котле и молочном баке, выплеснулось вверх и пролилось на землю теплым молочным дождем. Он-то и затушил огонь. Квадратный руль упал совсем рядом с Никтошкой, какая-то гайка больно ударила его по спине, а на затылок шлепнулось что-то мягкое, но тяжелое, так что Никтошка уткнулся носом прямо в землю. Молокомобиль затих.Никтошка полежал немного, не решаясь поднять голову – вдруг еще что-нибудь взорвется? Но в поле было тихо. Замолкшие кузнечики снова начали стрекотать, пели птицы. Никтошка встал и, раздвигая траву, пошел к машине. Кабина была вся в сметане. В капоте зияла дыра, из который высовывались разные трубочки и железяки. Наверное, они были очень горячие, потому что от них валил молочный пар. Кузнечика нигде не было видно. «Упрыгал в траву», – решил Никтошка.

Знайка с Напильником и доктором Таблеткиным не оставляли попыток найти Никтошку. «Он с нами живет, значит, мы за него в ответе», – говорил Знайка. А Напильник предложил:

– Давайте на машине объездим окрестности Цветограда. Ведь Пустомеля его за городом в последний раз видел.

Знайка согласился. Они решили каждый день выбирать какой-нибудь участок за городом и обследовать его. Надо же было выйти такому совпадению, что они подъехали к ферме братьев ровно через два часа после того, как Никтошка ее покинул! За рулем был шофер Торопыга. В этот раз к ним присоединился еще и охотник Патрон со своим бультерьером Булькой. Когда охотник еще только обзавелся этим бультерьером, все его так прямо и звали: Бультерьер, потому что других бультерьеров в Цветограде не было. Но постепенно коротышки, которым короткие слова произносить легче, чем длинные, стали звать собачку охотника просто Булькой.

– Ну и грязища здесь! – сказал Таблеткин, стряхнув с белого халата дорожную пыль.

Булька выскочил из машины прямо животом в грязь и с лаем кинулся взбираться на холм.

– Кажется, ферма какая-то, – сказал Напильник. – Вон что-то на столбе написано.

Они подъехали ближе и увидели дощечку с желтой надписью:

...

Напильник остановился возле вывески, а доктор Таблеткин спросил:

– Что такое «вья ферма»?

– Тут не хватает нескольких букв, – предположил Знайка.

Напильник заглушил мотор и спрыгнул на землю. Хорошо, что на ногах у него были высокие резиновые сапоги, потому что грязи здесь было по колено. Патрон закинул за спину охотничье ружье и тоже прыгнул в грязь.

– Погодите-ка, а вот какие-то буквы валяются! – крикнул Патрон, заглянув за покосившийся столб.

Напильник достал вымазанные в грязи буквы К и Р. В это время до них донесся громкий гудок.

– Все ясно: КОРОВЬЯ ферма, – догадался Знайка, но его не услышали – очень гудело.

– Интересно, что это гудит? – сказал Таблеткин.

– Наверно пароход какой-то, – предположил Напильник.

– Откуда здесь пароходы – вокруг поля одни?

– Ой, еще один пароход! И Булька на них лает.

– Да, явно два гудка гудят, – сказал Знайка. – Дальше ехать все равно нельзя, автомобиль завязнет.

– Или с пароходом столкнешься.

– А что делать?

– Надо, чтобы кто-нибудь сходил на разведку, – предложил охотник Патрон.

– Молодец, здорово придумал! – похвалил Таблеткин. – А я тут посижу. Мне нельзя пачкать халат – вдруг кому-нибудь понадобится медицинская помощь?

Знайка, Напильник, Торопыга и Патрон отправились на разведку. Увязая в грязи по колено, а иногда по пояс, они двинулись в том направлении, куда убежал Булька и откуда слышались его лай и странные гудки. Читатели уже, наверное, догадались, что это никакие не пароходы, а гигантские коровы издавали такие звуки. Вообще-то, это были самые обычные коровы, и мычали они вполне обыкновенно. Но коротышки ведь такие маленькие, всего-то с небольшой огурец, и уши у них тоже маленькие. Каждое ухо не больше землянички. Не удивительно, что таким малюсеньким ушкам простое мычание кажется страшным, словно пароходная сирена.

Пройдя шагов сто, коротышки выбрались, наконец, на сухое место возле молодых кленов.

– А вон и ферма, – сказал Знайка.

Никто из них еще ни разу здесь не был. Это повар Кастрюля, который страшно любил мягкие сыры – бри и камамбер, часто заезжал к братьям. Он упросил Напильника и Молотка сделать ему большой автомобиль, чтобы туда вмещалось побольше продуктов. «Я же для всех стараюсь», – говорил он. Научившись водить, повар Кастрюля стал иногда навещать ферму и проводить там некоторое время. Возвращался он в Цветоград с машиной, набитой молочными продуктами. Чаще всего это было парное молоко в бутылках, сыры разных сортов и сметана. Но иногда, когда Кастрюля решал сесть на диету, он привозил полный багажник йогуртов. Которые съедал в один день. А уж после того, как всё съест – садился на диету.

За деревьями простирался огромный зеленый луг.

– Ой! – хором прошептали все, кроме охотника Патрона, привычного к крупным животным.

И тут же забежали за клен. А Патрон поспешно зарядил ружье.

– Вот это да! – сказал Знайка. – Я, конечно же, читал в книгах про коров, но чтобы такого размера…

На лугу, прямо возле деревьев, паслась Мышуня. Некоторое время коротышки, словно загипнотизированные, стояли и смотрели, как корова открывает свой огромный рот и откусывает им пучок травы величиной с их дом на Колокольчиковой улице.

– Если бы мы оказались в траве, она бы нас не заметила и… – не договорил Напильник.

– Лучше нам там не оказываться.

Возле Мышуни, которая своим похожим на ковш экскаватора ртом пережевывала траву, прыгал Булька. Он громко лаял, а Мышуня не обращала на него внимания. Патрон передернул затвор и стал целится в корову.

– Сейчас мы ее завалим, – радостно прошептал он.

– Ты что! – зашипел Знайка, отводя Патроново ружье. – Я тебе завалю! С ума, что ли, сошел?

– А что? В ней знаешь сколько мяса, на полгода хватит!

– Это чужая корова, ясно тебе? Она не для того, чтобы охотиться, а для того, чтобы молоко давать! Она, может, пол Цветограда поит.

– А может, это у нас самооборона? – хитро подмигнул Патрон. – Может, она на нас напала?

– Я те нападу.

И треснув для пущей убедительности Патрона по голове, Знайка отнял у него ружье:

– Потом отдам, когда немного остынешь.

Что-то корова была слишком уж близко, и Торопыга решил на всякий случай отойти подальше. Не сводя глаз с жующей Мышуни, он отходил все правее, туда, где росло соседнее дерево. Но стоило Торопыге дотронуться до его ствола, как дерево дернулось и сделало шаг в сторону. Оно оказалось коровьей ногой. Торопыга схватился за уши, потому что над головой его раздалось оглушительное «Мууууууууууууууу!» Он в ужасе поднял голову и увидел, что откуда-то сверху к нему спускается громадная коровья морда, которая смотрит на него своими огромными глазами и дышит огромными ноздрями.

Шофер Торопыга не помнил, как он пробежал кленовый перелесок и как прокатился по склону холма. Напильник и Знайка догнали его, когда он уже выползал из грязи, вцепившись в дверцу машины. Все тяжело дышали, а Торопыга еще и икал. Только храбрый Патрон медленно пятился ползком по склону, не переставая целиться из ружья.

А Таблеткин никого не замечал. Он стоял на капоте машины в развевающемся от ветра халате. Раскинув руки, доктор вдыхал полной грудью свежий деревенский воздух.

– Эх, что за грязища и какой чистый воздух! – сказал он. – Рядом с такими широкими полями и необъятными лесами, мы, по идее, должны бы быть великанами. А мы такие маленькие…

– Маленькие, да удаленькие, – перебил Напильник. – Тут какие-то неизвестно чьи коровы пасутся. Кажется, мы куда-то не туда заехали. Наверно, нужно отсюда уезжать.

– Да что там коровы! – потянулся Таблеткин, скрипя затекшими суставами.

Он надел свои походные резиновые сапоги.

– Пошли! – сказал он. – Мы у них сейчас всё про Никтошку узнаем.

– У коров?

– У коротышек! Коровы одни сами по себе не бывают.

– Ка-ка-ка-ка-жется, бы-бы-вают, – возразил Торопыга.

Но в это время послышался шум мотора и на пригорке показался трактор в форме лодки. Возле кабины у него торчала длинная мачта. Парус на ней был спущен, а наверху развевался пятнистый флаг. За штурвалом сидел коротышка. Он подъехал к горожанам и заглушил мотор. На коротышке была матросская тельняшка и брюки клёш. На голове бескозырка с лентами и с надписью: КОРОВЬЯ ФЕРМА 5+1.

– Вот тебе и пароходы! – свистнул Напильник.

– Привет морякам! – закричал охотник Патрон, а Булька залаял.

– Привет! Только мы не моряки, а фермеры.

– А чего же в бескозырках?

– А чтобы было прикольнее!

– А, ну тогда всё понятно!

– Садитесь! Дальше на вашей машине не проедешь, нужно на тракторе! Торопыга первым прыгнул в трактор и на всякий случай занял место посередине. Чтобы, если что, коровы до него не сразу добрались. Остальные тоже погрузились в трактор. Трактор поднялся на пригорок и поехал среди кленов прямо к лугу, на котором паслись Мышуня, Ласточка и остальные.

– Эй! – Мы что через коров поедем? – нервно спросил Торопыга.

– Как это через коров? – не понял коротышка.

– Но мы же едем прямо на них!

– Не волнуйся! Они трактора не боятся, давно привыкли.

И, выехав на траву, коротышка направил машину прямо под Мышуню. Торопыга в ужасе зажмурил глаза и сполз вниз, под сидение. – Ка-а-кое вымя! – восхищенно проговорил Таблеткин. – Из такого вымени можно всю Колокольчиковую улицу напоить.– Больше нашей водонапорной башни, – прикинул Знайка.– Так мы весь ваш Цветоград и поим, – сказал коротышка.– А, так это с вашей фермы недавно к нам молокопровод проложили?– Ну да. Это инженеры из Солнцеграда его спроектировали.– Как жаль, что я в этом не участвовал, – огорчился Знайка.– Это пока вы на воздушном шаре куда-то летали, вам молокопровод построили.– Я бы очень хотел у вас тут всё осмотреть.– У нас мало времени, – сказал Таблеткин. – В семь часов я должен быть дома. У меня операция. У нас один коротышка аппендицитом заболел. Нужно срочно вырезать. Он с утра наелся антибиотиков и теперь ждет, когда я его начну оперировать.– Ну, тогда мы сюда обязательно еще раз приедем, – сказал Знайка. – После того, как Никтошку найдем.Когда въехали на ферму, стало понятно, почему трактор в форме лодки. В некоторых местах было так глубоко, что колеса не доставали до дна и трактору приходилось плыть по грязи. Для этого у него за кормой был специальный винт. Сзади, на кабине, на всякий случай висел спасательный круг и было прикреплено весло.– Интересная конструкция, – похвалил Знайка.– А что если трава на винт намотается – как же он будет работать? – обратился Напильник к матросу-фермеру.– Никак. Остановится.– И как же тогда ехать? То есть плыть по этой грязи?– А парус на что?Наконец подъехали к дому. Дом был огромный, словно здесь жили великаны. И немного кривой.Одно окно кривое вправо, другое – влево. Третье не прямоугольное, не квадратное – непонятно какое.– Интересно, почему труба не вверх, а вбок? – спросил Напильник.– Так прочищать удобней, – отозвался фермер.– А…– У вас тут, что, ураган был? – спросил Знайка.– Нет, урагана не было.– А почему же всё такое косое?– А у нас с братом глазомер плохой.– А вы, что, всё глазомером меряете? – удивился Напильник.– А так быстрее, – сказал коротышка.Трактор остановился. Грязи во дворе оказалось почему-то больше, чем в поле. Тут ее было не по колено и не по пояс, а по уши. Трактор плавал вовсю.– Как же мы выйдем? – забеспокоился доктор Таблеткин.– Не волнуйтесь, сейчас я спущу трап, – сказал фермер. – Я знаю, что городские коротышки любят чистоту.Он спрыгнул с трактора прямо в грязь. Это был очень высокий коротышка, и грязь ему доходила не до ушей, а только до плеч. Он взял широкую доску и одним концом приставил к кабине трактора, а другим – к крыльцу дома. Знайка, Напильник, Торопыга, доктор Таблеткин и охотник Патрон осторожно прошли по трапу. За ними побежал Булька, но соскользнул и влип в грязь. Булька громко лаял, но от этого увязал всё глубже.– Скорее спасательный круг! – закричал Патрон не своим голосом. – Он же захлебнется!– Спокойно! Всё под контролем, – послышалось из окна.Другой моряк-фермер, как две капли воды похожий на первого, высунул из окна удочку с привязанным к леске спасательным кругом. Бультерьер, уже увязший так, что только нос и глаза торчали из грязи, вцепился в спасательный круг. У этого пса была мертвая хватка, и таща вдвоем за удочку, братья выволокли его из грязи.– Держи его скорее, чтоб не начал отряхиваться! – кричал Таблеткин. – А то он мне весь белый халат забрызгает грязью!Но было уже поздно. Булька стал отряхиваться, как это делают все собаки, и крепко заляпал халат доктора. А также одежду и лица всех остальных коротышек.– Это ничего! – сказал первый фермер, открывая дверь и впуская гостей в дом. – Наша грязь экологически чистая, даже полезная. У нас, как сами видите, никакого химического загрязнения нет. Одни коровы!– И все же, – пробормотал Таблеткин, протирая пенсне.

Никтошка всё бродил вокруг взорванного автомобиля и никак не мог понять, что ему делать. Голова как-то не хотела работать и придумывать – что же дальше. Наконец Никтошка почувствовал, что он очень голодный. Попытался открыть багажник, в который добрый Правдюша сложил кучу разной еды. Но, видимо, от взрыва, багажник как-то весь смялся и крышка не открывалась. Никтошка дергал ручку изо всех сил, но молокомобиль был крепкий, как скала.

Да, жалко. Там и вареное яйцо, и картошка, и помидоры, и хлеб, и даже шоколад был. Никтошка по очереди перебрал в мыслях все эти съедобные вещи. Он отвернулся от машины и посмотрел в поле. Голова еле поворачивалась, такая была тяжелая. Словно на ней лежал сверху какой-то камень.

Никтошка вспомнил, что на заднем сидении лежат две запасные канистры – одна с молоком, другая со сметаной, и залез в машину. Там была только одна канистра. Никтошка отвинтил крышку – молоко. Налить его было не во что, и Никтошка с трудом поднял тяжеленную канистру, чтобы напиться прямо из горлышка. Но сделав большой глоток, он почувствовал, что молоко кислое, и едва не подавился. Горлышко канистры выскочило изо рта, и кислое молоко полилось ему за шиворот. Фу, какая гадость!

Но как же так, ведь он же сам налил в эту канистру молоко прямо из под Мышуни! Правдюша стоял на высокой лестнице и держал шланг у Мышуниного вымени, а другой конец шланга Никтошка засунул в горлышко. Не могла же Мышуня давать кислое молоко? «Может, она болеет, и от этого у нее молоко кислое?» – предположил Никтошка. Он не знал, что от сильного удара или сотрясения молоко обычно скисает. Мышуня тут была совершенно не при чем – молоко скисло от взрыва.

От голода, а может быть, от взрыва у Никтошки болела голова. Она вообще была такая тяжелая, что он с трудом носил ее. Шея не поворачивалась. Казалось, она вот-вот согнется пополам и голова покатится на землю. «Все ясно, – пробормотал Никтошка, – меня контузило». Никтошка так устал носить свою голову, что встал на четвереньки и хотел уже уткнуться лбом в землю, чтобы хоть немножечко отдохнуть. Но тут перед его глазами оказалась ямка, наполненная чистой дождевой водой. Ночью был дождь, а вода еще не успела высохнуть. Никтошка, конечно же, знал, что нельзя пить воду из ямок. В худшем случае от этого можно даже козленком стать. Но ему очень хотелось пить. И тут он увидел свое отражение.

У Вруши с Правдюшей в доме не было ни одного зеркала. Братья в зеркала не смотрелись. Какой смысл? Хочешь увидеть себя – посмотри на брата, он и есть твое отражение. Так что Никтошка давно себя не видел.

«Ничего себе! Неужели это я?» Из лужи на него смотрело какое-то страшно худое, черное существо с торчащими в разные стороны волосами, густо смазанными чем-то очень жирным и белым. Несомненно, это была сметана. На голове у существа возвышалась гора этого съедобного продукта – целая сметанная башня, склоненная немного набок.

– Вилка, как же это я так закоптился? – спросил Никтошка своего мысленного друга. – Да вообще, это же разве я?

– Это ты, – ответил Вилка.

В животе стояла такая голодуха… Правой рукой Никтошка снял с головы половину сметанной башни и запихнул себе в рот. О-о-о-о! Как это было приятно!

– Здорово пахнет, правда, Вилка?

– О да! – отозвался Вилка.

Быстро проглотив верхушку, Никтошка запустил пальцы в основание сметанного здания и уничтожил его. Голове сильно полегчало. Она даже перестала болеть. Никтошка покрутил шеей, помотал головой. Шея прекрасно крутилась, а голова легко моталась. Оказывается, это его не контузило, а всё дело в сметане.

Не только Никтошкина голова, но и весь он – с ног и до этой самой головы был вымазан в сметане.

– Словно булка, которой собираются позавтракать, – сказал Никтошка Вилке.

– Вот ты теперь сам собой и позавтракаешь, – сказал Вилка.

Я тут подумал и решил: не буду описывать все несчастья, которые свалились на голову Никтошки. Иначе вместо «Приключений Никтошки» эту книжку нужно было бы назвать «Злоключения Никтошки». Упомяну только, что оставив взорванный автомобиль, он пошел дальше по той же дорожке. Он долго по ней шел, а дорожка всё сужалась, пока не исчезла совсем. Так уж получилось, что зашел Никтошка в глухое место. Вместо травы и пшеницы тут росла крапива, разбавленная репейником и чертополохом. К тому же стемнело, да и ветер сильный поднялся. Холодно стало…

Ну, бывает ведь в жизни, что не везет. Вот Никтошке и не повезло. Попал, так сказать, в безвыходное положение. И он еще все никак не мог понять, как это у него так получилось. Ведь Правдюша всё точно сказал: по этой дороге поедешь – через два часа будешь в Цветограде. А вместо Цветограда – одна крапива. Уже совсем в темноте Никтошка сел на мокрую землю и закурил свою трубку.

В доме оказалась всего только одна комната. Зато очень большая. И тоже слегка кривоватая. Хотя из-за того, что потолки высокие, не так было заметно, что в одном месте они ниже, а в другом выше. Пол в некоторых местах поднимался, в других опускался, так что, ходя по дому, можно было вообразить, будто ты плывешь по волнам. Этому соответствовала и обстановка. Напротив входа висел портрет капитана Немо. Повсюду были развешены карты морей и островов. Возле каждого окна висел спасательный круг, словно за окном сразу начиналась вода.

– Здорово сделали! – похвалил Напильник, крутанув штурвал на капитанском мостике, слегка, впрочем, кривоватом.

Коротышки с интересом разглядывали помещение. Вдоль кривых стен стояла мебель, видимо тоже сработанная фермерами, потому что она тоже была кривая. А стол на кухне все время качался, поскольку одна ножка у него была короче других трех, а из тех трех, что подлиннее, одна все-таки короче оставшихся двух. Да и эти – обе разной длины. В общем, стол сильно качался. Особенно, если на него что-нибудь ставили или облокачивались. «Но это ничего, – сказал гостям один из фермеров. – Надо просто быть внимательным, и ничего не упадет. Вы скоро привыкнете!»

– Спасибо, что пригласили нас обедать, – сказал Знайка, когда все расселись по колченогим стульям. – Давайте знакомиться!

– Давайте.

Ученый поправил очки.

– Я Знайка, а это мои помощники: доктор Таблеткин, слесарь Напильник, шофер Торопыга, охотник Патрон и его собака Булька.

«Хм… вообще-то я не помощник… я и сам по себе» – пробормотал Таблеткин, покачиваясь на кривом стуле.

– Правдюша! – хором представились братья.

И тут же укоризненно посмотрели друг на друга.

– Ты опять? – одновременно сказали они.

– Правдюша – это что, их обоих так зовут? – спросил Торопыга.

– Нет, это меня так зовут, – сказал один из братьев, – а его зовут Вруша. Напильник удивленно почесал голову.

– Нет, ну это просто наглость какая-то! – возмутился другой брат. – Правдюша – это я! А он – Вруша!

– Сам ты Вруша!

– Нет ты!!

– Нет ты!!!

Они кричали всё громче, так что Знайке тоже пришлось возвысить голос:

– Уважаемые хозяева! Если гости вам надоели – мы можем уйти! И он встал со своего стула.

– Нет, что вы, что вы! – испугались братья. – Наоборот, мы вам очень рады.

– К нам редко коротышки заходят.

– Да, знаете, здесь такое глухое место. Никого, кроме коров…

– Пожалуйста, гостите у нас сколько хотите – чем дольше, тем лучше, – упрашивал брат, сидевший справа. – Видишь, что ты наделал? – сказал он левому. – Из-за тебя они собрались уходить.

– Нет, это из-за тебя, потому что ты беспрерывно врешь! Даже при гостях не можешь остановиться. Никого не стесняешься!

– Я-то как раз говорю всегда одну только правду – есть гости или нет. А вот ты только и ждешь, когда кто-нибудь придет, чтобы его обмануть. Из-за тебя на меня падает тень.

– Нет, это из-за тебя на меня падает тень.

– Нет из-за тебя!

– Нет из-за тебя!!

Брат стукнул кулаком по столу.

– Из-за тебя у нас в доме вся мебель кривая! Потому что, когда я тебя прошу что-нибудь измерить, ты все время врешь!

– Нет ты врешь! – стукнул кулаком другой брат. – Когда я тебе измеряю, ты нарочно врешь и отпиливаешь совсем не столько, сколько я намерил!

– Нет ты!

– Нет ты!!

Спор разгорался всё сильнее. Знайка снова поднялся.

– Так, значит, это те самые два брата-близнеца Вруша и Правдюша?

– Что-то я про них уже слышал, – сказал Напильник.

– Наверно то, что один всегда говорит только правду (при этом оба брата сказали: «Я!»), а другой всегда врет, – в эту секунду оба показали друг на друга пальцем и крикнули: «Он»!

– Как же ты мне надоел! – топнул ногой близнец слева, вставая.

– Нет, это ты мне как надоел! – правый брат схватился за голову и тоже вскочил.

– Ты больше!

– Нет, это ты больше!

– Видеть тебя не могу!

– А я тебя и видеть, и слышать!

– А я…

Остальные коротышки тоже уже встали, а Торопыга, неудачно отодвинувший кривой стул, с грохотом полетел на пол. Фермеры озадаченно посмотрели на упавшего гостя.

– Значит, у вас все столы и стулья качаются потому, что договориться не можете? – спросил их Знайка, чтобы перевести разговор на другую тему.

Братья помогли Торопыге подняться.

– Не совсем так, – сказал брат, который помогал Торопыге справа.

– Совсем не так, – сказал помогавший слева.

– Это потому всё качается, что как на море, – объяснил правый.

– Очень мы море любим, – добавил левый.

– А вы там были? – поинтересовался Напильник.

– Пока нет, но много о нем читали.

– Надеемся побывать.

Тут стоящий на плите грибной суп с фрикадельками как раз закипел, и крышка на нем стала подпрыгивать. По кухне распространился такой аппетитный запах, что и у городских коротышек, и у обоих фермеров потекли слюнки. Знайка с товарищами от свежего деревенского воздуха, а братья от тяжелой работы в поле – сильно проголодались.

– Давайте же будем скорее есть! – забыв о приличиях, воскликнул нетерпеливый Торопыга.

Братья бросились угощать своих голодных гостей. Один вытащил из буфета здоровенные глубокие тарелки, другой взял громадный половник, похожий на совковую лопату, и стал разливать суп. Даже посуда в этом доме была огромная.

За окном раздалось громкое мычание коровы. Она промычала три раза и замолкла.

– Это она как раз обеденный сигнал подает, – пояснил один из близнецов.

– Самое время обеда, – сказал другой.

Некоторое время городские коротышки молча и торопливо ели – так проголодались. Фермеры ели тоже молча, но медленно. Они не спеша отламывали от огромных хлебных булок большие куски и отправляли в рот. Заедали хлеб супом и долго жевали. Бульке налили в миску и разбавили суп водой – чтобы не обжегся. Булька лакал в бешеном темпе, и язык его крутился, словно пропеллер.

– О… что за фрикадельки! Какой вкусный суп! – радостно бормотал охотник Патрон, набивая рот суповой гущей.

– Вкусный, вкусный-превкусный! – нахваливал слесарь Напильник, закусывая хлебной горбушкой.

– Вкуснятина! – разбрызгивая капустные ниточки – поддакивал шофер Торопыга.

Он так спешил, что целых два раза подавился. Первый раз один из братьев стукнул его по спине, и кусок гриба вылетел из Торопыгиного горла. Правда, Торопыга при этом тоже отлетел к печке. А второй раз пришлось обоим братьям взять его за ноги, перевернуть вниз головой и как следует потрясти. Доктор Таблеткин дал им такую команду, когда увидел, что забыл чемоданчик с инструментами в машине. Из Торопыги вылетела застрявшая в нем картошка. Когда Торопыгу перевернули обратно, он уже хотел было снова накинуться на суп, но Знайка молча взял его тарелку и вылил в раковину.

– Хватит, – сказал он.

Торопыга обиделся, но никто не обратил на это внимание. Все, кроме него, сосредоточенно хлебали суп, погруженные в себя. Наконец наелись. Слесарь Напильник, поглаживая полный живот, откинулся на спинку кривого стула, из которого в некоторых местах торчали занозы.

«Наверно, один спросил: «Ты состругал занозы?» – а другой ответил:

«Состругал», – а сам не состругал – так занозы и остались», – подумал Напильник.

– Хорошо пошло, – сказал брат, сидевший справа.

– Совсем не плохо, – согласился левый брат.

Поев, Знайка перешел к делу.

– Не появлялся ли у вас, случайно, один коротышка? – спросил он братьев.

– Коротышка? – переспросили они.

– Коротышка.

– Не появлялся, – ответил левый брат, а правый спросил: – А как он выглядел?

– В синем шарфике. Маленький такой.

– В синем шарфике?

– Да.

– Незаметный?

– Незаметный, точно! – обрадовался Напильник.

– Может, мы его не заметили? – предположил правый брат.

– Нет, такого у нас здесь не было, – сказал левый.

– А какой у вас был?

– Последнее время никакого. Только вы.

– А раньше?

– Ну, раньше приезжали всякие. Вот этот, как его там? – левый брат повернулся к правому, – квадратненький такой, кругленький…

– Кастрюля! – подсказал правый.

– Точно, Кастрюля, повар! Он так сыр любит. Я все думаю – куда в него столько жидкого сыра бри влезает? Один раз целый круг съел. Вот такой! – и брат вытянул руки в стороны, показывая огромный круг. – Я думал, ему плохо будет, а он ничего – еще и заел миской сметаны, потом выпил ведро парного молока, закусил тарелкой творога с сахаром, а потом еще пироги с капустой…

– А коротышка по имени Никтошка к вам не приходил? – прервал его Знайка.

– Как ты сказал? Никтошка?

– Да.

– Нет. Такого у нас не было. Ты не видел? – обратился он к брату.

– Нет, я не видел.

– И я не видел.

– Такой к нам не забредал.

– Ну, тогда нам пора, – сказал Торопыга и встал из-за стола.

– Что, уже уходите?

– Мне на операцию скоро, – сказал Таблеткин.

Но в это время случилось одно непредвиденной происшествие. С улицы донесся страшный визг и дикое хрюканье, а затем какое-то бешеное кудахтанье одновременно нескольких кур. Потом «ку-ка-ре-ку» – три раза.

Братья сорвались со своих мест и кинулись во двор.

– Что случилось? – крикнул им вдогонку Знайка, а один из братьев остановился в дверях и, замахав на него руками, сказал: – Не вздумайте выходить – это наш Свинохряк опять взбесился. У него бывает – он с разбегу врубается в курятник и… может кого хочешь своим рылом прободать. Мы сейчас его трактором ловить будем.

И, захлопнув дверь, прыгнул с крыльца прямо в грязь. Городские коротышки прильнули к окнам и смотрели, как братья пытаются поймать сошедшего с ума поросенка, которого братья-фермеры ласково звали Свинохряком. Он носился по двору, как ракета, круша всё на своем пути. Конечно, поросенок меньше коровы, но все же для маленьких коротышек он – примерно как для нас слон. Представьте себе бешено скачущего слона, который, не разбирая дороги, проносится то туда, то сюда, расшвыривая все на своем пути. Из-под его копыт летели забытые братьями лопаты, ведра, шланги для полива, кормушки для куриц вместе с зерном и, конечно же, непролазная грязь.

Поросенок прорезал двор из конца в конец, везде натыкаясь на забор. К счастью, а может быть, и к несчастью двор был обнесен очень крепким забором, который ему пробить не удавалось. Наверное, если бы поросенок смог вырваться на волю, он бы, отмахав километров двадцать, вернулся на ферму успокоившимся. Но каждый раз отражаясь от заборов, как бильярдный шар, он становился все свирепее и с истошным визгом летел дальше. Несколько раз он, не вписавшись в поворот, влетал боком в стену дома. Городские коротышки, в страхе наблюдавшие за свирепым зверем, отлетали от окон на середину кухни. Со стен падали развешенные на них половники, медные тазы и сковородки. Куры, оставив разломанный курятник, в ужасе сбились в кучу возле доильного аппарата. Но иногда поросенок пробегал сквозь эту кучу, и в воздухе вырастала гора перьев, словно кто-то вспорол подушку.

Чтобы поймать поросенка, братья разделились. Один управлял коровами, другой – трактором. Трактор ревел, коровы мычали. То трактор ехал за поросенком, то поросенок бежал за трактором. Наконец, перегородив двор коровами, им удалось загнать поросенка трактором в угол, куда братья предварительно налили жидкого цемента. Пока носились по двору, цемент наполовину застыл. Поросенок завяз в нем и уже не мог выбраться. Зато он стал так дико визжать и хрюкать, что несмотря на закрытые окна, Знайке и другим малышам пришлось заткнуть уши. Время от времени поросенок делал отчаянные попытки выпрыгнуть из цемента. Это ему почти удавалась, но только каждый раз какая-нибудь из его четырех ног все же не отлипала. Эх, не везло ему! Наконец поросенок окончательно влип. Братья отошли в дальний угол двора и дали ему как следует нахрюкаться. После чего связали, вытащили с помощью подъемного крана – Мышуни из бетона и потащили трактором в хлев.

Пока братья возились с бедным сумасшедшим, делали ему укол, ставили компресс и мерили температуру, слесарь Напильник подобрал с пола посуду и развесил обратно по стенам. Торопыга вытер разлившийся по столу суп.

– Да. Забавные эти братья, правда? – рассмеялся Таблеткин.

– Жизнь у них, конечно, нелегкая, – посочувствовал Патрон. – Интересно, почему они не держат этого кабана на цепи?

– Смешно они так ругаются друг с другом, – сказал Торопыга. – Жаль, Никтошка и здесь не появлялся.

Знайка, вперив взгляд в стол, задумчиво крошил большую хлебную краюху. Вся скатерть возле него была усеяна крошками. Наконец он поднял глаза на товарищей.

– Что-то тут не так, – произнес он.

– Как это «не так»?

– А вот так это. Не могут оба брата говорить одно и тоже.

– Это ты про что? – спросил Торопыга.

– Про Никтошку. Если Правдюша говорит, что не видел его – то так оно и есть. Но дело в том, что и Вруша утверждает то же самое.

– Ну и что? – не понял Напильник. – Мы ведь все равно не знаем, кто из них Правдюша, а кто нет.

– А это и не важно.

– То есть как это? – удивился Патрон. – Кому же из них верить, если не известно, кто говорит правду, а кто врет?

– Попробуйте рассуждать логически.

– Ой, Знайка, опять ты со своей логикой! Не всегда нужно всё продумывать да просчитывать. Иногда надо просто верить собственной интуиции. Это я тебе как охотник говорю.

– И что же говорит тебе твоя интуиция?

– То, что Никтошки здесь нет и никогда не было.

– Правда, Знайка! Если бы Никтошка тут был, мы бы его давно нашли!

– Честно говоря, таким образом никого не найдешь. Мало ли куда этому Никтошке взбрело в голову забрести? Может, он сейчас вообще за пятнадцать километров отсюда? Например, в Зелёнгороде?

– Давайте уже поедем отсюда, – предложил Торопыга. – Может, успеем еще куда-нибудь заехать и Никтошку поискать, а то уже скоро вечер и, кажется, дождь собирается.

– Хорошо, может быть, вы правы. Мы очень скоро поедем, только позвольте мне все же составить цепь логических рассуждений.

Знайка оглянулся на дверь. Из хлева все еще доносились взволнованные голоса братьев и печальное хрюканье смирившегося поросенка.

– Допустим, охотничья интуиция Патрона его не обманывает и Никтошки здесь никогда не было. Тогда Правдюша скажет, что его не было, но Вруша будет врать и говорить, что он был. Ведь Вруша всегда врет! – Нет, но как же это? – удивился Напильник. – По твоей логике, если Никтошка тут был, то Правдюша скажет, что он был, а Вруша, что нет – а они оба говорят, что нет… Ничего не понимаю!– Грош цена этой логике, – сказал Торопыга. – Поедем, а?– А по-моему, логика здесь вообще не применима, – сказал Патрон и так зевнул, что у него чуть не свело челюсть. – Вы не будете возражать, если мы с Булькой ненадолго приляжем вон на том диванчике?– Да погодите вы, – сказал Знайка. – А что если только один из братьев видел Никтошку, а второй – нет?– То есть как?– А вот так!– Ну и что?– Допустим, Никтошку видел Правдюша, а Вруша не видел. Тогда Правдюша будет говорить, что видел, потому что он всегда говорит правду. А Вруша тоже будет говорить, что видел, потому что, хоть он Никтошку и не видел, но он ведь всегда врет, значит – будет говорить, что видел.– Ничего не понимаю, – зевнул Патрон. – Тот видел, этот не видел, а говорит, что видел, – ерунда какая-то. У меня от вашей логики в голове уже такая путаница. Вот если бы Никтошка был уткой, я бы давно его уже подстрелил.– Ну зачем же так жестоко? – возразил Напильник.– Пойди его сначала найди, – заметил Торопыга. Погладив ружье, охотник задумчиво прицелился в графин.– Вы поняли или нет, о чем я вам толкую? – сказал Знайка. – Соображайте быстрее, а то братья скоро придут, а мы так ничего и не придумаем. Еще раз повторяю: если бы Никтошку видел только Правдюша, оба брата говорили бы, что они его видели.– Но ведь оба говорят как раз наоборот!– Вот именно! Предположим теперь, что наоборот: Никтошку видел только Вруша, а Правдюша его вообще не встречал.– Ну и что?– А то, что Правдюша, поскольку он Никтошку не видел, будет говорить, что он его не видел. А Вруша, который его видел, будет тоже говорить, что не видел.– Почему?– Потому что Вруша всегда врет!– Ну и что?!– А то, что оба они и говорят, что Никтошку не видели! Значит, используя нашу логическую цепь, делаем два логических вывода. Во-первых, Никтошка здесь был. Во-вторых, его видел Вруша, а Правдюша его не видел.– Значит, Никтошка здесь был?! – воскликнул Торопыга.– Да тише ты! – зашипел на него Знайка. – Разве ты не понимаешь, что если Вруша узнает, что мы знаем, что он врет, что он не видел Никтошку, то он так станет врать, что мы вообще ничего не сможем узнать!– Это почему же? – спросил вконец запутавшийся Торопыга.– А потому, что пока он врет просто так, а если узнает – будет врать с целью.– А-а-а. Ну, тогда понятно.– А что же делать?– Может, я ему укол сделаю?– Так ведь аптечка твоя осталась в машине.– Точно, забыл! – хлопнул себя по голове Таблеткин.Тут в сенях раздался шум, и оба брата ввалились в кухню. На их тельняшках от грязи не было видно полос. Грязь крупными комьями висела на брюках клёш и бескозырках.– Ну как ваш свинёнок?– А… порядок! Сделали ему три укола успокоительного. Храпит без задних ног.– И часто у него такое случается?– Да нет, не очень.– А чего же вы его на цепи не держите?– Ну… это какое-то зверство, – сказал один из братьев, а другой добавил: – У нас тут гуманная ферма, а не концлагерь. Все построено на доверии.– Животные свободно гуляют, – сказал первый.Знайка оглядел обоих братьев. Они были просто невероятно похожи друг на друга. Он встал и подошел к тому, что стоял правее.– Можно сказать тебе несколько слов наедине?– Конечно, – удивился брат. – Пошли!– А зачем тебе? – спросил другой брат.– Ну какая тебе разница? – сказал ему первый. – Хочет коротышка меня о чем-то спросить.И они вышли в сени, а оттуда на двор. Перед крыльцом плавал плот, и брат смело шагнул на него.– Прыгай! – предложил он Знайке. – Не бойся! Он устойчивый. Не стоять же в грязи по уши?Знайка встал на плоту рядом с братом. Погода явно начала портиться. Хотя было еще только три часа дня, но уже совсем стемнело. В небе собрались огромные серые тучи – вот-вот ливанет дождь. Знайка оглянулся на громадные коровьи морды, смотревшие на них из хлева.– Неужели вы им доверяете? – спросил он, кивнув на коров.– Конечно! – удивился брат, – а как же иначе? У нас с ними дружба и взаимопомощь. Мы их кормим, чистим, поим, а они нам дают молоко. И помогают, если надо что-нибудь тяжелое куда-нибудь подвинуть. Например, трактор из грязи вытащить.Знайка сорвал травинку, росшую между ступенек крыльца.– Если к вам придет наш коротышка… – сказал Знайка, жуя травинку и задумчиво глядя в глаза фермеру. – Допустим, к вам придет Никтошка и спросит у тебя: «Ты Правдюша?»– И что?– Что ты ему ответишь? – спросил Знайка, разгрызая сочную травинку. Брату на щеку упала огромная капля дождя и потекла за воротник. Брат поглядел на небо, немного подумал и сказал:– Я отвечу, как есть. Что я Правдюша.– Спасибо! – быстро сказал Знайка и, оставив фермера, пошел в дом. Там он подошел к другому брату.– Если к вам придет наш друг Никтошка и спросит: «Ты Правдюша?» – ты ему что ответишь?Знайка спросил так быстро, что брат невольно стал так же быстро отвечать.– Скажу, что конечно же НЕТ. То есть, тьфу! Конечно же, скажу: ДА! Ведь я Правдюша!Знайка сделал вид, что очень удивился.– Скажешь ДА? Ты правду сейчас говоришь?– Нет, что я говорю. Какую правду? Я всегда говорю правду! Конечно же, я скажу НЕТ. Тьфу, ты меня совсем запутал!– Напильник с Патроном, ну-ка подойдите сюда! – громко позвал Знайка.– Всё ясно. Возьмите этого коротышку и никуда его не выпускайте. Это и есть Вруша, он все время врет. А вот это, – Знайка показал на входящего в дом другого брата, – вот это честный малыш по имени Правдюша.– Какой такой Правдюша? Я Правдюша! – пробовал протестовать брат, которого слесарь и охотник уже крепко держали за руки.– Никакой ты не Правдюша, – спокойно возразил Знайка. – Когда я твоего брата спросил, что он ответит Никтошке, если тот его спросит: «Ты Правдюша?» – то он мне ответил: ДА. А ты вначале ответил, что скажешь НЕТ, потом сказал, что ответишь ДА, потом опять – НЕТ. Ты и есть Вруша. Если тебя Никтошка спросит, Правдюша ли ты – ты ему скажешь ДА, потому что ты на самом деле не Правдюша, но ты все время врешь. То есть, Никтошке ты ответишь ДА. Но когда я тебя спросил, что ты ответишь Никтошке, ты мне сказал НЕТ, потому что ты и в этот раз соврал. Ты ему скажешь ДА, но мне ты соврал, что скажешь НЕТ. Вот ты и попался!– Ребята! Надеюсь, теперь-то вы мне верите! – стал объяснять настоящий Правдюша. – Я тут не был две недели. Ездил в Цветоград за лекарствами для коров. И только сегодня утром вернулся. Может быть, этот Никтошка приходил как раз, когда меня не было?– Да ты тут не причем! – сказал Патрон. – Вот кто во всем виноват! – и он ткнул пальцем во Врушу. – Вот этот! Пока его честный брат ездил в город, здесь был Никтошка – это теперь всем ясно.– Хватит отпираться, Вруша! – наступали Напильник с Торопыгой.– А не скажешь – мы на тебя нашу собаку натравим! – пригрозил Патрон.– Ну-ка, Булька, иди сюда!В противоположность другим собакам своей породы, бультерьер Булька был очень добрым и абсолютно безобидным существом. Он даже пугать не умел.

– Булька, поди сюда, кому говорю! – снова позвал Патрон. Булька подошел и зевнул, показывая огромные зубы. – Подожди ты, Патрон, со своим Булькой, – остановил его Знайка. – Вечно ты пытаешься всего добиться насилием.– А чем же еще этого негодяя пытать, как не насилием? Как от него правды добиться? Может, он нашего Никтошку давно убил и съел, а теперь хочет следы замести? Такие мерзавцы, как этот, никогда добровольно не признаются. Надо его Булькой укусить – только тогда он правду скажет.Булька весело залаял и лизнул Врушу в лицо. Видно, почувствовал, что фермеру плохо, и решил его утешить.– Зачем кусать? – задумчиво произнес Таблеткин. – Есть и другие средства…– Что он говорит? – прошептал Правдюша. – Как убил? Ты что, убил этого… этого… коротышку?– А иначе, где же он – если он здесь был, а теперь его нету? – насмешливо спросил Патрон.Волосы на голове у Правдюши встали дыбом. Теперь они с братом сильно друг от друга отличались. Правдюша был бледный, как смерть, а Вруша – красный, как рак. Он всё открывал рот и всё пытался что-то сказать, но каждый раз передумывал и останавливался. Вруша никак не мог придумать, как ему всё объяснить брату и этим малышам из города. Умнее всего было бы, конечно же, сказать правду. Тем более, что Вруша Никтошку не ел и даже не убивал, а наоборот – даже с ним подружился. Но Вруша не умел говорить правду.– Как ты мог?? Как ты мог?! – сокрушался Правдюша. – Боже, и это мой брат, мой родной брат! Не могу поверить. Я всегда считал, что твое вранье не доведет тебя до добра, но чтобы ты докатился до убийства…– И людоедства, – напомнил Торопыга.– Что-то я не слыхал о случаях людоедства среди коротышек, – заметил доктор Таблеткин.Правдюша схватился за живот, и Напильник вовремя успел подставить ему стул, на который тот прямо упал.– Да стойте вы! – рассердился Знайка. – Замолчи, Торопыга, что вы с Патроном несете! Никого он не ел!– Откуда ты знаешь? Логика? – злорадно поинтересовался Патрон.– Нет, – грустно усмехнулся Знайка. – Интуиция.И, не слушая больше остальных, он отвел Врушу в другой конец кухни. Там у братьев стояло большое железное корыто для стирки белья.– Садись, – Знайка пододвинул Вруше перевернутое корыто.Вруша послушно сел. Корыто лязгнуло и прогнулось под ним – такой Вруша был большой и тяжелый. Но сейчас он сам себе казался меньше всех – даже меньше этого низенького ученого коротышки.– Я понимаю, что правду тебе говорить тяжело и больно. Не так ли? Вруша горестно кивнул.– Я у тебя этого и не прошу. Говори неправду, как привык. Вруша снова кивнул.– Коротышку звали Никтошка?– Нет.– Он приходил, когда твой брат уезжал в Цветоград?– Нет.– Он сейчас на ферме?– Да.Вруша чувствовал, что врет плохо, но продолжал. Ему очень хотелось, чтобы коротышки узнали правду, но не мог же он ее прямо вот так взять – да и сказать!– Пока из этих ответов мне всё ясно, – сказал Знайка. – Никтошка здесь был, пока Правдюша уезжал в город, а теперь его здесь нет.Вруша чувствовал себя ужасно. Это был какой-то бред. Он отвечал одно, а его понимали совсем наоборот. Но из его ответов узнавали правду. А ведь вранье – это как раз когда ты говоришь неправду и в нее верят. А иначе это не вранье, а просто другой язык. В котором НЕТ обозначает ДА, а ДА – НЕТ. И вот теперь он, Вруша, говорит на этом странном, глупом языке. Значит, он не врет!– Послушай, – сказал Знайка. – Ну разве тебе не жаль бедного Никтошку? Ведь он пропал уже очень давно, и у нас о нем не было никаких вестей. Мы, можно сказать, мысленно его уже почти похоронили. И вдруг узнаем, что он жив! Но может быть, ему сейчас очень плохо, может, ему необходима помощь, может, он погибает?!

А Никтошке и впрямь нужна была помощь. Да она была ему сейчас совершенно необходима! Оказалось, что крапивные заросли, в которые забрел Никтошка, росли на самом краю обрыва. Блуждая в крапиве, он оступился – и скатился с крутого обрыва вниз, к реке. Хорошо, что ничего себе не сломал.

Никтошка был очень грязный. Лицо закопченное. Волосы в сметане. Из-за кислого молока, которое пролилось из канистры ему прямо на голову, от волос пахло ужасной гадостью и никуда нельзя было деться от этого мерзкого запаха. А пенки… они были хуже всего.

Очень хотелось вымыться. Но дул такой холодный ветер, что даже застегнув джинсовую курточку на все пуговицы и замотавшись в шарф, Никтошка все равно дрожал. К тому же ему сильно хотелось спать. Так хотелось – что вот прямо сейчас взял бы и упал в лужу и тут же уснул. Но лужа была мокрой и холодной. Никтошка стал рассуждать, что ему лучше сделать: несмотря на холод раздеться и вымыться в реке или лечь спать. Но то ли от голода, то ли от ветра у него так сильно болела голова, что он ничего не мог придумать.

Возле берега плавала коряга, одним своим концом запутавшаяся в кустах. Никтошка зашел на корягу и встал на четвереньки. Ему очень хотелось лечь прямо на нее и тут же уснуть. Но в животе урчало от голода. Налетевший порыв ветра брызнул ему водой прямо в лицо. Никтошка поднял голову. В просвет между облаками выкатилась огромная желтая луна. Она осветила черный лес, и от лунного света деревья, непонятно почему, стали еще чернее. Но Никтошка не хотел смотреть на лес, а смотрел только на луну. Голова болела, и мыслям в ней было очень тяжело. Никтошка смотрел и смотрел на луну, и сам не заметил, как стал потихоньку выть. Сначала не громко, а потом громко. Он смотрел на луну и выл, а луна смотрела на него и, когда пролетал край облака, она словно моргала или словно убирала упавшую на свое желтое лицо прядь волос.

Никтошка не помнил, сколько он так выл, а только вдруг он услышал, что ему кто-то отвечает. Он замолчал и прислушался. Из черного леса донесся ответный вой, а потом еще один – далекий, словно звал за собой куда-то. Мимо проплывал пень. С корнями, растопыренными в разные стороны, он был похож на большого черного осьминога. Никтошка и сам не знал, что это пришло ему в голову, но только он взял да и прыгнул на пень. Это был пень от какого-то большого дерева, наверное, дуба. Пень был весь потрескавшийся и изъеденный насекомыми. В середине его было углубление, в котором почему-то было сухо. Никтошка завалился в него. Сюда не доставал ветер. Никтошка свернулся калачиком и подобрал под себя ноги, как креветка. Пень качало, и он плыл, неизвестно куда. Какое-то время головная боль и голод еще боролись между собой в его усталом организме, но потом, видимо, оба тоже устав, оставили Никтошку в покое, и он наконец уснул.

– Может быть, Никтошка сейчас погибает? – повторил свои слова Знайка. Услышав это, к ним подбежали остальные малыши.

– Как погибает?

– Где он?

– Я срочно должен ему оказать медицинскую помощь!

– Погодите! – остановил их Знайка. – Еще пока не понятно, где он.

– Так значит, он жив? – спросил Правдюша.

– Значит, этот Врушка его не съел? – спросил Торопыга.

– Не съел, не съел, – сказал Знайка.

– А может, все-таки съел? – сомневался Патрон.

«Если съел – то куда косточки засунул?» – подумал Напильник, но вслух ничего не сказал.

Примчался Булька. Он был рад общему оживлению и стал носиться по кухне, опрокидывая кастрюли.

– Стойте! – прокричал доктор Таблеткин. – Мне пора выезжать! Больной на операционном столе уже целый час лежит – меня ждет!

– Как же мы поедем без Никтошки? – спросил Торопыга.

– Ну… можно как-нибудь в другой раз за ним вернуться, – предложил Напильник.

– Нет, так не пойдет, – сказал Знайка. – Никтошка неизвестно где. На ферме его нет, а в Цветограде он тоже не появлялся. Значит, он где-то в лесах или полях. А погода-то вон какая…

Все посмотрели в окно и увидели, что погода совсем испортилась. Поднявшийся ветер гнал по небу серые тучи. Над полем уже вспыхивали отдельные молнии. Небо ворчало далекими громами, и вот-вот должен был хлынуть проливной дождь.

– Надо нам срочно что-то решать, – сказал Знайка. – А то и Никтошка пропадет, и больной без операции умрет.

– Я знаю, что делать! – вскричал охотник Патрон. – Ну-ка, Булька, поди сюда!

– Это еще зачем? – насторожился Знайка.

– Когда нужно быстро получить признание – Булька незаменим! Булька с веселым лаем подбежал к ним, таща в своей огромной пасти кастрюлю из-под съеденного супа.

– Не надо! – попросил Вруша.

– Если бы аптечка не осталась в машине… – пробормотал доктор Таблеткин.

– Погодите, – сказал Правдюша, – беря брата за руку. – Он вам сейчас и так все расскажет.

– Правда?

– Честно-честно, – прошептал Вруша.

Он очень боялся – не столько зубастого Бульки, сколько его грозного хозяина. Но, как ни странно, в стрессовых ситуациях – то есть, когда страшно – Вруше всегда еще сильнее хотелось врать.

– Он сейчас всё скажет! – заверил Правдюша.

– А вдруг нет?

– А вдруг да?

– Ну давай!

– Сейчас…

– Ну же!

– Погодите! – сказал Знайка. – Дайте ему сосредоточиться. И всё вспомнить.

– Да времени же нет! Больной умирает!

– Да подождет твой больной! Не умрет. Пусть ему пока наркоз сделают.

– Да как же я им это скажу, тут, наверно, даже и телефона-то нет?!

– Почему же? Всё у нас есть. Пойдем! И Правдюша повел доктора к телефону.

– В общем, так! – грозно подступил к брату-обманщику охотник Патрон, таща за ошейник Бульку. – Даем тебе ровно семь минут на размышление. Как раз без семи четыре. Когда часы пробьют… если не скажешь – мы тебя так искусаем – своих не узнаешь!

Торопыга принес всем по стулу, и коротышки расселись вокруг Вруши. А бедный обманщик, красный от стыда, остался стоять в середине, стараясь закрыть лицо руками, чтобы они не видели, как ему стыдно.

Напильник качался на своем колченогом стуле, длинная ножка которого страшно скрипела и, казалось, вот-вот расколется пополам. Знайка, вытащив из кармана тряпочку, протирал очки. Торопыга скрестил на груди руки и напевал какую-то песенку. Патрон положил на колени заряженное ружье и правой рукой играл затвором, то открывая, то закрывая его. При этом из ружья время от времени выпрыгивал патрон. Охотник поднимал его с пола и снова загонял в затвор. Левой рукой он держал наготове Бульку.

– Без трех минут! – предупредил Патрон.

Песенка Торопыги действовала всем на нервы. Может быть, потому, что слуха у шофера совсем не было. Знайка вообще не выносил всяких резких звуков и каждый раз, когда лязгал затвор Патронового ружья, он как-то странно дергал плечами, словно его касался оголенный электрический провод. Таблеткин в своем углу разговаривал по телефону и, судя по словам, которыми он называл медсестру, тоже нервничал. «Как это катетер пошел не туда? – восклицал он. – А куда же?»

Вдруг из часов выскочила сердитая кукушка и начала куковать. От неожиданности Напильник подпрыгнул на стуле и ножка сломалась. Слесарь с грохотом полетел на пол.

– Ну, хватит тут комедию ломать! – топнул ногой Патрон, вскакивая со стула. В этот момент Булька дернулся и залаял. Ружье выскользнуло из рук охотника, грохнувшись прикладом о таз. Раздался выстрел. Коротышки в ужасе попадали на пол.

Патрон схватил Врушу за шиворот.

– Не стреляй! – попросил тот. – Пожалуйста, не убивайте! Не надо…

– Я те не стрельну… я тя щас так убью – на том свете будешь помнить!

– Как тебе не стыдно! – закричал на него Знайка. – Перестань сейчас же!

– Кого ранило? – спросил подбежавший Таблеткин.

Все стали ощупывать себя и друг друга, ища, не пробила ли кого-нибудь пуля.

– Кажется, все целы, – встал с пола Напильник.

– Что это за мерзкий писк? – оглянулся Таблеткин. – У меня сейчас голова лопнет!

– Может, это от выстрела в ушах звенит?

– В каких еще ушах?! У меня с ушами всё нормально!

– Тогда откуда этот писк? Все стали оглядываться.

– Да это же кукушка пищит, – догадался Напильник, подойдя к часам. – Ну, точно. Пуля попала кукушке в живот. Кукушка застряла и пищит. Он поковырял пальцем в дырке от пули, которая пробила кукушку.

– Я могу исправить, – сказал Напильник. – У вас отвертка и пассатижи есть?

– Какие пассатижи! – рассердился Таблеткин. – Там больной умирает, а он тут со своими пассатижами!

– Ну, тогда приступим к делу, – сказал Патрон, подходя к Вруше.

– Я вам ничего про Никтошку не расскажу! – прошептал Вруша.

– Что?! – хором закричали Напильник, Торопыга и Патрон. – Ну-ка, Булька!

– Стойте! – остановил их Знайка. – Это он говорит, что расскажет всё. Продолжай.

– То есть как?

– Так! Он ведь всегда говорит неправду. Значит, если он говорит, что не расскажет ничего – значит, он расскажет всё!

– А-а-а… ну, тогда… Я не против. Патрон развел руками.

– Никтошка не жил здесь неделю, – заговорил Вруша.

Казалось, больше уже некуда, но от стыда он стал еще в два раза краснее.

– Он не жил здесь неделю. Не уехал сегодня в одиннадцать утра. Не в автомобиле. И я не дал ему с собой еды. И заправил топлива, чтобы хватило совсем на чуть-чуть.

– А в какую сторону он поехал?

– Не по той дороге, что начинается возле столба, на краю луга. Она прямо в Цветоград идет.

– Как же так? – удивился Торопыга. – Ведь Никтошка даже машину водить не умеет.

– Ну, может, он научился, – предположил Патрон.

– Да ты что? Ты знаешь, сколько этому нужно учиться? А потом еще экзамен сдавать. У меня из десяти коротышек только один экзамен проходит.

– Да подожди ты, Торопыга, со своими экзаменами! – перебил его Знайка. – Правдюша, эта дорога действительно ведет в Цветоград? Мы ведь приехали совсем с другой стороны.

– Конечно! – ответил Вруша.

– То-то и оно, что нет, – сказал Правдюша. – Она ведет невесть куда и теряется где-то в полях. Честно говоря, я по ней ни разу не ездил.

– Значит, так, – сказал Знайка. – Никтошка уехал на машине по дороге, которая начинается за хлевом и которая вовсе не ведет в Цветоград. Топлива у него полно, еды тоже. – Когда это было? – обратился он к Вруше.

– В десять не утра. То есть, тьфу… не в десять утра. Вруша совсем заврался.

– Ну, наконец-то! – обрадовались все. – Теперь нам всё ясно.

За окном сверкнула молния и ударил гром – с такой силой, что в хлеву замычали коровы, а в курятнике закудахтали куры.

– Едем! – сказал Знайка. – Мы должны догнать Никтошку, пока он не заехал на автомобиле невесть куда. А автомобиль-то у него хороший?

– Это не Солидолыча автомобиль, – пояснил Вруша.

– Ах, этого чудилки с пенками? – удивился Знайка. – Ну ладно, времени совсем нет, вот-вот ливанет, да и темно стало совсем.

Правдюша вызвался везти их на тракторе.

– Погодите! А как же аппендицитный больной? – спросил Таблеткин. – Неизвестно сколько продлится преследование Никтошки на тракторе. У него может перитонит начаться. Нет, так дело не пойдет.

– А откуда у Никтошки перитонит?

– Это, вообще, что такое?

– Да не у Никтошки, а у больного. Если аппендицит не вырезать, то начнется перитонит, и тогда кранты.

– Я повезу тебя к больному! – крикнул Вруша.

– Ты? Ты же все время врешь!

– Нет, я не все время.

– Ну вот, опять врешь…

– Ну, я больше не буду…

– Снова соврал!

– Но должен же кто-то доктора отвезти в Цветоград!

– Ладно, пусть Вруша его везет, – согласился Знайка. – Другого выхода нет. Только пускай по дороге молчит, тогда он не сможет врать.

На том и порешили. Вруша с доктором вскочили в машину, на которой Правдюша ездил в Цветоград, и укатили. Проехав мимо автомобиля Напильника, они подобрали докторский халат и чемоданчик. Остальные малыши погрузились в трактор и выехали по следу Никтошки.

– А у нас нет какой-нибудь Никтошкиной вещи? – спросил охотник Патрон.

– Это еще зачем?

– Если вдруг нужно будет его искать по запаху, Булька смог бы. Только для этого ему нужно дать понюхать что-нибудь Никтошкино.

– Нет, ничего нет, – сказал Правдюша. – Может, у Вруши что-нибудь осталось, но их теперь не догнать – трактор медленнее автомобиля едет.

Ах да, я забыл сказать, что перед тем, как уехать, Вруша подошел к каждому и попросил у него прощения. Вообще, как следует навравшись, Вруша пришел в отличное настроение. У него всегда так бывало. Он весело бегал по комнате и напевал:

– Ага, как же! – насмехался охотник Патрон, глядя на развеселившегося вруна. – Так мы тебе и поверили.

– Эх, больше никогда!… Ни за что!… Не буду врать! – радостно выкрикивал Вруша, садясь в машину и целуя доктора Таблеткина.

– Да пошел ты! – отплевывался Таблеткин.

Прощаясь со всеми, Вруша по очереди перецеловал коротышек и снова поклялся, что с этой минуты – правда и только правда и ничего, кроме правды.

– Молодец, что дал обещание не врать, – сказал Таблеткин, когда ферма осталась позади.

– Мне обещание всегда давать легко. А вот исполнять его почему-то очень тяжело. Можно сказать – просто невозможно.

– Это еще почему? – рассердился Таблеткин. – Ты что же, врал, когда обещание давал?

– Да нет, не то чтобы… просто… я если долго не вру, то… мне плохо становится.

– Как это?

– Ногти начинают изнутри чесаться, а мочки ушей потеют. А потом вообще – такой зуд начинается, что хоть в колодец кидайся.

– А, так это у тебя на нервной почве, – догадался Таблеткин. – Что же ты сразу не сказал? Ну-ка, съешь вот таблеточку.

– А зачем?

– А сразу легче станет. Вруша проглотил таблетку.

– Это таблетка от вранья. Называется правдин. Я тебе пропишу три раза в день принимать. У меня дома их много есть.

– И что, всё пройдет?

– Как рукой снимет.

– Спасибо, доктор.

– Пожалуйста! Только ее пить надо вместе с успокоительным. А то она слишком возбуждает. Я тебе еще и успокоительное выпишу.

И правда, проглотив таблетку, Вруша пришел уже в такое веселое настроение, что Таблеткин не знал, как его успокоить. От потока правды из Врушиных уст у доктора едва не завяли уши. Успокоительного у него с собой не оказалось. Вруша так весело вел машину, что дважды они чуть не перевернулись, а один раз так подскочили на кочке, что у Таблеткина вылетел чемоданчик. Пришлось останавливаться и подбирать. Хорошо, что пошел дождь, а крыша у машины сломалась и не закрывалась. Промокнув до нитки и как следует замерзнув на ветру, Вруша немного успокоился. Лекарство действовало безотказно – за всю поездку он не проронил ни слова вранья. Но, к сожалению, правдин дает только временное облегчение.

На улице лил дождь и шумел ветер. Когда ветер немного ослабевал, дождь становился сильнее и громко барабанил по жестяному карнизу под крышей. Когда дождь уставал, ветер налетал с новой силой. Он гнул маленькую березку, росшую во дворе, чуть ли не к самой земле. А потом так набрасывался на дом, что казалось, хочет вырвать его с корнем и утащить вместе с дребезжащим оконными стеклами, стучащей черепицей и завывающей печной трубой прямо на небо, к косматым, кусачим облакам. Время от времени черноту за окном прорезала вспышка молнии, и тогда всё то страшное, что скрывала ночная тьма, на мгновение показывалось и становилось еще страшнее.

Пустомеля, повар Кастрюля, Растеряка и художник Мальберт не спали. Их разбудил гром и вой ветра, и теперь они не могли уснуть, потому что им было страшно. Мальберт включил было настольную лампу, но доктор Таблеткин, которому свет всегда мешал спать, накинулся на него и выдернул шнур из розетки.

– Только попробуй! – сказал он. – И так после операции устал, едва дышу. Кто спать не хочет – тому сейчас укол сделаю. Снотворное.

Все тут же сделали вид, что захотели спать, но как только Таблеткин уснул, пробрались потихоньку в этот угол у окна и уселись все вместе на кровать Растеряки. Здесь было немного светлее и поэтому не так страшно. Они сидели, завернувшись в одеяла, на кровати у самого окна и рассказывали друг другу разные истории.

– Есть такая Шишимора, – рассказывал Пустомеля, жуя кончик одеяла.

– Кто? – переспросил Мальберт.

– Ши-ши-мо-ра.

– А кто это?

– Такая… она в болоте живет. В лесу, за городом. Очень лохматая. Она никогда не причесывается. Да ей и невозможно волосы расчесать, потому что они сделаны из болотной тины.

Пустомеля помолчал.

– У нее очень лицо неприятное. Уши большие… лопоухие. Рот… ужасно кривой. Нос тонкий, извилистый…

– Ну и что? – шепотом спросил Растеряка.

– Она там всегда живет. В болоте. Если кто ночью в лес забредет… особенно, когда на небе тучи и луна не светит…

– То что? – спросил Кастрюля.

Но Пустомеля ему не ответил. Он еще сам не придумал, что тогда будет. И он продолжал рассказывать, придумывая на ходу и посасывая кончик одеяла:

– Все-то думают: «Да какая еще там Шишимора? Давно уже их не существует. Коротышки на автомобилях ездят, на шарах летают, электрические лампочки включают. Бабы-Ёги, Кощеи Бессмертные, Шишиморы всякие – нет никого». Ведь правда?

– Что?

– Что вы так думаете? Кастрюля пожал плечами.

– Правда, – сказал Растеряка. – Знайка говорит, что никого нету.

– Ну вот, видите. А все вы заблуждаетесь.

– Это почему?

– А потому, что врет ваш Знайка.

– Зачем же ему врать?

– А затем. Чтобы коротышки не пугались. Сам-то Знайка знает, да других убеждает наоборот. Потому что на самом-то деле… по-настоящему… она есть.

– Кто? – шепотом спросил Растеряка.

– Шишимора! – гаркнул ему Пустомеля в самое ухо и при этом схватил повара Кастрюлю за подмышки.

– Ай! – крикнул Кастрюля и в ужасе нырнул с головой под одеяло.

– Да хватит вам! – зашипел на них Мальберт, оглядываясь на Таблеткина, который от громких звуков, кажется, проснулся, но потом пожевал губами и перевернулся на другой бок. – И так страшно, да они еще и вопят! Сейчас Таблеткин вам по шприцу снотворного в попы вколет – вот тогда будет страшно!

– Н…нн…нну и пп… пппусть вколет, – послышалось из-под Кастрюлиного одеяла. – Я шш… шш… пп… ппприца совсем не бббоюсь. Шш… шшш… ишимора намного страшшш… шшнее…

– Конечно, чего тебе бояться, у тебя вон какая попа толстая! Несколько минут все молчали. Наконец Пустомеля снова заговорил:

– Вот вы тут сидите под одеялами… и вам тепло и не страшно. Ну… скажем так: не очень страшно…

В это время ветер как раз утих. Дождь тоже как будто устал и уже не стучал так громко по жестяному карнизу.

– Не очень страшно, – продолжал Пустомеля. – А это потому, что вы думаете, что никого нет. А она… вот прямо сейчас! Сию минуту. Сидит на кочке посреди болота. На кочку вылезла. Волосы у нее длиннющие. Из тины. И тянутся глубоко под воду. Рот кривой ужасно. Она сидит и мокнет под дождем. А уши огромные. Как у слона. И лопоухие, как лопухи.

– Нет, вы только ее себе представьте! – шипел Пустомеля. – И вы сразу поймете, что ее не может не быть. Поняли?

Никто не отвечал.

– Ну вот. Молчание – знак согласия. А если ее не может не быть, значит она есть!

И Пустомеля обвел всех торжествующим взглядом, словно только что совершил научное открытие.

– Можете сколько хотите твердить, что ничего нет, а Шишимора все равно есть и никакой Знайка вам не поможет!

Снова ветер ужасно завыл и пригнул мокрые ветки сирени к самому дому. Черные ветки так страшно зашуршали прямо по стеклу, что все почувствовали: она есть.

– Вот она – Шишимора – шуршит! – радостно прошептал Пустомеля. Растеряка сидел, плотно закутавшись в одеяло. Широко раскрытыми глазами он глядел на мокрые черные ветки сирени, которые ветер беспрестанно мотал перед окном то вправо, то влево. Мальберт под своим одеялом сжал руками колени, вглядываясь в темное небо. Кастрюля, наверно от холода, стучал зубами. Из-под одеяла торчал только кончик его носа и правый глаз. Когда небо озаряла вспышка молнии, Кастрюля подскакивал на кровати, словно ужаленный. По сравнению с другими коротышками повар Кастрюля был огромным, и пружины матраса, словно волны в бурном море, долго еще потом швыряли Растеряку, Пустомелю и Мальберта в разные стороны.

