Не лѢпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повѢстий о пълку ИгоревѢ, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй пѢсни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню!
Боянъ бо вѢщий, аще кому хотяше пѢснь творити, то [62]…растѢкашется мыслию по древу, сѢрымъ вълком по земли, шизымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть бо рече, първыхъ временъ усобицѢ. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедѢй, которыи дотечаше, та преди пѢснь пояше… Боянъ же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше…
нъ своя вѢщиа пръсты на живая струны въскладаше, они же сами княземъ славу рокотаху: старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зарѢза Редедю предъ пълкы Касожьскыми, красному Романови Святъславличю.
Почнемъ же, братие, повѢсть сию отъ стараго Владимера до нынѢшняго Игоря, иже истягну умь крѢпостию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наполънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю ПоловѢцькую за землю Руськую.
О Бояне, соловию стараго времени! А бы ты сиа плъкы ущекоталъ.
ПѢти было пѢснь Игореви, того внуку: «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая – галици стады бѢжать къ Дону Великому». Чи ли въспѢти было, вѢщеи Бояне, Велесовь внуче: «Комони ржуть за Сулою – звенить слава въ КыевѢ? Трубы трубять въ НовѢградѢ, стоять стязи въ ПутивлѢ». Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему Буй Туръ Всеволодъ: «Одинъ брать, одинъ свѢтъ свѢтлыи – ты, Игорю! Оба есвѢ Святъславличя! сѢдлаи, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, осѢдлани у Курьска напереди. А мои ти Куряни свѢдоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѢяны, конець копия въскръмлени, пути имь вѢдоми, яругы имъ знаеми, луци у нихъ нпряжени, тули отворени, сабли изъострени, сами скачють, акы сѢрыи влъци въ полѢ, ищучи себе чти, а князю славѢ».
Тогда Игорь възрѢ на свѢтлое солнце и видѢ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь къ дружинѢ своей: «Братие и дружино! луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти, а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони да позримъ синего Дону».
Хощу бо, рече, копие приломити конець поля Половецкаго, съ вами, Русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону».
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поѢха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди.
Дивъ, кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаемѢ, ВлъзѢ, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебѢ, Тьмутораканьскый блъванъ. А Половци неготовами дорогами побѢгоша къ Дону Великому. Крычать тѢлѢгы полунощы, рци, лебеди роспущени.
Игорь къ Дону вой ведетъ.
Влъци грозу въсрожатъ по яругамъ, орли клектомъ на кости звѢри зовутъ, лисици брешутъ на чръленыя щиты.
О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!
Длъго ночь мрькнетъ. Заря свѢтъ запала, мъгла поля покрыла, щекотъ славии успе, говоръ галичь убудися. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себѢ чти, а князю – славы.
Съ зарания въ пятъкъ потопташа поганыя плъкы Половецкыя и, рассушясь стрѢлами по полю, помчаша красныя дѢвкы Половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты [67]Орьтъмами.
; япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мѢстомъ, и всякыми узорочьи ПоловѢцкыми. Чрьленъ стягъ, бѢла хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружие – храброму Святъславличю!
Дремлетъ въ полѢ Ольгово хороброе гнѢздо. Далече залетѢло! Не было онъ обидѢ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебѢ, чръныи воронъ, поганый Половчине! Гзакъ бѢжитъ сѢрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слѢдъ править къ Дону Великому.
Другаго дни велми рано кровавыя зори свѢтъ повѢдаютъ, чръныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а въ нихъ трепещуть синии млнънии. Быти грому великому, итти дождю стрѢлами съ Дону Великаго! Ту ся копиемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы Половецкыя, на рѢцѢ на КаялѢ, у Дону Великаго.
О Руская землѢ! Уже за шеломянемъ еси!
Се вѢтри, Стрибожи внуци, вѢютъ съ моря стрѢлами на храбрыя плъкы Игоревы. Земля тутнетъ, рѢкы мутно текуть, пороси поля прикрываютъ, стязи глаголютъ: Половци идуть отъ Дона, и отъ моря, и отъ всѢхъ странъ Рускыя плъкы оступиша. ДѢти бѢсови кликомъ поля прегородиша, а храбрии Русици преградиша чрълеными щиты.
Яръ Туре ВсеволодѢ! Стоиши на борони, прыщеши на вой стрѢлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, Туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѢчивая, – тамо лежать поганыя головы Половецкыя. Поскепаны саблями калеными шеломы Оварьскыя отъ тебе, Яръ Туре Всеволоде! [68]Кая раны дорога братіе, забывъ чти и живота и града Чрънигова отня злата стола и своя милыя хоти, красныя ГлѢбовны, свычая и обычая.
Съ зараниа до вечера, съ вечера до свѢта летять стрѢлы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещать копиа харалужныя въ полѢ незнаемѢ среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты, костьми была посѢяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Рускои земли!
