1. Некоторые аспекты литературного творчества

 

Советы опытных литераторов

Не существует полноценного учебника креативного (творческого) письма (хотя на Западе выпускаются книги, претендующие на обладание таким статусом). Литературное творчество — интимнейший процесс. И для каждого автора он настолько своеобычен, оригинален, что… В общем, нет и не может быть Свода правил творчества. Но существуют некоторые законы, нарушить которые — значит сделать ошибку. Их много, но от следования одному из них можно уйти, талантливо следуя другому, — это так. Произведение может быть состоятельным при том, что его автор не уделил должного внимания выполнению некоторых, казалось бы, незыблемых основ литературного процесса. И поэтому — повторюсь, — нет профессионального Свода правил для литератора. Знание автора о креативном процессе складывается из мозаики сведений, которые стекаются к нему отовсюду. В чем-то это мистический процесс. Порой нужное знание приходит именно тогда, когда оно необходимо, а до этого для автора оно как бы не существовало. Поэтому просто читайте, учитесь, думайте, делайте выводы — все подряд.

Вот некоторые из таких правил-законов-советов.

 

Мотив, цель создания произведения

"Неплохо бы, по-моему (и не только по-моему!), прежде чем приступать к работе над текстом, определиться, ЧТО вы, собственно, хотите сказать своим произведением. Зачем пишете? Чтобы поставить проблему? Указать путь ее решения? Привлечь внимание к чему-то, о чем-то предупредить? Просто развлечь?"

 

Первая фраза

"Первая фраза. Эта проблема заслуживает самостоятельного исследования. Вопрос "Как начать?" довлеет над автором постоянно. Важность первой фразы отмечена многими и давно. Первая фраза — это камертон, задающий звучание всей вещи.

Иногда первая фраза просто хороша сама по себе и долго живет в памяти писателя невостребованной: ее не к чему приспособить. Постепенно звучание ее расширяется, она обрастает дополнительным смыслом, возникает паутина ассоциаций, из которых постепенно прорисовывается контур рассказа, созвучного этой фразе. В такой ситуации первую фразу можно уподобить паровозу, вытягивающему из темного тоннеля поезд рассказа. (Подобный вариант создания рассказа родствен рождению стихов, методу поэтическому, эмоционально-ассоциативному, когда один оборот, одна строка вызывает за собой к жизни последующие строфы.)

Бывает наоборот: рассказ в общем готов, но без хорошей первой фразы ему не хватает определенности, энергичности, — поезду не хватает того самого паровоза. Иногда подолгу, мучительно, порой безуспешно ищет автор эту сакраментальную фразу.

Есть старый рецепт: из уже готового рассказа вообще выбросить начало, первый абзац или даже страницу-две — тогда фраза, оказывающаяся первой, уже несет в себе общую тональность и энергию рассказа, поскольку к этому месту автор уже "расписался", стиль рассказа обрел определенность. Пожалуй, это годится для большинства рассказов — но только не для тех, где звучание слова, отточенность языка имеют большое значение. В настоящей короткой прозе каждое слово и каждый знак должны стоять на единственно возможном месте.

А порой у писателя имеется в загашнике запас хороших фраз, годящихся для зачинов, и он "прицепляет" к уже готовому рассказу подходящее начало. Пусть даже оно грубовато стыкуется с последующим материалом рассказа — читатель этого не заметит и примет как должное: если фраза хороша, смачна, соответствует общему духу рассказа, можно не слишком заботиться о тщательной шлифовке швов и стыков текста: резкий мазок в живописи предпочтительнее гладенького размазывания красок.

Основные типы первых фраз можно, пожалуй, перечислить:

а) Экспозиционная . Первой же фразой автор старается ввести читателя в курс дела как можно полнее: называется и характеризуется герой, указывается место и время действия, так что сразу становится понятно, о чем пойдет речь. Например: "На исходе холодного сентября начальник геодезической партии Иван Петров ожидал в таймырской тундре вертолет, который должен был вывести их на материк". Это сразу настраивает на обстоятельное, объективное повествование. Начало обстоятельное, вразумительное, богатое информацией и бедное эмоциями, интонационно нейтральное. Это самый простой, азбучный ход, к которому охотно прибегают начинающие авторы.

б) Пейзажная. Описывается место действия, обычно с привнесением настроения. Также удобное начало: та печка, от которой легко танцевать в любую нужную сторону. Пейзаж может быть мрачным или светлым, городским или "природным". Обычно последующие фразы и абзацы соединяются с ним по принципу внутреннего созвучия, но возможен и принцип контраста: яркий луг — мрачное действие и т. п.

в) Автобиографическая . Когда рассказ ведется от первого лица, просто напрашивается начало вроде: "Тогда-то я был там-то и делал то-то". "Однажды, возвращаясь домой, я увидел, как по лестнице поднимали рояль". Дальше можно познакомиться с владельцем рояля, а можно вспоминать, как в армии сержант заставил музыкантов тащить рояль на шестой этаж, или как рассказчик был на фортепианном концерте, или как в детстве его заставляли учиться музыке и т. п. Первый вариант — "однажды со мною случилось то-то" — пожалуй, наипростейший из всех существующих: так часто пишут графоманы, тут большого ума не требуется. Хотя все зависит от того, что же будет дальше…

г) Биографическая. Без особых ухищрений начинают с описания прошлого или настоящего главного героя. Вариант усложнен, если начинают с биографии второстепенного героя. ("Роберт Кон был когда-то чемпионом Принстонского колледжа в среднем весе". — Хемингуэй.) Вариант еще более усложнен, если герой вообще не имеет отношения к действию, а связь здесь — ассоциативная, или для контраста, или для достижения юмористического эффекта.

д) Характеристика. Первой же фразой характеризуется герой, как правило — центральный. ("Я человек больной. Я злой человек…" — Достоевский.) Иногда, подбираясь к главному исподволь, автор начинает с характеристики второстепенного героя. Такой зачин сразу дает причинную, психологическую мотивировку будущих действий.

е) Сентенция. Выгодна тем, что дает и мысль, и настроение, и предупреждение о необходимости читать внимательно: может быть актуальной или вечной, веселой или печальной, нарочито-наивной или скорбной. "Беды, как известно, идут полосой". Опасность тут в том, что легко впасть в напыщенность и банальность, показаться претенциозным.

ж) Портрет. Один из традиционных и испытанных видов зачина. Обычно, опять же, относится к главному герою, но не обязательно. Может быть стилистически разнообразным: серьезным, сатирическим, фантастическим, юмористическим и т. д.

з) Деталь. Первая фраза — словно взгляд через увеличительное стекло на какой-то один предмет, одну черту — будь то обгорелое дерево, или какой-то звук, или злые глаза чьи-то, или денежная купюра и т. д. Деталь такая обычно броская, резкая, примечательная — хотя и здесь может быть наоборот, автор специально подчеркивает заурядность, обыденность того, что описывает. Деталь, выпяченная в первой фразе, приобретает символическое значение, ассоциативно переносимое на дальнейшее повествование.

и) Действие. Автор берет быка за рога, отбрасывая всяческие предисловия и начиная прямо с какого-то момента происходящих событий. "Сидоров осторожно закрыл дверь и с чемоданом в руке спустился по лестнице". Плюс в том, что на первых порах читатель гарантирован от скуки: рассказ динамичен. Трудность в том, что обстановку, обстоятельства и проч. автор теперь должен давать через детали, штрихи, отдельные фразы. Это позволяет сделать рассказ более емким, лаконичным, придать изображаемому зримость и глубину: текст несет в себе опорные точки, по которым каждый читатель чуть по-своему видит происходящее. Поскольку обстановка вначале еще не ясна, то первая фраза действует несколько интригующе, обещает и дальше динамичность, вызывает желание узнать, в чем же дело. Чтобы не обмануть интерес читателя и выдержать весь рассказ на уровне хорошего начала, требуется несомненный профессионализм.

к) Концентрат действия. Выражается простым нераспространенным предложением: подлежащее плюс сказуемое, два слова, никаких подробностей. Предмет действия может быть главный и второстепенный. Главный — "Самолет взлетел", "Траулер тонул", "Николаев упал". Предполагает в последующих фразах напряженность интонации, лаконичность, динамизм, логическое развертывание действия. Второстепенный — "Падал снег", "Солнце село", "Мороз крепчал". Последний зачин высмеян сто лет назад Чеховым в "Ионыче" как отчаянный штамп, и однако, как заметил Вамбери, "старые истины самые верные — они испытаны временем". Начинающий писатель должен знать штампы, чтобы избегать их; настоящий писатель не должен бояться ничего. Штамп-то он штамп, а действует эффективно. Разумеется, все средства художественного языка по мере развития и распространения их употребления теряют свою свежесть, стираются, пользоваться ими становится как бы неприличным: "Это плохо, потому что банально". Но есть тот уровень языка, который не может стать банальным: краткая передача информации.

л) Сильное действие. Предыдущий вариант, но распространенный дополнением и обстоятельством. Излюбленный зачин короля нашей коммерческой беллетристики Валентина Пикуля: "Лошади рушили фургоны в воду", "Ветер рвал плащи с генералов". Штамп, отшлифованный до блеска. Безошибочно выигрышное начало. Слияние элементов действия, пейзажа, экспозиции, поданное с предельной экспрессией. (Ах, и Пушкин любил начинать так: "Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова". — "Пиковая дама".)

м) Эмоциональная фраза. Может выражаться восклицанием, междометиями, отдельными словами или одним повторяемым словом, чьей-то репликой. "Ox… Как же теперь…", "Ура! Отлично!", "Ну же ты и осел…", "Теперь он не выкрутится?" — и т. п. Предваряет эмоционально сходную сцену или же продолжается объяснением того, с чем связаны и кем по какому поводу высказаны данные эмоции".

 

Вступление, зачин

Из статьи А.Корепанова "Винегрет для начинающих

"Первый совет-пожелание: не усыпляйте читателя занудными длиннющими вступлениями. Лучше сразу — быка за рога! Начните с интересного эпизода, подденьте читателя на крючок, зацепите его внимание — а уж потом, по ходу повествования, растолковывайте, что к чему, и зачем, собственно, герой мочил из бластера этих зеленых чудиков…"

Из работы М.Веллера "Технология рассказа

"Формы зачина. Интонационный строй первой фразы, ее информативная нагрузка и эмоциональный аспект должны, естественно, сочетаться с последующими фразами, выполняющими по отношению к первой подчиненную роль, подстраивающимися под нее по форме и содержанию. Вариабельность форм зачина способствует этому соответствию:

а) Повествовательная. Самая привычная и традиционная.

б) Диалог. Очень удобное и выгодное начало. Во-первых, сказать можно все, что угодно: о герое и о пейзаже, о действии и о вечных истинах. В-третьих, диалог можно продлить, а можно в любой момент оборвать и перейти к повествованию. В-четвертых, на первую реплику может следовать как прямой логичный ответ, так и самый неожиданный, непоследовательный, что оживляет вхождение в рассказ.

в) Монолог. Сохраняет многие преимущества диалога. Может быть прямым и внутренним, предполагать наличие слушателя или нет. Тоже позволяет оживить любые фразы разнообразнейшими разговорными выражениями и интонациями.

г) Письмо. Близко к монологу, причем имеет то преимущество, что в нем можно сочетать разговорную речь с особенностями эпистолярного стиля. Письмо как зачин может быть рассказом в рассказе, резко повышая емкость и "полезную нагрузку" текста.

д) Документ , причем самый разнообразный: приказ об увольнении, выписка из архива, заявление на квартиру, приговор суда и т. д."

Из работы М. Горького "Письма начинающим литераторам":

"Начинать рассказ "диалогом" — разговором — приём старинный; как правило, художественная литература давно забраковала его. Для писателя он невыгоден, потому что почти всегда не действует на воображение читателя.

Начинать рассказ разговорной фразой можно только тогда, когда у литератора есть фраза, способная своей оригинальностью, необычностью тотчас же приковать внимание читателя к рассказу.

Вот пример. Летом этим на волжском пароходе какой-то пассажир третьего класса произнёс:

— Я тебе, парень, секрет скажу: человек помирает со страха. Старики — они, конечно, от разрушения тела мрут…

Начинать рассказы речью такого оригинального смысла и можно и следует, но всегда лучше начать картиной — описанием места, времени, фигур, сразу ввести читателя в определённую обстановку".

 

Компетентность писателя и достоверность изображаемых им явлений

Из статьи А.Корепанова "Винегрет для начинающих":

"Автор обязательно должен хорошо знать то, о чем пишет. Не знаешь — узнай. В наши дни нужную информацию раздобыть не так сложно. Все должно быть достоверно".

Из работы М.Горького "Письма начинающим литераторам":

"В день, когда объявлена была война с Германией, о выступлении Англии ещё не было известно.

Соборный протопоп не мог дать "крестом сигнала к отходу поезда", это — дело не его компетенции, а дело начальника станции. Монашество не обряжалось в золотые вышивки, в позументы и мишуру.

Кровь "из рассечённого виска" у Вас "падает лоскутками". "Из-под рассечённого века светился глаз" — ясно, что Вы пишете о том, чего не видели, а этого делать не следует".

Цитаты из статьи А.Корепанова "Винегрет для начинающих".

Автобиографичность произведения

"Опять же, не совет, а мое мнение: НЕ ТОНУТЬ В ЛИЧНОМ, не плодить из рассказа в рассказ собственные отражения… Хотя тут можно и поспорить".

Высокая общая культура пишущего

"Любой писатель должен обладать высокой общей культурой, образованностью, эрудированностью — называйте как хотите, но вы меня, надеюсь, поняли".

Читайте классиков!

"Книжки-то все-таки почитывайте, и не только фантастику, а "классиков", Пушкина, там, Чехова и так далее. Не творите произведения-кальки с компьютерных игр и "видиков". А такое мне попадается довольно часто, вплоть до этих набивших оскомину фраз: "Надеюсь, ты знаешь, что делаешь?", "Ты в порядке?" и т. д. Перечитывайте, не столько уже следя за развитием сюжета, сколько изучая технику письма; не ЧТО написано, а КАК написано".

 

Идея, сюжет и язык произведения

"Художественное произведение — это своего рода триада, единство трех составляющих: идеи, сюжета и языка. (Возможно, сюда нужно добавить и стиль?) Идея — это то, что хотел сказать автор своим произведением. Сюжет — то, в какой форме он это делает. Язык — средство реализации сюжета, который (в смысле, сюжет) реализует идею.

Да, оригинальную идею изобрести тяжеловато. Но тут совет начинающим может быть только один: ищите! Повествование о том, как пресловутый Вася Пупкин добывает желанный артефакт, сражаясь со злобными блямблямчиками, — это вовсе не фантастика. И, вероятно, не литература.

Сюжеты … Некий герой, вооружившись лазерным мечом, ушел из отчего дома и отправился "квестовать" по разным мирам. Одного злодея прибил, от второго ушел, а третий его взял… и съел. Потому что был круче. Тут и сказочке конец. Хотя на деле неизмеримо больше таких текстов (произведениями их назвать как-то язык не поворачивается), где герой и третьего героя победил, и что-то там такое добыл. Потому как читатель любит счастливые… м-м… энды. А еще — продолжения. Но суть от этого не меняется.

Язык … Просто убивает обилие штампов. Ребята, старайтесь писать по-своему, избегайте этих бесконечных "звонко щебечущих птиц", "побелевших костяшек пальцев", "потемнения в глазах" и прочая".

Не стоит поучать

"А вот дидактичность, напротив, — это не вершина, а яма, в которую лучше не падать. Не стоит поучать читателя, не надо считать его глупее автора".

 

Психологическая достоверность поступков героев

Из работы М.Горького "Письма начинающим литераторам":

"Когда Вы начинали писать рассказ — Вы знали, каков его конец: Пётр убьёт Александра. Это обязывало Вас рисовать фигуру предателя и сыноубийцы в тоне именно суровой сдержанности, резкими штрихами, без лишних слов. Вы же приписали Петру мысли и чувства, которые раздваивают его, показывая читателю то сентиментального мужичка, выдуманного писателями-"народниками", то — зверя, — и в обоих случаях он у Вас неубедителен. Кратко говоря — Вы испортили хороший материал".

Из статьи А.Корепанова "Винегрет для начинающих":

"Героям многих произведений молодых авторов не хватает психологической убедительности, их поступки зачастую необоснованны, а порой вообще противоречат здравому смыслу. Автор заставляет своего героя поступать так, как ему, автору, нужно в рамках придуманного сюжета — и поэтому герои выглядят совершенно неправдоподобно. Таким образом, герой тут является простой марионеткой автора, а ведь он должен действовать самостоятельно.

…Герой намерен купить остров с ну просто жуткой репутацией: в давние времена случилась там не одна ужасная смерть, прежние владельцы тоже сгинули. Страшные вещи рассказывает про этот остров экстрасенс — друг героя, ему вторит паромщик, везущий упрямого героя на остров. А герой все-таки поселяется в этом инфернальном месте. Может, он экстремал или вынужден поступить именно так? Нет, вполне обычный человек, и ужасается, услышав всю эту жуть. Просто он, как поясняет автор, хотел после смерти жены уехать куда-нибудь подальше от людей… Только и всего. Интересно, а сам автор поселился бы в таком месте, если бы узнал все эти страшные подробности?

Отсюда — рекомендация начинающим: ставьте себя на место героя и прикидывайте, смогли бы вы, находясь в полном уме и здравии, поступить так же (если, конечно, ваш герой — нормальный человек, а не сверхкрутой супермен из "космических опер" — в худшем смысле этого термина, — где о психологичности говорить как-то даже смешно)".

