Лето 23 года.
Порывистый молодой человек в белой тунике, остановившись, принюхался. Он никогда раньше не бывал на Востоке. Запахи, предметы вокруг — все казалось новым и поразительным. Но ветер, дувший со Средиземного моря, принес знакомый ему запах соли, трав и едва начавшегося гниения. Точно такой же запах вчера навеяло с Голанских высот на противоположном берегу. Молодой человек посмотрел на озеро, ладонью прикрыв глаза от лучей палящего солнца. Прибрежная полоса тянулась далеко от края воды. Лето стояло жаркое, без дождей. Грязь на берегу почти совсем высохла. Посередине озеро блестело зеркальной гладкостью. У кромки воды виднелся какой-то предмет. Наверное, рыбацкая лодка. Раздался громкий крик чаек, а потом легкий стук по металлу, словно где-то вдали капли дождя ударялись о крышу. Становилось все жарче. Слишком жарко, чтобы сохранить темп, который молодой человек задал в начале пути. Он повернулся к горе Арбель, задрал голову и подставил лицо под прохладный ветерок, дувший с запада.
— Клавдий! — раздался девичий голос. — Постой! Тебе нужно попить!
Молодой человек неуклюже развернулся, волоча больную ногу, и подождал, пока подойдут его спутники. Всего десять дней назад они сошли с корабля в Кесарии. И только пять дней прошло, как они покинули Иерусалим и двинулись по долине реки Иордан к озеру Кинерет на Галилейской земле. Предыдущую ночь они провели в Тверии — новом городе, построенном дядей Ирода Антипой. Он назвал так город в честь дяди Клавдия — Тиберия, правившего Римом вот уже десятый год. Клавдий был в восторге от того, что в Иудее повсюду изображения дяди: в храмах, в виде статуй, на монетах. Ныне живущего императора почитали как бога! Клавдий знал, что ему никогда не спрятаться от семьи, которую все глубже затягивала темнота. Но сегодня утром он почувствовал истинную свободу в простоте прибрежной полосы, в дрожащем над водой и Голанскими высотами мареве.
На следующий день было запланировано перейти через холмы к Антиоху и принести жертву на том месте, где Германик, его любимый брат, был отравлен четыре года назад. Клавдий снова почувствовал боль, словно кто-то ранил его ножом в живот. Он постарался отогнать мрачные мысли, наблюдая, как дорогие его сердцу люди поднимались по пыльной дороге с юга. Любимая Кальпурния с копной растрепанных огненно-рыжих волос и веснушчатым личиком. Совсем еще девочка по годам, но по способности любить — самая страстная женщина из тех, что были у Клавдия. Она одета в красное. Цвет ее ремесла, древнейшего на земле. Но теперь Кальпурния носила его скорее по привычке, а не по необходимости. Рядом с Кальпурнией плыла, как и положено аравийской принцессе, Киприда, жена Ирода. Лицо закрыто вуалью. Драгоценности переливаются всеми цветами радуги на солнце. Богиня по сравнению с варваркой Кальпурнией! Следом за женщинами шел чернобородый Ирод. Длинные волосы прибраны как у древнего ассирийского царя. Края накидки украшены настоящим тирским пурпуром. А громкий громоподобный голос развлекал спутников песнями и непристойными шутками всю дорогу. Ирод всегда был общительным. Самым старым и лучшим спутником Клавдия среди остальных мальчиков, живших во дворце. Ирод не замечал, что Клавдий неуклюж, заикается и хромает.
Когда Клавдий осушил бурдюк с водой, предложенный Кальпурнией, Ирод показал на движущуюся точку у берега озера. Компания сошла с дороги, направляясь к участку, заливаемому приливом. Башни Мигдала — следующего прибрежного города, расположенного в низине, — исчезли в тумане, который накрыл берег озера, будто легкая, дрожащая на ветру вуаль. Лучи солнца пронзали ее насквозь, отражаясь в миллионе лужиц рядом с озером. В воздухе коромыслом повисла радуга, едва заметная, пока не приглядишься, словно разноцветный призрак, который никогда не переступит порог реальности. Человек, возившийся с лодкой вдалеке, то пропадал в тумане, то появлялся. Клавдий даже засомневался, настоящий он или, может быть, обман зрения, мираж, которые, по словам Ирода, так часто случаются в пустыне, — отражение далекой, недосягаемой реальности.
Ирод, догнав Клавдия, в шутку толкнул его.
— Помнишь арамейский язык, которому я учил тебя в Риме, когда мы были мальчишками? — чуть не оглушил он Клавдия громоподобным голосом, благоухая парами выпитого вчера вина.