Что ми шумить, что ми звенить далече рано предъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другыи, третьяго дни къ полудню падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезѢ быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста, ту пиръ докончаша храбрии Русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось. Темно бо бѢ въ 3 день: два солнца помѢркоста, оба багряная стлъпа погасоста, и въ морѢ погрузиста, и съ нима молодая мѢсяца, Олегъ и Святъславъ, тьмою ся поволокоста [69]…и в море погрузиста, и великое буйство подаста Хинови.
. На рѢцъ на КаялѢ тьма свѢтъ покрыла: по Рускои земли прострошася Половци, аки пардуже гнѢздо [70]Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеса Дивь на землю.
. Се бо Готския красныя дѢвы въспѢша на брезѢ синему морю, звоня Рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелѢютъ месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия».
Уже бо, братие, невеселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука, вступила дѢвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѢмъ море у Дону, плещучи, убуди жирня времена.
О, далече заиде соколъ, птиць бья, – къ морю. А Игорева храбраго плъку не крѢсити [71]За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычюги въ пламянѢ розѢ.
. Жены Руския въсплакашась, аркучи: Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!» А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разлился по Рускои земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи. А князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами, побѢдами нарищуще на Рускую землю, емляхѵ дань по бѢлѢ отъ двора .
Святъславь грозный великый Киевскый [73]Грозою бяшеть притрепалъ. Своими сильными плъки и харлужными мечи.
наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рѢки и озеры, иссуши потоки и болота. А поганаго Кобяка изъ луку моря, отъ желѢзныхъ великихъ плъковъ Половецкихъ, яко вихръ, выторже, и падеся Кобякъ въ градѢ КиевѢ, въ гридницѢ Святъславли. Ту НѢмци и Венедици, ту Греци и Морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днѢ Каялы, рѢкы Половецкия, Рускаго злата, насыпаша. Ту Игорь князь высѢдѢ изъ сѢдла злата, а въ сѢдло кощиево. Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче.
А Святъславъ мутенъ сонъ видѢ въ КиевѢ на горахъ. «Си ночь съ вечера одѢвахуть мя, – рече, – чръною паполомою на кроваты тисовѢ; чръпахуть ми синее вино съ трудомь смѢшено, сыпахуть ми тъщими тулы [74]Поганыхъ тлъковинъ.
великыиженчюгь на лоно, и нѢгуютъ мя. Уже дьскы безъ кнѢса в моемъ теремѢ златовръсѢмъ. Всю нощь съ вечера [75]Б(у)сови.
врани възграяху .
И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слѢтѢста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припѢшали поганыхъ саблями, а самою опуташа въ путины желѢзны. Нъ уже, княже, Игорю утръпѢ солнцю свѢтъ, а древо не бологомъ листвие срони: по Роси и по Сули гради подѢлиша. А Игорева храбраго плъку не крѢсити! Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на побѢду. Олговичи, храбрый князи, доспѢли на брань…
Тогда великий Святъславъ изрони злато слово слезами смѢшено и рече: «О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѢлити, а себѢ славы искати. Нъ нечестно одолѢсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѢ скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней сѢдинѢ!
А чи диво ся, братие, стару помолодити? Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнѢзда своего въ обиду.
Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетѢти издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѢ, а кошеи по резанѢ.
Ты, буй Рюриче, и Давыде! Не ваю ли вой злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными, на полѢ незнаемѢ? Вступита, господина, въ злата стремень за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
Галичкы ОсмомыслѢ Ярославе! Высоко сѢдиши на своемъ златокованнѢмъ столѢ, подперъ горы Угорскыи своими желѢзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Киеву врата, стрѢляеши съ отня злата стола салтани за землями. СтрѢляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носить ваю умъ на дѢло. Высоко плаваеши на дѢло въ буести, яко соколъ на вѢтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буиствѢ одолѢти. Суть бо у ваю желѢзныи паворзи подъ шеломы Латинскими. ТѢми тресну земля, и многи страны [80]Хинова.
– Литва, Ятвязи [81]Деремела.
и Половци – сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи.
Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи не худа гнѢзда шестокрилци! Не побѢдными жребии собѢ власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы Ляцкии и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрѢлами за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
Уже бо Сула не течетъ сребренымн струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ Полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынь Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы Литовския, притрепа славу дѢду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѢ травѢ притрепанъ Литовскыми мечи [82]И с хотию на кровать.
. и рекъ: «Дружину твою, княже, птиць крилы приодѢ, а звѢри кровь полизаша». Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго – Всеволода, единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тѢла чресь злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие, трубы трубятъ Городеньскии.
Ярославе и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ дѢдней славѢ. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю.
Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо брать брату: «се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себѢ крамолу ковати, а погании съ всѢхъ странъ прихождаху съ побѢдами на землю Рускую.
На НемизѢ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѢ животъ кладутъ, вѢютъ душу отъ тѢла. НемизѢ кровави брезѢ не бологомъ бяхуть посѢяни, посѢяни костьми Рускихъ сыновъ.
Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ ПолотскѢ позвониша заутренюю рано у святыя Софеи [84]Въ колоколы.
