В сером небе привычно кричали вороны. Солнце белым диском просвечивало сквозь плотные облака. Ветер стучал ставнями заброшенных домов и гнал по заросшим дорожкам сухие травы.

Седой старик, подвезший путников до Калымища, поспешил уехать, даже не оглядываясь. Торопливо стегал лошаденку, пока не скрылись из виду.

— М — да! — протянул Святозар задумчиво, смотря на покосившиеся остовы хат. — Мрачно.

— Готично, — кивнула Аглая и направилась к первому дому. Нравится или нет, а ночевать им придется здесь. Солнце клонится к закату. И хотя храм недалеко, купол виднелся над верхушками покачивающихся деревьев, мрачный и пугающий, а ведь до него еще и через погост ведьм пройти нужно. У Аглаи не было никакого желания направляться в глушь на ночь глядя. От самой мысли у нее леденели руки. Даже мертвый Стас озирался и поеживался.

Аглая прошла до ближайшей калитки, потянула на себя. Старые доски вросли в землю и не двигались. Радомир, подошедший сзади, рывком вырвал трухлявую калитку и отшвырнул в сторону.

— Извольте! — подал руку.

Аглая прошла мимо. Хоть и старался глава всем своим поведением показать учтивость, однако всю дорогу до Калымища чувствовала его взгляд, пронзительный, раздевающий. Хотелось натянуть ниже оборванное Тимиром платье. И запахнуть хоть чем — нибудь декольте. С этим помог Святозар, отдавший свой плащ, но ноги при каждом шаге предательски дразнили и без того замутненный ее близостью взор Радомира. В конце концов, в деревеньке, где они заночевали напоследок, хозяйка, увидевшая Аглаю в таком виде, всплеснула руками и достала одежду одной из дочерей. В длинном глухом платье в пол Аглая почувствовала себя намного лучше. Да и взгляд Радомира стал поспокойнее.

Аглая поправила безрукавку, отданную на прощание хозяйкой постоя. Не глядя на главу, прошла к дому. Дверь, как и ожидалось, закрыта не была. Аглая с легкостью ее открыла. Собралась внутрь, но ее опередил Святозар. Поймал за руку, молча посторонил и юркнул первым, жестом приказывая ожидать. Выглянул, кивнул.

— Чисто! Вы бы, голубушка, так рьяно везде первой не шли! Все же надежды на вас возлагаются, а вы несетесь сломя голову, ничего не видя. А ведь мы в крайней близости с могильником ведьмовским. Бог весть, отчего это калымищенцы все враз с хат съехали.

Аглая побледнела. Она и сама этим вопросом задавалась, как только согласился их подвезти старик. Трижды перед тем перекрестившись и цену зарядивший такую, что, кабы не Святозар, идти бы им сутки пешим шагом. Всю дорогу старик косо на путников поглядывал да приговаривал, мол, делать в Калымищах нечего, смерть бродит вокруг покинутой деревеньки.

Радомир молчал, смотрел мутным взглядом мимо говорившего. И брови сходились на переносице то ли от дум тяжелых, то ли от воспоминаний. Спросить Аглая побоялась. И теперь чувствовала сковывающий озноб. И прежде чем войти в хату, перекрестилась. Успела увидеть, как двуперстом сотворил крест побледневший Радомир. Тихон — и тот прошептал слова молитвенные. Хорь с его рук соскочил, поводил носом и заскулил.

— Не пугай! — шикнул на него Радомир. — Ты входить будешь? — кивнул на нежить. Стас покачал головой, ткнул на косую скамью у дома. — И то ладно, в оба смотри!

Стас кивнул.

— Вот дожил, — раздосадовано пожаловался глава Святозару. — И так душу тянет, а к тому же приходится с нежитью путь держать. А ведь сколько вот этими самыми руками закопал, руки — ноги отрывал да землей святой присыпал. А теперь что?.. Тьфу… А все ведьмы да жрецы…

Аглая бросила на него быстрый хмурый взгляд, Радомир прикусил язык.

Девушка вошла в хату. Было понятно, что люди уезжали, забирая только необходимое. Дорожки, скатерть на столе, даже рушник у рукомойника, покрытый пылью. На божнице иконка, от пыли не разглядеть образ. Пустая лампадка. В затянутое паутиной окно видно опускающийся за вершины деревьев солнечный диск. Времени до ночи час, не более.

— Дров бы да воды…

Святозар кивнул.

— Будет. — И хлопнул по плечу Радомира.

