ТАТЬЯНА + АНА

Я родилась и выросла в Саратове. Это провинциальный русский город, где во взглядах людей перемешались какие-то старомодные православные ценности (которые осуждают гомосексуализм как грех) и советские представления (многие считали, что людей с «нетрадиционной ориентаций» в Советском Союзе нет вообще).

Мои родители оба работали, и я в большой степени была предоставлена самой себе. Но я росла хорошей девочкой: делала домашние задания, сидела дома и не попадала ни в какие передряги. Вообще, была стеснительной и часто испытывала проблемы с социализацией. Мой отец был профессором истории в университете, а мама работала на некоммерческую организацию.

Они были образованными, интеллигентными и, в общем-то, очень хорошими людьми, но при этом, увы, гомофобами. Мой отец любил повторять, что «гомосексуалисты — это богатые извращенцы, которые ради погони за удовольствиями готовы ломать свое естество». Не знаю, почему отец считал всех гомосексуалистов богачами. Может быть, он считал, что простым людям вроде нас никогда и в голову не придет вступать в такие отношения. А мама говорила, что гомосексуальность — это «смертный грех, который не приносит ничего, кроме стыда и отчаяния семье». Это были единственные уроки об однополой любви, которые я получила в детском возрасте. Естественно, когда в мою душу начали закрадываться подозрения, не лесбиянка ли я, это привело меня в полное отчаяние.

Это случилось, когда мне было 15 лет. Был 1994 год, Россия тогда только-только прошла через демократические реформы. Настроения в стране были достаточно либеральные, о гомосексуальных отношениях даже начали говорить в СМИ, чего раньше никогда не бывало. Помню, я смотрела какое-то ночное ток-шоу, и вдруг они объявляют следующую тему: «Лесбиянки». Гостья немного рассказала о том, кто такие лесбиянки, а потом огласила статистику, которая потрясла меня до глубины души: «В среднем одна из 10 женщин лесбиянка». В то время я не знала ни одной девочки, которая была бы лесбиянкой. Но я точно знала девять гетеросексуалок. И это заставило меня думать, что, возможно, лесбиянка — десятая — это как раз я. Конечно, сомнительная логика, но я с 13 лет была отчаянно влюблена в свою одноклассницу, так что неожиданно все это обрело какой-то смысл.

Это было как обнаружить у себя болезнь, может быть, не смертельную, но неизлечимую. Но потом до меня стала доходить новая информация о лесбиянках, и все уже не казалось таким страшным. Помню, я читала статью в журнале о теннисистке Мартине Навратиловой и Мадонне, где говорилось, что они лесбиянки (про Мадонну было сказано, что она бисексуалка). На тот момент это были единственные лесби, о которых я слышала, и я была поражена их талантом, красотой и успехом. Мне хотелось быть похожей на них.

Мне очень хотелось найти себе пару, но я боялась говорить об этом со знакомыми девочками. В России я всегда прятала свою гомосексуальность, даже когда я уже училась в университете, я не встретила ни одного открытого гея среди студентов. Певцам и балетным танцорам было позволительно быть в России геями, а простые люди предпочитали скрываться, как только могли. Поэтому я старалась сосредоточиться на учебе и просто не думать об этом. Закончила университет, потом аспирантуру и стала работать доцентом на кафедре мировой экономики Саратовского государственного социально-экономического университета.

В профессиональной жизни меня все устраивало, но моя личная жизнь все больше превращалась в катастрофу. Мне было 22 года, и я по-прежнему была одна. Мои родители, которые до того момента никогда не волновались из-за того, что у меня нет мальчика, вдруг страшно забеспокоились, что я старею и мне пора замуж. Русские обычно рано обзаводятся семьей: моя старшая сестра вышла замуж, когда ей было 18, старший брат женился в 21 год. Считается, что после окончания учебы самое время вступить в брак и остепениться. Я продолжала скрывать от родителей свои наклонности, помня их гомофобные высказывания. Но что было гораздо важнее, я боялась разочаровать их. Я знала, что известие о моем лесбиянстве их убьет. Они всегда так гордились мной, тем, что я так хорошо учусь и такая хорошая дочь. И они действительно очень много сделали для меня, я чувствовала себя вроде как обязанной иметь «традиционную» сексуальную ориентацию.