– Ну и что? Подумаешь? – сказал наконец Мальберт. – Есть она – и есть. Не здесь же, а там, у себя, в своем болоте. Ну и пусть себе там на своей кочке сидит. – Подожди. Это я тебе пока только доказал, что она есть. А теперь, когда все убедились в ее существовании, я вам расскажу.Пустомеля снова немного помолчал и стал рассказывать:– Ну вот… сидит она, значит, на кочке посреди болота. Вокруг дождь, ветер, холод. И ей, бедненькой, тоже становится страшно. И она тогда пробирается поближе к жилью коротышек. Жмется, бедная, промокшая вся, поближе к домам. Спрячется где-нибудь под крылечком. А как появится прохожий, который поздно ночью домой возвращается… она потихоньку из-под крыльца покажется, подойдет поближе… и просит:«Пусти, добрый коротышка, в дом погреться. Совсем я, старая, озябла, продрогла, рви-матизм у меня.– Что это – рви-матизм? – спросил Кастрюля.– Да ничего, болезнь такая. Не перебивай! Ну вот… стоит она под дождем, вода с нее ручьями течет. Вся такая жалкая. Если коротышка глупый, верит Знайке и про Шишимору раньше не слыхал – возьмет да и пустит ее к себе в дом. «Заходите, – скажет, – бабушка, садитесь вот здесь, на кухне, я вам сейчас чаёк разогрею и полотенце принесу, чтобы волосы вытереть». И уйдет в ванную за полотенцем. А Шишиморе того только и надо. Только он ушел – спрячется она за мебель и станет теперь в этом доме жить. А коротышка вернется – нет никого. Только зеленая лужица под табуреткой. «Ну, – подумает, – видно, почудилось. Наверно, это с моих резиновых сапог вода натекла». И станет Шишимора у него в доме за мебелью жить.Пустомеля замолчал.– А еще у нее есть муж, которого зовут Как.– Как? – переспросил Кастрюля.– Да, Как.– Что как?– Да не что как, а его так и зовут: Как.– Зовут как?– Ты что, дурак или ничего не понимаешь? У него такое имя: Как . – Имя Как ? – Вот именно!– Что это за имя такое?– Уж такое, какое есть.– Никогда раньше такого имени не слышал, – сказал Мальберт.– Какое-никакое, а так именно мужа Шишиморы и зовут: Как. В этом-то вся и путаница. Иногда она его прямо из болота зовет. А он любит везде блуждать. А она его все зовет, чтоб с ней сидел и не блуждал. Зовет его:«Как, Как!» – а коротышкам кажется, что их кто-то спрашивает. Это когда вот так, как сейчас – на улице ветер, дождь, и кажется, будто тебе кто-то на ухо нашептывает, будто все время спрашивает: «Как? Как?» – а это не «как», а Шишимора своего мужа Кака зовет. Этот Как – огромный великан. Ростом, как сто коротышек.– Как же он в болоте с Шишиморой помещается?– А болото – оно знаешь какое?– Какое?– Глу-у-бокое! В тыщу метров глубиной. Как туда только ногой ступит – и уже бульк, и весь там. Сидит – одна голова из болота торчит, словно кочка. Он так целыми днями сидит, только и видно, что кочка, а из нее какой-то дымок или пар идет. Это Как дышит. А вот, путник идет мимо. Вокруг одно болото, нигде сухой земли нет, ступить некуда. Видит он: кочка – и шагает прямо на нее. А Как – тут как тут: бульк в болото – только этого коротышку и видели. Как-то – коротышкоед. Он такой огромный, что в обед может до четырехсот коротышек съесть.– Где же он столько возьмет? – удивился Мальберт.– То-то и оно, что нигде. Вот Как и сидит все время голодный. Приходится ему один мох щипать, да поганки. Как и его сестра очень поганки любят. Особенно бледные.– У него еще и сестра есть?– Есть, только о ней мало что известно.– А ее как зовут?– А ее зовут Кака.– Фу! – поморщился Мальберт. – Ну и скажешь ты тоже, Пустомеля.– Да это чистая правда, чем хочешь клянусь! Ну что же она виновата, что у нее такое отвратительное имя? Хотя она и сама – такая отвратительная, отвратительнее своего брата и его жены. Поэтому-то ее никто не хочет в жены брать. Так она всю-то жизнь бобылем и живет.– И тоже в болоте?– Нет, она больше в лесу. Но, как и Шишимора, жилье коротышек любит. Если уж Шишимора к кому в дом проберется – то тут и Каку жди.Когда хозяева дома спят, ятровка обязательно ей дверь откроет.– А кто это ятровка?– Ятровка – это означает «жена брата», – ответил Пустомеля.– Откуда ты это всё знаешь, Пустомелечка? – с уважением спросил повар Кастрюля.– Я вам не Знайка, который всё только из книжек. Я всё прямо из жизни изучаю.

Пока Вруша вез Таблеткина в Цветоград, пока доктор вырезал больному аппендицит, Знайка и остальные ехали по следам Никтошки на тракторе. Скорость у трактора намного меньше, чем у молокомобиля. Поэтому, когда они добрались наконец до взорванной машины, было уже совсем темно. В свете тракторных фар обследовали останки молокомобиля и, не найдя Никтошку, поспешили дальше по всё сужающейся дороге.

Дождь лил, как из душа, когда в доме нет горячей воды. Но когда он немного ослабевал, на помощь ему приходил пронизывающий ветер. От него мокрая одежда прилипала к телу и становилось безумно холодно. Так, что Напильник даже начинал постанывать: «Ва-ва-ва!…»

Бросили застрявший в крапиве трактор и стали спускаться к реке. Правдюша светил большим фонарем, а Булька рвался вперед и тащил за собой охотника Патрона, у которого ружье то и дело застревало в чертополохе. Когда они наконец очутились возле реки, все до того промокли и промерзли, что зуб на зуб не попадал.

Булька стал бегать вдоль берега и громко лаять. Он то кидал задними лапами песок, что-то раскапывая, то бросался на росшие у воды деревья и царапал их когтями, то задирал голову и лаял на летящие облака. Но Никтошки нигде не было. Следы его обрывались возле коряги, завязшей корнями в камышах.

– Мы должны что-то придумать! – пытался Знайка перекричать ветер и Бульку.

– Н-нн-ннооо ч-чч-ччттоооо? – трясся одуревший от холода Напильник.

– Мммм-мы тттт-так умм-умрем! – икал Торопыга.

В это время из-за облаков показалась луна, а из леса послышался такой тоскливый, такой печальный волчий вой, что даже охотника Патрона, все еще пытавшегося храбриться, передернуло. От холода у него дрожали руки и он не мог снять предохранитель у своего ружья.

– Бббб-ббулька, ссс-ссюда! Булька заскулил.

– Мне надо подумать, мне надо подумать, – повторял Знайка. – В таком холоде я не могу думать. А если я не могу думать, значит, я не смогу ничего придумать.

– Если Знайка ничего не придумает, мы умрем от холода и нас загрызут волки! – простонал Торопыга.

– Правильно. Молодец, Торопыга. Вот что! Мне надо немного согреться, тогда я точно что-нибудь придумаю.

– Но ккккк-как же?

– Снимайте все одежду и давайте мне!

И, подавая пример, Знайка набросился на Напильника и стащил с него хромовую тужурку. Потом отнял шерстяную шапку у Правдюши, сдернул с Торопыги меховые сапоги, а с Патрона – кожаные перчатки.

– Тт-тты чтт-тто делаешь? – пытались сопротивляться малыши.

– Мне надо согреться, чтобы что-то придумать, а иначе всем нам капец! – отбивался Знайка.

Напялив на себя отобранные вещи, он, чтобы стало еще теплее, принялся бегать по берегу, топать ногами и хлопать себя руками по плечам. А Напильник от холода совсем обезумел и, согнувшись пополам, уткнулся головой в песок. Торопыга бормотал что-то нечленораздельное.

– Придумал! – сказал Знайка. – Никтошка утонул в реке – это ясно. Как это не печально, но это факт. Если мы еще полчаса на этом холоде под дождем подождем, то мы тоже умрем. К тому же нас волки съедят.

– Что же делать? – прохрипел Патрон. – У меня патроны промокли, я не смогу от волков отстреливаться.

– Очень просто, – сказал Знайка.

Закутавшись в одежду товарищей и бегая вокруг них, он окончательно согрелся и голова у него заработала как всегда – быстро и безотказно.

– Поднимаемся наверх, садимся в трактор и едем на ферму.

Пока они взбирались на гору, всем стало теплее. Еще больше согрелись, когда вытаскивали трактор из крапивы.

– А эта крапива, оказывается, согревает, – заметил Напильник.

Он теперь был в одной рубашке, через которую крапива его так покусала, что живого места не осталось.

– Да уж! Больно, зато тепло, – соглашался Торопыга.

Когда вернулись на ферму, Знайка послал Правдюшу топить баню.

– Я устал, лечь хочу, – жаловался Напильник, – не трогайте меня!

Но Знайка загнал всех в баню.

– С ума сошел? – затопал он на Напильника. – Воспаление легких схватишь, а потом туберкулез и всё остальное! Если бы Таблеткин здесь был, он бы тебе подтвердил.

Знайка заставил всех раздеться, а с Напильника пришлось стаскивать одежду, потому что он валился на пол и был невменяем. Знайка вместе с Правдюшей принялись хлестать Торопыгу, охотника Патрона и Напильника березовыми вениками. А потом и друг друга так отхлестали, что Знайка сам в конце концов упал на горячую скамейку и тут же уснул.

– Наконец-то его сморило, – сказал пришедший в себя Напильник.

Он хоть и согрелся, а все еще поеживался.

– Угощайся! – Правдюша протянул ему огромного малька воблы и налил в кружку безалкогольного пива.

Охотник так устал таскаться на поводке за своим Булькой, что тоже уснул.

– Хорошо все-таки в бане! – сказал Напильник.

– Век бы из нее не выходил! – согласился Торопыга. – Так бы и жил здесь.

Правдюша сбегал в дом и принес еще воблы и небольшой бочонок безалкогольного пива.

– Хорошо!

– Выпьем за тех, кому совсем не так хорошо сейчас, как нам, – поднял свою кружку Напильник.

– Это ты про кого? – удивился Правдюша.

– Это я про беднягу Никтошку.

– Ему теперь уже ни хорошо, ни нехорошо, – грустно промолвил Торопыга.

Но что же на самом деле произошло с Никтошкой? Он очутился на берегу реки всего за полчаса до Знайки и остальных. Хоть молокомобиль и ехал быстрее трактора, но зато потом он взорвался и Никтошка долго шел пешком. К несчастью, коротышки разминулись. А ведь задержись Никтошка всего на полчаса или наоборот – если бы Знайка, Напильник и другие выехали за ним на полчаса раньше, – всё было бы хорошо.

А теперь Никтошка лежал в ямке в центре пня. Река несла пень неизвестно куда. Пень плавно покачивался на волнах. Над головой у Никтошки было небо, занавешенное косматым одеялом из облаков, кое-где рваным. Через эти дырки иногда заглядывала желтая луна – одним глазом. Оттуда, сверху, Луне видна была черная извилистая река с дубовым пнем посередине. Если бы Никтошка тоже мог видеть реку, он бы удивился: откуда в воде такое множество огурцов? Когда в облачной прогалине показывалась луна, огурцы поблескивали веселым блеском. Луна-то знала, откуда здесь взялись огурцы. Ведь это была Огуречная река – та самая, что протекала мимо Цветограда и через которую совсем недавно – всего неделю назад – коротышки построили навесной мостик. На мостике еще висели разноцветные флажки – в честь открытия.

Как известно, слетав на воздушном шаре в Зелёнгород, Знайка решил построить у себя такие же, как там, мост и водопровод. И пока Никтошка блуждал по полям и по лесам, их уже построили. А побывав в Солнцеграде, в котором цивилизация намного более развита, Цветоградцы тоже провели у себя электричество и даже пустили трамвай. Он теперь ходил по бульвару Подсолнечников. Правда, пока только раз в день. Все эти новшества появились в городе за два месяца Никтошкиного отсутствия. Это может показаться странным на первый взгляд – как это строительство моста и водопровода, электрификация целого города, да еще и пуск трамвая могут занять всего два месяца. Но, как я уже говорил, поскольку коротышки в десять раз меньше людей, то у них и время течет в десять раз медленнее, так что два месяца для коротышек – это почти как для нас два года. А за два года – мало ли чего в городе можно понастроить и каких новшеств понавводить!

Из огромной черной тучи в другую огромную черную тучу ударила молния, ярко осветив реку. Никтошка крепко спал и не видел эту вспышку, но через несколько секунд его разбудил гром. Он открыл глаза и увидел вторую молнию и почти сразу же за ней третью. Никтошка вылез из своей ямки. По какой-то причине огромная черная туча прямо над Никтошкиной головой невзлюбила свою соседку – другую черную тучу, тоже огромную, но немного поменьше. Она метала в нее громы и молнии. Вспышки от них были такие яркие, что становилась видна вся река – от берега до берега. Поднявшийся ветер гнал по ней волны, на которых подпрыгивали огурцы.

Пень сильно качало. Никтошка сидел на краю ямки и смотрел на огурцы. Откуда их столько? Молнии стреляли одна за другой, сверкали огурцы – то одним, то другим мокрым, блестящим боком. Голова у Никтошки так и не прошла, и от каждого удара грома она болела все сильнее. Туча становилась больше, надувалась и стреляла молниями и громами в свою соседку, которая это молча сносила. Ни одной молнии не метнула в ответ. Но тут злобная туча, растратив все свои силы, вдруг разревелась проливным дождем. Словно над головой Никтошки включили ледяной душ. В несколько секунд он промок до нитки. Ведь для коротышки каждая капля – как для нас чуть ли не целый стакан воды! Никтошка поднял глаза к небу. Вспыхнула молния, и он увидел, что небо загородила темная полоса моста, к перилам которого были привязаны разноцветные флажки. Их трепал ветер, и флажки метались на своих веревочках, хлопая по деревянным подпоркам перил.

«Мост», – подумал Никтошка и неожиданно для самого себя скатился с пня в холодную реку. Нет, он не подскользнулся на мокром пне, хотя его поверхность была очень скользкая. И его не смыло волной – не такие уж высокие волны ходили по Огуречной реке. Это он по собственному желанию скатился. Захотел – и скатился. Раз – и всё. Но это желание было какое-то неожиданное. Он его вообще не ожидал. Оно появилось вдруг, ведь, как я уже говорил, Никтошка всё делал спонтанно.

Вода была такая ледяная, что Никтошка подумал: «А что если не вынырну?» Но он тут же вынырнул среди мокрых огурцов и взобрался на один из них. Сев на огурец верхом, Никтошка стал грести руками и направил овощ к берегу. Течение в этом месте было несильное, но из-за встречного ветра и волн, да еще и из-за проливного дождя, хлеставшего по лицу и мешающего смотреть, грести пришлось очень долго. Когда уставшие руки переставали слушаться, Никтошка ложился на огурец и отдыхал. Потом снова принимался грести.

Возле самого берега он врезался в железную перекладину, висевшую над водой. В незапамятные времена, когда в домах не было еще горячей воды, малышки с длинными волосами использовали эти горизонтальные перекладины для мытья своих волос. Намылив голову, они повисали на перекладине на ногах и полоскали волосы в проточной воде. Теперь это уже не использовалось, палки давно заржавели и многие рассыпались, но некоторые еще торчали над водой. Никтошка набил на лбу шишку, но даже не обратил на это внимания – так он устал.

Очень, кстати, удобный способ, когда надо вымыть голову и душа или крана под рукой нет, но зато есть река. В принципе, вместо перекладины можно и на ветке повиснуть, если, конечно, найдешь ветку на правильной высоте над водой. Удобство состоит еще в том, что при этом сам ты не мерзнешь в студеной воде, а только голова, которая, как известно, к холоду привыкшая. Но Никтошке сейчас было не до мытья волос.

Вдоль берега тянулась неизвестно откуда взявшаяся тут каменная стена. Слезая с огурца, Никтошка снова окунулся с головой в ледяную воду. Вода текла с него ручьями, когда он выбрался наконец на набережную. В Цветограде никогда раньше набережной не было, а был только один песчаный берег, вдоль которого росли кусты. Но Никтошка даже не стал думать, откуда здесь появилась набережная и что, может, это и не Цветоград вовсе, а какой-нибудь другой город.

Дождь немного утих, гром гремел уже не так часто, зато ветер усилился, и стало еще холоднее, чем было на реке. С набережной он свернул на улицу, ведущую в город. Была глухая ночь, ни в одном доме не светилось ни одного окна. К счастью, улица оказалась знакомой. Это была улица Орхидей. Значит, все-таки Цветоград. На самом деле в Цветограде орхидеи никогда не росли. Но малыш по имени Дуванчик устроил на своей улице множество клумб с цветами, которые, вообще-то, называются «львиные зевы». Но Дуванчик почему-то решил, что это орхидеи. Пользуясь тем, что орхидей в Цветограде никто не видел, а львиные зевы, понятно, что все видели, да никто не знал, что они называются «львиные зевы», Дуванчик убедил соседей, что они видят из окон множество разноцветных орхидей. Вот улицу так и назвали: улица Орхидей.

Пройдя по улице поддельных орхидей, Никтошка свернул в переулок Петуний. Отсюда до Колокольчиковой улицы было рукой подать.

Гроза, которая начала было уже утихать, разыгралась с новой силой. Каждую минуту сверкала молния, и тотчас вслед за ней гремел гром. Казалось, молнии метили прямо в дом коротышек. Хорошо, что еще в прошлом году слесарь Напильник и монтёр Молоток, по указанию Знайки, установили на крыше громоотвод. Ах, если бы гром просто гремел себе – пусть громко, но только один раз – и всё! Но он грохотал и скрежетал раскатами – то справа, то слева, словно кто-то громадный катался по всему небу на страшных железных колесах. Вспышки молний освещали рваные облака, которые ветер гнал по небу, и бледные лица трех коротышек. Повар Кастрюля залез под одеяло и не показывался.

– Ой, что-то я совсем боюсь! – слышалось оттуда в коротких перерывах между громами.

Но скоро ветер разметал облака и гроза поутихла.

– А я одну смешную историю вспомнил! – прошептал Растеряка.

– Интересно, что будет, если молния в Шишимору попадет? – молвил Пустомеля, не обращая на Растеряку внимания.

– Наверно, убьет ее? – предположил Мальберт.

– Думаю, она бессмертная. Кастрюля высунулся из-под одеяла.

– Пустомелечка, а ведь к нам она никак не может попасть, правда? – спросил он.

– Не знаю, не знаю. А вот я слышал, что тем коротышкам, у которых она уже в доме живет, она разные гадости делает. И ее сестра Кака тоже.

– Какие гадости?

– Разные. В тесто пыль подмешивает. В суп плюет. И он потом становится горький.

– Ой, Пустомеля, это ты сущую правду говоришь! Я недавно был в гостях, на улице Одуванчиков. Слушай, у них такой горький суп! Просто невозможно есть! Точно. У них Шишимора живет.

– Ну, это еще, может, вовсе и не из-за Шишиморы такой суп, – возразил Растеряка.

– А из-за чего же?

– А из-за того, что на улице Одуванчиков.

– При чем тут одуванчики?

– При том, что они горькие.

– Подожди-ка, Пустомеля, – сказал Мальберт. – Что-то я не совсем понял. Ты говоришь: тем, у кого Шишимора живет в доме, она делает гадости, так?

– Конечно же так. Еще какие гадкие гадости. Тебе такие и не снились. А ее сестра, Кака, коротышке на живот сядет – и сидит.

– Как так сидит? Что ж он ее не видит, что ли?

– В том-то и дело, что не видит. Она же ему на живот садится, когда он спит. Вот ему от этого и плохие сны всю ночь снятся. Потому что Кака давит на живот.

– Да погоди, Пустомеля. Как же так? Что она сразу в нескольких домах, что ли, живет?

– Это почему?

– А потому, что раз она у одних коротышек живет и садится им на живот – не может же она одновременно жить и у других тоже?

– Конечно же может! – с жаром возразил Пустомеля. – Шишимора она… она…

– Что?

– Многоликая, вот что. У нее много ликов.

– Чего много?

– Да ликов, вот чего. Она может и там появляться и здесь – одновременно. Жить параллельно сразу в куче мест.

– Да как же такое возможно?

– А так, что она волшебная. Да ты вообще знаешь, что под Новый год у нее рождается целая куча маленьких шишимор, которые улетают из дома через трубу? А потом разбредаются по всему свету. Понятно?

– А-а-а, ну тогда конечно…

Молния ударила где-то совсем рядом с домом, потому что в ту же секунду раздался оглушительный гром. Он был даже с треском, будто кто-то схватил топор и с размаху врубился в крышу дома.

– Ох! – охнул Кастрюля.

– Я видел ее, – прошептал Мальберт.

– Кого?

– Шишимору.

– Где?

– Вон там.

Мальберт показал рукой в темноту.

– Ничего же не видно, – возразил Растеряка.

– Когда молния сверкнула, я видел ее лицо.

Мальберт обхватил себя руками за плечи и спрятал голову под пижамную рубашку.

– Как же она выглядела?

– Страшная. С обвислыми щеками.

– Это не Шишимора, – сказал Пустомеля.

– А кто же?

– Кака.

– Кака?

– Она самая. Шишимора обычно у дверей трется. Хозяев поджидает. А Кака в окна заглядывает. Смотрит, чем поживиться.

– Зачем же она в спальню смотрит? Еда ведь на кухне.

– А может, она вообще коротышками питается, – в ужасе пропищал Кастрюля, высунув из-под одеяла один глаз.

– Ага. Это хорошо, что ты под одеялом сидишь, а то она как тебя увидит – так точно к нам полезет.

– Это почему? – задрожал повар.

– Потому что тебя ей и на завтрак, и на обед хватит, да еще и на ужин останется.

С первого этажа послышался слабый стук.

– Что это?

– Не знаю.

Стук повторился.

– Во входную дверь стучат, – прошептал Мальберт.

– Как в дверь? Да кто в такую погоду… Постучали сильнее.

– В такую погоду только Ши…

– Ой, господи! Ши… господи… ши…

Пустомеля испугался больше всех. Он вытолкал Кастрюлю из-под одеяла и сам туда забрался. И укрылся подушкой с головой. Пустомеля так поверил в Шишимору, что забыл, что это он сам ее и выдумал. Она получилась такая настоящая, что Пустомеля прямо видел, как она стоит на крыльце – мокрая, гадкая, с волосами из тины и зубами из болотных камней, и стучит в дверь своим мерзким, похожим на гнилой сучок, пальцем.

– Не открывайте! – хрипел из-под одеяла Пустомеля. – Не идите туда вообще! Закройте дверь в спальню!

Но тут Шишимора, недостучавшись в дверь, принялась громко барабанить в кухонное окно. Тра-та-та-та-та-та-та! Было уже не до шуток.

– Помогите! – громко закричал Растеряка.

Проснулся Авоськин, потом монтёр Молоток, за ними Ворчалин и музыкант Рояль с доктором Таблеткиным. Ворчалин не успел продрать глаза, как сразу же заворчал:

– Это что еще? Всю ночь бессонница, только уснул – на тебе, какой-то идиот стучит, а другой осел орет.

– Может, это вовсе не идиот, а у кого-нибудь что-нибудь случилось? – предположил Авоськин.

– Вот именно. Может, у кого-то машина сломалась, – сказал Молоток.

– Или пылесос, – зевнул Авоськин.

– Или кто-то сам сломался, – сказал Таблеткин, соскочив с кровати прямо в свои белые докторские тапки. – Пойду открывать, может, еще у кого аппендицит.

– Стой! – в ужасе закричали Пустомеля, Кастрюля, Растеряка и Мальберт. Бросившись к двери в спальню, Пустомеля захлопнул ее, а Мальберт с Растерякой и Кастрюлей навалились на дверь всем своим телом.

– Вы чего? – удивились остальные коротышки.

– Ни за что туда не ходите, – тихо сказал Пустомеля.

– Почему?

– Это она, – прошептал он.

– Кто?

– Шишимора.

– Кто???

Ши-ши-мора.

– Брось дурака валять, – сказал Таблеткин.

– Не бросим.

– Ах вот вы как? Укол захотели?

– Лучше укол, чем Шишимора.

– Да еще и с Какой.

– Я вам сейчас такую каку покажу! – рассердился Таблеткин. – А ну, где моя коробка со шприцами?

В это время сверкнула молния, и коротышки, державшие дверь, увидели за окном огромное страшное лицо. Все остальные стояли к окну спиной, и только Пустомеля с Кастрюлей, Мальбертом и Растерякой его видели.

– Ааа-ааа-аааа-ааааа! – в ужасе закричали они, показывая на окно.

– Другие коротышки обернулись, но ничего не увидали. За окном было слишком темно.

Вдруг вспыхнул свет.

– Надоели мне ваши фокусы, – сказал Таблеткин, повернув выключатель.

– Нечего больше делать, как орать среди ночи, словно психопаты. Я вам покажу!

Пустомеля молча указал пальцем в окно за спиной у доктора. Таблеткин повернулся, и волосы у него на голове встали дыбом. Снаружи прильнула к стеклу страшная морда ужасного вида.

– Это… это… – шептал Пустомеля.

– Это же Как! – догадался Кастрюля.

– Как?

– Великан Как. Из болота пришел.

– Как Как?

– Какой Как?

В это время великан отпрянул от окна и снова шарахнулся об него лицом. Стекло задрожало. Ударила молния, над крышей загрохотал гром.

– Да это же наш Птицегуб, – сказал Молоток, присмотревшись к великану.

Не успел ему никто ничего ответить, как Молоток открыл шпингалет и распахнул окно.

– А ну-ка! Это кто там хулиганит?

Из окна подуло таким свежим грозовым воздухом, что всем, кроме постоянно невысыпающегося Таблеткина, спать расхотелось. Молоток высунулся из окна, схватил великана за голову и потянул его кверху. Великан оказался огромным и страшно мокрым огородным пугалом. Втащив его в комнату, Молоток с торжествующим видом схватил пугало за палку, которая у него была вместо ног, и принялся трясти во все стороны. Брызги от мокрого великана полетели на коротышек.

– Ай, ой! – закричали все.

– Да это же и правда наш Птицегуб! Пустомеля, ты же его сам со своим другом Шмунькой сделал еще весной – ты что, разве не помнишь?

– Да, теперь я вижу, – обрадовался Пустомеля.

– Ну и дурак же ты! – топнул на него Таблеткин. – Покою от тебя нет! Вечно весь дом одурачишь! И так я после операции устал, хотел хоть немного поспать – так нет же! Обязательно какой-нибудь дурак, вроде Пустомели, что-нибудь учудит! Быстро все спать! Еще полтретьего только, можно еще выспаться.

Таблеткин выхватил у Молотка Птицегуба, который стоял у них на заборе и отпугивал ворон, прилетавших клевать овощи на огороде перед домом. Бросив мокрое пугало в угол, Таблеткин с грохотом захлопнул окно, погасил свет и грохнулся на свою кровать.

– Погоди, Таблеткин! – позвал Мальберт. – Не сам же Птицегуб стал стучать в окно? Как он вообще с забора слез и до второго этажа добрался?

– А мне плевать, как он добрался, ясно? Неужели нельзя этот вопрос завтра на свежую голову обсудить?

И, повернувшись лицом к стене, Таблеткин захрапел с пронзительным медицинским свистом. Молоток подошел к окну.

– Ой! – сказал он, потому что в это время в стекло ударил камень. – Камнями кто-то бросается.

Никтошка, который давно привык, что ночью его всё никак не пускают в дом, все-таки не мог припомнить, чтоб когда-нибудь ему приходилось так долго ломиться в собственное жилище. Он промок, как уличная мышь, а замерз, как бездомная собака. Голос у него от холода совсем пропал, и он мог только шептать. Вначале он просто стучал в дверь, потом понял, что из-за грома не услышат. Когда очередная вспышка молнии осветила огородное пугало на длинном шесте, Никтошка отодрал его от забора и стал стучаться пугалом в окно спальни. Когда пугало отобрали, Никтошка бросил несколько камней в то же самое окно, но у него дрожали руки и он только один раз попал. Никтошка уже из последних сил схватил валявшийся обломок водосточной трубы и заколотил им в окно веранды на первом этаже. Стекло разбилось, посыпались осколки. Тут уж, несмотря на Пустомелины, Мальбертовы, Кастрюлины и Растерякины уговоры, коротышки бросились вниз по лестнице и открыли наконец входную дверь.

– Это еще кто? – проворчал высунувшийся из-за плеча Молотка Ворчалин.

У Никтошки не хватало сил переступить через порог, и он стоял на улице под дождем, прислонясь к дверному косяку. Потом сел на корточки.

– Да втащите же его в дом! Не видите, коротышке плохо? Никтошку внесли в прихожую.

– Кто это, кто это? – спрашивали малыши.

– Да как же кто? – воскликнул осмелевший Пустомеля. Он вспомнил наконец, что сам Шишимору с Какой выдумал, и его страх как рукой сняло.

– Это же Никтошка, вот это кто! Надо же! А мы думали – ты давно умер!

– Пока еще нет, – прошептал Никтошка и от усталости сел прямо на пол.

– Ура, Никтошка вернулся! – крикнул кто-то.

– Никтошка? – изумились все. – Что-то не похож…

– Какой-то весь черный.

– Вонючий!

– Это он не вонючий, а просто давно не мылся. Вот вымоется и побрызгается духами – сразу хорошо запахнет.

– Нечего, нечего носы зажимать – вы ведь не малышки! – растолкал всех подоспевший Таблеткин. – Хватит стоять как истуканы! – орал он. – Немедленно снять с него одежду и растереть!

Малыши бросились раздевать и растирать Никтошку бруталиновой мазью – специально придуманной доктором Таблеткиным для таких случаев. Потом завернули его в теплый махровый халат.

– Дайте поесть, – прохрипел бедный скиталец.

Его отнесли на кухню, где повар Кастрюля быстро подогрел ему вчерашний борщ, пожарил яичницу с ветчиной, разогрел половину жареного гриба-опёнка, нарезал овощной салат и намазал булку с маслом.

– Ты чего ему ветчину свиную даешь – может, он вегетарианец? – ткнул Кастрюлю в бок Пустомеля.

– Вообще-то, я не знаю. Всё, конечно, может быть, – согласился повар. – Ты вегетарианец? – поинтересовался он у Никтошки.

Никтошка перестал жевать и недоуменно уставился на Кастрюлю. Он не мог понять, чего от него хотят, и поэтому снова принялся за еду. Никтошка ел и ел и всё никак не мог наесться. Малыши стояли вокруг него и смотрели, как он ест. На вопросы Никтошка не отвечал, а только мотал головой и показывал себе пальцем на рот – дескать, нечем говорить, рот занят. Было непонятно, как в такого маленького коротышку может вместиться такое огромное количество еды – могло показаться, что она выпадает из него где-нибудь с другой стороны. Взял лежащий на столе фломастер и написал на клеёнке прыгающими буквами: КО… К…

– Сейчас-сейчас, миленький, понял! – воскликнул повар Кастрюля и налил ему до краев огромную кружку Кока-колы.

Никтошка забулькал колой. От простуды нос у него был забит, и ему приходилось заглатывать воздух ртом, от чего Никтошка несколько раз чуть не подавился. Хорошо, что Молоток стоял у него за спиной и каждый раз ударял Никтошку по хребту. Ночь проходила, и на улице уже забрезжил рассвет, но о сне никто и не думал. Пока Никтошка ел, коротышки строили догадки о том, где он был все это время и как ему удалось вернуться домой. – Наверно, заблудился в лесу, – предположил Пустомеля. – Видно, что совсем одичал, даже говорить разучился, только мычит.– Дикие коротышки так не мычат, – заметил музыкант Рояль.– Это правда, – подтвердил Авоськин. – Они больше рычат, потому что они дикие и живут в лесу, и набрасываются там на зверей, чтобы добыть себе пропитание.– Если бы он набрасывался на зверей, то у него были бы длинные когти, то есть, ногти, – сказал Растеряка.Он не знал, что Никтошка, пока жил в лесу, аккуратно отгрызал себе ногти на руках, чтобы они были ровные – ведь ножниц-то у него в лесу не было. А вот ногти на ногах у Никтошки отросли длиннющие – их он откусывать не мог, поскольку не достать.– Он мычит потому, что у него рот забит, – сказал Небоськин.– Может, у него анорексия?– Интересно, как он все-таки нашел дорогу домой, – сказал малыш Филя, который был другом братьев Авоськина и Небоськина и ночевал сегодня у них.Филиным любимым занятием было жонглирование. Жонглировал он всем, что попадалось под руку. Пока все стояли и глядели на жующего Никтошку, Филя взял со стола три горошины и стал жонглировать ими. Нельзя сказать, что Филя был в этом деле мастер – два или три раза горошина падала на пол и закатывалась куда-нибудь в угол.– Хватит! – сказал доктор Таблеткин. – Положи горошины на место. Филя послушно положил. Но через минуту схватил со стола ножик и принялся подкидывать его так, что он переворачивался в воздухе а Филя его всегда ловил за ручку.– Ты мне чуть в глаз ножом не заехал, перестань сейчас же! – рассердился на него Ворчалин, когда Филя нечаянно не рассчитал и нож прорезал воздух перед лицом Ворчалина.Никтошка тем временем, опустошив все тарелки, миски с едой и чашки, которые поставили перед ним, устало оглядел всех, и взгляд его остановился на поваре. Кастрюля развел руками.– Что? Еще?? – спросил он.– Не надо ему больше, – сказал Таблеткин. – После длительного голодания надо есть понемножку, а то может желудок испортиться.– У него, наверное, уже давно испортился, – сказал Авоськин. – Он пять обедов за раз съел.Ножик, которым жонглировал Филя, выпал наконец у него из рук и стукнул тяжелой железной ручкой прямо Молотку по большому пальцу ноги.– Ах ты!.. – закричал Молоток, а доктор Таблеткин схватил трубочку, которой он слушал больных – стетоскоп – и наколотил Филю по голове.– Ты где пропадал-то? – спросил Никтошку Рояль.Никтошка попробовал что-то сказать, но из горла его послышалось какое-то едва слышное шипение.– По-змеиному шипит, – заметил кто-то.– Да. Совсем одичал.– Дайте ему бумагу и ручку. Может, он еще буквы не забыл.Никтошке дали письменные принадлежности и он написал: «В ЛЕСУ».– Что значит «в лесу»? – спросил Растеряка.– В лесу он был, ясно тебе? – объяснил Пустомеля.– Понятно, что в лесу, где ж еще? – сказал Таблеткин. – А ты как туда попал?«УПАЛ», – написал Никтошка.– Как упал?Никтошка помолчал, отдыхая. Потом показал пальцем вверх.«ОТТУДА», – написал он.– Оттуда? Никтошка кивнул.– Все ясно, – заключил Пустомеля, наклонившись и заглянув Никтошке в глаза. – Он сошел с ума от длительного одичания. Ученым такое явление известно…– Подожди, – остановил его Молоток. – Ты что, шел по лесу, упал с высоты в яму, потерял память и теперь ничего не помнишь? – спросил он Никтошку.– Ему нужен покой, – сказал Таблеткин. – Видите, он не в себе? Его надо лечить.Никтошка собрался с силами и написал: «Я С ШАРА УПАЛ».– Как с шара? С какого шара? – стали спрашивать все.– И он с шара!– Ах, вот оно что!– Погодите вы, дайте же его как следует расспросить!– Значит, не мы одни на воздушном шаре полетели…В это время Филя, у которого прямо-таки чесались руки, схватил из корзинки яйца колибри и принялся жонглировать ими. Но кто-то из коротышек нечаянно пихнул Филю под локоть, и одно яйцо размазалось повару Кастрюле по лбу, а другое угодило в тарелку, из которой Никтошка только что съел весь суп. Никтошка в знак благодарности кивнул, потом взял ложку и принялся за сырой желток, растекшийся по тарелке.– Ты что, дурак? – набросился Таблеткин на Филю. – Еще раз чем-нибудь жонглировать начнешь – я на тебя смирительную рубашку надену!Филя испугался и больше со стола ничего не хватал. Хотя ему очень хотелось. С полминуты он держался, а потом стал жонглировать пустыми руками – то есть, просто делать жонглерские движения, как будто он подкидывает и ловит шары. При этом Филя иногда выбрасывал несуществующий шар из-под колена, а порой ловким движением перехватывал его за спиной.– Вот идиот! – пробурчал Таблеткин.– Так ты что, – спросил Никтошку музыкант Рояль, – тоже воздушный шар сделал и на нем полетел?Никтошка отрицательно покачал головой.«Я С ВАШЕГО ШАРА УПАЛ», – написал он.Коротышки переглянулись.– Никтошка, – ласково сказал Таблеткин, – но ведь ты с нами на шаре не летел.«ЛЕТЕЛ».– Но ведь… тебя же там никто не видел. Правда, товарищи?– Правда, – ответили все. – Его там не было.«БЫЛ», – написал Никтошка.– Всё ясно, он сумасшедший, – сказал Пустомеля.– Как же ты мог там быть, если тебя никто не видел?Никтошка доел яйцо и отпил еще немного Колы.«В МЕШКЕ БЫЛ».– В каком мешке?«С ПЕСКОМ».– В мешке с песком?Никтошка нарисовал лежащего коротышку, а потом нарисовал вокруг него мешок, так что получилось, что коротышка лежит в мешке.– Но как же ты туда поместился?На этот рисунок ушли все Никтошкины силы. Он уронил голову на стол и уснул.– Несите его наверх, – распорядился Таблеткин.А Филя, который снова принялся за старое, не рассчитал и заехал доктору Таблеткину по лбу скалкой. Таблеткин упал как подкошенный. Никтошку отнесли наверх, в отдельную комнату – бокс, куда доктор помещал больных, чтобы они всех не заразили. Сейчас никто не болел и бокс был свободен. Там Никтошку положили в чистую кроватку, укрыли теплым одеялом, и он крепко уснул.

Но через час Никтошка проснулся. И в голове у него началось то, что сам Никтошка называл «несварение ума». Вот так бывает, что наестся человек самой разнообразной еды и она у него в голове не хочет перевариваться. Я тут нечаянно написал «в голове», а имел в виду «в животе», но исправлять не буду. Бывает в животе, когда съеденные блюда начинают воевать между собой. Блюда, про которые – ну вот никак не скажешь, что они сочетаются друг с другом. Например, селедка и шоколад, или вобла с моло́ками и пирожное эклер с заварным кремом, или щавелевый суп, каша геркулесовая и мороженое крем-брюле. Да-да, особенно крем-брюле… И когда все эти не сочетающиеся друг с другом деликатесы вдруг поднимают бунт и отказываются перевариваться, это называется несварением желудка.

Вот это-то самое и происходило сейчас у Никтошки в голове. В ней теснилась куча мыслей, которые думались вначале одна за другой, а потом все вместе. То Правдюша, который его обманул – и почему обманул? – то русалка Дита в купальнике, с серебряным хвостом, то кузнечик с полированными глазами. То кошмарные щупальца соседнегорцев, то крапивные заросли, то раскрывшийся в последний момент парашют, то взорванный молокомобиль, то снова Правдюшино бессовестное лицо…

И то, что было только вчера, и то, что уже очень давно было, и даже то, что было не с ним, а с кем-то другим – вообще непонятно с кем – и было ли на самом деле. Он вспомнил, как удивился Емеля, когда с ним заговорила щука, а потом Никтошке вдруг показалось, что это был он сам вместо Емели, а вместо щуки была русалка-царевна.

Потом вдруг припомнился какой-то давний сон, который Никтошка видел чёрт знает когда. Так вообще бывает – ночью увидишь сон, такой подробный и яркий, и что-то происходит в нем очень важное для тебя. А к утру, с рассветом, он как-то блекнет, линии стираются, всё становится черно-белым и вообще не важным. Утром еще помнишь, что был какой-то сон, но сам сон уже не помнишь. А днем уже не помнишь даже, что сон был. И прошло.

И вдруг – через много времени – вспомнишь его снова. Не днем, когда гуляешь или читаешь, или пол подметаешь. А когда снова лежишь ночью в кровати, в полудреме сладкой, на мягкой подушке. Даже не понятно – спишь или нет. Вдруг словно экран перед тобой вспыхивает ярко – ба! – да это же тот самый сон, который давным давно! И так ярко и выпукло, как в объемном кино, видна каждая мелкая деталь, каждая точка, каждое пятнышко цветное! И такой каждый звучащий звонкий голос, и даже запах, такой очень настоящий. Запах этой – как его – селедки, что ли, или шоколада?

Вот и теперь выплыл откуда-то из темных глубин Никтошкиной памяти тот огромный, разноцветный и многошумный сон. И смотрелся, и звучал как прекрасный, удивительный фильм…

Но что-то слишком уж я увлекся Никтошкиным «несварением ума», а может, все-таки желудка – ведь накормил его Кастрюля перед сном всем подряд. Да вообще-то это, скорее всего, был бред, потому что поднялась у Никтошки высокая температура. Хоть сон все никак не приклеивался к Никтошке, а в конечном итоге он все-таки заснул, а наутро, как обычно бывает, уже ничего не помнил.

Знайка, Напильник, шофер Торопыга и охотник Патрон со своим Булькой вернулись на следующий день. От сильного дождя лужа, в которой стоял их автомобиль, разлилась и затопила ему мотор. Пришлось Вруше взять машину на буксир и тащить трактором в Цветоград. С утра распогодилось. Над полями стояло ясное голубое небо. Хотя была уже осень, солнышко пригревало почти совсем по-летнему. Но теплое солнце было не в радость. Печальные малыши, считавшие Никтошку погибшим, почти не разговаривали друг с другом. Больше всех горевал Вруша. Чтобы хоть как-то загладить свою вину, он, вернувшись из Цветограда, тут же вызвался везти домой Знайку и остальных. Вруша уже несколько раз извинялся за вчерашнее, но он чувствовал, что его так не простили.

– Ты уж извиняйся – не извиняйся, а простить я тебя не могу, – так и сказал ему охотник Патрон. – Такую подлость, братец, не прощают. Если бы Никтошка остался в живых – еще туда-сюда. Пошутили – и ладно. Но раз он умер, то виноват ты останешься навсегда.

Остальные и вовсе не захотели с Врушей разговаривать. Ехали молча, погруженные в себя. Никто не смотрел по сторонам, хотя дорога проходила по краю поля, возле леса, и казалось, что одетые в праздничные – желтые, оранжевые и красные – одежды деревья нарядились специально, чтобы порадовать путешественника.

Каково же было их удивление, когда им сказали, что Никтошка уже вернулся! Правда, никто не знал, как ему удалось добраться до Цветограда.

– Никтошка спал и спросить его было нельзя.

Больше всех радовался, конечно, Вруша. Ведь он единственный, можно сказать, подружился с Никтошкой – для всех остальных тот был просто сосед по дому. Доктор Таблеткин никого не пускал в Никтошкину комнату и на радостях шуметь тоже никому не разрешал. Врушу пришлось выгнать во двор, где он взялся помогать по хозяйству. У вруна оказалось столько энергии, что он непонятно зачем переколол все дрова, которые валялись забытые за домом. Дом-то теперь обогревался газовым отоплением. Вруша покрасил забор, починил крышу, стащил огромные кленовые листья в кучу, высотой с двухэтажный дом, вырыл во дворе пруд и, несколько раз сбегав в магазин Декоративной рыбы, напустил в пруд огромных серебряных карасей. При этом Вруша распевал веселую морскую песню, написанную когда-то поэтом Пёрышкиным на музыку художника Мальберта (да-да, Мальберт в свободное от рисования время иногда сочинял музыку, особенно когда душа его пела после прекрасно написанной картины):

– и так далее в том же духе. (Хотя, кажется, Вруша переврал немного слова, да и мелодию тоже, и в оригинале песня звучала по-другому).

А Никтошка лежал в кровати с высокой температурой. Он кашлял и пил антибиотики. Никтошка антибиотики не любил, но Таблеткин сказал, что если через три дня воспаление не пройдет, он ему назначит вырезание гланд, а вырезание Никтошка не любил еще больше. Поэтому он исправно принимал лекарство и еще два раза в день горячие ванны, которые тоже прописал ему доктор. Таблеткин послал Молчалина с Небоськиным отмыть и принести прямо в Никтошкину комнату большую старинную ванну с бронзовыми ногами, валявшуюся у них в сарае. И Никтошке приходилось по целому часу – утром и вечером – отмокать в горячей воде.

Каким-то образом, когда Таблеткин ненадолго отлучился, Вруше удалось все-таки пробраться в комнату, где лежал Никтошка.

– Извини меня, Никтошка, – сказал Вруша. – Я не хотел тебе никакого вреда причинять. Как-то само собой вышло…

– Так, значит, ты никакой не Правдюша? – спросил Никтошка, которому доктор Таблеткин уже все рассказал.

Вруша молча кивнул. Он мысленно проклинал себя за то, что даже сейчас гадкие вралинки так и вертелись у него на языке. Так иногда бывает. Словно в мозгу сидит какой-то вирус, который делает это всё нарочно. В тот самый момент, когда нужно сказать что-то очень важное, в голову лезет всякая ерунда. Когда все вокруг, сосредоточенные и серьезные, решают какую-нибудь очень важную проблему – вдруг, непонятно почему, хочется засмеяться, словно тебя щекочут. А когда требуется говорить одну только правду, почему-то неодолимо тянет соврать. Но Вруша все-таки сдерживался и молчал.

Никтошка тоже молчал.

– Ладно, – прошептал он наконец. – Извиняю.

Вруша подал Никтошке руку, и Никтошка слегка пожал ее.

– Значит, продолжим нашу дружбу? – весело спросил Вруша.

А этот поддельный «Правдюша» раньше никогда не говорил Никтошке, что они друзья. Они, конечно, кормили вместе коров, косили траву, поднимали подъемным краном цыплят, когда нужно было их, только что вылупившихся, перенести из инкубатора в цыплятник. А вечерами болтали да играли в разные настольные игры. Но Никтошка всё время, пока гостил на ферме, думал: а друзья ли мы? Или только приятели? А может быть, товарищи? Или вообще просто знакомые?

А теперь вот, оказывается, они были все-таки друзья. Потому что вот ведь Вруша говорит:

– Так, значит, мы можем продолжить нашу дружбу?

И это очень приятно. Еще никто не называл его вслух другом. Вилка называл. Но это было только мысленно, телепатически. Вруша видел, как озарилось на мгновение Никтошкино лицо. Но тот почему-то вдруг сказал:

– Нет, спасибо. Боюсь, в следующий раз от такой дружбы не выживу.

– Ну, как хочешь, – сказал Вруша, и улыбка сползла с его лица. – Я не навязываюсь.

И они расстались. Больше Вруша песен не напевал и ни с кем не разговаривал, и вообще, сразу же уехал к себе в деревню. Никтошка потом жалел, что отклонил Врушино предложение. Все-таки хоть какой-то друг у него был бы. Но было уже поздно.

– Нельзя же, отказавшись, потом согласиться, правда, Вилка? – спрашивал он своего мысленного друга.

– Конечно нельзя, – соглашался Вилка. – Иначе это просто нелепость какая-то. Да к тому же стыдно.

Что интересно – Вруша вскоре стал совсем другим коротышкой. Кому-то это может показаться удивительным, другим – нет. Но вот как это случилось.

Мы помним, что доктор Таблеткин выписал Вруше таблетки от вранья, которые назывались правдин. Но таблетки эти не помогли бедному коротышке справиться с его недугом. Излечил его ученый Знайка. Это произошло уже весной, когда Вруша и Правдюша приехали в Цветоград за картошкой. Вернее, за семенами картошки, чтобы посадить их у себя на ферме. Раньше картошка была коротышкам неведома, и ее только недавно завез из дальней страны какой-то малыш-путешественник.

– Доктор, – попросил Вруша доктора Таблеткина, – выпиши мне, пожалуйста, побольше этого правдина. А то раньше мне одной таблетки на несколько дней хватало, а сейчас два раза в день приходится принимать.

– Значит, у тебя зависимость, голубчик.

– Да нет, совсем нет. Просто как приму таблеточку – мне сразу хорошо становится, и я чувствую, что я уже не врун. И так на душе делается приятно… А потом через некоторое время чувствую, что уже я снова врун. И на душе словно кошки скребут. Приходится чаще принимать.

– Это и есть зависимость. Зависишь ты от таблеток.

– Так что же делать? У тебя, что ли, таблеток больше нет?

– Не годится все время на таблетках сидеть, – вмешался Знайка. – Этак ты совсем перестанешь быть коротышкой. Станешь психом каким-то. Ну-ка, дайте мне подумать…

– Что же тут думать? – перебил Таблеткин. – Медицина в таком случае говорит, что надо увеличить дозу. Я тебе приготовлю такие таблетки, которых тебе на два дня будет хватать.

– А что если он и к ним привыкнет и снова станет их по два раза в день есть?

– Ну… тогда на уколы перейдем.

– На уколы? – ужаснулся Вруша.

– Да ты не пугайся! Многие коротышки боятся уколов, но если к ним привыкнуть – ничего страшного в этом нет.

– Не хочу никаких уколов, – прошептал Вруша, побледнев.

«Надо бы ему имя сменить, – подумал Знайка, глядя на несчастного близнеца. – Только вот на что?»

– Я брата твоего научу тебе уколы ставить. Это только поначалу больно, а потом привыкаешь – даже чувствовать не будешь. Раз – и укололся, словно комарик укусил.

– Комарик?…

– Вот что, – сказал наконец Знайка. – Не нужны никакие уколы, и таблетки тоже не нужны. С сегодняшнего дня ты больше не будешь врать.

– Как это? – рассмеялся Вруша. Ему вдруг стало очень весело, и он даже снова порозовел. – Быть такого не может, чтоб я не врал – или я не Вруша!

– С этого дня ты не Вруша. Ты… Матрос.

– Кто?

– Тебя теперь зовут Матрос. Понял?

– Пп… понял. Только почему Матрос?

– Как почему? Иди – полюбуйся на себя в зеркало!

Вруша подошел к зеркалу, висевшему в прихожей. И правда, он был похож на матроса. Брюки-клёш, тельняшка, бескозырка на голове, а на руке наколка – якорь и круглая надпись вокруг: «Муууууууууу».

– И брата твоего придется переименовать. Это всё потому ты врал, что тебя Врушей звали. Конечно! Брат – Правдюша, он говорит всегда правду, что же тебе остается? Ведь вы и так близнецы, нельзя же вам еще и называться одинаково! А раз ты назывался наоборот, то и делал, как назывался. Он всегда правду – ты всегда ложь. Теперь ты будешь Матрос.

– А брат как же? Так и останется Правдюшей?

– Нет. Брата тоже переименуем. Нечего ему тебя своей правдой смущать.

– Как же его назвать? – спросил Таблеткин.

– Назовем его Пионер.

– А что это такое – Пионер?

– Пионер? Да вот, читал я как-то в одной книжке, что есть такая страна, где живут пионеры. Кто они такие – я не совсем понял, в книжке об этом не говорилось. Там было только написано, что все они хорошие и всегда поступают хорошо. Ведь твой брат хорошо поступает?

– Ну еще бы. Лучше некуда. Это я все время вру, он-то всегда одну правду режет – всем пример!

– Ну вот и хорошо. Пусть твой брат вместо Правдюши будет Пионером.

– Матрос и Пионер, – сказал доктор. – А неплохо звучит!

– Да, неплохо, – согласился музыкант Рояль, разучивавший в это время на флейте какой-то марш. – Матрос и Пионер, Матрос и Пионер, Пионер и Матрос. Даже немного музыкально.

– И что же… я теперь и без таблеток врать никогда не буду?

– Конечно! Посуди сам: другие коротышки, кого не зовут Вруша – разве врут?

– Кажется, нет.

– Ну вот видишь! Разве Матрос может все время врать?

– Ну… иногда каждый из нас может слегка приврать, – заметил доктор Таблеткин.

– Это понятно! Иногда, как наш бывший Вруша выражается, закинуть вралинку – каждый может. Но с тех пор, как он стал Матросом, а его брат – Пионером, постоянная потребность к вранью у него исчезла. Ведь правда, Матрос?

– Что??

При слове «правда» бывший Вруша так и подскочил на стуле. В голове его всегда рождался целый рой вралинок, стоило кому-нибудь потребовать от него правду.

– Скажи нам по-честному. Тебе врать хочется?

– По-честному? – удивился новоявленный Матрос.

– Ну конечно, по-честному. Теперь-то ты не обязан врать, потому что тебя уже так не зовут.

Вруша-Матрос немного подумал.

– А знаете что? Не хочется. По-честному!

Знайкин метод подействовал. Это было просто чудо какое-то! Вруша перестал врать. Правдюша, правда, слегка поупрямился, прежде чем согласился переименоваться в Пионера. Но когда доктор Таблеткин обвинил его в наплевательском отношении к брату, застыдился и перечить не стал. И с тех пор Вруша больше не врал. И вралинок не подпускал.

Брат его, став Пионером, тоже изменился.

– А что, очень даже неплохо быть Пионером, – повторял он. – Очень неплохо.

Отпала надобность говорить всегда «одну только правду и ничего, кроме правды», и временами бывший Правдюша даже что-нибудь присочинял. От перемены имени у него развилось чувство юмора, и он стал над всеми подшучивать и прикалываться. Только коротышкам трудно было произносить это длинное слово Пионер, и они вскоре стали звать Правдюшу просто Пионом.

Но всё это случилось только следующей весной, а теперь на дворе стоял сентябрь. Правда, после нескольких дней проливного дождя и ледянющего ветра, от которых многие малыши чуть не схватили воспаление легких, снова вернулось бабье лето. Скоро температура у Никтошки спала, но Таблеткин пока не разрешал ему выходить на улицу. По правде сказать, Никтошка и сам не хотел. Ему было хорошо дома. С ужасом вспоминал Никтошка, как брел целыми неделями в одиночестве по полям и лесам, как мок от дождя и дрожал от ветра, как чуть не утонул в ледяной реке. Так хорошо было дома, и не верилось, что он решится когда-нибудь снова выйти на улицу, а уж тем более пойти за город, в лес.

Едва доктор разрешил читать, Никтошка прямо-таки набросился на книги. Как же он по ним изголодался! В небольшой комнате светло и уютно. На полу бегония – ее давно не подрезали, и один вылезший выше всех лист закрыл пол-окна. Но в комнате все равно светло. Светло и тихо. Стукают маятником часы. Окна закрыты, со двора слабо доносятся крики коротышек и удары мяча. Никтошка нежится в мягкой постели и глотает книги – одну за другой. Сказки, рассказы, приключения и снова сказки. Шофер Торопыга принес и положил ему под кровать две большие стопки. Когда устает читать – рассматривает картинки. Еще давно, до Знайки даже, в Цветограде установили закон: книгу разрешается печатать только в том случае, если хотя бы через каждые пять страниц в ней встречается большая картинка. А когда глаза начинали болеть и слезиться, Никтошка выползал из-под одеяла и подходил к окну. Опершись локтями о подоконник, он стоял в своей желтой пижаме в коричневый горошек и смотрел на улицу.

За окном светило солнышко. Под большой сиреневой сыроежкой загорала незнакомая малышка в розовом купальнике, расстелив себе на травке мягкий ясеневый лист. Это недавняя буря занесла в Цветоград листья из соседнего леса, и они лежали на улицах, словно огромные цветные скатерти. Если Таблеткин входил в комнату – сейчас же Никтошку от окна отгонял: не понятно разве, что из щелей дует – хочешь осложнение и воспаление легких схватить? Но Таблеткин был обычно занят и появлялся редко. Потихоньку от доктора Никтошка приоткрывал окно и вдыхал влажный, пахнущий грибами воздух бабьего лета.

– А знаешь, Вилка, я что подумал? – сказал как-то Никтошка своему мысленному другу. – Нет друзей – ну и нет. Не стоит этим грузиться. Тем более, что они ведь все-таки у меня иногда появляются. Ненадолго. И к тому же у меня есть ты…

– Правильно, а у тебя есть я! – обрадовался Вилка. – Чего грузиться-то? Надо радоваться жизни! Вон погода какая!

– Эх, Вилка! Ты лучше всех меня в жизни понимаешь. А друзья у меня появляются иногда даже во сне.

– Во сне?

– Ну да.

И Никтошка рассказал своему мысленному другу о всех своих похождениях в подводном царстве. Ведь Вилка вместе с ним там не был, потому что это было во сне. А во сне, как мы помним, Вилка никогда не появлялся. Он слушал очень внимательно, а потом сказал:

– Я от всей души полюбил подводное царство. Как будто сам там побывал. А особенно я влюбился в русалок-сестер.

– А в какую из них? – полюбопытствовал Никтошка.

– В обеих.

«Опять сам с собой разговаривает, – покачал головой Таблеткин, проходя мимо Никтошкиной двери. – Надо бы ему успокоин поколоть». Но, к счастью, тут же забыл об этом, потому что в плане простуды бабье лето – самое коварное время, и Таблеткин просто с ног сбился, следя, как бы не разыгралась в Цветограде эпидемия гриппа.

А другим малышам было интересно – где же все-таки столько месяцев пропадал Никтошка? Но Таблеткин вначале никого к нему не пускал. А когда стал пускать, Никтошка притворялся, будто к нему еще не вернулся голос. Почему он так делал – Никтошка и сам не знал. Но только он всё показывал себе на рот и мотал головой – дескать, ничего не могу поделать, голоса нет. А через несколько дней начались события, которые взбудоражили весь Цветоград, и о Никтошке забыли. Так-то никто из коротышек с Колокольчиковой улицы и не понял, что он вместе с ними на воздушном шаре летал. Одни подумали, что это Никтошка тогда в бреду написал на бумажке, будто бы он в мешке с песком сидел, другие про это просто забыли.

В переулке Ромашек, в собственном домике, жила малышка по имени Барвинка. У Барвинки были большие черные глаза. Сама она была маленькая и худенькая и носила всегда короткую стрижку, потертые джинсы и какую-нибудь невзрачную футболку, которая ей совсем не шла. С виду она была совсем незаметной. Но у Барвинки был такой пронзительно-громкий голос и такое неутомимое стремление во все встревать, всех в чем-нибудь уличать, всем что-нибудь доказывать и опровергать любое общепринятое мнение, – что не заметить ее было невозможно.

Барвинка ненавидела любую несправедливость. Она ходила по городу и своими большими черными глазами искала ее. В таком прекрасном сказочном месте, как Цветоград, трудно найти несправедливость, но если как следует постараться, то в конце концов найдешь. Отыскав несправедливость, Барвинка беспощадно с ней боролась до полной победы.

Барвинка любила всех раздражать. Но, в отличие от Пустомели, который морочил цветоградцам голову всякими пустыми нелепицами, Барвинка сбивала их с толку своими справедливыми идеями. Например, один раз она услышала, как доктор Таблеткин сказал слесарю Напильнику:

– Придется, тебе, видно, Напильник, касторку на ночь прописать и сделать пару укольчиков. А то что-то ты сегодня слишком медленно работаешь. Меня больные ждут!

Доктору Таблеткину нужно было выезжать на вызов, а машина как раз сломалась. Напильник тем временем что-то неспешно ковырял в моторе. Он выглядел усталым и невыспавшимся и делал всё как-то медленно. Все уже привыкли к угрозам Таблеткина и не воспринимали их всерьез. Но Барвинка, как раз проходившая по улице мимо того места, где застрял автомобиль, остановилась и своим звонким голосом, так, что услышали и другие прохожие, произнесла:

– Вы, доктор Таблеткин, и правда считаете, что работающего коротышку нужно подгонять угрозами отравить его организм касторовым маслом и инъекцией ненужных медикаментов?

Таблеткин, который совсем не был готов к такому вопросу, застыл на месте и заморгал глазами.

– Почему бы вам вместо шприца и касторки не иметь при себе кнут? Тогда он, – Барвинка кивнула на слесаря, – двигался бы куда живее!

И, не дав Таблеткину сказать слова в ответ, она подняла голову и гордо прошла мимо.

Пустомеля, как известно, обижал малышек направо и налево. Смеялся над ними, говорил обидные слова, дергал за косы, а мог даже и подтолкнуть малышку, если она зазевалась на краю лужи – так что та, потеряв равновесие, падала прямо в грязь. Как-то раз, когда он еще не был знаком с Барвинкой, Пустомеля повстречал ее на улице. Барвинка шла по тротуару ему навстречу, совершенно не обращая внимания на Пустомелю. А ведь его яркие галстук и шляпу всегда видно издалека. Да и вообще, Пустомеля привык, что малышки, завидев его, бросаются врассыпную и стремятся забиться куда-нибудь подальше. Барвинка смотрела поверх Пустомелиной головы на белые облака. Тротуар был узкий, и Барвинка чуть не натолкнулась на Пустомелю. Ростом она была ему всего по плечо. Пустомеле пришлось остановиться.

– Разве не видишь, что я иду? – спросил он, слегка опешивший от такой наглости.

– Простите, кто это я? – поинтересовалась Барвинка, остановившись в одном шаге от Пустомели и оглядев его с ног до головы спокойным холодным взглядом.

– Ах ты, малявка! – рассердился Пустомеля и замахнулся кулаком, собираясь треснуть эту нахальную малышку прямо по голове.

Барвинка не двинулась с места, и даже выражение ее лица не изменилось. Только огромные черные глаза немного сузились.

– Ударь, попробуй, – сказала она, глядя ему в зрачки так, что Пустомеле пришлось отвести взгляд.

– Подумаешь, – проворчал он, но все-таки отошел в сторону, давая Барвинке дорогу.

– А вот вы подумайте, – ответила она. – Вы и правда считаете, что можно ударить живого коротышку по лицу только за то, что он не уступил вам дорогу?

Пустомеля открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но не смог ничего придумать. – Тогда я бы вам посоветовала найти железную палку и всегда носить ее с собой. А как встретится вам прохожий – бейте его палкой по лицу наотмашь. Тогда дорога для вас всегда будет свободна.Сказав это, Барвинка отвернулась от Пустомели и прошла мимо. А Пустомеля так и стоял, не сдвинувшись с места, глядя ей вслед. Он даже забыл закрыть рот.

Прошло несколько дней после того, как Никтошка вернулся в Цветоград. Тот самый Никтошка из книги «Приключения Никтошки», который долго везде блуждал, а потом наконец вернулся домой. Барвинка, разумеется, о Никтошке не имела никакого понятия. Было раннее утро, а Барвинка любила вставать ни свет ни заря. Полив маленький садик, в котором она выращивала смородину и малину, Барвинка нацепила свои потертые джинсы и мятую невзрачную футболку и вышла на улицу.

Она медленно шла по бульвару Гладиолусов, вдоль которого росли эти высокие благородные цветы, и задумчиво постукивала кулачком по их толстым, словно фонарный столб, стеблям. Несмотря на то, что была уже осень, еще не все гладиолусы отцвели. Главный садовник Цветограда Букашка поддерживал в городе цветение почти до самой зимы. После недавней грозы повсюду лежали красные, оранжевые и желтые одеяла кленовых листьев, занесенные ветром из соседнего леса. Барвинка о чем-то задумалась и медленно шла по этим одеялам, переступая с одного на другое.

Бульвар был пуст, коротышки еще не проснулись. Только далеко впереди кто-то шел Барвинке навстречу. Это был охотник Патрон. На поводке он вел своего бультерьера Бульку, а через плечо у него висело охотничье ружье. Булька вырвался и с веселым лаем кинулся лизать Барвинке лицо.

– Куда направляешься? – спросила Барвинка Патрона.

Они с Патроном были на «ты». Барвинка часто встречала охотника где-нибудь в парке или в поле и играла с Булькой. Она вообще любила животных и всегда помогала им. В столовой у нее стоял террариум с дождевыми червями – Барвинка отбила их в один дождливый день у хулиганов Бычка и Кнутика, таскавших червей за хвост. В спальне жили две гусеницы, которых Барвинка любила гладить и подкладывала себе под голову вместо подушек. В гостиной стояла клетка с ручной стрекозой. Барвинка иногда выпускала ее полетать по дому.

Кроме этих относительно мелких существ (стрекоза для коротышек примерно как для нас – птица-альбатрос) у Барвинки в доме жили еще четыре кошки. Каждое утро она выставляла у крыльца таз сметаны и целое огромное корыто молока. Кошки и коты сбегались чуть ли не со всего Цветограда. Нередко они затевали спор и орали друг на друга, раскрыв пасти. Жители соседних домов жаловались, что их так рано будят по утрам. Но больше всего соседей раздражало то, что это кормление мешало мусорной машине заезжать в переулок Ромашек, потому что коты ведь для коротышек размером с тигра, а попробуйте представить себе стадо из пятидесяти тигров на своей улице! Так что мусорщики, бывало, по нескольку дней игнорировали переулок, и он оказывался завален мусором.

– Куда направляетесь? – спросила Барвинка, целуя Бульку в его широкую, добродушную морду.

– Да вот, на охоту идем, – ответил Патрон. – Малыши пристали – давно, говорят, мяса не ели, принеси чего-нибудь. Вот и пришлось рано встать и идти в лес.

– А на кого будете охотиться? – поинтересовалась Барвинка. Она никогда не была на охоте и с трудом представляла себе, что это такое.

– На кого получится, – ответил Патрон. – Может, на уток или на зайца. А если повезет – и лося застрелю, тогда малышам на два месяца мяса хватит. У нас Напильник с Молотком недавно закончили строить большой холодильник во дворе. Он размером почти с наш дом, только весь находится под землей. Туда как раз целый лось влезет. Правда, придется всех в лес звать, чтобы помогли дотащить – одному не справиться.

У Барвинки было сильно развито воображение. Она вообще была очень впечатлительная. Если ей что-нибудь рассказывали, она моментально представляла это себе во всех самых мелких деталях и подробностях. Барвинка тотчас увидела перед глазами эту картину: коротышки тащат по улицам несчастного лося с печально вытянутой мордой и длинными рогами. Ноги бедного животного волочатся по пыльному тротуару, рога цепляются за фонарные столбы. А потом его запихивают под землю, в мрачный холодильник.

Барвинке стало нехорошо. Несмотря на свежий утренний ветерок, она почувствовала, что ей жарко. Малышка вытерла футболкой мокрый лоб.

– А как же… как же вы его по улицам несете? – заикаясь, спросила она.

– Ведь он будет рогами… копытами… за дома задевать.