 

Деталь, подробность

Из работы М.Горького "Письма начинающим литераторам":

"Описывая людей, Вы придерживаетесь приёма "натуралистов", но, изображая окружение людей, обстановку, вещи, отступаете от этого приёма. Колокольчик швейцара у Вас "плачет", а эхо колокольчика "звучит бестолково". Натуралист не сказал бы так. Само по себе эхо не существует, а является лишь как отражение кем-то данного звука и воспроизводит его весьма точно. Если колокольчик "плачет" — почему же эхо "бестолково"? Но и колокольчик не плачет, когда он маленький и звонит им рука швейцара, при этом условии он даёт звук судорожно дребезжащий, назойливый и сухой, а не печальный.

"Сочный тенор" у Вас "вибрировал, как парус". Это — тоже не "натурально". "Звук рвущегося кровяного комка мяса" — слышали Вы такой звук? Под "комком мяса" Вы подразумеваете сердце живого человека — подумайте: возможно ли, чтоб человек слышал, как разрывается его сердце?"

Из статьи А. Корепанова "Винегрет для начинающих":

"Немалое значение в восприятии фантастического произведения имеет внимание автора к деталям, вызывающим у читателя ощущение достоверности, подлинности фантастического. И вообще деталями не стоит пренебрегать (хотя и перегружать ими произведение тоже, наверное, не стоит). Приведу почти классический пример из "Войны миров" Герберта Уэллса. Помните, снаряд угодил в боевой треножник и в клочья разнес марсианина — но сам треножник устоял. "Никем не управляемый, с высоко поднятой камерой, испускавшей тепловой луч, он быстро, но нетвердо зашагал по Шеппертону. (…) Чудовище стало теперь слепой машиной разрушения. Оно шагало по прямой линии, натолкнулось на колокольню шеппертонской церкви и, раздробив ее, точно тараном, шарахнулось, споткнулось и с грохотом рухнуло в реку". Вот картинка так картинка! А ведь Уэллс сегодня подзабыт…

Что делает эту сцену особенно вещной, конкретной? Именно удачная деталь — колокольня, в которую врезался марсианский треножник. Одновременно Уэллс применяет здесь и принцип характеристики неизвестного через известное : колокольня, которую, словно тараном, сокрушил боевой треножник, позволяет читателю представить размеры и мощь этой фантастической машины".

Из повести К.Паустовского "Золотая роза":

"Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается тогда в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка. Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая обычно ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, стала видна всем.

С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей — без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление.

Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном.

Или, чтобы передать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в "Хождении по мукам":

"Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись…

— Покуда спала, к нему пришла смерть… — сказала Даша, плача, Телегину. — Пойми же — у него волосики встали дыбом… Один мучился… Я спала.

Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью".

Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти.

Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность — определяющей целое и, кроме того, обязательной".

"Хорошая подробность вызывает у читателя интуитивное и верное представление о целом — о человеке и его состоянии, о событии, или, наконец, об эпохе".

Из работы М.Веллера "Технология рассказа":

"Под деталью обычно понимают подробность предметного уровня: какую-то конкретную вещественную мелочь или какое-то конкретное свойство, особенность предмета.

Первый аспект детали — это апелляция к органам чувств : обогащение изобразительного ряда текста.

1. Цвет. В обыденной жизни человек обходится называнием двух-трех десятков цветов. Художники оперируют уже двумя (в среднем) сотнями наименований красок и оттенков. Но многоцветие природы бесконечно.

Осваивая цвет, литература обходилась вначале основными немногочисленными красками: небо могло быть синим, голубым, лазурным, серым, черным; рассвет — алым или золотым. В XIX веке с расцветом реализма литература стремится к точному правдоподобию, и вот у мастеров пейзажа заря становится винно-пурпурной, лимонной, серебряно-зеленой; выясняется, что небо бывает едва ли не любых цветов, тени оказываются не только серыми и черными, но и сиреневыми, синими, бурыми.

Поскольку все искусства косвенно, но неразрывно связаны между собой, образуя единый культурный макрокосм, можно увидеть, что в освоении и использовании цвета литература идет вслед за живописью. XX век породил новые условные формы живописи, и следом в литературе появились "медные небеса", "латунная планка рассвета", "красный туман", "синяя крона", "малиновый ствол" и т. д.

Цвет в современной литературе как правило условен, резок, силен, экспрессивен. "Зеленое небо", "черная вода", "красные глаза". Автор не столько следует правде жизни, сколько добивается зрительной выразительности, художественной эффективности фразы. Наблюдается своего рода неопримитивизм: что угодно может быть какого угодно цвета: лицо — "коричневое", "серое", "голубое", "зеленое"; прорубь — "фиолетовая", "синяя", лужа — "оранжевая", "серебряная". Цветовая деталь делает описываемое не только зримым, но и броским, несколько неожиданно-непривычным, а потому воздействующим на воображение.

2. 3апах. По условности в литературе может соперничать с цветом. Если цвет обычно "какой-то", то запах обычно — "чего-то": хвои, мыла, бензина, краски, роз, земли и т. д. Почти любой предмет имеет свой запах, человек различает запахи, как известно, слабовато, и вот из множества запахов писатель выбирает (называет) при конкретном описании один-два, реже три, и уж совсем редко четыре и больше. Двух характерных запахов обычно достаточно для передачи обонятельной гаммы, причем запахи эти частенько не подлинны, а придуманы по принципу "чем должно пахнуть, чтоб читатель вдохнул описываемую обстановку". Отсюда накладки вроде "в лазарете пахло сулемой", хотя сулема запаха не имеет, и пр. Вояка после марша пахнет "кожаными ремнями и дорожной пылью", хотя в действительности все перешибет крепкий дух застарелого пота. В порту пахнет "нефтью и апельсинами", хотя в действительности может пахнуть гниющими водорослями, краской, дизельным выхлопом плюс еще сотня запахов. Запах в прозе — это визитная карточка предмета, характерно дополняющего обстановку, но если простое называние или перечисление обращается прежде всего к зрительному воображению, то упоминание о запахе задействует еще одно чувство.

3. Вкус. Конечно, в прозе мало что пробуется на язык: кроме дегустации яств и напитков поминается вкус разве что крови и пота, да изредка сорванного стебелька и в юмористическом ключе картон, чернила и еще какая-нибудь гадость. Зато к запахам вкусовые ощущения применяются постоянно: запах может быть горький, соленый, терпкий, кислый, сладкий, сытный и т. д. — полная вкусовая гамма.

4. Звук. Звук придает описанию сенсорную панорамность аналогично запаху, с той лишь разницей, что слух играет в жизни человека гораздо большую роль, чем обоняние, через слух поступает большее количество информации. С одной стороны, не упоминать в прозе о звуках нельзя, описываемое обычно полно звуков, и надо дать читателю их услышать. С другой стороны, каждый читатель как-то представляет себе не только вид, картину описываемого (даже если не называются никакие подробности, а просто: "стол", "лес" — опыт тут же вызывает в воображении вид какого-то стола или леса), но и основные, программные, так сказать, звуки, сопровождающие действие. С третьей, взаимоотношения звука и текста — вопрос особый, и иногда незачем специально упоминать о звуке, понятном и так. Например, "копыта били в булыжную мостовую" — звукопись передает звонкий твердый стук. Звук может даваться простым называнием предмета, его производящего: звук копыт, горна, поезда, скрипки, бритвы. Может конкретизироваться: стук копыт, пение горна, грохот поезда. Из множества звуков, опять же, выбираются самые характерные, нужные. Передаваемый литературными средствами звук, как и запах (к цвету это относится в меньшей степени), иногда стилистически окрашивается до такой степени, что полностью порывает с реальностью: "мертвый звук" — это какой?..

5. Осязание. Подобно тому, как вкус обычно задействуется обонятельным рядом, осязание чаще задействуется рядом зрительным: "гладкая дорога", "шершавая вода", "холодный взгляд". Хотя и звук (голос, например) может быть "теплым, мягким" и т. д. А "теплый воздух", "мягкое кресло", "жесткая рука" апеллируют непосредственно к осязанию.

Второй аспект детали — описание.

1. Портрет. В "Моменте истины" Богомолова часто встречаются словесные портреты, выполненные по всем правилам криминалистики: рост, фигура, полнота, плечи, волосы, цвет, размер и форма глаз, нос, рот, подбородок, ушная раковина, лоб, зубы, особые приметы, говор — несколько десятков деталей. В художественной литературе портрет лаконичнее. Романтизм и классический реализм тяготели к портрету развернутому: рост, фигура, обязательно глаза, волосы, зубы, голос; указывалось, мелкие или крупные черты лица, какова улыбка, а также во что одет. Технически сделать это все нетрудно. Труднее дать портрет одной-двумя деталями так, чтобы создался образ. У Дианы де Тюржи (Мериме, "Хроника времен Карла IX") ослепительно белая кожа, агатовые волосы, почти сросшиеся брови и синие глаза — достаточно. Минский (Пушкин, "Станционный смотритель") — молодой стройный гусар с черными усиками, — и только.

Некогда портрет развивался от примитивного клише к типичному образу: у могучего героя появлялись сверкающие глаза, густые кудри, громовой голос, так же прояснялись черты прекрасной девы, низкого злодея, мудрого наставника. Затем портрет делался индивидуальнее, соответствуя индивидуализации характеров. Еще позднее стало хватать лишь нескольких черт, а иногда и одной. Деталь портрета стала опорной зрительной точкой, придающей реальную достоверность персонажу. Так, у слуги в рассказе Акутагавы "Ворота Расемон" на правой (именно на правой, а не на левой!) щеке алеет чирей — и более о его внешности нам ничего не известно, зато чирей — как настоящий, и настоящим становится весь слуга. У портного Петровича в "Шинели" Гоголя кривой глаз и рябое лицо, но главное — большой палец ноги у него "с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп".

В современном портрете (как и вообще в описании) деталь обычно играет роль своего рода колышка, к которому привязывается воображение читателя, дорисовывающее недостающие черты (ибо всего перечислить невозможно, да и не надо — нагромождение подробностей лишь помешает воспринять цельный образ).

2. Пейзаж. О развернутом и подробном пейзаже можно не говорить — поднатужившись и составив план, любой школьник опишет местность. В рассказе, где всегда хороша краткость, кратко должно быть и описание пейзажа — прежде всего пространственное и цветовое изображение. "В роще за дорогой кричала сойка" — это уже пейзаж: "роща", коли никак не уточняется, воспринимается зеленой, а зеленой роще соответствует в воображении проселочная дорога, буро-песчаная — или серая асфальтовая у завзятых горожан. То, что роща за дорогой, создает глубину картины, а крик сойки придает картине больше реальности; и даже если читатель не представляет себе, как выглядит пресловутая сойка и на что похож ее крик, это все равно достовернее абстрактного "щебетания птицы": конкретность всегда вызывает доверие.

То есть: для создания пейзажа достаточно двух-четырех деталей, дающих точки привязки читателю, который ассоциативно домыслит остальное. "Стога мокли под свинцовым небом" — это неопределенно большое поле, унылый дождь, осень, безлюдье, распутица. На уровне технического приема это стало азбукой еще в прошлом веке: знаменитое чеховское "тень мельничного колеса чернеет на плотине, и блестит в лунном свете горлышко разбитой бутылки" — вот и пейзаж готов!

3. Интерьер. С точки зрения письма не отличается от пейзажа. Несколько характерных деталей. Конспекты на столе, казенные одеяла и пустые пивные бутылки в углу — студенческое общежитие. Маты под турником, гулкое эхо — спортивный зал. Меньшая или большая конкретизация подобных деталей зависит от общего стилистического ключа произведения.

Описание может быть статичным, прерывая действие, а может даваться через детали в процессе действия, не снижая темпа повествования: в первом случае, например, описывается комната героя, после чего в ней что-то происходит; во втором — действие как бы привязывается в пространстве к конкретным деталям: "он швырнул книгу с подоконника на шкаф и плюхнулся в кресло перед телевизором".

4. Жест. Передача позы человека, мимики, движения — одна из труднейших задач в прозе. Представим, что стоящий человек облокотился о барьер, высота которого ему по грудь, таким образом, что предплечье его расположено вертикально, а сжатый кулак находится на уровне подбородка, каковой подбородок и подпирает. Как это сказать кратко и вразумительно? "Облокотился о барьер, уперев кулак в подбородок". "Облокотился" примерно определяет высоту барьера, "упер кулак в подбородок" говорит о том, что рука поднята к подбородку, а не наоборот, подбородок опущен на кулак; низкий барьер заставил бы клониться к нему, но об этом не сказано — стало быть, этого нет. "Взмахнул рукой" подразумевает: поднял вверх руку и быстро опустил — прямую или согнутую? вперед или в сторону? или описал рукой круговое движение? Из всех возможных отбирается краткое и простое "взмахнул", а уж дальше — кто как представит. Или: в знак сомнения человек делает движение головой так, что голова чуть склоняется в сторону, при этом подбородок слегка задирается, а с противоположной наклону стороны скула оказывается выпяченной вперед; через секунду возвращается в исходное положение. Это — подробное описание жеста. А в простой передаче: "В сомнении качнул головой", "В сомнении повел подбородком". Подобные вещи — бич малоопытных авторов.

Из прочих аспектов, в которых рассматривается деталь, можно выделить:

1. Достоверность. Вся профессиональная терминология в художественном тексте работает на это: коли автор так разбирается в морском деле, или медицине, или охоте, что непосвященному читателю не все и понятно, — это рождает доверие: знает, мол, значит, что пишет. Ну а уж коли так сведущ и точен в мелочах — наверное, и все остальное тоже правда.

Если точная деталь дает ощущение реальности, правды, будь то хруст входящей в дерн лопаты, или хлопнувшее от сквозняка окно, то "ляп" в детали способен уничтожить всякое доверие к произведению. В одном романе Аркадия Адамова у немецких танков T-IV "Тигр" лобовая броня 400 мм, и тому, кто знает, что цифра эта бредова, дальше читать всерьез роман невозможно. А в нашумевшей пьесе Губарева врач командует: "Введите ампулу сердечного" Чего именно ввести?! Поскольку ни один врач ничего подобного сказать не может, внимательный читатель этой пьесе не поверит, и заслуженно.

2. Символичность. Хорошо исследовано. Вспомним знаменитый дуб в "Войне и мире", репейник в "Хаджи Мурате". Голубь мира, ледоход, грозовая туча.

3. Смысловая нагрузка. Настроение, авторское отношение, ассоциация. У неприятной женщины чулки "поросячьего цвета" (из повести Набокова "Машенька"). Знаменитый дождь в финале "Прощай, оружие!" Хемингуэя: трагедия и прозаичность.

4. Функциональность. Если в первом акте на стене висит ружье, то в пятом оно должно выстрелить. Деталь должна быть необходимой и работать на общую идею.

В заключение — три замечания.

Первое: о "не работающей" детали. В одном из гениальных рассказов Акутагавы "Сомнение" рассказчик прежде всего обращает внимание на руку гостя с отсутствующим пальцем — и в конце, после выслушанной ужасной исповеди, так и не решается спросить, как гость потерял палец: это придает рассказу удивительную глубину, таинственность, ощущение бесконечной непостижимости жизни.

Второе: напор действия искупает недостаток деталей. В "Трех мушкетерах" пейзажами и интерьерами не пахнет: по прочтении семисот страниц мы даже не знаем цвета мушкетерских плащей!

Третье: в современной прозе деталь может вообще отсутствовать — как литературный прием. Это уместно в рассказе, но в длинной прозе утомительно и неоправданно: воображению читателя нужен хоть минимум "опорных точек".

 

Диалог

Из повести К.Паустовского "Золотая роза":

"В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог:

"- Здорово, тетя Паша! — сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой.)

— Здравствуй, Алеша, — приветливо воскликнула тетя Паша, оторвавшись от шитья, и посмотрела на Алексея. — Что долго не заходил?

— Да все некогда. Собрания всю неделю проводил.

— Говоришь, всю неделю?

— Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? — спросил Алексей, оглядывая пустую комнату.

— Нет. Он на производстве.

— Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы.

— До свидания, Алеша, — ответила тетя Паша. — Будь здоров.

Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой.

— Бойковитый парень. Моторный".

Весь этот отрывок состоит, помимо небрежностей и разгильдяйской манеры писать, из совершенно необязательных и пустых вещей (они выделены курсивом). Все это ненужные, нехарактерные, ничего не определяющие подробности".

Из статьи А.Корепанова "Винегрет для начинающих":

"Не объясняйте в диалогах то, что нужно знать читателю, но что хорошо известно самим беседующим персонажам; не делайте диалог источником информации — это дешевый прием, признак провинциальности литературы. Добавлю: читайте сочиненные вами диалоги вслух. Смогли бы вы так изъясняться в реальной жизни?"

 

Персонажи

Из работы М. Горького "Письма начинающим литераторам":

"Писатель должен смотреть на своих героев именно как на живых людей, а живыми они у него окажутся, когда он в любом из них найдёт, отметит и подчеркнёт характерную, оригинальную особенность речи, жеста, фигуры, лица, улыбки, игры глаз и т. д. Отмечая всё это, литератор помогает читателю лучше видеть и слышать то, что им, литератором, изображено. Людей совершенно одинаковых — нет, в каждом имеется нечто своё — и внешнее и внутреннее".

Из статьи А.Корепанова "Винегрет для начинающих":

"Избегайте однотипности, одноликости персонажей, картонности непременных красавцев-героев и уродов-злодеев. Все-таки трудно удерживать в памяти кто есть кто в толстенном романе, если положительные герои отличаются друг от друга только именами, так же как антигерои. Кочуют из романа в роман — причем совершенно разных авторов! — одни и те же плоские серые тени, разве что одеты по-разному: один облачен в средневековые латы, другой — в комбинезон звездопроходца-покорителя галактических империй, да оружие у каждого свое (хотя и тут особого разнообразия нет: меч или бластер-импульсатор-аннигилятор).