Тот почесал затылок, оглядываясь, взгляд выцепил из угла ведро, он на ходу подхватил его и вышел вслед за Святозаром.

— Маятно? — подошел к Аглае Тихон.

— Тяжко, душу будто в тиски заковали. Продыхнуть не могу. — Она перевела взгляд на видимый в окно купол храма. — И страшно.

— Не бойся, девочка. — Тихон взобрался на стул и тоже уставился в окно. — Это с виду он хмурой.

— А внутри хороший? — горько усмехнулась Аглая.

Домовой вздохнул и сполз со стула.

Хлопнула дверь, вернулись Святозар и Радомир, один — с ведром воды, второй прошел по хате, высыпал дрова к печи.

Зашумела невесть откуда взятая метла, это домовой постарался. Хорь вытащил из — под лавки тряпку, чихнул и, макнув в таз с водой, начал вытирать пыль.

Когда солнце село, в избе горел огонь. Шипел закипевший чайник, булькала вода в котелке, куда Святозар горстью насыпал крупы.

— Жалко, маслица нет, знатна греча вышла бы.

Аглая сидела на лавке, откинувшись спиной на стену. В прикрытых глазах мелькали картины. То улыбающаяся Ника, там, далеко, в их мире, смеющаяся, с коротким ежиком черных волос, и тут же волосы отрастали, начинали виться по плечам, улыбка стиралась, глаза щурились озлобленно. Она криво усмехалась. Аглая вздрогнула, сгоняя дремоту. По хате плыл хороший запах гречки и тепла. Глаза сами собой закрывались. Тимир, обычно строгий, с язвительной усмешкой, держал ее за руку, заглядывал в глаза, и его лицо изменялось, он улыбался тепло и хорошо.

— Я буду защищать тебя, — шепнул и начал пропадать, расплываться в одно сплошное темное пятно.

— Тимир!

Пятно становилось больше и темнее, и уже ничего не было, только чернильная тьма, которая вытягивалась, обретала человеческую плоть. Аглая отшатнулась, увидев перед собой высокого человека в черном плаще. Жрец, Китар. За его спиной была видна огромная Обитель с высокой, уходящей в темное небо башней. Из окон башни лился яркий свет. Жрец протянул к Аглае руку. Она сдавленно вскрикнула и открыла глаза.

Тихон сидел у стола и вел тихий разговор с Радомиром. Тот хмурился. В отблесках печного огня на его лице расплывались красные пятна, глаза поблескивали. Святозар выхватил котелок из печи и водрузил на стол.

— А вот и готово!

Хорь уже растаскивал по столу вымытые им чаши. Святозар взял одну, шмякнул поварешку каши, дунул и сунул Тихону.

— Отнеси нашему мертвому другу, оголодал небось. Понимаю, что кашей нежить не накормить, однако… Чем можем…

Тихон сграбастал чашу и выскользнул за дверь. Через секунду послышался приглушенный смех, от которого у Аглаи мурашки пошли по коже, а Святозар громко икнул, перестав накладывать каши остальным, и уставился на дверь.

Тихон вернулся с пустой чашей, волоча что — то за собой. Выйдя в середину комнаты, бросил тушку зайца.

— Не голоден наш мертвый друг, он еще и о нас побеспокоился. Но за кашу сказал спасибо, давно не ел.

Святозар положил ложку в котелок, прошел, поднял тушку, покрутил в руках.

— Вон оно как, ну — у, значит, от голода не пропадем. Разделаю, к обеду будет знатная жареха. — Швырнул тушку в угол. — А сейчас все за кашу.

Аглая ела нехотя, вкуса совсем не чувствовала. Темный лик жреца стоял перед глазами и Обитель со светящейся башней. Далеко за окном раздался волчий вой. Святозар приподнял голову от тарелки.

— Тьфу ты, полоумные, совсем близко воют…

— Стая. На гоне, — поддакнул, метеля кашу, Радомир, выгреб остатки. Отставил чашу и с удовольствием облизал ложку, исподлобья посматривая на вяло ковыряющуюся в тарелке Аглаю. — Вы как хотите, а я спать. Завтра рано подымемся, успеть нужно до ночи обратно вернуться. — Демонстративно зевнул и, кинув ложку в пустую чашу, направился к скамье. Лег и уже через минуту засопел.

Святозар продолжал сидеть.

— И ты бы ложился, — предложил ему убирающий посуду в сторону Тихон. — Я подежурю, коли чего — разбужу.

Святозар кивнул, но вставать не тропился, смотрел на Аглаю.