— Дорогой мой Ирод, как я могу забыть?! За все те годы, пока ты кутил да веселился, я выучил еще и финикийский. Хочу описать историю Карфагена. А для этого придется читать первоисточники в оригинале. Не доверяю я тому, что говорят римские историки о варварах!
— Мы не варвары, Клавдий! Совсем наоборот. — Ирод снова легонько толкнул Клавдия. Тот чуть не упал, но Ирод вовремя схватил его, как всегда оберегая названого брата. — Хотя в этом плане я тоже не доверяю римлянам, за исключением одного благородного человека.
Ирод хлопнул Клавдия по плечу могучей рукой и тут же крепко обнял, чтобы тот не свалился с ног. Оба рассмеялись.
— Э-э-этот человек говорит по-гречески? — спросил Клавдий.
— Да.
— Тогда лучше будем общаться на греческом, а не на арамейском. Моя любимая Кальпурния — настоящая невежда. Ее предков мой дядя Юлий привез из Британии, обратив в рабство. П-по-поразительная страна! Кальпурния столько всего интересного рассказывает о своей родине. Однажды я обязательно съезжу т-т-туда. Финикийцы должны были дойти до тех берегов, но вряд ли они научили бриттов своему языку.
— Ладно, Клавдий. Ради прекрасной Кальпурнии будем говорить на греческом!
Они подошли ближе к берегу. Клавдий снова возглавлял процессию. Наконец он увидел, что лодка, вытащенная из воды, настоящая! Вовсе не мираж. Даже не лодка, а целое судно с загнутым носом и одиночной высокой мачтой. Очень похоже на корабль, на котором Клавдий ходил в детстве по Неаполитанскому заливу. Он до сих пор стоит у Геркуланума. Клавдий прищурился. Точно! Рядом под навесом сидела беременная женщина и что-то держала на коленях. Вокруг валялись деревянные бруски, детали старых кораблей. На отдельной доске аккуратно в ряд выложены инструменты: столярная ножовка, лучковая дрель, долото и корзинка гвоздей. Так вот откуда шел металлический стук! С другой стороны корабля показался плотник с рубанком в руках. Поджарый, мускулистый, с темной загорелой кожей. Черные волосы неровно обрезаны. Густая борода, прямо как у Ирода, когда тот вернулся из долгого морского путешествия. Из одежды только набедренная повязка. Клавдий, прихрамывая, подошел к кораблю, не спуская глаз с плотника. Он мог бы быть одним из римских гладиаторов или сбежавшим с мраморной каменоломни рабом. Сколько таких же людей стали друзьями Клавдия на Флегрейских полях рядом с Неаполем, где мать пыталась бросить его. Они нашли и пригрели его. Изгои общества. Такие же, как он сам…
— Меня зовут К-К-Клавдий, — представился он на греческом. — Ирод привез меня из Рима, надеясь на твою помощь. Я болен.
Женщина улыбнулась Клавдию, продолжая чинить рыбацкую сеть, которую держала на коленях. А плотник пристально посмотрел на него. Какие яркие, сияющие глаза! Таких глаз Клавдий еще ни разу не видел! Плотник задержал взгляд на лице Клавдия, но ничего не сказал. А потом вернулся к работе.
— Ты не болен, Клавдий, — проговорил он, двигая рубанком по дереву. У него был низкий, звучный голос с таким же, как у Ирода, акцентом.
Клавдий хотел ответить и запнулся. Он будто онемел. Не мог придумать, что сказать.
— Вы из этих мест? — спросил он наконец, непонятно зачем, и тут же пожалел об этом. Ну молодец, нашел о чем поговорить!
— Мария из Мигдала, — ответил плотник. — А я родился в Назарете. Это в южной части Галилеи. Но еще в молодости перебрался к этому озеру. Здесь мой народ и здесь мой корабль.
— Ты строишь корабли и ловишь рыбу?
— Это море — мой корабль, галилейский народ — мои пассажиры. И все мы — рыбаки здесь. Можешь присоединиться к нам, если хочешь.
Клавдий встретился с плотником взглядом и заметил, что согласно кивает головой. Потом оглянулся и позвал остальных подойти ближе. Ирод подбежал, забрызгав голые лодыжки грязью, обнял назареянина по восточному обычаю, поздоровался с ним на арамейском, а затем повернулся к Клавдию:
— Когда Иешуа отправляется со мной в таверну, я называю его Иисус. Так будет его имя по-гречески. После нескольких кувшинов галилейского вина мне так проще! — Ирод расхохотался, хлопнув назареянина по спине, а потом опустился на колени перед Марией и положил ладонь ей на живот. — Все идет по плану? — спросил он на арамейском.