Создать новый, запоминающийся образ — задача нелегкая (а кто сказал, что писательский труд легок?), но выполнимая. Ведь создал же Гомер Одиссея, Сервантес — Дон Кихота, Гоголь — Хлестакова. Почему бы и вам не попробовать? Даже если не получится дотянуться до уровня Отелло (пока?), все-таки, может быть, выйдет — выше все того же одномерного безликого Васи Пупкина с бластером наперевес.

Итак, не герой-схема, а герой-личность, в динамике, с характером сложным, многоплановым, герой цветной, а не черно-белый. Образ нужно показывать в развитии, раскрывать в действии, с персонажем постоянно должно что-то происходить, он должен меняться…"

 

2. Восемь инструментов, которыми мы строим героя

Цитаты из книги Н.В. Басова "Творческое саморазвитие, или Как написать роман":

"Внешнее описание.

Едва ли не самым главным в представлении героя является его описание… По поводу внешнего, зрительного показа героя я могу посоветовать тебе избегать длиннот. Но все-таки его "рассмотреть", выделить одну-две отличительные черты, например, заячью губу и особенный цвет кожи, а потом использовать их как маркер, напоминание персонажа.

А чтобы самому об этой особенности не забыть, можно даже нарисовать героя, а тем, кто не очень хорошо рисует, сделать краткую справку, вроде словесного портрета, где указать все, что заблагорассудится — вплоть до родинок. Не ленись, это бывает очень полезно".

"Установочные данные.

В романах, где серьезное значение имеет фактическая сторона, например, в хроникально-документальной литературе, представление героя может быть вполне в духе протокола или личного дела…"

"Мнение писателя.

Весьма любимым мною инструментом является мнение автора. Я люблю высказаться по поводу своих героев, люблю, чтобы они были освещены, в том числе, и моей личностной — иногда даже чересчур — интонацией… Причем в форме, наиболее доступной самому неподготовленному читателю, — методом едва ли не басенной морали, прямого комментария…"

"Проблемы и поступки, или настоящие герои всегда идут…куда-нибудь.

Герои должны идти… Разумеется, им мешают, но они проявляют или ум, или волю, или сказочную силу, или любовь, или просто им сопутствует удача, или что-то еще, что ты хочешь передать читателю…"

"Отношения к герою других персонажей."

(Чувства и мысли, которые вызывает герой у других участников описываемых вами событий, — это отражения его образа в зеркалах иного восприятия. Они могут представлять его, приукрашивая, скрывая недостатки внешности и характера; могут быть кривыми и темными; могут показывать только один аспект личности, обращать внимание читателя на одну особенность внешности — в зависимости от того, глазами какого человека-персонажа вы как автор смотрите на героя. Этому персонажу читатель может верить или нет, но в любом случае вы даете информацию о герое, заставляете читателя думать, открываете (или предлагаете открыть) новые грани его личности. Этот прием богат возможностями дополнительной прорисовки героя. — И.Г.)

"Мысли героя, если они есть.

Если органично, достаточно явственно, но и без фальши излагать мысли героя, то они будут весьма важным элементом прорисовки его характера. Да и не только характера, но вообще всего, что он есть, — от судьбы и воспоминаний до планов, надежд и целей".

"Речи, и не только.

Обращенные не к себе, а к другим персонажам, речи героя тоже являются элементом построения персонажа… Со всеми неправильностями языка, условностями сленга, несуразностями местных говоров, привычными словечками, мусором мышления, от которого люди не свободны нигде и никогда…"

"Третье измерение текста.

В процессе построения героя внезапно возникает одна довольно неожиданная вещь. Собственно, она не всеми даже осознается… Герои иногда выделывают такое, чего от них не требовалось, что не планировалось автором, что возникло само по себе.

Кажется, Льюис Кэрролл (автор повестей для детей "Алиса в стране чудес" и "В Зазеркалье". — И.Г.) где-то признавался, что он хотел написать совсем другую книжку, но когда Алиса провалилась в нору, весь сюжет сделался другим. И провалилась девочка как-то "случайно", не совсем по договоренности с автором…

Вот это и есть третье измерение текста, которое иногда превращает персонаж во что-то иное, чем ожидалось. Оно существует и действует очень эффективно, а главное — практически безошибочно. И потому не использовать его — ошибка романиста любого ранга".

 

3. Сюжет, фабула, композиция

Итак, мы вооружились знаниями о некоторых приемах, которые используются в художественной литературе. Мы теперь имеем представление о том, как писать. У нас есть идея, замысел, мы придумали героев, знаем, чем они будут заниматься и с чем бороться, но… Но вот как "выстроить" наше произведение? В какой последовательности мы будем излагать нашу историю? Ведь от этого зависит, сможем ли мы заинтриговать читателя, завладеть его интересом, с максимальной точностью и силой донести до него то, что хотели сказать. Это очень важно — уметь строить .

Для того чтобы разобраться в этом вопросе, давайте введем такие понятия, как фабула, сюжет и композиция литературного произведения.

Существуют различные толкования понятий "фабула" и "сюжет". Мы примем те, которые основаны на следующих представлениях.

Предположим, что у нас есть замысел произведения. То есть мы в общих чертах знаем, о чем будем рассказывать. Это значит, что мы знаем фабулу.

Фабула — это события, происходящие в литературном произведении, но выстроенные в их естественном, хронологическом порядке, так, как они происходили бы или могли бы происходить в действительности.

То есть это наш рассказ, повесть или роман, изложенные "просто", "напрямую", в одной или нескольких фразах. Например, упрощенную фабулу шекспировской трагедии "Гамлет" мы могли бы сформулировать так: "Брат датского короля тайно убивает брата, завладевает короной и женится на королевской вдове. К сыну убиенного, принцу Гамлету, является призрак отца и рассказывает о совершенном злодействе. Гамлет пытается отомстить королю-убийце, но гибнет на дуэли". Просто и понятно. Но в "Гамлете" действия разворачиваются в совершенно иной последовательности! К примеру, первая сцена трагедии — явление призрака отца Гамлета перед охраной замка и другом Гамлета, Горацио. А убийство короля происходит задолго до того, как начинается представляемое нам Шекспиром действие, да и то "за кадром", в пьесе его нет. Наблюдать же мы его можем только в интерпретации заезжих в королевский замок актеров, которых Гамлет попросил (в третьем акте трагедии) сыграть пьесу по подсказанному им сценарию.

Если мы в пересказе будем строго следовать авторской последовательности изложения, то расскажем сюжет.

Сюжет — художественно целесообразная система описываемых событий, которые автор излагает в такой последовательности и с использованием таких литературных форм и приемов, которые наиболее полно отвечают его творческой задаче.

Понятно, что рассказать сюжет порой непросто — настолько, насколько непросто автор "выстроил" произведение. Ведь направление событийного плана в сюжете может совпадать с фабульным (и тогда фабула "равна" сюжету), но чаще всего отличается от него (как в "Гамлете"). Поэтому фабулу называют еще "выпрямленным" сюжетом, а в случае, когда она сюжету "не равна", говорят об обратной сюжетной композиции.

Вот мы и подошли к понятию "композиция".

Из работы Т.Т. Давыдовой, В.А. Пронина "Теория литературы":

"Композиция — построение, расположение всех элементов художественной формы.

Композиция бывает внешней и внутренней.

К сфере внешней композиции относят деление эпического произведения на книги, части и главы, лирического — на части и строфы, лиро-эпического — на песни, драматического — на акты и картины.

Область внутренней композиции включает в себя все статические элементы произведения:

— разные типы описаний — портрет, пейзаж, описание интерьера и бытового уклада жизни героев, суммирующую характеристику;

— внесюжетные элементы — экспозицию (пролог, вступление, "предысторию" жизни героя), эпилог ("последующую" историю жизни героя), вставные эпизоды, новеллы;

— всевозможные отступления (лирические, философские, публицистические);

— мотивировки повествования и описания ; формы речи героев: монолог, диалог, письмо (переписка), дневник, записки;

— формы повествования , называемые точками зрения (позиция, с которой рассказывается история или с которой воспринимается событие истории героем повествования. Понятие точки зрения в литературе аналогично понятию ракурса в живописи и кино)".

Но это только то, что включает в себя композиция. Как же она "работает"?

Из работы М.Веллера "Технология рассказа":

"Композиция (построение, структура, архитектоника) рассказа — это расположение отобранного материала в таком порядке, которым достигается эффект большего воздействия на читателя, чем было бы возможно при простом сообщении фактов. Перемены в последовательности и соседстве эпизодов обусловливают разное ассоциативное, эмоциональное смысловое восприятие материала в целом. Удачная композиция позволяет добиться максимума смысловой и эмоциональной нагрузки при минимуме объема.

1. Прямоточная композиция. Наиболее древний, простой и традиционный способ передачи материала: какая-то несложная история с минимальным количеством значимых действующих лиц рассказывается в последовательности событий, связанных единой причинно-следственной цепью. Для такой композиции свойственна неторопливость и подробность изложения: такой-то сделал то-то, а потом было так-то. Это позволяет обстоятельно углубиться в психологию героя, дает читателю возможность отождествить себя с героем, влезть в его шкуру, сочувствовать и сопереживать. Внешняя простота, как бы бесхитростность и безыскусность такого построения вызывают дополнительное доверие читателя, единая нить повествования позволяет не рассеивать внимание и целиком сосредоточиться на изображаемом. Так, к примеру, построен рассказ Ю.Казакова "Голубое и зеленое" — ностальгическая история первой юношеской любви: вечная тема, банальный материал, несложный городской язык, но, проживая вместе с героем день за днем, читатель радуется, печалится, тоскует.

2. Окольцовка. Обычно отличается от композиции предыдущего типа только одним: авторским обрамлением в начале и в конце. Это как бы рассказ в рассказе, где автор представляет читателю героя, выступающего в дальнейшем рассказчиком. Таким образом создается двойной авторский взгляд на рассказ: поскольку сначала охарактеризовывается рассказчик, то затем в собственно рассказе может "браться поправка на рассказчика" — образы автора и рассказчика намеренно расподобляются. Автор, как правило, мудрее и информированнее рассказчика, он выступает судьей и комментатором собственной истории.

Выгоды такого приема в том , что

а) рассказчик может говорить любым языком — не только грубыми просторечиями, что простительно, но и литературными штампами, что иногда выгодно автору, поскольку просто и доходчиво: у автора развязаны руки, возможные обвинения в примитивности языка, дурном вкусе, цинизме, антигуманизме и т. п. он перекладывает на плечи своего ни в чем не повинного рассказчика, а сам в обрамлении может отмежеваться от него и даже осудить;

б) достигается дополнительная достоверность: обрамление нарочито просто, обыденно, от первого лица, — читатель как бы подготавливается к дальнейшей истории;

в) "двойной взгляд" может играть провокационную роль: читатель не соглашается с мнением как рассказчика, так и автора, он как бы вовлекается в дискуссию, подталкивается к собственным размышлениям и оценкам, коли не получает в готовом виде оценку единую.

В качестве примеров — такие известные рассказы, как "Счастье Мопассана", "Под палубным тентом" Лондона, "Судьба человека" Шолохова; прием это распространенный.

Окольцовка применяется и с более сложными видами композиции, но уже реже.

3. Точечная (новеллистическая) композиция. Отличается тем, что какое-то количество мелких подробностей и обстоятельств веером привязано к одному событию незначительного масштаба. Соблюдается триединство времени, места и действия. Характерна для бытовой прозы. Автор как бы наводит увеличительное стекло на одну точку и пристально разглядывает ее и ближайшее окружающее пространство. В "точечной" новелле нет ни развития характеров, ни изменения ситуации: это картинка из жизни.

Наиболее ярко это выражено в новеллистике Шукшина и Зощенко. Вот рассказ Шукшина "Срезал". Говорится о деревне, о семье Журавлевых, о Глебе Капустине: предыстория, характеры, обстоятельства. Затем — суть; застольный разговор, когда Глеб "доказывает" кандидату наук его "необразованность". Детали, лексика, эмоциональное напряжение превращают жанровую зарисовку в принципиальное столкновение торжествующего и завистливого хамства с наивной интеллигентностью.

Можно сказать, что точечная новелла — это один малый штрих из жизни, под пристальным взглядом автора принимающий масштабы и глубину художественного произведения. Таковы знаменитые короткие рассказы Хемингуэя. Через жест, взгляд, реплику единичный и внешне незначительный случай превращается в показ всего внутреннего мира героя, всей окружающей его атмосферы.

Различие прямоточной и точечной композиции в том, что в последней "ничего не происходит".

4. Плетеная композиция. Действие в ней есть, есть и последовательность событий, но русло повествования размывается в сеть ручейков, авторская мысль то и дело возвращается к прошлому времени и забегает в будущее, перемещается в пространстве от одного героя к другому. Этим достигается пространственно-временная масштабность, вскрывается взаимосвязь различных явлений и их взаимовлияние. На ограниченном пространстве рассказа сделать это нелегко, данный прием характерен скорее для таких романистов, как Томас Вулф. Однако поздняя новеллистика Владимира Лидина — пример удачного применения композиционной "плетенки", где за нехитрыми поступками обычных людей стоит все их прошлое, весь круг интересов и симпатий, память и воображение, влияние знакомых и следы былых событий. Если каждый тип композиции вообразить в виде графика-иллюстрации, то длинная нить "плетенки" выпишет немало кружев, пока доберется до конечной цели.

5. Остросюжетная композиция. Суть ее в том, что наиболее значительное событие ставится в самый конец повествования, и от того, произойдет оно или нет, зависит жизнь или смерть героя. Как вариант — противоборство двух героев, которое разрешается в самом конце. Короче — кульминация является развязкой. В общем это коммерческий, спекулятивный ход — автор играет на природном человеческом любопытстве: "Чем все кончится?" По такой схеме строятся триллеры Чейза, на таком приеме построен самый знаменитый из романов Хейли — "Аэропорт": взорвет злоумышленник самолет или нет? Интерес к этому заставляет читателя жадно проглатывать роман, нашпигованный массой побочных подробностей. В новеллистике такой прием ярко проявляется у Стивена Кинга.

6. Детективная композиция. Отнюдь не адекватна предыдущей. Здесь центральное событие — крупное преступление, необычайное происшествие, убийство — выносится за скобки, а все дальнейшее повествование — как бы обратный путь к тому, что уже произошло раньше. Перед автором детектива всегда стоят две задачи: во-первых, придумать преступление, во-вторых, придумать, как его раскрыть, — именно в таком порядке, никак не в обратном! Все шаги и события изначально предопределены преступлением, словно ниточки тянутся из каждого отрезка пути к единой организующей точке. Построение детектива — как бы зеркально: действие его заключается в том, что герои моделируют и воссоздают уже бывшее действие. Из коммерческих соображений авторы детективов развозят их до объемов романов, но изначально, созданный Эдгаром По и канонизированный Конан Дойлем, детектив был рассказом.

7. Двухвостая композиция. Самый эффектный, пожалуй, прием в построении прозы. В литературе первой половины XIX века встречался в таком виде: какое-то описываемое событие оказывается сном, и затем произведение оканчивается совсем иным образом, чем полагал было читатель ("Гробовщик" Пушкина). Самый знаменитый образец — рассказ Амброса Бирса "Случай на мосту через Совиный ручей":

разведчика вешают, веревка обрывается, он падает в воду, спасается от стрельбы и преследований, после тяжких испытаний достигает родного дома, — но все это ему лишь казалось в последние миги жизни, "тело покачивалось под перилами моста".

Построение такое сродни инквизиторской "пытке надеждой": приговоренному предоставляют возможность бежать, но в последний миг он попадает в объятия тюремщиков, ждущих его у самого выхода на свободу. Читатель настраивается на благополучный исход, сопереживает с героем, и сильнейший контраст между счастливым концом, до которого повествование уже добралось, и трагическим, каковой оказывается в действительности, рождает огромное эмоциональное воздействие. Здесь в узловом моменте повествование раздваивается, и читателю предлагают два варианта продолжения и окончания: сначала благополучный и счастливый, затем зачеркивают его, объявляя несбывшейся мечтой, и дают второй, реальный.

8. Инверсионная композиция. Эффект ее, так же, как и предыдущей, основан на контрасте. Какое-то событие изымается из естественной хронологической цепи и помещается рядом с противоположным ему по тональности; как правило, эпизод из будущего героев переносится в настоящее, и соседство полной надежд и веселья молодости — и уставшей, многого не добившейся старости рождает щемящее ощущение быстротечности жизни, тщеты надежд, бренности бытия.

В пьесе Пристли "Время и семья Конвей" в первом действии молодые люди строят планы, во втором — десять лет спустя — прозябают, в третьем, являющимся непосредственным завтрашним продолжением первого, продолжают надеяться и бороться (а зритель знает уже, что надеждам их не суждено сбыться).

Обычно двухвостая и инверсионная композиции используются для создания трагической тональности, "плохих концов", хотя, в принципе, возможно наоборот — утвердить светлый конец, завершая мрачные по колориту события жизнеутверждающим эпизодом из другого временного пласта.

9. Шарнирная композиция. Классический образец — новеллистика О.Генри. Интереснейший гибрид с использованием элементов детектива, ложного хода и инверсии. В узловом пункте развития действия самое принципиально важное событие изымается автором и сообщается под самый конец. Совершенно неожиданная концовка придает всему рассказу смысл иной, нежели читатель видел до этого: поступки героев приобретают иную мотивировку, иными оказываются их цель и результат. Автор до последних строк как бы дурачит читателя, убеждающегося, что главного-то в рассказе он не знал. Такую композицию можно было бы назвать обратной: концовка рассказа обратна тому, что ожидает читатель.