— Чего — то совсем ваша девка приуныла. Коли и от еды откажется, сил не будет… С чем завтра в храм пойдет?

— И то прав Святозар, — обратился к Аглае домовой. Она приподняла голову, посмотрела на обоих. И начала вяло заталкивать кашу в рот, жевать и глотать.

— Вот и хорошо, — забирая от нее пустую тарелку, улыбнулся Тихон. Аглая не ответила, поднялась, прошла к соседней от Радомира лавке, села и прикрыла глаза.

Потрескивал в печи огонь. Святозар залез на полати. Вскоре захрапел громко, по — мужицки, прогоняя весь сон у Аглаи. Да и не спалось. Только глаза прикрыты. Хорек попискивал на окне. Тихон убирал посуду.

За окном громко испуганно ухнула сова и унеслась с криком.

Дверь тихо отворилась, и заикающимся шепотом позвал Стас.

— Ти — ти — тихон!

— Тш — ш — ш! — шикнул тот. И быстро топая, пробежал к выходу. Дверь скрипнула закрываясь. Аглая открыла глаза. В полутьме комнаты, освещенной лишь огнем очага, слышался храп Святозара и тихий посвист Радомира. Пищал, подергивая лапками на скамье у стола, хорь. Аглая поднялась, потянулась и прошла к окну. В лунной ночи явственно и жутко выступал купол храма. Темные точки кружили над ним.

«Вороны, — уверенно подумала Аглая. — С тех пор как мы пришли, они кружат и кружат, оголтелые, нет спокойствия». Птицы словно услышали Аглаю, смолкли, собрались вместе, в одно темное пятно.

Чудится?

Аглая протерла глаза и в следующий миг с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть. В нескольких шагах от окна стояли три силуэта. Длинные темные платья колыхал ветер. Тени стояли, обернув головы к единственному окну, испускающему тусклый свет. К тому, в которое смотрела, остолбенев от страха, Аглая.

— Ведьма? — прошелестел вопрос.

Аглая, как ни старалась, не могла оторвать глаз от силуэтов.

— В храм? — качнула головой вторая.

— Светлая? — вставила третья.

И тут же все оказались рядом с окном. Три бледных лица всматривались в Аглаю.

— Ведьма! Светлая! В храм! — зазвучали голоса.

Порывом распахнуло дверь, ударило прохладным воздухом, огонь полыхнул и затух. В избе стало темно. Тени скользнули внутрь. Длинные платья прикрывали босые ноги, словно порхающие над землей. Аглая кинулась к лавке, где отдыхала, она оставила на ней свой клинок. Никто — ни Святозар, ни Радомир, ни спящий хорь — даже ухом не повел.

Тени женщин окружили Аглаю. Призрачная рука поманила за собой. И Аглая, так и не взяв клинок, шагнула следом.

— Ведьмы! — прошептала благоговейно. — Навьи!

Они остановились, склонили головы в легком реверансе.

— Мы ждали… Мы верили… Мы отведем…

— Я разбужу остальных…

Навьи заметались вокруг. Закружили, залепетали быстро.

— Нельзя, нельзя… Место заповедное. Только ведьма может… нельзя… живому…

— Но как же? Я не могу оставить их здесь.

— Можешь, можешь… — Навьи тянули Аглаю из дому, и она безропотно шла, сама не заметив, как пропала заросшая бурьяном улица и по сторонам появились деревья.

Только когда возвысились из тьмы кресты на холмиках, она вдруг пришла в себя. И волосы на голове зашевелились. У каждой из могил стояла мертвая ведьма. И все они смотрели на нее.

— Светлая… светлая, без дара, — пронеслось ветром меж крестов. — В храм… храм…

От одного креста отделилась высокая навья. Скользя между могил, остановилась в шаге от Аглаи.

— Идем, — протянула призрачную руку. Та коснулась Аглаиной ладони. Девушка вздрогнула. От ведьмы исходил холод. — Я укажу…

И снова помутилось в глазах. Передвигала ли Аглая ногами, или все вокруг просто исчезло, размылись в сознании могилки, растаяли в ночном воздухе навьи, все, кроме одной, ведущей ее сквозь густой лес. Храм вырос внезапно, встал на пути с покосившейся дверью, возвышавшейся над одной — единственной ступенью, и та с прогнившими досками.

Мертвая ведьма впорхнула в открытую дверь. Махнула рукой, зазывая Аглаю.

Старая половица жалобно скрипнула под ногами, давая знать об их приходе.