– Что ты! – рассмеялся Патрон. – Кто ж целиком тащит? Мы его по кусочкам. Сначала…

Но Барвинка уже не слушала. У нее закружилась голова. Нет, Барвинка тоже, конечно же, ела мясо. Сама-то она готовить не любила и всегда питалась в столовой на углу бульвара Кактусов и улицы Росянок. На обед там давали куриные котлеты или говяжий гуляш, или свиную отбивную. Но Барвинка никогда не задумывалась, из чего, или, вернее, из кого всё это приготовлено. Теперь она вспомнила всё, что ела в столовой, и живо представила себе этих несчастных животных!

Барвинке стало очень нехорошо. Ее затошнило. Она давно уже не слушала Патрона, увлеченно рассказывавшего про охоту. До ее сознания долетали только отдельные фразы: «Утку застрелить непросто, надо хорошо целиться». «Кабан очень сильный. В него и двадцать пуль всадишь – он устоит». Барвинка опустилась на корточки.

– Барвинка, что с тобой? – испугался Патрон. Он присел рядом с ней. Булька, увидев, что Барвинке плохо, пытался помочь, облизывая своим мокрым языком ей лицо.

У Барвинки сильно стучало сердце и звенело в ушах. Сквозь этот звон до нее доносились слова Патрона:

– Ты, наверно, с утра не поела… я тоже если вовремя не поем… Барвинка уткнула голову в колени.

– Надо срочно позвать Таблеткина. Беги, Булька! – закричал охотник.

– Хорошо, что у меня с собой бутерброд с колбасой. Вот, держи. – И Патрон вытащил из рюкзака бутерброд. – Ветчина свежая, только вчера сделанная. Свиная.

У Барвинки потемнело в глазах, и что было дальше – она не помнила. Очнулась она от обморока в гостиной дома на Колокольчиковой улице, куда охотник Патрон принес Барвинку на руках.

– Это нервное, – сказал доктор Таблеткин, дав малышке понюхать нашатырного спирта.

С тех пор Барвинка мяса в рот не брала. Она теперь даже запах вареного или жареного мяса не выносила. Барвинка не могла больше есть в столовой на улице Росянок, потому что там пахло мясом. Пришлось ей научиться самой себе готовить. Как-то раз к ней зашла Кнопочка и застала Барвинку за этим занятием. (Имя Кнопочка очень распространено в Цветограде, и это была не та Кнопочка, с которой дружил Пустомеля, а другая, ее тезка). Кнопочка застала Барвинку за жарением яичницы.

– Первый раз вижу тебя занятой приготовлением пищи! – удивилась Кнопочка. – С каких это пор ты готовишь?

– Да вот… решила не ходить больше в столовую.

– Ну и правильно. Как можно есть эту гадость? Они даже курицу как следует запечь не умеют!

Подруга так глянула на Кнопочку, что та испугалась.

– Курицу?! – грозно переспросила Барвинка.

– Ну да, ку-… рицу…

Кнопочка присела на краешек стула. Кухня у Барвинки выглядела неважно. Шкафчики – все в пятнах пригоревшего жира. Плита давно не чищена. Окно закоптелое. На посуде какой-то странный налет…

– Хочешь, я помогу тебе тут убрать? – предложила Кнопочка, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Нет, – ответила Барвинка. – Мне сейчас не до того.

Кнопочка помолчала. Она почувствовала, что подруга не в духе.

– Скажи… задумчиво произнесла Барвинка. – Ты когда последний раз курицу ела?

– Я?… курицу?

– Да.

– Кажется… кажется, в прошлую пятницу. Или нет, в четверг вечером. У Мошки на дне рожденья.

– В пятницу… а как ты думаешь, что эта курица делала до пятницы?

– До пятницы? – испуганно переспросила Кнопочка. Ей вдруг показалось, что Барвинка сошла с ума.

– Да, до пятницы. Что она делала в четверг, в среду, во вторник? Яичница у Барвинки стала пригорать, но она не обращала на это внимание.

– Я не знаю, – пролепетала Кнопочка. Она опасливо взглянула на Барвинку и приподнялась со стула. – Пожалуй, я пойду, мне пора…

– Сиди! – приказала Барвинка.

Кнопочка послушно уселась обратно на стул.

– Я тебе скажу, что делала эта курица. Которую ты съела.

Кнопочка молча ждала.

– Она жила.

– Жила?

– Да, жила, ясно тебе?

– Но… Мошка ее купила в среду, и, когда служба доставки ее привезла… она была уже… была уже… мертвая.

– Мертвая, – передразнила Барвинка. – Какая разница, что она была в среду мертвая?

– Я не знаю, – жалобно проговорила Кнопочка. Она теперь не сомневалась, что Барвинка сумасшедшая, только очень боялась, чтобы та на нее как-нибудь не напала.

От жарящейся яичницы тем временем повалил удушливый коричневый дым. Окно, выходящее в сад, было закрыто. Кнопочка и Барвинка стали кашлять. Барвинка как будто очнулась. Она схватила сковородку, кинула ее в раковину и открыла воду. От сковородки повалил пар. Кнопочка бросилась к окну и отворила его.

– Фу, – сказала она, отдышавшись, и посмотрела на Барвинку. Кажется, теперь Барвинка выглядела вполне нормальной.

– Тут так было душно, – с облегчением сказала Кнопочка. – Тебе нужно чаще проветривать и побольше бывать на свежем воздухе.

– Кнопочка! Не морочь мне голову! Курица была живая, бегала по травке, клевала зернышки и радовалась жизни. Вы ее убили, а потом съели. Это отвратительно! Я так больше жить не хочу!

– Что ты, – Кнопочка всплеснула руками, – я никого не убивала!

– Не ты, так другие убили, но ведь ты ела, ела!

– Ела? Да, ты права, ела…

Кнопочка задумалась. Она снова опустилась на стул и наморщила лобик, словно что-то усиленно соображая. Барвинка стояла в углу, скрестив руки, и не мешала ей.

– Да, ты права, – сказала наконец Кнопочка. – Я ее ела. Ела эту мертвую курицу. Боже мой, как это отвратительно!

– Конечно отвратительно! Гадко и безобразно! У курицы, наверное, были дети. Они любили ее…

– О, пожалуйста, – зарыдала Кнопочка. – Я больше не могу, перестань! Я больше… – плакала она, – больше… ни… никогда… не буду… есть куриц!

Так в Цветограде появились первые вегетарианцы – Барвинка и Кнопочка. Тогда они еще не знали, что они называются вегетарианцы. Кнопочка и Барвинка решили убеждать других малышек и малышей перестать есть мясо. Чтобы больше не убивать животных.

– Давай каждая из нас пойдет и станет рассказывать другим, как это плохо – есть мясо, – предложила Барвинка.

– Для этого нам нужно основать общество, – сказала Кнопочка.

– Общество?

– Ну да. В него будем принимать тех, кто уже перестал есть мясо. А тех, кто еще не перестал, а только собирается перестать, будем принимать стажёрами.

– А кто такие стажёры?

– Стажёры – это те, кто еще пока только учится.

– Правильно, будем учить коротышек, как можно обойтись без мяса.

– А как можно? – спросила Кнопочка.

– Знаешь, я пока и сама не знаю.

– А ты давно уже мясо не ешь?

– Уже три дня.

– Три дня?

Кнопочка задумалась. От залитой водой сковородки все еще пахло подгорелой яичницей. Кнопочка еще сегодня не завтракала. Она вдруг почувствовала, что проголодалась.

– Слушай, у тебя нет чего-нибудь пожевать? – спросила она. – Сделай мне какой-нибудь бутерброд с колбасой или, там, с сыром…

– Ты что, с ума сошла? С какой еще колбасой?

– С какой-нибудь. Лучше с копченой…

– Ты что, не понимаешь, что колбасу делают из убитых зверей?

– Ой, точно… я и забыла.

– Я тебе могу салат сделать. Из огурца и помидора.

– Ну давай, – вяло согласилась Кнопочка.

Барвинка стала готовить салат, но Кнопочка предложила сделать это самой. Она не могла смотреть, как Барвинка кромсает помидорный кружок.

– Нужно тоненько нарезать, аккуратно, чтобы сок не выливался – понятно? А то потом есть будет невкусно, – показывала Кнопочка. Поев салата, они сели пить чай с печеньем.

– Знаешь что? – сказала Кнопочка.

– Что?

– Надо вначале узнать. Может, и нельзя совсем без мяса.

– Как это нельзя?

– Может, если долго не есть мяса, то умрешь. Барвинка задумалась.

– Ты права, – сказала наконец она. – Это я, дура, не подумала. Прежде чем начинать убеждать коротышек и общество открывать, нужно вначале узнать. Может, это и не возможно вовсе.

– Да. Тигры, например, едят одно мясо. Если их помидорами кормить, они сдохнут.

– Правда. И кошки тоже сдохнут. Они хоть и молоко пьют, а без мышей или птичек жить не могут.

– Но мы-то много всего разного едим, может быть, мы и можем…

– Придумала! Пошли к Таблеткину, он нам точно скажет, он ведь врач.

– Пошли!

И подруги поспешили на Колокольчиковую улицу. Пока они шли, Кнопочка стала представлять себе мир без мяса. Можно будет есть больше овощей и фруктов. Всякие там каши – самые разнообразные. Гречневая, пшённая, перловая… картошка, макароны, рис. Подумаешь – мясо! Да есть молоко, творог, йогурты, вареники, пельмени… Тут Кнопочкины мысли запнулись.

«Черт, – подумала она, – в пельменях мясо. Так и ошибиться можно. Надо список написать – что можно есть, а чего нельзя».

В это время они проходили мимо шашлычной, из которой так аппетитно пахло жарящейся бараниной, что у Кнопочки потекли слюнки. Она так и не наелась салатом, которым накормила ее Барвинка. Кнопочка машинально схватила подругу за руку, показывая на шашлычную.

– Ты права, мы добьемся того, что всех их закроют! – уверенно сказала Барвинка.

Они пошли дальше, мимо площади Путешественников, где недавно установили памятник воздушному шару. На мраморном пьедестале стояла бронзовая корзина, в которой сидели статуи коротышек. Рядом с корзиной возвышался огромный Знайка, держащий в руках стеклянный воздушный шар, опутанный бронзовой сетью. Сеть была привязана к углам корзины. Шар и корзина были как настоящие, и коротышки в корзине – словно живые. Только Знайка получился раз в десять выше, чем все остальные, но так и было задумано скульптором Зубилой, которая этот памятник создала.

«Шар подняла сила ума», – гласила надпись на мраморном пьедестале.

Коротышкам очень нравился памятник, а особенно удобно в нем было обедать, потому что в обеденное время в кафе на площади Путешественников не хватало столиков. А в бронзовой корзине места было полно, да еще и громадный шар в жару защищал от солнца, а в плохую погоду от дождя. Вот и сейчас – кроме пятнадцати бронзовых коротышек, в корзине сидело еще тридцать или сорок живых малышек и малышей.

Коротышки любили эту площадь еще и потому, что на ней, кроме кафе и ресторанов были установлены разные качели, качалки, карусель с лошадками, другая карусель с лодочками и небольшое чёртово колесо. Вкусно пообедав, можно было сесть на качели или на одну из каруселей и «получить огромное удовольствие», – как гласила огромная рекламная надпись над аттракционами.

«Потом еще пирожные разные, мороженое, конфеты, – думала Кнопочка, глядя на карусели и на кружащихся коротышек. – Шоколад, зефир, пастила. Козьи наки. Да мало ли? Столько разной еды существует на свете – до отвала можно наесться и без того, чтоб кого-то убивать».

А Барвинка ни о чем не думала. Яичница сгорела, и она так толком и не позавтракала. Третий день подряд Барвинка ела салат и третий день подряд не наедалась. Голод уже притупился, но и сама Барвинка словно отупела.

Самой Барвинке было не под силу что-нибудь организовать. Зато у нее был талант идейного вдохновителя. Она могла кого хочешь вдохновить своей идеей. А действовать в нужную минуту умела ее подруга Кнопочка. По собственной инициативе она редко что-нибудь предпринимала, но когда нужно было, Барвинка всегда могла на нее нажать – и Кнопочка действовала безотказно.

– Слушай, Таблеткин, – сказала Кнопочка, едва они переступили порог дома на Колокольчиковой улице. – Может коротышка одними овощами и фруктами питаться?

– Овощами и фруктами?

– Да, овощами и фруктами, – сказала Барвинка.

Доктор Таблеткин сдвинул на нос свое пенсне и посмотрел на обеих малышек.

– Вы интересуетесь правильным питанием? Малышки переглянулись.

– Коротышке прежде всего нужен крахмал. Потом жиры и углеводы. Витамины, белки, минералы.

– Белки и минералы? – растерянно переспросила Кнопочка. – А что это такое?

Таблеткин был очень рад, что малышки заинтересовались питанием.

– Пойдемте в гостиную, я вам все объясню, – сказал он. – Питание, голубушки, – это целая наука. Десятки ученых посвятили свою жизнь изучению проблемы правильного питания.

– А что, есть такая проблема?

– Еще как есть!

В гостиной Таблеткин подошел к висевшей на стене доске, на которой коротышки писали, рисовали и вешали объявления. Таблеткин стер тряпкой все, что там было написано, и выбросил в мусорное ведро объявления. Потом взял мел и принялся рисовать.

– Это так называемая пирамида питания, – сказал он, нарисовав большой треугольник. – Открыл ее знаменитый малыш по имени… черт, забыл – но не важно. Пирамида питания позволяет нам понять, какие вещества коротышкам нужно употреблять больше, а какие – меньше, и в каких продуктах эти вещества есть.

Барвинка и Кнопочка сели на стулья и стали слушать Таблеткина. Вскоре к ним присоединились малыши, которые жили в этом доме: Знайка, повар Кастрюля, Авоськин с Небоськиным и другие.

– У пирамиды четыре этажа, – рассказывал Таблеткин. – На первом этаже находятся продукты, содержащие так называемые «длинные углеводы». Эти продукты мы должны употреблять больше всего. Их нужно есть каждый раз, когда мы принимаем пищу. К ним относятся хлеб, макароны, каши. Второй этаж пирамиды включает продукты, содержащие белки…

По правде сказать, Барвинка ничего не понимала в этих белках и углеводах. Она в растерянности смотрела на Кнопочку, которая с интересом следила за доктором. Таблеткин все говорил и говорил, а художник Мальберт помогал ему и цветными мелками изображал на доске разные съестные вещи. Уже вся доска была изрисована жареными частями куриц, картофельным пюре с подливой, тарелками с рисом и макаронами, пиццей, салатами, хлебом, овощами и фруктами и разнообразными сладостями. Возле каждого блюда Таблеткин чертил химические формулы веществ, из которых оно состоит.

Закончил он свою лекцию словами: «Надеюсь, теперь вы поняли, как важно для коротышки правильно питаться?»

Барвинка, которая чуть было не уснула, встрепенулась и подошла к Кнопочке:

– Ну давай! Ты в этом больше понимаешь, чем я. Спроси его!

– О чем?

– Ну как о чем? Мы сюда, вообще, зачем пришли? Чтобы про какие-то пирамиды слушать?

– Ах да, – вспомнила Кнопочка. Она подошла к Таблеткину.

– Доктор, – сказала она. – Ваша лекция нам очень понравилась. Это всё крайне интересно. Но не могли бы вы ответить на один простой вопрос? Можно ли коротышке обойтись совсем без мяса?

– Обойтись без мяса? – переспросил Таблеткин.

– Да, без мяса. Например, есть картошку, кашу, сыр, овощи…

– А для чего это нужно? – удивился Таблеткин. – Чем разнообразнее диета каждого коротышки, тем это лучше для его здоровья. Зачем же намеренно лишать себя каких-нибудь продуктов? Ну, я понимаю, если кто-то не любит редьку или свёклу. Можно, конечно, его и заставить есть свёклу… – Таблеткин улыбнулся. – Но если не заставлять, то свёклу можно заменить другими овощами. Например, репкой. А вместо редьки есть редиску, а уж кто совсем не любит редиску, может есть хрен…

– Фу, какая гадость! Бе! – сказал Небоськин.

– А можно чем-нибудь заменить мясо? – настаивала Кнопочка. – Ну вот, например, если сделать такой опыт и попробовать прожить без мяса целый год. Предположим, что коротышка попадет на необитаемый остров, где не водятся никакие животные?

Таблеткин задумался. Он подошел к доске и стал на ней чертить разные формулы и писать названия химических веществ.

– А почему бы и нет? – сказал он наконец. – Не вижу серьезных препятствий. Нужно только следить, чтобы организм получал достаточное количество белков и жиров. Пить побольше молока, есть творог, сыр, яйца, кушать хлеб с маслом. Можно есть грибы. Особенно полезны орехи и еще фасоль…

– А это не вредно для здоровья – не есть мясо? – осторожно спросила Кнопочка.

– Нет, не думаю. Мясо вполне можно заменить.

– Ура! – сказала Барвинка. – Теперь можно открывать общество.

– Какое общество? – удивился Знайка.

– Никакое. Пока это секрет. Скоро вы сами обо всем узнаете.

– Все же я не вижу причин, по которым нужно отказываться от мяса, – сказал доктор Таблеткин. – В нем очень много самых разных питательных веществ.

– Причина очень простая, – сказала Барвинка вполголоса. – Некоторые не хотят убивать животных.

И, взяв подругу под руку, она поспешила домой.

– Всё, теперь пора открывать общество, – схватила Кнопочку за рукав нетерпеливая Барвинка, едва они вышли на бульвар Васильков.

– Как же мы его назовем?

– Да неважно, как назовем. Потом придумаем. Самое главное сейчас на свою сторону хоть немного коротышек привлечь.

– Ладно, давай привлекать.

– Только с кого начнем?

– Что-то дождь начинается, – заметила Кнопочка, доставая из сумки яркий салатовый зонтик.

У Барвинки тоже был зонт, но он никак не раскрывался. А настроение у нее сегодня было такое, что она с размаху засунула его в бронзовую урну возле старинных ворот парка Кувшинок. Кнопочка достала из сумочки еще один зонт – розовый в белый горошек и протянула подруге.

– Запасливая какая, – порадовалась Барвинка.

Они пошли под зонтами мимо длинного забора парка.

– Давай начнем с Кастрюли-повара! – предложила Кнопочка. – Он всех кормит и за еду отвечает. К тому же он добрый. Если Кастрюля станет вегетарианцем, он изо всех сил будет вегетарианскую пищу распространять – я уверена.

– Давай, – согласилась Барвинка.

Кастрюля был шеф-поваром одного из самых любимых коротышками ресторанов в Цветограде. Этот ресторан назывался «Патиссон».

«Патиссон» находился в самом центре, возле площади Свободы.

Погода портилась. Поднявшийся ветер нагнал откуда-то серых туч, и зарядил противный мелкий дождь, который – ясно было – собирается моросить целый день. Кастрюлю дождь приводил в уныние. Он грустно сидел у окна своего ресторана. Прижавшись носом к широкому стеклу, выходящему на проспект Пионов, Кастрюля смотрел на дождь. Ему даже есть не хотелось.

– Привет, Кастрюля, – поздоровались малышки.

Они отряхнули от воды свои цветные зонтики и поставили их в ведерко у входа.

– Привет, – печально ответил повар.

– Что, грустно?

– Не весело. Не люблю я дождь.

– Ну, дождь – это ерунда. А вот некоторым сейчас намного грустнее, чем тебе.

– Это кому же, интересно? Напильнику, что ли?

– При чем тут Напильник?

– Ну как… может, у него механизм какой от дождя заржавел…

– Да какой еще механизм? Я тебе про несчастных животных толкую, – сказала Кнопочка.

– А что животным плохо? Сидят себе в своих норах. Они дождя не боятся.

– Да при чем тут дождь? – рассердилась Кнопочка.

– Подожди, – остановила ее Барвинка. – Хватит морочить ему голову.

– Кастрюля! – донеслось из кухни. – Котлеты жарить?

– Не надо пока! Посетителей совсем нет. Хотя нет, погоди! Будете котлетки? Свиные, горяченькие, прямо сейчас со сковородки…

Кнопочка скорчила ужасную гримасу, а Барвинка сказала:

– Мы, Кастрюля, котлеты не едим. И тебе не советуем.

– Это почему?

– Потому что мы против убийства животных.

– Каких животных? – не понял Кастрюля.

– Свиней, из которых вы котлеты делаете.

– Свиней? – поразился повар. – А что, их убивают?

– А ты что думал? Что они мясо отдают, а сами живыми остаются?

– А, ты про это…

– Да-да, именно про это.

– Ну и что? – зевнул Кастрюля. – Они же ничего не понимают.

– А может понимают, ты-то откуда знаешь?

– Да что вы ко мне пристали? Не хотите котлеты – не ешьте, я разве против? Клиент всегда прав. Садитесь, я вам уху подам, у нас сегодня уха свежая.

– Уху можно? – потихоньку спросила Барвинку Кнопочка.

– Ты что? Уха же из рыбы!

– А да, правда. Мы уху не будем есть, – сказала Кнопочка Кастрюле. – Ее из рыбы делают.

– Ну и что?

– А то, что рыба хотела жить, а ее убили.

– Откуда вы знаете, чего она хотела? Вы ее что, спрашивали? Если б хотела, то не попалась бы на крючок.

– Ее подло обманули, вот она на крючок и попалась, – сказала Барвинка.

– Кто это ее обманул?

– А тот, кто ее поймал – рыбак. Он ей червяка подсунул. Она голодная была, есть хотела. Думала, что это червяк, а это оказался замаскированный крючок!

– Значит, она хотела съесть червяка? – уточнил Кастрюля.

– Хотела, да! А вы ее поймали, убили и собираетесь есть.

– Ну, значит, так ей и надо. А тебе червяка не жалко? Эти рыбы столько червяков едят!

В это время к спорящим подошел коротышка по имени Герадокл. Они сидел за столиком возле входа и слышал разговор малышек с поваром Кастрюлей.

Герадокл был философом и историком и прочел множество древних книг. В них он почерпнул самые разные знания. В Цветограде Герадокл стал известен из-за своих странных идей, которые время от времени возникали у него в голове. Герадокл записывал их на бумажках и раздавал всем. Чаще всего это были идеи о том, как устроен мир.

Например, однажды Герадокл собрал всех своих друзей и объявил им, что понял, откуда взялись коротышки.

– На заре времен, – сказал Герадокл, – когда земля еще была голая и пустынная, на ней происходили разные сложные процессы. Что это за процессы – об этом спросите Знайку. Этим занимается наука. Я только скажу, что в результате появилось множество самых разнообразных форм.

– Ты имеешь в виду конусы и параллелепипеды? – спросили его коротышки, но Герадокл сказал:

– Нет, это слишком простые формы. А тогда появились очень сложные формы. Они состояли из множества простых, соединенных между собой.

Коротышки задумались. Герадокл подождал, чтобы дать им поразмышлять над его словами, и потом продолжал:

– Это были очень странные существа. Нам бы они показались нелепыми и ужасными. У них было по десять рук, и на каждой разное число пальцев – от одного до сотни. У них было по тринадцать ног, и некоторые из этих ног закручивались между собой.

Герадокл снова помолчал.

– Сейчас все коротышки одинаковые и имеют по две ноги, две руки и одной голове на плечах. А тогда появились существа с тремя головами. Вместо плеч у них торчала нога, а вместо колен шарообразные пальцы. Были и существа всего только с двумя кубическими головами и тремя руками. Были и такие, у которых вовсе не было головы, а была только одна нога в форме пирамиды и одна рука с двумя пальцами. Наконец, были и подобные нам: с одной головой, парой рук и ног.

Коротышки раздумывали над тем, что сказал Герадокл. Каждый стал представлять себе этих странных и загадочных существ.

– Но это всё не важно, друзья, – помедлив, продолжал Герадокл. – Много чего странного и необычного появилось в то время. Главное то – что выжили только приспособленные.

– Как это? – не поняли все.

– А так. Разве могли передвигаться, добывать себе пищу, разводить огонь и вообще жить по-человечески существа с семью головами и восемнадцатью ногами? Конечно же нет! Поэтому все они погибли. Вымерли. А остались только те, у которых было две ноги, две руки с пятью пальцами на каждой и одна голова.

– Где же они теперь? – спросил Пустомеля, который совершенно случайно оказался среди слушателей. – Те, что остались?

– Я ждал этого вопроса, – сказал Герадокл. – Я знал, что обязательно найдется кто-нибудь, кто его задаст. Подойди к зеркалу, о любознательный коротышка, и посмотри внимательно в него. Там ты найдешь ответ.

И Герадокл раздал коротышкам бумажки, на которых было написано:

...

Герадокл любить сидеть в ресторанах и кафе. Он заказывал себе какую-нибудь еду, каждый раз разную и обязательно ярких цветов. Но Герадокл никогда заказанное кушанье не ел. Он сидел перед тарелкой и размышлял. Различные блюда – морковный салат с майонезом, фаршированный зеленый горошек, куриные отбивные в земляничном соусе – давали пищу его размышлениям. Герадокл подцеплял на вилку отбивную и долго смотрел, как с нее стекает подлива. Или строил из пюре замок и украшал его. Пушки он делал из сосисок, окна – из огуречных семечек, купол – из половинки горошины. Вокруг выкапывал ров, заполняя его майонезом. Потом Герадокл заливал замок гранатовым соком и смотрел, как красная жидкость течет по его стенам и просачивается в окна. «Это кара», – бормотал он.

Порой Герадокл просто лепил из еды разные бессмысленные формы. Посетители ресторанов, а также официанты не любили его за то, что он иногда вдруг брал еду прямо руками и начинал ее мять. Больше всего Герадоклу нравились соусы и подливы. Они текли, и съедобный натюрморт на тарелке менялся. Это соответствовало главной теории Герадокла – ТЕОРИИ ВСЕОБЩЕГО ТЕЧЕНИЯ. «Всё течет, всё изменяется», – любил повторять Герадокл. Глядя на его руки, чуть ли не по локоть вымазанные в кетчупе, некоторые коротышки открыто возмущались. Но Герадокл всегда исправно платил за заказанные блюда, к тому же он оставлял щедрые чаевые, поэтому в ресторанах его терпели.

Сегодня историк был одним из немногих посетителей «Патиссона». На тарелке его, как обычно, высилась гора какой-то серой, бесформенной массы, политой чем-то красным. Спор малышек с Кастрюлей заинтересовал его.

Мимо ресторана проходила большая компания коротышек. В это время дождь ливанул изо всех сил, и компания бросилась в «Патиссон».

– Входите, входите! – гостеприимно приглашал Кастрюля, придерживая дверь и принимая у новых посетителей зонты и мокрые куртки.

– Я слышал ваш разговор, – начал Герадокл, втискиваясь между Кнопочкой и Барвинкой, которые все еще стояли у входа.

– О чем идет речь? – спросил у Кастрюли кто-то из вошедших.

– Некоторые считают, что нельзя есть мясо. Потому что для этого надо убивать животных.

– Животных? – удивились все.

– Это интересно!

– Ерунда какая-то!

– И правда, жалко куриц!

– А как же мясо-то есть, если не убивать? Непонятно!

– Тема, которую вы затронули, составляет глубокую философскую проблему, – продолжал Герадокл, не замечая остальных и обращаясь к Барвинке с Кнопочкой.

– Какую же? – нетерпеливо спросила Барвинка.

– Мы питаемся рыбой, а рыба питается червяком. Съев одну рыбу, мы тем самым спасаем тысячу червяков, которых она могла бы съесть за свою оставшуюся жизнь, если бы не умерла.

Герадокл сделал паузу и многозначительно пошевелил пальцами рук, словно изображая спасшихся от зубов рыбы червяков.

– Только представьте себе эту тысячу счастливых червячков, безмятежно копошащихся в земле и радующихся жизни. Но не всё так просто! Червяк, в свою очередь, питается разными букашками. Спася тысячу червяков, мы обрекаем на гибель миллион букашек, которых съедят эти червяки, и которых они бы не съели, если бы мы не съели рыбу. Представьте себе миллион несчастных букашек, обреченных на смерть!

– А чем питаются букашки? – спросил малыш по имени Гнобик, с размаха сняв куртку.

Тут все призадумались. Оказывается, этого никто не знал.

– Может, они питаются микробами? – робко предположила веснушчатая малышка Рябочка, с жиденьких рыжих косичек которой текла вода.

– Ну вот. Теперь нужно решать, можно или нет убивать микробов.

– Знаете что? – сказала Барвинка. – Мне нет никакого дела до того, кого едят рыбы или кого убивают червяки. Я лично не хочу никого убивать, вот поэтому я и не ем рыб. А то, что рыбы убивают червяков или не убивают – это пусть будет на их совести.

– Но у рыб же нет никакой совести! – возразил повар Кастрюля.

– Это точно! – послышался голос из глубины зала.

Все повернулись в ту сторону, и увидели малыша по имени Мормышкин, который преспокойно сидел за столиком и с удовольствием ел уху. Мормышкин был заядлым рыболовом.

– Я вчера весь день на речке провел. Ну хоть бы маленького карасика поймать! И главное – клёв-то есть. Но рыбы стали просто наглыми. Совести у них просто никакой! Всего червяка по кусочку обкусывает, а на крючок не попадает. Целую банку червей извел!

В ресторан входили новые малыши и малышки. Повар Кастрюля лично рассаживал всех за столики. А Герадокл с Барвинкой и Кнопочкой все еще стояли у дверей. К ним подошел поэт Пёрышкин, который был завсегдатаем «Патиссона».

– Послушайте! У меня родилась басня! – громко возвестил Пёрышкин.

– Какая еще басня? – возмутилась Барвинка. – При чем тут басня, мы обсуждаем серьезные вещи?

– А у него, может, серьезная басня, – возразил сидящий неподалеку художник Мальберт. Он набрасывал карандашом портреты коротышек в своем маленьком альбомчике.

– Пусть читает! – закричали все.

Пёрышкин взобрался на стул и с достоинством откинул назад свою длинную челку, напоминавшую воробьиные перья. Подождав, когда вокруг стихнет, он откашлялся и звонко произнес название: «КРУГОВОРОТ СЧАСТЬЯ». И стал читать:

Басня так поразила присутствующих, что несколько секунд все молчали. Потом раздались дружные аплодисменты. Вылетела пробка из бутылки с безалкогольным шампанским.

– Ура! Браво! – кричали все.

– Молодец, Пёрышкин! – кричал Гнобик. – Правильно всё понял! Хочешь быть счастливым – ешь рыбу! А хочешь других осчастливить – заболей, и дело с концом!

«Идиоты! – подумала Барвинка. – Ведь они всё прекрасно понимают, просто издеваются».

А Кнопочка вздохнула и сказала:

– Эх, ничего-то они не понимают.

До Барвинки наконец дошло, что тут у нее ничего не получилось. Кнопочка ведь так быстро с ней согласилась, что есть мясо – плохо, и сразу встала на ее сторону! А этим хоть бы что. Одна философия, а конкретных действий никто предпринимать не хочет. А как же – кому охота отказываться от вкусненькой еды? А животные-то страдают!

Но вслух она сказала:

– Пойдем отсюда, Кнопочка. Что с ними говорить? Они нас не понимают. Шутят, философствуют, стихи выдумывают…

– Подожди, Барвинка. Поешь хотя бы! – сказал Кастрюля. – Сегодня бесплатно, за счет заведения.

– Что это ты так расщедрился?

– Да посмотри, какую ты толпу здесь собрала!

Барвинка огляделась и увидела, что пока они спорили о мясе, в ресторан и правда набежала куча народу.

– Да это не я, а дождь.

– Ну нет – вон «Котлета» напротив пустая стоит, ни одного посетителя, а в соседнем «Чебуреке» один единственный малыш чебурек на вилку цепляет, – возразил художник Мальберт. – Коротышкам приятно развлечься философией в дождливый день.

– Да дело тут вовсе не в философии! – набросилась на него Барвинка. – Пока ты правой рукой рисуешь а левой вот этот шашлык себе в рот заталкиваешь – на свете живые курицы и коровы гибнут.

Голодная Барвинка так разозлилась, что уже замахнулась и собиралась треснуть довольную физиономию художника прямо по лбу, но Кнопочка схватила ее за рукав:

– Давай пообедаем, – сказала она. – Я так проголодалась. Барвинка колебалась.

– Пока поедим и подождем, что будет. Может, кто-нибудь и захочет нас поддержать. А если сейчас уйдем – то, значит, всё напрасно, – убеждала подруга.

Барвинка согласилась.

– Только смотри, – сказала она Кастрюле, – ты ведь понял, что мы не всякую еду едим.

– Конечно-конечно! – воскликнул Кастрюля. – Я знаю! Для вас – еда без убийств. Никакого мяса. И рыбы, – прибавил он. – Да я вас в отдельный зал отведу, он сейчас закрыт, там убирают. Специально для вас открою!

Повар Кастрюля провел Барвинку и Кнопочку налево, туда, где веревочкой был отгорожен отдельный зал. Там две официантки, которых звали Вилочка и Салфеточка, сервировали столы. Главный зал ресторана был полон, и в нем уже не осталось свободных мест. В этом большом зале были красные обои с золотыми разводами, красные занавески на окнах и такие же красные скатерти на столах. Под потолком люстра из красного стекла с лампами-свечками. Даже тарелки и чашки на столах были красные.

А зал, куда Кастрюля повел малышек, был поменьше и весь оформлен в зеленых тонах. Зеленые обои, зеленые гардины, зеленые скатерти. Люстры здесь не было, зато на стенах висело множество зеленых светильников. И посуда здесь была тоже зеленая.

– Салфеточка, принеси гостьям меню! – распорядился Кастрюля. Бармен Сиропыч приготовил свежие фруктовые соки – яблочный, апельсиновый и гранатовый. Их поставили на стол в хрустальных графинах.

– Что тут есть вегетарианского? – поинтересовалась Барвинка, открывая меню.

– Сейчас посмотрим! – сказал Кастрюля. – Так… кровавый ростбиф… не то. Печеночный… опять не то. А вот! Пицца с оливками, грибами и анчоусами. Вареники с икрой. Никакого мяса!

– А что такое анчоусы? – поинтересовалась Барвинка.

– А это такие… ой…

– Что?

– Ну… можно без анчоусов.

– А-аа, это мясо?

– Нет, это рыбки такие.

– В общем так, никаких анчоусов!

– Сейчас всё сделаем! – сказал Кастрюля и побежал на кухню.

Повар Кастрюля очень не любил скандалов, а, зная характер Барвинки, он опасался, что может разразиться скандал. Поэтому он отвел ее и Кнопочку в отдельный зал и никого больше туда не пустил, хотя главный зал был полон и уже несколько посетителей ждало в очереди на улице. Кастрюля понимал, что если сидящие рядом коротышки станут заказывать мясо, Барвинка рассердится и может случиться неприятное. А если Барвинка выйдет из себя, то она не остановится, пока не перебьет всю посуду и не выгонит всех клиентов на улицу. Как один раз случилось в закусочной «Котлета» напротив. Там по ошибке приготовили котлеты из хлебного фарша, забыв добавить в него говяжий. Котлеты, кстати, вышли вкусные, но Барвинка не потерпела такой несправедливости – в меню-то написано, что они говяжьи. Сама Барвинка уже успела забыть про тот случай.

– Боже, какая вкуснятина! – воскликнула Кнопочка, вонзив зубы в восхитительно пахнущую горячим сыром пиццу. – Да я ее сейчас расцелую, – сказала она и принялась целовать пиццу.

– Ты что, больная? – спросила Барвинка.

– Нет, просто голодная.

– Надо уметь держать себя в руках.

Барвинка ела неторопливо и с достоинством, терпеливо отрезая от пиццы маленькие, ровные квадратики.

– Как у тебя получается ее резать? – с набитым ртом спрашивала Кнопочка, глодавшая круглую пиццу целиком.

– Терпение надо иметь. Ты будто с голодного края.

– Так с утра же ничего не ела!

– Ну и что? Я уже три дня почти ничего не ем и все равно веду себя, как человек.

Съев пиццу, а потом салат из помидора, вареной картофелины, фасоли и тыквенных семечек, подруги закусили макаронами, уложенными в форме квадратного колодца. На краю этого колодца сидела вырезанная из огуречной мякоти лягушка. Она была зеленая и вообще как живая. Барвинка пробовала протестовать, но во-первых, она уже так наелась, что не было сил, а во-вторых, Кнопочка сказала, что это же не настоящая лягушка, а только скульптура, поэтому ничего страшного. Барвинка махнула рукой, а Кнопочка вытащила у лягушки глаза, сделанные из маковых головок, и съела. Кнопочка любила мак. Принесли еще вареники – в каждый была закатана красная икринка лосося. После макарон с лягушкой и вареников малышки попросили меню десертов.

С восьми часов вечера в ресторане была «живая музыка». В Красном зале музыканты заиграли только что сочиненное «Вегетарианское танго»:

Но Зеленый зал отделялся от красного плотной бархатной портьерой, поэтому танго звучало приглушенно и слов нельзя было разобрать.

– Какая красивая музыка! – сказала Кнопочка – Хоть бы кто потанцевать пригласил.

– Вот еще, – фыркнула Барвинка. – Очень мне нужно, чтобы меня приглашали.

– Ты разве не любишь танцевать? – удивилась Кнопочка.

– Что за радость прижиматься к какому-нибудь невоспитанному малышу, чтобы он хватал тебя своими руками?

– Ну почему же? Есть очень даже воспитанные, и вовсе не хватают, а ласково берут…

Кнопочка выела ягоду земляники изнутри ложечкой, так что получилась чашка, в которую она налила себе персиковый сок. Кнопочка всегда так делала.

– А почему сюда никого не пускают? – поинтересовалась она, когда повар Кастрюля в очередной раз подошел спросить, всё ли в порядке.

– Да, действительно, – сказала Барвинка. – Я вижу, народ на улице ждет, а мы тут одни целый зал занимаем. Это несправедливо! – И в ее больших глазах загорелся опасный огонь справедливости.

– Ах, что вы! – засуетился Кастрюля. – Да я… да дело в том… Тут его осенило.

– Дело в том, что это у нас вегетарианский зал, понимаете? В нем подают только вегетарианскую еду.

– Неужели?

– Да-да. Видите, он и цветом отличается. Тут у нас всё зеленое, что обозначает овощи и фрукты. А там всё красное – это мясо.

– Действительно, я раньше не обратила внимания.

– Так что же, неужели никто не хочет посетить вегетарианский зал? – полюбопытствовала Кнопочка.

– Знаете, мы этого пока не объявляли… потому что этот зал только подготавливался… но мы сейчас объявим! – сказал Кастрюля.

Он вышел в главный зал и подошел ко входу в ресторан. Музыка смолкла.

– Уважаемые посетители и ожидающие! – объявил Кастрюля. – Прошу минуточку внимания! В нашем ресторане, в качестве эксперимента, открылся вегетарианский зал. Там подаются блюда, в которых нет мяса.

– А что это за блюда такие? – спросил кто-то.

– Например, картошка или макароны, – сказал Кастрюля.

– Да как же можно есть пустые макароны без колбасы, а картошку без котлет?

– И зачем вообще зал такой? – возмутились в очереди. – Стоишь тут на улице, под дождем, а там, видите ли, целый зал пустует!

– Отдельный зал нужен потому, что вегетарианцев смущает мясная пища, – пояснил Кастрюля. – Они против убийства животных и не могут есть мясо. А тут пахнет мясом, вот мы и решили сделать для них отдельный зал. Может быть, кто-нибудь все-таки хочет попробовать пообедать в Зеленом зале? У нас есть вкусные блюда без мяса. Например, пицца, макароны с сыром, греческий салат…

– А, что там! – крикнули из очереди. – Мы согласны, хоть в зеленый, хоть в фиолетовый! Есть охота страшно, а у тебя, Кастрюля, самая вкусная еда в городе. Давай, что ли, пиццу с макаронами!

И коротышки двинулись в вегетарианский зал.

– А я из принципа не пойду в этот Зеленый зал! – топнула ножкой малышка с пышными черными волосами и глазами цвета морской волны. И платье на ней было тоже цвета морской волны, короткое, с блестками. – Я хочу есть то, что хочу! – сердито сказала она, сверкнув на Кастрюлю глазами. – Что за дискриминация?

– Не сердитесь, я уступлю вам место, – сказал поэт Пёрышкин, вставая из-за своего столика. – Я тут просто стихи сочиняю и все равно пью зеленый чай с пирожным, а это всё вегетарианское, я и в зеленом зале могу…

Это Пёрышкин сказал, не поднимая головы от своей исписанной тетради. Но, встретившись глазами со сверкающим взглядом этих зеленых глаз, он тут же сочинил стихи, которые потом стали распевать на музыку музыканта Рояля загулявшие за полночь коротышки:

Малышка села на предложенное ей место и заказала бараний эскалоп. Пёрышкин ушел в Зеленый зал и оттуда украдкой поглядывал на малышку. Вообще-то, за тем столиком было два стула, и поэт мог вполне остаться сидеть рядом, но почему-то не сделал этого. «Как же я мог остаться, если я уже сказал, что уступлю ей свое место? Это как-то не логично», – отвечал он, когда сам себя спрашивал, чего ради нужно было переходить в другой зал. Пёрышкин сидел и кусал карандаш. Он так и не решился к ней подойти и заговорить. А когда поэт через несколько дней увидел, как она на улице громко смеется шуткам какого-то малыша, державшего ее за руку, Пёрышкину стало обидно, и он зачем-то написал еще один куплет – странный и никому не понятный:

Вскоре Зеленый зал был уже полон. Повар Кастрюля распорядился повесить у входа вывеску, на которой Мальберт, вытащив из кармана масляные краски, тут же нарисовал аппетитный натюрморт из фруктов и овощей и надписал красивыми буквами: «Зеленый зал. Вегетарианская кухня». Правда, в углу дощечки кто-то все же успел подрисовать карандашом козла, подозрительно косящегося на овощи.

После лекции Таблеткина о пирамиде питания Знайка слышал, как уже в дверях Барвинка тихо сказала: «Некоторые не хотят убивать животных». Нет, Знайка не превратился в ту же секунду в вегетарианца. Во-первых, он любил жарить шашлыки. И даже не столько для того, чтобы их потом есть, а просто ему, как говорится, нравился сам процесс. Если коротышки собирались где-нибудь на природе выпить безалкогольного вина и закусить жареным мясом, Знайка всегда брался за его приготовление. Устанавливал мангал, собирал тонкие палочки и разжигал угли. Потом махал картоночкой, чтобы они как следует разгорелись. После того как решетка прокалится над огнем, Знайка накалывал на вилку кусок луковки и протирал решетку луковым соком, чтобы не прилипало мясо. Когда жар от углей становился хорош, Знайка заливал водой лишний огонь, чтобы мясо не подгорало. Повар Кастрюля подавал ему шампуры с наколотыми и замаринованными кусочками мяса. Знайка клал их на решетку. Потом переворачивал и следил, чтобы не подгорели.

Знайке всё это дело очень нравилось, и особенно как жарящийся шашлычок пахнет. Да еще когда ты голодный, запахи так тонко чувствуются – ученому иногда казалось, будто он музыку слушает. В общем, Знайка очень любил жарить шашлыки. А кроме этого, Знайка просто не любил менять свои привычки. А он привык есть мясо – да и всё!

Но слова Барвинки поразили ученого. «Как же это я раньше не обращал внимание на то, что мы так нецивилизованно поступаем с животными? – раздумывал он, сидя за столом в своем кабинете и просматривая кулинарную энциклопедию повара Кастрюли. – В век науки и техники мы вынуждены, как какие-то дикари, резать свиней и щипать кур? Нет, должен быть другой способ!»

К этому времени в Цветограде уже был Интернет. Правда, пока только у Знайки в кабинете. Провели его, понятное дело, специалисты из Солнцеграда, который в техническом плане был намного более развит, чем Цветоград. Теперь, для того чтобы найти какую-нибудь книгу или научную статью, Знайке не надо было бегать по библиотекам или писать письмо и ждать, пока книгу пришлют по почте. Всё можно было найти в Интернете.

– Первый раз за эти три дня нормально поела, – призналась Барвинка, когда они вышли под все еще моросящий дождь. – Так объелась, что даже холода не чувствую.

– Да уж. Теперь я вижу, что и правда можно обойтись без мяса.

– Легко.

Но в глубине души или, скорее, в глубине желудка, Кнопочка чувствовала, что как будто чего-то не хватает. Но она постаралась об этом не думать и сказала:

– Все-таки нужно нам всё это организовать. Иначе бардак будет.

– Я согласна, – отозвалась Барвинка. – А как?

– Во-первых, надо название придумать.

– Название чего?

– Название нашего движения. Или общества, которое мы собираемся открывать.

– Так лень придумывать, – зевнула Барвинка, потягиваясь.

– Ну здрасьте! Сама всю кашу заварила – и в кусты.

– Нет, что ты? Извини, это я просто сегодня не выспалась. Барвинка запрокинула голову и стала энергично растирать по лицу дождевые капли. Потом несколько раз тряхнула головой.

– Ух! – выдохнула она. – Ну всё, я готова. Готова!

– Вот и хорошо. Будем теперь название придумывать.

Уже совсем стемнело. Под фонарями клубилась водяная пыль. Малышки шли вдоль длинного забора парка Кувшинок. – Можно что-нибудь типа «Общества вегетарианцев Цветограда», – предложила Кнопочка.– Звучит как-то кисло. А, может, лучше «Дайте им жить»? – предложила Барвинка.– Кому им?– Ну кому, кому – животным, конечно! Вегетарианское общество «Дайте им жить». Можно даже сокращенно, по первым буквам: ДИЖ.Кнопочка остановилась и, прислонившись лбом к чугунной решетке, вглядывалась в темноту парка.– Нет, это тоже не звучит, – сказала она наконец.– Ну, тогда ты предложи.– Дайзвежить!– Это что еще?– Ну… «Дайте зверям жить», сокращенно «Дайзвежить».– Как-то длинно – язык сломаешь. Может, лучше сократить до ДЗЖ?– Ну это как-то совсем уж. Что это такое? ДЗЖ… Подруги задумались.– Если «Дайзвежить» длинно, то пусть будет «Дайзвеж», – предложила Кнопочка. – А можно еще «Дайжиж».– А «Дайжиж» это что?– Это «Дайте животным жить».– Ой-й, занудство какое-то! – зевнула Барвинка. – Давай, что ли, сядем?– Мокро!– У тебя же наверняка клеенка есть, я знаю!– Ну… вообще-то, есть.

Через старинные бронзовые ворота они вошли в парк. Запасливая Кнопочка вынула из сумки клеенку, и подруги сели на скамейку под высоким кустом шиповника. Дождь был мелкий и редкий. Барвинка мочила под дождем ладони, потом поднимала футболку и прикладывала их к надувшемуся, как барабан, животу. – Хорошо здесь. Тихо так. Уютно…– Под дождем, что ли, уютно? – удивилась Кнопочка.– Ага.Барвинка откинулась назад, сладко потянулась и зажмурила глаза, подставив лицо дождевым каплям.– Век бы тут сидела.– Не холодно, что ли? – поежилась Кнопочка. – Я бы домой…– Ой, совсем нет! От еды тепло так. Я как печка…– Ну что, про вегетарианство забыли совсем?– Правда, что-то из головы вылетело.– Может, всё? Надоело?– Как надоело?– Может, поставим на нем крест? – поддразнила подругу Кнопочка.– Я те дам крест. На чем мы там остановились?– На названии.– Ах, на названии…

По мраморной скульптуре «Коротышки и рыба» текла вода. Припаркованный у ворот автомобиль был укрыт насквозь промокшим кленовым листом. – Всё! – Кнопочка встала. – Можешь мокнуть тут до победного конца и превратиться в русалку, вон как та. – Она кивнула на фонтан. – Я домой.– Ну, пошли…Миновав скучный переулок Ирисов, малышки повернули на улицу Ромашек. Здесь уже встречались прохожие. Барвинка поскользнулась и чуть не грохнулась в лужу.– Осторожней! – буркнул проходивший мимо малыш в сиреневой шляпе.– Спасибо, что посоветовали! – крикнула ему вдогонку Кнопочка.По улице Ромашек ползли улитки. Для маленьких коротышек улитка размером, наверно, с барана. Их было много – целое стадо, но, в отличие от баранов, они были такие медленные! Все в домиках…– Вот, – кивнула на улиток Барвинка. – Каждая сидит в своей скорлупе.

Чтобы обогнать медленно тащившихся животных, малышки сошли с тротуара на проезжую часть. Пройдя колонну улиток, подруги увидели, что самая первая из них оставила свой домик и ползла без него, сама по себе. – Каким нужно быть бесстыжим, чтобы есть этих беспомощных существ! – воскликнула Барвинка.А надо сказать, что коротышки как раз-таки и охотились на таких храбрых, как эта. Выковырять улитку из ее домика, когда она закрыла за собой дверь, маленьким коротышкам не под силу. А запихнуть вот такую, оставившую свою раковину и беззащитную, в мешок и отнести в ресторан, где их подают под чесночным соусом – легче лёгкого.– Даже обидно! – сердито сказала Барвинка. – Зачем она ползет без домика? Это же опасно!– Если нападет какой-нибудь враг, он прежде всего накинется на нее, как на самую беззащитную, – объяснила Кнопочка. – А она пока даст сигнал остальным. Тогда те успеют спрятаться в домики и плотно закрыть за собой дверцы.– Значит, она жертвует собой ради других, – сказала Барвинка.– Какая она все-таки самоотверженная, – вздохнула Кнопочка.И они пошли дальше, оглядываясь на бесстрашную предводительницу улиток, которая жертвовала жизнью ради своих товарок.– Скажи, если б ты была улиткой… ты бы смогла вылезти из своего домика? – спросила Кнопочка.– Конечно, – не задумываясь ответила Барвинка. – Ведь это нужно для других!– А я бы, наверное, не смогла.

Издалека донесся слабый гром. – Гроза идет, – заметила Барвинка, поглядев на темное небо.– Знаешь, пусть будет «Зверям – жить», – предложила Кнопочка.– Каким зверям? – не поняла Барвинка.– Да таким! Всем! Общество вегетарианцев под названием «Зверям – жить», сокращенно ЗВЕЖ!– ЗВЕЖ?– Или ЗВЕРЖ…– А как же рыбы? Они-то не звери, – зевнула Барвинка. – Почему-то, как только речь заходила о названии общества, она начинала зевать.– Правильно. Я как-то не подумала, – сказала Кнопочка. – Рыбы не звери. Что же с рыбами делать? Есть их, что ли?– Ты что, с ума сошла?– Шутка!– Я тебе пошучу!Барвинка погрозила подруге кулаком.– А черепахи – тоже не звери.– И крокодилы.– Это почему же крокодилы – не звери?– А почему черепахи?– А не знаю.– Вот и я не знаю.– Да крокодилов вообще кто ест-то? Они сами кого хочешь съедят.– Крокодилы-то ладно, – вздохнула Барвинка. – Но вот птицы – они точно не звери, а их мы как раз больше всего и едим. Куриц, гусей… А как насчет ЖЖ?– А что ЖЖ?– Жизнь животным – ЖЖ, коротко и ясно.– А знаешь, по-моему ничего.– Ты так думаешь? – сама вдруг засомневалась Барвинка.– Тут еще дело в привычке. Вначале каждому будет казаться, что ЖЖ – это что-то странное. Но когда он скажет пару раз: «ЖЖ, ЖЖ, ЖЖ», – то привыкнет, и всё будет о’кей.– Что-то я не уверена.– А ты сама попробуй. Поупражняйся.

Они вышли на ярко-освещенный проспект Пионов, по дороге упражняясь и повторяя: «ЖЖ, ЖЖ, ЖЖ, ЖЖ-ЖЖ-ЖЖ!»

– Что это вы жужжите? – остановила их малышка настолько странного вида, что Барвинка отшатнулась.

Чтобы дубленое пальто было таким драным и чтобы из дыр торчало столько ваты – такого Барвинка еще не видывала. Но пальто бы еще ладно. Малышка была вся какая-то кривобокая. Грудь наискосок, правый бок намного толще левого – уж не пришита ли у нее под пальто подушка? – мелькнуло в голове у Барвинки. Но зачем? Один рукав длиннее другого, на плече – дыра, из которой торчит голое тело. Шеи нет – какой-то шар на ножках. Впрочем, может, это только так кажется из-за высокого, свернутого валиком воротника, искусственный мех на котором облез, и из-под него торчит поролон, как из драного матраса. А сапоги – бог ты мой! – правый так просит манной каши, что, кажется, вот-вот умрет от голода, а левый – непарный и вместо молнии застегнут на булавку. На голове – грязный платок…

А надо сказать, что в то время в Цветограде бомжей еще не было, и Барвинка к такому зрелищу была непривычная. Но удивило ее и то, что, несмотря на дыры и пятна, от малышки нежно пахло какими-то замечательными духами – не то фиалкой, не то лавандой. И голос у нее был тоже удивительный – звонкий такой – и раздавался как будто прямо из груди, словно внутри у нее была скрипка.

– Боже, кто это? – прошептала Барвинка, отшатнувшись.

– Не пугайся! Это моя подруга, – успокоила Кнопочка.

– Подруга?!

– Да, подруга. Она вообще иностранка – не так давно в Цветоград приехала. Из Мерюкряка.

Но Барвинка уже и так пришла в себя. Это она просто от неожиданности испугалась. Она считала, что нельзя по внешнему виду коротышек судить, и очень этим гордилась.

– Барвинка, – протянула Барвинка руку странной малышке.

– Бабаяга, – застенчиво поздоровалась малышка, по обычаю мерюкрякцев пожимая протянутую руку под мышкой.

Барвинка едва не отдернула руку, так как под рваной мышкой дубленки оказалось голое тело.

– Баба кто? – растерянно переспросила она.

– Бабаяга, – ответила за нее Кнопочка. – Тебя чем-то не устраивает это имя?

– Нет-нет, что ты! Бабаяга – так Бабаяга. Мало ли какие имена бывают в других странах! Наверное, оно распространено в Мерюкряке?

Малышка вдруг ужасно засмущалась.

– Да, вообще-то нет… – покраснев, пробормотала она.

А надо сказать, что Бабаяга всегда сильно смущалась, если ей приходилось разговаривать с кем-нибудь незнакомым. Когда узнает коротышку поближе – совсем другое дело, она становилась бойкая и разговорчивая. А тут, в Цветограде, ей еще было стыдно, что она как следует языка не знает. Хотя на самом-то деле она на нем говорила не так уж плохо…

– Здорово, что мы тебя встретили! – обняла Бабаягу Кнопочка. – Пойдемте скорее домой… то есть, к Барвинке, и всё обсудим. Барвинка вопросительно уставилась на подругу.

– Она тоже вегетарианка, – сказала Кнопочка.

– Как? – поразилась Барвинка.

– В Мерюкряке это обычное дело. Там много вегетарианцев живет.

– А что мы будем обсуждать? – заинтересовалась Бабаяга, взяв Кнопочку под руку – не со стороны дороги, где шла Барвинка, а с другой, потому что очень стеснялась незнакомую малышку.

– Мы будем обсуждать вегетарианство, – сказала Кнопочка.

– Интересно! А зачем его обсуждать?

– Мы хотим открыть коротышкам глаза.

Надо сказать, что в иностранке сочетались стеснительность и страшное любопытство. Ей всё было интересно, но она боялась спросить. И еще боялась, что у нее на улице кто-нибудь что-нибудь спросит, а она не поймет. Что ей тогда делать?

Из-за своей стеснительности Бабаяга днем на улицу почти не выходила. Только в крайнем случае шла в магазин – если есть совсем нечего. Тогда она одевалась как-нибудь совсем ужасно, пачкала гуталином лицо, спутывала волосы. Чтобы своей красотой не привлекать внимания. Те, кто читал книгу «Приключения Никтошки», наверное, помнят, что Бабаяга была поразительная красавица. Зато ночью всего этого было не нужно. Потому что на улице никого нет, да и вообще темно. Можно ходить чистой и в нормальной одежде. Бабаяга любила гулять по ночам и нюхать цветы. Когда никого нет. Выходила из дома глухой ночью, часа в два. «Сегодня пойду на улицу Барбарисов, – говорила себе малышка. – Надо узнать, как они пахнут».И она шла на улицу Барбарисов, а по дороге проходила по улице Гиацинтов и с удивлением вдыхала их странный запах. В Мерюкряке гиацинты не росли. А Бабаяга любила нюхать цветы вот почему. Дело в том, что в Мерюкряке цветы вообще не пахнут. Мерюкряк в Мерюкряндии, а Мерюкряндия – страна южная и очень жаркая. Летом там температура тридцать, а то и все сорок градусов. Когда так жарко, нектар цветов очень быстро испаряется, и у них не остается никакого аромата. А тут, в Цветограде, столько цветочных запахов! Но зато в Мерюкряке пахнет морем…Бабаяге всё было любопытно. Она носила с собой бинокль, чтобы если встретится ей что-нибудь интересное, получше рассмотреть. Она ужасно любила заглядывать коротышкам в окна. Правда, в два часа ночи мало шансов, что кто-нибудь не спит, но многие коротышки боятся темноты и оставляют свет на ночь. Малышка смотрела в окна – ей было интересно всё: у кого какая мебель, какие на стенах картины, какая на спинке стула висит одежда, как спят коротышки: аккуратненько на боку, подложив ладони под щеку, или свернувшись калачиком и укрывшись почти с головой – один нос торчит, или взбаламутив всю кровать и расшвыряв в разные стороны подушку с одеялом…Если понаблюдать за спящим коротышкой, можно иногда понять, что ему снится. Когда беспокойно ворочается с боку на бок, зажмуривает изо всех сил глаза или отмахивается рукой, словно от мухи, – значит, приснилось что-то страшное. А если сладко улыбается во сне и причмокивает губами – то что-нибудь вкусное. Наверно, вспоминает свой день рождения, на который ему подарили шоколадный торт. Чтобы лучше видеть, Бабаяга становилась на скамейку или даже взбиралась на забор – и, приставив к глазам бинокль, смотрела.За этим неприличным занятием – а в Цветограде подглядывать в окна считается неприличным – ее однажды застал астроном Звёздин, наблюдавший со своего балкона планеты. Астроном проворно оделся и выбежал на улицу.– Это еще что такое? – грозно спросил он, хватая малышку за локоть. Бабаяга обернулась и громко вскрикнула. Выронив бинокль, она убежала, и Звёздину не удалось ее догнать. Впрочем, он и не пытался. Увидев, какая она прекрасная, астроном остановился как вкопанный. Малышка бежала так быстро, что в полумраке переулка Лаванд ее длинные волосы казались маленьким светлым облачком. «Наверное, ее зовут Андромеда», – подумал Звёздин. Он поднялся к себе и навел подзорную трубу на кусочек неба, который не наблюдал давным-давно, с самой осени, а вот теперь почему-то вспомнил. В созвездии Андромеды, чуть выше красной звездочки Мирах, Звёздин заметил вытянутое туманное пятнышко, которое он раньше никогда не видел. «Пусть это будет туманность Андромеды», – решил он.– Нет, все-таки ЖЖ не подходит, – сказала вдруг Барвинка, остановившись посреди улицы.– Вот те раз! – огорчилась Кнопочка. – Придумывали-придумывали – и теперь всё давай сначала.– Тем более, что ЖЖ мне что-то напоминает, только не могу вспомнить что…Бабаяга не понимала, о чем они говорят, а спросить стеснялась. Но все-таки ей было ужасно любопытно.

– Знаешь, – задумчиво проговорила Барвинка, снова обращаясь к Кнопочке. – А ЗВЕРЖ-то больше всего подходит. – Но как же… это ведь «Зверям жить». А птицы – не звери.– Ну и что? Зато название зажигательное!– ЗВЕРЖ?– ЗВЕРЖ! Главное – идея. А звери они или не звери – это никого не интересует.– Ну, ЗВЕРЖ – так пусть будет ЗВЕРЖ, – согласилась Кнопочка.Она была рада, что Барвинке понравилось название, которое предложила она, Кнопочка. А Барвинка – прямо сияла. Ей нравились красивые, законченные идеи. Зверям – жить! ЗВЕРЖ. Коротко – и ясно.– Ты будешь секретарь, – сказала она Кнопочке. – Секретарь ЗВЕРЖа! Звучит?– Ого! Еще как звучит, – обрадовалась Кнопочка. – А ты кто будешь?– А я? – Барвинка на секунду задумалась. – А я – председатель, конечно! Председатель ЗВЕРЖа! Каково?– Здорово!Только Кнопочке было неудобно, что они разговаривают между собой, ничего не объясняя Бабаяге. А Барвинка сказала:– Ну вот. А то ЖЖ какое-то непонятное. Да оно больше не для зверей, а для насекомых подходит!– Почему?– Потому что они жужжат! А в песне что поется? Как вы яхту назовете – так она и поплывет!– Точно! Наш ЗВЕРЖ еще как поплывет! – сказала Кнопочка. – По-зверски! Пусть только попробуют не перестать есть мясо! ЗВЕРЖ им задаст!Барвинка огляделась по сторонам. Подняла лицо к мокрому небу и потянулась. Они пошли дальше, а Бабаяга из этого разговора так ничего и не поняла, а спросить стеснялась. «Да и зачем я буду спрашивать? – думала она про себя. – Они же между собой говорят – это их личное дело». Она не хотела показаться навязчивой.Малышки подошли к дому. Завидев стадо котов, которые, несмотря на дождь, дежурили возле Барвинкиной двери, Бабаяга вцепилась в плащ Кнопочки.– Не бойся, они не кусаются.– Конечно… – тряслась бедная иностранка. – Зачем им откусить… они меня целую пролготят.Надо сказать, что Бабаяга разговаривала с сильным мерюкрякским акцентом. А в мерюкрякском языке буквы в словах часто идут в другом порядке. Но Кнопочка давно привыкла к выговору подруги и не обращала на него внимания.– В Мерюкряке что – разве нет котов? – спросила она.– Есть…– Чего же ты тогда их боишься?– У нас они только в зоопарке. На улице нет…– Ну, проходите, проходите, – пригласила Барвинка и, растолкав котов, пропустила малышек в прихожую. – Да не вы проходите! – крикнула она котам. – Вам я сметану вынесу, ждите!Бабаяга и Кнопочка проскользнули в дом.– Раздевайтесь, а я пока чего-нибудь налью. – Тебе какао или чай? – спросила Барвинка иностранку. И взяла у нее сумки с продуктами, чтобы поставить в холодильник. Бабаяга-то, когда их встретила, возвращалась из магазина.– Мне, пожалйуста, простое молоко, – попросила Бабаяга.– А мне чай, – сказала Кнопочка.– Тебе-то я знаю, – сказала Барвинка, – ты всегда одно и то же пьешь, – и, сняв сапоги, пошла на кухню.В это время из открытой двери гостиной вылетела огромная стрекоза. Она прорезала воздух над головами малышек, словно самолет, и уселась на вешалку, вцепившись лапками в зимние шапки. Ее сетчатые крылья покачивались, а зеленые шары глаз глядели с таким удивлением, что Кнопочке стало смешно.А Бабаяга вскрикнула и в ужасе легла на ковер, прикрыв голову руками.– Не бойся, она совсем ручная, – сказала Кнопочка. – Ты бы свою стрекозу в клетку загнала, что ли! – крикнула она Барвинке.– Боюсь, – сказала Бабаяга.Кнопочка взяла стрекозу за ошейнинк, отцепила от шляп и отнесла в клетку в гостиной. Тогда только иностранка решилась встать с пола.– Она совсем безобидная, – заверила Кнопочка, вернувшись в прихожую, и стала снимать пальто.Бабаяга тоже начала раздеваться. Она специально оделась в свой уродующий «наряд», чтобы сходить в магазин. С правой стороны под пальто у нее, и правда, была пришита подушка. Когда она смотала с головы рваный платок, оказалось, что лицо у нее не вымазано гуталином, а прическа вполне нормальная.– Я подуамла… все равно почти зима, холодно. Зачем пакчаться, если можно в платке замотаться – никто и не узнает? – пояснила Бабаяга.– Здорово придумала, – сказала Кнопочка. – Но, как мне кажется, с пальто ты слегка переборщила.Под ужасной дубленкой Бабаяга оказалась вполне прилично одетой. Правда, платье на ней было совсем летнее, но дома у Барвинки было тепло. Входя в гостиную с подносом, на котором стояли чашки и вазочка с печеньем, Барвинка остановилась на пороге. Надо сказать, что Барвинка терпеть не могла красоток. Саму себя она никогда красавицей не считала и словно нарочно одевалась во что попало, волосы стригла в какой попало парикмахерской, а косметикой сроду не пользовалась. У нее даже губной помады дома не было. Малышек, старавшихся выглядеть красивыми, Барвинка презирала.Но увидев Бабаягу, когда та сняла свою безобразную шубу и рваный платок, Барвинка не удержалась от восклицания:– Какая же красивая!И сразу же разозлилась на себя, что так сказала. И почувствовала неприязнь к этой иностранной малышке. «Надо же, – мелькнуло у нее в голове. – И откуда только такая выискалась?»Какая же красивая. Бабаяга подняла на Барвинку свои зеленые глаза.– Да что вы… не стоит. Не такая я красивая…Голос ее почему-то задрожал.– Да чего там не стоит? – злилась Барвинка еще больше. – Ты же просто красотка!Это слово задело Бабаягу за живое. Она не хотела быть красоткой, не хотела! Забыв, что привыкла стесняться, малышка опустилась в кресло.– Какой от этой красоты толк? – в сердцах воскликнула она. – Зачем она мне вобоще?

Бабаяга давно уже мучилась над неразрешимой проблемой. Вот все коротышки – обычные и нормальные. А она красивая. Какая-то не такая, как все. Ну и что ей прикажете с этой красотой делать? Ничего не делать нельзя – малыши глазеют, любуются, восхищаются. Малышки, соответственно, ненавидят. За что? В чем она виновата? Почему ненавидят ее, а не этих восхищающихся малышей?

Вот у писателя есть писательский талант. Он пишет. У актера – актерский. Он играет. А у бесталанного нет никакого таланта – он живет себе и радуется жизни. А ей что делать? В манекенщицы и то не берут – говорят, слишком красивая. Манекенщица должна одежду рекламировать, а не привлекать внимание к своей особе. Да и не хочет она вовсе манекенщицей быть!

А Барвинка – вот ведь же – сама за своей красотой в жизни не следит, одевается черт те как, и малыши ей безразличны – но красоток она просто на дух не выносит! И хотя Барвинка ненавидела красоток, но ей вдруг пришла в голову счастливая мысль:

– Ты не знаешь, зачем нужна красота? – сказала она. – Да с твоей красотой можно горы свернуть!

– Какие еще горы? – не поняла иностранка.

– Такие! Можно от малышей всего, чего хочешь, добиться.

– Но мне противно добиваться от малышей нечетсным путем, – возразила Бабаяга.

Барвинка недоуменно глянула на нее:

– Где же тут нечестный путь?

– Действительно, что тут нечестного? – спросила Бабаягу Кнопочка. Иностранка на минуту задумалась.