Суть в том, что любой рассказ О.Генри вполне мог бы существовать и без "коронной" концовки. На концовке же, как на шарнире, рассказ поворачивается другой своей стороной, превращаясь фактически во второй рассказ: могло быть вот так, но на деле вот эдак. Сыщик оказывается жуликом, ручной лев — диким, и т. д.

10. Контрапункт. Аналогично музыкальному термину — параллельное развитие двух или более линий. Классический образец — "42-я параллель" Дос Пассоса. Незнакомые между собой люди живут каждый своей жизнью, соприкасаясь лишь изредка.

Вообще такое построение более свойственно длинной прозе, роману. В новеллистике встречаются два варианта контрапункта:

а) две-три не связанные между собою сюжетно линии совмещаются по пространственно-временному принципу — и то, и другое, и третье происходит здесь и сейчас: в результате такого монтажа возникает совершенно новая ассоциативная, эмоциональная, смысловая окраска (так, в знаменитой сцене объяснения Родольфа и Эммы в "Мадам Бовари" Флобера перемежение фраз обольстителя отрывками из сельскохозяйственного доклада создает ощущение пошлости — и в то же время желания Эммы бежать от этой пошлости);

б) линия из прошлого, история из прежней жизни перемежается с лицевым планом, объясняя поведение героя в настоящий момент, раскрывая его внутренний мир, — прошлое как бы живет в настоящем (как, скажем, в рассказе Сергея Воронина "Роман без любви").

11. Револьверная композиция. Здесь событие показывается с разных точек зрения глазами нескольких героев, подобно тому, как деталь, доводимая до нужной формы, поочередно обрабатывается несколькими резцами, подаваемыми вращающейся обоймой. Это позволяет и диалектически рассмотреть происходящее, и показать героев как со стороны, так и изнутри, их собственными глазами. В одном случае

а) каждый из героев повторяет свою версию одного и того же события ("В чаще" Акутагавы);

в другом

б) рассказчики сменяются по мере развития действий, как в эстафете ("Сеньорита Кора" Кортасара)".

 

4. Четыре истории Борхеса

Итак, мы теперь знаем, что можем изложить нашу историю самыми различными способами. Можем тасовать времена и события, как карты; переносить читателя из одного мира, из одного пространственно-временного пласта в другой; можем изложить отношения героев не напрямую, в форме повествования, а дать читателю возможность подслушать их разговор, или беседу о них неких посторонних людей, или познакомить читателя с их перепиской, дневниковыми записями. Можем вести рассказ словами одного из своих персонажей, а то привлечь для этого дела и нескольких героев… И так далее. Но теперь давайте зададимся вопросом: много ли в нашем распоряжении историй?

Говорят, что существует всего десять-двенадцать мировых сюжетов, вокруг которых, собственно, и крутятся все романы, повести, рассказы, новеллы и сценарии. Это похоже на правду. Во всяком случае, когда я мысленно "тяну" сюжет своего будущего романа, каждый раз с удивлением сталкиваюсь со следующим феноменом: нельзя отклоняться от некоторых линий изложения (больше ничего об этом сказать не могу, это вещь неопределимая), в ином случае произведение разваливается, становится "несъедобным". Видимо, объяснение этого "чуда" лежит в учете психологических особенностей нашего восприятия.

Луи Хорхе Борхес ввел еще более узкую классификацию мировых сюжетов. Он считал, что в литературе существуют всего четыре истории. Это:

— История возвращения;

— История поиска;

— История о том, как герои штурмуют и защищают укрепленный город;

— История самоубийства Бога.

И это тоже похоже на правду! Действительно, какое бы литературное произведение мы ни взяли, оно подпадает под классификацию аргентинского писателя! Возьмем "Войну и мир" Толстого, в котором множество сюжетных линий. Истории Андрея Болконского и Пьера Безухова — истории духовного, нравственного поиска; война 1812 года в романе — история о том, "как герои штурмуют и защищают укрепленный город"… "Преступление и наказание" Достоевского — это история самоубийства Бога в человеке (Раскольников подавляет в себе богочеловеческое начало и становится убийцей) и возвращения (главный герой в результате глубокого внутреннего перерождения снова обретает себя самое, приходит к Любви и Вере). В принципе, все романы Достоевского — как правило, бессюжетные, в которых основной темой является философско-психологические коллизии внутреннего мира героев, — истории самоубийства Бога. Князь Мышкин в "Идиоте", Дмитрий и Иван Карамазовы в "Братьях Карамазовых"… Но оставим классику. "20 тысяч лье под водой", "Пятнадцатилетний капитан", "Таинственный остров" Жюля Верна, "Робинзон Крузо" Даниэля Дефо — истории поиска и возвращения, "Волшебник Изумрудного города" Александра Волкова — история поиска (Железный дровосек мечтает обрести живое Сердце, символ Доброты, Лев — Смелость, Страшила — Ум) и история возвращения (Элли ищет способ вернуться домой из страны Оз)… А сказка "Красная Шапочка" Шарля Перро? Классическая история возвращения. С того момента, как мы узнаем, что маленькая девочка должна пройти через глухой лес, в котором обитает злой Волк, мы думаем только об одном: "Вернется или нет"?

Ну, хорошо. Допустим, мы согласились, что всегда слушаем, читаем, или пишем, или рассказываем одну из четырех или десяти мировых историй — в одной из бесчисленных авторских интерпретаций. Что это нам дает?

А то, что мы должны понять: "не важно — о чем, важно — как ". Не важно, какую историю мы рассказываем — важно, как мы это делаем. Как чувствуем Слово, как мыслим, как интригуем, как "строим". Насколько интересно и значительно создаваемое нами произведение.

И еще один важный вывод мы можем сделать, познакомившись с классификацией Борхеса.

Смотрите, в любой истории герой всегда отягощен решением какой-то задачи. Скажем сильнее — он всегда имеет суперзадачу. Он должен "вернуться", "найти", "штурмовать", "оборонять", разрешить проблемы своего внутреннего бытия, преодолеть искушение, заблуждение, ложь, ведущие его к пропасти (к "самоубийству Бога"). И всегда он встречает на пути к решению своей суперзадачи препятствия, должен их преодолевать, бороться. То есть он находится в конфликте либо с другими героями произведения, либо с обстоятельствами, либо с собственным "я". И такое положение дел — непреложность литературного произведения. Мы пишем ради создания конфликта (если только не создаем идиллию), на конфликте все держится, в ином случае у нас ничего не получится. Представьте себе Красную Шапочку без суперзадачи! "В лес, что ли, пойти? К бабушке? Пойду, пожалуй, потихоньку… Устану — вернусь…" И Волка — сытого, благодушного, лежащего под деревом брюхом кверху: "Никак, к бабушке собралась? Ну, иди с Богом…" Так у нас никакой сказки не получится! Все виснет, нет энергетики, нет динамики, нет интриги. Потому что у героев нет суперзадач, в произведении нет конфликта!

Впрочем, о конфликте — особый разговор.

 

5. Конфликт и его роль в художественном произведении

Мир художественного произведения во всей его полноте: с пространственно-временными параметрами, народонаселением, стихиями природы и общественными явлениями, действиями, высказываниями и переживаниями героев, авторским сознанием, существует не как беспорядочное нагромождение составляющих элементов, а как стройный художественно целесообразный космос. В этом космосе нужно и должно выделить некий организующий стержень. Таким универсальным стержнем является конфликт .

Это слово происходит от латинского "confliktus " — столкновение, противоречие.

Конфликт есть противоборство, противоречие либо между характерами, либо между характером и обстоятельствами, либо внутри характера — противоречие, лежащее в основе действия. Таким образом, конфликт — движущая сила романа. Он выступает как побудительная причина всех действий героя .

В обобщенном, широком смысле конфликт всегда наличествует в произведении, хотя проявляет себя по-разному, в зависимости от рода, вида, жанра произведения, идейных, художественных установок писателя. Такому поэтическому жанру, как идиллия, конфликт, как многие думают, не свойствен вообще. Но здесь отсутствие конфликта подчеркнуто, художественно значимо и является жанровой доминантой. Это минус-прием: отсутствует то, без чего произведения не бывает. Это как человек без тени. Или без носа, как у Гоголя в повести "Нос".

Если конфликт отсутствует, то он заменяется ситуацией . Она предполагает "мирное сосуществование", "симбиоз" людей, которые не обнаруживают разнонаправленные интересы и стремления. Такова, например, экспозиция "Тихого Дона". Здесь в мирных сценах домашнего быта, рыбной ловли, жизни станицы, проводов казаков в военные лагеря — исподволь, постепенно накапливается взрывчатая энергия любовной страсти Григория к Аксинье. В конце концов она разовьется в трагически неразрешимый конфликт. Но в начале романа рисуется только ситуация, конфликта нет.

Конфликт в его классической, гегелевской, интерпретации трактуется как "противоположность, содержащаяся в ситуации", как "нарушение, которое не может сохраняться в качестве нарушения, а должно быть устранено" в процессе действия, в "акциях и реакциях" противоборствующих сил. Как правило, в произведении он требует своего полного разрешения. Поэтому он носит длительный характер. В иных текстах он устраняется только на последних страницах. Но так, наверное, и должно быть: в обратном случае конец книги читать будет неинтересно.

Конфликт должен быть обрисован очень отчетливо. Он не может быть неописан до конца. Иначе в текст вкрадутся такие огромные дефекты, как неясность побуждений героя, неясность ставок, на которые пошла игра, незначительность первичных оценок самой игры и прочее.

И здесь, прежде чем говорить о том, какие конфликты бывают, как их организуют авторы, давайте — дабы избежать путаницы в дальнейшем — введем такое понятие, как "проблема ". Итак, конфликт — это побуждение к действию. Романная проблема есть величина более глубокая. Она не рисует характер противоречия, не определяет действия героев, их реакции и поведение. Она определяет причину конфликта. Еще раз: конфликт — причина действий героев, проблема — причина конфликта . Проблема есть то, что подлежит изменению, устранению или какому-то изменению. Если, образно говоря, конфликт — пестрая упаковка, обертка, шуршащая бумажка, то проблема — начинка, суть игры, она определяет ставки этой игры и правила действий героев. Поэтому, если конфликт в романе длится довольно долго, то проблема вообще длится весь текст, а порой не разрешается, не кончается с формальным завершением сюжета.

Пожалуй, можно еще добавить, что, как правило, описание, выявление проблемы должны следовать или проблема должна разрешаться за конфликтом, после него, иначе не получится убедительности, жизненности текста.

Какие же конфликты развивались и разрешались в мировой литературе?

Античная поэзия обращалась к противоборству мощного человеческого характера с неумолимой и неотвратимой силой рока, судьбы, которой подвластны не только люди, но и боги ("Илиада" и "Одиссея" Гомера).

В средневековой литературе конфликтовали в основном божественное и дьявольское начала, Небо и Преисподняя, возвышенная духовность и низменная материальность ("Моление Даниила Заточника", "Слово о полку Игореве").

В эпоху Возрождения изображаемые в литературных произведениях противоречия переместились на грешную землю: узурпировавший божественные функции человек противостоит пережиткам средневекового мира ("Ромео и Джульетта", "Гамлет", "Макбет" Шекспира, "Дон Кихот" Сервантеса).

Классические конфликтные схемы классицизма XVII–XVIII в.в. основывались на противоречиях между личностью и государством, частным и общественным, чувством и долгом, страстью и разумом ("Дон Жуан" Мольера, "Недоросль" Фонвизина).

Просветительство (которое использовало для своего художественного воплощения жанровые и стилистические формы классицизма, стихийного реализма, а также некий синтез публицистики, философии и педагогики с беллетристикой) актуализировало те же конфликтные схемы, но решала их диаметрально противоположным способом ("Робинзон Крузо" Дефо, "Путешествие Гулливера" Свифта, "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева, "Горе от ума" Грибоедова).

В некоторых произведениях сентиментализма характерные для него излияния чувствительного сердца и идеализация "простого" человека осуществлялись на фоне бесконфликтной природы или благостных общественных отношений ("Письма русского путешественника" и "Бедная Лиза" Карамзина).

Эталонным набором романтизма принято считать противостояние исключительной творческой личности (гения) и не понимающей его толпы, идеализированного прошлого и прозаического настоящего, фантастического мира грез и пошлой повседневной реальности ("Собор Парижской Богоматери" Гюго, "Кавказский пленник" и "Цыганы" Пушкина, "Мцыри" и "Демон" Лермонтова).

Реализм уже не имеет видимых предпочтений в выборе доминирующих конфликтов.

Вот такие конфликтные схемы и отданные им предпочтения существуют в мировой литературе.

Имеет ли произведение один-единственный, равный себе на входе и выходе конфликт? Все зависит от масштаба произведения, от его жанровых и стилистических характеристик. Если мы имеем дело с малой эпической формой , рассказом или новеллой, его действие, как правило, развивается на основе единого и постоянного конфликта . В эпических и драматургических произведениях большого формата (эпопея, роман, пьеса), в которых параллельно проходят несколько сюжетных линий, да еще на весьма значительном временном промежутке, соответственно умножается и число конфликтов, каждый из которых может изменяться от начала к концу действия. В таком случае мы должны выделять основной конфликт и подчиненные ему второстепенные.

Новеллы Чехова "Смерть чиновника", "Толстый и тонкий", "Хамелеон" на разном жизненном материале разрабатывают, в сущности, один и тот же конфликт — противоречие между власть имущими чиновниками и их подчиненными. Этот конфликт разрешается трагически, комически или трагикомически. А вот в романе Толстого "Анна Каренина", который представляет собой целую систему взаимосвязанных сюжетных линий (Анна — Каренин, Анна — Вронский, Китти — Вронский, Китти — Левин, Долли — Облонский), можно выделить ровно столько же "однокоренных", но не тождественных конфликтов. Эти конфликты и объединяются общим или главным противоречием произведения — между свободой и необходимостью в семейных отношениях. От одной сюжетной линии к другой общий конфликт усложняется, уточняется, приобретает все более фатальный характер.

Итак, как нам стало понятно, конфликт — универсальный рычаг в развертывании художественного текста. Но все-таки главное призвание конфликта — структурировать сюжет , вычленять его элементы, т. е. в конечном итоге так или иначе регулировать событийный план действия .

Откуда писатели берут темы, конфликтные схемы и сюжеты?

Отовсюду. Но перечислим некоторые из источников.

— Автобиография ("Тамань" Лермонтова, "Вешние воды" и "Первая любовь" Тургенева, "Крейцерова соната" и "Дьявол" Толстого).

— Анекдоты и бытовые истории. Так, бывший на слуху у всех "канцелярский анекдот о бедном чиновнике" спровоцировал гоголевскую "Шинель". Пушкину Гоголь был обязан уникальным сюжетом "Мертвых душ": рассказанный как-то поэтом анекдот о предприимчивом помещике напомнил ему давно забытую историю о его же собственном хитроумном родственнике, закладывающем мертвых крепостных.

— Газетные судебные хроники и репортажи. Даниэль Дефо, как известно, использовал в своем "Робинзоне Крузо" сенсационный газетный очерк о четырех годах жизни на необитаемом острове английского моряка Александра Селькирка, кардинально сместив при этом фактические акценты: если прототип литературного героя к концу своей "робинзонады" мало напоминал цивилизованного человека, почти разучившись говорить по-английски, персонаж Дефо, прожив на острове в семь раз дольше, в полном согласии с просветительской доктриной своего создателя проходит все стадии развития человечества и вместе с Пятницей создает цивилизованное общество в миниатюре. Сюжеты знаменитых романов Стендаля "Красное и черное" и "Братья Карамазовы" Ф.Достоевского стали художественным отражением нашумевших судебных дел, подробно освещавшихся в газетах. Прототипом Жюльена Сореля, таким образом, стал некий Антуан Берте, а интрига "Братьев Карамазовых" во многом повторяет разбирательство обстоятельств преступления поручика Ильинского, которому инкриминировалось отцеубийство.

— Сама художественная литература, фольклор. Это хорошо забытые сюжеты второстепенных писателей. К этим сюжетам, как к своим собственным, порой обращаются гении. На них построена значительная часть произведений Шекспира. "Фауст" Гете, основанный на народной легенде о продавшем душу дьяволу чернокнижнике, был, скорее всего, взят писателем из анонимной "народной книги" 1587 года выпуска или из трагедии Кристофера Марло "Трагическая история доктора Фауста".

— Мифы и библейские сюжеты.

— Прошлое человечества ("Смерть Ивана Грозного", "Петр I" А.К. Толстого, "Песнь о вещем Олеге" и "Борис Годунов" Пушкина, "История государства Российского" Карамзина), путешествия, наука и много другое.

 

6. Десять элементов романа

Конфликт — неотъемлемая часть произведения. Но что еще? Какие элементы оно в себя включает — обязательные и не очень?

КЛАССИЧЕСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ

Классическая схема литературного произведения такова.

— Экспозиция

— Завязка

— Конфликт

— Кульминация

— Развязка

— Эпилог

Это ни в коем случае нельзя считать планом. Кое-какие элементы схемы могут меняться местами, "растворяться" друг в друге, развязка и эпилог — необязательные части романа, повести, рассказа или новеллы. Ваша история может начинаться сразу с завязки или с описания конфликта. Экспозиция может "размазаться" по первой части романа. Можно начать описывать конфликт, а потом "вспомнить", с чего все началось, то есть включить в повествование завязку… Но давайте все-таки разберем подробно, что собой представляет каждый из элементов литературного произведения.

Экспозиция.