Навья, чуть касаясь ногами дощатого пола, шла по храму. В высоких сводах облупившиеся образы смотрели на пришедших грустными глазами. В разбитые стекла окон заглядывала удивленная луна. Ведьма подошла к старой, потертой временем двери и пропала за ней. Аглая поспешила следом. За дверью зиял кромешной темнотой проход. В лунном свете угадывался узкий коридор, уходящий вниз. Навья уже спускалась. Но едва Аглая шагнула на ступень, сразу поняла — это будет нелегкий спуск. Через тонкие пробоины меж каменных ступеней пробивалась вода. Ступени склизкие, устоять на них трудно. Мало того, едва Аглая сделала пару шагов, как дверь с хлопком закрылась, погрузив ее в полную тьму. Аглая нащупала стену и, ведя по ней рукой, начала спускаться. Ноги скользили вместе со сбегающими струйками. Аглая про себя позавидовала и изумилась прыткости своей провожатой, едва поспевая за удаляющимся миражным светом навьи. Но, спустившись на несколько ступеней, поняла: навья слишком быстра. А еще через пару ступеней свет пропал далеко внизу. Аглая оглянулась назад. Да что толку, тьма там стояла точно такая же.

«Да и поздно возвращаться. Я уже в храме. Теперь только вперед!»

Она пару раз вдохнула — выдохнула, успокаивая тревожное сердцебиение, и продолжила медленно спускаться.

Ступени тянулись и тянулись, вода журчала то сильнее, то слабее. Сапожки, так благодарно подаренные хозяйкой постоя, промокли, и в них хлюпало.

— Эй! — позвала Аглая пропавшую навью.

Звук отразился от стен и, вернувшись обратно эхом, резанул по ушам.

Аглая про себя отсчитывала ступени. Когда досчитала до ста, остановилась, переводя дыхание. От напряжения дрожали ноги, а на руках скопилась неприятная слизь.

«Это какие — то бесконечные ступеньки. Я что, в преисподнюю спускаюсь?» — подумала и невесело улыбнулась своим мыслям. Какая уж тут преисподняя? Ад, он вон, наверху, в темной чаще леса, в обозленной жрице, завладевшей телом ее подруги, в навечно остановившихся глазах Риты. В черных зрачках Тимира. При мысли о Тимире ноги соскользнули, и Аглая шлепнулась на ступень, больно ударившись копчиком.

«Черт! — От боли навернулись слезы. — Господи, я никогда отсюда не выйду. Я устала и больше не могу. И навья пропала. А может, это и не ведьма? Может, меня сюда специально нечистые заманили? И ведь никого рядом нет. — От страха по коже пошли мурашки, тело начал бить озноб. Вот так! Сама дура, поплелась за призраками. И зачем? А разве она понимала, куда шла? К боли прибавилась обида, и захотелось завыть. Аглая шмыгнула носом, обняла себя руками и начала раскачиваться из стороны в сторону на холодных ступенях. Ноги озябли, ледяная вода бежала журча. — Вот и все! Здесь и помру. И надо же так глупо попасться. Дура!»

«Хлюп, хлюп», — послышалось внизу.

Аглая перестала раскачиваться, прислушалась.

«Хлюп, хлюп», — поднималось по ступеням.

«Хлюп, хлюп», — а следом дребезжащее ворчание: — Абргн, драмкам, рам, до — док.

Аглая вскочила, поскользнулась, успела ногтями вцепиться в склизкую стену.

— Эй, кто здесь?

— Драм, подрав, до — док!

Внизу появился небольшой огонек, он поднимался к Аглае, издавая хлюпанье и непонятное бормотание. Аглая вжалась в стену. Бежать вверх бессмысленно, только ноги переломаешь.

— Дика повери, стрампарам.

Чем ближе, тем явственнее проступал силуэт, несший в руках факел. Поднимавшийся был чуть сгорблен, голову скрывал платок. Длинная юбка волочилась следом. Древняя бабка поднималась навстречу Аглае, неся полную тарабарщину.

Когда до Аглаи осталось несколько ступеней, остановилась, задрала голову всматриваясь. Лицо у нее было доброе, щенячье, все сплошь покрытое морщинами.

— Она, что ль? — спросила бабка в темноту.

Из стены появилась призрачная навья, закивала головой.

— А с виду и не скажешь, — с интересом рассматривала гостью старуха. — Амбра, тгатгари. Пуф — пуф лалари.

Аглая с таким же интересом смотрела на нее.