Мои родители, все наши родственники, друзья и даже соседи — все наседали на меня, чтобы я нашла себе мужа. У нас был серьезный разговор с мамой, и она мне объясняла, что в мои годы ненормально не быть замужем или хотя бы не иметь бойфренда, говорила, что если меня не интересуют мужчины, то, очевидно, есть какая-то «задержка в эмоциональном или физическом развитии». Она сказала, что я должна или найти себе мужа, или обратиться к врачу, поэтому я решила постараться и начала встречаться с мальчиком, которого семья подыскала для меня, но из этого ничего не вышло. Мы встречались в общем и целом два месяца, а потом я сказала ему правду, что я лесбиянка. Он сказал, что потерял из-за меня кучу времени, что больше не хочет меня видеть, но обещал никому не говорить, и мы расстались. Больше я с мальчиками не встречалась. Опыт оказался слишком болезненным, и парня я, возможно, обидела или, во всяком случае, разочаровала, а я не хотела, чтобы кто-то страдал.

После этих неудачных отношений я еще долго чувствовала себя даже более одинокой и опустошенной, чем раньше. Я решила, что мне обязательно нужно найти себе пару, что я заслуживаю любви и сама хочу любить. В январе 2002 года я поместила в Сети объявление, выбрав для этого иностранный сайт знакомств. Мне не хотелось светиться на местном сайте и быть разоблаченной: каждый семестр я учила более 200 студентов, которые наверняка отлично знали все местные сайты знакомств. Если бы в университете кто-то узнал о моей сексуальной ориентации, новость бы разлетелась тотчас же. На меня бы посыпались насмешки, оскорбления, и с большой долей вероятности я бы потеряла свою работу.

Я получила несколько ответов от женщин из разных стран, из Европы и из США. Но мне понравилась только одна — это была Ана из Нью-Йорка. Какое-то время мы обменивались письмами по электронной почте. Потом начали разговаривать по телефону, могли болтать часами. С ней было так легко, она была и умной, и веселой. Она была отличной, мне казалось, что она самый близкий мне человек на земле. Я ей тоже очень нравилась. По телефону иногда возникали трудности: я ее не всегда понимала, она меня не всегда понимала, но мы старались как-то приноровиться.

В мае она приехала в Россию, чтобы познакомиться со мной вживую. Мы встретились в Москве. При личной встрече она оказалась даже лучше, чем я ее себе представляла. Она была очень симпатичная, смуглокожая, с длинными вьющимися каштановыми волосами и самой красивой улыбкой, которую я когда-либо видела. Когда мы первый раз встретились, я не знала, что ей сказать. Я стеснялась, к тому же денег у меня было не густо, поэтому целыми днями, пока мы оставались в Москве, я что-то готовила в гостинице из продуктов, которые привезла с собой, на маленькой плитке в номере.

Ана родом из Перу, она приехала в США за несколько лет до нашего знакомства. Она очень живой человек, много говорит и все время смешила меня тогда в Москве. Она работала в телевизионной компании в Нью-Йорке и привезла с собой кучу видео, CD с американской и латиноамериканской музыкой, сувениры из Перу и фотографии ее семьи и мест, где она путешествовала. С ней было так легко, я никогда в жизни не чувствовала себя счастливее. Мы провели три восхитительных дня в Москве, а потом поехали поездом ко мне домой, в Саратов.

Родители расспрашивали меня, с какой целью Ана к нам приехала, и я вынуждена была им сказать, что Ана — мой друг по переписке, просто знакомая, которая хотела побывать в России. Я переживала из-за того, что мы должны прятаться, что я не могу честно рассказать родителям о самом важном для меня человеке в жизни. Но мне не хотелось, чтобы все закончилось скандалом. Родители в конце концов согласились, чтобы Ана жила у нас, но при условии, что она будет спать в гостиной на диване, а не в моей комнате.

Те десять дней, что мы провели вместе в России, были лучшими днями моей жизни, и к тому моменту, когда Ана собралась уезжать, я уже знала, что люблю ее. Она тоже меня полюбила, и то, что она должна была возвращаться в США, разрывало мне сердце. Мы не представляли, когда опять сможем встретиться, в то время я, разумеется, не могла просить визу как невеста, что сделала моя сестра, когда выходила замуж за своего бойфренда-американца. Мы думали попробовать получить туристическую или студенческую визу, но тут моя ситуация изменилась. За несколько месяцев до этого я подала документы на участие в программе обмена, и вдруг мне ответили, что я принята и должна прибыть в США летом 2002 года. Программа не воссоединила меня с Аной, потому что все участники должны были жить в городе Линкольн, штат Небраска. Но она приблизила меня к ней, и в то же время это была отличная возможность узнать больше об американской экономике и продвинуться в моих академических занятиях. Пока я жила в Небраске, мы постоянно были с Аной на связи, наши телефонные счета зашкаливали. Мне удалось приехать в Нью-Йорк на День благодарения и встретиться с Аной, увидеть, где она живет. Это был самый красивый город на свете. Но главное — там жила Ана.