Обрисовывает еще не заколебавшееся состояние мира произведения. Знакомит читателя с этим миром; в ней определяется место и время описываемых событий; представляются действующие лица.

Яркий пример произведения, в котором автор уделяет экспозиции большое внимание, в котором она прописана очень детально, — драма Островского "Гроза". Действие пьесы развивается медленно и тягуче, вступление зрителя в мир "темного царства" занимает весь первый акт и начало второго. Зритель имеет возможность внимательно рассмотреть окрестности захолустного купеческого городка Калинова, не торопясь ознакомиться с бытом и нравами его обитателей. Естественно, это не может быть примером идеального построения экспозиции: не будем забывать о динамике нашего произведения. В случае "Грозы" Островский-реалист ставил перед собой определенную задачу — создать детальную картину, не вызывающую у зрителя никаких сомнений в достоверности происходящего на сцене, — и блестяще справился с ней, у нас такой задачи может не быть. Примером стремительного построения экспозиции служит роман "Евгений Онегин". А.С. Пушкин буквально в нескольких строфах ("Мой дядя самых строгих правил…") вводит нас в мир забот и обстоятельств жизни "молодого повесы", заглавного героя.

В экспозиции также упоминаются особенности, детали, которые автор хотел бы впоследствии использовать для развития действия или в разрешении конфликта. Это может быть что угодно. Например, медальон на шее героини, татуировка на теле героя, которые впоследствии станут свидетельством принадлежности к славному роду при раскрытии некой семейной тайны. Особенность конструкции здания или какого-нибудь аппарата, которая потом сыграет решающую роль в спасении героев, и т. д. Эти элементы экспозиции — "ружья", развешанные на стенах, которые должны выстрелить в нужный для автора момент.

Как мы уже сказали, экспозиция не обязательно должна быть началом произведения. Если роман, рассказ требует резвого вступления, тратить время на описания недосуг. Поэтому многие элементы экспозиции могут подаваться постепенно, по мере развития действия. Такой прием часто используется в романах фэнтези: на протяжении многих и многих страниц читатель не очень хорошо понимает, в какой мир ввел его автор, и какие существа в нем обитают, но постепенно все встает на свои места.

Вообще, экспозиция не должна "заходить глубоко" в текст, иначе действие вянет, развитие событий не захватывает читателя.

Завязка — момент, с которого начинается стремящееся вперед и осязаемое движение сюжета. В западном литературоведении вводится идентичное понятие — "триггер". Триггер — это пусковой элемент романа. Он обозначает начало действия. Можно ожидать, что в большинстве случаев он "включается" в конце экспозиции и действует так: после его включения течение прежней жизни героев делается невозможным . Например, в "Детях капитана Гранта" триггером служит то, что в брюхе пойманной акулы герои романа находят бутылку, в которой запечатаны корабельные дневники капитана Гранта. Необходимость поиска и возможного спасения пропавшей экспедиции заставляют героев действовать, они отправляются в путь.

Можно различать "действующий" триггер и "закадровый" триггер. В последнем случае начало действия происходит вне поля повествования, триггер "невидим" читателю, но неизменно оказывает свое воздействие на течение жизни героев произведения. В упоминаемом нами "Гамлете" триггер — убийство отца Гамлета, после которого прежнее течение жизни принца датского стало невозможным, — "сработал" "за кадром" пьесы, но определил весь ход событий и судьбы героев трагедии.

Конфликт — основа сюжета, борьба между героями, или между героями и обстоятельствами, или внутри характера и сознания персонажа. О нем мы уже говорили. Отметим особо: конфликт следует отличать от триггера. Конфликт — это причина действий героев, триггер — начало действия.

Кульминация — момент наивысшего напряжения конфликта, наиболее острого и открытого столкновения характеров и обстоятельств. Все, ранее происходящее в произведении, — только пролог к последнему акту "драмы", и уж здесь автору нужно применить все, что только можно, — описать все до точки, открыть все секреты и тайные возможности, позволить использовать героям все, что только может зародиться в их головах и на что они способны, чтобы драматизм и напряжение хлестали через край.

Существенным для пиков напряженности является то, что в них всегда выясняется, какими герои были на самом деле, а не только в своей видимости.

В романе Стивена Кинга "Мертвая зона" кульминация наступает в тот момент, когда Джон Смит стреляет в Грега Стилсона на встрече последнего со своими избирателями. Пик напряженности выявляет истинное лицо Стилсона (скрытое от персонажей романа под маской "настоящего, хорошего парня"): он заслоняется от пуль телом ребенка. Смит же опускает ружье, и это решает его судьбу (но не судьбу противостояния "темного" и "светлого" героев).

После кульминации действие, как правило, идет на спад и заканчивается развязкой.

Развязка — стадия развития сюжета, разрешающая коллизию победой одной из борющихся сторон, примирением и прочим. Как мы уже говорили, развязка — необязательная стадия развития сюжета. В некоторых произведениях за ней следует эпилог или заключение.

Эпилог — концентрированное описание состояния мира или дальнейших судеб героев, как правило, спустя какое-то время после событий развязки. Хотя эпилог и не является обязательным элементом повествования, в некоторых случаях им пренебрегать не стоит. Н.В. Басов пишет: "Я полагаю, что немало совсем неплохих романов оказались на поверку неудачными, не были приняты издательствами, не стали известными лишь потому, что автор решил ситуацию, но забыл растолковать в паре последних абзацев дальнейшие судьбы героев. Про себя я называю это "ошибкой "Острова сокровищ". Как известно, когда Роберт Стивенсон написал этот роман, его пасынок, жена, редактор и все прочие прочитали его взахлеб. Но у них была какая-то неудовлетворенность, они не знали, что следует делать, но чувствовали, что что-то не так. И высказали это автору. И тогда Стивенсон, подумав, надиктовал еще два десятка строк. По сути, крошечный кусочек текста, где разъяснил, что стало с Джоном Сильвером, его женой, самим Джимом, сквайром Трелони, капитаном Смоллетом, доктором Ливси, Беном Ганом и кое-кем еще.

Лишь только после этого роман был закончен. Что называется — ни убавить, ни прибавить. И выдержал в течение года, кажется, семнадцать изданий — абсолютный рекорд как для того времени, так и для нынешней английской романистики, своего рода титул чемпиона издаваемости".

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ

— Обострения большие и малые, трудные ситуации

— Перестановка ролей

— Таинственное

— Повышение ставок

Эти элементы не являются обязательными, но о них всегда надо помнить: их использование динамизирует действие, помогает создать увлекательное повествование.

Обострения большие и малые, трудные ситуации.

Человеческая жизнь полна неожиданностей. И те условия, в которых начинают действовать герои произведения, не могут оставаться постоянными. Если они, к примеру, путешественники, то, очевидно, их ожидает на пути масса неожиданностей и опасностей. Кто-то подкладывает топор под корабельный компас, и корабль сбивается с курса ("Пятнадцатилетний капитан"), подводная лодка попадает в ледяную ловушку среди айсбергов ("20 тысяч лье под водой"), в воздушном шаре образуется дыра ("Таинственный остров"). Да и сами герои… Каждый из них — не машина, не робот: то болеет человек, то нервничает, то трусит, а вдруг, охваченный какой-то идеей, начинает бурную деятельность — вопреки логике, здравому смыслу и советам друзей.

В общем, если мы хотим создать "жизненное" произведение, то должны не забывать о сюжетных осложнениях — больших и малых.

Они ценны для автора еще и тем, что помогают ему "строить" героев: каждое осложнение — это тест для персонажа. В зависимости от того, как он принимает и преодолевает жизненные трудности, ведет себя в различных острых ситуациях, читатель составляет о нем соответствующее впечатление (что, собственно, автору и нужно).

От осложнений отличают так называемые "трудные ситуации". Это такие коллизии, которые грозят фатальными, необратимыми последствиями. В принципе, трудные ситуации хороши для кульминации. Но могут оказаться полезными и в развитии конфликта. В них герой показывает, что способен не просто на многое, а на очень многое — демонстрирует недюжинную силу и ловкость, волю, специфические навыки, показывает незаурядные знания, умение находить нестандартные решения. В романе Александра Дюма "Граф Монте-Кристо" главный герой Эдмон Дантес становится узником замка Иф. Долгие годы вместе с аббатом Фариа он вынашивает планы побега, роет подземный ход, проявляет поразительные упорство и целеустремленность. А после смерти Фариа находит парадоксальное решение, обманывает стражу — зашивает себя в мешке, в котором должно лежать тело мертвого аббата, мешок выносят из замка, бросают в море — и бежит.

Перестановка ролей.

Довольно распространенный прием в приключенческой и детективной литературе: один из героев (это, конечно, может быть и группа персонажей) рано или поздно оказывается не тем, кем выдавал себя с начала повествования. Соответственно, мгновенно происходит перестановка ролей персонажей. Если, например, "тихая овечка" и добряк, какой-нибудь случайный робкий попутчик главного героя оказывается злодеем, смертельно опасной тварью, то наш герой превращается в жертву, беспомощную или не очень, он вынужден или бежать и скрываться, или обороняться. Так или иначе, он уже не тот, роли меняются. В романе Стивена Кинга "Мизери" главный герой после автомобильной аварии оказывается в полной зависимости от своей спасительницы, на первый взгляд доброй, заботливой женщины. "Добрый гений" героя оказывается тяжелой шизофреничкой и безжалостно истязает больного беспомощного человека.

Характер, намерения и возможности персонажа могут претерпевать и обратную метаморфозу. Например, в романе Джона Толкиена "Властелин Колец" представившийся простым следопытом и проводником Арагон оказывается могущественным королем. В судьбоносные моменты истории хоббита Фродо Арагон, используя свои скрытые возможности, решает исход битвы Добра и Зла в пользу Добра.

Таинственное.

Тайна в повествовании — ценнейшее "изобретение" для писателя. На ней держатся все детективы, ею они и живы. Когда в книге дан ответ на вопрос "кто убил?", детективная история заканчивается. Но таинственное хорошо "работает" и в произведении любого жанра. Тайна, пусть "локальная", небольшая, не важная, интригует читателя, "держит" его интерес. Апогеем эффективности применения этого элемента является такая тайна, которая постоянно присутствует на заднем плане, особо не тревожа читателя, не оказывая, казалось бы, никакого влияния на ход событий, но в конце концов решающая многое, если не все. В романе Шарлотты Бронте "Джейн Эйр" заглавная героиня постоянно сталкивается со страшноватой, тщательно скрываемой тайной дома мистера Рочестера. "Раздался сатанинский смех — тихий, сдавленный, глухой. Казалось, он прозвучал у самой замочной скважины моей двери…"; "Я лишь увидела эту страшную фигуру, склоненную надо мной, и потеряла сознание…" Она преодолевает страх, ничто не меняется в ходе вещей, читатель озадачен, но совсем немного: его больше волнует развитие любовной истории Джэйн и Рочестера. Но тайна раскрывается — оказывается Рочестер женат на безумной и прячет несчастную на верхних этажах дома! — и все летит в тартарары: свадьба героев срывается, Джейн уходит от Рочестера. Впоследствии безумная женщина устраивает пожар, и Рочестер, пытаясь спасти ее из огня, становится калекой…

Повышение ставок.

Нередко в романах-боевиках и триллерах используется такой метод: от читателя и от большинства персонажей произведения утаивается некая информация, но как только тайна раскрывается, ставка в игре оказывается не той, о какой шла речь в самом начале. Иногда этот трюк используется в романе не один раз. Происходит многократное повышение ставок.

Н.В. Басов поясняет это, приводя такой шутливый пример: "Вначале ты предлагаешь герою просто прогуляться по старому-престарому замку. И вдруг выясняется, что в этом замке банда уголовных вымогателей держит девушку и вот-вот собирается ее убить. Сотовый телефон ты, естественно, оставил секретарше в отеле и вызвать полицию не в состоянии. Поэтому тебе остается только освободить пленницу своими силами. Ты ее освобождаешь, и, когда вы убегаете от преследования, вдруг выясняется, что девица не простая, а дочь киномагната. Прежде чем вы добрались до отеля, вас уже захватывает группа других похитителей, использующих вертолет, подводную лодку и шайку бывших командос, потому что девица состояла в их банде, но решила порвать с темным прошлым… Каждый ход, обновляющий ситуацию, существенно повышает ставку в предложенной игре и, кроме того, освобождаться приходится самому герою, а фигура папаши-киномагната вообще сулит безумные перспективы по части дальнейшей карьеры героя… Так, по мере обновления сюжета, тебе придется еще и менять местами игроков, тасуя знаки персонажей…"

Простой пример повышения ставки и одновременной перестановки ролей можно найти в романе Артура Хейли "Отель". Заместитель управляющего самого крупного отеля в Новом Орлеане Питер Макдермотт отрывается от своих многочисленных служебных обязанностей, чтобы оказать скорую, действенную и сердобольную помощь одному из постояльцев — невзрачному старичку, страдающего от жестокого приступа астмы, некоему безликому "Альберту Уэллсу из Монреаля". Впоследствии старичок оказывается миллионером, он покупает отель и, в полной мере оценив человечность и профессиональную честность Макдермотта, исполняет его мечту — Питер становится управляющим отеля.

 

7. Как написать сказку?

Сочинить сказку не так уж просто, как кажется на первый взгляд. Если мы возьмемся за сочинительство не подумав, то сказка получится у нас или слишком простой, неинтересной и, скорее всего, короткой, или вытянется в бесконечную вялую сагу о похождениях героя. Что же нам может в этом деле помочь? Оказывается, классическая народная сказка состоит из совершенно определенных частей-элементов и имеет свои законы. Если мы будем их знать, то сможем сочинять оригинальные, увлекательные и очень интересные авторские "волшебные" истории.

Вот что пишет об этих законах и элементах и о том, как написать сказку, известный итальянский детский писатель Джанни Родари, автор любимых детьми историй "Приключения Чиполлино" и "Джельсомино в стране лжецов".

Из книги Д.Родари "Грамматика фантазии":

"Характерной чертой гения Леонардо, очень верно подмеченной автором одной статьи, является то, что он, впервые в истории, стал рассматривать машину не как нечто органически цельное, а как сочетание более простых устройств.

Леонардо да Винчи "расчленил" машины на отдельные элементы — "функции"; так, он специально изучил "функцию" трения, что позволило ему сконструировать подшипник, шариковый и конусный, он даже придумал устройство, которое стало производиться лишь в самое последнее время для гироскопов, применяемых в авиации.

Великому Леонардо эти занятия явно служили еще и развлечением. Недавно был обнаружен один его рисунок шуточного содержания: "амортизатор на случай падения человека с большой высоты". На рисунке изображен человек, откуда-то падающий, откуда — неизвестно, и целая система тормозящих падение перепонок; в конечной точке падения — кипа шерсти: ее амортизационные возможности регулируются самой нижней перепонкой.

Таким образом, вполне вероятно, что Леонардо, помимо всего прочего, занимался изобретением "бесполезных машин", которые он конструировал забавы ради, просто чтобы дать волю своей фантазии; рисовал он их с улыбкой — в противовес и в пику утилитаристским установкам научно-технического прогресса своего времени.

Нечто подобное леонардовскому расчленению механических устройств на "функции" проделал с народными сказками советский фольклорист Владимир Яковлевич Пропп в своей книге "Морфология сказки" и в своем исследовательском труде "Трансформации волшебных сказок". Пропп снискал заслуженную славу также благодаря своей работе "Исторические корни волшебной сказки", где он увлекательно и убедительно, по крайней мере с поэтической точки зрения, изложил теорию, согласно которой волшебная сказка уходит своими корнями в первобытное общество и связана с обрядами инициации, сопровождавшими вступление человека в пору зрелости.

То, о чем сказки повествуют, или то, что они, в результате целого ряда метаморфоз, в себе таят, некогда происходило на самом деле. Детей, по достижении определенного возраста, изымали из семьи и уводили в лес (как Мальчика-с-Пальчик, как Нино и Риту, как Белоснежку), где шаманы племени в одеждах, наводивших ужас, в страшных масках (у нас сразу вызывающих ассоциации со злыми волшебниками и с ведьмами) подвергали их тяжелым, подчас гибельным испытаниям (все герои сказок так или иначе подвергаются испытаниям)… Дети выслушивали мифы племени и получали оружие (вспомним волшебные дары, которые сказочные герои получают от сверхъестественных существ в момент опасности)… Наконец они возвращались домой, нередко уже под другими именами (герой сказки тоже зачастую возвращается неузнанным), достаточно взрослыми, чтобы идти под венец (то же самое в сказках: девять историй из десяти кончаются свадьбой)…

Структура сказки повторяет структуру древнего ритуала. На этом наблюдении Владимир Яковлевич Пропп (и не он один) построил теорию, согласно которой сказка, как таковая, обрела жизнь после того, как древний ритуал отмер, оставив по себе лишь воспоминание в виде рассказа. Сказители на протяжении тысячелетий все больше и больше отклонялись от конкретного воспоминания и все больше и больше заботились о потребностях самой сказки, а та, переходя из уст в уста, обогащалась вариантами, сопровождала народы, в частности индоевропейские, в их скитаниях, впитывала в себя плоды исторических и социальных преобразований. То же было и с языками: люди говорили на них и, говоря, преобразовывали их настолько, что в течение каких-нибудь нескольких столетий из одного языка получался другой: много ли понадобилось веков, чтобы из латыни эпохи упадка Римской империи родились романские языки?

Словом, рождение сказки, судя по всему, — это результат упадка мира верований; аналогичным образом причалили к берегу детства и низведены были до роли игрушек аксессуары древних ритуалов, предметы культа. Например, такие, как кукла или волчок. А разве у истоков театра не тот же процесс перехода от культового к светскому?

