Кладбище. Алексей сидит на оградке, Соня кладет большой букет мимоз к новому блестящему памятнику, сыплет вокруг пшено.
Соня. Ну, с международным женским днем, Анна Брониславовна! Вот цветочки тебе желтенькие, пушистые принесли, как платьишко твое из ангорки. Как оно тебе шло! Брюнеткам желтый лучше всего. Помнишь, Алеша, какие у нее были волосы? До самой старости как воронье крылышко, ни сединки… Как тебе памятник новый, красавица наша?
Она делает шаг вперед, обнимает памятник обеими руками, как человека.
Алеша, что ты молчишь? Посмотри на маму. Я молодую фотографию выбрала. Я ее такой не знала, конечно, а ты, наверное, помнишь. Не молчи.
Алексей. Такая странная привычка обнимать памятники. Покойный же в них не замурован, он же под ногами. Стоишь на человеке, обнимаешь гранит.
Соня. Не о том говоришь.
Алексей. Знаешь, что она мне последнее перед смертью сказала? Жалко, говорит, умру, так и не узнаю, чем «Кармелита» закончилась.
Соня. Ну, что ты хотел от больного человека…
Алексей. Ничего! Я ничего от нее не хотел! Это она все хотела, хотела… Всю жизнь прометалась. Телевизор больше соседского, платья по вешалкам, туфли по полкам. Первый муж, второй, третий лучше второго, хуже первого. Сын заботливый, настоящий, непьющий. Все было, Соня! Все. И сын я был настоящий, заботливый, непьющий. Что ты прицепилась ко мне?! Поговорить мне с ней? Порыдать? Пожалуйста! Мама, я досмотрел за тебя «Кармелиту». Рассказать, чем закончилось? Я не помню! Честное слово! Ты умерла, мне кровь глаза застила. Не водка. Нельзя, нельзя пить. Настоящий, заботливый, не пьющий. До конца и за концом. Только кровь, темные пятна сосудиками в глазах. Общая наша кровь с тобой. А ты последние слова потратила на то, что даже запомнить-то нельзя.
Соня. Я тебя ради Бога прошу – прости. Прости ты ее, старую, больную. Она же полгода перед смертью по утрам плакала, что проснулась, что ночью смерть не забрала и день еще обузой жить надо. Прости.
Алексей садится спиной к памятнику.
Алексей (спокойно). Простить невозможно, даже если сам хочешь, даже если умоляешь об этом себя, Бога… всех. Прости, прости, прости. Прости. Тысячу раз. Я должен дважды уступить. Первый раз пережить обиду, второй раз пережить отсутствие мщения. Любого, ни слова в упрек, ни поступка…
Соня. Щеку вторую подставить – это по-христиански.
Алексей. Подставить – да. Но бить?! Бить по второй щеке… Дело даже не в том, что предавший – предатель… Каждый день ложиться и вставать с мыслью: «Не верь никому, даже матери»… В первую очередь матери… Дело в том, что ей не надо было моего прощения. Ей надо было «Кармелиту» досмотреть. Понимаешь?
Соня садится напротив него на оградку, заглядывает в лицо.
Соня. Алеша, смерть все долги списывает.
Алексей. Потому что долги больше выставить некому?
Соня. Потому что твоя мама уже была на Страшном суде. И там все долги ее посчитаны.
Алексей. А если суда там нет? Ведь здесь нет ничего? Никому не воздается по заслугам. Так с чего ты взяла, что там – есть?
Соня. Дай мне руку.
Алексей. Зачем?
Соня. Я скучаю по тебе.
Алексей встает, не смотрит на нее.
Ты скучаешь по мне?
Алексей. Тебе не понравится ответ.
Соня. Дай мне руку.
Алексей. Смысла нет. Ни в чем.
Соня. Есть. Смысл в том, чтобы помогать друг другу.
Алексей подходит к Соне со спины, крепко берет ее за плечи и говорит в затылок.
Алексей. Я позову на помощь или попрошу хлеба, неважно. Меня не станут слушать. Только если я не закричу: пожар! Вот на пожар сбегутся все! Потому что перед огнем все едины, как перед Богом. Помочь можно только тому, кого считаешь равным себе. Все остальное – искупление грехов. Мне батюшка один сказал, и бомж… И сам я понял. А мы все сделали, чтобы не было равных нам. Чтобы самим решать, кто достоин нашей помощи, а кто – прочь… Нас некому сравнять. Не явится мессия. Мы пропустили свой шанс, и остается только топтать землю, покупать хлеб, завидовать богатым, кормить бездомных собак для очистки совести и ждать пожара. И очень надеяться, что ни мы, ни нас никто не попросит о помощи, не встревожит… Ты слушаешь меня? Пожар! Пожар! Я даже сгореть готов!
Соня закрывает лицо руками.
Соня. Какой ты старый, Алеша. Старый и глупый. Ничего не понял.