Мария с улыбкой что-то прошептала в ответ. Ирод вскочил на ноги, увидев на берегу в направлении к Мигдалу высокого стройного темнокожего мужчину в белой накидке. Он помахал рукой и поспешил к кораблю легкой походкой, болтая в воздухе бечевкой с рыбой.
— Ага! — Ирод снова хлопнул Иисуса по спине. — У тебя все же появился раб-нубиец!
— Точнее, совершенно свободный эфиоп из Аксума. Он умеет слушать.
— Тебя все слушают, Иешуа. Ты должен был родиться царем!
Назареянин с улыбкой помахал Кальпурнии и Киприде, которые шли босиком через грязь. Потом, не говоря ни слова, снял якорь, зацепленный за камень, и вытащил толстый пеньковый трос, продетый в отверстие в центре камня. Ирод, Кальпурния и Киприда поставили корзинки, которые принесли с собой, в лодку. Мария хотела было поднять кувшин, стоявший рядом, но назареянин остановил ее, с улыбкой погладив по округлившемуся животу. Потом свернул якорный трос, закинул его на старн-пост и, упершись руками в бок корабля, начал толкать его к воде. Каждый мускул на теле напрягся. Клавдий неотрывно наблюдал за назареянином. Как он похож на бронзовые статуи Геркулеса или атлетов, которые он видел на вилле своего друга Пизона у подножия Везувия! Киль легко заскользил по грязи и наконец коснулся воды. Назареянин стоял рядом. Плот блестел на солнце. Все остальные забрались на борт. Клавдий подошел к судну последним, неуклюже волоча больную ногу. Назареянин еще несколько раз толкнул лодку, и она закачалась на волнах. Иешуа перескочил через привальный брус, освободил парус из квадратного ярда. Мария тем временем устроилась у рулевого весла.
Клавдий и Иродом сели посередине, взяли по веслу и начали одновременно грести. Ветер наполнял парус, гоня лодку прочь с мелководья. Обшивка и такелаж заскрипели. Вода шипела на носу. Клавдию нравилось грести. Раскрасневшееся лицо сияло от удовольствия. Как жаль, что не удалось поступить в гимназиум, пока болезнь не прогрессировала! Тогда он мог бы повести легионы в Германию, как любимый брат Германик… Но здесь, в этой лодке, которая отплывала все дальше и дальше, пока берег не растаял в тумане, боль и страдания, которые, словно тучи, омрачали жизнь Клавдия, начали отступать. Впервые за многие годы Клавдий чувствовал себя здоровым. Не нужно было больше бороться за жизнь с самим собой и с другими людьми, которые были бы рады, если бы напуганный маленький мальчик сгинул в подземном мире на Флегрейских полях.
Дрейфовали несколько часов. Разговаривали и дремали в тени паруса, наполняемого порывами ветра. Забросив сеть, назареянин поймал рыбу — всего несколько штук, но им хватило, чтобы приготовить ужин на небольшой жаровне.
— О царь всех рыбаков! — шутливо воскликнул Ирод. — Ты сказал нам, что царство твое подобно неводу, в который попадается рыба разных видов. Но сегодня что-то не густо!
Ирод расхохотался. Назареянин улыбнулся, не отвлекаясь от готовки.
Потом Мария играла на лире. Звуки музыки, дрожа, лились волнами, будто само озеро. Кальпурния пела таинственные, тревожные песни своего народа. Затем ели то, что взяли с собой: хлеб, оливки, грецкие орехи, финики и фрукт, который Клавдий никогда не пробовал раньше. Он рос на кустарниках под названием держидерево. Играли в кости, боролись на руках, поставив локти на доску. Кальпурния сделала для всех венки из веток держидерева и торжественно провозгласила Ирода царем, а Клавдия богом. Ирод не давал возможности передохнуть от смеха, все рассказывая и рассказывая шутки и забавные истории, пока сам не утомился к вечеру.
— Говорят, Иешуа, сын Иосифа, ты можешь совершить чудо, — сказал вдруг Ирод. — Но у тебя вряд ли получится превратить воду в вино!
Он вновь расхохотался. А потом, зачерпнув рукой воды из озера, облил назареянина. Иешуа рассмеялся вместе с ним. Мужчины начали шутливо толкать друг друга, раскачивая лодку из стороны в сторону.