– Вы так думаете? – сказала она наконец. – Но если я с помойщю своей красоты попрошу у кого-нибудь из малышей деньги, и он их мне даст. А потом не буду возвращать назад – ведь я крайсивая.

– Нет, вот это уже аморально! – воскликнула Барвинка. – И как только этим красавицам-раскрасавицам такие мысли в голову приходят?! Это просто отвратительно! Ты хоть знаешь, как это называется? – спросила она Бабаягу.

Иностранка помотала головой. Она не знала.

– Это называется наглое свинство!

– Да нет, я совсем не то имела… – пыталась оправдаться Бабаяга. – Я как раз имела в виду, что это делать очень плохо, и что я такое делать не соглашусь.

Барвинка прошлась по комнате, размышляя. Обернулась к малышкам, и черные глаза ее заблестели.

– Брать от малышей деньги в долг за свою красоту и потом не отдавать – гадость. Но добиваться от малыша того, что требуется ради общего дела… Ради того, чтобы восторжествовала справедливость… Ради чьего-нибудь спасения! – Она взмахнула руками так, словно пыталась дирижировать оркестром. – Это уже совсем другое дело. Вот для чего красота нужна, – заключила Барвинка.

От этих энергичных разговоров в комнате стало жарко. Кнопочка открыла окна и дверь на веранду. – Значит, я могу добиваться, чтобы малыши делали спраедливость? – обрадовалась Бабаяга. – Или чтобы они кого-нибудь спасали? А кого надо спасать?Барвинка уже всё придумала.– С такой красоткой-вегетарианкой, как ты, мы всех животных спасем, – сказала она.– Животных спасем? – переспросила Бабаяга. – Как же мы их будем спасать?– Красота спасет мир. Так когда-то давно один писатель сказал. Не помню кто.– Мир? А разве кто-то хочет воинствовать?– Воевать, – поправила Кнопочка.– Уже воюют, – сказала Барвинка.Бабаяга удивилась. Коротышки – существа мирные, у них вообще никогда войны не было. Ни в Цветограде, ни в Солнцеграде, ни в Мерюкряке. Бывает, что дерутся, но так чтобы насмерть?– Нет ли тут какой-то ошибки? – сказала наконец Бабаяга. – Я не слышала, чтобы кто-то воин… то есть, воевал.– Воюют всё время. Только не коротышки с коротышками, а коротышки с животными. Охотник Патрон каждый день идет со своим ружьем в лес и устраивает там войну.– О, если так, то тогда да, конечно. Я очень согласна. Эту войну нужно переставать.– Прекращать, – поправила Кнопочка.Кнопочка села пить чай, Барвинка глядела в окно. А Бабаяга стала рассматривать жилище Барвинки. Малышка жила очень скромно, и это Бабаяге понравилось. Мебель – самая обыкновенная, ничего лишнего. Никаких сервантов с сервизами, вазами и кружевными салфеточками, никаких вышитых подушечек на креслах, пошлых тюлевых занавесок, абажуров с бахромой и прочих украшений, которые обычно встречаются в домах малышек. В комнате не было обоев, стены выкрашены простой оранжевой краской. Вместо картин газетные вырезки в рамках.«Малыш спас бабочку из-под колес грузовика», – прочла Бабаяга на одной из них. Там была и фотография: грузовик и возле него малыш, который держит обеими руками красивую бабочку-капустницу с лимонными крыльями.– Какой героизм! – прошептала иностранка.На оранжевых стенах красовались темно-синие лозунги.– ВИДЕТЬ НЕСПРАЕДЛИВОСТЬ И МОЛЧАТЬ – ЗНАЧИТ САМОЙ УЧАСТОВАТЬ В НЕЙ, – прочла Бабаяга вслух.– А правда, – сказала она. – Все видели, как неспраедливо коротышки делают с животными.– Поступают, – поправила Кнопочка.– Да-да, поступают. Все видели и молчали. Значит, все участовали. Только одна Барвинка не замолчала.Барвинка с ненавистью взглянула на иностранку. «Чего она меня тут расхваливает? – подумала она. – Пять минут как познакомились, уже льстить начала».– Это тоже правильно, – сказала Бабаяга. – БОЛЬШУЮ НЕСПРАЕДЛИВОСТЬ ВСЕГДА ПОРОЖДАЕТ МАЛЕНЬКАЯ. Я очень согласная.Иностранка любила читать надписи – так и язык учится скорее.– ЧЕЛОВЕК – ПРОДУКТ СВОЕГО ЗНАНИЯ, – прочла она.– Это откуда? – поинтересовалась Кнопочка.– Не помню, – отмахнулась Барвинка. – Кажется, Герадокл придумал. Садитесь!Малышки расселись в алюминиевые кресла вокруг небольшого овального столика. Его круглая крышка была сделана из стекла. Сквозь это стекло были видны маленькие Барвинкины ноги в грязных джинсах, скрещенные ножки Кнопочки в мокрых чулках и белые ноги Бабаяги, на которых ничего не было надето. В Мерюкряке тепло, и Бабаяга не привыкла ходить в чулках или колготках, а брюки там малышки вообще не носят. В комнате было тихо, если не считать довольного ворчания котов, доносившегося снаружи – они объедались сметаной. Кнопочка с наслаждением втягивала ртом горячий, почти обжигающий чай. Барвинка в задумчивости жевала печенье. Бабаяга смотрела на далекий оранжевый фонарь за окном.– Надо распределить роли, – нарушила молчание Кнопочка. – Во-первых, нам нужна профессиональная реклама. А это могут сделать только Пёрышкин с Мальбертом.– Почему? – не поняла Барвинка.– Потому что они профессионалы. Пёрышкин напишет вегетарианские стихи, а Мальберт нарисует плакаты.– Правильно!– Только вот как их убедить? Они такие циничные. Им что убивать животных, что не убивать – абсолютно всё равно. Вегетарианство и мясоедство для них просто разные философии. А на животных им наплевать.– Она, – сказала Барвинка, показав на Бабаягу куском печенья.– Что она? – не поняла Кнопочка.У Барвинки был полон рот печенья, и она помотала головой: дескать, дайте прожевать. Наконец сказала:– Она это сделает.– Я? – удивилась иностранка. – Честное слово… я рисовать не очень умею. А стихи… ваш язык мой не родной. Лучше кто-то местный пускай.– Сама стихи писать не будешь и плакаты рисовать. Поможешь наладить с ними контакт.– С плакатами?– С художником и поэтом.– Но я не умею ладить контакты. Я не обладаю такой спосонбостью.– Обладаешь.– Но как?

Отвлекусь ненадолго от вегетарианских планов малышек и, чтобы внести ясность, расскажу об этом загадочном Мерюкряке, из которого прибыла иммигрантка Бабаяга. Я забыл упомянуть, что страна, где находится Цветоград, называется Маляния. Солнцеград тоже в Малянии. И Зелёнгород.

Маляния – очень большая. Можно, конечно, себе представить, что кому-нибудь, кто сам довольно крупный, она покажется маленькой. Но для коротышек это огромная страна. Все они так считают. И очень зеленая. Потому что в ней полно лесов. А городов в Малянии немного.

Если вылететь из Цветограда и лететь на воздушном шаре все время на юг, то через три дня попадешь в соседнюю страну, которая называется Мерюкряндия. Пешком-то в Мерюкряндию не дойти, уж больно леса непроходимы и горы непролазны. Доехать на автомобиле тоже никаких шансов. Потому что дорогу в Мерюкряк еще никто не проложил, а без дороги автомобиль не проедет. Поэтому добраться туда можно только по воздуху.

В тех местах ветер осенью дует с севера на юг, так что тот, кто хочет попасть в Мерюкряндию, должен вылетать осенью. И не забыть попрощаться как следует со своими родными и близкими, потому что провести за границей ему придется всю зиму и часть весны. Ведь обратный ветер – с юга на север начинает дуть только в мае. А если вспомнить, что месяц для коротышки – как для нас почти год, станет ясно, что покидает он своих друзей надолго.

Столица Мерюкряндии называется Мерюкряк. У Малянии-то нет столицы, там все города сами по себе: Зелёнгород, Цветоград, Солнцеград… А у Мерюкряндии столица есть. Мерюкряк. Тем коротышкам, которые слышат это название впервые, очень тяжело его выговорить. Но стоит немного поупражняться:

...

а потом так:

...

а потом еще вот так:

...

– и повторять эти упражнения перед едой три раза в день, то уже через две недели язык во рту так натренировывается, что сам собой начинает произносить: Мерюкряк, Мерюкряк. Важно только учиться этому именно перед едой, когда язык еще не такой уставший от перемешивания пищи.

В Малянии-то коротышки говорят по-малянски, то есть, обычно. А вот мерюкрякский язык сложный, и выучить его не просто. В Цветограде по-мерюкрякски мало кто понимает. Кстати, Мерюкряк называют Мерюкряком только малянцы. А по-мерюкрякски этот город назывался не Мерюкряк, а Мерюкрякудряк. Это не удивительно. Ведь и Париж по-французски будет Пари, а Рим по-итальянски – Рома. Так что уж если кто прилетает из Малянии в Мерюкряк, то ему приходится говорить не Мерюкряк, а Мерюкрякудряк. Слово это тоже не такое уж сложное. Освоив как следует МЕРЮКРЯК, можно приниматься за МЕРЮКРЯКУДРЯК:

...

Опять-таки, тренироваться перед едой, пока язык еще полон сил. Но не такой уж у них, в Мерюкряндии, сложный язык, как на первый взгляд кажется. Многие слова даже похожи на малянские. Вот, например, вилка по-мерюкрякски будет викла, а огурец – орегуц, так что «наколите мне на вилку вон тот огурец» будет: «накоилте мне на виклу вин тот орегуц». А «сегодня хорошая погода» по-мерюкрякски будет так: «седонгя хошорая подога». Воощбе, для тех, кто уже пвирык, чтиать по-мерюкрякски сосвем не трундо. Вот горовить с нерпывикчи солнжее.

А терепь я расксажу ненмого об исротии гоорда Мерюкряка. Он онечь двенрий. Кодга-то, в неазмапянтые вернема, которыкшами пварили цраи. Цверогтада и Сорнцеглада тодга в пониме не блыо, а на их мсете рсоли нерпохоидмые засорли. У ондого црая блыо оечнь солнжое имя, коротое не так псорто вывогоирть…

Ой! Что-то я увлекся и стал писать по-мерюкрякски. Когда-то я сам изучал этот язык, а он такой въедливый! Стоит им немного попользоваться – как уж и отделаться потом не можешь. Особенно когда на компьютере печатаешь. Иногда думаешь, что это пальцы заплетаются, а это они, на самом деле, просто печатают по-мерюкрякски. Ну, всё. Чур меня! Чур!

Так вот, у одного такого царя было, опять-таки, очень сложное имя, которое совсем не просто выговорить. Звали его НЕ-ВУ-ХО-НЕ-ВРО-ТО-НЕ-ВНО-СОР. То есть, по-просту Невухоневротоневносор. Откуда такое имя взялось – тут мнения мерюкрякских историков разделяются, а малянские историки даже и не пытались эту загадку решить. Чересчур сложна. Так вот. Чужеземцу произнести имя царя было не просто непросто, а просто невозможно. И поэтому чужеземцы в Мерюкряк тогда не ездили. Собственно, сначала ездили. Но каждому, кто не мог правильно сказать «Невухоневротоневносор»… то есть, не то чтобы голову отрубали – это нет, а надевали на нее горшок и заставляли убираться подобру-поздорову. На горшке, естественно, написано имя царя. Очень это чужеземцев обижало – а что делать? С царями шутки плохи. В общем, чужеземцы туда не ездили.Сами-то жители учились произносить имя своего царя в специальной в школе. Поэтому у них проблем не было. Им домашнее задание такое задавали: повторить вслух десять раз: НЕ-ВУ-ХО-НЕ-ВРО-ТО-НЕ-ВНО-СОР, НЕ-ВУ-ХО-НЕ-ВРО-ТО-НЕ-ВНО-СОР, – а потом на уроке спрашивали. Кто правильно повторит, тому награда – на следующий день задают повторить уже не десять, а одиннадцать раз. А кто ошибался – того, наоборот, наказывали. Меньше раз повторять задавали.Некоторые могут не понять, что за радость, когда тебе задают повторить НЕ-ВУ-ХО-НЕ-ВРО-ТО-НЕ-ВНО-СОР вместо пятнадцати шестнадцать раз? А в том-то и радость, что когда доходили до двадцати одного – считалось, что коротышка уже так хорошо знает имя царя, что в жизни не забудет. И больше повторять не надо. А двадцать один – это потому, что столько букв в имени: НЕ-ВУ-ХО-НЕ-ВРО-ТО-НЕ-ВНО-СОР. Ну и правда, потом уж никогда не забывали.Ну, в общем Невухоневротоневносор был могущественным царем. И решил построить высокую башню. Чтобы показать всем, какой он могущественный. Но не просто высокую, а очень высокую. То есть, как в Цветограде некоторые любят выражаться, конкретно высокую. До самого неба.И коротышки начали строить. Долго строили, наконец построили почти до конца. Уже пролетающие облака за башню зацеплялись, и ни одна птица не могла до верха ее долететь – так высоко. То есть, если некоторые очень серьезные орлы еще вили гнезда на уступах башни где-то на двух третях ее высоты, то дальше этого уже никто не решался ни вить, ни лететь.Царь очень радовался. Настолько он был доволен собой и своим народом, что на радостях позволил даже чужеземцам свободно приезжать в Мерюкряндию и уезжать обратно без горшка на голове. Некоторые, правда, говорили, что это царь сделал не от доброты, а для того, чтобы иностранцам свою башню показать. Тут мнения историков опять-таки расходятся. Мерюкрякские историки считают, что от доброты, а малянские, что чтоб показать.В общем, башня продвигалась к концу, царь радовался, но тут, откуда ни возьмись, появилась загадочная болезнь. Коротышки вдруг начали как-то странно разговаривать. Сперва немного странно, а потом всё страннее и страннее. И наконец заговорили совсем уж очень странно. Теперь-то, спустя много-много лет, ученые поняли, что это за болезнь была. Она была от вируса. Вирус попадал коротышке в голову через одно из отверстий, которые в ней имеются – нос, уши или рот. Вначале заболевшие коротышки разговаривали между собой примерно так:– Привет!– Пиврет!– Дак кила?– Чего??– Я роговю дак кила, дак жопиваешь, не понтяно шо ли?А сам заболевший не понимал, что неправильно говорит какое-нибудь слово, потому что вирус менял это слово у него в голове на другое, и коротышка думал, что оно всегда таким было. Сейчас-то коротышки-ученые поняли, как в голове, то есть, в мозгу, который находится в голове, слова хранятся. Они по специальным клеточкам сидят. Каждое слово – в своей клеточке. А клеточка-слово прикреплено специальными проводками ко всем буквам, что в этом слове есть. Например, ПАРОВОЗ привязан к П и А, и Р, и В, и так далее. И вот вредный вирус эти прицепки местами менял. И вместо ПА-РО-ВОЗ получалось ПА-ВО-РОЗ. А вместо КОЛ-БА-СА – КА-БЛА-СО. Но коротышка-то и сам не знает, что у него в голове делается. Клеточек-слов ведь очень и очень много. За всеми не уследишь! И если вирус перепутал буквы у нескольких, коротышка даже об этом и не догадывается, а говорит так, как слова у него в голове теперь по-новому записаны. Ведь голова – она как компьютер, а всем известно, какой ужас может выйти, если поменять байты с битами местами в каком-нибудь из файлов.Так теперь бедные мерюкряндцы и разговаривали:– Не прадва ли хоршоая поогда?– Пока нигечо, но полсе одеба мжоет джоть пойти.Вначале они очень расстраивались, но постепенно привыкли. Одни, когда их плохо понимали, стали себе помогать знаками. Например, показывать на небо и хмуриться – значит, дождь, а улыбаться – значит, солнце. Другие рисовали картинки. Правда, некоторые так рисуют, что пойди их пойми. Поэтому многие умные коротышки, чтобы не мучиться, стали просто меньше слушать других. Всё равно ничего не понятно – чего же слушать? А другие, еще более умные коротышки, сами стали говорить меньше.Понятно, что с таким бедственным положением в стране строить башню стало невозможно. Да все про нее и вовсе забыли. Да и вообще кому она была теперь нужна, кроме некоторых орлов, которые вили на ее высоких уступах свои огромные гнезда?

Ни царь Невухоневротоневносор, ни его советники и ученые коротышки – никто не мог понять, откуда такая напасть пришла. Про вирусы в те времена не слыхали. Стали коротышки про себя говорить, что это царю наказание за то, что чужеземцев заставлял свое длинное имя произносить. Но как такое скажешь, когда ты говоришь, а понять тебя никто не может? – Царь-то свосем нгалый стал, вот так ему и надо!– Гечо-гечо? Нигечо не поминаю!– Гечо, гечо… сам рудак!– Это ты ругак, а я тебя не ругакал!– А я тебя сечйас в мордак!– Это я тбея в модрак!Говорить становилось всё труднее, и малыши теперь предпочитали объясняться кулаками. А малышки – ногтями и волосами. А некоторые говорили, что это всё не из-за царя, а из-за башни.– Силшком выоская она, и всеь поярдок в гоусдарстве растсроила, – говорили некоторые.– Бог не выедржал и на Неврухосранодосора ралозился, – говорили третьи.

Эпидемия распространялась. Скоро во всем государстве не осталось ни одного здорового коротышки. Даже царь и его подданные, которые заперлись во дворце и никого к себе не пускали – всё равно заболели. И вот что интересно. Если один коротышка заражался от другого, то он перенимал от него все неправильные слова, которые уже есть у того, и говорил их точно так же, как заразивший. Это придворный ученый понял, которого звали Нарокотух. Но правда ли его так звали или нет – это теперь трудно выяснить. Потому что из ста двадцати четырех научных книг, которые написал этот выдающийся коротышка (и все от руки – ведь тогда еще книги печатать не умели), до нас дошли только три. И в одной он именует себя Нарокотухом, в другой Народобухом, а в третей Ноутбуком. Но почерк-то один и тот же! Знайка с доктором Таблеткиным, изучавшие его труды, пришли к выводу, что ученый во время их написания уже был не вполне здоров. Так вот, этот Нарокотух или Народобух, или Ноутбук понял, как во дворец зараза попала. Притащил ее царский шут. Он, оказывается, тайно убегал по ночам из дворца, чтобы встречаться с одной малышкой. А эта малышка уже к тому времени была серьезно больна. Понять, что она говорит, было практически невозможно. Они с шутом объяснялись знаками. Говорят, шут ее очень любил. Какова же была его радость, когда он вдруг стал понимать буквально каждое слово своей возлюбленной! Понятное дело: инфекция передалась бедняге от нее…Царь Невухоневротоневносор заразился прямо от шута, от царя заразилась царица, от нее – главная фрейлина, а потом уже и все остальные, потому что главная фрейлина была страшно болтлива. Каждое слово, которое она услышала за день от одного из обитателей дворца, она обязательно пересказывала всем остальным. А болезнь, как я уже говорил, передавалась через рот и через уши. Благодаря главной фрейлине, зараза распространилась так быстро, что никто даже не успел заметить, что он заболел, потому что и все остальные вокруг тоже заболели, и стали говорить точно такими же словами. А ведь никому из дворца выходить не разрешалось, так что все, кто там находились – а это была целая куча народу – по-прежнему разговаривали на одном и том же языке. Правда, теперь этот язык был понятен только им одним, да еще и знакомой шута, проживавшей где-то возле рынка.

Вот такая грустная история произошла с народом Мерюкряндии. И ведь ладно, если бы коротышки неправильно произносили только некоторые, немногие слова – это еще полбеды. Но чем больше распространялась эпидемия, тем всё больше народу уже не могло – хоть убей! – выговорить длинное имя своего владыки: НЕ-ВУ-ХО-НЕ-ВРО-ТО-НЕ-ВНО-СОР. Кто говроил Вуневротосорокух, кто Сыроухонервнорот, а уж совсем больные и вовсе, стыдно даже повторить: Нервноух или Мусорот. Царские слуги по-прежнему наказывали каждого, кто его имя коверкает. Это было сильно на руку мастерам гончарного дела – горшков требовалась уйма. Правда, те, кто наказывал, и сами теперь имя царя путали, так что пришлось им и друг на друга горшки понадевать. В конце концов вся страна вместо шапок стала на голове горшки носить. С тех пор и прицепилось к мерюкрякцам это прозвище: горшка-башка. Бедный царь не смог вынести такого позора, и чтобы не видеть несчастья, постигшего его народ, велел надеть себе на голову самый большой горшок – золотой с изумрудами – и убежал в лес. Ведь сам-то он уже тоже свое имя не мог правильно произносить! А отменять собственный указ о том, что «Кто государево имя коверкнёт – тому в горшке ходить», ему царская гордость не позволяла. Своим верным слугам он запретил идти за собой, и те рассказали, что видели, как бедный монарх углубился в пальмовый лес, стукаясь горшком о стволы пальм. Больше его никто не видел.

Борьба вокруг употребления мяса разыгралась нешуточная. Через две недели весь город уже разделялся на два враждующих лагеря: вегетарианцев и мясоедов. Либо ты ешь мясо, либо ты его не ешь. Третьего не дано. Общество «Зверям – жить», а сокращенно ЗВЕРЖ, росло, и каждый день в него вступали новые члены и членки. Говорить «членка» – неправильно, но с легкой руки Пустомели, который вообще любил коверкать слова, все стали их называть именно так.

Художник Мальберт с поэтом Пёрышкиным сделали вегетарианскому обществу рекламу. В городе появились плакаты и листовки, убеждавшие коротышек не есть мясо. Барвинка оказалась права. Наладить контакт с художником и поэтом Бабаяге удалось чрезвычайно быстро. Бабаяга и сама не понимала, как это у нее вышло, хоть ей и стоило большого труда преодолеть свою робость.

– Да что ты всё стесняешься и стесняешься! – в сердцах кричала на нее Барвинка. – Нельзя же всю жизнь всех бояться! Что тебе другие коротышки сделать могут? Убьют или искусают?

– Да нет… – замялась Бабаяга. – Но все-таки, как-то неудобно к малышам прилизываться.

Она имела в виду «подлизыватся».

– Прилизываться! – расхохоталась Барвинка. – Ну, ничего! Ничего с тобой не будет. Ради спасения животных поприлизываешься немного.

В конце концов Бабаяга согласилась. Но все-таки она очень боялась, что Пёрышкин с Мальбертом не захотят ее слушать. Ведь она совсем не умеет убеждать! К тому же малянский – не ее родной язык, а на чужом языке порой так трудно бывает что-нибудь объяснить!

– Будешь им говорить, что я скажу, – велела Барвинка. – Ничего от себя. Понятно?

– Понятно, но…

Мальберта они пригласили на следующее утро. Бабаяга еще не пришла, она была у себя дома и приводила себя в порядок. Она замечательно умела кроить и шить на швейной машинке, и вот теперь шила себе платье и новое пальто. Ведь у бедной иностранки совсем не осталось приличной одежды – так уж она привыкла выходить на улицу в рваных, грязных тряпках. – Я прошу вас ненадолго прийти к нам сегодня с утра, – позвонила Барвинка художнику. – У нас к вам срочное дело.Мальберт все отнекивался, но Барвинка умела добиваться от коротышек того, что ей нужно, и художник в конце концов уступил. Правда, он опоздал на два часа, но все-таки.– Видите ли… – начал Мальберт прямо с порога, оглядывая Барвинку и Кнопочку. – Я собирался идти сегодня совсем в другое место, у меня много дел…В голосе его слышалась досада, что он, непонятно зачем, все-таки зашел.– Проходите, проходите. Наше дело очень важное.– Может быть для вас, но не для меня…– И для вас оно очень важное, вы просто еще об этом не знаете.– Неужели?

С трудом удалось затащить художника в гостиную и усадить на диван. Кнопочка тянула время, ожидая Бабаягу с минуты на минуту. Но как только малышка заговорила о вегетарианстве, Мальберт тут же поднялся. – Последнее время у меня многие заказывают рекламу. Мне очень жаль, но я страшно занят. Могу вам посоветовать одного начинающего дизайнера…– Неужели вы не сочувствуете бедным животным? – возмутилась Барвинка.– Сочувствую, – ответил Мальберт.– Тогда вы должны нас понять…– Понимаю! Еще как понимаю. Но и вы меня поймите!В это время в прихожей раздался звонок, и Кнопочка побежала открывать.– Всего хорошего, – поклонился Мальберт и протянул Барвинке руку. – У вас, честное слово, очень приятно, но мне пора.– Хорошо, идите, – сказала Барвинка, не давая руки. – Только перед этим вам нужно будет переговорить еще с одним членом нашего общества.– С каким еще членом? – почти крикнул Мальберт, забыв о приличиях. Так он вдруг рассердился.– Вот с этим, – ответила Барвинка, пропуская в гостиную Бабаягу. А сама она вышла, затворив за собой дверь.

Видимо произошло какое-то чудо, потому что через десять минут из гостиной выбежал Мальберт и снова протянул руку Барвинке, но уже не для прощания: – Ваш проект меня так вдохновил, что я просто сгораю от нетерпения! Начинаю работать здесь же и немедленно! – Он так энергично затряс руку Барвинки, что той стало больно. – Наберите мне, пожалуйста, пятнадцатый дом, попрошу шофера Торопыгу привезти краски и прочее.– Я ему всё говорила, как она мне говорила, – объясняла Бабаяга Кнопочке.Когда иностранка бывала взволнована, ей приходилось долго подбирать слова, и ее мерюкрякский акцент резал слух.– А он?– Очень странно…– Что странно? – спросила Кнопочка.– Я смотрела ему всегда в глаза, и я видела, что он совсем не слушает меня. У него был вгзляд… что он не понимает, что я говорю. Я говорила ему про бедных животных. Про то, как им плохо, как их едят…– Ну, а он что? Бабаяга нахмурилась.– А он улбался. Как можно улбаться, когда говорят такое – не могу понять! Это просто… как оно назвыается?– Жестокость?– Вот именно! А потом я ему говорила, что можно есть только овосщи, но не мясо.– А он?– Опять улбался.– Ну и чем кончилось?– Я совсем прекращала стеснясться. Я всегда перестаю стеснясться, когда меня считают красивой. А он считал, я знаю. Я засердилась. Я подумала, что он на меня… издевается.– Не «на меня», а «надо мной» нужно говорить.– Вот именно, надо мной! Надо мной хочет издеваться. Он всё стоял и смотрел в мое лицо. Я ему предалгала садиться, а он не сидел. Тогда я подходила к нему близко и говорила: «Вы понимали, что я вам рассказывала?» – и он говорит: «Да», – а я говорила: «Вы согалшаетесь с нами работать?» – и он быстро сразу говорил, сказал так: «Да-да. Да! Очень да!»– Так и сказал «очень да»?– Так сказал!– А ты?– А я всё. Вышла. Говорила: «Спасибо, дальше вы будете работать с Барвинкой». А он спрашивал: «Почему не с вами?» А я говорила: «Она главная». А он говорил: «Жаль». И я вышла.– Это просто какой-то гипноз.– Наверно, я гипнозо… зор?– Гипнотизёр.– Да, гипнотизёр.– Это их твоя красота гипнотизирует.Бабаяга вздохнула. Ей бы не хотелось, чтоб так было. Она хотела просто разговаривать с коротышками, а не гипнотизировать их.

А поэт Пёрышкин встречал Бабаягу и раньше. Еще до того, как она стала мазаться гуталином и носить рваную одежду. Когда он в первый раз ее увидел, на улице Хризантем, малышка была в длинном розовом платье с белыми лилиями. Чистом и без дыр. Пёрышкин написал тогда одну из своих лучших поэм. Теперь почти каждый коротышка в Цветограде знает наизусть – если не всю поэму, то хотя бы кусочек. «О, эти белые лепестки…» – так она начиналась. Барвинка послала Бабаягу открыть поэту дверь.– Я бы хотела… – начала малышка, от смущения забыв поздороваться.– Да!– Мы бы хотели попорсить у вас…– Согласен!– Написать небольшие сти…– Уже написал!И Пёрышкин, который действительно сочинил стихи – едва он увидел прекрасную иностранку, отворившую ему дверь в сиреневом платье – стал их читать:

Ах, осень на меня повеяла весною!

Цветы сирени снегопадом на голову бах!

Схватила карусель – и в небо головою,

Там облако улыбкой на твоих губах!

– Поджедите, поджедите! – остановила его малышка. – Вы же не знаете, про что вам надо писать стихи! – Знаю!– Послуйшате меня!– О! Слушаю!– Да нет же! Не смотрите на меня, а слуйшате меня, понятно? – не на шутку рассердилась Бабаяга. – Нам нужны стихи про животных!– Про животных? – изумился Пёрышкин. – О да, конечно, как вы прикажете. – И он с грустью поглядел в зеленые глаза иностранки:

В шкурку мышки я зароюсь,

Чтоб слезами горевать,

Чтобы лапкою кривою

Мое сердце разодрать.

Я в аквариуме рыбка,

Я в коробочке жучок,

В небе раненая птица,

На асфальте червячок…

– Ос-та-на-влий-ва-тесь! – топала ногой Бабаяга, тряся поэта за плечо. – Останавлийватесь! Проходите в комнату. Вам там скажут, что нужно сочинять, они лучше меня знают языка. В общем, поэт Пёрышкин сразу же согласился делать рекламу и стать вегетарианцем. Он даже с удовольствием съел две фаршированные горошины, запил их черничным соком и закусил ломтиками земляники, макая их в заварной крем. Всё это приготовила Кнопочка, чтобы приучить поэта к вегетарианской кухне.«Молодец эта Бабаяга! – думала про себя Барвинка. – Так мы многих на свою сторону перетянем». Она заметила, что чем дольше не видит перед собой иностранку, тем лучше к ней относится. Но стоит той попасться Барвинке на глаза, как в ней словно закипает какой-то злой чайник. «Так нельзя, – старалась она убедить саму себя. – К каждому коротышке надо относиться по его поступкам, а не по внешнему виду. Ущемлять кого-то за то, что он красивый – это красизм. А красизм, расизм, сексизм, садизм – это всё безобразие. Мы должны перебарывать свои личные неприязни, иначе из цивилизованных коротышек мы превратимся в совсем диких».Но почему-то эти слова, которые Барвинка сама себе повторяла – не вслух, разумеется, а про себя – на нее слабо действовали. Так и хотелось иной раз схватить эту мерюкрячку за ее рыжие волосы и ткнуть носом во что-нибудь… во что-нибудь очень нехорошее. Барвинка и сама не знала, во что.

А вегетарианское дело тем временем распускалось, словно почки весной. Через несколько дней Барвинка, Кнопочка, Пустомеля и другие активисты ЗВЕРЖа уже вовсю агитировали коротышек перестать есть мясо. Кнопочка действовала очень деликатно. Стоя на улице Орхидей или в каком-нибудь другом людном месте, она обращалась к прохожим со словами: «Простите, не могли бы вы уделить мне пять минут своего времени?» На малышке был плащ, на котором спереди была нарисована плачущая корова, а сзади – повар с огромным ножом и испуганная курица, обнимающая своих цыплят. Уже один этот плащ мог кого хочешь растрогать, но всё же многие коротышки, завидев издали секретаря ЗВЕРЖа, сворачивали в переулок или переходили на другую сторону улицы. Другие пробегали мимо, стараясь не глядеть агитантке в глаза. (Так в Цветограде называли уличных агитаторов – агитантами).Гнобик, который сам жил на улице Орхидей, выйдя из дома, демонстративно шел прямо на Кнопочку, словно это было пустое место. Малышке в последний момент приходилось отскакивать в сторону, чтобы широко шагавший Гнобик не разметал ее вместе с брошюрами и листовками. «Мы живем в свободной стране, – говорил Гнобик, – и каждый имеет право ходить по улицам, чтобы к нему не приставали».Тем, кто спешил или не хотел слушать, Кнопочка раздавала листовки, в которых говорилось, что есть животных – нехорошо, потому что все живые существа имеют право на жизнь. «Представьте, что возле Цветограда появились инопланетяне, питающиеся коротышками, – говорилось в одной из листовок. – Каково бы нам пришлось, если бы они каждый день хватали по нескольку коротышек и готовили из них блюда для своих инопланетянских ресторанов?»Еще Кнопочка предлагала брошюрки, где было написано, как правильно питаться и что коротышка вполне может обойтись без мяса, и это даже полезно для здоровья. Несмотря на то, что Кнопочка ни на кого не давила, многие и сами останавливались, брали у нее листовки и брошюры и разговаривали с ней. Кнопочке было очень приятно беседовать с разными коротышками. Она всегда вначале внимательно выслушивала их мнение и только потом, стараясь не оскорбить и не задеть, аккуратно высказывала свое. За это Кнопочку в городе уважали.

На бульваре Гладиолусов пахло осенью и выхлопными газами. Бабаяга с распущенными волосами, рыжими, как кленовые листья, бесплатно раздавала прохожим надутых гелием животных: баранов, цыплят и гусей. Они были легче воздуха и рвались в небо. На надувных животных были написаны рекламные стихи поэта Пёрышкина. Среди них было и такое:

Вступите в ЗВЕРЖ, вступите в ЗВЕРЖ и станете друзьями

Коровы, утки, лебедя а главное – свиньи.

Вступите в ЗВЕРЖ, вступите в ЗВЕРЖ и добрыми делами

Покроете поверхность вы матушки-Земли!

Иностранка была чисто вымытая – никаких следов гуталина на щеках, ее прекрасные волосы расчесаны. На ней было замечательное белое платье, которое Бабаяге очень шло, зеленый платок на шее и в тон ему зеленые туфли на высоких каблуках. – П-пожалйуста, н-не… не ешьте их, – запинаясь, произносила она заученную фразу, перед тем как вручить малышу гелиевую корову или поросенка. Иностранка ужасно стеснялась. Она все время краснела и кусала губы, а иногда даже пыталась грызть ногти. Но, ощутив во рту едкую горечь, тут же спохватывалась. Предусмотрительная Кнопочка, заметив у подруги эту вредную привычку, намазала ей пальцы горьким соком одуванчика.Получив надувную игрушку, малыши ставили свою подпись под документом, в котором говорилось, что они обязуются больше никогда не есть мясо. Кроме этого, Бабаяга каждому прикалывала к рубашечке значок с символом общества ЗВЕРЖ. Этот символ, придуманный художником Мальбертом, был портретом коровы, в глазах у которой светилась надежда.Не совсем понятно, как это у Бабаяги получалось. Но, только поглядев в ее зеленые глаза и получив надувного гуся или теленка, малыш тут же переставал есть мясо и становился вегетарианцем. Если он перед этим шел по улице, жуя бутерброд с колбасой, то сейчас же выбрасывал его в урну. Пустомеля, который одним из первых очутился на бульваре Гладиолусов, когда там появилась Бабаяга, говорил потом повару Кастрюле:– Понимаешь, Кастрюлечка, она такая…– Какая?– Такое у нее лицо…– Какое?– У нее пальцы какие-то… когда она ими мне значок к рубашке прикалывала, знаешь… как будто через меня ток прошел.– То-ок? – удивился повар Кастрюля. – Электрический?– Да. Как слабый электрический ток такой. Но не больно. Не как если суешь два пальца в розетку. А так – очень приятно.– Интересно.– И глаза у нее такие…– Какие?– Такие… теплые. Как солнце весной. Как будто они на тебя смотрят и тебя греют. Она вся… как будто теплая такая. Даже не знаю… как кусочек солнышка…– Надо же! – изумился Кастрюля.Сам он с Бабаягой еще ни разу не встречался. Повар избегал бульвара Гладиолусов. «Я туда пойду, когда в Цветограде не останется ни одного мясоеда, – говорил он. – Кто же их, бедных, кормить будет, если я стану вегетарианцем?»– Знаешь, Кастрюлька… Мне так хочется для нее что-нибудь сделать, – сказал Пустомеля.Он в задумчивости глядел на крышу какого-то далекого дома.– А что сделать? – спросил Кастрюля.– Да что-нибудь. Что-то очень полезное и только для нее. Даже руки зачесались – так хочется. Ну хоть морду кому-нибудь набить, что ли!Повар опасливо отодвинулся от Пустомели.– Да не тебе, не бойся, – перевел Пустомеля взгляд с крыши на Кастрюлю. – А тому, кто с ней в чем-нибудь не согласен.– А я как раз во всем с ней согласен! – обрадовался Кастрюля.– Это хорошо, – сказал Пустомеля. – Ты настоящий друг.Он вспомнил, как еще тогда говорил иностранке:– Но я так люблю мясо. Особенно курицу жареную.– Вы любите куриц? – переспрашивала малышка.– Да. Я люблю куриные крылья. Они такие… вкусные. Сочные такие… Я один могу целое куриное крыло за раз съесть, – хвастался Пустомеля.И сразу же тогда подумал: «Ну что я за идиот, зачем я ей это говорю?» Но Пустомеля и сам не знал, что говорит. Он говорил просто так, чтобы только что-нибудь сказать. Как говорится, чтобы поддержать разговор. А то этот разговор возьмет да и кончится. А ему хотелось, чтобы он никогда не кончался…– Если вам тяжело без мяса – приходите ко мне, – предлагала Бабаяга.– Я вам пригтовлю грибную пиццу. Знаете, я вчера на одном пене нашла один огромный опят и утащила его домой. Он у меня на кухне лежит. Можем его чистить и жарить, а потом его и пиццу печь в духовке. Вы любите пиццу?И пока Пустомеля что-то невнятно мычал, она своими тонкими пальцами прикалывала ему к рубашке вегетарианский значок. Малышка так аккуратно дотрагивалась до его рубашки, что Пустомеле показалось, будто его коснулась крылом какая-то невиданная, электрическая бабочка.– Я вас так понимаю, – сказала она на прощанье Пустомеле. – Вы любите курицу, но еще кто-то ее любит.– Кто? – спросил Пустомеля.– Куриные дети. Ведь она их мама.Это Бабаяга имела в виду цыплят. Она ведь была иностранка и не всегда правильно выражалась.Удивительно, что Бабаяге не удалось убедить отказаться от мяса ни одну малышку. Все они, презрительно фыркая, проходили мимо. Зато каждый малыш, очутившись на бульваре Гладиолусов, автоматически становился звержевцем. С приколотым прекрасной вегетарианкой значком на груди ни один не мог уже больше есть мясо. Это был словно какой-то гипноз. Но, к несчастью вегетарианцев и к счастью мясоедов, Цветоград большой и, кроме бульвара Гладиолусов, в нем есть еще очень много улиц. Поэтому далеко не каждый малыш попадал на этот бульвар. Так что еще очень и очень многие малыши по-прежнему жили – не тужили и продолжали употреблять мясо в неограниченных количествах.

Вот так, одной своей добротой Кнопочка и Бабаяга агитировали в общество всё новых членов и членок. Пустомеля, обратившись в вегетарианство, предпочел иной способ. Вначале он, как и Кнопочка пробовал убеждать. Но у него ничего не вышло. Никто его не хотел слушать. Все привыкли, что он всегда вешает лапшу на уши. Тогда Пустомеля, во-первых, разозлился, что у него ничего не получается. А во-вторых, переменил тактику. «Ну, мясоеды несчастные, я вам покажу, – бурчал он, боксируя по воздуху кулаками, – только попадитесь мне под руку!» Удобным местом оказалась площадь Путешественников. В обеденное время, если, конечно, не слишком холодно, коротышки облепляли там все скамейки, пьедесталы статуй и газоны. А если плохая погода, то народ набивался в памятник Воздушному шару. Коротышки сидели на скамеечках в бронзовой корзине, под огромной стеклянной сферой, которая защищала от дождя. Подняв глаза к небу, можно было увидеть как капли колотят в круглую прозрачную поверхность и стекают по ней.Пустомеля хватал бедного обедающего за грудки, не заботясь о том, что тот рискует подавиться. Он нарочно выбирал самых голодных на вид малышей – тех, у кого нет сил сопротивляться. Выхватив у кушающего малыша бутерброд с колбасой или завернутую в блин котлету, Пустомеля набрасывался на него всей силой своего убеждения. А убеждать Пустомеля умел еще как! Недаром же он когда-то убедил пол-Цветограда, что на город несутся четыре заболевшие бешенством коровы и один бык, так что все – кто по чердакам, кто по погребам попрятался.– Вот ты блин с этой котлетой ешь, а ты знаешь, из кого она сделана?! – кричал Пустомеля, отодвигая тянущуюся к котлете руку голодного коротышки. – Ты, наверно, думаешь, что корова – это просто какой-то огромный кусок мяса, который бродит себе там где-то в поле и ест траву, а потом раздает себя на котлеты? А ты в курсе вообще, что у коровы тоже есть душа, как у тебя? Что у нее, может быть, есть голодные дети, которые ждут, когда она их напоит молоком?Ошеломленный малыш, лишенный еды, за которой он перед этим долго стоял в очереди в котлетной «Веселый фаршик», мучился от голода и не понимал, чего от него хотят.– А ты вообще хоть раз в своей жизни видел живую корову? – бушевал Пустомеля. – Смотрел ей в глаза?Коротышка в ужасе мотал головой.– А, так ты посмотри! Вон, поезжай на ферму – и посмотри! Поезжай – и посмотри ей в глаза. А потом уже решишь – будешь ли ты после этого мясо есть или нет.Сам-то Пустомеля ни разу живой коровы не видел, и она ему представлялась, как какое-то расплывчатое рогатое и мохнатое существо с теплым взглядом добрых, зеленых глаз. Не дожидаясь ответа малыша, Пустомеля бросал его котлету в урну, прикалывал к груди несчастного вегетарианский значок и выдавал ему бесплатную пиццу в картонной коробке.– На вот. Ешь! Ощути разницу! Твоя мерзкая котлета – вон она, еще из мусорного ведра торчит – или чистая, прекрасная пицца. Приготовленная без убийств. – С этими словами Пустомеля отчаливал – искать новую жертву.

А Никтошка к этому времени уже выздоровел, и ему разрешили выходить на улицу. Вернувшись из своего ужасного путешествия, в котором он едва не погиб, Никтошка долго болел, и вот, наконец, его болезнь прошла. На бульваре Гладиолусов как раз недавно построили новую площадку. В аллее Ромашек никогда очереди на качели не дождешься, а здесь поставили тридцать пять качелей в ряд. Вдоль целого длиннющего дома пятиподъездного. И не низеньких, а высоченных, так что если как следует раскачаешься – будешь долетать до третьего этажа. Никтошка весь день теперь проводил на качелях. Как приходил сюда в двенадцать утра – сразу после завтрака – тут же на них садился. Да так и качался до вечера, пока не стемнеет. Он даже обедать научился на качелях. Брал с собой бутерброд и ел, раскачиваясь. И голубей с качелей кормил. Батонами. Он с собой полный рюкзак хлебных батонов приносил – для голубей. Качался с этим рюкзаком и – то одному голубю полбатона кинет, то другому. Хотя только одному кинешь – их слеталась целая стая: пять, шесть, а то и пятнадцать огромных птиц. Для коротышек голубь – примерно как для нас страус, только летающий и очень толстый, и эти толстые страусы заполняли собой весь бульвар. Никтошка старался кормить голубей, когда никто не видит, потому что многим это не нравилось и прохожие ругались. Еще бы, когда на тебя летит целая стая этих огромных животных – можно испугаться. Хотя, конечно, голуби – абсолютно безобидные существа. На бульваре Гладиолусов старинные дома. Подъезды с колоннами, а балконы поддерживают статуи малышек – кариатиды. На крышах – мансарды. Многим малышам нравится жить в мансардах, потому что из окна можно вылезти прямо на крышу. А в центре Цветограда дома стоят так близко друг к другу, что, когда играешь в салки, можно перепрыгивать с одной крыши на другую, не опасаясь, что соскользнешь вниз.Качаясь, Никтошка всё представлял себе, что он может вот так с качелей слететь – и прямо вон на тот балкон напротив, где малышка в зеленой косынке поливает землянику. Или полетит еще выше и повиснет на гладиолусе, который качается над крышей. Он закрывал глаза, и ему казалось, что он туда уже летит.Некоторые могут подумать, что это скучно – качаться весь день. Но Никтошке скучно не было. Качели высоко взлетают, столько всего с них видно. Он с высоты наблюдал за всем бульваром Гладиолусов. Никтошка заметил, что впереди, ближе к перекрестку с улицей Пастушьей сумки всё время толпятся коротышки, и им там раздают надувные игрушки. Никтошке тоже хотелось получить игрушку, но не хотелось портить себе настроение. Потому что всегда, как встанешь в очередь – обязательно тебя кто-нибудь оттолкнет или, если уже отстоишь половину, скажут вдруг, что ты здесь не стоял. Или внезапно кто-нибудь придет да и встанет впереди тебя, как будто он тут с самого начала был. А это очень обидно, и после этого уже не хочется в очереди стоять.– Буду еще себе настроение портить, – думал Никтошка. – И без игрушки как-нибудь обойдусь.Поэтому он так и не встретился с Бабаягой, которую когда-то спас от смерти.А Бабаяга тоже иногда вспоминала Никтошку. Когда она думала о том, что могло бы быть, если бы этот коротышка не подоспел вовремя, ей становилось не по себе. А ведь она даже не успела его тогда поблагодарить. Когда Бабаяга пришла в себя, малыша в синем шарфике уже и след простыл, а она даже не спросила, как его зовут.– Может быть, он подойдет ко мне, пока я тут стою, – думала иностранка, – и я скажу ему: «Спасибо». Нет, я ему пожму крепко руку и скажу: «Большое спасибо!» И не только, – думала она. – Я приглашу его к себе домой пить чай. «Я вас тогда не успела благодраить, – скажу я. – Я бы очень хотела пригласить вас к себе домой выпить чашку чая с пирожными».Бабаяга представляла, как она бы испекла одни очень вкусные мерюкрякские пирожные. Она ни разу не видела, чтобы в Цветограде продавали такие. И он придет. Бабаяге страшно хотелось узнать, кто же он всё-таки такой. «Может, объявление вывесить? – думала она. – Ну как же так? Малыш спас меня от смерти, и об этом никто даже не узнал! Всем надо об этом сказать!»Но сказать всем Бабаяге было неудобно. Она была очень стеснительная. И она рассказала про малыша в синем шарфике только Кнопочке, но Кнопочка так и не вспомнила, кто в Цветограде носит синий шарфик. А теперь вегетарианские дела отвлекли Бабаягу от мыслей о нём, и она забыла, что хотела вывесить объявление. А ведь если бы она его вывесила, Никтошка обязательно бы это объявление прочел. Потому что он читал вообще всё, что ему попадалось на глаза. Он прочитывал на улицах все объявления. Но все равно из этого ничего бы не вышло. Потому что, увидев Бабаягино объявление, он ни за что бы на него не откликнулся. Такой уж был у него характер.

Усилиями членок и членов ЗВЕРЖа в Цветограде становилось все больше вегетарианцев. Но и мясоеды не дремали. То есть, вначале они именно что дремали. Но потом вдруг проснулись.

– Это что же такое получается? – сказал сам себе Гнобик, когда выйдя однажды утром на балкон, увидел внизу Кнопочку, окруженную толпой желающих вступить в вегетарианство и просто сочувствующих. – Эдак через пару месяцев в городе не останется ни одного нормального коротышки, кроме меня! А потом скажут, что и растения с грибами нельзя кушать. Что у подберезовика тоже мама есть, которая его любит!

Вернувшись в гостиную, Гнобик снял теплый халат, потому что в доме было жарко натоплено, и раскурил сигару. Сидя в огромном кресле, обитом красным плюшем, он раздумывал над тем, что же это дальше-то будет. Гнобик любил красивые вещи. В углу у него стояла огромная китайская ваза. На стене висела картина «Купающиеся русалки».

– А может, – рассуждал Гнобик, обращаясь к стоявшим на камине гипсовым часам в виде лошади, – а может быть, кому-нибудь покажется нечестным, что мы берем у коров молоко, а у кур яйца, не отдавая ничего взамен? И придется курам и коровам платить зарплату, установить для них восьмичасовой рабочий день! Потом еще оплачивать отпуска и давать бесплатные путевки в коровий санаторий для поправления здоровья…

Нет, ему просто необходимо с кем-нибудь всё это обсудить!

– Эй, вы, козлы! – крикнул он вегетарианцам с балкона, но никто его не слушал.

Гнобик с досадой бросил в них огрызком сигары и захлопнул балконную дверь. Его трясло.

– В конце концов, – сказал он бронзовой статуе Дианы, богини охоты, которая с собаками и луком охотилась в гостиной Гнобика на неведомого оленя. – В конце концов, хоть мы и берем у них мясо или, там, молоко с яйцами, но мы ведь их за это кормим! Мы им жильё строим, пасем их… на лугах! Охраняем от волков… а если они птицы, то от всяких там коршунов! Если им от нас еще что-нибудь надо – пусть сами открыто заявляют. А если они молчат – значит, они всем довольны!

И плюнув в балконную дверь, обессиленный повалился на диван. «Эх, нужно всё это обязательно с кем-нибудь обсудить!» – думал Гнобик. Он не выдержал и позвонил художнику Мальберту, с которым они были в хороших отношениях.

– Приходи сейчас ко мне. Дело есть!

– Я как раз сел писать одну картину… – начал было Мальберт.

– Не волнуйся, у меня ты штук десять напишешь картин, не меньше. Не забудь краски, холсты, – в общем, всё что надо!

– Но, Гнобик, я не могу, передо мной тут уже на стуле натурщица сидит…

– Так дай ей почитать журнал мод, а сам срочно беги ко мне!

– Действительно ли это так срочно?

– Дело жизни и смерти! – крикнул Гнобик и бросил трубку.

В ожидании Мальберта, Гнобик нервно ходил из угла в угол своей гостиной и курил сигары вперемешку с сигаретами – одну за другой. Пепельница несколько раз переполнялась, и он с наслаждением опорожнял ее на головы вегетарианцам, толпившимся под окнами.

Гнобик жил один. Надо сказать, что в отличие от известных нам малышей с Колокольчиковой улицы, которые все жили в одном доме и вместе вели хозяйство, Гнобик терпеть не мог общественной жизни. Он хотел жить сам, в своей собственной квартире, и чтобы в спальне у него стояла только его собственная кровать, а не десяток кроватей каких-то там других личностей, а в кухне – только его собственнаая тарелка и чашка. Знайка, доктор Таблеткин и другие, наоборот, хотели жить именно так, как они и живут: коммуной. То есть – когда всё общее. Нет, ну понятно, что, например, зубная щетка или штаны не могут быть общими. Но книги, лыжи, всякие там кастрюли на кухне или швабра для мытья полов – почему бы не пользоваться всем этим вместе или хотя бы по очереди? Зачем, например, каждому коротышке отдельная стиральная машина или отдельный пылесос? (Кстати сказать, пылесосить никто из них не любил).

А жить в одном доме гораздо интересней, чем жить порознь. Можно вместе играть в разные игры, рассказывать друг другу страшные истории на ночь, да и вообще всегда есть, с кем поболтать. А еще – очень удобно, когда кто-то один варит на всех обед, другой убирает дом, третий поливает цветы, а не так, что каждый должен и обед варить, и цветы поливать, и пол подметать. В общем, вместе и веселее жить, и проще – каждый, кто только над этим задумается, сразу поймет, что это так.

Многим малышам и малышкам нравилось бывать в коммуне на Колокольчиковой улице, и они искренне восхищались таким способом ведения хозяйства. И при этом, так чтоб всем вместе, сообща – в Цветограде мало кто жил. Кроме знаменитого пятнадцотого дома, в городе было еще два похожих дома и несколько десятков коммунальных квартир. Остальные коротышки проживали в отдельных домах или квартирах, в зависимости от характера: по двое, по трое или в одиночку. А из общих квартир, где обитало по десять, а то и по двадцать малышек и малышей, все так и норовили сбежать куда подальше.

– Почему это вы все время ссоритесь? – спрашивал доктор Таблеткин, когда они со слесарем Напильником и музыкантом Роялем делали ежемесячный обход общих квартир, чтобы узнать, как их обитателям живется и предложить, в случае чего, братскую помощь.

– Почему мы ссоримся? – переспрашивала босая малышка в резиновом передничке по имени Бигудинка. Когда малыши позвонили, она как раз мыла в коридоре пол. Вылив на линолеум ведро воды, Бигудинка гнала ее шваброй в кухню, к водостоку. – А потому что, вы видите, мне тут всё самой приходится делать, и хоть бы кто палец о палец ударил, чтобы помочь?

– Так установите график дежурств! – предложил доктор Таблеткин.

Из кухни выскочила малышка с намыленной тарелкой в руках. Ее звали Сошка.

– А у нас график есть! – крикнула она.

– Только кое-кто его не выполняет, – злобно буркнула Бигудинка.

В это время из дальнего конца коридора послышалась песня:

И на велосипеде выехал поэт Пёрышкин, который, как и другие деятели искусств, любил общую жизнь.

– Привет, друзья! – крикнул он, затормозив у входной двери. – Простите, что немного облил вас, я, честно говоря, не ожидал, что здесь на полу вода. Знаете, я так рад, что живу в одной квартире с этими замечательными малышками – Бигудинкой, Сошкой, Швабринкой, Вытиринкой, Посудо… как там ее?

Тут он заметил Бигудинку, заменявшую сегодня приболевшую Швабринку.

– О! – воскликнул Пёрышкин. – Какие у вас прелестные бигуди, дорогая. Вы в них такая воздушная, такая…

Но договорить Пёрышкин не успел, потому что Бигудинка ткнула его мокрым веником в лицо.

– Фу-ты, – пробормотал Пёрышкин, выплевывая липкую пыль. – Такое хорошее настроение было…

– Так его! – снова выскочила из кухни Сошка с кастрюлей в руках, наполовину наполненной чем-то малиново-красным. – Вместо того чтоб…

– Но закончить фразу ей не удалось, потому что она поскользнулась и полетела на пол.

– Ах! – ахнул музыкант Рояль.

– Жаль костюм! – посочувствовал Пёрышкин, все еще отплевываясь. – Новый? – спросил он Рояля. Рояль разводил руками.

– Д…да… мне сегодня на выступление… вот… одел, чтобы немного разносить… а то, если не разносить, под мышками пиджак давит… когда смычком…

Напильник бросился поднимать малышку с пола.

– Вы не ушиблись?

– Простите… – сказала Сошка Роялю. – Рассольник легко отстирывается. Хотите, я ваш костюм постираю?

Внезапно из туалета выбежал незнакомый малыш. Он кричал, размахивая руками:

– А зачем мы должны ваш дурацкий график выполнять, если мы пока еще с ума не сошли?!

Это он имел в виду тот самый график дежурств, про который Сошка сказала, что его не выполняют.

– Вот именно! – вышел из ванной другой, тоже незнакомый. – Сами свой график выполняйте!

– Закрой дверь в туалет! – топнула ногой Бигудинка.

– Сама закрой!

Тут множество ведущих в коридор дверей начало отворяться, и из них выбегали всё новые обитатели квартиры. Стало шумно.

– Как вам не стыдно?! – сказал Таблеткин, возвысив голос и обращаясь к малышам, которые отрицали график дежурств. – Они за вас всё убирают и полы моют, а вы бездельничаете?

– Мы согласны мыть полы! Только не три раза в день! – возмущенно топнул первый малыш.

– Три раза в день? – поразился Напильник.

– А сколько же? – ехидно спросила Бигудинка, опершись на швабру. – Посмотри на свои ботинки! – ткнула она веником в стоящие у двери ботинки, на которые налипли огромные комья грязи. – Ты каждый раз с улицы приходишь и шлепаешь в этих ботинках в спальню!

– И правда, – удивился Напильник. – Где ты столько грязи нашел?

– Да у нас за домом, на пустыре…

– Сейчас на улице полно грязи, – подтвердил доктор Таблеткин. – А от грязи всякие болезни…

Музыкант Рояль уже смирился с испорченным костюмом. Морщась от криков, он тоскливо оглядывал длинный коридор, который вел куда-то вглубь, в мрачное нутро огромной квартиры. Потолки здесь были такие высокие, что обои наклеивали на стены только до половины – дальше шла крашеная в темно-зеленый цвет стена. Высоко, под самым потолком, к стенам крепилось множество разных полок, с которых выглядывали старые самовары, кастрюли, банки с консервами, вареньем, квашеной капустой. Полки были кривые, а многие банки, словно нарочно, были поставлены с самого краю – того и гляди соскользнут и разобьются вдребезги. С потолка свисали крюки, на которых держалось множество разных вещей. Над головой болтались чьи-то роликовые коньки, клюшки, двух– и трехколесные велосипеды, чемоданы. По коридору время от времени кто-нибудь пробегал. Роялю почему-то казалось, что сейчас один из этих велосипедов или чемоданов свалится на голову бегущему и убьет его. «И зачем я сюда пришел?» – печально думал музыкант.

– Нет! – послышалось возле самого его уха. – У всего должен быть разумный предел! Мыть пол три раза в день – это слишком!

– Ничего не слишком! Для таких свиней и этого мало!

– Вот видите? – закричали из глубины коридора. – Они хотят мыть пол три раза в день – пусть моют! Мы им этого не запрещаем!

– Но ведь вы не помогаете! – отозвалась Бигудинка.

– Подождите! – остановил их доктор Таблеткин. – Знайка говорит, что надо всё решать демократично. На квартирном собрании!

– Не хотим квартирного собрания! – закричали вновь подошедшие малыши Вилик и Плювакин.

Таблеткин поморщился.

– Это почему же?

– А я вам сейчас всё объясню, – выступил вперед низенький малыш по имени Питёнок.

– Как же, объяснит он! Слушай его больше! – кричали малышки Гулька и Будилка.

– А ты – нечего каждое утро будильник на семь заводить!

– Буду!

– Тихо! – хлопнул в ладоши доктор Таблеткин. – Дайте тому сказать! Который хочет всё объяснить!

Обитатели огромной квартиры еще некоторое время пошумели, но все же наконец затихли.

– Дело вот в чем, – начал Питёнок. – На всех голосованиях почему-то всегда так получается, что если что-то предложила малышка, то все малышки голосуют всегда «за»…

– Неправда! – закричали малышки, но доктор Таблеткин попросил не перебивать.

– В нашей квартире шестнадцать комнат, – продолжал Питёнок. – И до недавнего времени в ней жило шестнадцать коротышек: восемь малышек и восемь малышей. И даже если все малышки голосовали за какое-нибудь дурацкое предло…

– Сам дурак!

– Это у вас, малышей, дурацкие предложения! Нет, доктор, вы только послушайте, что за предложение они предложили вчера на собрании: устроить подушечную войну – малышки против малышей!

– Ну и что такого? – спросил Вилик. – Классно же, драться подушками, везде перья!

– А то, что малышки слабее малышей и драться с малышками не честно!

– Но вас ведь больше!

Незнакомый малыш – тот самый, что вышел из туалета – разбежался по мокрому полу и, резко затормозив у кухни, облил всех грязными брызгами.

– Да чтоб тебя! – вцепилась ему в волосы Бигудинка, которую с трудом потом удалось оттащить.

– Товарищи! – надрывался доктор Таблеткин. Он уже едва владел собой.

– Братья и сестры! Нельзя же так. Ведь вы же цивилизованные коротышки! Дайте же наконец сказать вашему товарищу, который хочет всё объяснить!

– Не дадим! – кричали малышки.

– Он нам не товарищ!

– Если бы нас было поровну, вы бы нас вообще заклевали! – кричала Будилка.

– Ага! Вот вы и подселили трех дополнительных малышек незаконно!

– Всё законно! – возражала Сошка. – Мы их не в ваши комнаты подселили, а в свои, и поэтому это наше дело!

– Еще бы не хватало, чтоб в наши! – орал Плювакин. – Если бы тебя подселили в мою комнату, да я бы тебя так… – замахнулся он.

– Как? – подступила к нему Сошка.

Волосы у Сошки были мокрые, и, тряхнув ими, малышка обдала Плювакина мокрыми брызгами. Она уперлась в Плювакина животом. Хоть Сошка и была очень мелкая – на голову меньше других – но ее все боялись.

– Ну, как? – вызывающе спросила она.

– Да отстань! Никак…

– То-то! И нечего тут кулаками размахивать.

И Сошка поднесла к носу Плювакина свой маленький кулачок.

– Вот, понюхай! Понял, чем пахнет?

В это время из кухни донесся такой густой запах вареных щей, что бедному музыканту Роялю, который не выносил капусту, пришлось зажать нос. Пахло так сильно, что спорящие коротышки на время умолкли.

– Ой, что это? – спросил Напильник в наступивший тишине.

– Это наши щи готовы, – пояснила Сошка.

– А почему они такие… крепкие?

– Потому что их очень много, – сказала Бигудинка.

Коротышки по-разному реагировали на запах. Одни шмыгали носом, с удовольствием его вдыхая, другие кривились и морщились.

– Вы вообще видели кастрюлю, в которой они эти свои щи варят? – простонал Плювакин. – В нее же пять коротышек свободно помещаются!

– Ну так что? Мы на неделю суп варим, а потом каждый день разогреваем! Вас тут двадцать человек, на такую ораву как раз получается.

– А как же у вас такая кастрюля в холодильник влезает? – удивился Напильник.

– Неделю щам холодильник не нужен, они могут и так постоять.

– Теперь понятно, откуда такой запах, – пробормотал доктор Таблеткин.

– Мы ваши щи больше есть не намерены, так и знайте! – сказал Плювакин и плюнул на пол.

– Ты что? – топнула на него Бигудинка, – плевать вздумал на пол, который я за тебя тут мою?

– Не за меня вовсе, и потом ты его еще не вымыла, а только воду разлила. Кому такое мытьё вообще нужно? Вода заливается под диваны, всё что на полу лежит из-за тебя промокает!

– А нечего свои носки под диваны швырять!

– А я всё равно буду!

– Еще раз швырнешь – я тебе такое устрою – век помнить будешь!

– А мне ПЛЮВАТЬ!

(За это-то Плювакина и прозвали Плювакиным, что он на всё отвечал «мне плювать»).

– Тебе плювать? Еще раз носок под диваном найду – выкину, останешься без носков!

– А мне ПЛЮ-ВАТЬ!

– Да я залью их клеем! Сунешь ногу – вытащить не сможешь!

– А мне ПЛЮ-ВАТЬ!

– Кажется, нам пора, – заторопился вдруг доктор Таблеткин. – Нам нужно еще несколько квартир посетить, а мы что-то здесь слишком засиделись. Точнее, застоялись.

А ведь гостей так и не пригласили пройти в комнату или хотя бы присесть на какой-нибудь стул или скамейку.

– Нет, куда же вы? – схватила его за руку Бигудинка. – Мы вас сейчас щами накормим!

– О нет, что вы, не стоит беспокоиться. Мы перед уходом из дома очень плотно поели.

– Это кто тут наши щи есть не хочет? – угрожающе проговорила Сошка, выходя из кухни. В руках у нее был огромный половник, наполненный почти до краев. – Неуважение к труду?

– Ой, фу… – прошептал Напильник.

– Мама! – сказал музыкант Рояль, спрятав лицо в носовой платок.

– Что вы, что вы? Мы ваш труд очень даже уважаем, – заверил доктор Таблеткин.

– Ну тогда, хорошие гости, попробуете супчик?

– Видите ли… – начал доктор Таблеткин. – Мы настолько сыты, что суп может вызвать нежелательную реакцию…

– Одна тарелка ничего не вызовет!

– Не можем же мы вас отпустить, не накормив?

– Мы вообще-то очень спешим…

– Это не займет много времени. Только попробуете…

– Да чего там! Ну-ка Пуделька и Гулька – не пускайте их к дверям, и мы их сейчас всех накормим! Не пропадать же щам!

Малышки двинулись на доктора Таблеткина и остальных.

– Эй, эй! – отпрянул Напильник. – Вы чего?

Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы с улицы вдруг не донеслись громкие крики и выстрелы. Обитатели общей квартиры очень любили разные происшествия, которые помогали скрасить их скучную жизнь. Они бросились в комнаты и высунулись из окон, а доктор Таблеткин, слесарь Напильник и музыкант Рояль, воспользовавшись замешательством, выскочили на лестничную клетку и скорее побежали вниз.

– О-ох! – выдохнул Рояль, разжав наконец пальцы, которыми он зажимал нос.

– Повезло, а то пришлось бы тухлые щи есть.

– Не понимаю, как они их едят, – сказал Таблеткин. – Отравления капустой очень опасны.

Это был тот самый подъезд, в котором этажом выше жил Гнобик. Только у подъезда было два входа: парадный, выходивший на улицу Орхидей, и черный – на улицу Маргариток. А в квартирах в этом доме было две входные двери: одна возле кухни, ведущая на черную лестницу, а другая – парадная, в противоположном конце квартиры. Гнобик всегда пользовался только парадным входом, а в общей квартире под ним – наоборот – парадная дверь была загороженна шкафом, в котором хранились банки с квашеной капустой. Поэтому Бигудинка и другие жильцы ходили по лестнице черного хода.

Как я уже говорил, Гнобик не выносил совместного проживания и поэтому жил один. Когда-то давно в его квартире тоже обитало человек пятнадцать коротышек. Но после того, как там появился Гнобик, оказалось, что никто не может с ним ужиться под одной крышей. Кончилось тем, что все они куда-то переехали. И Гнобик остался один. Конечно, нехорошо быть таким, что с тобой никто не может ужиться. Но нельзя же обвинять человека в том, что у него плохой характер. Характер ведь не выбирают. В общем, теперь Гнобик жил самостоятельно.

Незадолго до стрельбы и криков, потрясших улицу Орхидей, Гнобик надел халат и вышел на балкон, чтобы вытряхнуть переполненную пепельницу. Как мы уже знаем, прямо под его окнами Кнопочка вот уже целую неделю с утра до вечера, со своими брошюрами, плакатами и листовками, уговаривала цветоградцев вступить в вегетарианское общество ЗВЕРЖ.

А сегодня кому-то из активистов этого самого общества пришло в голову привезти из деревни живую курицу. Возвышаясь над толпой, словно фонарный столб, она гордо шествовала по улице, таща за собой на привязи двенадцать цыплят. На курице и цыплятах были короны из серебряной бумаги с золотыми буквами ЗВЕРЖ. Гнобик терпеть не мог животных, и птиц в особенности. Круглые цыплята были похожи на воздушные шары, плавающие над тротуаром.

– Какая гадость! – возмутился Гнобик и с отвращением вытряхнул пепел на желтого цыпленка, который потом долго отряхивался.

Малышки обнимали цыплят, фотографировались с ними и вообще были в таком восторге, что даже простили хулиганскую выходку мотоциклисту Врубику, попытавшемуся вскочить верхом на цыпленка.