— Ты откуда будешь?

Аглая растерялась. Что она должна ответить? Откуда она?

— Издалека.

— Видимо, совсем издалека. — Пламя факела колыхнулось, вырисовывая на стенах изломанные тени. — Ну, идем со мной, одаренная. Посмотрим, что ты за ведьма. А то эти оголтелые все уши прожужжали, кричат, мечутся — ведьма, светлая, живая! — Старуха развернулась и начала неторопливо спускаться. — Сейчас мы и посмотрим, правда ли ведьма, правда ли светлая.

— А если не ведьма?..

— Помрешь, — резанула бабка.

У Аглаи похолодело на сердце.

— А ты, поди, и не знала? — Старуха остановилась, оглянулась с прищуром.

— Не знала, — прошептала Аглая.

— Теперь уже поздно вертаться, — махнула бабка рукой и пошла далее. — Ты не боись, рядом с храмом похороню. Могилку какими цветами обложить?

— Розами, — одними губами прошептала Аглая.

— Роз у нас нет, это в город нужно, я тебе шиповник высажу, белый, ежели чего. Ты как к белому?.. Замужняя? Нет, по всему видать. Значит, точно белый.

Старуха замолчала, остановилась у стены, преградившей им путь. Сделала пасс рукой, кивнула седой головой и толкнула стену, та послушно отошла прочь, открывая вход в просторную залу. По всему периметру висели круглые фонари с играющими внутри огоньками.

— Входи, ноги — то небось все выстудила? Ишь как чавкает. Здесь на пороге и сбрасывай. Я тебе сейчас тепленького дам.

И направилась через залу.

Аглая стянула мокрые сапоги, ступила на каменный пол и удивилась: тот не был холодным, напротив, от каменьев шло тепло. Аглая сделала пару робких шагов, ошарашенно осматриваясь. Высокий купол украшало изображение Обители. Башня возвышалась над деревьями, водная гладь упиралась в подножие. Синий свет исходил из башни, озаряя все пространство.

Под фреской купола вытянулись в шеренги стеллажи, на них сложенные стопками рукописи. Аглая осторожно притронулась к одной, та ответила тонким жужжанием и кольнула в пальцы. Аглая отдернула руку.

— Не тронь, это истории.

Откуда появилась старуха, Аглая не увидела. Моргнула испуганно.

— Чьи истории?

— Ясно дело, ведьм. Просто так открыть нельзя.

— А что произойдет?

— Ежели ведьма мертва, то дар ее открывшей перейдет. А коли жива, то все ведовское из нее заберешь. Здесь же в каждую страничку сила вложена, связанная с хозяйкой. Прочтешь историю, выпьешь ведьму.

— Это что же, каждый может прийти, открыть и лишить ведьму силы?

Старуха усмехнулась беззубым ртом.

— Прийти может, а вот прочесть… Слово знать нужно, для каждой истории свое. — Старуха любовно погладила фолиант, неслышно прошептала, и тот смолк. Протянула Аглае мягкие тапки.

— Сапоги твои сохнуть поставила. — Зазывая, махнула рукой. Аглая, завороженно смотря на стеллажи, пошла по ряду за старухой.

— А если кто — то узнает слово?

Бабка глухо засмеялась.

— Да какая ж ведьма, будучи живой и в здравии, тебе его скажет? Скорее, смерти предастся и дар выпустит.

— А что, и такое было?

Старуха разом осунулась.

— Было. Во Времена Ухода… Вона сколько их… — указала на стеллаж у самой стены, где лежали ровными стопками покрытые пылью сотни рукописей.

— Это те… — прошептала Аглая.

— На погосте у храма. Они, родные. Неприкаянные. А как хотел Китар слово узнать…

— Китар?

Старуха качнула седой головой.

— А ты небось другую историю слышала. О любви и предательстве, о войне между жрецами и ведьмами.

Аглая во все глаза уставилась на старуху.

— Не так было?

— Не совсем так. — Старуха двинулась вдоль ряда. — Любовь была… Казалась сначала любовью. Это уж после Китар себя показал.

— Как показал?

— Ясно как! — старуха хмыкнула. — Душою черною. Очень уж горел в тайники Обители попасть.

— Разве жрецы не могут попасть в Обитель?

— Без ведовского соизволения в Обитель вообще мало кто попасть может, а в тайники и подавно. Я уж не говорю об артефактах, каждому слово свое нужно знать. Каждый только на ведовскую руку окликается.

— И Китар хотел их заполучить?