, а онъ въ КыевѢ звонъ слыша. Аще и вѢща душа въ дръзѢ тѢлѢ, нъ часто бѢды страдаше. Тому вѢщей Боянъ и пръвое припѢвку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птищо горазду суда божиа не минути!»
Были вѢчи Трояни, минула лѢта Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъи бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрѢлы по земли сѢяше. Ступаетъ въ златъ стремень въ градѢ ТьмутороканѢ, той же звонъ слыша давный великый Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ по вся утра уши закладаше въ ЧерниговѢ. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе [85]И на канину зелену паполому постла.
за обиду Олгову, храбра и млада князя [86]Съ тоя же Каялы Святоплък полелѢя отца своего междю Угорьскими иноходьцы ко СвятѢй Софіи къ Кіеву.
. Тогда при ОлзѢ Гориславличи сѢяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ вѢци человѢкомь скратишась. Тогда по Руской земли рѢтко ратаевѢ кикахуть, нъ часто врани граяхуть [87]Трупіа себѢ дѢляче, а галиці свою рѢчь говоряхуть.
хотять полетѢти на уедие. То было въ ты рати, и въ ты плъкы, а сицеи рати не слышано!
О, стонати Рускои земли, помянувше пръвуя годину и пръвыхъ князей! Того стараго Владимира нельзѢ бѢ пригвоздите къ горамъ Киевскимь; сего бо нынѢ сташа стязи Рюриковы, а друзии – Давидовы [88]Нъ роз(ь)но ся миъ хоботы пашуть.
копиа поютъ!
На Дунай Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаемь рано кычеть. «Полечю, рече, зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ КаялѢ рѢцѢ, утру князю кровавыя его раны на жестоцѢмѢ его тѢлѢ».
Ярославна рано плачетъ въ ПутивлѢ на забралѢ, а ркучи: «О вѢтрѢ, вѢтрило! Чему, господине, насильно вѢеши? Чему мычеши Хиновьскыя стрѢлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ горѢ подъ облакы вѢяти, лелѢючи корабли на синѢ морѢ? Чему, господине, мое веселие по ковылию развѢя?»
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолѢ, а ркучи: «О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѢ землю Половецкую. Ты лелѢялъ еси на себѢ Святославли носады до плъку Кобякова. ВъзлелѢи, господине, мою ладу къ мнѢ, а быхь не слала къ нему слезъ на море рано».
Ярославна рано плачетъ въ ПутивлѢ на забралѢ, а ркучи: «СвѢтлое и тресвѢстлое слънце! ВсѢмъ тепло и красно еси, чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѢ вои? Въ полѢ безводнѢ жаждею имъ лучи съпряже, тугою имъ тули затче».
Прысну море полунощи; идутъ сморци мъглами. Игореви князю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спить. Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля мѢритъ отъ великаго Дону до малаго Донца. Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рѢкою – велить князю разумѢти.
Кликну, стукну земля, въшумѢ трава, вежи ся Половецкии подвизащася. А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тростию, и бѢлымъ гоголемъ на воду, въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ, и потече къ лугуДонца, и полетѢ соколомь подъ мьглами [90]Избивая гуси и лебеди завтроку, и обѢду, у ужинѢ.
. Коли Игорь соколомъ полетѢ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.
Донецъ рече: «Ккяже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Рускои земли веселиа!» Игорь рече: «О, Донче! Не мало ти величия, лелѢявшу князя на влънахъ, стлавшу ему зелѢну траву на своихъ сребреныхъ брезѢхъ, одѢвавшу его теплыми мъглами подъ сѢнию зелену древу. Стрежаше е гоголемъ на водѢ, чаицами на струяхъ, чрьнядьми на ветрѢхъ».
А не сорокы втроскоташа – на слѢду ИгоревѢ Ѣздитъ Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда врани не граахутъ, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползоша только. Дятлове тектомъ путь къ рѢцѢ кажутъ, соловии веселыми пѢсньми свѢтъ повѢдаютъ. Млъвитъ Гзакъ Кончакови: «Аже соколъ къ гнѢзду летитъ, – соколича рострѢляевѢ своими злачеными стрълами». Рече Кончакъ ко ГзѢ: «Аже соколъ къ гнъзду летитъ, а вѢ соколца опутаевѢ красною дивицею». И рече Гзакъ къ Кончакови: «Аще его опутаевѢ красною дѢвицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны дѢвице, то почнутъ наю птици бити въ полѢ Половецкомъ».
Рекъ Боянъ [92]И ходына Святъславля, пѢснотворца стараго времени Ярославля, Ольгова Коганя хоти.
: Тяжко ти головы кромѢ плечю, зло ти тѢлу кромѢ головы», – Руской земли безъ Игоря.
Солнце свѢтится на небесѢ – Игорь князь въ Рускои земли. ДѢвици поютъ на Дунаи – вьются голоси чрезъ море до Киева. Игорь Ѣдетъ по Боричеву къ святѢи Богородици Пирогощеи. Страны ради, гради весели.
ПѢвше пѢснь старымъ княземъ, а потомъ – молодымъ пѢти! Слава Игорю Святъславличю, Буй Туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Здрави, князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружинѢ.
Аминь.