– Н-но! – вскричал Врубик, но мама-курица без посторонней помощи расправилась с безобразником. Возвысившись над коротышкой, словно подъемный кран, она клюнула его в голову. И если бы на голове у бедняги не оказалось мотоциклетного шлема, который он по счастливой случайности не успел снять, – в Цветограде появилась бы первая жертва вегетарианства. А так – шлем раскололся вдребезги, но голова осталась цела.

– Ничего себе! – присвистнул Гнобик. – Это кого от кого охранять надо – их от нас или нас от них? Чудовище его чуть не убило!

Одна малышка поцеловала цыпленка в желтую щеку, другая гладила курицу, а Кнопочка тем временем раздавала всем вегетарианские значки и брошюры. Глядя на всё это безобразие, Гнобик твердо уверился в своем намерении поднять мясоедов на борьбу. Почему-то ему захотелось перейти к активным действиям как раз в тот момент, когда из квартиры второго этажа повалил густой запах разогреваемых щей.

– О-ох! – простонал Гнобик. – Какая гадость!

– Какие же они приятные, какие миленькие, да разве можно таких убивать, а потом еще и есть? – раздавалось в толпе.

– Ага, конечно! – заорал им сверху Гнобик. – Посмотрите на этих монстров! Если не мы их съедим – так они нас!

Но его не слушали.

– Ах чтоб вам! – злился Гнобик всё больше, задыхаясь от супового запаха.

Когда куриное шествие повернуло за угол, Гнобик возвратился в комнату, закрыв за собой балконную дверь. Тут он немного успокоился – отчасти потому, что сюда почти не проникал щаной дух. Он сел на диван и налил себе из кофейника остывший кофе. «Ничего, сейчас Мальберт придет, – утешал себя Гнобик. – Мальберт нам придумает такие плакаты, что эти…»

Кажется, все же аромат кислых щей понемногу просочился и в его квартиру… Гнобик вскочил на ноги и повел носом, подходя к окну. Но увидев на улице толпу вегетарианцев с надувными поросятами, он снова забыл о щах.

– Нет, всего этого нельзя допустить! – бормотал Гнобик, шагая по роскошному ковру из одного угла своей огромной гостиной в другой. – Пора немногим оставшимся в городе здравомыслящим коротышкам начать бороться за свои права! У каждого есть право есть и пить то, что он хочет, и у каждого есть право, чтобы ему не морочили голову! Может быть, свиньи страдают, но не могу же я посвятить всю свою жизнь решению их проблем? Сами-то они и не чешутся!

Гнобик топнул ногой по ковру, отчего ковер сдвинулся и Гнобик едва успел подхватить начавшую падать ему на голову статую Дианы. Поставив богиню на место, Гнобик подскочил к фортепиано и с треском взял несколько ужасающих аккордов. Потом хлопнул фортепианной крышкой так, что загудел пол. А щами пахло всё сильнее…

– Что-то мне не приходилось встречать свинью или барана, выразивших намерение бороться за свои права! – кричал Гнобик, свирепея. – А раз им самим на себя наплевать – почему мы, коротышки, должны расшибаться для них в лепешку?

И он пнул попавшуюся ему под ноги банку с мальками в томатном соусе, разлетевшимися в разные стороны.

– Чёрт! Томатный соус попал на обои! Досадно…

Но тут же забыл об этом. Нет, его положительно раздражала однобокость дураков, которые представляют всех поголовно животных этакими бедными овечками! Почему это никто не вспомнит коротышек, забоданных коровами? Укушенных свиньями, клюнутых курами, ущипнутых гусями? Ведь известно, что коровы бодаются, куры клюются и так далее – и наверняка у них были жертвы!

Ему хотелось что-нибудь сломать, но под рукой не было подходящего предмета.

«Откуда во мне столько злости?» – неожиданно подумалось ему.

Ба! Вон оно что! Вентиляционная решетка под потолком не задвинута – через нее-то и доносится сюда эта мерзкая вонь! В мгновение Гнобик пришел в дикое бешенство. Это всё из-за подлых вегетарианцев! Он в ярости сжал кулаки, оглядываясь – что бы такое сломать или выкинуть в окно вместе с осколками разбитого стекла. Но тут до него донеслись те самые громкие крики, выстрелы, цыплячий писк и дикое кудахтанье, благодаря которым доктору Таблеткину и его товарищам удалось вырваться из общей квартиры этажом ниже. Дом Гнобика был угловой, окна спален выходили на улицу Маргариток. Кинувшись туда, он вскочил с ногами на неубранную кровать и распахнул окно.

Но отвлечемся на некоторое время от Гнобика и других свидетелей безобразия на улице Маргариток и расскажем про коротышку, которого мы пока мало знаем: охотника Патрона. Охотник Патрон носил пышные усы и никогда не расставался со своим ружьем. Оно всегда было у него за спиной, а если охотник садился за стол, то на коленях. За обедом никто не хотел сидеть рядом с Патроном: справа прикладом по ноге получишь, слева – дулом в живот. Ночью ружье спало возле стенки, а Патрон всегда укладывался с краю. И только когда купался, поручал его ненадолго кому-нибудь из малышей.

Это прекрасное ружье смастерил для охотника монтёр Молоток – помощник слесаря Напильника. Но хоть Молоток и был всего лишь помощником, некоторые вещи у него выходили лучше, чем у самого Напильника, особенно когда дело касалось мелкой и кропотливой работы. А это совсем не так просто – сделать ружье с его сложным внутренним механизмом, который должен быть точным, как у часов, и даже еще точнее. Потому что если часы покажут не то что надо – это еще полбеды, а вот если ружье выстрелит не туда куда надо – может выйти и настоящая беда. Молоток, в отличие от Напильника, не только умел строгать и пилить, но и был немного художником. Кроме замечательно-точного внутреннего устройства ружья он позаботился и о его внешнем виде, украсив деревянный приклад прекрасной резьбой, изображавшей разные сцены охоты. В дерево Молоток вставил кусочки серебра – получилась инкрустация. На правой стороне деревянного приклада – коротышки с ружьями окружили медведя. Они целятся в него, а медведь понял, что ему некуда деться, стоит, подняв лапы, – сдается. На левой стороне – охота на птиц. Серебряные пули летят в серебряных птиц, но, кажется, все мимо.

Патрон любил чистить свое ружье. Утром, как только выгуляет и накормит бультерьера Бульку – сразу за эту чистку принимается. Разберет ружье, разложит детали на промасленной бумаге, потом каждую аккуратно почистит, смажет – и собирает всё обратно. В общем, Патрон в этом ружье души не чаял и однажды даже рисковал жизнью, чтобы его спасти, когда, убегая от медведя, уронил его в болото. Ружье, а не медведя, разумеется. Патрон не раздумывая нырнул за ружьем и спас его, выкинув его на берег. А вот самому Патрону пришлось туго и, если бы не одна лягушка, пожалевшая охотника, это могло кончиться очень даже плохо.

Больше всего на свете Патрон любил стрелять. Это была его страсть. Иногда он просыпался среди ночи с криком «Хочу стрелять!» Почему он это кричал – охотник и сам не знал. Точнее, не помнил. Что-то снилось такое во сне, от чего ему начинало безумно хотеться стрелять, а что ночью снилось – он потом всегда забывал.

Патрон тренировался каждый день. Во дворе у него были развешены мишени, и охотник палил по ним из положения «лежа», «сидя», «вполоборота», «из-под ноги», «с локтя», «через голову» и даже «вниз головой между ног» – то есть, широко расставив ноги, нагибался до земли и, стрелял, глядя на всё вверх ногами. Другим малышам, живущим с Патроном в одном доме, не очень-то нравилась эта забава. Они пробовали запретить Патрону совершать его упражнения, но оправдывало охотника то, что он исправно поставлял коротышкам мясо, добывая его на охоте.

– Надо же мне тренироваться! – боролся за свои права Патрон, когда утром, в выходной, разбуженные стрельбой коротышки высовывались из окон и на чем свет стоит ругали охотника.

– Да зачем тебе тренироваться! – пытался перекричать выстрелы музыкант Рояль. – Ты и так уже хорошо стреляешь!

– Стрельба требует постоянных упражнений! – отвечал охотник, всаживая очередную пулю в середину нарисованного на мишени медведя.

– Ты что, хочешь, чтобы я разучился стрелять и меня на охоте медведь загрыз?

– Так иди в лес – там и тренируйся!

– Так в лесу надо не тренироваться, а уже по-настоящему стрелять, а то дикие звери так на тебя и накинутся!

– Что-то на других они не накидываются!

– Конечно! Они же знают, что я охотник, – вот и не любят меня. А если не я – кто вам будет мясо приносить?

– Да не нужно мне твое мясо, у меня сейчас голова лопнет!

– Так я тебе специальные ушные затычки сейчас дам!

Патрон доставал из кармана запасные затычки и бросал Роялю, но тот, с криком «Чтоб тебя самого заткнуло!» захлопывал окно и бросался на кровать, зарыв голову в подушку. Впрочем, часто, чтобы не сердить коротышек, Патрон действительно уходил стрелять куда-нибудь подальше, куда-нибудь в поле. Но иногда до поля не было времени дойти, а выстрелить очень хотелось. В такие моменты Патрон прицеливался во что-нибудь из своего ружья и кричал «Пых!» или «Пах!» а потом издавал звук, который должен был бы раздаться, если бы пуля попала туда, куда он целился.

Частенько желание попалить застигало Патрона где-нибудь на улице. Особенно в старой части города, где на крышах стояли статуи, а на тоненьких шпилях над башенками торчали золотые флюгера и петушки. Иногда, в каком-нибудь пустынном переулке, Патрону вдруг невыносимо начинало хотеться во что-нибудь попасть. Он оглядывался по сторонам и, прицелившись, выпаливал в цветочный горшок на чьем-нибудь балконе или в кончик стрелки башенных часов, или в крутящийся серебряный флюгер, который показывает направление ветра. Один раз его здорово наказали – за то что он пробил ногу у золотого петушка на крыше одного красивого и очень старинного дома. Петушок свалился на землю, и монтёру Молотку пришлось лезть наверх и припаивать его обратно. А у Патрона, как он ни плакал и ни клялся, что больше не будет, на неделю отобрали ружье. Намучившись целую неделю без своего любимого ружья, он стал гораздо осторожнее и стрелял только в то, что не имело большой ценности.

А второй страстью Патрона была охота. Долго стрелять без перерыва нельзя – патроны быстро кончатся. А охотиться можно с раннего утра и до позднего вечера – пока не упадешь. Охотиться Патрон мог на любого зверя. Это тоже зависело от настроения – иногда было желание поймать что-нибудь маленькое, типа колибри, а иной раз ему, наоборот, хотелось крупной дичи: зубра или кабана. В своем деле Патрон был профессионал.

«Дайте мне хоть слона – я и слона завалю», – говорил он, и коротышки верили, что это не простое хвастовство – он мог бы.

– Жаль, динозавры вымерли, – заявил как-то Патрон слесарю Напильнику, – я бы им показал.

– Повезло им, – ответил Напильник.

– Почему это?

– Потому что, чем встречаться с тобой – лучше им было вымереть заблаговременно.

– Их счастье, – согласился охотник, не заметив иронии.

С чувством юмора у Патрона, надо сказать, было не очень. Может, это из-за постоянной опасности, которой он себя подвергал?

В тот день у охотника было особенно охотничье настроение. Он, правда, встал не слишком рано, зато здорово выспался. После нескольких дождливых осенних дней наступило бабье лето, и в окна светило солнышко. С улицы доносились крики летящих к югу журавлей. «В лесу хорошо!» – подумал Патрон и представил, как он идет по тропинке, вдыхая свежий осенний воздух и любуясь пестрыми одеялами кленовых листьев. Наскоро проглотив омлет с ветчиной и куском соленого огурца, Патрон выскочил на улицу, захватив с собой Бульку.

– Ну, Булька, – радостно закричал охотник, прыгая с крыльца, – вперед! На охоту! Хоть на зайца, хоть на утку, хоть на лося – кому повезет, потому что у меня сегодня прекрасное настроение!

И, быстро оглядевшись по сторонам, пальнул в фарфоровый изолятор на столбе.

– Надо же! – свистнул от досады охотник. – Не попал!

Он прицелился было еще, но тут в двух шагах вдребезги разлетелся цветочный горшок, ударившись об асфальт, а затем откуда-то сверху послышались весьма неприятные ругательства. Патрон поднял голову, чтобы выяснить, к кому они относятся, и узнал малышку Булочку, замахивающуюся еще одним цветочным горшком. Охотник быстро схватил Бульку за ошейник и повернул за угол.

Патрон весело шагал по проспекту Герани и время от времени прицеливался во что-нибудь. Очень уж хотелось начать охотиться, но пока не на что было. С проспекта Герани охотник повернул на улицу Маргариток. Со стороны улицы Орхидей на улицу Маргариток повернула курица.

– Вот она, дичь, сама в руки идет! – радостно подумал Патрон. Он залег за клумбу и прицелился.

– Пусть подойдет чуточку поближе, чтобы наверняка, – пробормотал охотник. – Ого! Она с целым выводком! Эх, сейчас классненько поохотимся – и в лес ходить не надо!

Патрон открыл огонь, когда курица с цыплятами приблизились шагов на тридцать. А ружье его было самозарядным карабином. Монтёр Молоток, который его сконструировал, придумал так, чтобы охотнику не нужно было после каждого выстрела ружье перезаряжать, а чтобы оно заряжалось само, автоматически. Как известно, пулю толкают раскаленные газы, образующиеся, когда в патроне взрывается порох. Эти газы расширяются со страшной силой, разгоняя пулю до бешеной скорости. Но ружья, которыми коротышки пользовались раньше, после каждого выстрела нужно было заряжать новым патроном и заново взводить курок. Молоток придумал устроить в конце ствола маленькую боковую трубочку, по которой уходила часть раскаленных газов. Эти газы толкали поршень, который перезаряжал ружье, получая следующий патрон из «магазина» – железной коробочки, в которой лежат патроны. Поршень нажимал на кнопочку, и патрон выталкивался специальной пружинкой, попадая в ствол ружья. Так что, выстрелив один раз, можно было стрелять еще и еще – и ничего заряжать не надо.

Бедная курица! Только что она и ее цыплята были такими счастливыми – их все любили, ласкали, с ними даже фотографировались! И вдруг такое…

Малышки, шедшие за курицей, завизжали и попадали на тротуар. У многих разбились фотоаппараты. Ото всюду слышались крики: «Помогите!» Кнопочка, которая раздавала листовки на улице Орхидей, услышав крики и выстрелы, бросилась на помощь. Выскочив из-за угла, она мужественно кинулась к птицам, заслонив их своим телом. «Но кажется, уже поздно», – только и успела подумать храбрая малышка.

Произведя с десяток выстрелов по курице и цыплятам, охотник отдал команду: «Булька, апорт!» – и Булька бросился за добычей. Он был обучен разыскивать и приносить дичь, которую подстрелил хозяин. Ведь в лесу полно зарослей, и дичь в них легко может затеряться. А «апорт» по-иностранному значит: принеси – собакам всегда командуют на иностранном языке, чтобы никто, кроме них, не понял.

Но случилось непредвиденное. Булька, кинувшись к курице со всех ног (или, вернее, со всех лап), нашел ее в полном здравии. Пули не задели ни ее, ни цыплят. Булька был озадачен. Хозяин всегда стрелял очень метко, и бультерьер привык, что дичь обычно бывает убита или, в крайнем случае, ранена. А тут…

А я забыл рассказать, что в это утро, еще перед уходом Патрона, когда он только собирался на охоту, Знайка удивился: чего это охотник такой возбужденный. Обычно Патрон перед охотой бывал сосредоточенный и молчаливый, а когда возвращался, настреляв дичи, наоборот – прыгал, радовался и пел. А тут с самого утра веселье – как-то подозрительно…

Патрон носился по дому, собирая свои охотничьи вещи, напевал веселую охотничью песенку, вертел над головой ружьё, подкидывал свою охотничью сумку-ягдташ – в общем, был полон энергии. А возбуждение его взялось вот откуда. Накануне Патрон услышал, что в городе появились вегетарианцы, которые хотят запретить убивать животных.

– А на что же они еще нужны? – спросил удивленный Патрон Пустомелю, который принес эту странную новость. Хотя охотник был очень доверчивый, но все же, после того как Пустомеля неоднократно дурил ему голову, Патрон засомневался: – Что же еще с ними делать, если не стрелять?

– Как это что? – возмутился Пустомеля. – Оставить их в покое! Почему это с животными вообще надо что-то делать? Они, что, твоя собственность?

– Нет, но… это же мясо. Мясо-то откуда брать?

– А ты ешь овощи!

– Овощи?

– Да! Без мяса можно спокойно обойтись. Кушай творог, яйца, фасоль… вот я на завтрак полфасолины съедаю – мне до обеда хватает.

– Хорошо, – согласился охотник, – допустим, я перестану есть мясо. Но как же… если ты идешь по лесу с заряженным ружьем, и на тебя набрасывается бешеный кабан – тогда что же? Не стрелять, что ли, и ждать, пока он тебя….

– Нет, ну в таких крайних случаях, конечно, можно.

– А у меня всегда крайний случай. Я всегда, когда на охоту иду – так раздразниваю кабана или лося, или медведя, что он на меня набрасывается. Тут я его…

– А ты не дразни.

– Как это так?

– А вот так!

И тут Патрон почему-то рассердился. Он никак не мог понять, почему это ему нельзя поддразнить кабана, если хочется.

– И чего эти вигирьянцы раcкомандовались? – сердито сказал он. – Подумаешь? Я и сам знаю, кого мне можно дразнить, а кого нет!

В общем, Патрон с Пустомелей поссорились. Пустомеля побоялся драться с охотником, потому что тот был сильнее. Он только как следует его обозвал, а потом убежал подальше, так как знал, что у Патрона очень вспыльчивый характер. В общем, Патрон еще со вчерашнего вечера был крайне возбужден и решил назло всяким там, как он их нарочно стал неправильно называть: «веганцам» показать, где раки зимуют, и настрелять столько дичи, чтобы у них «челюсть отвисла».

И вот на следующее утро благоразумного Знайку очень встревожило странное настроение Патрона. «Как бы он какой беды не наделал», – подумал ученый. И, когда охотник с гуталином и щеткой удалился в туалет, чтобы начистить до блеска свои охотничьи сапоги, Знайка взял плоскогубцы, достал потихоньку из охотничьей сумки магазины с патронами и из каждого патрона вытащил пулю. Потом вставил патроны обратно в магазины, а магазины спрятал в сумку. Таким образом, охотник Патрон вышел в то утро на охоту с холостыми патронами. Это-то и спасло курицу с цыплятами от верной смерти, а охотника Патрона – от справедливого возмездия «веганцев». Неизвестно, что они сделали бы с охотником, если бы патроны оказались боевыми, а так – они только как следует оттаскали его за волосы, а Бульку за хвост – и отпустили.

– Оставьте мои волосы в покое! – кричал бедный охотник, пытаясь отбиться от вцепившихся в него вегетарианок.

– Так его, так его, гаденыша! – приговаривала кудрявая малышка, размахивая фотоаппаратом на веревочке и норовя заехать охотнику по голове.

Хорошо, что помог Гнобик. Всё это происходило прямо под его окнами, и после того, как противник овощеедения вылил на головы активисток несколько полных ведер воды, они оставили охотника и его собаку в покое.

– Мы еще с вами встретимся! – крикнул им вдогонку Патрон, размазывая кровь по исцарапанному вегетарианками лицу.

В это время из подъезда выскочили доктор Таблеткин, слесарь Напильник и музыкант Рояль, которые так счастливо избежали предложенного некстати обеда.

– Что здесь случилось? – закричали они в один голос.

Но курица с цыплятами, испугавшись выстрелов, убежала обратно на улицу Орхидей, а мокрые малышки-вегетарианки последовали за птицами, так что на улице, кроме охотника Патрона, никого не было. Хоть наступила уже осень, но на клумбах возле домов еще возвышались, покачиваясь, тонкие стволы маргариток. Тротуар был засыпан их разноцветными лепестками.

Напильник помог охотнику встать.

– Кто это тебя так? – спросил музыкант Рояль.

– А это его малышки отлупили! – язвительно выкрикнула из окна Бигудинка и чуть не полетела вниз головой на мостовую.

Хорошо, что Сошка с Будилкой в последний момент схватили кудрявую товарку за ноги и втащили в комнату.

– Мы видели! – крикнул сверху Питёнок. – На него набросилась целая стая малышек!

– Они были очень агрессивные! – протискиваясь к окну, сообщил Вилик.

– А ты откуда знаешь? – накинулась на него Сошка, хватая за воротник и пытаясь душить. – Ты только что к окну подошел!

– Я слышал их голоса, – прохрипел Вилик. – Они были абсолютно зверские.

Плювакин плюнул на мостовую.

– Вилик прав, – сказал он. – Они били его фотоаппаратами по голове.

– Раз били – значит, было за что! – не унималась Сошка. – Малышки просто так драться не станут – это вам не малыши!

– А кто стрелял? – перебил Напильник.

– И почему ты весь мокрый? – поинтересовался доктор.

Патрон не отвечал. Он всё оглядывался, ища глазами Бульку, и громко сопел носом. Но когда охотник увидел, что стало с его любимым ружьем, он уже был не в силах сдерживаться и горько заплакал.

– Они раз… раз… били… карабин! – плакал он. – Ударили его об стену!

– И-иии! – плюнул из окна Плювакин. – Плакса-вакса! Нюни распустил! А еще охотник.

– Ни… ни… никакие не ню… ню… ни! – ревел Патрон. – Моё лю… лю… любимое ружьё! Ты бы то… то… тоже ревел…

– А мне на всё плювать! – сказал Плювакин и снова плюнул вниз.

– Посмотри: ствол погнулся, – плакал Патрон. – Приклад… всё!.. резной приклад поломали. Это же искусство! Дикие стерв… стервятницы!

– Нда… – сказал Напильник, осматривая ружье. – Это ведь Молоток делал?

– Ммм… Ммм… Ммо-ло-то-о-ок, – протянул Патрон.

– Ну ладно, не плачь. Починим твое ружье.

– Тебя чем били? – спросил Таблеткин охотника.

– Всем, – всхлипнул Патрон, хромая.

– Что, и фотоаппаратами? Патрон кивнул.

– Тогда не исключена возможность перелома. Ну-ка… не смей идти сам! Давайте! Несите его!

Напильник с Роялем попытались поднять тяжелого охотника.

– Куда же мы его понесем?

– Надо ему немедленно раны промыть, – сказал Таблеткин. – Здесь полно пыли, и не исключена возможность заражения столбняком.

В это время из-за угла показался Гнобик, который спустился по парадной лестнице и вышел из подъезда на улице Орхидей.

– Заносите ко мне! – распорядился Гнобик, взяв переднюю часть охотника. Напильник с Роялем поддерживали ноги. – Вход там, за углом, – сказал Гнобик.

– Эх, всё интересное кончилось! – разочарованно протянул Питёнок, отходя от окна.

– Погода хорошая, я пошел гулять, – сказал Плювакин.

Убежавшая было на кухню Сошка, услышав, что Плювакин собрался на улицу, тут же прибежала обратно.

– Никаких гулянок, сперва обед! Третий раз щи разогреваю!

– Не хочу обед.

– Не хотим!

– Будете!!

– Нет!

– Бигудинка, запри дверь!

– А мне плювать!

Что было дальше, охотник Патрон не слышал, потому что его занесли за угол. Малыши повернули на улицу Орхидей, где возвратившаяся на свой пост Кнопочка уже снова принялась за агитацию. Напильник с Роялем хотели обойти малышку, но Гнобик, едва сдерживая бешенство, потащил охотника прямо на нее. Кнопочка едва успела отскочить в сторону и сдвинуть свой рекламный стенд.

Не глядя на вегетарианку, Гнобик прошел в подъезд. Булька, которому чуть не оторвали хвост (слава богу, что он у бультерьеров такой крепкий), хромал сзади, зализывая раны. Гнобик передал ношу Напильнику с доктором, пропустив их вперед. Придерживая дверь, он обернулся и, указав на побитого бультерьера, крикнул:

–  Он не животное? Надо было на него накидываться, как орлам на ягненка, и избивать беззащитное существо?

И прежде, чем Кнопочка успела ответить, изо всех сил хлопнул дверью.

– Ну, ничего страшного нет, – сказал Таблеткин, осмотрев побитого. Того положили на стоявший в гостиной диван с персиковой обивкой.

– А она мне на голову не свалится? – спросил охотник, покосившись на статую Дианы с огромным бронзовым луком и борзыми собаками.

– Нет, что ты! – сказал Гнобик. – Это же Диана, богиня охоты. Самое тебе место под ней лежать!

Охотнику промыли царапины и заклеили их пластырем.

– Голова не болит? – спросил Таблеткин.

– Болит, – пробурчал Патрон.

Доктор постукал его молотком по коленкам – обе ноги отлично лягались.

– Рефлексы в норме. Тошнит, говоришь?

– Угу.

– Небольшое сотрясение мозга. Он может тут полежать до вечера?

– Конечно! – заверил Гнобик.

– А вечером мы за ним машину пришлем.

Гнобик укрыл пострадавшего пледом. Булька улегся на ковер рядом с хозяином.

– Ну, нам пора идти, – сказал доктор. – Присмотришь за ним? – попросил он Гнобика.

– Можете на меня рассчитывать, как на самого себя, доктор!

Таблеткин пожал Гнобику руку, и коротышки удалились. Гнобик ушел на кухню.

– Чай будешь? – послышалось оттуда.

– Да! С сахаром! И с конфетой!

Надо сказать, что Патрон очень любил сладкое.

– Значит, ты тоже против вегетарианства? – спросил Гнобик, входя в комнату с подносом.

На подносе стояли стаканы с чаем, вазочка с шоколадными конфетами и сахарница.

– А при чем тут оно? – не понял охотник.

– Ну как же… на тебя ведь напали разъяренные вегетарианки. Патрон вытаращил глаза.

– Что, правда?! Ах, вон оно что!

– А ты что думал?

– Ну… думал, просто жительницы этой улицы. Которым моя стрельба помешала.

Он потрогал повязку на голове и болезненно поморщился.

– Я, признаться, иногда не могу сдержаться, в городе палю. Возьму – да в какой-нибудь флюгер на крыше и стрельну. Некоторым это не нравится.

– Сигару будешь?

– Давай. Здорово тут у тебя. Сигары… У нас Таблеткин не то что сигары – парироску выкурить не дает.

Лежа на диване, Патрон пил чай и раскуривал сигару. Нечаянно втянув дым в легкие, охотник закашлялся.

– Хорошие у тебя сигары, – похвалил он. – Крепкие.

– Я только самые крепкие курю, – сказал Гнобик. Он тоже закурил.

– А сегодня у меня с самого утра прямо руки чесались – так хотелось пострелять! Я же на охоту шел. А тут дичь сама идет в руки. Ну как было не всадить ей? Только я не понял: как это я ни в кого не попал? Я ведь очень метко стреляю. Ну я могу, конечно, иногда промазать по летящей птице. Если очень высоко летит. И очень быстро. Но чтобы с такого близкого расстояния, шестнадцать выстрелов и всё мимо… какая-то мистика…

Гнобик сощурился на светящее сквозь тюль занавесок солнце.

– А у тебя сколько в магазин помещается патронов? – поинтересовался он.

– Шестнадцать. Гнобик задумался.

– У тебя только один магазин был? – сказал он наконец.

– Нет, там еще есть, – Патрон махнул рукой в угол, где лежала его охотничья сумка.

Гнобик принес ему сумку, и Патрон вынул оттуда еще четыре магазина с патронами.

– Ой, что это?! – воскликнул охотник.

– Что?

– Да тут же… смотри, у всех патронов пуля вытащена. Но я же не вытаскивал пуль, я это точно помню!

– Кто-то это сделал за тебя.

– Ну, слава богу!

– Почему это слава богу?

– Потому что я уж было подумал, что я вдруг стрелять разучился.

– А где эти магазины были до того, как ты пошел на охоту?

– У нас дома, на Колокольчиковой улице.

– Всё ясно! – сказал Гнобик. – Кто-то на Колокольчиковой улице предатель. Он-то и вытащил из твоих патронов пули, чтобы ты на охоте никого не смог убить.

– Да ты что?? – сообразил наконец Патрон. – А ведь правда! Кто бы это мог быть?

– Очевидно, в вашем доме завелись вегетарианцы. Кто еще на такое способен? Значит, и к вам эта зараза уже проникла.

– Точно, они! – разозлился Патрон. – Вот гады! Мало того, что пули вытащили, так еще и избили до полусмерти. А ведь знали, черти, что у меня пуль нету!

– Не расстраивайся, – сказал Гнобик. Он встал со своего кресла и прошелся по гостиной. – Мы с ними посчитаемся.

– Да уж, я очень хочу с ними посчитаться. Так за волосы этих вигирьянксих стерв оттаскаю!

Гнобик остановил его.

– Мы с ними посчитаемся, – повторил он. – Но только другим способом.

– Это каким же?

– Я понял: насилием тут ничего не добьешься.

– Почему? – удивился Патрон.

– Времена не те.

– А-а-а… – протянул охотник. – Что же делать?

– Есть у меня одна мысль…

Квартира уже проветрилась, и щами больше не воняло. Гнобик чувствовал себя намного лучше. Несмотря на припадки бешенства, когда он мог швырнуть в кого-нибудь подсвечником или табуреткой, Гнобик в целом был рассудительным коротышкой.

– Понимаешь, Патрон, – сказал он. – Не надо кипятиться. Надоест им это всё.

– Ты о ком?

– Ну, об этих вегетарианцах несчастных.

– Ничего себе несчастные… накинулись, чуть не убили…

– Это они потому накинулись, что голодные.

– Чего это они голодные? Забыли позавтракать, что ли?

Гнобик достал из серванта бутылку безалкогольного коньяка.

– А? – спросил он Патрона, тряхнув бутылкой.

– Давай.

– За нас! – сказал Гнобик, налив себе и охотнику.

– И за дичь, – добавил Патрон.

– Нет, они позавтракать не забыли, – сказал Гнобик, выпив свою рюмку.

– А только что им, бедненьким, на завтрак-то есть? Салатик да кашку и на обед кашку, и на ужин – и так изо дня в день уже две недели подряд. Ни миллиграмма мяса. Так и озвереть можно!

Патрон немного подумал.

– Слушай, а ты ведь прав! Если бы я две недели мяса не ел, я бы не то что с кулаками и фотоаппаратами – с пулеметом накинулся бы.

– Вот видишь… так что они ни в чем не виноваты.

– А кто же виноват?

– Да никто.

– Но что же тогда делать?

– Нужно их всех… накормить как следует.

Охотник поднял брови:

– Накормить?

– Накормить мясом.

– Так ведь они его не едят.

– Это им только кажется.

– Кажется? – поднял брови охотник.

Гнобик сходил на кухню и принес еще чаю и шоколада. Чай был очень крепкий, Патрон как раз такой любил. И шоколад он тоже очень сильно любил. А в чай он налил коньяк. Хоть коньяк и был безалкогольный, но на коротышек даже такой коньяк сильно действует. Ведь они очень маленькие…

Погрузив зубы в шоколад и отпив чаю, Патрон почувствовал, что настроение его улучшается. И синяк под глазом болел намного меньше.

– Фдорово, – похвалил охотник сквозь шоколад. – Фколько у фебя фуф фоколада! Еф – фколько фофеф.

– А у тебя, что, шоколада, что ли, нет? Так ты купи…

– Фто фы? Фаблефкин офбереф фейфаф же.

Доктор Таблеткин никому в доме не разрешал много шоколада есть. – Шоколад – один из самых вредных продуктов, – не уставал повторять он. – Мало того, что зубы от него превращаются фактически в песок. Мало того, что малыши – и особенно малышки – наевшись шоколада, так возбуждаются, что становятся неуправляемыми. Так ведь к нему еще и привыкание есть! Коротышка, который привык ежедневно потреблять шоколад, уже не может без него обойтись. И если по какой-нибудь причине шоколад вдруг пропадет, коротышка может стать совершенно бешеным! Чтобы добыть порцию шоколада он пойдет на всё! На воровство, на грабеж, даже на драку. А малышка и вовсе потеряет голову и пойдет чёрт знает на что!Таблеткин очень следил, чтобы дома не было неучтенного шоколада. Если кто-нибудь приносил упаковку – Таблеткин тут же отбирал ее:– Будешь получать порциями. Раз в день.Таблеткин часто устраивал обыск, и, если находил вредное лакомство, выписывал нарушителю порядка горькое лекарство, а мог и укол – когда был не в духе.

В дверь позвонили, и Гнобик пошел открывать. Пришел художник Мальберт. Он принес коробку с красками и кистями, несколько свернутых холстов, а также один из своих переносных мольбертов. – Привет! Что это у тебя тут стряслось?– Они под моими окнами агитацию устроили. Вон, смотри!И Гнобик вывел художника на балкон, откуда тот увидел толпу вегетарианцев, окружавших Кнопочку.– Здравомыслящие коротышки города, – сказал Гнобик, – должны объединиться на борьбу с этим сумасшествием!Мальберт не совсем понял, но, когда Гнобик объяснил ему, что собирается поднять всех «нормальных» горожан на борьбу с вегетарианством, он даже присвистнул. Ведь он же сам, своими собственными кистями и красками написал агитационные плакаты и лозунги для вегетарианцев! Хорошо, что художники под плакатами и лозунгами не подписываются – это ведь не картины. А то бы Гнобик увидел, что всё это дело рук Мальберта. Честно говоря, мясоеды были Мальберту ближе по духу, чем вегетарианцы. Положа руку на сердце, художник не мог себе представить, как бы он жил без мяса. Мальберт ел его три раза в день: на завтрак, на обед и на ужин, да еще и перед сном съедал небольшой бутерброд с ветчиной.Но эта малышка! Эта самая иностранка – Бабаяга. Она такая необыкновенная… Ее красота божественна, она сразила художника наповал – в тот самый момент, когда он ее увидел. Как он мог этой малышке отказать? Вот Мальберт и расписал все их лозунги и плакаты.– Без тебя мы пропали, – уговаривал Гнобик. – Никто другой не сможет сделать визуальную рекламу такого качества.Мальберт раздумывал. «Честно ли это будет по отношению к Бабаяге? – спрашивал он себя. – С другой стороны, я не обещал ей, что не буду писать плакаты для мясоедов. Она и не просила меня ничего такого обещать. Она даже не предлагала мне сделаться вегетарианцем».– Я согласен, – сказал наконец Мальберт. – Но зачем же ты вытряхиваешь мусор из окна? – воскликнул он, увидев, как Гнобик опорожняет пепельницу на головы вегетарианцев. – Ведь ты же этим пеплом загрязняешь окружающую среду!– А они! – вскричал Гнобик. – Они своим вегетарианством не загрязняют наши мозги, что гораздо хуже?! Может быть, ты с ними заодно?Но художник поспешно заверил разъяренного приятеля, что как раз он – обеими руками против.

Прошла неделя. Вечером, после целого долгого дня, насыщенного вегетарианской работой, малышки собрались у Барвинки. Они были голодные! Овощной салатик на завтрак – вот всё, что они сегодня ели. Обедать было некогда – время расписано по часам! Да к тому же вот уже несколько ночей они очень мало спали. По ночам составляли планы агитации, делали плакаты, придумывали лозунги. Ведь теперь, когда мясоеды развернули против вегетарианцев настоящую агитационную войну, работать стало намного сложнее! Оказалось, что художник Мальберт и поэт Пёрышкин, сделавшие рекламу вегетарианцам, помогли и мясоедам. Какие же они все-таки предатели! По всему городу пестрели плакаты: одни против мяса, другие – за. Мясоеды во главе с Гнобиком и охотником Патроном тоже теперь стояли на улицах. Они уговаривали коротышек ни за что не отрекаться от мяса. Нужно было опередить их и объяснить всем, что мясоеды все-таки заблуждаются.

Погода стояла теплая, и подруги уселись на веранде. Из сада доносились осенние запахи. Пахло желтыми листьями, лепестками опавших цветов и спелыми фруктами.

– Сколько звезд, – задумчиво проговорила Бабаяга.

– Да, – сказала Кнопочка. – Знайка рассказывал, что на этих звездах есть планеты, и там тоже могут жить коротышки. Или какие-нибудь другие, совсем неведомые существа.

– С восемью руками и десятью ногами? – спросила Барвинка.

– Всё может быть.

– Неужели и на этих планетах коротышки едят животных?

– На некоторых едят, на других не едят, – сказала Кнопочка. – Те, которые еще не очень развитые, как мы – едят. А те, кто уже понял, что есть животных нехорошо – давно перешли на растительную пищу.

– Безобразие, что наши коротышки никак не могут понять: животные тоже хотят жить!

– Некоторые понимают, – возразила Кнопочка. – По крайней мере, повар Кастрюля отнесся к нам с пониманием.

– К нам-то да. Но ведь мы не животные…

– Ученые считают, что коротышки – это тоже животные, только разумные.

– Да нет, я не про то, – сказала Барвинка. – Кастрюля перед всеми заискивает. Боится лишиться клиентов. Вот он для нас и устроил целый отдельный зал.

– Вот видишь, какой он хороший!

– Вовсе нет! Животных он по-прежнему убивает, жарит и подает на стол. Только в другом зале. Что? Не так?

– Да, ты права, – согласилась Кнопочка. – Только ужасно есть хочется.

– Я заказала пиццу.

– Давно?

– За десять минут до того, как вы пришли.

– Значит, скоро принесут. А ты где заказала?

– Не помню. У меня какой-то телефон на холодильнике висит – позвонила и заказала. Вы уж извините, я готовить не умею.

– Ничего-ничего. Подождем. А ты сколько заказала?

– Две большие пиццы. Одну с грибом, другую с маслиной и кукурузой.

– Ничего, подождем. Тут свежий воздух. Аппетит как раз нагуляем.

– Мой аппетит уже нагулялся, – сказала Бабаяга.

– Мой, вообще-то, тоже, – сказала Кнопочка. – Мы же весь день на улице простояли.

Бабаяга потянула носом воздух. У нее было хорошо развито обоняние, и там, где большинство коротышек чувствовали только один запах, иностранка улавливала пять или шесть. Но если Бабаяга была голодная – сотни ароматов начинали звучать в ее голове, словно симфония, исполняемая невидимым оркестром. Поведя носом вправо и влево, малышка в точности определяла, с какой стороны чем пахнет. Сад утопал в благоухании переспелой земляники, которую Барвинке было лень убирать. Пахло осенними листьями, занесенными ветром из леса, влажным мхом и грибами. За садом до самого проспекта Пионов тянулись огороды, и Бабаяга чувствовала смешанный запах земли и зрелой моркови. Проспект был далеко, но из закусочной Хрю доносился такой яркий аромат жарящихся сосисок, что у Бабаяги слегка покруживалась голова. Ее нос улавливал пирожные-корзиночки с заварным кремом в кондитерской «Сладкая малышка», а принюхавшись, и аромат шоколадных эклеров и кофе – видимо, из какого-нибудь далекого кафе на улице Ландышей.

– О, мой бог! Как есть хочется, – прошептала Бабаяга, тряхнув головой.

– Кажется, целого слона бы сейчас поела.

Но, увидев, как смотрят на нее малышки, она сообразила, что сказала что-то не то.

– То есть, я хотела сказать, целого арбуза бы поела, – поправилась Бабаяга. – Это просто такая разговорка. Когда человек голодный, он говорит: «Я бы поел слона».

– Не разговорка, а поговорка, – сказала Кнопочка.

– Ну да, поговорка, я ее имела в виду.

– Когда мы победим и коротышки откажутся от мяса, нужно будет все эти поговорки и пословицы отменить, – сказала Барвинка.

– Как же без пословиц?

– Вместо них надо придумать новые. К этому подключим Пёрышкина.

– Мы и сами можем придумать вегетарианские пословицы. Вместо мясоедских.

– А разве есть мясоедские пословицы? – спросила Бабаяга.

– Ну вот ты же сказала: «Такая голодная, что съела бы слона». А есть еще такая: «Ни рыба ни мясо».

– А что это значит?

– Ну, это… когда ни то, ни сё.

– А что такое сё?

Кнопочка раскачивалась в кресле-качалке.

– «Ни гриб ни овощ», – сказала она.

– Причем здесь «ни гриб ни овощ»? – спросила Барвинка.

– Вместо «ни рыба ни мясо» надо говорить «ни гриб ни овощ» – тогда это не будет оскорбительным для животных.

– Правильно! – похвалила Барвинка. – Ну ты прямо талант.

– Да чего уж там…

Но Кнопочка все же обрадовалась. Ей нравилось, когда ее хвалили.

– Хотите, покажу, как я на ногах научилась висеть? – спросила она и, не дожидаясь ответа, выбежала в сад.

Подтянувшись на железной перекладине для выбивания ковров, Кнопочка закинула наверх ноги и повисла вниз головой. Ее тоненькие косички доставали до земли.

– Ну как? – донеслось из сада.

– Круто! – ответила Барвинка. – Я тоже так хочу.

– Иди, научу!

– Я сперва поем.

– Тогда из тебя вся пища обратно полезет, когда будешь висеть вниз головой.

Спрыгнув на землю, Кнопочка шлепнулась в грязь.

– Вот я балда!

– Ничего, высохнешь, – сказала Барвинка.

Грязная Кнопочка вернулась на веранду и снова уселась за стол. Откуда-то совсем издалека донеслась приятная музыка. Там, наверное, танцевали. Вечер был такой теплый, а вокруг фонаря на потолке вилась мошкара, значит, завтра будет совсем жарко. Для коротышек мошки – как для нас птицы. Мелкая мошка им – что нам воробей, а ночная бабочка – как целый аист. И все эти «воробьи» и «аисты» кружились вокруг светящегося фонаря, толкаясь крыльями и хлопая ими о его стеклянную поверхность. К аромату жарящихся сосисок, доносящемуся с проспекта Пионов, добавился запах аджики и черного перца.

«Ох, они поперчили сосиски, – подумала про себя Бабаяга. – И поаджичили…»

Барвинка с Кнопочкой ничего не замечали. У Барвинки был заложен нос – она вторую неделю подряд страдала от насморка. А Кнопочкина голова была слишком занята мыслями об агитации, и ей было не до того, чем и откуда пахнет. Бабаяга спохватилась, что думает о мясе, и постаралась подумать о чем-нибудь другом. Иностранке вспомнился ее родной город. Все-таки, как жаль, что в Цветограде нету моря! Она вспомнила, как последний раз купалась в нём. Это было в апреле, накануне праздника по случаю отлета воздушного шара. Воздушный шар прилетел в Мерюкряк полгода назад из неведомой страны. Провожать иностранных гостей вышло полно народу. В начале апреля в Мерюкряке уже жарко. Малышки вышли на улицы в купальниках, с распущенными волосами, перевязанными сверху лепестком розы или тюльпана. В руках они несли огромные букеты незабудок. По-мерюкрякски незабудка будет нофогетка, но обозначает это слово то же самое. Поэтому коротышки всегда дарят эти цветы тем, кто отправляется в дорогу – чтоб не забывали.

У себя на родине Бабаяга вовсе не считалась красивой. Живущие на юге мерюкрякцы смуглые, и им нравятся черноглазые, черноволосые малышки с шоколадной кожей. Бабаяга была единственной рыжей на весь город. Мерюкрякцы ее за это дразнили, но не обидно, а можно даже сказать, любя.

Кожа у Бабаяги была светлая, и она быстро сгорала на солнце. Поэтому Бабаяга всегда ходила в длинной юбке и в рубашке с длинными рукавами, а на голове носила широкополую шляпу. Чтобы не обгорали пальцы рук, она пользовалась тонкими капроновыми перчатками. И никогда не покидала дома без темных очков. Видимо, когда-то давно, в прошлом, Бабаяга приехала в Мерюкряндию из какой-то северной страны. Это было так давно, что она ничего о той стране не помнила.

Мерюкрякцы дразнили Бабаягу Ыржиком, что по-мерюкрякски значит «рыжик», и смеялись над ее нарядом.

– Вон Ыржик закутанный идет, – говорили мерюкрякцы.

Сами-то они никогда не сгорали на солнце, потому что были очень смуглые. Поэтому им незачем было париться в длинных одеждах, как Бабаяге. Весной и летом малышки ходили в купальниках, а малыши – в плавках, и только зимой надевали на себя еще что-нибудь.

Наплававшись в прохладных морских волнах, она вытерлась махровым полотенцем и надела свою длинную юбку, блузку, шляпу, перчатки и очки. Одевшись, Бабаяга вышла на улицу Ба́мбили и сразу же оказалась на городском рынке.

– Привет, Беренелла! – окликнули ее.

Малышка обернулась. Настоящее-то ее имя было Беренелла.

– Привет, Фына, – поздоровалась она с кудрявой малышкой в раздельном желтом купальнике, черные глаза которой горели, как угольки.

– Что, опять купалась? – прокричала малышка. – Волосы мокрые!

– Купалась, да.

– Новых устриц наловили. Пошли, покажу! – крикнула Фына, увлекая Беренеллу за собой.

Малышка разговаривала ужасно громко, можно сказать, кричала. Но в Мерюкряке это бы никого не удивило, потому что так здесь разговаривали все. Только у Бабаяги, которую на самом-то деле звали Беренелла, был тихий голос, и поэтому ее никому не было слышно. Если она что-нибудь говорила, ее всегда переспрашивали. А чаще просто не слушали. Потому что в Мерюкряке – когда в одном месте собирается больше одного коротышки, то стоит страшный шум, и для того, чтобы на тебя обратили внимание, нужно кричать.

До чего же весело было на Мерюкрякском рынке! Ведь там не только скопились тысячи коротышек, но одни, надрывая глотки, расхваливали свой товар: «Горох! Зеленый! Зрелый! Вот-вот лопнет! Попробуй кусочек, ах, какой спелый!» – а другие, пытаясь перекричать продавцов, спрашивали, сколько стоит. Третьи торговались, сбивая цену, и для этого, наоборот, ругали продукцию.

– Горох у тебя червивый! – кричал покупатель.

– Сам ты червивый! – отвечал продавец.

Прилавки трещали от наваленных огромными горами фруктов. Чего тут только не было! Малина, смородина, виноград, вырезанные круги груш, яблок и бананов, сложенные высоченными штабелями апельсинные и лимонные дольки, финики, кубики абрикосовой мякоти. Несмотря на то, что был солнечный день, над лотками горели десятки электрических ламп, и от этого было еще веселее. На рынке всегда было полно народу, приходилось продираться через толпу. Идти нужно было осторожно – каменные плиты пола были залиты соком, стекающим с разрезанных фруктов.

– Чёрт! – крикнула Фына. – На разбитое яйцо наступила! Она брыкнула ногой, и от сандалии полетели яичные брызги.

– Бе!

– Давай вытру, – предложила Беренелла. – У меня салфетка есть.

– А, чёрт с ним, пошли!

Под ноги то и дело попадался укатившийся откуда-нибудь помидор-черри или скользкий кусок персика. Запах овощей и фруктов смешивался с запахом свежего мяса, которое продавали в лотках напротив, и с дикими ароматами жидких сыров из молочного ряда. Фына потащила подругу к рыбным рядам. Там они чуть не столкнулись с двумя коротышками, которые, обливаясь потом, несли живую шпроту. Один держал за хвост, другой – за голову. Шпрота извивалась, и коротышки уже два раза грохнулись на скользкий пол, но каждый раз ловко вскакивали на ноги, не выпуская при этом рыбину, и продолжали свой путь.

– Ой, не так быстро! – взмолилась Беренелла. – Я устала.

– Чего это ты устала?

– После моря… всегда устаю. Жарко, дышать нечем. И есть хочется.

– Сейчас отдохнём, перекусим! – закричала Фына. – Смотри!

Они остановились возле ярко освещенных прилавков с морепродуктами. Тут стоял такой сильный рыбный дух, что Беренелле пришлось заткнуть мизинцами ноздри и дышать через рот.

– Какая вкуснятина! – крикнула Фына, показывая на извивающиеся щупальца огромного кальмара. Выгибались креветки, шевелились в своих раковинах устрицы. – Я тоже страшно голодная! – кричала Фына. – Купим устрицу! Ее даже готовить не надо – только в кипяток бросить на две минуты! А потом полить лимоном – и можно есть!

– Эй, Бабаяга! Бабаяга! Ты что, не слышишь?! Бабаяга тряхнула головой и очнулась от своих мыслей. Она даже не сразу поняла, что обращаются к ней, потому что забыла, что она уже давно Бабаяга, а не Беренелла. Ее трясла за плечо, о чем-то спрашивая, Барвинка.

– Ты чего это, красавица? Уснула, что ли?

– Да… кажется, уснула.

– Мы тут с Кнопочкой пытаемся придумать, что делать, а ты не участвуешь.

– А что надо делать?

– Что-то надо делать. Я сегодня полдня по городу ходила, видела, что происходит. Эти два негодяя, Гнобик и охотник Патрон, повсюду расставили мангалы. Жарят бедных животных и раздают шашлыки направо и налево! А ведь когда-то этот подлец был моим другом!

Это Барвинка сказала про охотника Патрона. Став вегетарианкой, Барвинка возненавидела охотника, и он из друга превратился в ярого врага. У Барвинки так часто бывало: друг мог внезапно стать врагом, а враг – наоборот, другом.

– Жарят животных и бесплатно кормят их мясом весь город!

– Это нехорошо, – согласилась Бабаяга.

– Это не просто нехорошо, это гибельно для нас! Я сама видела, как многие малыши со значком ЗВЕРЖа подходили и ели шашлык!

– Да как они могли?! – возмутилась Кнопочка.

– А вот так! Этот Гнобик им говорит: «Вы свободные коротышки и имеете право поступать так, как вам хочется».

– Но я сегодня приколола точно сто десять значков, – сказала Бабаяга, – все, что имела. И надутых гусей и куриц всех отдала…

– Да что эти значки теперь значат? – сказала Барвинка.

– Как, что значат? – возразила Кнопочка. – Ведь они подписались под тем, что не будут больше есть мясо!

– А едят, – вздохнула Барвинка. – Этот Гнобик – хитрая бестия. Подкарауливает малышей. Стоит со своим мангалом в обеденное время на площади Путешественников. А малыши-то только вчера или позавчера стали вегетарианцами, еще не привыкли к растительной пище. Ходят голодные. Он их и останавливает. У бедняжек нет сил сопротивляться. Этот мясоед-то сыт, у него-то полно сил. Он их хватает – и кормит мясом.

– А они? Неужели едят?

– Да я сама вчера видела, как он это делает. Останавливает вегетарианца с нашим значком и говорит: «Животное уже все равно убито. Если ты это мясо не съешь – оно попадет в мусорное ведро». И у него уже рядом это ведро стоит. Он берет мясо и показывает, как он его сейчас выбросит.

«Мне, – говорит, – не жалко, сейчас брошу. Только не важно, выброшу я этот шашлык в мусор, или ты его съешь – для животного не будет никакой разницы. Оно уже рассталось с жизнью». А коротышка голодный, у него аж слюнки текут.

– Ну и дальше что? – спросила Кнопочка и тоже сглотнула слюну.

У нее почему-то разыгралось воображение. Она вдруг так ясно представила себя этим голодным малышом, который стоит перед Гнобиком с его мангалом. Ей даже почудилось, будто она ощущает тепло углей и слышит запах жарящейся свинины. А может, это из закусочной Хрю?

– Дальше-то что? – поторопила Кнопочка.

– А что дальше? Гнобик этот – хитрец. «Не хочешь есть, – говорит, – не надо! Я слышал, вас заставили подписать какую-то бумажку. Что вы будто бы даете слово не есть мясо».

Малыш кивает.

«Что ж. Нарушать обещание нехорошо. Но понюхать-то можно! Ты ведь не подписывался под тем, что не будешь нюхать шашлык, правда?»

Малыш опять кивает. А у самого слюнки еще сильнее текут.

«Разве запрещено вегетарианцам жареное мясо нюхать?» – спрашивает Гнобик. Малыш мотает головой. Ну, этот мясоед и подсовывает ему дымящийся шашлык под самый нос.

Барвинка помолчала.

– Дальше! – закричала Кнопочка. – Дальше!

Она вдруг почувствовала, что ужасно разозлилась. «Что это со мной? – подумала малышка. – Кажется, еще минута – и озверею».

– Ну вот, – продолжала Барвинка. – Бедняга вдыхает запах… глаза у него закрыты. От голода, видимо, голова совсем не соображает. Да еще и кружится – сейчас упадет.

– Кто кружится?

– Да голова! Голова у него от голода кружится!

– А… ну и дальше что?

– А что? Раскрывает он рот, чтобы глотнуть воздуха – тут Гнобик ему и втыкает шашлык в рот. Вот как эти негодяи работают. Играют на низменных чувствах!

– На каких низменных чувствах? – вскочила с кресла-качалки Кнопочка и топнула ногой.

Этого ей показалось недостаточно, и она взяла – и двинула как следует стол, так что тот жалобно заскрипел кривыми ножками по полу.

– На чувстве голода… – испуганно пробормотала Барвинка. – А ты чего, а?

– Я! – закричала Кнопочка.

– Ты чего кричишь?

Кнопочка сама не знала. Она смахнула волосы со лба.

– Правда, чего это я? Извините… разозлилась чего-то.

Барвинка высморкала нос и спрятала бумажную салфетку в карман.

– Да уж. Я и сама тогда на этого негодяя Гнобика разозлилась. Хотела подойти и надеть мангал ему на голову. Но потом спохватилась. Решила, что нельзя вот так, на скорую руку. Что-то придумать надо.

Пока Барвинка рассказывала, Бабаяга вспомнила, как они с Фыной купили, наконец, на рынке устрицу и принесли ее в пакете домой, и как она потом пищала, когда ее поливали лимонным соком. Бабаяга так и не смогла эту устрицу есть, а Фына ела с большим аппетитом. Бабаяга почувствовала, что у нее кружится голова.

– Можно я вам пригтовлю что-нибудь вегетаринское? – осторожно спросила она. – У нас в Мерюкряке готовят такое блюдо, называется хашмука. В нём вообще нет мяса.

– А из чего же его готовят?

– Ну… из разного чего. У тебя есть какой-нибудь гриб, Барвинка?

– Кажется, был, посмотри в холодильнике.

– Нужна шляпа.

– Какая еще шляпа?

– Ну как какая? Грибная, конечно.

– Грибная шляпа?

– Она имеет в виду шляпку гриба, – подсказала Кнопочка. – Эту самую бармуку нельзя готовить из ножки, а можно только из шляпки – верно?

Голод на время утих, и Кнопочка немного успокоилась.

– Верно, – засмеялась Бабаяга, – только не бармука, а хашмука. Бармука – это по-мерюкрякски будет лодка, на которой плавают. А хашмука – вкусное блюдо.

И заколов свои длинные волосы, иностранка отправилась на кухню готовить вегетарианское блюдо. А у Барвинки, несмотря на голод, было сегодня хорошее настроение. Прошло всего несколько дней, а столько вегетарианской работы уже проделано! Барвинка почувствовала, что она уже совсем привыкла к Бабаяге и даже больше не злится на эту красотку. Кроме того, у Барвинки был насморк, и запахи из закусочной Хрю не волновали ее.

Далекая танцевальная музыка стала тише и наконец смолкла.

– Фю-фю-фю, – засвистела Барвинка, свернув губки баранкой. – Знаешь такую песенку?

– Не-а, – отозвалась Кнопочка. – Такую не знаю. Я знаю другую, похожую.

И она засвистела, сложив губы ниточкой:

– Си-си-си-си…

– Ну, эту каждый малыш знает!

И подруги засвистели вдвоем:

– Фю-фю-фю-фю! Си-си-си-си!

А в кухне суетилась Бабаяга. Она гремела сковородками, стучала тарелками, звенела вилками и что-то терла на тёрке.

– Я бы сейчас поела, – вздохнула Кнопочка. – Что это она там готовит?

– Кажется, бамбуку?

– Нет, мамбуку.

– Сейчас поедим…

– Хорошо, что не мясо. Подруги помолчали.

– Слава богу, мы больше не людоеды, – сказала наконец Барвинка. – Подумать только, ведь всего две недели назад…

– Да-да, я знаю, – перебила Кнопочка.

– Всего две недели назад, – продолжала Барвинка, – мы жарили убитых куриц… а их несчастные дети…

– О, пожалуйста, не надо! – взмолилась Кнопочка.

– Вообще! – сказала Барвинка. – Само слово «мясо» оскорбительно для животных.

– Это почему? У нас мясо тоже есть.

– Как есть? У меня нет! Я его всё выкинула.

– Да нет! Я имею в виду не то мясо, что в холодильнике. А то, что у тебя вот тут. – Кнопочка ткнула подругу в бок. – Вон там, внутри!

– Да ты что?? У меня внутри никакого мяса нет! Я уже целую неделю мяса не ем!

– Да не еда мясо, балда!

– Сама балда!

Кнопочка легонько постучала подругу по голове.

– Ты сделана из мяса. Мускулы там всякие, понятно?

– Мускулы?

– Ну да! Ты думаешь, из чего мускулы сделаны?

– Так мускулы же у малышей.

– У малышек тоже. Как мы, по-твоему, руками или ногами двигаем?

– Ну… как?

Кнопочка стала объяснять. Внутри рук есть кости. К костям прикреплены мышцы. Если мы хотим взять, например, чашку, то наш мозг посылает по нервам сигнал к мышце руки. Мышца сокращается, и рука берет чашку.

Барвинка молча слушала, соображая.

– Надо же, – сказала она наконец. – Вот всегда так. Начнешь чем-то заниматься – всё тебе просто и ясно. Но чем дольше ты это делаешь, тем сложнее и запутаннее оно становится.

– А ты думала, что мы у животных едим?

– Как едим?? Я не ем!

– Да не мы с тобой едим, а вообще, другие коротышки, которые еще не стали вегетарианцами. Что они едят?

– Ну… что эти негодяи едят? Куриц, свиней, коров…

– Да нет… я имею в виду, не кого, а что – то есть, мясо. Они едят мясо куриц и свиней, правильно?

– Да.

– А мясо – это и есть мускулы. Или по-другому мышцы. То есть, мы едим у животных мышцы. Понятно?

– Погоди. Ты что-то меня совсем запутала. Даже голова закружилась. Барвинка попыталась встать, но ее – видимо, от голода – так шатало, что она тут же снова плюхнулась на стул.

– Погоди. Ты что имеешь в виду, что мышцы и мускулы это одно и то же?

– Конечно! И это еще и одно и то же, что мясо. То есть, мышцы и мускулы сделаны из мяса.

– А-а! – хлопнула себя по лбу Барвинка. – Теперь, кажется, картина проясняется. А я уж было подумала, что всё – так запутались, что уже не выпутаемся. Короче, как я поняла, мясо, мышцы, мускулы – не важно, это всё одно и то же.

– Вот именно. Синонимы!

– Подожди! Не надо никаких симоминов. Достаточно уже мяса и мышц. И этих, как их там?

– Мускулов.

– Точно. А симоминов не надо.

– Ну не надо – так не надо, – согласилась Кнопочка.

Снова послышались звуки далекого танго, но Барвинка не обратила внимания.

– На чем это я остановилась?

– На том, что мясо оскорбляет животных.

– Вот именно! Пусть будут мышцы и мускулы, а мясо надо отменить!

– Тогда давай переделаем все пословицы, в которых есть мясо.

– Одна уже есть: ни гриб, ни овощ.

– А еще?

– Еще?

– Ну да, еще! Что, одна только пословица про мясо?

– Чего ты орешь, как резаная свинья?

Барвинку поразила внезапная грубость подруги:

– Кто? Я?!

– Да не ты… поговорка такая: «Чего орешь, как резаная свинья».

– А… точно! Давай ее переделывать.

Из кухни донесся такой восхитительный запах – не то жареной картошки, не то тушеной фасоли, а может, чего-то грибного? – что у Барвинки пробило заложенный нос.

– Господи, как пахнет-то! – промычала она. – Умираю, есть хочу. В это время иностранка торжественно внесла поднос, на котором возвышалось какое-то удивительное, совершенно незнакомое цветоградским малышкам блюдо. От него шел такой поразительно вкусный аромат, что Кнопочке – всего только на одно мгновение – показалось, будто душа ее вот прямо сейчас может заплакать и выйти из тела, пролететь сквозь стену и заросли земляники в саду и унестись в далекое ночное пространство. Туда, где танцуют танго.

– Это, наверно… – прошептала Барвинка.

– Хашмука! – радостно возвестила Бабаяга.

И заметив, что малышки на грани обморока, моментально сервировала стол, налила в принесенные бокалы яблочный сок, положила каждой по приличному куску хашмуки, не забыв и себя. Ужин начался.

Хашмука оказалось восхитительной.

– У-уу, как вкусно! – радовалась Барвинка, набивая рот питательным блюдом.

– В жизни ничего подобного не ела! – хвалила Кнопочка, уплетая за двоих.

Она даже позабыла о приличиях и ела руками – такая была голодная.

– Удивительно… это вкуснее жареных сосисок.

– И свиной отбивной.

– И утиной ноги, тушеной в мёде с изюмом.

– И бараньих котлет.

– Просто кулинарный шедевр какой-то!

Кнопочка энергично жевала. Каждый раз, когда она смыкала челюсти, ей чудилось, будто за окном, в темном небе вспыхивает какой-то цветной салют.

– Ты уверена, что здесь нет мяса? – спросила Барвинка.

– В хашмуку мясо не кладут, – сказала Бабаяга. – И где бы я его взяла, если у тебя его нет в доме? – добавила она.

– Вот что значит уметь готовить!

– Настоящая малышка из ничего может сделать прекрасную еду!

– Нет, что вы. Это не я… в Мерюкряке каждый умеет приготоивть хашмуку. Хотите, я вас научу?

– Погодите, а как же пицца? – вспомнила Барвинка. – Ее же вот-вот принесут!

– А вдруг нет? – насмешливо спросила Кнопочка.

– А вдруг да??

– Ну так и что? Мы и ее съедим, и мармуку!

– Ну уж нет, пока мармука не кончится, я к пицце не притронусь.

– И я.

– Только не мармука, а хашмука. Мармука – это по-мерюкрякски туфелька.

– Надо же… ха-ха-ха! туфелька!

На веранде было очень весело. Малышки хохотали и чокались бокалами с яблочным соком.

– Я поднимаю тост за Бабаягу! – сказала Кнопочка.

– Сначала выпьем за Бабаягу, а потом отдельно за бармуку! Выпили за иностранку.

– Ты всё-таки такая удивительная! – сказала Барвинка. – И почему только тебя зовут Баба… Баба… можно я тебя поцелую?

– Можно, – смущенно позволила Бабаяга.

– И я хочу поцеловать, – сказала Кнопочка.

– А я тебя тоже хочу поцеловать, – сказала Барвинка.

– Кого, меня?

– Нет, ее.

– А меня как же?

– И тебя. По очереди. Сначала ее, а в первую очередь тебя. Или наоборот: сперва тебя, а вначале ее. У меня ведь одни губы!

– Не одни, а две!

Барвинка в растерянности тряхнула головой, посмотрев в разные стороны своими огромными черными глазами.

– Но не могу же я одной губой целовать ее и одновременно другой губой целовать тебя?

– Ты совершенно права, – согласилась Кнопочка, немного подумав. – Это сколько же надо… это как же надо исхитриться, чтобы…

– Ндааааа….

– В общем, ты пока ее целуй, а я хочу выпить за Мерюкряк. Если бы не он, то не было бы Бабаяги и машмуки.

Они уже были совсем пьяные. Ведь малышки пьянеют даже от простого яблочного сока.

– Нет, – сказала Барвинка. – Ну, я просто уверена… что в Цве… цве… Она икала.

– Цветоргаде? – подсказала Бабаяга.

– Правильно! В Цветоргаде! Ни один малокышка… не может! Не-ик… приготовить такое, – высказалась наконец Барвинка.

– Кроме нее, – указала Кнопочка на иностранку куском хашмуки.

– Да если мясоеды попробуют это блюдо… Барвинка вдруг задумалась.

– Если бы можно было бы… Она замолчала.

– Если бы можно было бы что?

– Если бы можно было бы бы…

Барвинка снова задумалась и посмотрела одним глазом под стол.

– Если бы что?

– Если бы можно…

– Да не говори ты все время «если бы можно»! Это мы уже слышали. Говори сразу, что потом. А то ты… а то ты… так никогда недоговоро… недоговоро…

– Недоговоришь, – подсказала Бабаяга. Она из них была самая непьяная.

– Если… как-нибудь сделать мясные блюда невкусными, – выговорила наконец свою мысль Барвинка.

– Как… как это?

– Ну… если бы ресторан «Патиссон» был наш… мы бы нарочно плевали в шашлык.

– Фу!

– То есть, нет… я хотела сказать – не плевали, а… а сыпали.

– Что сыпали? Куда сыпали?

Казалось, Барвинка собирается с мыслями.

– В шашлык, – прошептала она. – Слишком много соли. Туда. – Барвинка взяла солонку и стала показывать, как она бы сыпала. – Или перца. – Она снова икнула. – Так что есть невозможно. И тогда все бы плавно… плавно… переместились в вегетарианский зал.

Тут наконец Кнопочка поняла.

– Ах вот ты что задумала! – сказала Кнопочка.

– Да! Это самое задумала.

– А давайте откроем свой рестроан, – предложила Бабаяга. – Будем подавать там очень соленое мясо и очень перечные котлеты.

– Кто же тогда в наш ресторан пойдет? – возразила Барвинка. – И потом… мы ведь вообще против мяса, как же мы его будем подавать? Давайте лучше откроем вегетарианский ресторан. И будем там готовить хашмуку…

– Никто не придет, – сказала Кнопочка. – Ресторан «Патиссон» – Кастрюлин. Повар Кастрюля известный, а мы нет.

– А что, если… а что, если Кастрюля начнет подавать пересоленное мясо? – предположила Барвинка. – И тухлые котлеты?

– Ну, ты совсем яблочного сока опилась, – сказала Кнопочка. – Или обпилась. А как правильно, я вас спрашиваю?

– Об… обнапилась. Вот.

– Бабаяга! Не наливай ей больше! – сказала Кнопочка.

Бабаяга отодвинула от Барвинки стакан.

– Да Кастрюля… – сказала Кнопочка. – Да Кастрюля в жизни на такое не пойдет, чтобы пересоливать… то есть, пересолять мясо. Он мой друг! Я его хорошо знаю!

Барвинка хитро посмотрела на нее правым глазом.

– А что, если он сам не будет знать?

Все замолчали. Кнопочка подняла стакан и долго рассматривала подругу сквозь желтый яблочный сок.