— Ох, как хотел. Уж как он Мерку уговаривал, чего сулил. Отказала. Тогда — то они с Миро и придумали для Гаяны эту историю. — Старуха остановилась, поправила выбившийся с полки уголок рукописи. — Думали, она их поддержит, тогда уж под натиском трех жрецов и сломают ведовскую мощь, узнают секреты. А она вишь, чего удумала… Женщины! Не разобравшись. Э — эх! Проклятие уничтожило всех ведьм, а история, придуманная Китаром и Миро, так и осталась бродить по деревням да слухами пополняться.

— И никто не стал разбираться?

— А кто бы стал? — Нависшие брови метнулись вверх. — Мерка исчезла, ведьмы — кто ушел за грань, кто погиб от проклятия. А Гаяна… Гаяна так и не вернулась. Кто знает, куда ее ненависть завела.

Старуха резко смолкла и остановилась. Стеллажи закончились. За ними, насколько хватало глаз, находились образа. Высокие, закрывающие стены от пола до потолка. Светлые лики, озаренные внутренним свечением, и темные, будто занавешенные дымкой. На выступах стояли сосуды замысловатой формы, в каждом трепетал огонь, играя тенями на образах. У дальней стены огромный камень с возвышающейся на нем серебряной купелью.

— Идем, — проговорила старуха и направилась прямиком к купели. Аглая пошла следом. Едва приблизились, как вода в купели всколыхнулась, покрылась рябью.

Голова старухи затряслась.

— Кровь нужна.

— Кровь?

— Твоя. — И глянула на Аглаю. Вытащила из кармана маленький ножичек. — Руку давай.

Аглая напряглась.

— Не боись, всю не выпущу.

Сама схватила ее за запястье и выпрямила ладонь. Острое лезвие раскроило мизинец. Тонкая струйка скользнула по подушечке, свернулась в каплю и стекла в воду. Рябь разгладилась, проглатывая каплю, и тут же взбурлила. Потемнела. Старуха нахмурилась, но вода изменила цвет на ярко — синий. Брови старухи взметнулись вверх. Вода стала искристой, золотистой, словно шампанское. Старуха с недоверием посмотрела на Аглаю.

— Ишь оно как… — Нахмурилась и направилась к стеллажам, оставив Аглаю одну. Вернулась быстро, неся с собой толстую рукопись.

— Твое! — сунула в руки Аглаи.

— Я ведьма?

— Однозначно!

— Так я ж слово не знаю.

— А тебе и не надо! Тот, кто это оставлял, — кивнула на рукопись, — догадывался, как все сложится. — Она постучала пальцем по виску. — Там есть кое — что. И «слово» там…

Она махнула рукой, и купель пропала, оставив только камень. Аглая положила на него рукопись, та слегка дрожала и звенела в ее руках.

— Что делать дальше?

Старуха не ответила. Аглая оглянулась, в зале никого не было. Горели в лампах огоньки. Взирали на нее лики с икон.

Аглая задумчиво посмотрела на рукопись. Пожелтевшие от времени листочки с завернувшимися краешками. Аглая попробовала положить руки на рукопись. Может, что — то почувствует, и «слово» само встанет в памяти? Не встало. Мало того, ладони будто иголочки пронзили. Аглая ойкнула и руки убрала.

— Ничего не вспоминается! — крик пронесся эхом и пропал в своде храма.

И что дальше? Каждая приходящая ведьма оставляла здесь свою историю. Аглаина, выходит, вот она. Лежит перед ней, звенит так, что уши закладывает. Только как ее получить? Аглая вертела рукопись в руках. Звон слишком громкий. И мочи уж нет его слушать. В висках стучит. И вся зала будто кругом пошла. Поплыли стеллажи у стен, ряды стали неровными.

«Это от перенапряжения!» — Аглая покачнулась. Успела ухватиться за камень. Вот тебе и ведьма! А сколько пафоса — то в слове. Ведьмы! Аглая усмехнулась. За грань головы сложили! Обитель покинули, в другие миры направились. И что за сила такая ведовская, ежели сами себя отстоять не смогли? М — да!

«…извела меня кручина, подколодная змея. Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я…»

В голове шум.

«Кто сказал — не смогли? Другое дело — не захотели. Могли в Обители закрыться, артефактами воспользоваться, пол — Велимира бы вместе со жрецами полегло!»

— А чего ж не положили! Себя не пожалели, а людей и жрецов пожалели…

Вздох, тяжелый.

«Так любила ж… Как же его… Рука не поднялась».