Сказки сосредоточили вокруг изначальной магической сердцевины и другие десакрализованные мифы, рассказы о приключениях, легенды, анекдоты; рядом со сказочными образами поместили персонажей из крестьянского мира (например, пройдоху и балду). Так образовалась плотная и многослойная порода, намотался клубок из ниток ста цветов, однако самая главная из них, как говорит Пропп, — это та, о которой мы сейчас ведем речь.

Что касается теорий, то их немало и каждая по-своему хороша, хотя на исчерпывающее объяснение происхождения сказки ни одна из них, видимо, претендовать не может. Теория, выдвинутая В.Я. Проппом, обладает особой притягательностью еще и потому, что только она устанавливает глубокую (кое-кто сказал бы, "на уровне коллективного подсознания") связь между доисторическим мальчиком, по всем правилам древнего ритуала вступающим в пору зрелости, и мальчиком исторически обозримых эпох, с помощью сказки впервые приобщающимся к миру взрослых. В свете теории Проппа тождество, существующее между малышом, который слышит от матери сказку о Мальчике-с-Пальчик, и Мальчиком-с-Пальчик из сказки, имеет не только психологическую основу, но и другую, более глубокую, заложенную в физиологии.

Проанализировав структуру народной сказки, причем особенно тщательно — ее русский вариант (являющийся в значительной мере частью индоевропейского наследия, к которому принадлежат также немецкие и итальянские сказки), В.Я. Пропп сформулировал следующие три принципа:

— Постоянными, устойчивыми элементами сказки служат функции действующих лиц, независимо от того, кем и как они выполняются.

— Число функций, известных волшебной сказке, ограниченно.

— Последовательность функций всегда одинакова.

Согласно системе Проппа, этих функций — тридцать одна, а если учесть, что внутри они еще варьируются и видоизменяются, то материала вполне достаточно для того, чтобы дать описание формы сказки. Вот она:

1. Отлучка кого-либо из членов семьи.

Родители уходят на работу. "Надо было князю ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках". "Уезжает он (купец) как-то в чужие страны". Обычны формы отлучки: на работу, в лес, торговать, на войну, "по делам".

Усиленную форму отлучки представляет собой смерть родителей.

Иногда отлучаются лица младшего поколения. Они идут или едут в гости, рыбу ловить, гулять, за ягодами.

(Здесь и далее мелким шрифтом нестрого даются некоторые из пояснений, приведенных в работе В.Я. Проппа "Морфология сказки". — И.Г.)

2. Запрет, обращенный к герою.

"В этот чулан не моги заглядывать". "Береги братца, не ходи со двора". "Ежели придет яга-баба, ты ничего не говори, молчи". "Много князь ее уговаривал, заповедал не покидать высока терема" и пр.

3. Нарушение запрета.

Формы нарушения соответствуют формам запрета, функции 2 и 3 составляют парный элемент.

4. Выведывание.

В сказку теперь вступает новое лицо, которое может быть названо антагонистом героя (вредителем). Его роль — нарушить покой счастливого семейства, вызвать какую-либо беду, нанести вред, ущерб. Противником героя может быть и змей, и черт, и разбойники, и ведьма, и мачеха и т. д. Выведывание имеет целью узнать местопребывание детей, иногда драгоценных предметов и пр. Медведь: "Кто же мне про царских детей скажет, куда они девались?" Приказчик: "Где вы эти самоцветные камни берете?"

5. Выдача.

Антагонист получает непосредственно ответ на свой вопрос.

6. Подвох.

Антагонист или вредитель принимает чужой облик. Змей обращается золотой козой, прекрасным юношей. Ведьма прикидывается "сердечной старушкой", подражает голосу матери. Воровка прикидывается нищей.

Затем следует и самая функция. Ведьма предлагает принять колечко, кума предлагает попариться, ведьма предлагает снять платье, выкупаться в пруду. Мачеха дает пасынку отравленные лепешки. Она втыкает в его одежду волшебную булавку. Злые сестры уставляют окно, через которое должен прилететь Финист, ножами и остриями.

7. Невольное пособничество.

Герой соглашается на все уговоры антагониста, т. е. берет колечко, идет париться, купаться и т. д. Можно заметить, что запреты всегда нарушаются, обманные предложения, наоборот, всегда принимаются и выполняются.

8. Вредительство (или недостача).

Эта функция чрезвычайно важна, так как ею, собственно, создается движение сказки.

Антагонист похищает человека. Он похищает или отнимает волшебное средство. Он расхищает или портит посев. Наносит телесное повреждение. Он вызывает внезапное исчезновение. Он изгоняет кого-либо. Он приказывает кого-либо бросить в море. Он околдовывает кого-либо или что-либо. Он совершает подмену. Он приказывает убить. Он совершает убийство. Он похищает человека. Он объявляет войну и т. д. и т. п. Здесь следует заметить, что вредитель наносит нередко два-три вреда сразу.

9. Посредничество.

Беда или недостача сообщается, к герою обращаются с просьбой или приказанием, отсылают или отпускают его.

10. Начинающееся противодействие.

Герой соглашается или решается на противодействие. "Позволь нам твоих царевен разыскать".

11. Герой покидает дом.

Отправки героев-искателей и героев-пострадавших различны. Первые имеют целью поиски, вторые открывают начало того пути без поисков, на котором героя ждут различные приключения. Нужно иметь в виду следующее: если похищается девушка и за ней идет искатель, то дом покидается двумя лицами. Но путь, за которым следит рассказ, путь, на котором строится действие, есть путь искателя. Если же, например, изгоняется девушка и искателя нет, то повествование следит за отправкой и приключениями пострадавшего героя.

12. Даритель испытывает героя.

Герой встречает волшебного дарителя. Герой испытывается, выспрашивается, подвергается нападению и пр., чем подготовляется получение им волшебного средства или помощника. Яга задает девушке домашние работы. Лесные богатыри предлагают герою три года служить. Умирающий или умерший просит оказать услугу. К герою обращаются с просьбой о пощаде и т. д.

13. Герой реагирует на действия будущего дарителя.

Герой выдерживает (не выдерживает) испытание. Герой отвечает (не отвечает) на приветствие. Он оказывает (не оказывает) услугу умершему. Он отпускает плененного. Он щадит просящего и т. д.

14. Получение волшебного средства.

Волшебными средствами могут служить: 1) животные (конь, орел и пр.); 2) предметы, из которых являются волшебные помощники (огниво с конем, кольцо с молодцами); 3) предметы, имеющие волшебное свойство, как, например, дубины, мечи, гусли, шары и многие другие; 4) качества, даруемые непосредственно, как, например, сила, способность превращаться в животных и т. д.

15. Герой переносится, доставляется или приводится к месту нахождения предмета поисков.

Он летит по воздуху. На коне, на птице, в образе птицы, на летучем корабле, на ковре-самолете, на спине великана или духа, в коляске черта и т. д. Полет на птице иногда сопровождается деталью: ее по пути нужно кормить, герой берет с собой быка и пр. Он едет по земле или воде. Верхом на коне или на волке. На корабле. Безрукий несет безногого. Кот переплывает реку на спине собаки. Клубочек указывает путь. Лисица ведет героя к царевне и т. д.

16. Герой и антагонист вступают в борьбу.

Они бьются на открытом поле. Сюда прежде всего относится бой со змеем или с Чудо-Юдой и пр., а также бой с неприятельским войском, с богатырем и т. д. Они вступают в состязание. Герой при помощи хитрости одерживает победу. Цыган обращает в бегство Змея, выжимая кусок творога вместо камня, выдавая удар дубины по затылку за свист, и т. д.

17. Героя метят.

Герой во время боя получает рану. Царевна будит его перед боем, нанося ему ранку ножом в щеку. Царевна метит героя перстнем в лоб. Она его целует, отчего на лбу загорается звезда. Герой получает кольцо или полотенце. Соединение двух форм мы имеем в том случае, если героя ранят в бою и рана перевязывается платочком царевны или короля.

18. Антагонист побежден.

Он побеждается в открытом бою. Он побеждается при состязании. Он проигрывает в карты. Он проигрывает при взвешивании. Он убивается без предварительного боя (Змея убивают спящим). Он непосредственно изгоняется и т. д.

19. Беда или недостача ликвидируется.

Данная функция образует пару с вредительством. Этой функцией рассказ достигает своей вершины.

20. Возвращение героя.

Возвращение обычно совершается в тех же формах, что и прибытие.

21. Герой подвергается преследованиям.

Преследователь летит за героем. Змей догоняет Ивана, ведьма летит за мальчиком, гуси летят за девочкой. Он преследует героя, быстро превращаясь в различных животных и пр. Колдун преследует героя в образе волка, щуки, человека, петуха. Преследователи (Змеевы жены и др.) обращаются заманчивыми предметами и становятся на пути героя. "Забегу вперед и пущу ему день жаркий, а сама сделаюсь зеленым лугом: в этом зеленом лугу обращусь я колодцем, в этом колодце станет плавать серебряная чарочка… Тут и разорвет их по макову зернышку".

22. Герой спасается от преследования.

Герой бежит, во время бегства ставит преследователю препятствия. Он бросает щетку, гребенку, полотенце. Они превращаются в горы, леса, озера. Вертогор и Вертодуб выворачивают горы и дубы, ставят их на пути Змеихи. Герой во время бегства обращается предметами, делающими его неузнаваемым. Царевна превращает себя и царевича в колодец и ковшик, в церковь и попа. Герой во время бегства прячется. Речка, яблоня, печь прячут девушку.

На спасении от преследования очень многие сказки кончаются. Герой прибывает домой, затем, если была добыта девушка, женится. Но это бывает далеко не всегда. Сказка заставляет героя пережить новую беду. Опять является его враг, у Ивана похищается добыча, сам он убивается и т. д. Словом, повторяется завязочное вредительство, иногда в тех же формах, что и в начале, иногда в других, для данной сказки новых. Этим дается начало новому рассказу. Специфических форм повторного вредительства нет, т. е. мы опять имеем похищение, околдование, убиение и т. д. Но есть специфические вредители для этой новой беды. Это — старшие братья Ивана. Незадолго до прибытия домой они отбирают у Ивана добычу, иногда убивают его самого. Если они оставляют его в живых, то для того, чтобы создалось новое искательство, нужно опять как-то проложить огромную пространственную грань между героем и предметом его поисков. Это достигается тем, что Ивана сбрасывают в пропасть (в яму, в подземное царство, иногда в море), куда он летит иногда целых три дня. Затем повторяется все сначала, т. е. опять случайная встреча с дарителем, выдержанное испытание или оказанная услуга и пр., получение волшебного средства и применение его, чтобы вернуться домой в свое царство. С этого момента развитие иное, чем в начале. Это явление означает, что многие сказки состоят из двух рядов функций, которые можно назвать ходами. Новая беда создает новый ход, и таким образом иногда соединяется в один рассказ целый ряд сказок. Впрочем, развитие, которое будет обрисовано ниже, хотя и создает новый ход, является продолжением данной сказки.

23. Герой неузнанным прибывает домой или в другую страну.

24. Ложный герой предъявляет необоснованные притязания.

25. Герою предлагается трудная задача.

26. Задача решается.

27. Героя узнают.

28. Ложный герой или антагонист изобличается.

29. Герою дается новый облик.

30. Враг наказывается.

31. Герой вступает в брак.

Разумеется, не во всех сказках наличествуют все функции; строгая последовательность функций может и нарушаться, возможны перескоки, добавления, синтез, однако это не противоречит основному ходу. Сказка может начинаться с первой функции, с седьмой или с двенадцатой, но — если, конечно, сказка достаточно старинная — вряд ли она будет возвращаться вспять, восстанавливать пропущенные куски.

На этом мы свои наблюдения над "пропповскими функциями" закончим; посоветуем лишь — тем, у кого появится охота, — поупражняться, сравнить приведенный перечень с сюжетом любого приключенческого фильма; удивительно, как много обнаружится совпадений и как будет почти в точности соблюден тот же порядок: вот что значит традиция сказки, как она нетленна, как вечно живет в нашей культуре. Той же канвы придерживаются и многие приключенческие книги.

Нас эти функции интересуют потому, что на их основе мы можем строить бесконечное множество рассказов, подобно тому как можно сочинять сколько угодно мелодий, располагая двенадцатью нотами (не считая четвертьтонов, то есть оставаясь в рамках принятой на Западе строго ограниченной звуковой системы периода доэлектронной музыки).

На своем семинаре в Реджо-Эмилии, чтобы испытать "пропповские функции" на продуктивность, мы свели их произвольно к двадцати, кое-какие опустив, а иные заменив тем же количеством тоже сказочных тем. Два наших друга-художника изготовили двадцать игральных карт, на каждой из которых значилось краткое название соответствующей функции и был изображен рисунок — условный или карикатурный, но всякий раз очень точный:

1. Предписание или запрет. 2. Нарушение. 3. Вредительство или недостача. 4. Отъезд героя. 5. Задача. 6. Встреча с дарителем. 7. Волшебные дары. 8. Появление героя. 9. Сверхъестественные свойства антагониста. 10. Борьба. 11. Победа. 12. Возвращение. 13. Прибытие домой. 14. Ложный герой. 15. Трудные испытания. 16. Беда ликвидируется. 17. Узнавание героя. 18. Ложный герой изобличается. 19. Наказание антагониста. 20. Свадьба.

Затем группа приступила к работе над придумыванием рассказа, построенного по системе "пропповского ряда", из двадцати "пропповских карт". Должен сказать, проходила она превесело, с заметным уклоном в пародию.

Я видел, что с помощью этих "карт" ребятам ничего не стоит сочинить сказку, потому что каждое слово ряда (обозначающее функцию или сказочную тему) насыщено сказочным материалом и легко поддается варьированию. Помню, как своеобразно был истолкован однажды "запрет": уходя из дома, отец запретил детям бросать с балкона горшки с цветами на головы прохожих…

Когда речь зашла о "трудных испытаниях", кто-то не преминул предложить, чтобы герой отправился в полночь на кладбище: до определенного возраста ребенку это представляется верхом мужества — страшнее ничего быть не может.

Но ребята любят также тасовать карты и придумывать свои правила; например, строить рассказ на вытащенных наугад трех картах, или начать сочинять с конца, или поделить колоду пополам и действовать двумя группами, соревнуясь, у кого рассказ получится занимательнее. Бывает, что на мысль о сказке наводит и одна-единственная карта. Так, карты с изображением "волшебных даров" оказалось достаточно одному ученику четвертого класса, чтобы придумать историю о пере, которое само делает уроки.

Колоду "пропповских карт" — из двадцати штук или тридцати одной, а то и из пятидесяти, как кому вздумается, — может сделать каждый: достаточно написать на картах названия функций или сказочных тем; без иллюстрации можно и обойтись.

Кое-кто впадает в ошибку, полагая, что эта игра напоминает головоломку, где тебе дают двадцать (или тысячу) кусков какого-нибудь рисунка с заданием этот рисунок-мозаику восстановить. Как уже было сказано, карты Проппа позволяют создать бессчетное число завершенных рисунков, ибо каждый отдельный элемент неоднозначен, каждый поддается множеству толкований…"

Чем еще нам могут помочь старые сказки в сочинении новых волшебных историй? Вот какие способы предлагает нам Джанни Родари в "Грамматике фантазии".

— "Перевирание " старой сказки (например, Красная Шапочка зовет на помощь милицию и на мотоцикле гонится за Волком; Золушка едет на королевский бал, но приезжает в другое королевство).

— Сказки "наизнанку " (например, Мальчика-с-Пальчик не убегает от Людоеда, а становится его другом, учит его есть кашу; Белоснежка встретила не семь гномов, а семь великанов).

— Продолжение старой сказки: что было потом?

— Смешение сказок (например, Буратино помогает Золушке по хозяйству и едет вместе с ней на бал; Спящую Красавицу предупреждает о происках злой ведьмы Дюймовочка).

— Перенесение героев и сюжета старой сказки в другое время и другое место (например, Ганс-крысолов со своей волшебной дудочкой, звуки которой завораживают крыс, в современном городе так же "гипнотизирует" все автомобили и уводит их за собой в подземелье).

И это, конечно, далеко не все, что можно придумать. Здесь, собственно, уже идет разговор о способах создания новых идей. Немного подробнее об этом — в следующей главе.

 

Пишем фантастику. Приемы создания новых идей

Слово "фантастика" происходит от греческого phantastike , что означает "искусство воображать". Писатель-фантаст в своих произведениях "воображает" мир, который похож на тот, в котором мы живем (поэтому говорят, что фантастика создается на основе реальных, а не сказочных представлений). Но в этом мире автор сознательно нарушает один или несколько физических законов, рвет пространственно-временные или причинно-следственные связи, или наделяет своих героев необычными (но вовсе не волшебными, сказочными, как в фэнтези) способностями и наблюдает, как они действуют в заданных им условиях. Поэтому первый вопрос для фантаста, решившего написать новый роман или рассказ, это вопрос создания оригинальной фантастической идеи. На ее основе он будет создавать мир будущего произведения и строить судьбы и отношения героев.

"Искусство воображать" для фантаста выходит на первый план.

Как научиться этому искусству? Как придумывать новые идеи? Существует много методик развития творческой фантазии, их изучение — отдельный вопрос. Мы разберем несколько приемов создания фантастических идей, о которых в свое время написал известный российский писатель-фантаст Юрий Никитин. И на примере такого разбора составим представление о том, как нужно мыслить, "работать головой", чтобы придумать нечто по-настоящему новое и интересное.