– Ты предлагаешь… – сказала она наконец.

– Вот именно! Только смотрите. – Барвинка оглянулась по сторонам. – Если об этом узнают… конец всему вегетарианству.

– Да еще и побьют, – поежилась Кнопочка. Яблочный сок при этом выплеснулся ей на коленки.

– Неужели побьют? – прошептала Бабаяга.

– Охотник Патрон так за волосы оттаскает. Своих не узнаешь.

Яблочный сок кончился. В черном небе мигали звезды. Кнопочке почему-то казалось, что их в два раза больше, чем нужно. Малышки долго так сидели на веранде, и каждая раздумывала над предложением Барвинки. И сама Барвинка раздумывала над своим предложением. Она уже немного протрезвела и думала теперь гораздо лучше. А Бабаяга вдруг почувствовала, что не улавливает больше запах заварного крема и эклеров с улицы Ландышей. Она вздохнула.

Барвинка жестом подозвала обеих малышек поближе. Вегетарианки придвинулись головами к Барвинке и друг к дружке. Оглядевшись по сторонам, Барвинка понизила голос до шепота и посвятила подруг в свой план. Нужно, чтобы у них в «Патиссоне» был свой человек. А кто это может быть? Дело-то очень опасное и поэтому очень секретное. Кроме них троих, никому нельзя доверить. Нужен кто-то, кого повар Кастрюля возьмет к себе на работу поваром.

– Зачем? – спросила Бабаяга.

Барвинка еще раз огляделась по сторонам, наклонилась к самому Бабаягиному уху и прошептала:

– Будет готовить плохое мясо. Бабаяга задумалась.

– Я думаю, – сказала она наконец. – Я думаю, что эта работа как раз подходит для Кнопочки. Она у нас самая рассудительная и… и… организаторная.

– Организованная, – поправила Кнопочка. – Только Кастрюля меня к себе ни за что не возьмет. Он знает, что я готовить не умею.

– Придумала! – воскликнула иностранка. – Барвинка, она же такая энергичная, она вегетарьянизм придумала. Если она будет поварёнком у Катсрюли, там всё мясо сразу будет плохое!

Барвинка покачала головой.

– Кастрюля не такой дурак. Он же знает, что я борюсь против мясоедов. Наоборот, он меня сразу заподозрит, и тогда уж ничего не исправишь.

– Тогда… кто же?… – пролепетала Бабаяга. – Я? Малышки кивнули.

– На тебя одна надежда.

– Но я… нет-нет-нет… я же не могу. Как я туда пойду?

– Очень просто! Во-первых, Кастрюля с тобой не знаком. Придешь и скажешь, что ищешь работу поваром. А если попросит продемонстрировать поварское искусство – приготовишь ему свою кашмуху…

– Точно! – согласилась Кнопочка. – Кастрюля ведь гурман. Он, как только хашмуку отведает – сразу ее возьмет.

– Да и к тому же… ты только посмотри на нее…

– Что? – не поняла иностранка. – У меня что-то не так?

– Вот именно, что у тебя ВСЁ так. Даже очень так. Кастрюля тебя как только увидит – сразу растает. Будет делать, что ты скажешь.

– Но… я так стеснясюсь…

– Ты и Мальберта стесняси… тьфу! стеснялась. И Пёрышкина. А теперь смотри, как они нам помогли. И Кастрюля поможет.

– Но… а что я должна буду делать?

– Составим план. Нельзя сразу сильно пересолить все мясные блюда – это быстро раскроется. Надо постепенно…

– Точно! Составим план, – поддержала Кнопочка. На губах ее играла задорная улыбка.

– Но ведь это же… обманство. Разве хорошо обманывать и врать? – спросила Бабаяга.

– Обманство, – передразнила Барвинка. – А что, по-твоему, лучше: обманство или убивство?

– Убивство? Это, что ли, когда убивают?

Малышки кивнули.

– Ну, конечно же, убивать лучше, – сказала Бабаяга.

– Что??

– То есть, тьпфу! Я хотела сказать, обмануть лучше.

– Ну, то-то. Вот ты и будешь обманывать для того, чтобы перестали убивать. Понятно?

– По… понятно. Я попробую… а если поймают?

– Тогда ты пострадаешь за правое дело.

– Попадешь, как кур в ощип, – сказала Барвинка.

– Куда-куда? – переспросила Бабаяга.

– В ощип.

– А что это?

– Это такая поговорка. Куриц ведь перед тем, как приготовить, ощипывают. Ну… отрывают у них перья. Нельзя же с перьями варить или, там, жарить… вот и говорят: попал ты, как кур в ощип – значит, плохи твои дела.

Кнопочка закрыла лицо руками.

– Какой ужас! Надо эту поговорку срочно отменить.

Тут раздался звонок в дверь. Барвинка пошла открывать. Принесли пиццу. На веранду пришла одна из четырех кошек, которые жили у Барвинки дома. Бабаяга боязливо забилась в угол, но Барвинка сказала:

– Не бойся! Она же совсем ручная!

Кошка положила свою огромную морду на стол и хотела уже было полакомиться хашмукой, но Барвинка взяла ее обеими руками за уши и притянула к себе:

– Это что еще за дела? Кто тебе позволил на стол лезть? Я тебе и так дам! Она положила кошке на отдельной тарелочке хашмуку и поставила на пол.

– Вон там и ешь!

А сама, погрузив пальцы в глубокую кошкину шерсть, принялась чесать ей бок. Кошка замурлыкала. Из сада впрыгнула в окно еще одна кошка – и прямо на стол, который едва на сломался под ее огромным весом. На пол упала бутылка из-под сока, но не разбилась.

– Сколько их ни учи – всё бесполезно! – пожаловалась Барвинка.

– А кошки не поддаются дрессировке, – сказала Кнопочка. – Вот собаки – да, а кошки – нет.

Еще две кошки проникли на веранду, и стало так тесно, что малышки сочли за лучшее перебраться в салон, закрыв за собой дверь. Барвинка успела прихватить одну коробку с пиццей. Никого не стесняясь, кошки принялись за хашмуку и вторую пиццу, хватая их лапами прямо со стола и громко мурлыча.

– Не понимаю, как ты это терпишь, – сказала Кнопочка. – Я бы их давно уже на улицу выставила.

– Тебе не понять, ты не любишь животных так, как я, – отвечала Барвинка.

Наевшись хашмуки, а потом и пиццы, всё еще не до конца протрезвевшие от яблочного сока Барвинка с Кнопочкой завалились спать. Так часто бывает, если малышка долго сидит голодная, а потом до отвала наестся каким-нибудь очень вкусным блюдом. Силы покидают ее, и она не может даже дотащиться до кровати. Пришлось Бабаяге нести их по очереди – сначала Кнопочку, а потом Барвинку – на широкий диван, стоявший в другом конце столовой. Укрыв подруг пледом, иностранка выключила свет и тоже прилегла на кушетку возле окна. Но спать не хотелось.

В доме было тихо. Сожрав всю еду, кошки покинули веранду и, перепрыгнув забор, отправились на улицу. Бабаяга прислушивалась к сонному дыханию малышек и к шороху муравьев, прокладывающих дорожку к барвинкиному сахару, который хранился на кухне, в буфете. Наконец Бабаяга встала и потихоньку вышла в сад. Осенний воздух окутал ее, как легкое одеяло в свежевыстиранном прохладном пододеяльнике. Она стояла босиком на влажной земле. Справа возвышались стебли ландышей. Слева, прямо возле лица малышки, качались на тонких ногах спелые ягоды земляники. Бабаяга взяла ягоду обеими руками и, прижавшись к ней носом, вдохнула нежный земляничный аромат.

Небо было усыпано звездами.

– Как в Мерюкряке, – подумала иностранка.

И тут же вспомнила, что ей предстоит стать шпионкой. Она должна будет обманом проникнуть в ресторан этого малыша, Кастрюли. Устроиться на работу. Кастрюля будет ей доверять, а она, она…

– Это подоло, подоло сыпать в еду соль, – шептала по-мерюкрякски Бабаяга. – Я стану подольцом. То есть, не подольцом, а подолюкой. Нет, я не могу это делать. Я откажусь.

И малышка представила себе, как она завтра утром подойдет к Барвинке и скажет:

– Знаешь… извни, но я не могу.

Или нет. Лучше она подойдет к Кнопочке. А Кнопочка ей скажет:

– Конечно, ты имеешь право отказаться. Каждый решает сам за себя. Тут появится Барвинка и спросит, в чем дело. Кнопочка ей объяснит. И Барвинка посмотрит ей, Бабаяге, в глаза.

– Ну и что?! – топнула вдруг малышка сама на себя ногой. – Пусть она смотрит куда хочет, хоть в глаза, хоть в уши! Нечего за меня решать! Тут решаю я!

Бабаяга подняла глаза к звездному небу. Звезд было ужасно много.

– Неужели на каждой такой точке живут коротышки? – подумала она. – А может, они вовсе не коротышки, а огромные великаны? С гору. Или, наоборот, размером с тлю. Они, наверно, совсем не похожи на нас. Наверно, у них по пять рук и по десять ног, а может быть, даже по три головы или еще чего-нибудь, что мы даже не знаем, как называется… а может быть, одно из них сейчас так же, как и я… подняло голову и смотрит на небо. Выходит, мы смотрим друг на друга? Только не видим? Слишком далеко, – вздохнула малышка. – А вдруг на этой, вон на той желтенькой, такой яркой, звездочке какое-нибудь существо уже знает о нашей Земле? И готовится прилететь к нам. Всё может быть. Может быть, оно глядит на нас в свой огромный телескоп, и, может быть, оно нашло нас вполне аппетитными для себя. Кто знает? И вот оно снаряжает космический корабль, чтобы прилететь сюда. И полакомиться. Мало ли, где может приземлиться этот корабль? Может, в Мерюкряке, а может, и в Цветограде. Но другое существо, может быть, его сейчас отговаривает. Оно говорит ему: «Не надо. Ведь они тоже хотят жить». Но, если я посолю чью-нибудь котлету – этим я, быть может, спасу какое-нибудь живое существо. Котлетёнка. То есть, тьфу, поросенка. Я сделаю это. Пусть я буду рисковать, пусть меня поймают и охотник Патрон надерет меня за волосы. Хотя издали он мне показался таким милым коротышкой, но ведь я с ним ни разу не разговаривала. Кто знает, может быть, в гневе он ужасен и не контролирует себя. Зато я кого-нибудь спасу. Я даже не знаю, кто это будет. Цыпленок, курица или свинья – мать множества поросят.

Мне грустно об этом писать, но борьба вегетарианцев с мясоедами дошла до того, что коротышки стали бить друг друга на улицах. Появились раненые. Пришлось прибегнуть к срочной помощи специальных успокоительных отрядов, которые существовали в Цветограде как раз для таких случаев. Отряды состояли из малышек. Малышки в красивых платьях, с цветами и лентами в волосах, обступали дерущихся и успокаивали их.

– Ну что вы, миленький Пустомелюшка, – ласково просила драчуна прекрасная белокурая малышка, которую так и звали: Успокоина. – Пожалуйста, не машите кулаками, а послушайте!

– Остановитесь хотя бы на минуточку! – умоляла кареглазая Нежинна с длинными, до пояса, волосами. – Всё можно решить словами, дорогой!

– Какими там словами! – отмахивался Пустомеля, стараясь попасть своему бывшему другу, а теперь ярому мясоеду, Шмуньке кулаком в нос или хотя бы в ухо.

– Давай, давай словами, – кричал Шмунька, – у меня для него уже такие слова припасены – уши завянут! Ах ты…

И не переставая молотить врага, Шмунька пускал в оборот все приличествующие данному случаю неприличные выражения и слова. Уши красавиц-малышек, слава богу, завять не успели, но прелестные лепестки гортензии, вплетенные в волосы актрисы Лилечки, не выдержали такого потока ругательств – сморщились, попадали на пол.

– Вы же на самом деле такой добрый, – пыталась обнять Пустомелю Успокоина. – Не деритесь! Послушайте, что скажет ваш друг. Может быть, вам удастся найти с ним общий язык?

От Успокоины исходил такой нежный аромат лаванды, что Пустомеля на минуту остановился, но тут же пропустил удар Шмунькиного кулака, пришедшийся ему как раз по лбу.

– Общий язык?! – завопил Пустомеля, хватаясь за лоб. – Сейчас я ему покажу язык. Я не хуже его языком работать умею!

И Пустомеля обрушил на врага такой водопад плохих слов, что малышки не выдержали. Им пришлось отступить, заткнув уши пальчиками. Воспользовавшись моментом, Пустомеля со Шмунькой сблизились и схватили друг друга за руки.

– Я тя тресну! – сопел Пустомеля, пытаясь боднуть Шмуньку головой в нос, но тот каждый раз ловко отдергивал голову.

– Это я тя тресну! – скрежетал зубами Шмунька, лягая Пустомелины коленки.

Пустомеля морщился от боли, но терпел, вцепляясь в бывшего друга всё сильнее. Но тут малышки решились на отчаянный штурм и со всех сторон бросились на дерущихся. Трое успокоительниц, пахнущих разнообразными цветами, обняли Шмуньку, четверо других – его противника. Самая смелая из всех – актриса Лилечка – обхватила Пустомелю за талию. Успокоина ласково держала за руки, Нежинна обвила длинными волосами шею, а Крептолина – своими тонкими, пахнущими шалфеем, пальцами – прикрыла драчуну глаза. Пустомеля дернулся было, пробуя сопротивляться, но от запаха цветов у него так закружилась голова, что он вынужден был присесть на лавочку. Лилечка вытащила из сумки влажную салфетку и осторожно вытерла кровь с Пустомелиной разбитой губы. Крептолина ласково расчесывала ему гребешком волосы, а Успокоина накапала в серебряную ложечку двадцать капель валерьянки, влила в Пустомелю и сразу же дала запить сладким гранатовым соком. Нежинна запихнула ему в рот шоколадную конфету, в которой содержалась значительная доза успокоина – того самого лекарства, которое доктор Таблеткин в свое время выписал вруну Вруше, чтобы тот немного успокоился и врал не так усердно.

– Ну к чему вам все эти драки? – успокаивала Пустомелю Нежинна, стоя позади скамейки и на всякий случай крепко обнимая забияку за плечи. – Вместо того, чтоб махать кулаками, лучше почаще давать работу серому веществу, которого у вас так много в голове. Вы ведь такой умный!

От густых волос Нежинны, падавших ему на лицо, так ласково пахло апельсином, что Пустомеля совершенно перестал соображать. Он закрыл глаза и сказал:

– А может, вы правы? Ну съест этот Шмунька две лишние котлеты, ну и что? Корова-то огромная, величиной с три дома. И всё равно она уже давно убита и валяется в морозильнике…

– Конечно, милый! Всё надо делать постепенно. Я уверена, что вы прекрасно договоритесь со своим другом.

– Он мне не друг больше, – пробурчал Пустомеля.

– О, вы еще с ним помиритесь. Вот увидите!

«Какие они всё-таки добрые», – думал Пустомеля, глядя сквозь Нежиннины волосы в огромные глаза актрисы Лилечки. Стоя на коленках, малышка мазала его разбитую губу лечебной мазью.

Трое других успокоительниц обступили скамейку, стоявшую напротив, и занимались Шмунькой. Успокоительные отряды в Цветограде были такие многочисленные, что на каждого дерущегося приходилось по четыре, а то и по восемь успокоительниц.

– Надо что-то придумать, – сказал доктор Таблеткин, входя в Знайкин кабинет.

Ученый оторвался от компьютерного экрана, на котором он чертил какой-то сложный аппарат, а может быть, агрегат.

– Ты это о чем? – рассеянно спросил он.

– Как это о чем? Посмотри, что на улицах делается!

– А что там делается?

– Ты что, ничего не знаешь?

– Да я тут… последние две недели так занят, что, честно говоря, даже из комнаты не выхожу. Повар Кастрюля мне еду сюда приносит.

– Вегетарианцы с мясоедами дерутся, – сказал доктор. – Одни кричат, что нельзя мясо есть. Хотят запретить разводить куриц и коров, и чтобы мясо не продавалось. И чтобы его не готовили и не ели.

Знайка покачал головой.

– Так прямо и запретить, чтоб не готовили и не ели?

– Вот так прямо и запретить. Чтобы никакого мяса ни в магазинах, ни в ресторанах – нигде.

– Что ж? Животных жаль, конечно, спору нет. Хотя, на мой взгляд, это крутая мера.

– Еще бы крутая. Без мяса витаминов не будет хватать. Придется серьезно следить за питанием коротышек, чтобы каждый соблюдал сбалансированную диету. Потреблял достаточно жиров, белков и углеводов. Нужно будет кормить всех фасолью, орехами, растительным маслом – а попробуй запихни, например, в Пустомелю растительное масло? А если не есть мясо и растительное масло не пить, то в крови повысится холестерин, начнут скрипеть суставы…

Знайка зашел в Интернет и набрал там «болезни вегетарианцев».

– Ого! Целый список огромный. Гуманное отношение к животным может нам дорого стоить.

– Вот именно! И нам, и нашим организмам.

Таблеткин снял свою белую докторскую шапочку с красным крестиком и отер пот со лба.

– Прямо не знаю, что делать.

– Ну, а что же мясоеды?

– А мясоеды? Посылают вегетарианцев подальше. Говорят им, что у нас свободная страна, каждый волен есть, что ему вздумается, и нечего заглядывать в чужой рот. Как говорится, на чужой роток не накидывай платок.

– Что ж. Они в чем-то правы.

– А когда Шмунька Пустомеле это же самое сказал, Пустомеля ему и говорит: «А я накину платок! Еще как накину! Не просто накину, а заткну твой… – тут Таблеткин пропустил ругательство, – заткну твой рот. Не платком, – говорит, – а вот этой половой тряпкой». Платка под рукой не оказалось. Ну, ясно, драка началась.

– Да уж. Пустомеля этот…

– А мясоеды еще говорят, что самих животных такое положение вещей вполне устраивает. Свиньи ни разу не жаловались. Коровы и курицы тоже.

– Ха-ха…

– Ничего смешного! Как наиболее продвинутые коротышки города, мы должны что-то предпринять.

– Ты так думаешь?

– Да.

Знайка откинулся на спинку стула.

– А я считаю, что всё должно решиться само собой. Демократическим путём.

– Это называется демократический путь? – возмутился Таблеткин. – Да они друг другу головы поотшибают!

– Что, до этого уже дошло?

– Представь себе, да. Мне уже пришлось мобилизовать два отряда успокоительниц.

– Полезное изобретение, правда? – улыбнулся Знайка.

– Да уж. Ты, конечно, молодец, слов нет. Здорово ты это придумал. С той знаменитой футбольной драки уже почти год прошел. Если бы тебе тогда не пришло в голову создать успокоительный отряд – такие идиоты, как Пустомеля или Бычок до сих пор бы в гипсе валялись.

– Ну, и как успокоительницы?

– Супер. Самых главных дураков успокоили: Пустомелю со Шмунькой, охотника Патрона – хорошо еще, что этому болвану вовремя сломали ружьё. А то бы неизвестно, до чего дошло.

– Да что ты!

Знайка встал из-за стола и прошелся по кабинету.

– Ни за что не поверю, что Патрон может выстрелить в коротышку. Быть такого не может!

– В коротышку-то нет. А в курицу с цыплятами – еще как!

– В какую такую курицу? – удивился ученый.

– А в такую такую! Вегетарианцы привели ее из деревни на демонстрацию. С цыплятами. Патрон и пострелял их всех.

– Да ты что? – кинулся к дверям Знайка. – Надо срочно бежать…

– Да погоди ты… не бойся. Птицы остались живы. Ученый вопросительно посмотрел на доктора.

– Патроны у него, оказывается, холостые были. Знайка расхохотался.

– Что же тут смешного?

– Да так, ничего…

Знайка рассказал доктору, как вовремя обезвредил охотника.

– Ну, ты… у меня просто нет слов. Памятник тебе надо на центральной площади поставить.

– Уже стоит.

– Ах, правда, я и забыл.

Знайка прошелся по кабинету. Заглянул в микроскоп, подвигал рычажки на электронно-гидродинамической машине. Не удержался от того, чтоб не полюбоваться прекрасной коллекцией муравьиных черепов, которую подарил ему мирмеколог Яша.

– Я думаю, – сказал наконец он, – нужно организовать собрание, на котором дать высказаться каждой стороне. Устроить нечто вроде научного диспута.

Таблеткин почесал свою шапочку.

– Так ведь никто из них ничего не смыслит в науке! – сказал он.

– Ну и что? Коротышек нужно приучать к научному мышлению. Пусть каждый выслушает аргументы другого. Пора уже разрешить эту вредную для демократии ситуацию и вернуться к нормальной жизни.

А жизнь в городе, и правда, стала совершенно ненормальной. То и дело вспыхивали скандалы, и почти каждый из них заканчивался дракой. Как известно, вегетарианцы расклеили по всему городу плакаты, призывающие прекратить поедание мяса. На плакатах были изображены несчастные коровы, курицы, свиньи, а также дикие животные, птицы и рыбы, мясо которых употребляли коротышки. Но мясоеды в долгу не остались. Они, конечно, поздно спохватились, но Гнобик развил ужасно бурную деятельность. Во-первых, он мобилизовал тех же самых художника Мальберта и поэта Пёрышкина, которые теперь сделали рекламу для мясоедов. На стенах домов, заборах и фонарных столбах рядом с плачущими поросятами появились улыбающиеся поросята, рекламирующие намазанные горчицей или кетчупом аппетитные сосиски. Кроме этого, мясоеды применили запрещенный прием. Они стали воздействовать не на глаза и уши коротышек, как делали своими плакатами да уговорами вегетарианцы, а прямо на желудок. А с желудком, как говорится, шутки плохи. Он оказывает на мозг не меньшее влияние, чем уши и глаза, а в некоторых случаях устоять перед его доводами просто невозможно. Даже если утверждения желудка идут наперекор всякой логике.

Окуренные ароматом жарящегося шашлыка, раздразненные запахом аппетитных стейков, ростбифов, отбивных, беконов с яичницей, чебуреков, беляшей, тефтелей, фрикаделек, люля-кебабов, котлет по-киевски и прочей мясной снеди, голодные вегетарианцы становились безвольными и легко отказывались от своих обещаний, данных в письменной форме красавице-агитантке Бабаяге.

Но вегетарианцы и не думали так легко сдаваться! Пустомеля и другие активисты подбегали к мангалам с жарящимся мясом и поливали их специально приготовленным отваром из гнилой крапивы, тухлых яичных желтков и испорченной рыбьей чешуи. Попав на горячие угли, пахучий отвар начинал быстро испаряться, и малышей, стоящих в очереди за жареной свининой, так тошнило, что ни о какой еде уже не могло быть и речи! Ведь всего только одна чайная ложка этой жидкости, выплеснутая на тротуар, пахнет за несколько кварталов. Надо ли говорить, во что превратился Цветоград, когда это химическое оружие было применено на его улицах?

Вот когда Знайка осознал всю серьезность проблемы и понял, что ему придется, наконец, вмешаться и, как говорится, самому разрулить ситуацию.

К сожалению, Бабаяга тоже приняла участие в безобразии. Устроившись официанткой в ресторан повара Кастрюли, она стала подсыпать клиентам в пищу соль и перец. Впрочем, это произошло всего за два дня до того, как умный Знайка нашел выход из положения. К тому же бедная вегетарианка страшно боялась и всё никак не могла решиться перевернуть перечницу или солонку в свиное жаркое, которое она подавала какому-нибудь голодному клиенту. В конечном итоге ей удалось пересолить и переперчить обед всего лишь одному посетителю. Зато какому – самому Гнобику, когда глава мясоедов зашел в «Патиссон» отдохнуть и подкрепить растраченные в тяжелой борьбе силы.

Столик Гнобика обслуживал официант Филя – тот самый, который любил жонглировать. Он и на работе не мог удержаться, чтобы не подкинуть в воздух какую-нибудь вилку или нож, или круг огурца, из-за чего пару раз попадал в очень неприятные ситуации. Но на этот раз всё обошлось благополучно. Бабаяга улучила минутку, когда Филя отвернулся, чтобы пожонглировать подвернувшимся под руку сливочным маслом. Сама-то она не решилась бы отнести этому ужасному Гнобику его заказ – огромную тарелку борща с говядиной. Быстро вытряхнув туда половину солонки и целую перечницу, Бабаяга размешала борщ, и тут подскочивший Филя схватил его да понес в зал. Забившись на кухне в угол между плитой и раковиной, Бабаяга с ужасом ждала скандала. Но главный мясоед оказался совершенно нечувствительным к соли и перцу и с аппетитом съел блюдо, казавшееся бедной иностранке безнадежно испорченным.

В общем, Бабаягу так никто и не поймал на том, что она еду портит. Ей в этом очень повезло. Иначе ее репутация навсегда бы погибла. Ну разве можно уважать человека, который подсыпает невесть что другим в еду? Кто его знает, может сейчас он подсыпал соль, а в следующий раз это будет крысиный яд? Конечно же, Бабаяга никогда никому не положила бы крысиного яда – она была в этом уверена! И всё же, хорошо, что никто не узнал. Барвинка с Кнопочкой знали, но очень скоро забыли. А Бабаяга так и не забыла. Ей было очень стыдно, что она это делала. Долго она потом еще свой нехороший поступок вспоминала.

Некоторые считают, что всегда лучше облегчить совесть и рассказать всё кому-нибудь. Но не всё можно рассказать, а стоит ли – это каждому решать за себя. Но я уверен, что нет такого коротышки, у кого бы на совести не было хоть самого маленького темного пятнышка, о котором он так и не решился поведать ни одной живой душе. Вот и на совести Бабаяги теперь было такое черное пятнышко. Никогда не стоит что-либо подсыпать кому-нибудь в еду без его ведома. Это один из самых плохих поступков, который только может совершить коротышка.

В выходной на главной площади Цветограда – площади Свободы – собралась огромная толпа. Надо сказать, что эта площадь представляла собой полное смешение архитектурных стилей. Часть домов вокруг нее были старинные – с резными балкончиками, башенками и скульптурами. Между ними вклинивались высокие здания из стекла и бетона, спроектированные архитекторами из Солнцеграда.

Посредине восточной стороны площади возвышался памятник Cвободе. Статуя малышки, которой старинные домики доходили до бедер, правой рукой указывала в небо. Левой малышка обнимала стартующую в космос ракету. Памятник по замыслу Знайки создала скульптор Зубила, когда малыши вернулись из полета на Луну. Вообще-то Цветоград всегда был свободным, и на него никто никогда не нападал, чтобы эту свободу отнять. Но, побывав на Луне, коротышки узнали, как плохо, когда одни порабощают других. Оказалось, что Луна населена ужасными существами, то и дело отнимающими друг у друга свободу. Поэтому Знайка и распорядился построить ей памятник. Чтобы все помнили, какое это счастье, когда она есть.

С южной стороны площади, там, где было больше современных зданий, выстроились вегетарианцы во главе с Барвинкой и Кнопочкой. Они требовали запретить поедание мяса. Члены общества ЗВЕРЖ стояли ровными шеренгами. В руках они держали транспаранты:

...

А также более умеренные, такие как:

...

Многие стояли с плакатами, на которых были нарисованы страдающие животные. Другие держали огромные фотографии кур, коров и свиней. Над рядами вегетарианцев парила надутая корова, размером с трехэтажный дом. Под глазами у нее липкой лентой были приклеены надувные слезы. На белом боку коровы крупными красными буквами было написано: «За что?»

Напротив вегетарианцев, перед старинными домиками на южной стороне площади, бушевала толпа мясоедов. Они не были так хорошо организованны, как вегетарианцы. Зато настроены были не менее решительно. Они не хотели менять свою жизнь! Видно было, что мясоеды ненавидят вегетарианцев лютой ненавистью. Это подтверждалось время от времени вылетающим из их лагеря тухлым яйцом колибри или помидором черри, который, проделав в воздухе дугу, приземлялся в стане врагов. Мясоеды держали в руках – кто шампур с шашлыком, кто котлету на вилке, кто отбивную. В их тылу стояло множество мангалов, на которых они жарили мясо, и это мясо передавалось передним рядам. От мангалов тянулись вверх вкусно пахнущие дымки. Мясоеды демонстративно ели свои шашлыки и отбивные, аппетитно причмокивая и нахваливая. «Ах, какая вкуснятинка! Что за сочное мяско!» – только и слышалось от них.

– Эй, вегеташка голодная, попробуй отбивную! – надрывался Небоськин, размахивая жареным мясом. – Изголодалась, небось, совсем!

– Смотри не подавись! – отвечала ему малышка Галочка. В руках она держала воздушный шарик с фотографией плачущего поросенка.

У мясоедов тоже были свои лозунги:

...

и даже такой:

...

А еще мясоеды держали большое количество плакатов с нарисованными отбивными, котлетами, сосисками, жареными куриными ногами, копченой колбасой и прочей мясной снедью. Друг Авоськина и Небоськина малыш Филя жонглировал палками копченой колбасы. Правда, пока он еще как следует жонглировать не научился, и время от времени кому-нибудь из мясоедов попадало этой колбасой по голове.

С западной стороны площади, напротив памятника Свободе, коротышки соорудили сцену, на которой сегодня должны были выступить сторонники, а также враги вегетарианства. На сцене стояла трибуна. К ней был проведен микрофон, а по бокам сцены поставили мощные динамики, чтобы слышно было на всю площадь. Пока что никто не говорил, и из динамиков лилась приятная успокаивающая музыка.

На крышах домов сидели операторы с видеокамерами. К этому времени в Цветограде уже появилось телевидение. Правда, телевизоры были пока не в каждом доме, но всё уже к тому шло. Цветоградцы стремительно раскупали телевизоры в магазине, открытом фирмой электроники из Солнцеграда. Этот магазин назывался Электросолнечный.

По просьбе ЗВЕРЖа фермеры Правдюша и Вруша пригнали в Цветоград двух из своих пяти коров: Ласточку и Мышуню. Не просто, конечно, было провести этих огромных животных по улицам города. Опытный инженер, с длинным именем Штангель Циркуль, вызвался помочь вегетарианцам и распланировал операцию привода коров на митинг. Штангель Циркуль начертил для них на карте маршрут, который проходил, по возможности, по самым широким улицам. В центре это, однако, было неосуществимо. Здесь Ласточка с Мышуней могли передвигаться только перешагивая через дома. В каждом месте, где коровам нужно было перешагивать, Штангель Циркуль поставил на карте кружочек – отдельный для каждого копыта. В местах таких кружков инженер распорядился положить на улицах специальные стальные круги – чтобы коровы нечаянно не проломили асфальт. Вели их рано утром, когда только рассвело и все коротышки еще спали, – специально, чтобы никого не напугать и избежать паники.

– Господи, какие же они все-таки гигантские! – поразилась Кнопочка, когда в день митинга, рано утром они с Барвинкой наблюдали прохождение коров через город.

Барвинка была тоже поражена. Она, конечно, представляла себе, что коровы, которых защищает ЗВЕРЖ, большие. Но все-таки, чтоб такие огромные… Нет – этого Барвинка не ожидала.

– Тем лучше, что они такие громадины, – сказала она, когда первый испуг прошел.

Подруги стояли на проспекте Пионов, а путь коров пролегал через другую широкую улицу: бульвар Хризантем, который отсюда был довольно далеко. В просвете между мансардами домов показалось вымя Мышуни.

– Больше, чем Знайкин воздушный шар, – сказала Барвинка. – Сколько же в нем молока?

– Думаю, миллион литров, – сказала Кнопочка. – Только зачем тебе всё это нужно? Неужели недостаточно было кур с цыплятами и поросенка?

– Мы должны поразить их, – сказала Барвинка. – Ни один из них в жизни не видел живой коровы. Пусть знают в лицо, кого они едят.

Мышуня с Ласточкой были очень умные и аккуратные коровы и прибыли на площадь, ничего не поломав. Правда, в одном месте Штангель Циркуль допустил ошибку в расчете высоты Ласточкиного живота над землей. Ласточка была ниже Мышуни и, перешагивая через крышу библиотеки, слегка задела выменем золотого гнома на башенке. Гном немного погнулся – только и всего.

Коровы расположились в двух проходах, выходящих на площадь как раз справа и слева от сцены. В юго-западном встала Ласточка, а в северо-западном – Мышуня. Таким образом два из четырех входов на площадь были заблокированы, но двух других – по обеим сторонам памятника Свободе – было вполне достаточно. Перед Мышуней и Ласточкой поставили по деревянной бадье с сеном. Эти бадьи, каждая из которых доходила до третьего этажа, привез на тракторе Вруша. А всё это происходило еще до того, как Знайка переименовал братьев в Матроса и Пионера, и Вруша был еще самым что ни на есть врушей – врал на чем свет стоит. Поэтому он не постеснялся на Мышуниной бадье написать большими буквами: «Ласточка», а на Ласточкиной – «Мышуня». Высунувшись мордами между угловых домов и пережевывая сено, коровы спокойно наблюдали, как площадь заполняется народом.

В десять часов утра на трибуну взошел доктор Таблеткин. Одет он был, как всегда, в белый халат и докторскую шапочку с красным крестом, только по случаю митинга халат и шапочка были свежевыстиранные. Таблеткин взял микрофон и сказал на всю площадь:

– Уважаемые малышки и малыши! Совсем недавно в нашем городе появилось новое явление – вегетарианство.

Из рядов мясоедов послышались свист и улюлюканье. Доктор поднял руку и, дождавшись тишины, продолжал:

– Как многие, наверное, знают, вегетарианцы сознательно отказались от поедания мяса. Они утверждают, что есть мясо плохо, потому что для этого нужно убивать животных. Противники вегетарианцев считают, что животные, из которых делают мясо, – коровы, свиньи и курицы – всё равно ничего не понимают и можно продолжать их убивать.

Но не успел Таблеткин закончить последней фразы, как поднялся страшный шум.

– Животные всё понимают! – кричали вегетарианцы. – Это мясоеды не понимают ничего!

– Есть мясо не плохо, а хорошо! – кричали мясоеды. – Без мяса мы все умрем!

– Бессовестные! – отвечали им вегетарианцы. – Ничего вы не умрете! Думаете только о себе!

– Это вы думаете только о себе! Не хотите есть мясо – не ешьте, зачем других насиловать? Ни стыда ни совести! Долой ЗВЕРЖ! Весь город своим звержанием перебаламутили!

Шум нарастал. Вегетарианцы свистели и топали ногами. А мясоеды били железными шампурами в сковородки. Вегетарианцы сердились еще больше. Они начали стрелять картофельным пюре. Правой рукой держали ложку с пюре, а левой оттягивали ее и потом отпускали. Пюре летело в мясоедов, попадая им в лицо и на одежду.

Мясоеды от этого раздражались. Они отвечали вегетарианцам котлетами, яйцами и помидорной мякотью. Яйцо колибри хлопнулось у ног доктора Таблеткина, забрызгав его чистый халат. Надо сказать, что коротышки, кроме куриных, едят еще и яйца колибри, которые они называют колибриные. Говорить «колибриные яйца» неправильно, но Пустомеля, который, как известно, любит коверкать слова, еще давно придумал их так называть, а от него и все остальные научились. В Цветограде было несколько колибриных ферм. Мясо колибри имеет специфический запах, и поэтому его есть невозможно. Но, как не странно, яйца этих птиц даже вкуснее куриных. Поэтому коротышки разводили колибри исключительно для того, чтобы те несли яйца. Колибриное яичко коротышки любили есть жиденьким, поставив его в специальную рюмочку в форме петушка. Они разбивали ложечкой скорлупу и отколупывали только небольшой кружочек сверху. Потом окунали кончик ложки в соль и въедались в яйцо, постепенно углубляясь всё больше, пока не доходили до дна. Из выеденных яиц малышки делали разные красивые поделки, которые украшали их комнаты. Куриные же яйца коротышки тоже использовали, но в основном для готовки – на тесто для пирогов. Куриное яйцо, понятно, ложечкой выедать невозможно. Для этого коротышкам понадобилась бы лестница-стремянка, а вместо ложки – совковая лопата.

Так вот, после того, как ему колибриным яйцом забрызгало халат, а пюре налипло на красный крестик на шапочке, доктор Таблеткин тоже рассердился. Стоявший позади трибуны слесарь Напильник подал доктору специальный щит на палочке. За этим щитом можно было укрываться от яиц и прочих снарядов. Поняв, что безобразие само по себе не прекратится, доктор сделал знак фермеру Правдюше, стоявшему неподалеку. (На самом-то деле это был Вруша, но Таблеткин этого не знал). Заложив руки в карманы своих брюк клеш, Вруша пронзительно свистнул. В ответ на это обе коровы: Мышуня и Ласточка издали такой мощный гудок, что от него вылетели несколько стекол в доме Свободы, а половина коротышек полегла на землю.

Доктор Таблеткин, по возможности, старался проводить митинг так, как ему советовал Знайка. А у них был по этому поводу накануне разговор.

– Главное, чтобы мы всё делали цивилизованным, демократическим путем, – сказал доктору ученый. – Никаких оскорблений, никакого насилия. Коротышки должны научиться уважать чужую точку зрения – какая бы она ни была. Надо учесть мнение всех и каждого. Самое важное в нашем деле – это компромисс.

– А как же ты? – спросил Таблеткин. – Ты сам разве не хочешь возглавить митинг?

– Знаешь… у меня сейчас как-то мысли направлены совсем на другое. Я, может, подъеду, со стороны посмотрю. Ну, если уж моя помощь будет совсем необходима – тогда вмешаюсь.

– Прямо не знаю, как я со всем этим управлюсь, – сомневался Таблеткин.

– Больно они стали дикие. Дерутся, кидаются, а уж от ругани – уши вянут.

– Я в тебя верю. – Знайка похлопал друга по плечу.

И вот теперь доктору Таблеткину приходилось отдуваться. «Что же делать? – думал он. – Должен же хоть кто-нибудь отвечать за всё, что тут происходит?» Ошарашенные коровьей сиреной коротышки на время замолчали. Сам-то доктор уже слышал, как мычат коровы, когда ездил на ферму искать Никтошку. Так что он нисколько не испугался и даже успел вовремя зажать уши. Воспользовавшись паузой, Таблеткин продолжил прерванную речь.– Коротышки! Ведите себя нормально, а не то придется снова прибегнуть к коровам. Так вот. Мы решили организовать этот митинг, чтобы каждая свинья… то есть, тьфу, каждая сторона могла высказаться. Пусть вегетарианцы и мясоеды выступят и объяснят, почему они считают себя правыми. Только давайте будем разговаривать, а не кричать, не бросаться едой, а также не драться! Слово предоставляю Барвинке – председателю общества вегетарианцев.Опять поднялся шум.– Почему Барвинку?! – кричали мясоеды. – Дайте нам высказаться! Снова полетели яйца.– Потому Барвинку, – прокричал в микрофон Таблеткин, прячась за щит, – что вегетарианство – вещь новая, а мясоедство всегда было! Пусть вначале вегетарианцы объяснят всем, чего они хотят.– Это нечестно! – крикнул Гнобик, стоящий впереди всех мясоедов. – Мы тоже хотим выступать!– Мы не хотим ждать!– Давайте выступать по очереди! – предложил охотник Патрон.– Правильно! Один вегетарианец – один мясоед. Это по справедливости!– Ладно! – согласился Таблеткин. – Пусть сначала выступит Барвинка, а потом предоставим слово Гнобику.– А как же те, кто ни те и не другие? – послышался из толпы голос историка Герадокла. – Мне бы тоже хотелось высказаться, но я не отношу себя ни к вегетарианцам, ни к мясоедам.– Такого не бывает!! – закричали одновременно Шмунька с Пустомелей с противоположных концов площади. – Либо ты мясо ешь, либо нет!– Одну минуточку! – остановил их историк. Он приблизился к сцене и взял у Таблеткина микрофон.А Таблеткин два дня назад проиграл Герадоклу деньги. Они играли на деньги в поддавки. А денег Таблеткин до сих пор не отдал. Ему было стыдно перед Герадоклом, и поэтому пришлось дать ему микрофон. Герадокл взошел на трибуну. Историк всегда одевался скромно. Вот и сейчас на нем были потертые шорты и застиранная майка. Волосы у него были всклокоченные, словно перед тем, как прийти сюда, профессор специально их долго всклокочивал.– Ну вот, сейчас эта зануда целый час нам будет тут втирать, – послышалось справа от Герадокла.– А ведь какое солнышко! – отозвались слева.И правда: солнце, выглянув из-за огромной коленки бронзовой Свободы, осветило своими утренними розовыми лучами сцену, так что Таблеткин с Герадоклом невольно зажмурились. Несмотря на разгорающиеся страсти, над площадью нежно пахло цветами, особенно с южной стороны, которая не была так задымлена мангалами. Некоторые коротышки досадовали, что пришли.– Плюнуть, что ли, на всё – да и пойти за город, на речку, – сказал рыболов Мормышкин. – Убивать – не убивать! Надоела болтовня эта! Под мостом сейчас, небось, такой клёв… и река осенью такая живописная, когда по ней желтые листья плывут…– Ага, живописная! Тоже мне, поэт. Ему клёв, а у бедной рыбы, которую он поймает, это последний день в ее жизни. А потом ее изжарят на сковородке.– Да помолчите вы, дайте же послушать! – зашипели на них сзади.А Герадокл, утвердившись на трибуне, протер очки, поправил бороду и начал так, словно и вправду собирался произнести часовую лекцию. Многие приуныли.– Вегетарианец коротышка, или он мясоед – это философский вопрос, – сказал Герадокл, откашлявшись в микрофон. – По-настоящему считать мясоедом можно только того, кто ест мясо в данный момент. Если же коротышка сейчас ест не мясо, а, например, какой-нибудь овощ, или если он вообще ничего не ест, то, строго говоря, нельзя понять – мясоед он или вегетарианец.– Что за ерунда! – крикнул Пустомеля. – Мы же знаем, ел он мясо раньше или нет, значит мы знаем, кто он!– Не совсем так! – с улыбкой возразил Герадокл, щуря на солнце глаза.– Ведь вегетарианцы появились в нашем городе совсем недавно, а до этого все мы ели мясо. По вашей логике, уважаемый Пустомеля, каждый из здесь присутствующих является мясоедом.– Да нет, – поправился Пустомеля. – Я совсем не то хотел сказать! Я хотел сказать, что вегетарианец – это тот, кто больше не будет есть мясо.Герадокл выдержал паузу и спросил:– А как можно в данный момент определить: будет он есть мясо или не будет? Может быть, уважаемая Барвинка через год возьмет – да и съест куриную ногу, а может быть, она сделает это даже сегодня вечером? Никаких доказательств у нас нет!– Вот что! – закричала разгневанная Барвинка, отнимая у историка микрофон.Герадокл и не заметил, как она приблизилась к трибуне. Барвинка еще раньше вышла на сцену и дожидалась момента, чтобы изгнать злосчастного профессора. – Пошел отсюда! – прикрыв микрофон, зашипела она на Герадокла и незаметно наступила каблуком на палец его большой ноги. Бедный историк, круглый год носивший сандалии, из которых торчали длинные пальцы его ног, скрючился от боли. Барвинка заняла наконец его место.– Это всё болтовня одна! – крикнула она в микрофон. – Вегетарианец – не тот, кто ел или не ел, а тот, кто против убийства животных и против мясоедства!– Правильно! – зааплодировали вегетарианцы.Барвинка приободрилась. Она не ожидала, что невесть откуда вылезший философ вдруг возьмет да и утянет внимание коротышек в сторону от вегетарианства, заморочив им головы своими глупыми рассуждениями. У нее прямо затряслись руки, и она готова уже была добавить Герадоклу «на орехи» микрофоном по голове. Но все же Барвинка поняла, что ей надо срочно успокоиться – иначе всё пойдет насмарку. Стоит только треснуть его как следует по лысине, как такое начнется…И малышка усилием воли заставила себя не думать о Герадокле. Взяла себя в руки, выпрямилась, глубоко вздохнула. Откинула со лба волосы…– Коротышки! – сказала Барвинка, подняв на них свои огромные черные глаза. – Я понимаю, что мясо – вещь очень вкусная…– Ну так чего ж ты его не ешь?! – раздалось из толпы.– Сейчас я вам объясню, почему.Она подошла к краю сцены, где были ступеньки вниз. Вегетарианцы тем временем подвели туда курицу – ту самую, на жизнь которой так неудачно покушался охотник Патрон. Ступеньки оказались ей не нужны – птица вспрыгнула прямо на сцену и подошла к трибуне. Барвинка едва доставала ей до колен. Она видела, что мясоеды уже держат наготове тухлые овощи и помазанные горчицей сосиски, чтобы оказать курице достойный прием. Малышка потянулась к стоявшему у трибуны щиту, которым до нее укрывался Таблеткин. Но курица неожиданно наклонилась и сказала в микрофон:– Ко-ко!Это восклицание рассмешило толпу коротышек. Большинство из них ни разу в жизни не видело живой курицы и не слышало, как она кудахчет. А надо сказать, что это была очень красивая курица. Кончики ее коричневых, с белым кружевным узором перьев слегка подрагивали на ветру. Сама она была стройная, держалась прямо и грациозно, высоко подняв пушистый хвост, в котором даже виднелось одно изумрудно-зеленое перо.– Она совсем не страшная, – сказала голубоглазая малышка по имени Облачко своей соседке, которую звали Тучка.– Это мы для нее страшные, – ответила Тучка. – Потому что не она нас ест, а мы ее.– Посмотрите на это существо! – сказала в микрофон Барвинка своим звонким голосом. – Сделало ли оно кому-нибудь из вас что-нибудь плохое? Причинило ли оно вам какой-нибудь вред? Помешало ли чем-нибудь?И подождав немного, спросила:– Тогда за что же вы собираетесь его убить?Но никто ей не ответил. Мясоеды, кажется, решили подождать и не кидать пока свои сосиски. Барвинка глубоко вздохнула. На сцену взошли четыре цыпленка и выстроились в ряд, взяв друг друга под крылья. Барвинка ничего больше не говорила. Она по очереди поднесла микрофон к каждому цыпленку, и каждый сказал: «Ко-ко».Потом Кнопочка вывела на сцену розового поросенка с закрученным хвостиком. Барвинка поднесла ему микрофон, и поросенок хрюкнул. В толпе вегетарианцев засмеялись, а кто-то из мясоедов крикнул:«Подумаешь!». Коротышки, у которых были бинокли, разглядывали в них животных. Репортер Болтуня навел на поросенка телеобьектив своего фотоаппарата и сделал снимок. Барвинка сказала:– Как я уже говорила, я знаю, что мясо – вкусная вещь. Всего три недели назад я его ела так же, как и все вы…Она запнулась и покраснела. Но никто ее не перебил, и Барвинка продолжала:– Мне бы только…Ее звонкий голос, отраженный множеством зданий, разносился по площади.– Мне бы только хотелось познакомить вас с теми, кто вам это мясо дает. Барвинка погладила стоящего возле нее цыпленка.– Из этой самой курицы, из этих цыплят и из этого поросенка очень скоро сделают жаркое, отбивные, котлеты, колбасу и прочую еду… которую повар Кастрюля подаст вам в своем ресторане «Патиссон». Или которую вы сами себе приготовите дома. Я вижу, – тут Барвинка повернулась к северной стороне площади, – я вижу, что и сюда многие пришли со своими жаровнями и сковородками. Очевидно, они бояться проголодаться за время митинга. Я их очень хорошо понимаю. Голод не тетка!Подойдя к поросенку, Барвинка поднялась на цыпочки, вытянула кверху руку и погладила микрофоном его розовый, щетинистый живот.– Чтобы не проголодаться, на своих мангалах и сковородках они теперь жарят мясо вот таких куриц, поросят и цыплят. И многие, я вижу, жуют сочный шашлычок и даже бесплатно предлагают другим.Барвинка помолчала.– Но вот только мало кто из вас был в деревне и видел, каким образом из животных добывается мясо. И специально для этой цели мы пригласили фермера Правдюшу. На его ферме живут и курицы, и свиньи, и даже коровы. Правдюша нам охотно продемонстрирует – вот на этих самых домашних животных – как из них получается мясо.И на сцену вышел хорошо нам знакомый Правдюша, который на самом деле был Врушей. (У Правдюши-то в начале митинга заболел живот, и ему пришлось удалиться. Бедняга не привык еще к вегетарианской еде, которой его накормили малышки). А Вруша потихоньку угостился у мясоедов шашлыком и чувствовал себя вполне сносно. Поверх матросской тельняшки и брюк он надел белый халат. Но очутившись на сцене, вдруг засмущался. Барвинка ткнула ему под нос микрофон.– Здрасьте! – выдавил из себя Вруша и ужасно покраснел.– Правдюша нам расскажет и покажет, как из куриц и свиней делается мясо. Кстати! Правдюша, как вы уже, наверно, догадались, всегда говорит и показывает только правду. Он привез с собой все необходимые инструменты. Они там, в машине, – махнула Барвинка рукой. – Кнопочка, попроси, чтобы принесли.Затем Барвинка повернулась к мясоедам и сказала:– Поднимите руки те, кому хочется, чтобы Правдюша показал, как делают мясо!Площадь ответила гробовым молчанием. Никто не проронил ни слова, и даже самые ярые мясоеды перестали жевать. В наступившей тишине послышался чей-то тоненький голосок:– Что, из них прямо сейчас мясо сделают?

Бабаяга не попала на митинг. Она с самого начала не хотела на него идти, потому что не любила большого скопления народу. В ночь накануне они с Кнопочкой ночевали у Барвинки, но спали очень мало. Кнопочка записывала план вывода на сцену животных и кто когда должен выступать. Барвинка писала речь, а потом тренировалась ее произносить перед зеркалом.

– Только посмотрите в глаза этому несчастному цыпленку! – выкрикивала она перед зеркалом так, что Бабаяга каждый раз вздрагивала. – Только посмотрите в глаза!

Легли далеко за полночь, но тут выяснилось, что Барвинка храпит. Кнопочка на это не обратила внимания и мгновенно уснула. А вот Бабаяга обратила и почти всю ночь не сомкнула глаз. Будильник зазвонил, когда было еще темно. Бабаяга с перепугу никак не могла понять, где она находится.

– Карокого чего? Карокого чего? – бормотала она спросонья по-мерюкрякски. – Козерулики?

– Вставать пора, козерулики! – передразнила Барвинка. – На митинг. Бабаяга села на кровати.

– А можно мне не идти? – попросила она. – Я так устала.

Бедная иностранка спала в ночной рубашке Барвинки, которая была ей мала на два размера. У нее болело всё тело.

– Все должны идти, – сказала Барвинка.

– Это ведь другой конец города. Я не дойду.

– На метро поедем.

– А что, в Цветограде уже есть метро? – зевнула Кнопочка, выползая из-под одеяла. – Я думала, оно только в Солнцеграде…

– Что ты, конечно, есть, – сказала Барвинка. – Неделю назад проложили. Кнопочка стала натягивать платье и спросонок застряла в нем.

– То-то я вижу, всё копают да копают, – донеслось из платья. – И возле площади Путешественников, и на улице Хризантем…

Кнопочке казалось, что она делает всё как надо, но на самом деле она пыталась залезть головой в рукав. Вот почему ничего не выходило.

– Эти инженеры из Солнцеграда просто какие-то бестии! – сказала Барвинка, натягивая носок. – Хлебом не корми – дай что-нибудь построить или прокопать. Правда, говорят, в этот раз им Знайкино изобретение помогло.

– Но как они так быстро?

– Я слышала, что Знайка вывел особую породу червей. Каких-то очень жирных.

– При чем тут черви?

– Они всё метро и прокопали.

– Откуда они знали, куда копать? Ай!

Кнопочке надоело в душном платье, и она сделала отчаянную попытку высвободиться. Но коврик, на котором стояла малышка, сдвинулся, и Кнопочка полетела головой в цветочный горшок. А Бабаяга всё никак не могла разомкнуть сонные глаза. Она поползла к Кнопочке на четвереньках, чтобы помочь подруге.

– Больно?

– Угу, – промычала Кнопочка. – И платье землей запачкала. Помогая друг другу, обе подруги наконец встали. Бабаяга вытащила Кнопочку из платья, и та, разозлившись, отшвырнула его в угол. А иностранка, с трудом открыв глаза, стала расплетать свои косы. Она всегда волосы на ночь заплетала, чтобы не спутывались. Уж очень они были длинные и густые – потом не расчешешь.

– Слушай, Баба… Бабаяга, – сказала Барвинка. – Приготовь нам чего-нибудь на завтрак.

Барвинка сильно не выспалась, и эта красотка с бархатными ресницами начинала ее злить. «И как это она делает, что щеки у нее розовые, а губы красные, даже когда только с кровати встанет? Под подушкой, что ли, помаду с румянами прячет?» Но вслух она ничего не сказала – сдержалась.

За окнами еще было совсем темно. Дрожа от холода, Бабаяга стала спускаться по лестнице. Ночью она замерзла, потому что у нее было очень тонкое одеяло. На первом этаже было еще холоднее. Обхватив себя руками за плечи, малышка бегала по кухне, чтобы хоть как-то согреться. А наверху Барвинка с Кнопочкой уже принялись за дело. Барвинка снова стала повторять речь, а Кнопочка позвонила шоферу Торопыге, чтоб ехал за животными, и Правдюше, чтобы гнал коров.

– Только посмотрите ему в глаза! – доносилось сверху.

Наверное, от холода, а может, от того, что ночью совсем не спала, Бабаяга напутала что-то с едой.

– Это что такое?! – закричала Барвинка, вскакивая со стула, когда малышки, умытые и причесанные, сидели на первом этаже в гостиной и ели приготовленную Бабаягой яичницу. – Что это?!

На вилке вызывающе торчал одетый в яичневую юбку кружок копченой колбасы.

– Я… я, – пролепетала иностранка. – В холодильнике…

Но Барвинке, которая заводилась, как говорится, с полоборота, уже нельзя было ничего объяснить. Если бы она была не такая невыспавшаяся, она бы себя, наверное, остановила. Надо ведь вначале во всем разобраться, да и вообще, нельзя, ну нельзя же злиться на малышку только за то, что у нее красивые волосы или глаза! Но Барвинка сегодня с утра плохо соображала. К тому же она как назло взяла и взглянула в эти самые Бабаягины глаза с длинными ресницами. И теперь уже не владела собой. Ей потом было очень стыдно за свой поступок. Барвинка всё никак не могла понять – как она вообще могла такое сделать? Да это не она сама, это ее руки! Как будто их на минуту кто-то одолжил, сделал свое черное дело – её, Барвинкиными, руками – и снова отдал руки ей.

Схватив Бабаягу за рыжие волосы, эти самые руки пригнули ее головой к столу и ткнули лицом в тарелку. И Барвинкин рот словно тоже одолжили – наверно, тот же самый кто-то!

– Я тебе покажу, как нас дурачить! – закричал Барвинкин рот.

Высоко, пронзительно – да разве у Барвинки такой голос? Голос-то явно чужой…

– Выдает себя за вегетарианку! – взвизгивал рот. – А сама – издеваться! Барвинка хоть была маленькая, но очень сильная.

– Погоди, – пробовала остановить подругу Кнопочка, но та разошлась не на шутку.

– Да я же уже целых две недели держусь, мясо не ем! – бушевала она. – И тут эта мне за секудну всё разрушила, всё! Я же сразу не заметила, что она с яичницей натворила! Она же нарочно запекла эту колбасу внутрь, замаскировала. И где она ее только выкопала? Отродясь у меня колбасы не было. Из-за неё я съела мясо бедного… бедного поросенка!

– И жеребенка, наверно, тоже, – подлила масла в огонь Кнопочка. – В колбасу конину добавляют, – сказала она, но тут же подумала: «И зачем я это говорю? Нехорошо как-то. Подруга все-таки».

Вцепившись в длинные густые волосы иностранки, Барвинкины руки мотали ее вправо и влево, стараясь стукнуть головой то об шкаф, то об вешалку, и если бы не Кнопочка, набили бы бедняжке на голове кучу шишек.

– Не надо меня бить! – плакала Бабаяга. – Мне же больно!

– А у меня, может быть, душа болит! – мрачно отвечала Барвинка. – Это намного больнее!

– Подожди! – пыталась вклиниться между ними Кнопочка. – Да отпусти ее!

Она каждый раз вставала между Бабаягой и стенкой или Бабаягой и вешалкой, чтобы иностранка не ударялась головой. Наконец Кнопочке удалось оторвать от нее Барвинку.

– Ну, хватит! Хватит вам, – сказала Кнопочка.

– Правда. Хватит с нее.

Барвинка разжала пальцы, выпустив наконец волосы иностранки. Та откинула их со лба, выпрямилась и посмотрела на своих, теперь уже бывших, подруг. В первую секунду она еще ничего не почувствовала. Только больно было из-за того, что за волосы оттаскали. Но через секунду она уже всё почувствовала. И обиделась. Бабаяга вообще-то по натуре была не обидчивая. И если ее кто-нибудь начинал обижать, до нее долго доходило, что ее хотят обидеть. Но когда доходило…

– Можете бить сколько хотите, – сказала Бабаяга, вытерев слезы и успокоившись. – Мясо я всё равно есть буду!

– Ты посмотри на нее! – сказала Барвинка. – Пригрели змею.

– Да, я змея, да! Я спейцально прикидывалась вегетарьякой. А на самом деле потихоньку ела мясо. Только от вас выйду – сразу хвать будерброд с колбасой в рот. Или хвать сойсиську. Или хвать котлету!

Бабаяга как раз вчера выучила это новое слово – хвать, и теперь была рада, что его можно применить. Так здорово оно звучало: Хвать! Хвать! Хвать! Ей даже стало весело.

– У меня спейцально в каждом кармане запасная сойсиська, поняли? А дома у меня полный холодильник мяса. Оно оттуда вываливается. Только откроешь дверцу – оно тебе прямо на голову вываливается! И консевров полный шкаф. Полный шкаф консеврированных свиней!

Бабаяга всхлипнула. А тут с глаз Барвинки словно какая-то пелена спала. Оказывается, и глаза ее забрали – в этом нет никакого сомнения! А теперь вот вернули вместе со ртом и руками.

– Погоди, извини, – прошептала Барвинка, теперь уже снова владея своим ртом.

Но Бабаяга ее не слышала.

– Ну и дуры вы две! – сказала она. – Пошли вы к чёрту! – закричала Бабаяга и топнула на них ногой.

Выбежала в коридор, схватила с вешалки свое драное пальто с пришитой подушкой, вернулась. Хотела им еще что-то сказать, но раздумала. Махнула сначала правой ногой, потом левой – одолженные Барвинкой тапки разлетелись по гостиной. Взяла в руки свои сапоги, один из которых просил манной каши, а другой был непарный. И ушла, изо всех сил хлопнув дверью.

– Пошли отсюда! – крикнула она, бросившись в самую гущу котов и расталкивая их ногами. – Козерулики!

Бабаяга была теперь злая и их не боялась. Коты перестали есть сметану. Они сочувственно смотрели ей вслед. Но на улице она так заплакала!

Потому что стало обидно. Ведь она потеряла единственную подругу – Кнопочку. Барвинка не в счет.

Вот так неожиданно они расстались. А еще вчера вечером занимались общим делом. Строили планы, как организуют за городом свободную куриную ферму, где будут за каждое снесенное яичко платить курицам зарплату – не деньгами, конечно, а вкусными зернышками да разными угощениями.

Бабаяга всё шла и шла куда-то. Она заметила, что идет босиком, только через три квартала, когда забрела в лужу. Вода была ледяная. Но Бабаяга решила не обуваться и продолжала нести сапоги под мышкой.

– Ну и пусть заболею и смертельно простужусь! – шептала она.

Бабаяга уже почти не плакала. Но, когда она вспоминала, как с ней обошлась Барвинка, ей делалось так больно, что слезы просто невозможно было остановить! Они лились ей за воротник и затекали под платье.

– Почему, почему они такие злые?! – шептала Бабаяга. – Я ведь нечайно… случайно…

Она, и правда, чисто машинально нарезала на сковородку несколько колбасных кружков, когда готовила яичницу. Просто потому, что в холодильнике оставалось всего три колибриных яйца и нужно было в яичницу еще что-нибудь добавить. Надо сказать, что в холодильнике у Барвинки творился страшный беспорядок. Хозяйка сама не знала, что у нее там есть. Разыскивая, чего бы такого кинуть в яичницу, чтобы было сытнее, Бабаяга наткнулась на четверть колбасной палочки и порезала ее вместе с двумя горошинами на сковородку. У нее совершенно вылетело из головы, что колбаса – мясная пища. Так ведь и сама-то Барвинка не сразу заметила, что колбасу жует! Только когда уже проглотила четыре и откусила от пятого кружочка, поняла, что что-то не так.

– Никогда не ела мясо, а теперь буду! – всхлипывала Бабаяга. – Нарочно буду! Вот сейчас приду домой и сразу же начну. Назло им!

По дороге ей встретился философ Герадокл, возвращавшийся с ночной прогулки.

– Боже мой, какой у вас одухотворенный вид! – сказал он, взглянув в заплаканные глаза малышки. – У вас на лице душа написана!

Но Бабаяга была так растроена, что не обратила на него внимания. Когда она дошла до своего дома, начался рассвет. Небо было чистое – ни облачка. День обещал быть замечательным. Скоро на площади Свободы начнется митинг и вегетарианцы будут убеждать мясоедов не есть мясо. Но какое Бабаяге до всего этого дело? Она легла на кровать – как была, в шубе с пришитой подушкой – и сейчас же уснула. Подушка была мокрая от слез, но Бабаяге было всё равно.

Над площадью Свободы нависла напряженная тишина. Все чувствовали, что попали в очень неприятную ситуацию. Кажется, никому сейчас не хотелось, чтобы фермер Правдюша вот прямо здесь взялся за свое кошмарное дело – получение мяса из курицы, четырех цыплят и поросенка. Уж вегетарианцам-то этого точно не хотелось. Но они думали, что Барвинка знает, что делает, и что таким образом удастся переубедить мясоедов. А мясоеды тоже ужасно боялись, но признаваться, что боятся смотреть, не хотели.

– Итак! – сказала Барвинка в микрофон. – Поднимите руки, кто хочет посмотреть, как делается мясо!

По толпе прошел тихий шелест.

– Какая же она смелая! – прошептала вегетарианка в оранжевой шапочке по имени Морковка.

Кнопочка оглянулась и увидела только одну поднятую руку. Это была рука Гнобика. А ужасный фермер тем временем втащил на сцену длинный черный мешок, в котором громыхали инструменты. Не спеша приблизился к поросенку и, пройдя у него под брюхом, остановился с подветренной стороны. Поросенок удивленно повернул голову. Секретарь ЗВЕРЖа закрыла ладонями глаза. Другие малышки в ужасе схватились за руки и спрятали голову на груди друг у друга. Фермер засунул руку в мешок. Все ждали, что сейчас совершится нечто ужасное.

Но тут на сцену стремглав выбежал доктор Таблеткин. Он ненадолго отходил и, видно, быстро бежал, потому что, выхватив у Барвинки микрофон, никак не мог ничего сказать – до того запыхался.

– По… по-звольте! – выдохнул наконец доктор, хватая фермера за руку.

– Подождите! Я уверен… то есть… для морального здоровья граждан нашего города…

Барвинка отступила на шаг и вопросительно смотрела на доктора.

– В общем, не нужно никаких показов! Это не было запланировано. Я протестую! Если вы хотели что-нибудь демонстрировать, вы должны были согласовать. Подавать нужно заранее. Вы и так привели сюда животных, не спросив разрешения у дирекции.

– Что же в этом такого, если курица и цыплята вышли на сцену? Они имеют такое же право…

– Нет, не имеют! – воскликнул Таблеткин. – Птицы могут переносить заразу. Они непроверенные. У них может быть птичий грипп…

– Как кушать их, – запротестовала Барвинка, – так птичьего гриппа нет, а как на сцену – так, значит, есть?

– Вот именно! – послышалось из рядов вегетарианцев. – Это не демократично!

– Нечего животных ущемлять!

– Куры имеют право голоса!

– Никто их не ущемляет, – сказал Таблеткин. – Им и так позволили выйти на сцену и даже сказать в микрофон… но делать из них мясо вот тут… прямо посреди площади… мы не позволим! Здесь вам не лобное место! И вообще, вегетарианцы уже слишком долго высказываются. Слово предоставляется мясоедам!

И Таблеткин передал микрофон давно ожидающему возле сцены охотнику Патрону.

Что здесь началось!

– Долой! – закричали вегетарианцы.

– Этот коротышка убил несметное количество животных!

– Он изверг!

– А сами-то вы их мясо ели! – крикнул им Патрон с трибуны. – Чего же вы тогда ничего не говорили?

– Тогда мы еще не знали!

– Хоть бы ружье постеснялся с собой на сцену брать!

– Может, ты и в нас стрелять начнешь, как недавно в кур?

– Хорошо, хорошо! – согласился Патрон.

Сняв ружье, которое после недавнего нападения ему уже успели починить, передал его стоявшему за трибуной слесарю Напильнику. Пущенный вегетарианцами кусочек пюре попал охотнику на усы.

– Ну зачем же так? – сказал охотник и, вынув из кармана маленькую щеточку, почистил усы.

Надо сказать, что они у него были ненастоящие. У коротышек вообще не растут ни усы, ни борода. Но Патрон где-то слышал, что все охотники обязательно должны носить пышные усы. Поэтому он заказал себе в парикмахерской искусственные и носил их на специальной резиночке.

А доктор Таблеткин взял микрофон и сказал:

– Попрошу вегетарианцев все-таки выслушать точку зрения мясоедов. Всё должно быть по-честному. Барвинку долго слушали и даже позволили высказаться животным. Теперь слово другой стороне. Мы должны решать вопросы демократическим путем.

– Я только вот что хотел сказать, – начал охотник Патрон. – Понимаю, что вы меня не любите, – повернулся он к вегетарианцам. – Хотя совсем недавно вы меня очень даже любили. Потому что все вы ели мясо, а я на это мясо охотился. Но теперь вы решили перестать его есть, чтобы не убивать животных. Ну, так вот. А вы самих-то животных об этом спросили?

– Что? – послышалось из толпы.

– Оставим диких животных. Но вы свиней и коров спросили? Да, их убивают, но ведь, пока их не убьют – они живут! Может быть, им такая жизнь привычна? Свиней хорошо кормят и поят, курам дают отборное зерно, а коровам – отборное сено, их доят, понимаешь ли, специальным доильным автоматом! У них у всех теплые дома. Ну да, конечно, потом их убивают. Но ведь пока не убьют – они хорошо живут! Как сыр в масле катаются. Подумаешь! Дикие лесные свиньи тоже умирают, и не только от охотников, да! Их загрызают волки. Может, у свиньи судьба такая – быть съеденной? Просто, если свинья домашняя, ее съедают коротышки, а если дикая – волки и медведи.