Аглая растерялась.

— Китара любила? Он же предал!

«И что ж с того? А ты разве сразу поверила, что Игнат бес? До последнего хваталась за уже пропавшие чувства. Вот и я… До последнего любила».

— А когда любовь закончилась?

«Любовь не закончилась. Надежда пропала. Когда Гаяна пришла… Историю мне рассказала… И потребовала Миро вернуть. А я как могу, ежели он никогда мне не принадлежал… Не поверила. Обещала наутро прийти за ответом… Тогда — то я тех, кто остался, собрала да за грань повела. Да только не все пошли. У кого семьи здесь, кто просто не привычен был к чуждым. Уже у грани слышала, как проклятие жрицы по следу идет. И она вместе с ним. Я силу вложила в последнее заклятие, вязь пустоши заговорила, чтобы оградиться от жрицы. Слышала вой ее, когда она в вязь попала. А выбраться из нее без силы ведовской невозможно».

— Ты оставила ее там?

«А был выбор?»

— Она умерла в этой вязи… — Ужас скользнул в голосе.

«Мертва телом, дух в заточении остался. Я грань в Велимир и закрыла. Стражи пустоши не должны были пропускать ведьм. Опасно им в Велимире стало. Кто ж знал, что она вызвать ведьму из — за грани сможет. А с ней и ты пришла. Связала вас судьба».

Аглая молчала, смотря на открытую рукопись. Вот как вышло, что навья жрицы оказалась в теле Ники. Она попала в ту самую вязь. А Аглая их вытащила.

— Это можно исправить? Вернуть Нику?

«Исправить? Вернуть?» — задумчиво.

Рукопись осветилась серебристым. Свет разлился, заполонил залу, поглощая храм. И уже ничего не было. Все пропало. Зала, огромный валун. Стеллажи за спиной и иконы расплылись в ярком сиянии.

Аглая стояла, смотря в зависшую в воздухе рукопись, и видела. Забытые воспоминания.

Улица, она ее почти и не помнила. Узкая, с чередой четырехэтажных домов и запахом сдобы, ее готовили на углу в маленьком синем вагончике. Он стоял рядом с магазином. Аглая в детстве часто ходила туда с мамой.

«Алька, не дергай за руку».

Мама! На глазах выступили слезы.

«Я боюсь собаку».

«Она не тронет, подожди здесь, я зайду в магазин».

И уходит, оставив ее одну.

Собака в нескольких шагах, привязанная к перилам. Щерится. Рычит.

Аглая сторонится.

«Не лай, не пугай меня». — Пес делает стойку, внюхивается и вдруг садится на задние лапы, высовывает язык, смотрит доверительно.

Мама выходит через пару минут. Аглая гладит пса по голове, тот заглядывает ей в глаза. Добрый пес.

«Я же говорила, не бойся». — Мама улыбается, берет за руку и уводит.

По страницам проходят серебристые волны, открывая новую картину.

Аглая стоит в книжном магазине, она любит читать. А вот и книга, она давно хотела купить. Но та в руках другой девушки. Аглая вздыхает. Жалко. Громкая трель сотового, девушка откладывает книгу, начинает разговаривать, отворачивается. Аглая берет книгу в руки и довольная идет к кассе, расплачивается и выходит, у дверей слышит, как девушка спрашивает точно такую же.

«Извините, это был последний экземпляр», — извиняющийся ответ.

Серебристые волны.

Нечаянный взмах рукой, и любимый мамин цветок слетает с полки. Земля рассыпается по зеленой дорожке. Аглая в ужасе закрывает глаза. Открывает — горшок без единой трещины стоит на полу. Дорожка чиста.

Волны.

Игнат улыбается ей, в лунном свете блестят его глаза. Нежные. Прижимает ее к себе. Аглае хорошо.

«Я провожу до квартиры».

«Не надо», — смущается. Это их первое свидание. Так не хочется расставаться. Он осторожно касается губами ее щеки. Он еще близкий и родной. Она отходит, оглядывается. Его нет. Пустота.

От этой картины ее бьет ознобом.

И снова все меняется перед взором.

Высокие деревья. Мрачная топь. Ника смотрит испуганными глазами.

«Не бросай меня!»

«Не брошу!»

Аглая ползет за ней и слышит, как дышит в спину жуткая тварь. Хранитель вязи. Тянется к ним носом, тыкается и вдруг отшатывается, скрывается в чаще. А следом хрипящие иноходцы. Взгляд пса скользит по болоту и не видит их.

