На следующий день Артур выступил перед теснившейся в церкви толпой с речью:

— То, что сейчас произойдет, вовсе не представление, это истина Сына Божьего.

Двенадцать детей, выбранных из-за светлых волос и цвета глаз, как у тех, что были сняты на вчерашней пленке, босиком и слегка краснея, поднялись в белых одеждах первого причастия с двух сторон алтаря. Органист заиграл торжественную музыку, лившуюся все шире и шире под церковными сводами. Служка принес кувшин, таз и белое полотенце. Встав на колени перед детьми, Артур стал лить на тощие лодыжки воду, ему нравилось, как она струилась меж пальцами, все это заняло некоторое время и начало выводить из терпения последние ряды в толпе, где люди вставали на цыпочки, дабы увидеть, что там творят с их детьми. Артур поднялся и принялся целовать каждого в лоб. Ни разу даже еле заметный смех не нарушил торжественности обряда: может быть, помешала напряженная обстановка. Толпа, словно вода из сифона, моментально вылилась наружу, дети, обувшись, исчезли. Артур, оставшись один, закричал, но этого уже никто не слышал.

В тот же вечер, довольный, что никого не удивили причуды его души, он усложнил все прихотью более странной. Он хотел пересмотреть фильмы, казавшиеся ему божественными, в самых разнообразных местах. Хотел, чтобы ангельские пороки отобразились на голых камнях древних гробниц, на кружеве самого церковного престола, а также на темных песчаных равнинах ночи. Он оборудовал особую систему, дабы подключить проектор к аккумулятору автомобиля, и тогда в его луче начинали мелькать светлячки, и на зыбком непроницаемом экране выметенной ветром ночи самые тривиальные действия походили на спасающий от засухи ливень.

Он вспоминал рисунки Леонардо да Винчи, книгу о котором однажды листал, и видел в свете волшебного фонаря каждое тело, словно творение архитектора со стрельчатыми арками, колоннами, каналами, артериями, мрачными трепещущими пластами, где обитала жизнь. Его ангелы не были бескровными созданиями, бестелесными испарениями, небесными оболочками потерянных душ, эманациями утраченного детства, он видел лишь светящийся вздыбленный пурпур, алчущий трения бедер, он слишком хорошо знал пытку неутоленной эрекцией.

Ему бы хотелось спроецировать падение ангелов прямо в небе, но картинки, которые не могли отобразиться на поверхности, исчезали в бесплотных лучах. Посреди ночи он искал что-нибудь светлое. Вначале это была птица, подарившая ему свою белизну, слишком лихорадочную, чтобы он мог воспроизвести одну из фантасмагорий. Однажды ночью, после того, как он прождал целый час, розовая кисть человеческой плоти расцветила треугольное оперение орлана, который сразу ослеп. Когда он вот так разворачивал аппарат, мотор кашлял, лампа утомлялась быстрее. Ему не нравилась ночь, черная, как и его облачение, он бы предпочел ясный день, но тот был для него теперь под запретом. В последнюю ночь свет привлек заплутавшего ягненка, Артур увидел в этом пасхальный знак и отступился.

Когда, разыгрывая крестный ход перед казнью, вечером Страстной пятницы, он шел во главе пересекавшей деревню когорты и нес на плече крест, толки о его чудачествах еще не успели развеяться, Артуру показалось, что ему плюют в лицо, но он не отворачивался. Когда он читал молитву, было хорошо слышно, так как у него был микрофон; внезапно его обогнал несший громкоговоритель ребенок из хора, и он вновь увидел на белом одеянии ребенка, словно там была несводимая переводная картинка, рот Лапочки, заглатывающего фаллос. Моросило, путь к голгофе сопровождали печальные аккорды духового оркестрика.