– О, как это верно! – пискнул в микрофон выглянувший из-за плеча Патрона профессор Черепок.

Он был ученым-палеонтологом – то есть, исследовал ископаемые находки. Профессор любил мясо главным образом потому, что ему нравилось обгладывать кости. Поэтому он тоже решил выступить в защиту своих прав.

– Не потому ли мясо свиньи такое вкусное, а мясо волка – совсем нет, – пищал Черепок, – что сама эволюция – движущая сила природы – создала свинью на съедение?

Недовольный тем, что его перебили, охотник Патрон отодвинул лысую голову профессора подальше от микрофона. Он хотел еще что-то сказать, но в толпе митингующих послышались крики:

– Какая эволюция, что он несет?

– Все живое на земле создано Богом!

– И не одним, а многими богами!

– Хищников-мясоедов создал дьявол!

– Не несите чепухи! Землю населили коротышками инопланетяне. А чтобы они не умерли с голоду, инопланетяне развели коров, кур и свиней, а чтобы и тем было что есть, инопланетяне насадили траву и деревья!

Тут, прошмыгнув мимо стоящих в очереди на выступление, на цену выскочил писатель Бумагомаракин. Он был другом писателя Смекайло из Зелёнгорода. Бумагомаракину тоже очень хотелось высказаться. Надо сказать, что этот Бумагомаракин измарывал тонны бумаги, прежде чем ему удавалось создать законченное литературное произведение. Он, бывало, одну страницу переписывал по сорок раз. Но хотя коротышки сами придумали писателю это прозвище, им лень было звать его таким длинным именем. И Бумагомаракина обычно сокращали до Бумагина или Маракина – смотря по настроению.

– Дайте, пожалуйста, я скажу, – попросил Бумагомаракин охотника Патрона.

– Но я еще не закончил…

– Но я как раз то же самое хочу сказать, что и вы, только более литературным языком – я же все-таки писатель!

Патрон пожал плечами и отдал Бумагомаракину микрофон.

– Коротышки! – начал писатель. – Все мы обеспокоены судьбой нашего общества. Не надо принимать поспешных решений! Нужно хорошенько всё обдумать, а то как бы потом не пришлось кусать локти да рвать на себе волосы! Сильное вмешательство в дела природы может привести к ужасным последствиям! В одном городе коротышки стали уничтожать воробьев, потому что те воровали зерно. Но когда уничтожили всех воробьев, там развелось огромное множество гусениц – ведь воробьи их больше не клевали. И эти гусеницы стали подгрызать пшеничные колосья! Коротышки в том городе чуть с голоду тогда не умерли – весь урожай хлеба пропал! А в другом городе коротышки решили извести всех котов, потому что те, видите ли, своими криками мешали им спать по ночам! Как только исчезли коты, в городе развелось несметное множество крыс, полчища которых наводили ужас на все население! Пришлось в срочном порядке выписывать новых котов из соседнего города. А в одной стране, которая находилась на острове, было очень много травы, но там совсем не водилось кроликов. Коротышки решили завезти на остров кроликов, чтобы их там разводить. Но кролики так расплодились, что от них стало некуда деваться! Ведь в той стране не было ни волков ни лисиц – дело-то было на острове, и они же не могли добраться туда морем! Пришлось в срочном порядке завозить на остров хищников. Но завезенные волки с лисами, кроме кроликов, уничтожили также удивительных животных, водившихся только на этом острове! А это были уникальные животные, которые больше не живут нигде на земле. Покончив с уникальными животными, волки набросились на домашний скот!

– Какая скука, – зевали мясоеды. – Котлетой в него, что ли, запустить? Услышав это, Бумагомаракин поперхнулся, и ему пришлось сделать небольшую паузу, чтобы покашлять. Он выпил стаканчик воды, который поднес ему доктор Таблеткин.

– Спасибо, – поблагодарил писатель. – Нет, я еще не кончил! – закричал он в ответ на крики из толпы. – К чему я всё это говорю? А к тому, что то же самое, я уверен, произойдет, если Цветоград поголовно перейдет на вегетарианство. Нарушится равновесие в природе, и тогда нас ожидают ужасные катаклизмы. Тут не один вид животных. Тут и свиньи, и овцы, и козы, и коровы, и гуси, и курицы, и рыбы! А некоторые коротышки едят лягушек и всяких там улиток…

– Не хотим это слушать! – кричали вегетарианцы.

– Уходи, Бумагин!

– Он просто морочит голову!

– Водит нас за нос!

Надо признаться, многие считали Бумагомаракина страшным занудой. Если писатель, например, слышал, что кто-то неправильно говорит, он прикапывался к нему и долго не отставал. Бумагомаракин часто бывал у своего друга, поэта Пёрышкина, жившего, как мы помним, в коммунальной квартире на улице Маргариток. А жильцы этой квартиры только и делали, что неправильно говорили. Например, Сошка вечно кричала:

– Кто вылил в раковину моё кофе?

И Бумагомаракин, сидевший в комнате поэта, подскакивал на стуле:

– Мой! Мой кофе, а не моё! – злился он.

– Да ладно, – успокаивал Пёрышкин. – Подумаешь? Мой, моё…

– А вот и не подумаешь! – стучал писатель по столу своей шариковой ручкой. – Вот и не подумаешь! Тот, кто коверкает слова – совершает страшное преступление! Он разрушает наш славный и мощный малянский язык! Его надо беречь! Наш язык – это сокровище! Это богатство, которое у нас есть! Это просто клад!

– О! – поразился Пёрышкин, услыхав про клад. – Это интересная мысль! Ты не возражаешь, дружище, если я ее использую в одной из своих поэм?

Бумагомаракин в ответ только пожал плечами. А особенно его злило, когда говорили мусоропро́вод вместо мусоропровод. На лестничной клетке писатель часто натыкался на Вилика или Плювакина, обязанностью которых было выбрасывать мусор. Сошка, Бигудинка и другие малышки страшно боялись мусоропровода.

– Во-первых, потому что он такой страшный, а во-вторых, потому что он очень агрессивно пахнет, – говорили они.

– Когда он распахивает свой страшный рот, мне кажется, что я сейчас упаду в обморок! – жаловалась Швабринка.

– А я боюсь – вдруг он меня как-нибудь засосет? – шептала Вытиринка. Так что выбрасывать мусор могли только самые храбрые. Да и вообще, мусоропровод в их доме почти всегда не работал.

– Вот, мусоропро́вод опять засорился, – жаловался Плювакин поднимающемуся по лестнице Бумагомаракину. (Лифт-то в доме тоже вечно ломался, так что приходилось идти вверх пешком).

– Не мусоропро́вод, а мусоропрово́д! – топал ногами писатель. – Неужели так трудно запомнить?!

А у поэта Пёрышкина в это время как раз был, как говорится, творческий застой. Стихи не шли. Рифма не рифмовалась. Целый день в голове крутились одни и те же две строчки:

И ничего другое в голову не лезло.

– Какая цапля? Какая пакля?! – злился Пёрышкин. Им овладело плохое настроение.

И тут поэт услышал доносившиеся из коридора крики своего приятеля:

– Мусоропрово́д, дубина! Мусоропрово́д!

Надо же! Плохое настроение как рукой сняло…

– Не расстраивайся так, старина! – подскочил к Бумагомаракину поэт, принимая у того пальто с енотовым воротником. – Что-нибудь обязательно придумаем! Ты еще не знаешь удивительную силу стихов.

– При чем тут стихи? – отмахивался писатель. – Тут общий уровень интеллекта крайне низок!

Но Пёрышкин уже больше не слушал ворчуна, а сел и написал стихотворение, которое начиналось так:

Дальше шло:

– и так далее, чуть ли не целая поэма, и всё про мусоропровод и про мусор. Поэма восхваляла удивительное изобретение солнцеградских инженеров, благодаря которому не нужно было бегать на улицу, чтобы выбросить мусор, а можно было это делать прямо из дома. Мусоропровод только возмущался, что ему дают так мало мусора. Ведь, по расчетам инженеров, он мог его принять в десятки раз больше:

Были там и слегка пугающие слова:

Но в целом стихотвореньице получилось премиленькое. Музыкант Рояль потом сочинил к нему музычку, и песня про мусоропровод стала в городе очень популярна. Особенно после того, как сняли соответствующий клип со знаменитой певицей Жанной Арбузовой. А один из цветоградских журналистов метко окрестил песенку «Мусорным шлягером». Слово «мусоропровод» повторяется в ней большое число раз, всегда, разумеется, с правильным ударением. Надо ли говорить, что распевая «Мусорный шлягер», цветоградцы научились наконец произносить это слово как надо!

На всякий случай – если кто-нибудь из читательниц или читателей умеет петь по нотам – то вот несколько тактов этой песни, а остальное уже импровизация:

– Вот видишь? – говорил потом поэт другу. – Искусство – оно всё может! – Да, теперь я вижу, – отвечал Бумагомаракин. – Сколько сил потрачено, а добился ты того, что правильно ставят ударение лишь в одном слове! А сколько еще таких слов…Но поэт отвечал ему на это рифмами:

Хоть двадцать тонн стихов дадим, а если надо – сорок!

И удареньями мы всех продолбим очень скоро!

Но вернемся к нашим мясным делам. Коротышки на площади приуныли. Бумагомаракин разговорился, и толком нельзя было понять, к чему он клонит. К тому же писатель ловко уворачивался от помидоров и котлет. Но внезапно к нему сзади подкатился повар Кастрюля и, пихнув его под локоть, выхватил у писателя микрофон. Кастрюля был очень взволнован, и ему очень хотелось сказать.

– Братишки! – закричал он. – Сестрички! Не надо ссориться! Приходите ко мне в «Патиссон»! Кто вегетарианчик – я тому салатик дам, кто мясоедик – мяско. А чтобы вы не ссорились, у меня теперь два отдельных зала.

Но Кастрюле не дали говорить. Скучающие активисты были рады возможности размять руки. Крупный Кастрюля был отличной мишенью. В шефа ресторана полетели яйца колибри и тухлые огрызки помидоров.

– Значит, для мясного зала продолжать убивать, да? – кричали звержевцы. – Мы не допустим! Закрывай мясной зал! Мы закроем все мясные рестораны и магазины!

В ответ на это наглое заявление мясоеды забросали толпу вегетарианцев котлетами и сосисками с кетчупом. Те отвечали овощами и пюре.

– А мы закроем ваши рестораны! – кричали мясоеды. – Мы вас так отделаем – что вас ваши курицы не узнают!

– Это невозможно! – надрывался кто-то. – Убивать животных – не цивилизованно! Мясоеды – дикари!

Малышки запустили в небо два воздушных шарика, с которых свешивался длинный транспарант: «Есть свиней – свинство».

– Вы сами бо́льшие свиньи, чем те, которых едят! – сердито орал Гнобик. Малыш в ковбойской шляпе влез на плечи двух своих соратников-мясоедов и пытался сбить вражеский транспарант палкой от своего плаката «Я БУДУ ЕСТЬ МЯСО». Он никак не мог достать, потому что шарики поднялись уже слишком высоко. Но тут кто-то из мясоедов догадался выстрелить из рогатки и пробил шарик. Под дружное «ура» мясоедов транспарант спустился на землю.

А Питёнок подскочил к микрофону и рявкнул в него:

– Вегетарианцы – бандиты! Они нарушают традиции! Они хотят разрушить наше общество!

Но доктор Таблеткин вытолкал Питёнка со сцены. В этот момент пущенная кем-то сосиска, густо вымазанная в кетчупе, шлепнулась о плечо доктора.

– Варвары! – не выдержал тот. – Сейчас же перестаньте бросаться!

– Прости, Таблетушка, мы целились не в тебя, а в них! – отвечали ему.

Безобразие набирало обороты. Многих поразила отвратительная выходка Пустомели. Он долго раздумывал, как бы произвести значительный эффект. Наконец положил доску поверх забытой строителями бетонной трубы, которая валялась возле памятника Свободе. На один конец доски с помощью Плювакина, Вилика и Питёнка закатил огромную дыню, а на другой они все вместе прыгнули с высокого пьедестала памятника. Катапультированная таким образом дыня пролетела над головами орущих коротышек и грохнулась прямо на сцену, проломив ее в самой середине. Хорошо, что никого не убило. Доктор Таблеткин бросился вылавливать Пустомелю и остальных, чтобы вколоть им двойную дозу снотворного. Питёнок, по ошибке, вместо двойной дозы получил четверную, и пришлось ему в срочном порядке промывать желудок. А Пустомеля с Плювакиным в суматохе улизнули. Таблеткин страшно на них разозлился. Пока он всем этим занимался, на площади началась уже настоящая драка, и больше половины противников имело по одному, а кто и по два синяка. Малышки таскали друг друга за волосы, рвали противницам колготки и размазывали им косметику по лицу. Малыши молотили кулаками.

– Что же ты стоишь? Что же ты стоишь?! – набросился на Врушу доктор, вернувшись к сцене. – Не видишь, что делается? Свисти!

Вруша, с интересом следивший за дракой – а у него прямо руки чесались в нее ввязаться, – сунул два пальца в рот и пронзительно засвистел. Мышуня с Ласточкой и на этот раз сработали безотказно. Дерущиеся попадали вповалку друг на дружку от их страшного перекрестного мычания. Снова посыпались стекла, а у статуи Свободы тонкие бронзовые волосы встали дыбом. (По задумке скульптора, они должны были как бы развеваться на ветру).

Пошатываясь, усталый доктор встал на ноги. На этот раз он не успел заткнуть уши и теперь, как и другие, ничего не слышал.

Солнце клонилось к закату. Его мрачный глаз зловеще отражался в окнах домов, поблескивающих стеклами своих пенсне. «Господи, зачем мне всё это? – думал Таблеткин, тоскливо оглядываясь на коров. – Положа руку на сердце, разве мне есть какое-нибудь дело до животных? Да хоть бы их всех убили к черту. И съели…»

Оглушенные коротышки поднимались с пола, прочищая ухо концом мизинца.

«Может, надо было просто всему городу прописать успокоин? – пришло ему в голову. – Поколоть с недельку – успокоились бы все и не стало бы никакого вегетарианства?»

Все же он объявил в микрофон:

– Слово предоставляется вегетарианцам! На сцену вышел музыкант Рояль.

– Все тут говорят о том, что нельзя убивать животных, – сказал он. – Я, как музыкант, с этим полностью согласен. Мы обязаны отказаться от этой бессмысленной жестокости! И это уже практически вопрос решенный. Но нельзя останавливаться на достигнутом!

Тут Рояль закашлялся и поднес к глазам носовой платок.

– Как это? Что он имеет в виду? – послышалось из толпы.

Рояль сделал знак, чтобы подождали. Затем высморкался – с таким грохотом, словно захлопнули крышку фортепиано. И наконец сказал:

– Тех животных, которых мы не убиваем, мы безжалостно эксплуатируем! Снова послышались крики:

– Чего?

– Чего это такое?

– Ничего не понятно, что говорит!

– Мы их эксплуатируем, – пояснил Рояль, – то есть, заставляем работать, отбираем у них всё. Мы держим кур в тесных курятниках, им там негде даже повернуться. Мы отбираем у них яйца, которые они снесли. А задумывались ли вы над тем, что яйца, может быть, нужны, самим курам?

– Да они же тупые, эти куры! Они ж ничего не соображают! – закричал кто-то из мясоедов.

– А может, соображают? – ответил ему кто-то из вегетарианцев. – Ты откуда знаешь?

– Правильно Рояль говорит! – крикнула тоненьким голоском малышка Галочка, у которой была фотография поросенка. – Куры вообще не хотят в курятнике сидеть, а хотят гулять на воле! А их держат взаперти и заставляют работать, как рабов.

– Мы сделали из животных рабов! – продолжал Рояль. – А сами стали рабовладельцами. И совсем этого не стыдимся. Позор!

– Сам ты работорговец, понял? – крикнул ему охотник Патрон. – У меня никаких рабов нет.

– У нас тоже! – закричали Авоськин с Небоськиным. – Струны себе в голове подкрути!

Не обращая внимания на эти выпады, Рояль продолжал:

– Вы только подумайте, что мы творим с коровами! Держим в грязном коровнике, а корова, может, хочет гулять свободно в поле? Доим их два раза в день и забираем всё, всё молоко! Ни стаканчика, ни мисочки не оставляем! Свиньи у нас живут в ужасной грязи! Овец стригут почти наголо, а может, они хотят носить длинные волосы?! Охотники лишают лисиц меха для того, чтобы малышки, видите ли, могли себе шить шикарные шубы. А лисице, спрашивается, шуба не нужна? Я вообще предлагаю перестать не только есть, но и использовать всё то, что мы насильно отнимаем у животных! С этого дня обещаю, что не съем ни одного яйца, не выпью ни одного стакана молока, не притронусь к творогу или сыру! Отказываюсь от меховых шуб, дубленок, кожаных курток и вязаных свитеров!

В подтверждение своих слов Рояль зажал микрофон между ног и, стянув через голову шерстяной свитер, бросил его на землю.

– Вот так! – торжественно провозгласил он, сходя со сцены.

В ответ на речь Рояля толпа вегетарианцев разразилась бурей рукоплесканий, в которых потонули возмущенные крики мясоедов. К счастью, все имевшиеся в запасе колибриные яйца уже растеклись по чьим-нибудь брюкам или платью, и запас метательных сосисек и кетчупа, в который их обмакивали, давно вышел. Так что теперь митинг продолжался в более мирной форме. К тому же, коротышки устали.

Барвинка с Кнопочкой не ожидали такого поворота событий.

– Как мне это сразу в голову не пришло? – сказала Барвинка подруге. – Какой он все-таки молодец. Это же просто замечательно! Подумаешь, убивать! Это само собой разумеется, но как же он все-таки правильно сказал: мы не должны останавливаться на достигнутом! Нужно идти вперед. Полностью освободить животных! Прекратить рабство. Какие прекрасные слова!

– А ты уверена… – начала было Кнопочка, но Барвинка ее тут же перебила:

– О да! Я абсолютно уверена, что мы сможем этого добиться. Нужно только время. И убеждать, убеждать. Усилим агитацию. Выпустим телевизионную передачу.

– А возможно ли… – попыталась вставить Кнопочка, но Барвинка ее снова перебила:

– Да, да, конечно же, да! Я уверена, что доктор Таблеткин или Знайка – кто-то один из них уж точно найдет замену яйцам и молоку. Все те же самые витамины есть в растительной пище.

Доктор Таблеткин был очень недоволен речью Рояля.

– Ты что, не мог, что ли, подождать до следующего митинга? – в сердцах сказал он музыканту.

Доктор очень надеялся на то, что митинг приведет вегетарианцев к компромиссу, к тому, что они поймут друг друга. Но теперь надежды его рухнули. Вегетарианцев речь Рояля воодушевила, они кричали: «Браво, Рояль! Будем бороться за отмену рабства!»

То в одной, то в другой части толпы малышки начинали звонко скандировать: «Долой яйца!» «Долой молоко!» «Долой шерстяные вещи!» И в подтверждение своих слов бросали в воздух свитера, вязаные носки и шапки.

А мясоеды еще больше разозлились.

– Ты что с ума сошел?! – кричали они Роялю. – Что же тогда есть, если молоко, творог, яйца нельзя? Ты что, идиот полный?

– Интересно, как зимой можно прожить без меха? – не стесняясь, выкрикивала какая-то мясоедка. – Голой, что ли, ходить?

– Передаю микрофон мясоедам, – устало сказал Таблеткин.

Никтошка проснулся в этот день, как всегда, около полудня. Все давно ушли на митинг, а позвать его забыли. Растеряка всех звал, но зарывшегося в одеяло Никтошку не заметил. Читая сказку про инопланетян, Никтошка почистил зубы, вымыл лицо и съел ломтик черники, который нащупал в холодильнике. Всё это – не отрывая глаз от книги. Выйдя на улицу, Никтошка, как обычно, натыкался на столбы и чуть не отдавил лапу белой домашней мыши, которая сидела возле чьего-то подъезда в розовом ошейнике и дышала свежим воздухом. Мышь пахла сыром. Никтошка извинился и пошел дальше, задевая за дома. Но книжка наконец кончилась, и Никтошка поднял глаза. Правда, на стене каждого дома ему мерещились желтые инопланетяне, и Никтошка еще с четверть часа бродил по улицам, мысленно разговаривая с ними. Но это скоро прошло, и Никтошка вернулся из книжного мира в нормальный мир. Он сразу же почувствовал, как пахнет грибами и листьями, и увидел высоко в небе перелетных аистов, которые что-то протяжно кричали.

По пустым улицам гулял ветер. Он носил мусор, который никто не убирал – все дворники ушли на митинг. Между домами летали бумажки, лепестки цветов и полиэтиленовые пакеты. Одни пакеты неслись вместе с ветром, другие, зацепившись своими тоненькими ручками за антенну автомобиля или прутья ограды, торчали на одном месте.

– Они как парусники, – кивнул Никтошка на пакеты. – Одни летят, другие стоят на якоре и ждут попутного ветра.

– Так они могут путешествовать по всему городу, куда им захочется, – отозвался Никтошкин мысленный друг Вилка. – Главное – уметь вовремя прицепляться и отцепляться.

Никтошка повернул на улицу Хризантем. Возле сорок пятого дома он увидел круглую арку с большой светящейся буквой М. Под арку вниз уходила широкая мраморная лестница. «Интересно, – подумал Никтошка. – Никогда здесь раньше такой лестницы не было».

– Как ты думаешь, Вилка, куда она ведет?

Никтошкин мысленный друг Вилка проснулся и сказал:

– Наверно, в какой-нибудь погреб. Что еще там может быть, под землей? Никтошка ожидал, что внизу темнота, но там оказалось очень светло, вдоль всей лестницы горели электрические лампы.

– Какой же это погреб, если там столько света? – сказал Никтошка и стал спускаться вниз по лестнице.

Лестница кончилась, и он попал в большой зал. Пахло каким-то странным, электрическим запахом. Гудели люминесцентные лампы.

– Кажется, мы уже под землей, – сказал Никтошка.

А это было, конечно же, метро, которое только недавно построили. А Никтошка в жизни на метро не ездил. Он про метро в одной книге читал.

– Хотите прокатиться? – услыхал он голос и увидел небольшого коротышку в будочке.

Никтошка очень любил кататься.

– Спускайтесь вниз по эскалатору, – сказал коротышка. Эскалаторов в Цветограде к тому времени было уже полно во всяких торговых центрах. Поэтому эскалатор Никтошку совсем не удивил. Впрочем, нет, все-таки удивил. Такого длинного Никтошка в жизни не видывал.

– Вот это да! – сказал он, глянув вниз. – Ну что, Вилка, прокатимся?

– Прокатимся, конечно, – зевнул Вилка.

Кажется, он еще не совсем проснулся. «Ну, ничего, сейчас проснется», – подумал Никтошка, снимая с гвоздя алюминиевое корыто. Оно даже, скорее, напоминало небольшую ванну. А надо сказать, что в Цветограде эскалаторы были скоростные. То есть, кто не торопится – может ехать обычно, по лестнице. Но для тех, кто спешит – а Никтошка, оказавшись возле эскалатора, почему-то всегда вспоминал, что очень спешит – так вот, для тех, кто спешит, на гвоздике висели специальные ванны скоростного спуска. Сбоку от перил есть свободное пространство, достаточно широкое, чтобы проехала ванна. А там, где эскалатор кончается, внизу находились специальные замедлительные песочницы, куда приземлялись разогнавшиеся ванны со спешащими пассажирами. По всей длине эскалатора висели объявления, запрещающие дополнительный разгон. Несмотря на это, некоторые коротышки все же разгонялись, отталкиваясь руками от перил, и тогда вместо песочницы на полном ходу влетали в стену. Но ванны были крепкие и всегда выдерживали удар.

Эх, что это был за эскалатор! Ванна летела почти так же быстро, как Никтошка когда-то падал с воздушного шара! Вилка совсем проснулся.

– Э-э-э-э-э-э-э!!! – кричали они с Вилкой.

На середине дороги Никтошка перестал кричать и сказал:

– А вдруг во что-нибудь въедем – и будет лепешка?

– А вдруг нет? – отвечал Вилка.

И они снова закричали. Наконец эскалатор кончился. Они все-таки ни во что не въехали, а, пролетев несколько метров по инерции, приземлились в замедлительный бассейн, подняв тучу брызг. У Никтошки от восторга всё тело ныло.

– Вот это да! – сказал он, вытаскивая из-за пазухи рыбу-гупёшку.

Они с Вилкой все-таки нырнули в теплый бассейн с гупёшками, меченосцами, скаляриями и другими тропическими рыбками. Одна скалярия даже схватила Никтошку за ботинок, но потом отпустила.

– Надеюсь, тут нет пираний, – сказал Никтошка. – Меня один раз пиранья укусила.

– Меня тоже, – сказал Вилка. – Но только я не думаю. Это же инженеры из Солнцеграда спроектировали. А у них всё рассчитано. Если бы тут были пираньи, эскалатором перестали бы пользоваться. А это экономически не выгодно.

– Правда, я об этом не подумал, – сказал Никтошка, надевая спавший ботинок. – Надо же, а она мне ботинок прокусила! – сказал он.

Архитекторы и инженеры из Солнцеграда постарались на славу. Станция была построена по последнему слову техники. Стены сплошь состояли из экранов. На одних показывали рекламу, а другие просто передавали какой-нибудь сплошной цвет, полосы или кружочки. Каждые две минуты освещение на всей станции менялось. То ее заливало зеленым, то розовым, то темно-синим. Колонны только что были круглые и мраморные и вдруг превратились в квадратные и кирпичные. Плывущие по потолку рыбы стали птицами, а потом облаками. Всё это достигалось с помощью большого количества вделанных в стены экранов. Трудно было понять, что тут настоящее, а что показывают.

Народа на станции было совсем немного. Практически никого не было – весь город собрался на площади Свободы. Послышался гул поезда. А надо сказать, что Никтошка и поезда-то никогда не видел. Конечно же, он про поезд сто раз в книжках читал! Но одно дело – читать, а совсем другое – увидеть его собственными глазами, когда до этого ни разу не видел. В Цветограде, кстати, уже три месяца назад построили вокзал, из которого ходили поезда в Солнцеград и Зелёнгород. Но вокзал был в другом конце города, и Никтошка туда еще пока не забредал.

Он стоял и любовался поездом. Вот до чего наука дошла! Какую прекрасную вещь сделали! «Как это я до сих пор ни разу не прокатился на поезде? – спрашивал себя Никтошка. – Ну что я за темнота, все давно транспортом пользуются, а я всё пешком хожу».

Так он и пропустил первый поезд, засмотревшись на него. А когда подошел следующий и открылись двери, Никтошка вошел в вагон и сел на лавочку. Он даже не представлял себе, куда поедет, и даже не знал, куда этот поезд вообще идет. Всё вокруг было так ярко освещено, что Никтошке оставалось только хлопать глазами. Что он и делал.

Со всех сторон показывали рекламу. На стене напротив Никтошки паровая соковыжималка выжимала смородиновый сок, на потолке малышка в купальнике рассказывала что-то об огородных принадлежностях, а на полу лакомились мороженым гномы. Хорошо, что громкость была не сильная, но поскольку в каждой рекламе говорили что-то свое, звуки смешивались, и разобрать, что там говорят, было невозможно. У Никтошки рябило в глазах.

– Осторожно, двери закрываются! – сказал скрипучий голос – не поймешь, то ли малыша, то ли малышки. – Следующая станция Первая цветочная.

На сцену вышел Гнобик. На нем был элегантный коричневый костюм, сиреневая рубашка, в тон ей – сиреневые носки, торчащие из начищенных ботинок, и розовый галстук с вышитыми поросятами. Как известно, главный мясоед любил хорошо одеваться. Правда, на пиджаке его уже красовалось пятно от картофельного пюре, а на шляпе виднелся помидорный след. Вынув изо рта сигару, Гнобик взял микрофон.

– Я специально долго не хотел выступать, – сказал он. – Братья мясоеды простят меня за это. Я хотел посмотреть, чем всё это кончится. До чего дойдут вегетарианцы в своих фантазиях.

И, выпустив кольцо сигарного дыма, Гнобик многозначительно обвел взглядом ряды звержевцев.

– Вначале они сказали, что нельзя есть мясо, потому что для этого надо убивать животных. Потом они сказали, что нужно перестать отнимать у них яйца, молоко и шерсть. И вот теперь мне хотелось бы задать уважаемым Барвинке, Кнопочке и другим вопрос. Что будет, если все коротышки на земле станут вегетарианцами? Такими, которые не едят мясо, яйца, творог, молоко и так далее и не носят шерстяные свитера и меховые шубы. Что станет, когда во всем мире коротышки перестанут убивать животных и не будут у них забирать ни яйца, ни молоко, ни так далее? Пожалуйста, ответьте мне, я жду.

И Гнобик передал Барвинке микрофон.

– Что будет? – сказала Барвинка своим звонким голосом. – А вот что! Коротышки перестанут быть дикарями, а животные станут наконец жить по-человечески. Они будут свободными, ничто не будет угрожать их жизни, они спокойно смогут растить своих детей, их не будут унижать, заставлять работать и насильно отбирать у них всё!

– Значит, животные будут счастливы? – спросил Гнобик так, словно сам удивился.

– Конечно! – ядовито ответила Барвинка.

Вложив в рот сигару, Гнобик выпустил еще одно большое кольцо дыма.

– Хорошо, – сказал он. – А как вы предлагаете всё это осуществить?

– Как осуществить? Господи, да проще простого! Перестать есть мясо, яйца и молоко – все эти продукты можно заменить растительными. Перестать носить меховые шубы и шерстяные свитера, а носить синтетику. Вот и всё.

– Всё?

– Да, это всё!

– А что делать со всеми коровами, свиньями, овцами, курами?

– Отпустить на все четыре стороны. Дать им свободу, ясно вам? Позволить самим решать свою судьбу!

Последние слова Барвинки потонули в овациях. Толпа вегетарианцев громко аплодировала.

– Браво, Барвинка! – кричали они.

Гнобик подождал, пока крики стихнут и уточнил:

– То есть, если я вас правильно понял, вы предлагаете открыть коровники, хлева и курятники и выпустить оттуда всю скотину?

– Да.

– Хм… И что она тогда будет делать?

– Да какое мне дело до того, что она будет делать? – разозлилась Барвинка. – Что вы пристали? Будет делать всё, что ей захочется!

– Очень жаль, что вам нет дела, – сказал Гнобик. – А мне вот есть. И я вам сейчас расскажу, что станет с домашними животными, если вы выгоните их всех на улицу. Они умрут.

– Как это умрут? С какой такой стати они должны умирать, если коротышки сами их не будут убивать, чтоб добыть мясо или мех?

– А с такой стати, что домашние животные не приспособлены для жизни на воле. Вы хотите выпустить кур в лес? Они не смогут там находить себе зёрна, они привыкли есть из кормушки. Зимой они погибнут от холода. Они привыкли жить в отапливаемом курятнике. Цыплят заклюют коршуны, а кур утащит лиса. Вы хотите отпустить на свободу свиней? Пожалуйста. Всех их сожрут волки. А когда волки наедятся так, что не смогут даже передвигаться, свиньи начнут дохнуть от голода. Где, скажите на милость, они в лесу найдут те горы отрубей и картофельных очисток, которыми мы три раза в день наполняем их корыта? О коровах и говорить нечего. Эти станут легкой добычей хищников, потому что с таким огромным выменем, как у домашней коровы, бегать вообще невозможно. Да и они умрут еще раньше, ведь домашнюю корову надо доить три раза в день, а иначе у нее разорвется вымя! А коровы, насколько мне известно, пока еще не научились сами себя доить. В общем, милые вегетарианцы, вы предлагаете предать домашних животных лютой смерти, отпустив их на волю.

Барвинка на секунду задумалась…

– А мы… а мы не будем отпускать их на волю.

– Да? Как же насчет рабства? – съязвил Гнобик.

– А мы откроем им двери хлевов и курятников, но будем продолжать их кормить, обогревать, доить и так далее!

– Если вы откроете двери, глупые куры разбегутся, а свиньи переломают вам всю ферму. Коровы не найдут дорогу обратно в коровник – их, милочка, надо пасти. Они не знают, на какой луг идти жевать траву и во всем полагаются на пастуха. На то они и домашние коровы, а не дикие. И скажите на милость, а какой смысл тогда пастухам их пасти, дояркам – доить, птичницам – кормить этих самых кур, если мы у них не будем брать никакую продукцию? Это уже получается, что коротышки станут рабами, а домашние животные – их хозяевами. Да к тому же, если не забирать у куриц яйца, а у свиней – мясо, их же с каждым днем будет становиться вся больше и больше. Свиньи-то размножаются! Сегодня их десять, завтра – сто, послезавтра – тысяча, потом миллион, и дальше что? Планета покроется свиньями и курами, а коротышки будут бегать среди них, бесплатно кормить, доить и обогревать?

Барвинке вдруг показалось, что пол у нее под ногами покачнулся и стал прозрачным и далеким – словно она увидела центр земли.

– Что он говорит, что он говорит? – силясь что-то понять, шептала она. Барвинка тряхнула головой – центр земли исчез, и пол снова стал непрозрачным. Она растерянно огляделась по сторонам.

– Он говорит, что вегетарианство технически невозможно, – грустно сказал кто-то из звержевцев.

Тут наконец до Барвинки дошло. Ее словно молотком по голове стукнуло. Только сейчас она поняла, какую кашу заварила. Оказывается, недостаточно было убедиться в том, что с научной точки зрения коротышки могут прожить без мяса и даже без молока, шерсти и яиц. Они с Кнопочкой изучили этот вопрос со стороны коротышек, но совершенно ничего не узнали про то, что происходит со стороны коров! О, как была права Кнопочка, когда говорила, что любой вопрос, любую задачу надо вначале хорошенько изучить и только потом, только потом уже браться за ее решение! Что же ей делать теперь? Как объяснить всем этим собравшимся толпам, что она просто головой как следует не подумала? Да ведь она перессорила весь город! Столько малышей из-за нее передралось и понаставило друг другу фонарей под глазом! Столько ущерба она нанесла продуктовым магазинам, ресторанам, кафе! Репутация Кастрюли, шефа «Патиссона», безнадежно подмочена!

Где-то возле сцены все еще раздавалось куриное кудахтанье, но оно теперь Барвинку только раздражало. Надавать бы этой курице по ее глупой голове! Хотя ведь она, Барвинка, еще глупее! От этой мысли у нее перехватило дыхание и слезы выступили на глазах. Захотелось стукнуть саму себя кулаком по башке, и Барвинка едва сдержалась, чтобы не сделать этого.

А Гнобик, видно, нарочно молчал. Не сказал больше ни слова. Спокойно стоял и курил свою сигару. Барвинке хотелось думать, что он наслаждается эффектом от произнесенной им речи. Если и так, то, во всяком случае, делал он это тайно – на лице главного мясоеда не было и тени улыбки.

Барвинка стояла на сцене красная, как рак. Кнопочка опустила голову. Вегетарианцы чувствовали глубокое унижение. К чести мясоедов стоит сказать, что никому из них не пришло в голову дразнить своих врагов. Упавших на землю, как говорится, не добивают. Площадь молчала. Только где-то возле ног бронзовой Свободы послышался чей-то тоненький голосок:

– Разорвется вымя… какой кошмар! Зачем я сюда пришла? Я теперь целый месяц спать не буду!

Доктор Таблеткин уже ни о чем больше не думал. Получив от сошедшего со сцены Гнобика микрофон, он, тупо глядя на него, произнес:

– Слово нейтральной стороне. Герадокл…

У философа, несмотря на то, что он почти всю ночь гулял по городу и целый день простоял в своих сандалиях на площади, было полно сил.

– Граждане! – взбежал он на трибуну. – Мы еще не пришли к пониманию, что такое хорошо и что такое плохо! Хотелось бы рассмотреть этот вопрос с философской точки зрения. Что лучше: жить полной жизнью и потом умереть или вообще не родиться? Сейчас свиньи хорошо питаются, их селят в теплые свинарники, где им не страшны волки и прочие хищники. Они счастливо там живут, правда, потом из них делают мясо. Но, если все коротышки откажутся от мяса, то никто не будет держать свиней, и они вообще перестанут рождаться! Как правильно тут заметил один оратор, мясо свиньи намного вкуснее мяса хищников. Может, само небо уготовило свиньям такой жребий, сделав их неповоротливыми и вкусными?

Герадокл многозначительно поднял палец вверх, и коротышки невольно посмотрели на небо. В его высокой синеве клубились редкие облака, напоминавшие куриные перья.

– А может, в этом смысл жизни свиней? Перестаньте делать из свиньи мясо, и вы отнимете у нее смысл жизни!

Рыболов Мормышкин, который все-таки не ушел на речку, подошел к стоящему у края сцены поросенку. Поросенок что-то ел из своего корыта, и видно было, что еда ему очень нравится. Выражение морды у него было довольное, и он даже тихонько похрюкивал. Маленький поросенок для коротышки – как для нас бегемот. Мормышкин доходил ему примерно до середины брюха. Сошедший с трибуны Герадокл передал микрофон рыболову.

– Что, брат, скажешь? – почесал тот поросенка за ухом. – Лучше прожить веселую, интересную жизнь, как у тебя, и потом стать бифштексом, или вообще не родиться?

Поросенку понравилось, что его чешут – он благодарно захрюкал. Казалось, он даже улыбается.

– Он вполне доволен жизнью! – констатировал Мормышкин. – Думаю, животное даже не понимает, чего эти вегетарианцы от него хотят!

Все-таки Барвинка овладела собой и взяла микрофон. Солнце уже почти зашло за край дома, и только небольшой его кусочек освещал сцену сзади. Если бы лучи не слепили митингующих, они бы увидели, как плохо теперь выглядит предводитель вегетарианства. От длительного недосыпания у нее были огромные синяки под глазами, а от голода Барвинка едва держалась на ногах. Волосы у нее были всклокочены.

– Я согласна, – сказала Барвинка. Язык у нее заплетался. – Предложение Рояля чересчур… отказавшись от молочных продуктов… яиц, шерсти… мы сделаем существование животных… существование невозможным. Может… может, животные и не рабы вовсе. Конечно, мы забираем у них яйца и прочее… но взамен мы кормим, поим, пасем… защищаем… любим… гладим… обогреваем…

– Чего это с ней? – спросил у Авоськина Небоськин.

– Не поймешь, чего говорит, – ответил Авоськин. – Какую-то чепуху.

– Но всё же, – встрепенулась Барвинка. – Но всё же, всё же! Зачем же их убивать? Ведь можно найти компромисс!

– Ну какой, какой тут может быть компромисс? – крикнул кто-то из мясоедов. – Хватит уже компромиссничать! Ужинать пора!

Но Барвинка не обратила на это внимания.

– Давайте продолжать яйца, – сказала она. – Есть яйца, пить молоко, носить мех. Но откажемся только от мяса! И тогда животные не будут страдать и будет всем хорошо! Вы здесь так цинично высказывались по поводу геройской смерти, но посмотрите на этого бедного поросенка и на этих несчастных цыплят! Разве вам их не жалко???

Наступил вечер. Солнце, которое во время открытия митинга светило в глаза ораторам, теперь слепило слушателей, а ораторов освещало со спины, и они казались какими-то странными силуэтами. Всю принесенную с собой еду и вегетарианцы, и мясоеды давно уже съели. Сидеть было не на чем, у всех болели ноги. Многие ныли и хотели расходиться, но активисты обеих сторон уговаривали их остаться.

– Нельзя же вот так просто взять – и сдаться в последний момент! – говорили и те, и другие. – Митинг практически окончен. Сейчас Таблеткин произнесет заключительную речь.

Доктор Таблеткин действительно снова вышел на сцену и взял микрофон. Его слегка пошатывало. Белый халат врача был так забрызган кетчупом, словно он только что вышел из операционной, где вырезал какому-нибудь несчастному коротышке аппендицит или грыжу.

– Гм… гм… – начал Таблеткин. – Мы выслушали мнение каждой из сторон. Больше, к сожалению, мы не можем дать никому высказаться. Да. Потому что скоро стемнеет, и пора будет ложиться спать. А мы еще не ужинали. Теперь нужно решить, что нам делать. Гм… во-первых, по-моему, всем ясно, что отказываться от яиц, молока и… – доктор сделал неопределенный жест рукой, – в данный момент невозможно. Может быть, в далеком будущем, но не сейчас. Надеюсь, со мной все согласны?

– Согласны! – прохрипели уставшие мясоеды.

– Ладно уж, согласны! – донеслось от вегетарианцев.

– Тогда нам остается решить только один вопрос. Что нам делать? Оставить всё как есть и спокойно продолжать есть мясо? Или все-таки ограничить нашу диету и употреблять меньше мясных блюд?

Хоть митингующие уже порядком устали, все-таки на площади снова поднялся шум.

– Ну, снова-здорово! – послышалось от вегетарианцев. – Оставить всё как есть! Для чего, спрашивается, было всё это затевать?

– Для того, чтобы вы убедились, какой вы бред придумали! – отвечали им мясоеды. – Чтобы вы наконец вылечились от мясобоязни, которой вас две недели назад заразила сумасшедшая Барвинка, и стали нормальными коротышками!

– Граждане! – сказал доктор Таблеткин. – Попрошу не ругаться! Время позднее, и все мы хотим разойтись по домам.

– Умный какой! – крикнул кто-то. – Он – по домам, а несчастных цыплят – в духовку!

Но Таблеткин пропустил это мимо ушей и сказал:

– Предлагаю голосовать! Кто за то, чтобы оставить всё как есть, прошу поднять руки!

В рядах мясоедов поднялся лес рук.

– А как мы их считать будем? – спросил Шмунька.

– Не надо пока считать! – ответил доктор. – Пока сравним приблизительно. Если увидим, что одних намного больше, чем других, то и считать не надо. Кто за то, чтобы от мяса отказаться?

Лес мясоедских рук с шелестом опустился, и похожий лес поднялся над вегетарианцами.

– Ничего не понимаю, – пробормотал доктор Таблеткин. – Слушай, Знайка… демократический способ что-то не работает. Получилось примерно пятьдесят на пятьдесят. Как же нам к компромиссу-то прийти? Что же делать?

Тут только коротышки заметили, что Знайки на митинге не было. А он сидел за сценой в машине с тонированными стеклами и внимательно следил за происходящим.

– Кажется, пришло нам время сказать решающее слово, – обернулся Знайка к Напильнику, тоже сидевшему в машине на соседнем сидении. – Подержи-ка, – попросил он, передавая слесарю свой стакан с кофе. – Устал? – спросил Знайка изнемогшего Таблеткина, принимая у него микрофон.

– Нет слов, – ответил доктор. – Пойду, накапаю себе капель тридцать валерьянки.

Знайка покрутил в руках микрофон и, прищурившись, посмотрел на митингующих. Заходящее солнце слепило ему глаза. Костюм ученого, в сравнении с заляпанной горчицей, пюре и яичным желтком одеждой других выступавших, был безупречно чист. С минуту Знайка, казалось, изучал свою аудиторию, потом он скромно кашлянул в микрофон и сказал:

– Братья и сестры! Вегетарианцы и мясоеды! Все мы, прежде всего, коротышки, и не просто коротышки, а цивилизованные коротышки. Поэтому любой вопрос мы должны решать цивилизованно, то есть, демократическим путем. А что такое демократический путь? Это компромисс. То есть, нахождение золотой середины. Или, выражаясь математическим языком, чтобы каждой из сторон было максимально хорошо и минимально плохо.

– Чего это еще такое – минимально-максимально! – закричал охотник Патрон. – Только математики с логикой нам тут не хватало! Знайка, говори по-человечески, а то нет сил слушать!

– Помолчи, Патрон! – ответили ему. – Не знаешь математики – значит, сам дурак. Дай другим послушать! Знайка, может, дело говорит, а мы, когда поймем, тебе потом простыми словами расскажем.

Знайка немного помолчал, пока все утихнут, и продолжил:

– Когда две недели назад я услышал слова Барвинки о том, что мы убиваем животных, они поразили меня. Я и раньше, разумеется, знал, что из животных делают мясо, а для этого их предварительно убивают, но как-то не задумывался. И вот теперь задумался. И подумал: «Как же это все-таки нехорошо – убивать других, чтобы самому поесть! Как-то не по-человечески это, что ли, не по-коротышечьи!»

– Чего ты нам тут мозги компостируешь! – закричал рассерженный Гнобик. – Ты, что ли, вегетарианцем заделался – так и скажи и голову не морочь!

– Не мешайте ему! – закричали возмущенные вегетарианцы. – Всё он правильно говорит.

– Поверьте! – воскликнул Знайка. – Я сам очень мясо люблю и – пусть уж простят меня уважаемые вегетарианцы – до сих пор его ем.

На эти Знайкины слова разочарованная толпа вегетарианцев ответила свистом и грубыми выкриками, и, если бы картофельное пюре и тухлые помидоры-черри давно не закончились, одними ругательствами и оскорблениями Знайке не отделаться бы. Но зато толпа мясоедов приветствовала ученого овацией.

– Наш человек! – кричали мясоеды.

– Конечно, ученый, понимает, что к чему!

А Знайка, снова дождавшись относительной тишины, продолжал:

– Друзья! Я не хочу морочить вам голову и затягивать свою речь, тем более, что вы устали. Я просто хочу вам всем сказать, что я решил вашу проблему. И знаю, как вас помирить. Я нашел способ, как есть мясо и не убивать животных!

– Я нашел способ, как есть мясо и не убивать животных! – сказал Знайка.

В наступившей тишине послышался Пустомелин голос:

– Живьем их заглатывать, что ли?

Кто-то засмеялся, другие засвистели. Рассерженный доктор Таблеткин, на которого валерьянка, видимо, не очень подействовала, выхватил у Знайки микрофон и затопал ногами:

– Ну неужели нельзя помолчать пять минут и дать Знайке всё объяснить? Потом будете задавать вопросы!

– Я вам расскажу очень вкратце, – начал Знайка, – потому что вы устали. Только вы не перебивайте.

Над площадью потянуло ночным ветерком. Бедные собравшиеся подняли повыше свои воротники, у кого они были, другие засунули ладони под мышки, чтоб стало хоть капельку теплее, и все устало воззрились на Знайку.

– Что такое мясо? – спросил ученый.

И сам же ответил:

– Мясо – это мышцы животных. А мышцы сделаны из клеток. Откуда у коровы берется мясо, то есть, мышцы? Вначале корова очень маленькая, и такая корова называется теленок. Она есть траву и потихоньку растет, а вместе с ней растет и ее мясо. Пока всё понятно?

Знайка обвел глазами митингующих. Солнце уже зашло, и на крышах двух зданий зажглись многочисленные прожектора, которые освещали площадь.

– Чего уж там не понять? – послышалось из толпы.

– Теленок превращается в корову, пока всё ясно!

– Ну вот, – обрадованно продолжал Знайка. – А как у коровы растет мясо, то есть мышцы? А просто клеток, из которых они состоят, становится всё больше и больше. Когда теленок только родился, у него миллион клеток мяса, а когда он уже большая корова – их миллиард.

– Ого, неужели целый миллиард?

– Да-да. Клеток очень много, поэтому они такие маленькие. Клетки видно только в микроскоп, и ученые их очень хорошо изучили. Как мы до сих пор получали мясо? Кормили коров травой, их клетки размножались, и мяса становилось всё больше. Потом мы корову убивали и забирали всё это мясо. Это, конечно, зверский способ – тут я с вегетарианцами полностью согласен. Но что было делать? Мясо-то надо есть – и тут я согласен с мясоедами. Но теперь наука дошла до того, что мы можем отказаться от варварства.

Знайка немного помолчал, дав слушателям переварить сказанное, и продолжил:

– До сегодняшнего дня мы ели мясо зверское. Не потому, что это мясо зверей. А потому, что мы его добывали зверским способом. И при этом вели себя как звери.

Знайка снова помолчал, чтобы его слова успели дойти до сознания коротышек.

– А теперь мы все перейдем на гуманное мясо, – сказал он. – Для того, чтобы получать гуманное мясо, не надо никого убивать. Мы даже называть его будем по-новому! Гувядина, гурятина, гунина, – одним словом, гумясо!

И ученый радостно улыбнулся длинным рядам слушателей, уходящим в конец площади.

– Вот как, оказывается, сходят с ума, – сказал стоящий возле фонтана Плювакин. – А никто даже не подумает «скорую» вызвать. Коротышке плохо – а этим хоть бы что! Знай себе смотрят представление – и на всё НАПЛЮ-ВАТЬ!

А Знайка тем временем говорил:

– Гуманное мясо, то есть, гумясо – это мясо будущего. А в будущем нет места убийству, поэтому мы будем получать гумясо гуманным путем. Вы, наверное, уже заинтригованы – откуда же мы будем брать это гуманное мясо без того, чтобы убивать животных или, как тут предложил Пустомеля, заглатывать их живьем?

Но никто ученому не ответил, и тогда он сказал:

– Мясные клетки коровы размножаются в самой корове. Тут всё просто и ясно и, казалось бы, абсолютно неизбежно. Но!

Тут Знайка выбросил руку кверху и крикнул в микрофон так, что стоявшие возле динамиков коротышки, отшатнулись.

– Я открыл способ, как размножать их вне коровы! Их можно размножать в специальной биологической машине, которую я изобрел.

– Маразм крепчал, – подмигнул Плювакину Гнобик.

– Какая еще машина? – зевнула Бигудинка. – Так бы и вылила ему на голову кастрюлю щей, чтоб не болтал невесть чего!

– Желательно тех, что как следует настоя-а-лись, – зевнула вслед за подругой Швабринка.

– Надо его как-нибудь к нам пригласить и проучить как следует, – сказала Сошка. – А то, вишь, как задаваться стал.

– Ага! – согласилась Швабринка. – Ты только на его костюм посмотри. Красавчик…

Вытиринка вздохнула:

– У тебя помидора случайно нет?

– Был бы, давно уж бы по назначению применила, – отозвалась Швабринка. – Стала бы я ждать у моря погоды…

А ученый, который, по счастью, не слышал этот разговор, увлеченно рассказывал слушателям о своем изобретении.

– Мы построили эту машину вместе с моими помощниками Молотком и Напильником, – говорил он. – Многие, может быть, не знают, что наши мастера Напильник и Молоток недавно окончили заочное обучение в Солнцеградском университете и прошли стажировку. Теперь они уже не просто монтёр и слесарь, а инженеры слесарно-монтажного дела. Но мы для краткости будем продолжать звать их просто слесарем и монтёром, потому что так короче. Хотя и запомним, что они инженеры.

Дожидавшиеся этого момента Напильник и Молоток, одетые в блестящие кожаные куртки, выкатили на сцену какой-то огромный и, по-видимому, очень сложный агрегат. Он был размером почти с автомобиль. Ничего подобного коротышки раньше не видели. Они вытягивали шеи, чтобы рассмотреть получше.

Машина была необычайной красоты. Ее стройные линии и округлые формы завораживали глаз. В самой середине у нее была большая шарообразная камера, сделанная из толстого стекла. Над этим шаром был укреплен насос, поршни которого то поднимались, то опускались. Казалось, машина дышала. От насоса к шару вели две прозрачные трубы. Видно было, как по одной в шар закачивается ярко-красная жидкость, а по другой из него вытекает жидкость темно-бордовая. Из насоса сбоку выходила еще одна трубка, и по ней темно-бордовая жидкость продвигалась дальше, в змеевик, извивавшийся внутри желтого полупрозрачного цилиндра, в котором что-то булькало. Пройдя по змеевику, жидкость выходила из него уже снова ярко-красная и возвращалась в насос, а желтый цилиндр пускал в небо кольца неведомого дыма.

Рядом с насосом имелся также средних размеров бак с круглой дверцей, и от этого бака к шару вела еще одна прозрачная труба. По ней в шар опускалось что-то зеленое. В само́м же стеклянном шаре постоянно бурлила и двигалась какая-то бесформенная масса. Сверху она была зеленоватая, к середине становилась коричневой, а внизу превращалась почти в черную, и оттуда эта чернота по трубе вытекала в металлический бак.

Коротышки, стоявшие близко к сцене, могли разглядеть, что бурлящая масса вся пронизана тонкими трубками, по которым пульсирует все та же красная жидкость. Большая труба, ведущая жидкость в шар, внутри него разветвлялась на три трубы поменьше, и эти, в свою очередь, ветвились еще и еще – словно там прорастал куст с тысячью тончайших алых веточек.

Машина звучно работала, а на самом ее верху находилось несколько компьютерных экранов, которые постоянно поворачивались в разные стороны. И вегетарианцы, и мясоеды, и те, кто не относил себя ни к первым, ни ко вторым, – все были поражены сложностью и совершенством этого уникального устройства.

– Вот это да… – слышалось в толпе.

– Ну Знайка дает!

– За две недели наворотить такую громадину…

– Гляди-ка, там и лазер какой-то светит!

– Фотоэлементы…

– Только посмотрите – там же всё регулируется компьютером!

– Тач-скрины!

– Трубки, наверно, все микросхемами и датчиками понапиханы!

– Да у этого коротышки мозги мощнее, чем у всей этой площади вместе взятой. Пока тут все орут да сосисками швыряются, он сотворил такое…

Знайка был очень скромным коротышкой. Сделав вид, что все эти высказывания к нему не относятся, он надел белый халат, взял лазерную указку и подошел к агрегату.

Но я совсем забыл о Никтошке и Бабаяге, которые оба не пошли на митинг. Надо же было случиться такому совпадению, что, когда Никтошка решил прокатиться на метро, Бабаяга тоже отправилась туда! Выспавшись, она почувствовала себя гораздо лучше. Вот уже несколько суток подряд она почти не спала. Она так устала от вегетарианской работы! Еще вчера Бабаяге казалось, будто она лежит ничком на полу огромной комнаты, а на нее сверху, до самого потолка, навалены дела, дела, дела – так, что нельзя пошевелиться.

О, сейчас, сейчас она освободилась! Как это оказалось просто – она больше не вегетарианка и ей ничего не надо делать. Не надо рисовать плакаты, агитировать на улице, водить на веревке курицу с цыплятами, подсыпать кому-нибудь соль в обед да при этом еще и не есть мясо! Правда, Бабаяга и раньше-то его практически не ела. В Мерюкряке так жарко, что на мясо аппетита нет. Но сегодня, выспавшись как следует, иностранка достала из морозилки куриное крыло, разморозила его в микроволновке и приготовила себе роскошный обед.

Как же это было вкусно! Бабаяга ела и пыталась представить себе лицо другой курицы – той, которую она вчера водила по улицам на веревочке. И не могла. Курица была где-то далеко.

А потом она вышла гулять. Воздух был такой чистый, а улицы – такие свободные! В аллее Ромашек она сорвала несколько лепестков этих нежных цветов и прижала влажные лепестки к лицу.

Повернув на улицу Хризантем, Бабаяга оказалась возле станции метро. В Мерюкряке метро было уже давно, и Бабаяга к нему привыкла. Сейчас ей никуда не было нужно, но она давно уже не ездила на метро и соскучилась по нему. «Прокачусь», – решила малышка и спустилась по эскалатору на станцию.

Но Барвинка ошибалась, когда говорила, что можно доехать до площади Свободы на метро. Дело в том, что метро в Цветограде состояло пока только из одной станции. Другие пять станций были почти готовы, но их должны были открыть только через неделю. Некоторые читатели, наверное, скажут: «Ха-ха! Что это за метро с одной станцией? Такого в принципе не бывает! Для того, чтобы метро работало, нужно хотя бы две станции. А то куда же поезд будет ехать?»

Но это не совсем так. Поезд со станции, которая, кстати сказать, называлась «Первая цветочная», шел на нее же саму. Он выезжал в тоннель, проходил по нему довольно значительное расстояние, делал круг и оказывался снова на Первой цветочной, только на противоположной платформе. Машинист открывал двери, чтобы одни пассажиры могли выйти, другие – войти. Малышка со скрипучим голосом, сидевшая в кабине вместе с машинистом, объявляла в микрофон: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Первая цветочная». Машинист закрывал двери, и поезд снова трогался. Сделав огромный круг под землей, он опять приезжал на Первую цветочную – на этот раз снова к первой платформе. Потом опять открывал двери, закрывал – и так далее.

«Но тогда какой же смысл в таком поезде, который выезжает со станции и приезжает на нее же саму? – скажете вы. – Никакого смысла нет!»

Лично я тоже так считаю. Смысла нет. Но, несмотря на полное отсутствие смысла, Первая цветочная станция пользовалась среди цветоградцев огромной популярностью! Ее открыли только позавчера, а четыре тысячи коротышек уже успели прокатиться. С раннего утра до позднего вечера поезда ходили набитые битком, и только из-за сегодняшнего митинга станция пустовала.

– Вот так и вся наша жизнь, – сказала философ Герадокл, который тоже прокатился на этом поезде. – Течет по кругу, как и это метро, безо всякого смысла. Тебе кажется, что ты куда-то идешь, а на самом деле ты возвращаешься в ту же точку, из которой вышел. И он раздал своим друзьям бумажки с загадочной надписью:

...

Только никто их читать не стал.

– Не до философствований теперь, – говорили ему, имея в виду вегетарианские дела. – Видишь, что делается?

– Потому оно и делается, что живете, не задумываясь над жизнью своей, – отвечал им Герадокл, но они лишь отмахивались.

Философ не расстраивался. Он сделал несколько сотен кругов на этом поезде и всё размышлял и размышлял.

– Это ничего, – говорил он попутчикам в вагоне. – Вы просто не видите, что движетесь по кругу, потому что он слишком большой для того, чтобы вы его увидели. И скоро вы придете в ту же точку, из которой вышли. Но тогда вы уже забудете то, откуда вышли, и не поймете, что пришли в то же самое место. И всё начнется с самого начала.

– Надо же, как здесь красиво! – поразилась иностранка, спустившись по эскалатору на станцию. В Мерюкряке станции самые обычные – без колонн, без украшений, безо всяких экранов. Реклама просто наклеена на стены, покрытые к тому же разными рисунками да каракулями, которые малюет всякий кому не лень.Пока Бабаяга оглядывалась по сторонам, двери поезда закрылись.– Подумаешь, другой придет, – сказала она себе. – Я же никуда не спешу.И тут, за стеклянной дверью с надписью «ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ПРИСЛОНЯЙТЕСЬ», увидела знакомое лицо. Она сейчас же узнала малыша в синем шарфике и живо всё вспомнила. Ведь этим летом она пошла купаться на речку, сорвалась с тарзанки, и ее засосало в болото. Она потеряла сознание, а очнувшись, поняла, что висит вниз головой на дереве. Но не все ли равно, вниз или вверх головой она висела – главное, что этот малыш в синем шарфике спас ее от верной смерти! У него был такой умный взгляд, а с шарфика текла вода. Он спас ее из болота…– Эй! – закричала Бабаяга, подбегая к поезду. – Эй!Но поезд уже тронулся, а малыш не видел нее. Это был, конечно же, Никтошка. Он как раз в это время читал надпись «ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ПРИСЛОНЯЙТЕСЬ» и не заметил, что за стеклом кто-то размахивает руками.

...

– Почему? – спросил Никтошка. – А что будет, если я прислонюсь?

И тут он увидел, что за стеклом как будто что-то промелькнуло. Он поднял глаза, когда поезд уже ехал, и ему показалось, что на станции ему кто-то машет. Но поезд нырнул в туннель, и Никтошка забыл про это. Он смотрел на тянущиеся вдоль черной стены тоннеля провода, как они то сползают вниз, то взбираются высоко, а потом оттуда снова прыгают вниз.

Бабаяга пробежала за поездом несколько шагов и остановилась. Она не могла дождаться, когда придет следующий, и нетерпеливо поглядывала в черный туннель.

– Ну где же он?! – кусала губы иностранка. – Скорее!

Она топнула ногой. Свет на станции менялся каждую минуту. Недавно она была голубая, потом стала зеленая, а теперь стены и пол залило желтой краской. Эта смена цвета достигалась специальными движущимися прожекторами со светофильтрами.

Бабаяга глубоко вдохнула воздух, наполненный электрическими запахами проводов и моторов. Она обязательно должна встретиться с этим малышом! Ведь, кроме него, у нее в этом городе теперь никого нет. Обеих подруг она потеряла сегодня утром, а больше никого, больше никого…

Она слышала – пришел поезд на противоположной платформе, а ее все никак не подходил. Наконец он подошел, и Бабаяга впрыгнула в вагон. Зашло еще несколько коротышек.

– Осторожно, двери закрываются, – проскрипело из динамиков. – Следующая станция Первая цветочная.

«Что за ржавый голос такой? – подумала иностранка. – Они что, не смазывают свой микрофон, что ли?»

На следующей станции она высунулась из вагона и оглядела платформу. Малыша с шарфиком нигде не было видно.

Нет более бессмысленного занятия, чем пытаться поймать кого-то, за кем уже захлопнулись двери метро. Едва дождавшись следующего поезда, вы вбегаете в вагон с надеждой догнать вашего приятеля. Вы, конечно же, надеетесь, что он будет вас ждать на следующей станции, и выскакиваете на ней. Пока вы заглядывали за каждую колонну, ушел еще один поезд, и вы теперь еще дальше от своего друга. Оббегав станцию, вы наконец влетаете в подошедший поезд и мчитесь дальше. На следующей станции вы снова пытаетесь искать его – но безуспешно. Надо ли говорить, что шансы на успех у вас нулевые?

– Осторожно, двери закрываются, – объявил поезд, и Бабаяга выскочила на платформу.

«Вдруг он вышел здесь?» – подумала она.

Пробежала между колонн, которые были в форме пальм с длинными зелеными листьями и гроздьями оранжевых фиников. По финикам прыгали попугаи и клевали их. Всё это – и пальмы, и попугаи, – было, разумеется, не настоящее, их показывали экраны.

– Где же он, где?! – спрашивала себя иностранка.

К эскалатору, оживленно беседуя, шли двое коротышек: один полноватый, низенький и абсолютно лысый, другой – худой, страшно высокий и волосатый. Волосы доходили волосатому до пояса и, когда он раскачивался при ходьбе, подметали лысину лысого. Бабаяга побежала за ними.

– Хе-хе, уважаемый коллега, – говорил низенький лысый. – Я вот изучаю скелеты разных ископаемых животных. Косточки, черепушечки. И насчет нежвачных парнокопытных могу кое-что сказать…

Он остановился и почесал свою гладкую, как помидор, голову. Это был профессор Черепок – тот самый, который пытался вставить свое слово на митинге, во время речи охотника Патрона. Недовольный, что ему не дали выступить, палеонтолог покинул площадь вместе со своим другом, генетиком Геной. «И зачем мы туда вообще пошли? – сердился профессор. – Только время потеряли».

Вчера за городом был найден череп ископаемого пингвина. Черепок с самого утра собирался заняться этим черепом, но Гена уговорил его пойти на митинг. Профессор-палеонтолог оказался противником вегетарианства.

– Кто-нибудь, уважаемый коллега, задавался вопросом: а может ли свинья вообще жить иначе? – слышался голос профессора, еще более скрипучий, чем тот, что объявлял станции. – А вдруг, если ее вовремя не съест волк или человек, она одряхлеет? Приобретет множество мучительных болезней? И будет тяжело страдать?

Подойдя к эскалатору, Черепок в нерешительности остановился, но огромный генетик поднял его под мышки и поставил на движущуюся лестницу. Профессор поехал и продолжал:

– С печальных хрюканьем станет она обращаться к коротышкам, чтобы они ее съели, но те не поймут ее. Ведь все они будут вегетарианцами! А может, для свиньи умереть вовремя и есть настоящее счастье? Как, например, для древних воинов было счастьем пасть смертью храбрых в бою. Я, уважаемый коллега, заявляю вам как специалист: девяносто девять процентов ископаемых свиных костей принадлежат свиньям съеденным, а не умершим естественной смертью! О чем, уважаемый коллега, это говорит? Это говорит о том, что свиньи предпочитают насильственную смерть смерти естественной. Да-с, к этому они пришли в результате долгой, хм… мучительной эволюции.

«Везде одно и то же!» – с досадой подумала Бабаяга, услышав, о чем говорят эти двое.

Пробежав мимо них, она сделала несколько шагов по эскалатору и заглянула вверх, но больше никого на эскалаторе не было.

«Наверно, он не выходил на этой станции», – решила Бабаяга и проворно сбежала вниз, против хода.

Тут как раз снова подошел поезд, и она успела вскочить в него. «Поедем дальше, – подумала иностранка. – Может, на следующей станции больше повезет». Ей ужасно хотелось встретиться со своим спасителем. Почему – она и сама не знала. Она ведь была с ним совершенно не знакома, не знала даже его имени, но ей почему-то представлялось, что это ее самый близкий друг.

Бабаяга была так возбуждена, что не заметила, как скрипучий голос опять объявил ту же самую станцию: Первую цветочную. Снова выбежала она на платформу, снова поспешила к эскалатору – на этот раз он был не слева, как на прошлой станции, а справа. Станция-то было та же, но Бабаяга ведь приехала на противоположную платформу и с другой стороны! А вместо пальм с попугаями громоздились к самому потолку ледяные горы Антарктиды. На эти горы карабкались моржи с огромными черными клыками, а навстречу им, сверху вниз катились по склонам пингвины. Вот до какой путаницы могут довести дизайнеры и архитекторы, если они думают только о том, как произвести впечатление! Ведь, прежде всего, нужно, чтобы всё было понятно. Но метро в Цветограде было делом новым, и дизайнерам очень хотелось всех удивить. Ну, это-то им вполне удалось.

Бабаяга так ничего и не поняла кроме того, что она своего спасителя упустила. Он мог выйти на этой станции, на следующей, а мог и на третьей или на четвертой, да еще и перейти на другую линию и поехать по ней невесть куда. Она ведь не знала, сколько станций в цветоградском метрополитене, а посмотреть схему метро ей почему-то не пришло в голову. Да она была так расстроенна, что даже не стала эту схему искать, хотя такие схемы висят обычно в метрополитене повсюду. Но она вспомнила об этом только на следующий день.

А Никтошка, проехав всего одну станцию и оказавшись на той же самой Первой цветочной, выпрыгнул из вагона и побежал по эскалатору наверх.

Когда он вышел из поезда, вокруг оказалось открытое космическое пространство с миллионами звезд и межгалактическими кораблями, проплывавшими над Никтошкиной головой.

– Какая красота! – восхитился Никтошка.

Ну разве кто-нибудь понял бы, что это то же самое место? Да и вообще, читатель, сами подумайте – когда вы садитесь в поезд, можете ли вы предположить, что приедете на ту же самую станцию, откуда уехали?