Волны перелистывают страницы.

«Решишь искупаться, не ходи одна. Вы мне живые нужны».

Тимир. Аглая сжала руки в кулаки. Не пропадай. Не исчезай, видение.

Глаза у него темные, уставшие.

Лицо напряженное.

А за спиной мавки смотрят на нее. И что — то в их взглядах пугливое. Шлепают по воде и уплывают.

— Тимир, — шепчет, протягивая к видению руку, но парень блекнет, исчезает в серебристой волне. Зато отчетливо видна подплывшая к берегу мавка.

«… извела меня кручина…» — тягучий голос.

— Подколодная змея, — глотая навернувшиеся слезы, повторяет Аглая. — Догорай, моя лучина…

Нет, это не Тимир спугнул мавок. Они увидели, почуяли, кто она. Они вспомнили!

Аглая похожа на бабушку, мама всегда это говорила. Это бабушка пела мавкам песню.

Аглаю начало трясти.

Она постаралась оторвать взгляд от страниц рукописи. И не могла, тело застыло каменным изваянием, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. А волны все перелистывали и перелистывали историю, волнуя воздух. И вокруг Аглаи поднимался сизый туман. И ничего в нем не видно, кроме раскрытой рукописи и серебристых букв на желтых от времени листах. Они, сложенные в непонятные символы, вспыхивали и тут же пропадали.

Дар — вот он!

В тумане проявились, начали кружить вокруг синие тени древних ведьм. По ногам потянуло холодом. Послышался шум бора над головой. Менялись листы. И пропадали с них слова и история, будто ее и не было.

«Смотри, смотри…»

«Смотри, запоминай …» — шепот навий.

Аглая уже не в Храме. Шумят от ветра деревья. Совсем рядом пронзительно ухнула сова. Вороны испуганно хлопают крыльями и кричат возмущенно.

«Ты, ты, твоя история, твой дар». — Навьи метались, дрожали их призрачные тела.

Книга под Аглаиными руками светилась мягким светом.

«Смотри, запоминай. Смотри, внимай!..»

Тепло. Тянет травой и ягодой.

Дождик. Летний, слепой. По сенцам. Крап — крап. А она лежит на свежевыкошенном и смотрит в щели толстых балок, прикрывающих крышу амбара. А потом босиком по влажной траве до дома. Там уже бабуля крынку с молоком на стол поставила и хлеба свежего. Запа — ах!

Бабушка с улыбкой на худощавом лице, зеленые глаза ясные, без старческой мути. Морщинки только у глаз. Синий платок прикрывает уложенные в косу седые волосы.

— Бабушка! — Аглая потянула руки в объятия старушки. — Бабуля!

— Девочка моя, Аленька! — Тепло.

— Почему ты не сказала?

Бабушка вздыхает. Горько. Судорожно. Гладит Аглаю по щекам дрожащей ладонью. И пахнет от нее травами и земляникой. А на щеки Аглаи падают капли. Дождь начинается. Она стоит босиком на влажной траве у домика. Серого, покосившегося.

— Бабушка!

— Не плачь, Аленька. Слушай! Слушай меня!

— Мне страшно!

— Не бойся, девочка моя. Ничего не бойся…

И на траве рядом с Аглаей появляется крынка молока и ломоть хлеба. Запашистого белого, по коричневой корочке сбегают капли дождя. Аглая протягивает руки.

— Ешь. — Она откусывает, жует.

— Пей, все пей. Весь дар. До капли.

Аглая опрокидывает в себя крынку и пьет. Захлебываясь.

Пальцы обдало жаром, крынка выпала из рук, жар разливался по венам. Усталость многовековая, будто шапка, накрыла с головой. Рукопись отпускала, пропадали видения, туман рассеивался. Осталась только влажная земля. Аглая не сразу поняла, что она уже не в храме. И не было рядом привидевшейся бабушки, а крынка была. Все еще наполовину полная.

«Пей. Все пей…»

Аглая прильнула губами к краю. И вовсе уже не парное молоко, а горькое, обжигающее горло зелье.

«Пей! Все до капли!»

Аглая прикрыла глаза. От питья стучало в висках и кружилась голова. Дар лился в тело, обжигал.

Аглая отшвырнула пустую крынку и заплакала, шепча то, что успела сказать бабушка.

Мохнатая лапа выхватила рукопись и одним рывком разодрала ее на части.

Аглая не поднимала глаз. Только губы шевелились в древнем ведовском заговоре, несмотря на склонившегося над ней беса.