Итак, приемы создания новых идей в фантастике:

— Увеличение — уменьшение

— Наоборот

— Ускорение — замедление

— Дробление — синтез, соединение

— Универсализация — ограничение

— Уничтожение — возрождение

Из книги Ю.Никитина "Как писать фантастику":

УВЕЛИЧЕНИЕ — УМЕНЬШЕНИЕ

…Нужно выбрать объект (или часть объекта), который мы будем изменять. А затем попробуем его уменьшать или увеличивать (результаты этих действий будут различными).

Предположим, в качестве объекта мы выбрали человека. Что произойдет, если мы его будем уменьшать? Уменьшим в два раза. Пока фантастикой здесь и не пахнет: ведь существуют реальные люди маленького роста. А в десять раз? Человек высотой в 15–20 сантиметров — это уже фантастика. Травинка для него становится мощным стволом, а оса — опаснейшим хищником. Попробуем уменьшать дальше. Вот он размером с пылинку, с бактерию… Такого человека можно отправить в увлекательное путешествие по клеткам дерева или живого существа, и фантасты это уже проделывали. Продолжим наш эксперимент. Человек размером с молекулу, атом… Каким он увидит окружающий мир? А может быть, уменьшим его еще? Честно говоря, я затрудняюсь представить такого человека. Но, может быть, кто-то из вас сумеет такое представить?

Теперь попробуем не уменьшать человека, а увеличивать. Сначала немного. Человек пятиметрового роста. Как он будет чувствовать себя в нашем обществе? А высотой в десять-двадцать метров? Что ж, увеличивать, так увеличивать! Километровый человек! А еще больше — слабо? Человек величиной с планету? Может быть, величиной с галактику?

Представляю, как некоторые скептики, прочитав эти строки, скажут: "Подумаешь! Мы уже читали про таких людей. Да и ничего интересного: человек — он и есть человек. Какая разница, какого он роста?"

Согласен, в фантастике уже встречались описания людей и больших, и маленьких. Я специально не называю эти произведения, сделайте это сами. Но, во-первых, вы можете взять в качестве объекта не человека, а что-то другое, и тогда непременно натолкнетесь на что-то новое. А во-вторых, вся прелесть такого фантазирования в том, что мало произвести просто арифметическое действие и узнать рост уменьшенного или увеличенного объекта. Попробуйте представить себя детективом и выяснить причины этого изменения. Произошли они в результате научного опыта? Или катастрофы? Или это результат мутаций? А может, это вообще инопланетные объекты? Хорошо, допустим, что с причинами мы разобрались. Давайте попробуем выступить в качестве футурологов: что произойдет в результате такого изменения? Как поведут себя люди, встретившись с такими объектами? Как изменится мир? Что нового мы сможем узнать?

НАОБОРОТ

Суть этого приема заключается в том, что, взяв какое-то качество объекта, факта (или сам факт), нужно изменить его на противоположность. Кстати, этот прием можно с успехом применять к другим приемам создания фантастических идей. Вспомните первый прием, увеличение. Если изменить его на противоположный, то получим уменьшение. В дальнейшем вы убедитесь, что большинство приемов представляет собой именно пару противоположных качеств, а сегодня попробуем применить прием "наоборот".

Давайте в качестве объекта снова выберем человека. Человек рождается, взрослеет, затем наступает старость… А мы хотим, чтобы все было наоборот! Появляется на свет старый дед, с бородой, морщинистый лоб его скрывает мудрость и опыт. И начинает молодеть! Расправляются морщины, дряхлый организм наливается силой, человек молодеет. Вот он уже стал юношей, вот ребенком… Чуть-чуть напрягите фантазию, добавьте некоторые подробности, обратите внимание на детали, и у вас может получиться целый веер фантастических идей, основанных на этой ситуации. Контрамот (так назвали человека, живущего наоборот, персонаж одного из романов братьев Стругацких) живет целый день нормально, а в полночь оказывается не в завтрашнем, а во вчерашнем дне. Контрамот вообще все делает наоборот: ходит задом наперед, так же произносит слова… И так далее. Попробуйте сами домыслить и дорисовать картину, которая получится, если развить эту идею.

С помощью приема "наоборот" можно попробовать смоделировать инопланетную цивилизацию, взяв землян за образец и превратив в противоположное одно какое-нибудь их качество. Возьмем, к примеру, глаза. У человека они служат для того, чтобы принимать видеоинформацию. Обратное качество — передавать изображение. Ага, значит, у инопланетян есть на теле некое подобие экрана, на котором может создаваться картина, возникающая в мозгу. Конечно, обычные глаза им тоже понадобятся, чтобы разглядывать эти экраны. Давайте попробуем развить идею видеоэкранов.

Следует продумать, какими они могут быть, чтобы выполнять свою функцию. Такой экран должен состоять из чего-то, похожего на кожу хамелеонов (или камбалы, которая тоже может менять рисунок тела). Значит, надо выяснить, что известно науке об умении этих животных менять цвет кожи, и по аналогии разработать теорию видеоэкранов на теле наших инопланетян. Если хорошенько подумать, можно представить, как изменится (по сравнению с людьми) общение меж такими существами. Передача изображений может существенно ускорить обмен информацией. Вспомните, как трудно иногда объяснить прохожему, как пройти на интересующую его улицу. Или представьте опрос свидетелей происшествия в милиции. Или учителя, который что-то рисует на доске. Короче, экранчик такой и нам бы пригодился.

Кстати, а в каком месте человеческого тела вы бы его разместили? Задача не из простых, но интересная. Между прочим, я не помню, чтобы в фантастике эта идея была использована (а может быть, я просто чего-то не читал, и вы сможете найти подобную идею?), а значит, можно попытаться написать рассказ на эту тему.

Иногда для того, чтобы реализовать прием "наоборот", достаточно к объекту добавить приставку "анти". Выберем в качестве объекта обыкновенную электрическую лампочку. А что будет представлять собой антилампочка? Каково основное назначение лампочки? Давать свет, освещать место в темноте. Антилампочка по аналогии должна давать тьму, затемнять светлое. Помните, что новая фантастическая идея должна быть развита, на ее скелет нужно нарастить плоть. Ну, хорошо, вот придумали мы эту антилампочку, а для чего ее можно применить? Ну-ка, подумайте, бывали в вашей жизни случаи, когда вам в яркий солнечный день позарез нужно было найти очень темное место? Если вы занимались фотографией, то наверняка уже поняли, что я имею в виду. Темнота может пригодиться при зарядке фотопленки или при печатании фотографий. Каждый, кто заряжал фотопленку под одеялом, согласится со мной, что гораздо удобнее и приятнее было бы делать это, если бы можно было щелкнуть выключателем, и ровная плотная тьма от антилампочки окутала бы комнату…

По аналогии с антилампочкой можно придумать аппарат, который производит антизвук. Я даже не знаю, как его лучше назвать: антишумитель, что ли? Главной задачей такого аппарата было бы глушение звука в определенном месте. Тоже весьма полезное изобретение. Хочешь поработать, чтобы тебя ничто не отвлекало, ни громкий звук телевизора, ни шум проходящих за окном автомобилей, ни крики увлеченного игрой младшего братишки, — включил свой автономный антишумитель, который не позволяет прорваться к тебе звукам из ближайшего окружения, и сидишь, учишь уроки в тишине. А можно придумать такой антишумитель, который не пропускает звуки избирательно: глушит любой шум, но не задерживает слова мамы, которая зовет тебя на обед. Или не пропускает звуки, источник которых удален от тебя больше, чем на три, например, метра. Тогда можно представить себе, как в одной комнате прекрасно уживаются члены семьи, каждый из которых слушает что-то свое: один — телевизор, другой — радиоприемник, третий — магнитофон… И никто никому не мешает.

Должен вас предупредить, что прием "наоборот", как и любой из приемов фантазирования, требует некоторых дополнительных шевелений мозга. Очень часто вы можете натолкнуться на уже известные вещи. Выбрали в качестве объекта океан, добавили приставку "анти" — что получится? Правильно, антиокеан, то есть суша. Что же тут фантастического? Чтобы прием сработал, нужно поразмышлять, к какому именно качеству океана нужно его применить, чтобы получилась новая идея. Это не всегда просто, но не отчаивайтесь, если что-то сразу не получилось, поищите другие варианты, и вы обязательно найдете свое, интересное решение.

Повспоминайте, поищите в фантастике идеи, основанные на этом приеме; попробуйте применить его к самым неожиданным объектам и их свойствам; попытайтесь развить полученную идею, построить сюжет, написать рассказ. А можно придумать фантастическую задачу, решить которую удастся лишь тем, кто применит прием "наоборот".

УСКОРЕНИЕ — ЗАМЕДЛЕНИЕ

Что мы выберем в качестве объекта? Правильно, человека! Я не случайно выбираю его для наших экспериментов. Во-первых, что из себя представляет человек, знает каждый, это не какой-нибудь загадочный синхрофазотрон, и каждый при желании может подойти к зеркалу и посмотреть на этого самого человека… Во-вторых, вся литература (и фантастика, как ее составная часть) пишется людьми, о людях и для людей. А потому в уже существующей фантастической литературе легко найти примеры применения наших приемов как раз в приложении к человеку.

Итак, новый прием можно применить лишь к такому объекту, который связан с изменениями во времени. Не будем мелочиться и возьмем глобальное свойство человека — жизнь. Что произойдет, если мы ее ускорим? Например, раз в десять! Представляете, как спрессуется время для такого человека? Да он за сутки только поспать десять раз успеет. А поесть — и того больше. Правда, за эти же сутки он сможет выполнить такой объем работы, который нормальному человеку под силу сделать лишь за десять дней. Правда, если останутся неизменными все физиологические процессы в организме ускоренного человека, проживет он от силы 7–8 лет. Это не радует. А здорово было бы, если бы можно было ускорять темп своей жизни по желанию! Меня поймет любой школьник или студент, который готовится к экзаменам. Да мало ли случаев, когда нам не хватает времени? Вот тогда это умение и пригодилось бы.

А что будет, если мы еще ускорим темп жизни? В сто раз! А ведь мы даже не сможем увидеть такого быстрого человека, если он не будет сидеть без движения 1/16 секунды. Это для нас она 1/16, а для ускоренного — 6.25 секунды. Можно 50 метров пробежать. И побить все мировые рекорды! Правда, здесь нужно посчитать, сможет ли он так быстро бежать, ведь для него резко увеличится сопротивление воздуха. Воздух станет вязким, как вода, а в воде быстро не побежишь! Да и дышать будет тяжело. Любители физики могут на досуге заняться подобными расчетами. Ну а замедлять, видимо, имеет смысл те объекты, которые движутся очень быстро. Звук, например, или свет. Представляете, какая началась бы чехарда, если бы свет перемещался со скоростью черепахи! Никто бы не видел того, что происходит на самом деле. И чем дальше от тебя изображение, тем меньше вероятность, что там действительно находится то, что ты видишь. Пришлось бы в таком мире изобретать какие-то новые способы узнавать, что где происходит…

Одной из самых красивых новых фантастических идей, встреченных мной в последнее время, была идея медленного стекла. Фотоны, попадающие в такое стекло, хитрым способом заставляют долго-долго отражаться внутри, так что они выходят из этого стекла, в зависимости от толщины, спустя много месяцев, а то и лет. Эта идея позволяет разыграть множество интересных ходов сюжета, и не случайно автор этой идеи, фантаст Боб Шоу написал сначала небольшой рассказ, а затем — объемный роман на эту же тему.

Вот только несколько вариантов использования такого стекла. Если его подержать некоторое время в экзотическом месте, например, в тропиках, на берегу моря, в саванне, а затем вставить в окно обычного дома, то обитатели этого дома будут видеть за окном не то, что там происходит в настоящее время, а дивные картины морского прибоя или стада зебр. Такое стекло может стать свидетелем преступления и опасной уликой или же предоставит возможность еще раз увидеть родных и близких спустя некоторое время. В такое стекло можно "записывать" фильмы и спектакли, его можно использовать для передачи секретной информации, в общем, такой вот необычный поворот можно сделать, удачно применив прием фантазирования к столь обыденному, казалось бы, объекту, как простое, всем знакомое стекло.

Замедление темпа старения людей может стать и реальной целью научного исследования. Думаю, тому, кто решил бы эту проблему, обязательно была бы вручена Нобелевская премия! Кстати, официальная наука в общем-то не знает, почему человек стареет. По одной из гипотез в организме человека есть некий "переключатель", после срабатывания которого изменяется обмен веществ, клетки перестают обновляться, накапливаются ошибки… Вот бы найти этот "переключатель" и помешать его включению!

Кстати, очень часто для получения оригинальной новой идеи приходится применять сразу несколько приемов. В будущем мы поговорим об этом, но часто идея обогащается, если использовать полную пару приемов. Например, идею ускоренного человека совмещаем с идеей замедленного. Допустим, есть возможность выбирать темп жизни людей по их желанию. Ведь бывают ситуации, когда долго чего-то ждешь, и время тянется медленно-медленно. А бывает, время летит с огромной скоростью!

А что если мы будем приспосабливать темп своей жизни под обстоятельства? В кабинете у стоматолога замедлим темп жизни, и неприятные ощущения займут по нашему субъективному времени доли секунды, а когда мама говорит: "Хватит читать! Ложись спать!" — темп ускорим и успеем дочитать интересную книжку до конца. Вроде бы неплохо, а? Но любое открытие или изобретение имеет и плюсы, и минусы. Обязательно попытайтесь рассмотреть все стороны вашей новой идеи. Что будет, если темп жизни, например, смогут менять и преступники? Не окажется ли минусов гораздо больше, чем плюсов? Подумайте над этим.

Гипотез и сюжетов в фантастике с ускорением и замедлением довольно много. А как-то я встретил интересную гипотезу ученых на эту тему. По сегодняшним научным представлениям срок жизни разумных цивилизаций в галактических масштабах невелик. И вот какая-нибудь сверхцивилизация может искусственно замедлить свою жизнь, чтобы подождать, когда в мире произойдет что-то интересное, например, разовьется другая цивилизация. А может быть, вы назовете какие-нибудь астрономические объекты, в которых время течет ускоренно или замедленно?

ДРОБЛЕНИЕ

И суть его проста: взяли объект да и разделили на мельчайшие части (вплоть до атомов и элементарных частиц). А затем при необходимости можно применить и антипод этого приема — СИНТЕЗ, СОЕДИНЕНИЕ. Неплохой результат дает также присвоение частям объекта свойств исходного целого.

Применять этот прием начали еще в глубокой древности. Помните, в сказках разрубает богатырь врага пополам, а из этих половинок образуются два живых вражины. Но, конечно же, в фантастике такой факт должен получить научное (или, как минимум, псевдонаучное) объяснение. В ход может пойти регенерация, восстановление организма по генетическому коду и тому подобные штучки.

А начинала научная фантастика, конечно, с более простых фокусов. Если мы по традиции выберем в качестве объекта человека, то самым ярким (и наиболее известным) примером будет, видимо, отделение головы от туловища. Подведем к этой голове трубки с питательными жидкостями, и она живет, говорит, глазами моргает. Вот только муху с носа согнать не может, нечем. Отсюда естественное желание дополнить эту голову механическими устройствами. Это желание породило совершенно новый класс существ — киборгов. Киборги — кибернетически организованные люди, которые получаются соединением различных естественных и искусственных органов. Тут уж фантаст может дать волю своим чувствам и мыслям: захочет, в человеческое тело поместит искусственный мозг, или наоборот, человеческий мозг окружит искусственной оболочкой.

Если разделить мозг (или сознание) одного человека и каждую часть наделить индивидуальностью, получаются не менее занятные истории. Эти части могут ссориться, объединяться, воевать друг с другом, обладая при этом одним общим телом! И хотя эта идея уже не нова, опыт показывает, что в руках мастера она может обрести новую жизнь, заиграть новыми красками, получить дальнейшее развитие, как это произошло, например, в одном из романов Станислава Лема "Осмотр на месте", в котором каждая половина мозга известного звездопроходца Йиона Тихого стала жить своей жизнью.

Несколько трансформировав эту идею, можно получить некий единый организм, который состоит из отдельных существ. В фантастике встречались разные варианты такого составного организма. Например, каждая частичка по отдельности вообще не обладает разумом, но, собравшись воедино, они образуют существо, обладающее огромным интеллектуальным потенциалом. Или же разумом обладают и отдельные элементы, но при соединении они получают совершенно новые свойства и качества. Например, разные разумные существа с различных планет, объединившись, составляют космический корабль. Кто-то выполняет функции бортового компьютера, кто-то — прочных стенок корабля, кто-то — двигателя и т. д. Идея на первый взгляд совершенно бредовая, но позволяет обыграть массу любопытных эпизодов. Представляете удивление тех, кто обнаружит этот корабль и выяснит, что он может летать без экипажа или, например, в случае опасности распадается на множество частей, каждая из которых вприпрыжку мчится прятаться в кусты!..

Меняя объекты и степень дробления, вы имеете шанс натолкнуться на ситуации, которые вполне могут стать типовыми литературными моделями. Как это произошло в свое время с Даниэлем Дефо, когда он решил описать приключения Робинзона Крузо. А всего-то и нужно было — раздробить общество до одного человека! Но сколько робинзонад породил этот сюжет! Уж очень заманчивой для писателей оказалась возможность изъять отдельного индивидуума из того мира, который его обычно окружает, и посмотреть, как он себя поведет в новых условиях.

Фантасты, конечно же, модернизировали робинзонады на свой лад. В сущности, что из себя представляют истории о пришельцах (когда инопланетяне прилетают на Землю) или космических разведчиках (когда земляне знакомятся с обитателями других планет)? Те же робинзонады, но с раздвинутыми земными горизонтами. И уж здесь можно найти просторы для своей фантазии! Кого-то привлекает возможность смоделировать необычный мир, вволю поэкспериментировать с необычными условиями для жизни, понавыдумывать странных существ.