Никтошка как раз вышел из вагона, когда Бабаяга села во встречный поезд, который уже набрал скорость. Черный тоннель словно гигантскую макаронину с грохотом всосал в себя поезд с Бабаягой.

– Где это мы с тобой, а Вилка? – спросил Никтошка, очутившись на улице.

– Вроде, улица Хризантем, – сказал Вилка, увидев табличку на доме.

А они с Никтошкой уже и забыли, с какой улицы в метро спустились. Таким уж Никтошка был рассеянным коротышкой. Да и Вилка тоже. Набегавшись по станции и наездившись в поезде, Бабаяга тоже вышла, наконец, из метро. Это было через десять минут после того, как Никтошка, болтая с Вилкой, повернул на бульвар Кактусов, а оттуда – на улицу Росянок. Иностранка грустно поплелась в сторону парка Кувшинок.

Пока коротышки выкрикивали похвалы в его адрес, Знайка стоял, скромно потупившись, сбоку от биологической машины. Когда крики наконец стихли, ученый вышел вперед и стал объяснять ее устройство.

– Эта машина называется Гуманомяс, – сказал ученый, – потому что она производит гуманное мясо. Вот тут дверца, через которую мы закладываем обыкновенную траву.

Специальными щипцами Знайка взял из принесенной Напильником и Молотком бадьи пучок травы, открыл круглую дверцу и положил траву внутрь. Зрители глядели во все глаза, и те, кому было плохо видно, поднялись на цыпочки. А малышка Комета, сидевшая на шее у астронома Звёздина, стукнула его по темени, чтобы стоял ровно и не шатался.

– Тут находится миксер, – объяснял ученый. – В нем трава перемалывается и перетирается на мелкие кусочки и затем вот по этой трубке поступает в рабочую камеру.

Знайка показал на главный стеклянный шар.

– Мы специально сделали большинство частей Гуманомяса прозрачными. Так нашим инженерам удобно наблюдать за тем, что происходит внутри. Любая неполадка сразу же видна глазу.

Знайка посветил лазерной указкой в сложное нутро машины.

– Вот отсюда подаются бактерии, – показал он. – Как известно, в желудке коровы живет пятнадцать килограммов бактерий. Их задача – разрушить клетки, из которых сделана трава, и освободить питательные вещества. Нам хватает всего одного килограмма бактерий.

Зажав указку под мышкой, Знайка поправил волосы и надел очки поглубже на нос.

– Во всех этих трубах, и правда, установлено множество фотоэлементов, – сказал он, – а также миниатюрных видеокамер. Фотоэлементы помогают компьютеру контролировать скорость и густоту потока в каждой трубе. А видеокамеры передают цвет жидкостей до мельчайших оттенков. Если цвет изменится и станет не таким, как нужно, компьютер сейчас же примет это к сведению и увеличит или уменьшит скорость подачи нужного ингредиента.

– Понял? Индергаента, – хлопнул Растеряку по спине Авоськин.

– Например, если жидкость в этих трубках, – продолжал ученый, – станет менее ярко-красная или, точнее, более темно-красная, это значит, уменьшилось содержание кислорода. Без кислорода мясные клетки могут задохнуться и погибнуть. Компьютер немедленно отреагирует и увеличит подаваемую на насос мощность. Насос станет быстрее качать, и кислород восстановится.

Знайка сделал паузу.

– Это понятно? – спросил он. Коротышки смотрели, как завороженные.

– А откуда этот кислород берется? – с умным видом спросил стоявший возле сцены Вилик.

– Кислород берется оттуда, откуда и мы с вами его берем, – пояснил ученый. – Из воздуха. Для этого-то нам и нужен насос – чтобы закачивать воздух внутрь Гуманомяса. А доставляют кислород в каждую мясную клетку особые молекулы – гемоглобины, разносимые по смеси трёхстами тысячами тончайших капиллярных трубочек.

– Неужели триста тысяч? – спросил кто-то.

– А вы как думали? – сказал Знайка. – Кислород каждой клетке нужен, а в молекуле гемоглобина есть свободное железо. Его атом присоединяет кислород…

– А… – протянул Вилик. – Понятно! – Хотя он ровным счетом ничего не понял.

– Ну вот, – продолжал Знайка. – А вот в этом желтом змеевике происходит отделение рабочего субстрата от фильтрата, в результате чего очищенный экстракт снова попадает в рабочую камеру. Это, надеюсь, понятно? А змеевик нужен, чтобы обеспечивать необходимую теплоотдачу во время химической реакции, чтобы третичная структура белка не теряла вращательную энергию…

В это время у Таблеткина, стоявшего близко к микрофону, заурчало в животе, и этот звук, усиленный мощными динамиками, пронесся над площадью. Голодные вегетарианцы вздохнули. Их, конечно же, поразило совершенство Знайкиной машины. «Но такое количество умных слов на пустой желудок, – думала про себя Кнопочка, – это уж слишком. Кажется, мои мясные клетки сейчас упадут в голодный обморок».

– Переваренные бактериями питательные вещества, – слышалось из динамиков, – поступают в рабочий объем главного шара, в котором размножаются мясные клетки. Клетки поглощают витамины. От этого они размножаются, и мяса становится всё больше. Но, на самом деле это пока еще не мясо, а, так сказать, обогащенная субстанция. Обогатившись как следует в основной камере, она продвигается в толстый змеевик. Вот он. Видно? Оператор, дайте зум.

Я забыл сказать, что сидевший на крыше дома телевизионный оператор снимал на громадную видеокамеру всё, что происходило на площади. Телепередача шла в прямой эфир, и ее показывали не только в Цветограде, но и в Солнцеграде, и в Зелёнгороде. Изображение также проецировалось на два больших экрана, находящихся по бокам сцены, так что даже тем, кто стоял очень далеко, всё было видно крупным планом.

– Ну вот, – продолжал Знайка. – Толстый змеевик плавно переходит в тонкий. Тут происходит уже настоящее формирование мяса. Я бы даже сказал – волшебное превращение. Потому что до сих пор это было еще совсем не мясо, а на выходе оно станет практически совершенно мясом. Таким, что не отличишь от коровьего или свиного. Я потом расскажу, как мы задаем компьютеру, мясо какого животного производить. Кабана или цыпленка. Это всё определяется молекулой ДНК.

Ученый на минуту оторвал взгляд от Гуманомяса, переводя дух, и обернулся к слушателям. Все они страшно устали. Многие втихаря покинули площадь и, радостные, убегали по переулкам. Другие спали, прислонившись друг к другу или к тому, кто не спал. Третьи, чтобы не заснуть, освежались ледяной кока-колой, разносимой между рядами неутомимым Сиропычем – барменом ресторана «Патиссон». Но были и такие, кто, тараща глаза, жадно ловил каждое слово ученого, старался во всем разобраться и понять, как действует это поразительное чудо техники. Коровы, кстати, тоже уснули. Но Знайка никого из стоящих перед ним все равно не видел, потому что, во-первых, прожектора, освещавшие сцену, светили ему прямо в лицо. А во-вторых, стекла его очков – то ли из-за того, что он перед выступлением нечаянно взял их пальцами, то ли из-за того, что слишком сильно вспотел – были покрыты плотными жирными пятнами, и поэтому ученый видел перед собой только огромные радужные круги.– И наконец последний этап, – гремел из динамиков его голос. – Субстанция, которая уже имеет практически полное право называться мясом, попадает вот в эту прямую трубу внизу. Ее стенки сделаны из специального пористого вещества – промакнина. Это вещество освобождает чрезмерно жидкое мясо от излишней жидкости. И вот, уважаемые коллеги, наше мясо уже совершенно готово к выходу. Еще какая-нибудь пара минут – и мы его увидим! – торжественно возвестил ученый.– Поскорей бы, – вздохнул кто-то.– Я лично уже вообще не понимаю, что тут происходит, – прогудела Бигудинка, сложив рупором руки.– Сейчас поймете, – радостно отозвался ученый, услышав ее слова. – Осталось совсем чуть-чуть, и вы увидите… Ведь избыточное мясо отходит через нижний рукав, накапливаясь в отстойном отсеке. Там же с помощью специальных механизмов готовому продукту придается необходимая форма. Вы сами можете задать компьютеру, в каком виде хотите получить мясо на выходе – отбивная, котлета, шашлык, ростбиф, стейк, сарделька, сосиска и так далее. Компьютер подключен к Интернету, и вы можете скачать оттуда название любого мясного продукта, какого только пожелаете. Дополнительные ингредиенты и добавки загружаются вот через это отверстие.Знайка зашел с левого бока машины, чтобы показать нужное отверстие, но никак не мог его найти.– Где ж это оно? Напильник, куда оно делось?Всходила луна. Она выглянула между башенок двух старинных домов. Глядя на луну, те, кто еще не спал, зевали. Ученый нагнулся и пролез под шлангом Гуманомяса – упругим и длинным, словно хобот слона.– Черт, кажется, забыли проделать дырку там, откуда засыпаются специи, – сказал наконец Знайка. – Но это ничего. Считайте, что она уже есть. Да. Специи, такие, как соль, перец или, там, тмин… можно засыпать в эту несуществующую дырку.Знайка снял запотевшие очки, вытащил из кармана тряпочку и стал протирать стекла. Но сколько он их ни тер – пятна не проходили, а мелкие капельки воды из-за слоя жира сбивались в кучки и не хотели впитываться в ткань. «Сюда бы горячую воду и мыло, – подумал ученый. – А всухую тереть жир совершенно бесполезно». Он вздохнул, потом убрал тряпочку в карман пиджака и, надев очки, сказал:– Так вот. Когда объем выработанного мяса достигает заданной нормы, компьютер включает звуковой сигнал и вот здесь начинает действовать мигалка.В этот момент мигалка как раз замигала и сработал звуковой сигнал, оказавшийся приятным мелодичным звуком.– Как вы видите, сейчас она мигает, а звуковой сигнал пищит – значит, мясо готово к выходу. Сейчас мы откроем выходную дверцу, и оно полезет. Молоток, подай, пожалуйста, приемный таз.– Неужели оттуда может выйти настоящее мясо? – пискнула Галочка.Сонные коротышки встрепенулись и вытянули шеи, чтобы получше разглядеть машинное мясо. У вегетарианцев, не бравших в рот мяса уже целых две недели, потекли слюнки. В толпе послышался шелест.– Вот оно! – раздалось возле сцены.– На подходе! – радостно крикнул Пустомеля.– Не видно! – кричали сзади.– Оператор, зум! – командовал Знайка.На телевизионном экране появилось огромное отверстие трубы. Рядом плясал в руках Молотка приемный таз – монтёра сильно толкали напиравшие коротышки. Площадь проснулась и загудела. Вначале низенькие старинные дома, а за ними высокие современные здания отразили прокатившееся над толпами «ура». На дно таза шлепнулась первая готовая котлета. За ней из отверстия трубы выскочило несколько фрикаделек, потом отбивная. Следом посыпались сардельки. Гуманомяс раскочегарился. Он питался электричеством от той же сети, с помощью которой освещали площадь, и свет прожекторов немного померк, а некоторые из них замигали – электропитания было явно недостаточно. Внутри рабочего шара вовсю бурлила и пульсировала ярко-красная жидкость. Превращаясь в бордовую, она затягивалась в насос, а оттуда – в змеевик. К небу поднимались густые клубы пара. Это была смесь углекислого газа, аммиака, сероводорода и других газов – продуктов жизнедеятельности бактерий. На компьютерных экранах сменялись названия готовых к выходу продуктов: БИФШТЕКС, ШАШЛЫК, ЭСКАЛОП. Молоток едва успевал менять приемные тазы. Труба хлестала водопадом сосисек.Усталость как рукой сняло! И вегетарианцы, и мясоеды дружно ревели «ура». Они словно соревновались, кто громче, перекрывая своим криком слова Знайки.– Я заранее угадал, какой вопрос вы сейчас зададите! – весело говорил ученый, которого уже никто не слушал. – Поэтому сразу же на него и отвечу. Нет, мы не производим ни вареный гуляш, ни жареный бифштекс, хотя могли бы. Наша цель – мясо сырое и только сырое. А варить, жарить, печь его, мариновать, накалывать на шомпурчик, разводить мангальчик, раздувать уголёчек – этого удовольствия мы ни у кого забирать не будем!Наконец слесарь Напильник, опасаясь, как бы машина не перетрудилась, направил на нее пульт дистанционного управления и перевел агрегат в спящий режим. Последняя палка ливерной колбасы вылетела из выходной трубы, и на всех компьютерных экранах машины загорелась надпись: ОТБОЙ, а под ней – компьютерная улыбка. Неожиданно из динамика, находящегося в верхней части машины, послышался добродушный бас:– Приятного аппетита!Участники митинга вздрогнули от неожиданности и ненадолго замолчали.

Знайка отошел, чтобы выпить стакан воды и в приспособленной за сценой раковине промыть, наконец, с мылом стекла своих очков. Таблеткин взял микрофон.

– Уважаемые малыши и малышки! – сказал он. – Как мне тут только что сообщили, производство ста пятидесяти килограммов мяса в Гуманомясе занимает всего двое суток. Сто пятьдесят килограммов соответствует одной корове, и один коротышка может питаться этим количеством мяса целый год. Сделав десяток таких машин, мы обеспечим мясом весь Цветоград. Отпадет надобность убивать коров, свиней, кур, гусей и прочую живность. Мы перестанем быть варварами и убийцами, а станем цивилизованными коротышками, которые уважают права всех демократических жителей нашей планеты. Кажется, цель сегодняшней встречи достигнута. Мы пришли к полному компромиссу. Демократический путь победил!

Коротышки кричали «ура» и, выражая свою радость, бросали в воздух – кто шапки, кто куртки, а кто остатки плакатов, которые и вегетарианцы, и мясоеды только что дружно разорвали на мелкие кусочки. Многие от восторга прыгали на месте, малышки целовали малышей, все обнимали друг друга. Плювакин от счастья бросился в фонтан и плавал там, разгребая воду и отплевываясь, словно кит.

– Какой же он добрый! – кричала малышка Галочка. – Он никого не убивает да еще и всех мясом бесплатно кормит. Он дает доброе мясо!

Ниточка, за которую она держала воздушный шарик с фотографией поросенка, выскользнула у нее из пальцев, и поросенок понесся в ночную высь…

– Давайте будем его звать Добромяс! – предложил кто-то.

– Точно, Добромяс, Добромяс! – закричали отовсюду.

– Да здравствует Добромяс!

– Ура Добромясу!

Какой-то начинающий поэт (не Пёрышкин, а другой, никому не известный) уже сочинил стихи, и их тут же подхватили остальные коротышки:

Добромяс скромно улыбался своим компьютерными экранами.

– Уважаемые коротышки! – пытался перекричать толпу схвативший микрофон Кастрюля. – Оказывается, замечательный Добромяс, кроме вот этого вот нового мяса, еще вчера напроизвёл целую кучу разнообразного мяса! Оно лежало в хладохранилище на Колокольчиковой улице и вот теперь доставлено на двух грузовиках сюда. Я и сам не знал – они всё это держали в секрете и рассказали только сейчас! А я на этой самой сцене буду сейчас для вас жарить машинное мясо! И все желающие смогут его попробовать! Убедитесь, что оно не только не хуже, но и лучше мяса живых… то есть убитых коров и свиней. Потому что у нашего мяса нет никаких костей! Оно содержит разные вкусовые добавки и дополнительные витамины! На сцену внесли девять огромных мангалов. Авоськин и Небоськин быстро разожгли угли, и повар Кастрюля стал накладывать на решетки первые порции неубитого мяса.А фермеры Вруша и Правдюша уже начали тем временем уводить с площади коров. Этим процессом руководил инженер Штангель Циркуль. При этом он громко кричал на животных, но невозмутимые Мышуня и Ласточка не обращали на него никакого внимания.– Интересно, – в задумчивости произнес Гнобик, провожая взглядом Мышуню. – А может Добромяс, наоборот – из мяса производить траву?

Барвинка потихоньку покинула площадь Свободы. Она всё оглядывалась на Кнопочку, но та – то ли притворялась, что не замечает подругу, то ли в самом деле игнорировала ее. Секретарь ЗВЕРЖа радостно размахивала руками и смеялась, слушая поэта.

Барвинка ушла через узкий переулочек, так что ее никто не заметил. Председатель ЗВЕРЖа чувствовала себя словно выжатый лимон. Она ничего не ела с утра, и у нее безумно болела голова. Господи, как же она устала! Всё это было не для чего, ни к чему. Весь город из-за нее передрался, а что из того? Хорошо, что Знайка такой умный и ему удалось изобрести это машину всего за две недели. Хоть для коротышек две недели – как для людей полгода, но все-таки…

А ведь она хотела как лучше, как лучше! Ведь честно старалась добиться справедливости, защитить несчастных животных, старалась изо всех сил! Барвинка всхлипнула.

– Ну что мне с собой делать, что? – спрашивала она себя в пустом проходе между домами, и темные стены гулко отражали ее голос, как бы говоря: «Ничего не слышим! Ничего не хотим слушать!»

Сюда не выходило ни одного окна. Барвинка едва удерживалась от слез. Казалось, этот мрачный переулок вот-вот наполнится плачем бедной вегетарианки.

– Я ничего не знаю, книг прочла мало, – жаловалась она в темноту. – Как же все-таки… тяжело их читать. Она с трудом сдерживала рыдания.

– А у меня огромное желание делать что-нибудь полезное для всех… Но оказывается… оказывается… чтобы что-то такое делать, нужно быть образованным… Как Знайка. Обо всем знать.

С этими полчищами слез – так и ползущих, так и лезущих из каждой щели между ресницами – было просто невозможно бороться. Их становилось все больше и больше, и сколько она ни крепилась, сколько ни шмыгала носом и ни трясла головой – ничего не помогало. И Барвинка наконец заплакала.

Она села на корточки, прислонившись к холодной стене. Сидела и плакала, и плакала… И пока она плакала, настроение у нее менялось.

– Кто ты такая, и кому ты нужна? – неожиданно спросила саму себя председатель ЗВЕРЖа. – Ты дура, ясно, ты кто? Просто дура, самая обыкновенная, которая ни черта не знает, а только дурачит других!

Как же она вдруг разозлилась! На саму себя… Вскочила и стукнула себя кулаком по лбу – со всей силы. А потом еще – со всего размаха – по затылку. До сих пор голова у нее просто болела, а теперь заболела так, что, казалось, вот-вот расколется.

– Вот и хорошо, – сказала Барвинка, пошатываясь. – И пусть расколется. А теперь еще по уху.

И она размахнулась и треснула саму себя по левому уху. В ухе что-то стрельнуло, и неожиданно голова перестала болеть.

– Х-ха! – рассмеялась Барвинка. – Видишь, какая она у тебя пустая? Долбанул с одного края – откликнулось с другого. Просто чайник!

Ей вдруг стало почему-то весело.

– Ну и что, что дура? Мало ли таких дур? Полный Цветоград! Только притворяются, что они не дуры, а на самом деле одна дурней другой! Только посмотри на них: дура на дуре сидит и дурой погоняет! Дурачьё! Да неужели же эта бабаягушка-смазлюшка умнее меня? В сто раз глупее! Она даже если университет закончит – и тогда будет… может, раз еще в пять меня глупей.

Барвинке стало так радостно, что она засмеялась. Но, посмеявшись немного, успокоилась. «И чего это такую сырость развела?» – подумала она.

Слёз было столько, что она набрала их полные пригоршни и умыла лицо. Даже на уши и шею хватило.

– Буду учиться! – решила Барвинка. Вытерла футболкой слезы и подняла голову.

– Да! Пусть на учебу уйдет время. Быть может, недели! Или даже месяцы… Но зато, выучившись, я буду всё знать и смогу сделать многое. Она сжала кулаки. Я добьюсь… добьюсь, – шептала Барвинка, ударяя кулаком в замшелую стену дома. Наконец она совсем успокоилась и пошла дальше.

Пройдя темный переулок, Барвинка вышла на широкую улицу Тюльпанов. Тут было полно народу. Коротышки шли с площади, обнимаясь, целуясь и весело беседуя между собой. Только Барвинку никто не целовал. А ей на это было совершенно наплевать. Она шла, ничего не замечая, и думала только о том, как завтра же начнет учиться. Пойдет в библиотеку, наберет там целую кучу книг и станет читать. А потом сдаст экзамены и поступит в университет.

Вдруг ее окликнули. Она подняла голову и увидела Пустомелю. Пустомеля сидел за одним из вынесенных на улицу столов ресторана «Лёляки баб». Левой рукой бывший звержевец обнимал своего друга – ярого мясоеда Шмуньку, с которым они только что помирились. В правой – держал вилку, на которую была наколота большущая котлета.

– Эй, Барвинка, иди к нам! – позвал Пустомеля, помахивая котлетой. Барвинка встрепенулась.

– Как ты можешь! – с отвращением плюнула она. – Ведь ты только что был вегетарианцем.

– Я и сейчас вегетарианец. В том смысле, что я против убийства животных.

– Но ведь ты сейчас сам ешь мясо убитого животного! – закричала Барвинка.

В ее черных глазах горел гнев. Ей очень хотелось дать Пустомеле пощечину, и она едва сдерживалась, глядя на его жирные губы. Пустомеля почувствовал себя неловко. Он вытер губы салфеткой.

– Или эта котлета из Знайкиной машины? – спросила Барвинка.

– Нет… – замялся Пустомеля. – До этого ресторана гуманное мясо пока не дошло, конечно. Но теперь ведь никто больше коров убивать не будет…

– Ну а ты что делаешь?

– Я? Доедаю то, что уже убито.

В Барвинке боролись два чувства. С одной стороны, ей очень хотелось стукнуть Пустомелю. С другой – всё это вегетарианство ей вдруг так опротивело, что не хотелось слышать про всяких там убитых зверей. Ей вдруг стало даже приятно, что Пустомеля ест мясо зарезанной коровы или свиньи. «Пусть хоть целую тысячу убьют», – злорадно подумала Барвинка.

– Да брось ты, Барвинка, дуться, – сказал Пустомеля. – Знайка еще не придумал машину, чтоб из мяса обратно живую корову делать. Поэтому то мясо, что уже есть, надо доесть. Ну, сама подумай, что же эта корова умерла зря?

«И правда, чего я так упираюсь?» – подумала Барвинка.

Ноги едва держали ее, и она уселась на краешек стула, который уступил ей Шмунька. Главной вегетарианке немедленно подали тарелку с тремя котлетами, картофельным пюре и квашеной капустой. Барвинка наколола на вилку маленький кусочек котлеты, положила в рот. Вот уже две недели она не ела мяса. А ведь для коротышек, у которых время течет в десять раз медленнее, чем у людей, две недели – это все равно что для нас четыре с половиной месяца!

Барвинка почувствовала, что ее зубы погружаются во что-то прекрасное, божественное. Совершенный, удивительный вкус… Зубы сами собой вцепились в сочный бок котлеты, не желая его выпускать. Пересилив себя, она разжала челюсти – в ноздри ударил кружащий голову жареный запах. Барвинка снова закрыла рот, вонзая зубы в нежную мясную мякоть. Сок тек у нее по подбородку, под ножкой стула, на котором сидела вегетарианка, не хватало в полу плитки, и он шатался и норовил упасть, растрепавшиеся волосы лезли в глаза – но ей было уже всё равно. Множество мыслей переполняло Барвинкину голову, пока она с остервенением кусала мягкое котлетное мясо. «Все-таки очень неприлично так есть, – думала она. – Ведь можно же резать ножом и есть по кусочку…» И тут же сама себе отвечала: «А плевать!» – и кусала дальше.

«Многие ходят на выставки, рассматривают картины и скульптуры, – думалось Барвинке. – Ходят на концерты, слушают музыку… Господи, вот лучшая музыка, вот лучшая скульптура!» – косилась она глазами на котлету и понимала, что думает несусветную чушь. Подняв глаза к небу, она увидела висящий над городом полный круг луны. «Чем коротышка отличается от зверя? – подумала бывшая вегетарианка. – Кажется, если б я еще дня два не поела мяса – встала бы на четвереньки и на эту луну завыла». И еще она подумала: «Все-таки Знайка – гений. И не надо никого убивать».

Словно откликнувшись на ее мысли, перед председателем ЗВЕРЖа возник знаменитый ученый.

– Здравствуйте, дорогая Барвинка! – услышала она его приятный голос.

– Можно к вам присоединиться?

И, не дожидаясь ответа, подсел за столик. Барвинка почувствовала, что, если она не перестанет так энергично жевать, у нее случится судорога челюстной мышцы. Проглотив остатки котлеты, малышка отдышалась и посмотрела на Знайку.

– У вас грустный взгляд, – сказал ученый, всматриваясь в ее влажные черные глаза.

– Не нужно было всё это вегетарианство, – сказала она. – Всё из-за меня.

– Что из-за вас? – спросил ученый, протягивая ей салфетку. Барвинка вытерла измазанное котлетным соком лицо.

– Весь город из-за меня передрался. Слава богу, что вы такой ученый и нашли решение проблемы. Вот, что надо было делать, а не бунтовать.

– Каждый делает то, что умеет, – ответил Знайка.

Народ валил с площади. Несмотря на то, что простояли целый день на ногах, все смеялись и кричали. Играла гармошка. Послышался гром, и в просвете между домами расцвела вспышка салюта.

– Я ненужный… вредный член общества, – сказала Барвинка.

– Что вы! Совсем наоборот! – ученый снова взглянул в ее огромные глаза. – Вы очень даже… нужная. Если бы не вы, мне бы и в голову не пришло изобретать Гуманомяс.

Но Барвинка не поверила Знайке. Проглотив остатки котлеты, она встала и угрюмо побрела по улице Тюльпанов. Скоро ее невзрачная футболка затерялась в толпе. Знайка полистал меню и заказал печеночный паштет.

В городе после долгих дней борьбы снова воцарились спокойствие и демократия. Цветоградцы радовались, что им удалось договориться и что борьба за права животных не привела к насилию над коротышками. Ну, разве что кроме отдельных драк в некоторых микрорайонах, но это, можно сказать, не в счет – синяки быстро зажили. Коротышки вообще очень мирные существа, они не умеют воевать. Ни в Малянии, ни в Мерюкряндии ни разу не было ни одной войны, и коротышки даже не знают, что это такое.

Все ходили по городу, восторгаясь Знайкиной гениальностью.

– Нет, ну надо же! – говорили одни. – Как ему только в голову пришло начать изобретать машину, когда все остальные только спорили: есть это самое мясо или не есть. Убивать или не убивать. А он один не спорил, а действовал!

– Мы должны нашего Знайку чем-нибудь наградить, – говорили другие. – Он и животных спас, и коротышек – от того, что чуть не передрались все.

– Надо ему памятник поставить, – говорили третьи.

На что четвертые им резонно отвечали, что памятник Знайке в Цветограде уже есть.

– Одного мало! – возражали четвертым третьи. – Нужен еще один, чтобы коротышки всегда помнили, что такое компромисс!

В любом случае, для того, чтобы поставить в городе новый памятник, нужно было получить разрешение у мэра, которым был Знайка. Раньше в Цветограде не было мэрии, но не так давно Знайка сказал, что без мэрии жить невозможно – надо же где-то городские вопросы решать. И тогда в Цветограде, по примеру Солнцеграда, построили мэрию. Вначале это было совсем небольшое здание, собранное из конструктора лего. Этот конструктор изобрели в Солнцеграде и недавно завезли в Цветоград. Конечно же, для строительства домов использовался не игрушечный конструктор, а промышленный, блоки которого отливались из теплозащитного железобетона и имели огнеупорное покрытие. Преимущества строительства из лего в том, что можно быстро достраивать новые помещения и разбирать ненужные. Вначале, как я уже говорил, мэрия была крошечным домиком, в котором был только кабинет мэра и зал для заседаний, рассчитанный на трех коротышек – больше не требовалось. Но очень скоро у мэра появилось четыре заместителя и двенадцать помощников, каждому из которых пришлось достроить по кабинету, и зал заседаний, соответственно, увеличили. Ну, и кабинет самого мэра тоже слегка увеличили, так что теперь он стал раза в четыре больше, чем был.

Четверо уважаемых коротышек города – актриса Лилечка, кинорежиссер Фильмик, хирург Скальпель и учительница Парта – отправились к мэру спрашивать разрешения на постройку памятника Знайке.

– У нас уже есть памятник мне, – сказал мэр.

– Но тот памятник Знайке – изобретателю воздушного шара, а мы хотим установить памятник Знайке – изобретателю Добромяса! И кроме того, мы хотим назвать его «памятником Компромисса».

– Или «памятник Компромиссу и Добромясу», – подсказал кинорежиссер.

– Ну, тогда совсем другое дело, – сказал мэр. – Это очень хорошо, что цветоградцы наконец поняли, как важен компромисс. На такое дело я готов дать свое разрешение, как мэр. Только где же этот памятник будет стоять?

– Где же, как не на площади Свободы? – хором отозвались Фильмик, Лилечка, Скальпель и Парта. – Ведь именно на этой площади всё и произошло!

– Что ж, вы правы, – отвечал мэр. – Сейчас там стоит только памятник Свободе, а теперь там будет еще и памятник Компромиссу. А это две самые важные вещи в демократии, к которой мы все должны стремиться. Даю разрешение!

За дело взялась скульптор Зубила, которая раньше уже создала, по замыслу Знайки, памятник Воздушному шару и памятник Свободе. Но тогда Знайка еще не был мэром и у него хватало времени на то, чтобы замышлять памятники, придумывая, как они должны выглядеть. Теперь Зубиле пришлось всё делать самой. Впрочем, она, кажется, неплохо справилась со своей задачей. Не прошло и двух недель, как монумент был готов. Но, когда Знайка увидел, что на его пьедестале большими золотыми буквами написано: «Знайке от благодарных цветоградцев», мэр с негодованием велел убрать надпись. Вот какой он был скромный коротышка! И ее заменили на «Да здравствуют вегетарианство и компромисс!» Цветоградцам памятник очень понравился и Знайке тоже. Иногда, когда никого не было, мэр приходил на площадь и любовался им. Знайка вообще любил рано вставать и нередко по утрам, пока все еще спят, гулял по городу. Ему нравились тишина и свежий незагазованный воздух, который еще не успели загазовать за день автомобили. Прогуливаясь по площади, он нет-нет да и бросит взгляд на памятник. «А все-таки похож, – говорил сам себе мэр. – Честное слово, похож!» И он даже пробовал встать в ту же позу, в которой стоял памятник. Но ему это никак не удавалось. Ведь Знайка не только не умел делать «ласточку», но и вообще в жизни не катался на коньках!Собственно, я должен хотя бы в нескольких словах описать этот монумент, чтобы было понятно, о чем идет речь. На самом деле, главную его часть составляла бронзовая фигура Знайки, которая делала «ласточку». На ногах у бронзового мэра были коньки, и он скользил в них по тонкому «льду», сделанному из крепкого стекла. Зубила на всякий случай использовала пуленепробиваемое стекло, чтобы кто-нибудь его нечаянно не пробил.– Скользкий лед и узкое лезвие конька показывают, насколько тонкая вещь компромисс, – объясняла потом скульптор. – Достаточно фигуристу покачнуться в какую-нибудь сторону, как весь компромисс будет нарушен и, упав на лед, разобьется вдребезги!И, чтобы было понятнее, насколько компромисс сложный и хрупкий, бронзовый мэр держал на ниточке гуманного Добромяса – с прозрачным шаром, компьютерными экранами, кнопками и многочисленными трубками. Машина была сделана целиком из стекла, а трубки – из хрусталя, так что потеряй мэр равновесие – и чудо техники, ударившись об лед, разлетелось бы на тысячу кусков!А в другой руке – тоже на ниточке – мэр держал счастливую, улыбающуюся корову. Она так рада, что избавилась от своей страшной участи: быть съеденной! Корова была вырезана из цельного куска мрамора, а к ее белоснежному боку были приделаны серебряные выпуклые буквы: КОМПРОМИСС. Внизу, доставая Знайке почти до колен, бесновались враждующие толпы с плакатами и перекошенными лицами. Слева – грозили кулаками вегетарианцы, справа – потрясали мангалами мясоеды. А лицо мэра было доброе. Ведь он принес враждующим сторонам дружбу и мир! Вообще весь этот памятник был высотой с пятиэтажный дом, так что его было видно издалека.Знайка остался очень доволен монументом и велел наградить Зубилу медалью «За украшение города». Он и Барвинке собирался выдать орден Борца за справедливость, но бывший председатель ЗВЕРЖа сказала, что пойдет за город и выкинет там этот орден в болото. И Знайка решил не выдавать.

Добромяс работал теперь с утра до вечера на полную мощность, а вскоре к нему присоединились трое его братьев-близнецов, сделанных по образцу первого. Каждая из этих четырех машин была настроена на свой вид мяса: первая – на говядину, вторая – на свинину, третья – на птичье мясо: курятину, утятину и гусятину, четвертая – на всё остальное. Мэр Солнцеграда заинтересовался Знайкиным изобретением, потому что и в Солнцеград проникло вегетарианство, а мэр не хотел у себя в городе проблем. Знайка с удовольствием показал солнцеградским специалистам, как устроена его машина, и помог им сделать такую же.

Но, если кто-то думает, что стоит изобрести Добромяс, как вегетарианский вопрос решится сам собой – он жестоко ошибается. Не так-то просто оказалось расхлебать кашу, которую заварила Барвинка. Кнопочка одна не справлялась, но ей пришла в голову счастливая мысль: попросить Знайку возглавить ЗВЕРЖ.

– Остается немало открытых вопросов, – сказал Знайка Кнопочке и остальным звержевцам на очередном собрании их общества.

Несмотря на то, что он, кроме изобретательской и научной работы, был теперь еще и мэром, Знайка решил временно стать главой вегетарианцев, пока не будут решены все оставшиеся проблемы. Ведь прежний председатель – Барвинка – сложила с себя все полномочия, бросив звержевцев на произвол судьбы. После памятного всем митинга она слышать не хотела ни о каких животных! Сорвала с груди и выкинула в канализационный люк значок с коровой – эмблемой вегетарианцев.

– Ненавижу этих мерзких тварей! – сказала председатель ЗВЕРЖа растерявшемуся секретарю, имея в виду вообще всех животных. Независимо от вида, цвета и пола.

Придя домой, Барвинка вышвырнула на улицу четырех котов, живущих с ней под одной крышей. Вытряхнула из клетки стрекозу и так поддала ее ногой, что бедное насекомое уползло, хромая, в кусты, а оттуда уже улетело на дальние огороды – питаться жухлой свёклой. Стрекозу так и не удалось найти, а коты перешли к Кнопочке. Секретарь ЗВЕРЖа продолжила то, что начала подруга. Стараниями Кнопочки – не только на фермах под Цветоградом, но и на фермах Зелёнгорода и Солнцеграда – ввели закон об обязательной заработной плате для животных. Курицы стали получать по сто грамм зернышек за каждое снесенное яйцо. Коровам платили свежей травой или вкусным сеном. Правда, закон обязал животных отдавать часть заработка фермерам, предоставляющим им жилье и питание – чтобы всё было по-честному.

– Остается еще немало проблем, – сказал Знайка звержевцам на собрании. – Например, что все-таки делать со свиньями?

– А что с ними делать? – отозвался Пустомеля.

Он теперь даже на собрание вегетарианцев являлся с котлетой или сосиской. Зажав ее, наподобие сигары, между указательным и безымянным пальцами, Пустомеля демонстративно откусывал по кусочку, важно приговаривая: «Гуманное мясо!»

– А что со свиньями нужно делать? – сказал Пустомеля. – Пусть теперь свинячат сколько угодно и радуются, что их не едят.

– Пусть, значит, свинячат? – передразнил Знайка. – А вот мне только что доложили, что все фермеры отказываются их кормить, поить, одевать… то есть, тьфу! кормить, поить… и всё остальное, потому что от них теперь нету никакой пользы! Вот коровы, например, кроме мяса, дают еще и молоко, которое можно либо сразу употреблять внутрь, либо делать из него масло, сметану, сыр и так далее. Так что и после изобретения Добромяса у коров полно дел. А для кур тоже работа есть – они несут яйца.

– Да, свиньи не несут яиц и не дают молока, хоть и являются млекопитающими, – подтвердил биолог Амёбин.

– Вот именно! Свиньи только и делают, что едят и бесконтрольно размножаются. Их становится все больше и больше, а делать им абсолютно нечего!

– Но что-то же они все-таки делают? – спросил Пустомеля, обмакивая сосиску в кетчуп. – Не могут же они совсем ничего не делать?

– Кое-что они все-таки делают, – нахмурился Знайка. – Они уже начали безобразничать, и, по сравнению с этими безобразиями, выходки Свинохряка с фермы Вруши и Правдюши показались бы нам детскими шалостями.

Все члены ЗВЕРЖа, кроме Пустомели, глубоко задумались.

– Кормить свиней просто так – ни один фермер не согласится, – сказала наконец Кнопочка.

– Разве что Вруша, который всегда врет, – предположил Пустомелин друг Шмунька.

– Согласится-то он согласится, да ведь всякому понятно, что его согласие – наглое враньё! – сказала Кнопочка.

– Да… свиньи – это серьезная проблема, – подвел итог доктор Таблеткин.

Доктор теперь тоже присутствовал на собраниях ЗВЕРЖа – как он говорил, для «здоровой атмосферы».

– И не в одних свиньях дело, – продолжал Знайка. – Что, скажите на милость, делать с несчастным охотником Патроном? В Цветограде его совсем заклевали, так что он не мог даже выйти из дома со своим любимым ружьем! Пришлось мне временно отправить беднягу в Зелёнгород. Но и там вегетарианское движение набирает силу. Зелёнгородские малышки обвиняют охотника в убийстве животных. Несчастный мне вчера звонил: ему приходится убегать за город, чтобы просто пострелять там по мишеням. Вы ведь знаете, он и дня не может провести без того, чтобы куда-нибудь не выстрелить.

– Вот чокнутый! – воскликнул Пустомеля, откусывая сосиску.

– Пока он был тут, я колол ему успокоин, – сказал доктор. – И с собой я дал ему таблеток, только не уверен, что он их будет принимать.

– Охотиться в окрестностях Зелёнгорода ему, разумеется, не позволят. За Патроном там следят бдительные наблюдательницы, где бы он ни был. Они только разрешают ему палить по консервным банкам, насаженным на ветки кустов.

– Н-да. Охотник Патрон – проблема не меньшая, чем свиньи.

А цветоградцы еще не знали главного. Вчера утром Патрон не вытерпел и подстрелил утку. Боже, что тут началось! Ведь в Зелёнгороде общество Зелёнзверж теперь уже имело такое влияние, что никому и в голову бы не пришло есть негуманное мясо. Всё мясо давали два Добромяса, привезенные из Солнцеграда, где уже наладили массовое производство этих машин. За Патроном гонялись разъяренные толпы малышек. Он убегал изо всех сил, но вегетарианки загнали его. Окружив со всех сторон, они отняли у охотника ружье и разломали его на части, которые потом бросили в болото вместе с патронами. Не пожалели и серебряных инкрустаций, так искусно выполненных когда-то монтёром Молотком. Хоть Патрон и кричал им, чтобы сдали его ружье в музей… А затем отвели плачущего охотника на станцию и вместе с верным бультерьером Булькой посадили в поезд до Цветограда. Но Знайка и другие звержевцы еще ничего об этом не знали – поезд из Зелёнгорода идет сутки.

В ту ночь Знайка долго ворочался и не мог заснуть. Хотя все коротышки в доме давно уже спали, и даже Никтошка, который теперь не мог гулять до поздней ночи по лесу, потому что пошел снег…

«Что же делать, что же делать? – думал ученый, вертясь с боку на бок. —

Целая куча проблем навалилась!»

Кажется, никогда у него не было такого завала. Лежа на левом боку, Знайка думал о том, что неплохо бы изобрести машину для переработки свиных отходов в удобрения. Кем, собственно, раньше была свинья? Машиной по производству мяса из картофельных очисток. А теперь это мясо никому не нужно…

Но тут Знайке надоело лежать на левом боку, и он перевернулся на правый. Еще повар Кастрюля на соседней кровати, как назло, храпел и мешал думать. Слева от ученого спал музыкант Рояль. Он спал тихо, только иногда посвистывал во сне и делал губами, словно играл на флейте. Знайка пошарил под кроватью Рояля и нащупал там флейту. Снова перевернулся на правый бок и ткнул Кастрюлю флейтой в живот. Живот повара загудел, как барабан, и Кастрюля перестал храпеть.

А Знайка снова начал думать. Но, лежа на правом боку, он уже думал не как ученый, а как мэр. «Э-эх, – думал мэр. – Компромисс-то достигнут, а в городе по-прежнему полно коротышек, которые не согласны. Вот например этот, как его… рыболов».

Знайка почесал голову.

Ну что ты будешь делать – забыл фамилию, да и всё! Ах, ну да, Мормышкин, вот. «Что мне, спрашивается, теперь делать, – говорит этот рыболов Мормышкин. – Да ведь мое самое любимое дело в жизни – ловить рыбу! Вы хоть раз, – говорит, – сидели на берегу ранним утром, часов этак в шесть утра, когда едва только выглянувшее из-за леса солнышко уже разбудило птиц и они все щебечут… А что за клёв зимой, когда Напильник с Молотком пробурят своей бурильной установкой огромную толщу льда, и ты закинешь туда свою удочку-мормышку, словно в шахту… а в ней, на страшной глубине, булькают голодные рыбки, которые твоего червячка так и ждут, так и ждут…»

«И он прав, и он прав, – думал Знайка, снова переворачиваясь на левый бок. – Но все-таки свиньи…»

Кастрюля опять захрапел.

– Ах, чтоб тебя! – разозлился Знайка, ударяя повара флейтой по спине. Кастрюля-то замолчал, а Знайка вдруг заметил, что блеснувшая в темноте флейта, кажется, погнулась.

– Надо же, флейта погнулась, – прошептал ученый-мэр. – А, ничего! Напильник починит. Или, там, Молоток… – пробормотал он, зевая. – А все-таки, что же делать с охотником Патроном?… в патронташ его… в патронташ…

Ученый засыпал, и мысли его перемешивались в голове, как овощи у повара Кастрюли в супе. И уже в самое последнее мгновение перед сном ученый придумал. И, перегнувшись, словно креветка, пополам, сел на кровати.

– Зве-ро-люб! – шепотом воскликнул ученый. – Никакой не Патрон, а Зверолюб! Охотник Зве-ро-люб… и не охотник вовсе, а… а… лесник. Лесник Зверолюб!

– А кто тебе сказал, что с новым именем он не останется прежним заядлым охотником и стрелякой? – спросил самого себя ученый.

– А посмотрим! – отвечал ученому мэр.

– Это надо еще проверить, – сомневался ученый.

– А проверим! – отвечал мэр. – Да я же всегда говорил, например, что этого противного Ворчалина надо переименовать… переименовать в… в Смеякина! И будет он смеяться. А Растеряку в Находилку. Тогда от него, по крайней мере, хоть польза какая-то будет. А этих двух балбесов Авоськина и Небоськина – в Убеждёнкина и… и… – а, потом допридумаю! Пусть пока оба будут Убеждёнкины: Убеждёнкин первый и Убеждёнкин второй. А Пустомелю назовем… назовем… Не важно.

Ученый вскочил и забегал между кроватей, на которых спали коротышки. В окно светила полная луна. В комнате было душно. Знайка подбежал к окну и распахнул его. В спальню ворвался свежий воздух.

– Свежая мысль, свежая научная мысль! – бормотал ученый. – Ах, что за воздух! – радовался он и тут же возмущался: – И что это у нас в городе за имена такие вообще! Пустомеля, Шмунтик, Гнобик… Имена должны быть полезные, вот как у меня – коротко и ясно: Знайка. Или, хотя бы, у врача: Таблеткин. Вообще, пора его тоже переименовать из доктора во врача. Что это за доктор такой – так в прошлом веке говолили. То есть, говорили.

Язык его от возбуждения заплетался.

– Врач Таблеткин! – возвестил Знайка. – Красиво и лаконично.

Знайка стал думать, кого еще можно переименовать, и понял, что тут работы непочатый край. Имена коротышек должны быть полезными, тогда каждый носитель имени станет полезным членом общества. А так – половина из них бесполезные, а другая половина – еще и вредные. Этот Гнобик, например, или хулиган Кривляка, или Шмунька – что это еще за Шмунька такая? Вот Кнопочка – совсем другое дело, или там, какая-нибудь Посудомышка.

– Великий Архимед! – радостно шептал ученый. – Да ведь это же настоящий переворот…

Как и всё, что изобретал Знайка, переименование коротышек быстро вошло в действие и оказалось очень полезной штукой. Прежде всего, создали Переименовательский комитет, сокращенно Перком, – чтобы всё было демократично. Каждый цветоградец мог представить в Перком кандидатуру коротышки, которого он предлагал переименовать для блага города или для блага самого же переименуемого. Делали всё по-научному и организованно. Поэт Пёрышкин придумывал каждому переименуемому новое имя. Поэту помогал музыкант Рояль, следивший за тем, чтобы имя хорошо звучало, а также писатель Бумагомаракин, проверявший, чтобы оно красиво выглядело на письме. Потом Перком голосовал, и новое имя принималось.

В первую очередь рассматривали предложения, полезные для самих переименуемых. Это было по-честному: ведь многие коротышки, иногда сами того не понимая, страдали от своего имени. Растеряка, например, всё терял, Ворчалин ворчал, Драчун дрался, Свистун свистел, Плювакин плевал, Сплетница сплетничала, а Бигудинка с утра до вечера накручивала бигуди.

Этих переименовали в первую очередь. Правда, некоторые переименуемые были не согласны и пробовали протестовать, а Пустомеля вообще скрывался, так что его в итоге переименовать не удалось, и он так и остался Пустомелей.

– Как же вы не понимаете, – говорил им Знайка, – что для вас специально поэт с писателем и музыкантом придумывают новое, полезное имя? Взамен вашего бесполезного и вредного имени, которым вас сейчас называют! Ну что это за имя у тебя такое: Ворчалин? – спрашивал он Ворчалина, вызванного в Перком одним из первых, потому что он своим ворчанием уже всех достал.

– Да не надо, товарищи, – пытался улыбнуться Ворчалин. – Я постараюсь, честное слово! С этой самой минуты не буду больше ворчать!

– Ты, помнится, уже один раз обещал, что больше не будешь, а опять ворчишь! Нет, товарищ, обещания делу не помогут. Будешь ты у нас теперь Колокольчиком. Скажи спасибо поэту Пёрышкину, который старался, придумывал тебе новое имя. И звучит красиво – правда, Рояль?

Перком проголосовал единогласно, и Ворчалин стал Колокольчиком. С этого момента он не только перестал ворчать, но сразу же заулыбался. И голос его теперь не скрипел, как несмазанная дверь, а звенел, словно голоса птиц в теплый день.

– Спасибо, товарищи, – звонким голосом поблагодарил бывший Ворчалин, улыбаясь своей новой широкой улыбкой. – Хорошо, что вы меня не послушали и все-таки переименовали, потому что сам бы я ни за что не согласился, а теперь чувствую, что так мне намного лучше.

И он ушел, счастливый, насвистывая какую-то песенку.

Дальше всё пошло как по маслу. Авоськин стал Убеждёнкиным, Сплетница – Правдиной, Плювакин – Помогаем, а Растеряка – Находяем.

– Эй, Помогай, помоги полы вымыть! – кричала Швабринка, и Помогай бежал помогать.

Очень полезное было у него теперь имя. А Находяй – бывший Растеряка – помогал теперь доктору Таблеткину искать лекарства, когда тому нужно было срочно собираться на вызов к больному. Все переименованные были очень довольны своими новыми именами и благодарили членов Перкома, по очереди пожимая каждому руку. Благодарили и того, кто предложил кандидатуру. Плювакина, к примеру, притащили за руки и за ноги Сошка, Швабринка, Вытиринка и Посудомышка – сам бы он ни за что не пришел. Плювакин вырывался и плевался, но соседки были непреклонны.

– Спасибо вам, малышки! – благодарил бывший Плювакин, ставший теперь Помогаем.

– А мне плю-вать, – передразнила Сошка, на что Помогай страшно обиделся и предложил комитету переименовать Сошку.

– Да вы что? – возмутилась малышка, но тут же была переименована в Хозяюшку.

Это музыкант Рояль предложил, вспомнив коммунальное хозяйство жильцов из общей квартиры.

– Правильно! – одобрила Посудомышка. – А то ты, Сошка, вечно меня мокрой тряпкой гоняешь, да на ноги в кухне наступаешь, пока я посуду мою.

– А я уже больше не Сошка! – отозвалась Хозяюшка. – Я теперь так поведу хозяйство нашей квартиры, что все будут довольны – вот увидите.

– Не сомневаюсь, – сказал Знайка. – Научный метод переименований уже доказал себя на практике!

В общем, практически всех, кого надо, переименовали. И, конечно же, тех, чья профессия стала не нужна в связи с наступившим вегетарианством. Охотник Патрон стал лесником Зверолюбом, а мясник Кромсалин – зеленщиком Капустиным. Бывший мясник с радостью перешел работать в овощную лавку. Рыболова Мормышкина тоже переименовали, правда не совсем удачно, потому что в этот день музыкант Рояль был занят и не присутствовал на заседании комитета. Мормышкин, по предложению поэта Пёрышкина, стал Акварюгой – поэту очень понравилось это, только что выдуманное им, слово. Поэт хотел, чтобы новое имя бывшего рыболова было связанно с водой, а вода, как известно, по-иностранному «аква». Акварюга, естественно, бросил рыбную ловлю и открыл магазин аквариумных рыб. Но почему-то всегда так выходило, что проданные рыбы через несколько дней снова оказывались в аквариумах Акварюги. – Куда это твои рыбы вечно деваются? – спрашивали клиенты Акварюгу.– Они у нас из аквариумов пропадают.На что тот им отвечал:– Умирают, бедные. Не шибко они живучи. Я ведь – сами понимаете, товарищи – совсем недавно этим делом занялся, а раньше я рыб только и делал, что убивал. Не привыкли они пока к моему обращению.– Но ведь даже скелетов не остается. Они, что, в воде растворяются, что ли?В общем, таинственное исчезновение аквариумных рыб так и осталось навсегда загадкой. Если бы Знайка обратил внимание на это явление, он бы, наверное, разгадал, в чем тут дело, но ученый-мэр был страшно занят. К тому же, он не любил аквариумных рыб.А у охотника Патрона всё пошло как нельзя лучше. Стоило его переименовать в лесника Зверолюба, как ему сразу же расхотелось стрелять!– Ну вообще, ну знаете, мне совсем не хочется стрелять! – захлебываясь от радости, говорил коротышкам бывший Патрон. – Ну прямо не понимаю: как я мог тратить свою жизнь на это пустое занятие? Ну что я за дурак был? Просто идиот какой-то!– Ну, раньше оно не было таким уж пустым, – возражали коротышки. – Ведь ты кормил нас всех!Новоявленному Зверолюбу построили в лесу сторожку, и он теперь отвечал за все леса под Цветоградом. Лесник следил за тем, чтобы никто в них не браконьерствовал, что, впрочем, было не так уж сложно: Патрон был единственным охотником в окрестностях города.– Как я счастлив, как я счастлив! – повторял Зверолюб, бродя по лесам, любуясь осенними листьями, запоздалыми цветами и выглядывающими из норок зверьками.Это переименование было просто каким-то чудом! Стоило исчезнуть охотнику и появиться леснику, как все те звери, которые раньше боялись Патрона, полюбили его, как родного. Они теперь не прятались от него по кустам и норам, а наоборот, когда Зверолюб шел через лес, выбегали навстречу и просили, чтобы он их погладил или чем-нибудь покормил. Счастливо улыбаясь, Зверолюб трепал зверей по холке или по лапе, если это был крупный зверь, типа лисицы, и подкармливал их заранее приготовленной едой.– Я теперь их так люблю! – рассказывал Зверолюб не давшемуся переименователям Пустомеле.– Ты и раньше их любил, – замечал Пустомеля. – Особенно, когда повар Кастрюля хорошо приготовит.– Да ну тебя, как ты можешь! – сердился Зверолюб. – Да разве я теперь такой? Это у меня какое-то было затмение, я был просто каким-то дикарем, а теперь я – цивилизованный малыш.– А помнишь, как ты цветочные горшки с подоконников сшибал? – ехидничал Пустомеля.Но Зверолюб сердито отворачивался.

Проверив переименование на большом количестве народу, Знайка сделал вывод, что имя коротышки полностью определяет его род занятий. У людей это, конечно же, не так. Человек с фамилией Винтовкин вовсе не обязательно питает страсть к стрельбе, Смирновы – не все смирные, а Толсты́е – толстые. Но коротышки ведь не люди. Для них имя значит всё. – Имя действует нам на психику, – неустанно повторял Знайка. Он с головой ушел в эту работу и радовался успехам, как ребенок.– Слушай, – говорил он Таблеткину, – да это гораздо лучше твоих лекартсв! Лекарства помогают временно, а переименование – навсегда.– Ну… ты все-таки поосторожней с этими переименованиями, – отвечал доктор. – А то так можно невесть до чего дойти.– Да до чего же дойти? Их же не просто так переименовывают, а дают им хорошие, правильные имена, которые делают их хорошими, правильными коротышками.– Это-то верно… Но так можно дойти до того, что половина коротышек, к которым мы давно привыкли, пропадут. Пора с этими переименованиями завязывать. Скоро мы своего родного города не узнаем.Знайка ненадолго задумался.– А что, это идея! – воскликнул он. – Почему бы нам не переименовать наш город? Что это, чёрт возьми, за название такое, Цветоград? Сплошные цветы и ничего полезного. О, гений Ньютона, придумал! Назовем его Трудоградом!– Каким еще Трудоградом, что ты мелешь? – испугался Таблеткин. – Это еще зачем?– А затем, чтобы коротышки у нас не просто цветами любовались, а трудились на благо родины! Ты думаешь, почему мы все время отстаем от Солнцеграда?– А мы что, отстаем?– Конечно! У них и телевидение давно, и экономика развитая, и Интернет, а у нас чёрт те что. Цветы одни, да и только.– Ну и почему же мы отстаем?– А потому, что они, солнцеградцы, тянутся к солнцу! То есть, к знаниям, потому что ученье – свет. А мы – одни цветы сажаем. Нет, надо переименовать наш город в Трудоград. Тогда все мы станем трудиться и перегоним Солнцеградцев. Трудоград им еще покажет кузькину мать!– Какой еще Трудоград! Ты что, с ума сошел?Но Знайка его не слушал.– Перегоним Солнцеград! Перегоним Солнцеград! – твердил ученый, и глаза его радостно светились. – Я докажу, что мой метод… что мой метод действует не только на отдельных коротышек, но и на целые города!Таблеткин глянул на него и ужаснулся. Ему показалось, будто Знайкины глаза светятся изнутри каким-то странным светом, словно фонарики.– Какой Трудгород?! Остановись сейчас же! Укол сделаю!! Знайка вопросительно покосился на врача.– А что такого? Ну… если «Трудоград» плохо звучит, то можно «Трудгород».И увидев, что пенсне Таблеткина злобно сверкнуло, добавил:– Да ты не кипятись так, коллега! Это тебе сейчас кажется, что переименование Цветограда в Трудоград – какое-то ужасное событие. А как переименуем – ты сразу станешь счастлив и поймешь, что так оно и должно быть. Сам станешь удивляться, как это никому раньше в голову не пришло!Но Таблетки был просто вне себя. Он резко отодвинул стул, на котором сидел рядом со Знайкой у того в кабинете, и принялся шагать взад и вперед, натыкаясь на углы научных приборов.– Слушай, Таблеткин! – воскликнул Знайка. – А может, нам тебя переименовать, а?Услышав эти слова, доктор застыл на месте с открытым ртом. Схватившись одной рукой за динамо-машину, а другой – за электронный микроскоп, он стоял, выпучив глаза, а полы его медицинского халата трепал сквозняк, дувший из окон. В это время в дверь постучали. Она сразу же и распахнулась, и в Знайкин кабинет вбежало несколько человек. Впереди всех были слесарь Напильник с монтёром Молотком, которые волочили упиравшегося Пустомелю.– Вот, поймали наконец для переименования, – отдуваясь, проговорил Напильник.– В подвале прятался, – добавил Молоток, почесав ухо отверткой. – Кастрюля ему еду носил.– Мне еще вчера подозрительным показалось, чего это он кастрюлю с супом в подвал понес, – сказал Находяй.– А я уже тогда был убежден, – сказал Убеждёнкин.В этот момент Пустомеля вырвался, схватился за химический стол и сбросил на пол несколько колб с какой-то бурлящей жидкостью. Но его тут же опять схватили за плечи сразу несколько рук.– Кислота, кислота! – закричали все, а монтёр Молоток в испуге сбросил ботинок, которому эта кислота мгновенно проела носок. Хорошо, что Молоток вовремя успел вытащить из ботинка ногу, а то бы ему ногу проело.– Ничего, – сказал Знайка, – главное, что никому в глаз не попало.Доктор Таблеткин выхватил из рукава шприц и наставил на Пустомелю:– Ты что, сумасшедший? Хочешь в смирительную рубашку?Но Знайка отвел руку доктора.– Не надо никаких смирительных рубашек, – сказал ученый. – И шприцов не надо. У нас есть теперь кое-что получше.– Правильно, – сказал Напильник, – зачем колоть, когда можно переименовать?– Не дамся, пустите! – кричал Пустомеля, стараясь вырваться из их рук.– Не дамся, не буду переименовываться!– Дурачок! – Знайка ласково потрепал его по щеке. – Ты же сам потом будешь меня благодарить, когда станешь… этим, как его? Пёрышкин здесь?– Нету его.– Надо, чтоб кто-нибудь Пустомеле новое имя придумал побыстрее. Нету времени Пёрышкина ждать, он того и гляди что-нибудь выкинет, – кивнул Знайка на буяна.Пустомеля отчаянно вырывался и пытался лягнуть доктора Таблеткина ногой под коленку.– Так! Ну… – торопил Знайка. – Чтобы он не болтал всякую ерунду попусту… как-нибудь «Красноречик», что ли?Убеждёнкин фыркнул.– Лучше уж Краснобаев, – сказал он.– А может, Златоустик? – предложил ученый.– Тогда уж лучше Златоротик…– Да сам ты! – закричал Пустомеля. – Тебе надо новое имя дать, понял?– Как мне? – удивился Знайка.– А вот так! – кричал Пустомеля. – Переименуем тебя сейчас из Знайки в Незнайку, и сразу забудешь все свои дурацкие знания!– Как? – сказал Знайка. – Как это? Меня? Меня переименовать?– Конечно! Ты же сам мне потом спасибо скажешь, когда у тебя голова не будет забита всякой ерундой! Атомы да интегралы! Ты посмотри на себя, у тебя же голова – как мусорный ящик. Чего в ней только не понапихано? Пора ее разгрузить. Будешь теперь вместо Знайки – Незнайка!– Как? К… как это н-не… н-не… Н-Незнайка?– А вот так, всё! Я тебя переименовал, ты теперь не Знайка, а Незнайка! И теперь ты ничего не знаешь!– Незнайка? Незнайка? – повторял бывший Знайка. – Незнайка? Что же, я теперь ничего не знаю? Что же, у меня теперь в голове ничего не будет? Стойте!Бывший ученый в ужасе обхватил голову руками с обеих сторон, словно таким образом надеялся удержать знания внутри нее. Но тут он вдруг почувствовал, что голова у него стала легкая как перышко, или как воздушный шарик, а знания его – в мгновение ока – все, все исчезли! Как доказывается теорема Пифагора? Что больше: два в минус пятой степени или минус пять во второй? Сколько световых лет нашей галлактике? Что связывает атомы гелия в молекуле воды?О, великий Ньютон! Бывший ученый ничего этого не помнил!«Не знаю! Не знаю! Не знаю!» – в ужасе отвечал он на свои же собственные вопросы.Он знал теперь только одно: что ровно ничего не знает. Волосы у новоявленного Незнайки встали на голове дыбом. Словно по какому-то ужасному колдовству челюсть его значительно укрупнилась, лоб сузился, глаза смотрели, как пуговицы и всё лицо приняло невероятно глупое выражение. Все в ужасе смотрели на это кошмарное превращение.Но внезапно в кабинет со звоном ворвался Рояль, которого еще вчера Знайка предлагал переименовать во Флейту.«Слишком громко, – говорил на вчерашнем заседании Знайка, подавая предложение в возглавляемый им же самим Перком. – Слишком громко, когда в общем доме кто-нибудь на рояле все время играет. Невозможно наукой заниматься».Ворвавшись в кабинет, Рояль растолкал всех и подскочил к ученому. Фрак на музыканте был разорван, бабочка-бантик сбилась на бок, волосы всклокочены. Рояль был страшен. В руках он держал флейту.– Меня?! – закричал музыкант. – Меня переименовывать?!! Меня, Рояля, во Флейту? Да я тебе сейчас такую флейту покажу, что у тебя слух пропадет! Что тебе медведь на ухо наступит!С этими словами Рояль размахнулся и, прежде чем кто-нибудь успел схватить его за руку, со всей силой ударил бывшего ученого флейтой по голове. Звук от этого удара был таким звонким, что можно было и впрямь подумать, будто Знайкина голова стала абсолютно пустой. Словно от обтянутого кожей барабана, отскочила флейта от его черепа! Ученый увидел яркую вспышку. Он вскрикнул и проснулся.

Бум!!! Видимо из-за кошмара, который ему приснился, ученый как-то очень сильно дернулся. Дернулся – и въехал головой в одну из чугунных палок, из которых была сделана спинка кровати. Знайка открыл глаза. Он был весь в холодном поту. В голове гудело. На темени постепенно вырастала шишка. Ученый попытался ее потрогать, но в руках у него оказалась флейта. Так ведь он же стучал ей Кастрюлю, чтобы повар не храпел!

– Великий Эйнштейн с Ньютоном! – прошептал Знайка. – Так значит… это был сон!

Он сел на кровати, засунув ноги в тапки. Злосчастная флейта выпала у него из рук и покатилась под кровать.

– Так значит… так значит, – бормотал ученый.

Окна были закрыты, и в комнате было душно. «Коротышки потратили весь углекислый газ», – подумал ученый. Он растворил окно и вдохнул, как ему показалось, целый кубометр свежего воздуха. Яркий месяц уперся лучом ему в лоб.

– Так значит, я все еще знаю теорему Пифагора? – воскликнул Знайка. – Ну, конечно же, знаю: косинус, помноженный на квадрат катета, равен синусу гипотенузы!

Улыбка ученого поглотила лунный свет.

– А во сколько раз скорость звука больше скорости света? Правильно, в одну миллионную! Ну слава богу! То есть, Ньютону. Значит, я – это все еще я.

И он осторожно постучал себя по лбу костяшкой безымянного пальца. Звук по-прежнему глухой, значит, она не пустая. Всё на месте, а шишка от удара флейтой уже почти не болит. То есть, тьфу – от удара кроватью! Но все-таки дрожь пробивала ученого, когда он вспоминал ужасный сон.

– Нет, это не наш метод, – сказал сам себе Знайка. – Не будем никого переи…

Он даже слова этого не хотел произносить.

– Но как же «воздействие имени коротышки на его психику»? Как же моя диссертация?

И сам себе ответил:

– А ну ее к черту. Есть направления в науке, которые слишком опасно разрабатывать. Лучше держать их в секрете.

«Пусть остаются, кто они есть», – думал Знайка на следующее утро за завтраком, глядя на ворчащего Ворчалина и мелющего языком Пустомелю. После ужасного сна они ему даже стали как будто роднее. Ученого потом еще целый месяц мучили ночные кошмары, в которых его переименовывают в Незнайку. Доктору Таблеткину даже пришлось ему выписать успокоин со снотворным. Знайка так боялся, что его переименуют и он потеряет все свои знания, что никогда никому про навязчивый сон не рассказывал и молча свои ночные кошмары терпел. Правда, со временем они бывали все реже, а когда выпал первый снег, и вовсе прекратились.– Тебе нужно почаще кататься на лыжах, – посоветовал ему Таблеткин.Послушавшись доктора, ученый оставил научную работу и с утра до вечера гонял на лыжах по снежным равнинам. От занятий спортом ему, и правда, сделалось намного лучше. А бедного охотника Патрона Знайка стал брать с собой, и тому тоже стало намного лучше. Они вместе катались по лесам и полям, и, проезжая мимо какого-нибудь дуба, Патрон рассказывал Знайке:– Вот тут я медведя завалил. А там – дятла.Знайка, конечно же, не смеялся над охотником и не ругал его, как другие, а внимательно выслушивал. И Патрону становилось хорошо. А Пустомеля скачал для него разные компьютерные игры со стрельбой и охотой, и они вместе с охотником в них играли. Я забыл сказать, что буквально на днях Интернет распространился по всему Цветограду. Всего-то две недели назад он был только у Знайки в кабинете, но, пока цветоградцы решали вегетарианский вопрос, инженеры из Солнцеграда интернетизировали каждый дом в городе. Так что теперь можно было скачивать какие хочешь компьютерные игры и играть в них сколько душе угодно. И теперь Патрон стрелял не из настоящего ружья, а из компьютерного, и, казалось, был этому даже рад.– В компьютере я могу стрелять, сколько хочу и когда хочу, и никто мне ни слова не скажет, – говорил он.А монтёр Молоток, взяв с собой рыболова Мормышкина, съездил на поезде в Зелёнгород, и там они, с помощью удочки, добыли из болота сломанное ружье. Молоток его отремонтировал, и теперь оно хранится в городском музее, в зале, посвященном истории вегетарианства.Так в Цветограде никого и не переименовали, кроме Вруши с Правдюшей. Но это было уже весной, когда Знайкин сон давно забылся. Размышляя, как бы помочь бедному фермеру-вруну, которому вранье мешало выполнять его повседневные обязанности, ученый придумал Вруше новое имя. Тогда уже прошло целых три месяца, а для коротышек это, как известно, в десять раз больше – то есть, почти три года. Теперь смена имён не казалась Знайке такой уж страшной. Но Знайка осознавал всю ответственность, лежащую на нем, как на ученом, и дал клятву никому никогда об этом методе не рассказывать и применять его только в самых крайних случаях. Поэтому он ограничился переименованием одного только Вруши в Матроса, поскольку видел, как тот сильно страдает. Ну, заодно уж и Врушиного брата, Правдюшу, переназвали – он превратился в Пионера. И это полностью излечило обоих фермеров.А Цветоград так и не стал Трудоградом и не догнал своего соседа, Солнцеграда – ни в научном, ни в экономическом, ни в техническом развитии. Зато в Цветограде по-прежнему на всех улицах росли цветы.

...