Через шесть месяцев программа подошла к концу, мне надо было возвращаться в Россию. Но вместо этого я поехала в Нью-Йорк и осталась с Аной. Было тяжело рвать связи с Россией. Мои родители пришли в ярость, когда узнали, что я остаюсь, а я сожгла все мосты. В России у меня была карьера, хорошая квартира, друзья, семья. Я всем пожертвовала ради Аны. Тяжелее всего давалась разлука с родителями: я очень их любила, и невозможность видеться с ними угнетала меня.

Но у меня не было выбора. Если бы даже Ана поехала со мной в Россию, мы бы никогда не смогли жить вместе открыто. Жизнь в США тоже не всегда легкая, но здесь, по крайней мере, я могу не бояться, что меня начнут оскорблять или преследовать за то, что я лесбиянка.

Мои родители за все эти годы так и не примирились с реальностью. Они знают, что я живу с Аной, но не хотят об этом ничего слышать. Каждый раз, когда я говорю с ними, они твердят, что я поломала себе жизнь. Как я могу жить в США без документов, когда в России я могла бы иметь хорошую работу и быть вместе с семьей? Теперь я изгой, я сделала ошибку, поломала себе жизнь — они всеми силами стараются вызвать во мне чувство вины. Мама несколько раз приезжала, останавливалась у нас, и вот странно — она при этом вполне ладит с Аной.

Мы с Аной всегда хотели пожениться. Я сделала ей предложение 18 мая 2003 года, в первую годовщину нашего знакомства в Москве. Я тогда еще была на мели, но постаралась скопить денег, чтобы купить ей золотое кольцо с сердечком, усыпанным крошечными бриллиантиками (действительно крошечными, но милыми). Но в то время мы не могли пожениться, однополые браки еще не были узаконены в Нью-Йорке. Тем не менее мы были партнерами, и с тех пор мы живем вместе. В душе мы считали себя женатыми и были преданы друг другу, пусть официальное оформление возможно было только в перспективе.

Еще мы всегда хотели иметь ребенка и перебрали самые разные способы, которые могли бы помочь нам осуществить эту мечту, включая усыновление. Но когда наш приятель-гей предложил нам завести ребенка вместе, мы с радостью согласились. Наша дочь Елена родилась в июне 2009 года. Мы с Аной воспитываем ее, а Еленин папа приходит к нам примерно два раза в месяц и по нескольку часов играет с Еленой. Он счастлив, что у него есть дочь, и в то же время доволен, что не приходится заботиться о ней круглые сутки. Он много работает и часто бывает в разъездах, у него просто нет возможности самостоятельно заботиться о ребенке.

Елена во многом изменила нашу жизнь. Маленький ребенок — это бессонные ночи, дополнительные расходы и отсутствие свободного времени. Но я по-настоящему горжусь моей семьей. Ее, может быть, и нельзя назвать «традиционной», но это очень счастливая семья. Мои родители тоже довольны, что у меня есть ребенок. Я родила ее в 29 лет, и они уже начали волноваться, что я превращаюсь в «пожилую бездетную женщину». Я каждый день посылаю им какую-нибудь фотографию Елены. Мама купила новый компьютер, поэтому мы теперь часто разговариваем по скайпу. Иногда я посылаю родителям фотографии всех нас троих, но я так и не сказала им, что мы с Аной поженились. Грустно, что я не могу им об этом рассказать, но не думаю, что они способны это переварить. Если можно не говорить, зачем доставлять им головную боль. Так или иначе, я выполнила свой долг — у меня есть любимая дочь, а у них есть внучка.

Мы решили подождать со свадьбой до 2013 года, когда Верховным судом был отменен Закон о защите брака, чтобы наша женитьба была совершенно законной. Теперь я наконец могу называть Ану «моя супруга», и это заставляет меня улыбаться каждый раз, когда я думаю об этом.

Родственники Аны относятся к нам превосходно. Этим летом мы переехали в новый дом, и они приезжали посмотреть на него. Племянницы и племянники Аны играли с Еленой во дворе, а наша новая соседка, 12-летняя девочка, подошла к ним и стала расспрашивать: вы приехали в гости? А кто вам Елена? И восьмилетняя племянница Аны гордо сказала: «Елена — наша двоюродная сестра». Тогда соседка удивилась: неужели сестра, вы же совсем не похожи? Ана и ее родственники латиноамериканцы, они все темноволосые, смуглые, а у Елены мои светлые волосы и очень белая кожа. Тогда племянница Аны задумалась на секунду, а потом сказала, с той же убежденностью, что и раньше: «Ну и что, что не похожа, она все равно член нашей семьи». Когда я услышала это, я чуть не расплакалась.