— Ну не сидеть же тут вечно! — воскликнул Ирод, откинувшись назад. — Я умираю от жажды. Кто со мной в таверну?
Сумраки окрасили небо в красный цвет, когда Клавдий вновь взялся за весло, сидя на этот раз рядом с назареянином. Высадившись на берег, Ирод тут же направился обратно в Тверию, надеясь встретить там молодых солдат и покутить на славу. Женщины отправились в Мигдал в гости к Марии. А Клавдию не хотелось расставаться с назареянином. Хоть бы этот день длился вечно! О скольком еще хотелось поговорить! Он предложил Иешуа помочь развесить невод в нескольких сотнях ярдов от воды там, где они познакомились.
Назареянин молча шел рядом. Потом вдруг замер, глядя в багряное небо цвета пролитой крови. Солнце совсем скрылось из виду.
— Завтра будет ясный день, — сказал он. — Невод высохнет за ночь. Самое время засеивать поля. Осенний ветер будет дуть с запада. Вскоре из-за иудейских холмов он принесет проливные дожди и очистит землю. Галилейское море вновь наполнится. И здесь, где мы сейчас стоим, будет вода.
— Ирод говорит, ты пророк.
— Знакомство с Иродом мне очень приятно, — ответил назареянин. — Во мне горит тот же огонь.
— Ирод считает тебя грамотным человеком, жрецом! Он сказал мне, что ты принц дома Давида.
— Я служу ha'aretz — народу этой земли, ноя не жрец.
— Ты целитель?
— Хромые и слепые пойдут дальше всех и увидят больше всех, потому что они хотят ходить и видеть сильнее, чем все остальные.
— Но кто же ты тогда?
— Я тот, кем назовешь меня.
Клавдий вздохнул:
— Ты выражаешься аллегориями. Там, откуда я пришел, предсказателей считают Божьими оракулами, и они тоже говорят загадками. Я часто бываю у Сивиллы. Ты наверняка слышал о ней. У Кумской Сивиллы. Ирод называет ее старой ведьмой. Но я все равно хожу к ней. Он не понимает, насколько там, в пещере, мне становится легче. — Клавдий, задумавшись, замолчал. — Величайший римский поэт Вергилий тоже ходил к Сивилле. — Он закрыл глаза и продекламировал по памяти, переводя латинские строки на греческий: — «Круг последний настал по вещению пророчицы Кумской, Сызнова ныне времен зачинается строй величавый, Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство. Снова с высоких небес посылается новое племя. К новорожденному будь благосклонна, с которым на смену Роду железному род золотой по земле расселится, Дева Луцина!»
Назареянин внимательно выслушал, а затем положил руку на плечо Клавдию.
— Пойдем. Поможешь мне с сетью.
— Ты когда-нибудь видел Рим? — спросил его Клавдий. — Все чудесные творения человека собраны там!
— И среди них много того, что преградой стоит на пути к Царству Небесному, — ответил назареянин.
Клавдий, задумавшись, взял одной рукой долото, а другой — рыбацкую сеть.
— Объясни подробнее.
Назареянин улыбнулся, вновь дотронувшись до Клавдия:
— Я расскажу тебе о моей миссии.
Через полчаса почти совсем стемнело. Корабль слегка покачивался у берега в нескольких милях от того места, где они сидели. Огни Мигдала и Тверии перемигивались друг с другом. Несколько точек слабого света спешили к берегу. Назареянин вытащил из ящика у мачты две масляные лампы, наполнил их оливковым маслом, оставшимся после ужина, и поджег фитили, потерев кремень о железо. Лампы ожили. Золотистое пламя, не дающее дыма, запылало ярко. Назареянин поставил лампы на небольшую полочку у мачты и развернулся к Клавдию:
— Где я могу найти книги вашего поэта Вергилия?
— Я попрошу Ирода привезти их тебе. Он останется в Тверии до конца года. Дорога в Рим ему пока заказана. Может, Ирод согласится даже перевести стихи для тебя. Это ненадолго отвлечет его от сомнительных занятий.
Клавдий бросил кости. Старая привычка. В последнее время он не расставался с костями ни на минуту. Клавдий закрыл глаза, прежде чем поднять кости и взглянуть на выпавшее число, сомневаясь, что в этот раз хочет знать предсказание. Назареянин наклонился за костями, вложил их в руку Клавдия и крепко сжал его пальцы в кулак. Так они стояли какое-то время, потом назареянин убрал руку. Клавдий открыл глаза и со смехом бросил кости за борт, не взглянув на выпавшее число.
