Утром воскресенья я просыпаюсь от слабого звука церковных колоколов, и меня сразу охватывает прохлада простой белой спальни Эллен. Я ежусь, натягиваю пуховое одеяло повыше и смотрю в окно. Занавески опущены, но они полупрозрачные, так что я без проблем вижу силуэт дерева гинкго и его голые изломанные ветви, тянущиеся к моему подоконнику.

Я не знаю, сколько времени, и не могу определить по холодному слабому северному свету. Может, семь. Может, девять. Я решаю, что это не имеет никакого значения, но это решение скорее напрягает меня, чем приносит облегчение. Так что я тянусь за телефоном и обнаруживаю, что уже одиннадцатый час. Я ни разу не просыпалась так поздно после рождения Харпер – если только кто-то из нас не болел. При мысли о ней меня сразу же накрывает тоской. Какой бы мрачной ни бывала она по утрам (а она часто злобная и ворчливая), я всегда радуюсь, когда она бредет в кухню, румяная и растрепанная. Я закрываю глаза и почти чувствую странный запах, напоминающий кленовый сироп, – так пахнет ее кожа по утрам.

Мне вдруг так хочется услышать ее глуховатый по утрам голос, что я звоню Нолану. Он не берет трубку, как не брал ее вчера вечером и днем. Новости я получаю только от Джози – она шлет мне фотографию Харпер с Кролем и подписью «Счастливое воссоединение!». Я вздыхаю с облегчением и немедленно пишу ей ответ, умоляя о подробностях. Добавляю несколько вопросительных и восклицательных знаков. Но ответ приходит только через три часа: «Нашелся в Леголенде. Все хорошо, что хорошо кончается. Веселись».

Я снова звоню Нолану, долго слушаю гудки, дожидаюсь автоответчика. Я спокойно прошу перезвонить мне как можно скорее, стараясь спрятать тревогу. Я знаю, у меня нет поводов злиться, но я все равно злюсь. Да, конечно, это я тут развлекаюсь на Манхэттене, но ведь это была его идея. Он меня практически заставил. А теперь пытается наказать, не разговаривая со мной. Как будто заявляет: «Вот так выглядела бы твоя жизнь без меня. Без нас». Я заставляю себя встать. Ведь у меня впереди целый день на поиски себя.

После короткого душа я переодеваюсь в городскую одежду: черные джинсы, черный свитер, мой любимый черный кожаный пиджак и черные ботинки. Надеваю огромные солнечные очки, затягиваю волосы в удобный хвост и спускаюсь по четырем лестничным пролетам. За тяжелой дверью меня ждет прохладный осенний день. Ветер сильнее, чем я думала, довольно неприятный, но я говорю себе, что согреюсь. Нужно просто двигаться.

Следующие пять часов я бесцельно перемещаюсь по городу пешком и на метро. Из Виллиджа я добираюсь до Челси, потом до окраин Верхнего Ист-Сайда, пересекаю парк, прохожу по Пятой Авеню, захожу в Сохо. Время от времени я заруливаю в кофейни и разглядываю витрины бутиков. Останавливаюсь, где мне хочется. Сижу на каких-то скамейках и разглядываю людей. Говорю только при острой необходимости – заказываю сэндвич, отвечаю на вопрос продавца, благодарю мужчину, который уступил мне место в метро. Если не считать этого, мой внутренний монолог не прерывается. Я разглядываю свою жизнь со всех сторон.

Я много думаю о прошлом, особенно о тех годах, которые я провела в Нью-Йорке. Сейчас мне кажется, что я оторвалась от тогдашних друзей и воспоминаний не меньше, чем от колледжа и театра. Я не хочу встречаться ни с кем из прежних знакомых, даже просто выпить, и не могу понять, что это говорит обо мне. Мне не нравится считать себя интровертом, но вдруг все страшнее? Вдруг я патологическая одиночка? И лузер? Тогда неудивительно, что мне постоянно чего-то не хватает в браке. Неудивительно, что я не лажу с сестрой. Может быть, в наших проблемах виновата я, а не она. Я вспоминаю, какой счастливой она выглядела на своем дне рождения, как рядом с ней всегда весело, какие у нее верные друзья, особенно Гейб. Я напоминаю себе, что у меня есть Эллен, но в глубине души понимаю, что это другое. Может быть, потому, что у Эллен есть Энди, ее лучший друг, человек, которому она верна по-настоящему. Я вдруг понимаю, что всю правду о себе я рассказываю только психотерапевту. Что у меня нет близкого друга и никогда не было.

К вечеру я страшно замерзаю и натираю ногу, так что мечтаю вернуться домой и залезть в ванну. Но вместо этого захожу в маленький магазин в Чайнатауне, покупаю бутылку сока и коробку пластырей, а потом ловлю такси.

– Куда едем? – спрашивает водитель. В салоне воняет искусственной елкой.

– Пока не знаю. Поехали просто вперед.

Он кивает – пока работает счетчик, ему все равно, куда ехать. Я изучаю его нос, лоб и глаза в зеркале заднего вида, пытаясь определить его национальность по лицу и имени – Абрама. Он может оказаться мексиканцем, итальянцем, португальцем, испанцем, израильтянином… вариантов бесконечное количество. Как и вариантов адреса, который я могу назвать.

– Откуда вы? – наконец сдаюсь я.

– Калабриец, – гордо отвечает он.

Точно так же мои знакомые говорят, что их семья живет в Атланте уже три или четыре поколения.

– Чудесно, – отзываюсь я, хотя никогда не была в этой части Италии, – это… носок сапога? – уточняю я, напоминая себе, что именно так моя сестра всегда говорит с незнакомыми людьми.

Мистер Абрама кивает. Мои географические познания его не впечатлили. Через несколько минут он спрашивает:

– Ну что, решили?

– Что решила? – я думаю о Нолане.

– Куда едем-то?

– Да… пожалуйста, отвезите меня на Таймс-Сквер.

Через двадцать минут я плачу по счетчику и выхожу в квартале от пульсирующего, электронного, неонового сердца города. Я сразу иду к театральной кассе, вдруг почувствовав, как соскучилась по сцене. Мне хочется чего-нибудь сдержанного, со множеством разговоров, а не броского и яркого, но уже почти семь, так что мне достается только билет на «Чикаго», мюзикл, который я видела уже два раза и не слишком люблю. Но все-таки, когда я добираюсь до «Амбассадора», сажусь на свое место на балконе и жду, пока раздвинется занавес, я как будто оживаю.

К антракту я уже чувствую себя новым человеком. Или, наоборот, старым. В фойе я смотрю на телефон и вижу, что все-таки пропустила звонок от Нолана. Забиваюсь в относительно тихий уголок и перезваниваю.

– Привет, – его почти не слышно, – ты где?

– В театре.

– С кем?

– Одна.

– Да? Веселишься?

– Ну, я бы не сказала, что это очень весело… но приятно. А ты как? А Харпер?

– Все в порядке. Нашли Кроля.

– Я знаю. Мне Джози сказала.

– Хорошо.

– Дай мне Харпер, пожалуйста, – прошу я, слыша второй звонок.

– Она спит. Завтра ей на занятия. И я ее поведу на хеллоуинский парад.

– Хорошо, – я не собираюсь позволять ему навязать мне чувство вины, так что я меняю тему и спрашиваю, сложно ли было ее уложить. А то вдруг она мучает только меня.

Он с гордостью отвечает, что все прошло отлично.

– Круто.

– Да. Тяжелые были выходные. Она устала.

– И что вы делали? – фойе пустеет.

– Мы с Джози вчера ездили на кладбище. С Харпер. Цветы отвезли.

– Джози поехала? – я в шоке.

– Да.

– Вау. Спорим, это была твоя идея?

– Да… моя. Но она поехала. И мы очень хорошо поговорили.

– О Дэниеле?

– Да.

Я качаю головой и думаю, сколько раз я пыталась затащить сестру на кладбище или поговорить с ней о Дэниеле. С нулевым эффектом. Я злюсь и на мужа, и на сестру.

– Спасибо, что позвонил. Мне пора, антракт кончился, – и мрачно думаю, что сам Нолан зовет его «перерывом».

– Давай, – быстро говорит он, – надеюсь, тебе понравится.