Чужая планета может послужить увеличительным стеклом для исследования наших, земных проблем, для серьезного разговора о нашем человеческом обществе, на которое можно взглянуть со стороны, а значит, увидеть что-то новое. По традиции напомню, что автор-фантаст должен хорошо представлять себе, зачем он создает новый мир, и стараться избегать логических противоречий. Творчество мастеров фантастики тем и привлекает, что они очень тщательно продумывают детали своих новых построений, так, чтобы читатель не заподозрил обмана, споткнувшись на явном ляпсусе. При этом, может быть, вовсе не следует все эти детали вводить в текст повествования, чтобы они не загромождали основной сюжет и не отвлекали от замысла писателя. Но сами вы должны знать и то, что осталось за рамками произведения.

Наверное, все вы читали "Трудно быть богом" братьев Стругацких. Вот пример моделирования общества другой планеты, в котором все согласовано: тщательно продумана система имен, общественное устройство, история, культура. Создается полная иллюзия необычного общества. А ведь все детали взяты из земной истории и культуры! Уж очень ловко они слиты воедино, только пристальное исследование позволяет заметить, что в мире Арканара имена строятся с использованием японского пятидесятизвучия, чуть ли не одновременно там делаются открытия, на Земле разделенные сотнями лет, и еще множество мелких земных деталей из разных стран и веков тщательно подогнаны друг к другу.

И в заключение еще одна чисто техническая идея, связанная с нашим приемом. Американский ученый Дайсон предложил раздробить какую-нибудь внешнюю планету (например, Юпитер) и из этого материала построить сферу вокруг Солнца где-нибудь в районе пояса астероидов. Цель — улавливать энергию Солнца, которая сейчас расходуется совершенно бесполезно. Эту сферу можно заселить, снабдить атмосферой и т. д. А советский ученый и фантаст Генрих Альтов предложил не строить сферу, а распылить материал в виду диска в плоскости вращения планет и тем самым создать нечто вроде "межпланетной атмосферы". Тогда в этом диске от планеты к планете можно будет летать не на ракетах, а чуть ли не на обычных самолетах. И иметь под руками вещество для получения кислорода, для постройки различных внешних станций и т. п. Не правда ли, изящные и красивые решения?

УНИВЕРСАЛИЗАЦИЯ — ОГРАНИЧЕНИЕ

Этот прием применим почти к любому явлению или предмету. Наши возможности жутко ограничены реальностью, но эту проблему легко разрешить, если воспользоваться воображением. Первое, что попалось мне под руку, была шариковая ручка, которой я писал эти заметки. А если она будет универсальным пишущим устройством? Захочу, она превратится в карандаш любого цвета, или начнет писать чернилами, отстукает текст важного письма, словно пишущая машинка (в фильме 60-х годов "Его звали Роберт" был забавный эпизод, когда робот, столкнувшись с незнакомым предметом — авторучкой, не зная, как ею пользоваться, повертел ее в руках и вдруг… начал тыкать ручкой в листок бумаги, на котором оставались буквы, как от пишущей машинки).

Нет, что ни говорите, универсализация — это очень удобно. Универсальный инструмент может быть и гаечным ключом, и отверткой, и тестером, и паяльником одновременно. Универсальное лекарство, словно настой современных знахарей, которых много развелось в последнее время, вылечит от любой болезни (от насморка, перелома руки и сахарного диабета). Правда, есть опасность, что это чудодейственное лекарство спасует перед универсальным вирусом, который, спасаясь от действия этого лекарства, поочередно будет становиться вирусом оспы, черной лихорадки и таинственной марсианской усушки, которая, правда, людям не страшна, но очень вредна для мимикродонов.

Ту или иную форму универсализации фантасты используют очень плодотворно. Вспомните, например, звездолеты, предназначенные для очень длительных полетов, когда на борту сменяется несколько поколений. Ведь это настоящий корабль-город, в нем есть сады, оранжереи, кинозалы, фонтаны… Иногда в таких кораблях можно отправиться в опасное исследовательское путешествие, поохотиться на диких чудовищ, мутировавших из обычных крыс, не говоря уж о простой возможности заблудиться и умереть с голоду.

С универсализацией повезло роботам. В произведении, где, собственно, впервые и появляется это слово, в пьесе "R.U.R." Карела Чапека налажен выпуск Россумских универсальных роботов. Они могли заменить человека в любой деятельности, а в конце концов вообще подменили собой человечество. С легкой руки Чапека роботы победно пошли по страницам фантастических книг, и сегодня просто невозможно представить будущее без этих универсальных помощников, которые все знают, все умеют и все могут.

А что же наш любимый объект — человек? Конечно же, его нельзя обойти при исследовании нашего приема. Правда, мы и так достаточно универсальны, стоит лишь вспомнить "универсальный" парламент, который с легкостью берется рассуждать о любой проблеме и с блеском ее решает, правда, не всегда задумываясь о последствиях. Что же касается человека в фантастике, то, как водится, писатели поначалу наделяли его то одним, то другим дополнительным свойством, пока кому-то не пришла в голову гениальная мысль применить прием универсализации и наделить человека всеми мыслимыми возможностями и способностями. Правда, при этом оказалось, что такой сверхчеловек придуман давным-давно — это обычный сверхъестественный бог. Но богом, как хорошо известно, быть очень трудно, поэтому фантасты не забывают и о частных изменениях способностей человека.

Весьма примечательна идея универсальной формы. С существами, которые обладают способностями становиться кем угодно, происходят самые невероятные приключения. Особенно если эти существа, например, прибыли на Землю из далекого космоса и совершенно не знакомы с порядками на нашей планете. Они могут превратиться в добродушного пса и пытаться установить контакт с земной собачьей цивилизацией, не подозревая об истинной роли человека на Земле. Зато в случае угрозы им легко уйти от погони, перевоплощаясь в самые необычные формы.

Наконец, симпатичную идею можно придумать, подвергая принципу универсальности несовместимые, на первый взгляд, явления. Например, любопытно смотрится космический корабль, построенный из съедобных частей. Борт — из спрессованных сухариков, кресла — из плотной колбасы, двери — из яичного порошка и т. п. Очень может пригодиться на случай голодного бунта на корабле. Удалил обертку, которой продукты защищены от порчи и загрязнения, и жуй на здоровье! Конечно, есть риск остаться среди звезд с набитым желудком и сушеной баранкой в руках вместо штурвала, когда будет съеден весь корабль, зато пир удастся на славу… (Знающие люди поймут также радость бывалых звездопроходцев, которые вдруг обнаружат, что в топливные баки залит чистый спирт!)

Но что это мы все о первой части приема. Ведь есть и ее антипод — ограничение. Ну, применение этого приема еще проще, ведь мы с детства имеем дело с ограничениями: "Туда не ходи, этого не трогай, а вон того вообще не смей никогда делать!" Тут главное выбрать достаточно универсальный объект и потихоньку лишать его тех или иных качеств. И дело пойдет на лад. Что там у нас, человек? Что это он делает — размышляет? Вот этого не надо. Размышлять за него будем мы, а он пусть работает. Или воюет за веру, царя и отечество. Идея управления поведением и настроением человека заманчива и во все века привлекала любых правителей. Фантасты тоже отдали ей должное.

Можно изобрести излучение, под действием которого общество становится толпой баранов. Можно вживить каждому индивиду радиопередатчики, с помощью которых при необходимости посылать импульсы в центр наслаждения или ужаса непосредственно в мозг. Энергетические затраты невелики — напряжение 0,7 вольт может вырабатываться организмом самого носителя передатчика. Я уж не говорю о зомби и всякой прочей мертвечине. А еще можно разработать основу новой науки — прокрустики — и ограничивать поступление реальной информации в общество, которым хочешь эффективно управлять. Впрочем, это даже и не фантастика, это мы и сами недавно проходили…

Как правило, ограничения оправдываются другими ограничениями. Что, не хватает продуктов? Зачем ломать голову над тем, как насытить население? Ограничим рождение новых людей, введем талоны на детей, устроим лотереи, выигрышем в которых может оказаться ребенок. Или устроим охоту на преступников: убил негодяя, можешь родить сына! Нет, видимо, только жуткая реальность может порождать такую жуткую фантасмагорию. Но что есть, то есть.

Недолго радовались и роботы своей универсальности. Ах, они все могут, все умеют? Ну так получите! Стихи я буду писать сам, у меня почерк хороший, а вот послужи-ка ты, братец, кибердворником! Или водителем такси. Или грузчиком. А тебя, если уж ты такой умный, назначим штурманом космического корабля, но не более того. А чтобы все выглядело юридически правильно, изобретем Три закона роботехники! Нет, деградация роботов — это печальное и душераздирающее зрелище. Помните робота-зазнайку из одноименного рассказа Генри Каттнера, который любил разглядывать в зеркале, как красиво вращаются шестеренки в его прозрачном корпусе, и совершенно игнорировал приказы своего создателя-изобретателя Гэллегера, который по пьянке забыл, для чего же создал этого робота? И как весь лоск слетел с зазнайки, когда Гэллегер вспомнил, что предназначение этого чуда творческой мысли — вскрывать банки с пивом!

В общем, я вам скажу прямо: хотя прием ограничения и имеет право на существование, мне больше по душе его противоположность — универсализация. Сколько добрых дел можно сотворить с помощью этого приема, как расширить возможности любого, даже самого пустячного предмета! Надо быть универсальней, ребята!

УНИЧТОЖЕНИЕ — ВОЗРОЖДЕНИЕ

Механика его использования проста до невозможности: можно взять первый попавшийся на глаза предмет и его уничтожить. Как правило, обосновать это уничтожение достаточно просто, в крайнем случае, нужно выдумать специфический "исчезновитель" или "дезинтегратор". А вот результаты уничтожения могут быть катастрофическими. Возьмем обычный бумажный листок. Конечно, если исчезнет только он, ничего особо страшного не произойдет. А если исчезнет бумага вообще?

Попробуйте представить эту жуткую картину: на всей планете выведенные в сверхсекретной военной лаборатории бактерии (или случайно завезенные с другой планеты микроорганизмы) мгновенно уничтожили все виды и запасы бумаги. Исчезли книги, письменные свидетельства прошлого и настоящего, денег — и тех нет, остались одни монеты. Перестали выходить газеты и журналы. Исчезли тома с описаниями преступлений в судах, долговые расписки и договора. Это было бы страшным потрясением для нашей цивилизации. Комната, в которой я пишу эти странички, сразу же стала бы нежилой. Представьте сами: исчезли бы книги на полках, которые занимают две противоположные стены от пола до потолка. Кроме того, книги, журналы, газеты, наваленные во всех углах, на столе, на телевизоре и под телевизором, картотеки и пачки писем на подоконнике. И вместо былого великолепия — только тонкий слой пыли из типографской краски, которую не любит жрать эта мерзкая бактерия. Нет, я просто не способен выдумать более жуткую картину.

И так практически за что ни возьмись! Уничтожим железо — цивилизация откатится назад. Устроим информационный взрыв, и цепная реакция охватит всю планету и уничтожит все компьютерные записи — откат назад. Неужели ничего путного нельзя сделать с этим приемом? Давайте попробуем уничтожать что-нибудь плохое. Возьмем, к примеру, человека. Что у нас числится за этим существом неблаговидного? Ну, допустим, агрессия. Наука установила, что если рассечь человеку в определенном месте некоторые ткани мозга (такая операция называется лоботомией), то он перестает быть агрессивным. Хорошо? Да как сказать. После лоботомии человек становится вялым и равнодушным, легко управляемым объектом. Нападать впрямую он не станет, но по приказу свыше не задумываясь нажмет кнопку, которая приведет, скажем, к атомной катастрофе. Хорошо? Увы.

Попробуем по-другому. Будем делать всем рождающимся детям прививку от агрессии (у Лема этот процесс называется бетризацией). Вырастают здоровые, умные люди, которые во всех отношениях нормальны, вот только не могут допускать даже мысли об агрессии. А не пропадет ли вместе с агрессивными намерениями и желание рисковать? Не закуклится ли человечество в коконе равнодушия к окружающей его Вселенной? Нет, нужно крепко подумать, прежде чем решиться на такой отчаянный шаг.

Попробуем еще. Глотнем горячего чаю для усиления мыслительных способностей. Ой, заныл больной зуб! Вот что надо уничтожить! Боль! Ах, если бы удалось это сделать! Благодарное человечество осыпало бы цветами того, кто уничтожил боль. В воображении проплывают картины радостных, счастливых землян, которые чествуют благодетеля. Но что это? Очередной оратор, с улыбкой на устах, вдруг замирает на полуслове и падает как подкошенный! Бедняга, у него было больное сердце, ему бы надо лежать в постели, а он поперся хвалить своего избавителя. Но ведь болезнь не исчезла, ведь боль — это только сигнал о ее существовании. Выходит, мы опять на ложном пути? Выходит, так.

Какое счастье, что все наши уничтожения — фиктивные, существуют только в воображении. Признаться, я несколько сгустил краски. В фантастике встречаются идеи на уничтожение, которые не так чреваты для окружающих. Например, идея об уничтожении солнца. Нет-нет, только не нашего, которое пишется с большой буквы. А какого-нибудь далекого, и чтоб на планетах, его окружающих, не было жителей, хватит ужасов. Построим все, как детектив. Летели мы в пространстве, вдали от звезд, вдруг встречается планета. Что за черт! Откуда? И еще одна, и еще… Да это целая планетная система! Солнца нет, а планеты не разлетаются. Ученые утверждают, что такое может быть, если роль солнца исполняет сверхплотная карликовая звезда.

Еще одна занятная идея — для движения меж звезд уничтожать пространство перед кораблем. Можно очень быстро преодолевать приличные расстояния. Конечно, устройство для уничтожения пространства может быть использовано и в качестве оружия, но тут уж ничего не поделаешь — нет такой вещи, которую нельзя было бы использовать во вред.

Обратная идея — возрождение — гораздо гуманнее. Можно, конечно, постараться, возродить инквизицию или еще какую-нибудь пакость, но лучше возвратить слепому зрение. Или отрастить потерянную ногу. Этот процесс, именуемый регенерацией, реален у некоторых животных. Ящерицы, например, спокойно отращивают новый хвост. А вот с человеком такие штучки не проходят. А жаль.

Другой вариант возрождения — копирование. Допустим, опустив какую-нибудь вещь в некоторое устройство (Георгий Гуревич назвал его ратоматором), в выходном окошечке получаем точную копию этой вещи. Этакий ксерокс, но годится и для копирования денег. Лучше металлических, на них нет номеров. Впрочем, при наличии ратоматора деньги в принципе становятся ненужными. Ведь можно скопировать одежду, продукты, книги, технику и т. д. Правда, понадобится энергия, и, скорее всего, немалая. А от предметов можно перейти и к живым существам. А что если создавать живое существо не по его оригинальной модели, а по воспоминаниям человека? Тут есть где разгуляться на воле. Ведь воображение реального существа ничем не отличается от воображения существа фантастического. Такие монстры могут получиться!

В рассказе Э.Гамильтона "Невероятный мир" землян на Марсе встречают герои фантастических произведений, созданные воображением наших фантастов. Кого там только нет! Вообще идея о взаимодействии мира реального и мира воображаемого весьма плодотворна. Тут можно встретиться и с фантомами, порожденными разбуженной совестью, как это случилось с исследователями планеты Солярис. А можно — с героями сказок, другой литературы. Помните, как наш Александр Привалов мчался на машине времени в будущее, описанное в литературе?

Наконец, можно совместить идеи уничтожения и возрождения. Допустим, некое устройство разбирает помещенный внутрь него объект на атомы (поскольку для любого объекта важна структура, это и есть несомненное уничтожение), но запоминает их расположение. Информационную запись передаем в другое устройство, которое восстанавливает объект в прежнем порядке. Если процессы уничтожения и восстановления происходят достаточно быстро, то все вместе позволяет перемещать объекты со скоростью распространения радиоволн, то есть практически со скоростью света. Отличный транспорт. Правда, если воспользоваться им для перемещения разумных существ, предположим, человека, — возникает масса философских и этических проблем.

Очень коротко остановлюсь только на некоторых из них. Будет ли человек, перемещенный из одного места в другое таким способом, тем же самым человеком? Не спешите говорить: "Да!" Конечно, атомы в нем будут располагаться точно так же, как и в оригинале, но это еще ничего не доказывает. Если допустить, что первое устройство не уничтожает человека, а только записывает расположение его атомов, то получается, что мы создаем копию человека, идентичную ему, но тем не менее совершенно другую. Если же первое устройство не сохраняет оригинала, то не является ли это убийством?

Конечно, все прекрасно, есть идеальная копия, но человек-то — тю-тю! Из ничего вдруг выплыла этическая проблема. А если техника, как это с нею частенько бывает, начнет давать сбои, возможны вообще жуткие казусы. Мой друг Йион Тихий, воспользовавшись однажды подобным устройством, был воспроизведен "не в обычном виде, а в образе Наполеона Бонапарта, в императорском мундире, с трехцветной перевязью Почетного легиона, с шпагой на боку, с переливающейся золотом треуголкой на голове, а также со скипетром и державой". Представляете, какие трудности будут испытывать юристы, которым придется разрабатывать законы для мира, использующего такую технику? Придется заново определять такие фундаментальные понятия, как "жизнь" и "смерть". А о каком алиби может идти речь в мире, где возможны десятки идентичных двойников?

Пусть это краткое обсуждение послужит вам напоминанием о том, что любая новая фантастическая идея требует серьезного обдумывания: что изменится в мире при реализации того или иного новшества?

А пока — доброй вам фантастики!"