— Кстати, о Вергилии, — сказал он. — Иешуа, ты должен пообещать, что выполнишь мое желание. Запиши то, что только что рассказал мне. Создай свое Евангелие — euangelion.
— Мой народ не умеет читать. Моя миссия основана на устном слове. Написанное слово только мешает найти дорогу к Царствию Небесному.
Клавдий покачал головой:
— Если Царствие Небесное действительно существует на земле, то рано или поздно оно подвергнется насилию. Недруги попытаются разрушить его. В знак благодарности за этот день я обещаю тебе, что сделаю все возможное, чтобы написанное тобой слово хранилось в тайне вечно, пока другие люди не изменят сказанное тобой слово, превратив его в нечто совсем иное.
Назареянин молчал, а потом, видимо, решившись, спросил:
— У тебя есть папирус?
— Я всегда ношу его с собой! — Клавдий открыл тонкую сумку, которую носил через плечо. — Я записываю все интересное, что вижу. Остался последний чистый лист бумаги высшего качества и несколько черновиков. Такую бумагу изготавливают в Риме для специальных указов. Она будет храниться вечно! К сожалению, я израсходовал все чернила во время путешествия, но в Тверии, оказывается, продаются специальные химические смеси, которые используют для письма.
Назареянин помыл доску, на которой обычно чистил рыбу, протер ее крем набедренной повязки и полжил себе на колени. Потом взял у Клавдия лист бумаги и тростинку. Клавдий открыл деревянную крышку чернильницы и поднес ее поближе к Иешуа. Тот окунул в чернила тростинку, поднес руку к верхнему левому углу папируса и задумался.
— Сивилла пишет пророчества на дубовых листьях! — Клавдий усмехнулся. — Стоит только наклониться, чтобы прочитать, налетает ветер и уносит их! Ирод считает, что в пещере спрятана греческая демоническая машина.
Назареянин пристально посмотрел на Клавдия и начал писать, уверенно, но медленно выводя буквы. Он, видимо, умел писать красиво, но делал это довольно редко. Он часто опускал тростинку в чернильницу, которую Клавдий старался не уронить. Назареянин перешел к четвертой строке, когда Клавдий заглянул ему через плечо.
— Ты пишешь на арамейском?! — выпалил он, испачкав руку чернилами.
— Это мой родной язык.
— Нет, так не пойдет. В Риме никто не знает арамейского языка.
— Но я пишу это для моего народа, а не для римлян.
— Нет. — Клавдий покачал головой. — Для галилеян предназначено устное слово. Ты же сам сказал, что рыбаки не умеют читать. Да им это и не нужно. Твое написанное слово должно быть прочитано и понято за пределами Галилеи. Если ты напишешь загадками и, кроме того, на языке, который известен единицам, твое слово станет непонятнее изречений Сивиллы. Ты должен писать на греческом!
— Тогда это придется сделать тебе. Я говорю по-гречески, но писать не умею.
— Хорошо. — Клавдий взял доску, бумагу и тростинку, а чернильницу передал назареянину. — Начнем снова. — Порывшись в сумке, он выудил оттуда клочок ткани, затем взял со стола разрезанный лимон, выдавил его сок на папирус и тщательно растер тряпкой. Затем поднял лист бумаги к последним лучам солнца. Слова, написанные назареянином, исчезли вместе с испаряющимся лимонным соком. Бумага дрожала на ветру. Наконец Клавдий положил ее на доску и, чтобы посмотреть, как ложатся чернила, поставил крест. Так он всегда начинал документы. Чернила не расплывались. Еще бы! Бумага высшего качества. Клавдий сам следил за ее изготовлением. Уверенным почерком ученого, привыкшего, что все написанные документы предназначены только для него самого, Клавдий вывел несколько слов посередине сверху.
— Обычно я разговариваю с моим народом на арамейском языке, поэтому ты должен мне помочь подобрать правильные греческие слова, чтобы передать то, что я хочу сказать.
— Я готов, — ответил Клавдий.
Прошел целый час. Иешуа и Клавдий замерли, сидя напротив друг друга в лодке, силуэт которой становился все темнее, а вскоре совсем слился в беззвездным небом. Лампы слабо светили между ними. Вдруг одна погасла. Назреянин сел рядом с Клавдием.
— Мы должны грести одновременно.
Клавдий взглянул на него, оторвавшись от папируса.
— С удовольствием!
Он в последний раз просмотрел документ, с трудом разбирая слова в темноте — слова, сказанные назареянином и переведенные Клавдием, — и прочитал последние строки: