Вспомним историю Вавилонской башни: люди не могли понять друг друга, потому что принадлежали к разным культурам и разговаривали на разных языках. Что же тогда говорить о нашем общении с животными? Разве само предположение о возможности такого общения не противоречит здравому смыслу? Между сигналами, которыми обмениваются животные между собой, и нашей речью существует громадная разница. Сами люди иногда с большим трудом понимают друг друга, хотя и принадлежат к одному виду. В таком случае возможно ли в принципе наше общение с животными? Заметим, что в повседневной жизни нас, как правило, мало беспокоит дистанция между нами и животными. При общении с животным мы не ведем себя так, как если бы имели дело с иностранцами. Мы не предпринимаем никаких усилий, чтобы выучить «язык» того или иного биологического вида. Отправляясь в зоопарк, мы не считаем нужным отыскать какой-нибудь разговорник для перевода с французского на язык шимпанзе и обратно и не покупаем человеческо-собачий и собако-человеческий словари, когда заводим дома щенка. Конечно, многие владельцы собак часто спрашивают ветеринаров, почему их четвероногий друг ведет себя так, а не иначе. Как правило, их интересует, каким образом можно изменить нежелательное поведение собаки, например отучить ее лаять по любому поводу. Однако чаще всего даже эти хозяева, хотя и выглядят несколько озадаченными, мало напоминают потерявшихся туристов или антропологов. Они чувствуют себя гораздо лучше, чем путешественники или ученые, которые заблудились в самой глуши какой-нибудь экзотической страны и пребывают в полном смятении, потому что местные жители их не понимают.
Удивительно, что при всех различиях между нами и животными мы крайне редко испытываем похожее чувство. Возможно, все дело в том, что необходимость во взаимопонимании с животными для нас не настолько важна, что ожидания, связанные с такого рода коммуникацией, гораздо менее значимы для нас, чем в тех случаях, когда речь идет о необходимости выстраивать отношения с другими людьми. Впрочем, для данного явления можно найти и другое объяснение. Многие владельцы собак говорят о том, что они со своим питомцем понимают друг друга с полуслова. Поэтому им не нужно изучать язык своего четвероногого друга, подобно тому как другие люди изучают английский или язык глухонемых. В чем же состоит феномен нашего общения с животным вообще и собакой в частности? А может быть, взаимопонимание с собакой — это не более чем фикция, иллюзия человеческого разума, который, полагая, что общается с понимающим его существом, на самом деле разговаривает с пустотой?
Вспомним историю Вавилонской башни: люди не могли понять друг друга, потому что принадлежали к разным культурам и разговаривали на разных языках. Что же тогда говорить о нашем общении с животными? Разве само предположение о возможности такого общения не противоречит здравому смыслу? Между сигналами, которыми обмениваются животные между собой, и нашей речью существует громадная разница. Сами люди иногда с большим трудом понимают друг друга, хотя и принадлежат к одному виду. В таком случае возможно ли в принципе наше общение с животными? Заметим, что в повседневной жизни нас, как правило, мало беспокоит дистанция между нами и животными. При общении с животным мы не ведем себя так, как если бы имели дело с иностранцами. Мы не предпринимаем никаких усилий, чтобы выучить «язык» того или иного биологического вида. Отправляясь в зоопарк, мы не считаем нужным отыскать какой-нибудь разговорник для перевода с французского на язык шимпанзе и обратно и не покупаем человеческо-собачий и собако-человеческий словари, когда заводим дома щенка. Конечно, многие владельцы собак часто спрашивают ветеринаров, почему их четвероногий друг ведет себя так, а не иначе. Как правило, их интересует, каким образом можно изменить нежелательное поведение собаки, например отучить ее лаять по любому поводу. Однако чаще всего даже эти хозяева, хотя и выглядят несколько озадаченными, мало напоминают потерявшихся туристов или антропологов. Они чувствуют себя гораздо лучше, чем путешественники или ученые, которые заблудились в самой глуши какой-нибудь экзотической страны и пребывают в полном смятении, потому что местные жители их не понимают.
Удивительно, что при всех различиях между нами и животными мы крайне редко испытываем похожее чувство. Возможно, все дело в том, что необходимость во взаимопонимании с животными для нас не настолько важна, что ожидания, связанные с такого рода коммуникацией, гораздо менее значимы для нас, чем в тех случаях, когда речь идет о необходимости выстраивать отношения с другими людьми. Впрочем, для данного явления можно найти и другое объяснение. Многие владельцы собак говорят о том, что они со своим питомцем понимают друг друга с полуслова. Поэтому им не нужно изучать язык своего четвероногого друга, подобно тому как другие люди изучают английский или язык глухонемых. В чем же состоит феномен нашего общения с животным вообще и собакой в частности? А может быть, взаимопонимание с собакой — это не более чем фикция, иллюзия человеческого разума, который, полагая, что общается с понимающим его существом, на самом деле разговаривает с пустотой?
Что значит «гав»?
Чтобы ответить на этот вопрос, для начала стоит задуматься о природе общения животных между собой.
Не вдаваясь в подробности, скажем, что на этот счет существует две основных гипотезы.
Первая, которую можно назвать пессимистической, состоит в том, что жесты, выражения глаз животных и издаваемые ими звуки не могут быть средством коммуникации, поскольку они слишком грубы и примитивны для передачи полноценной информации другому индивиду, способному ее понять. Сторонники этой гипотезы считают, что животные таким способом просто выражают свое эмоциональное состояние, без какой-либо конкретной цели. Конечно, эти действия могут вызвать реакцию со стороны других животных. Например, когда лев обозначает свое присутствие рычанием, это не может остаться без внимания. Да, животные способны передавать своим соплеменникам некие неопределенные сигналы. Однако все эти элементарные жесты и звуки не могут служить инструментом для целенаправленного сообщения мало-мальски точной информации. Иными словами, сигналы животных не могут представлять собой язык как средство коммуникации, единственным обладателем которого является человек. В этом смысле подобные действия животных более всего напоминают нашу жестикуляцию или невнятное бормотание, которое не имеет никакого определенного значения. Наше собственное стремление воспринимать крики птиц, лай собак или жесты обезьян как способы общения животных между собой в этом случае не более чем очередная антропоморфическая иллюзия. Поэтому и наше общение с собакой на самом деле всего лишь монолог, который животное просто-напросто игнорирует.
Второй гипотезы, которую можно было бы назвать оптимистической, придерживаются некоторые ученые, а также большинство хозяев собак. Стоит особо подчеркнуть, что это же мнение поддерживает и собаководческий бизнес, который искусно играет на чувствах потенциальных клиентов и их симпатии к любимому животному. Эта гипотеза, в отличие от предыдущей, отстаивает представление о том, что у животных существует самый настоящий язык, который они используют для общения между собой. Сторонники этой гипотезы признают, что язык животных несколько отличается от человеческого, зачастую он более примитивен, чем наш, хотя в ряде случаев может оказаться даже более гибким, если речь идет, например, о языке запахов. Так, например, животные некоторых видов могут выделять особые вещества, называемые феромонами, издающие едва уловимый запах, который для их соплеменников означает половую принадлежность и репродуктивное состояние конкретного индивида. В рамках предложенной теории различия между языком животных и человеческой речью состоят лишь в степени развития этого способа коммуникации, а не в самой природе системы общения. Считается, что телодвижения или голосовые сигналы животных, подобно словам нашего языка, имеют определенное значение. Семантический характер коммуникации животных сторонники этой идеи подтверждают тем фактом, что язык животных, так же как и язык человека, состоит из набора сигналов, которые служат для передачи определенной информации от передающего к принимающему. Короче говоря, концепция языка и коммуникации, лежащая в основе этой гипотезы, предполагает их семантический и информационный характер.
Действительно, информацию можно передавать при помощи абсолютно произвольных символов. Например, совершенно необязательно обозначать собаку словом «собака» и произносить это слово при помощи определенных звуков. Точно так же можно обозначить ее словом dog или же любым другим сочетанием символов, которые придут в голову. Применяя ту же схему по отношению к животным, сторонники семантической гипотезы полагают, что издаваемые животными звуки идентичны нашим словам. Так, например, крик птиц, поднимающих тревогу при виде хищника, жалобное мяуканье кота, когда он испытывает боль, или лай собаки, услышавшей, что кто-то звонит в дверь, наделены тем же смыслом, что и наши слова, произнесенные в аналогичных ситуациях.
Произвольные сигналы животных имеют определенное значение в нашем языке, и задача науки — это значение определить. Приведенные в примерах сигналы животных можно было бы перевести на наш язык как: «Тревога!», «Мне больно!» и «Кто там?». То есть язык, которым, по мнению сторонников этой гипотезы, обладают животные, служит для них средством обмена информацией. Существование этого средства продиктовано самим образом жизни видов, живущих группами, для которых язык превращается в биологический инструмент, предназначенный для такого обмена.
Достаточно долгое время информационно-семантическую концепцию коммуникации животных в той или иной степени поддерживали некоторые этологи. Они пытались расшифровать звуки, издаваемые животными, и определить их значение, разделяя крики птиц по модуляции и тембру голоса, лай собак по типам или песни китов по мелодиям. Если следовать подобной логике, то в принципе можно создать своего рода словарь для перевода языка животных на человеческий язык. Нужно только найти соответствие наших фраз, например «Внимание, опасность!», определенным знакам животных. Такими знаками могут служить, например, специальные голосовые сигналы, характерные для многих видов птиц, или особые движения тела, которые можно наблюдать у живущих косяками рыб. И если это действительно так, то принципиальной разницы между общением человека с животным и общением двоих людей, говорящих на разных языках, просто нет. В этом случае проблема состоит только в том, чтобы перевести символы, которые использует каждая из сторон, с одного языка на другой и обратно.
Что же происходит на самом деле: несемантическая коммуникация
Современные исследования в области коммуникации животных вообще и собак в частности говорят о том, что каждая из приведенных гипотез отчасти верна и отчасти ошибочна. С одной стороны, результаты изучения очень многих видов животных подтверждают существование у них сложной и исключительно тонкой системы коммуникации. Действительно, в животном мире одни особи способны целенаправленно передавать сигналы, предназначенные другим. Эти сигналы достаточно точны, чтобы выполнять некоторые коммуникативные функции. В этом смысле можно говорить о том, что животные действительно общаются между собой, а значит, существует возможность коммуникации одних видов с другими, в том числе и с человеком. То есть с этой точки зрения «пессимисты» не правы.
Однако в данном случае ошибаются и «оптимисты». Информационно-семантическая модель сталкивается с серьезными проблемами, на которые в последние десятилетия обратили внимание специалисты в области этологии коммуникации. Ученые отмечают, что некоторые положения данной модели не находят объяснения с точки зрения эволюционной теории.
Прежде всего, оптимистическая модель предполагает, что коммуникация между животными появилась в природе и получила свое развитие в силу того, что обмен информацией был полезен в принципе. Однако его потенциальная польза — что, кстати, также требует доказательства — еще не объясняет, почему это качество настолько широко распространилось в мире живой природы. Дело в том, что для сохранения и распространения нового признака недостаточно одной только выгоды, которую этот признак приносит в принципе, или же того, насколько он полезен отдельному виду или какой-либо конкретной группе животных. Необходимо, чтобы этот признак прошел сквозь фильтр естественного отбора. И чтобы пережить это суровое испытание, он должен давать некое преимущество своему носителю, то есть конкретному индивиду (Mayr, 2001, р. 126–128). Если говорить о коммуникации, то приобретение этой способности должно давать преимущество обоим участникам процесса — и передающему, и принимающему информацию. В противном случае признак не сможет распространиться в популяции, передаваясь из поколения в поколение, поскольку его носители не будут иметь больше потомков, чем остальные особи, — мало того, существует вероятность, что они оставят после себя даже меньше потомства, чем другие.
На самом же деле в животном мире персональная выгода участников процесса коммуникации далеко не так очевидна, особенно если речь идет об индивиде, передающем информацию. Остановимся на двух принципиальных моментах. Для успешной коммуникации прежде всего необходимо, чтобы реципиент понял переданную информацию, без чего передающий будет попросту зря тратить силы. Но как могла возникнуть эта способность понимать? Представим, что у одного из индивидов проявилась способность передавать некую семантическую информацию в популяции, где до этого момента никто и никогда не использовал подобный способ коммуникации. Каким же образом потенциальные реципиенты смогут уловить информационное содержание сообщения, смысл сигналов, закодированных на неком языке? Вторым спорным моментом может служить тот факт, что многие формы коммуникационного поведения, наблюдаемые в природе, не дают передающему никакого преимущества и даже представляют для него потенциальную опасность. Так, например, способность животных криком предупреждать соплеменников о приближающемся хищнике должна была быстро исчезнуть из популяции, поскольку, обнаруживая свое положение в пространстве, передающий информацию индивид рискует первым подвергнуться нападению. Кричащая птица привлекает внимание хищника к себе, и поэтому ее собственные шансы выжить и оставить потомство значительно сокращаются. Таким образом, остановив свой выбор на информационно-семантической модели, мы не получаем ответа на вопрос, каким образом способность к коммуникации смогла распространиться и сохраниться в животном мире. Не дает она объяснения и тому факту, что эта способность получила развитие лишь у некоторых видов, да и то в неравной степени. В то же самое время у других видов она выражена гораздо меньше.
Информационно-семантическая модель сталкивается с еще одним непреодолимым препятствием. Наблюдения зоологов за наземными животными свидетельствуют о том, что сигналы, передаваемые последними, — лай собак, вой волков или карканье ворон — используются в самых разных экологических контекстах. По крайней мере, их назначение гораздо более разнообразно, нежели в том случае, если бы между этими сигналами и их смыслом существовала такая же прямая связь, как в языке человека. Короче говоря, если бы кому-то пришло в голову составить собачье-человеческий или воронье-человеческий словарь, он не сумел бы перевести на наш язык выражения «гав-гав» или «кар-кар».
Таким образом, информационно-семантическая модель не позволяет дать коммуникации животных убедительного объяснения. Лай собаки на незнакомца очень отличается от наших возгласов: «Берегись!» или «Кто там?». Точно так же и слово «привет», произнесенное попугаем, по сути своей имеет мало общего с тем же «приветом», прозвучавшим из уст человека. Крики, мимика, телодвижения или запахи животных, имеющие социальное назначение, не содержат кодов, которые в нашем языке используются для передачи информации.
И все-таки, если и оптимисты, и пессимисты ошибаются, что же на самом деле представляет собой коммуникация животных? Можно ли полагать, что это не просто беспорядочный набор звуков, что сигналы животных имеют смысл, если каждая конкретная демонстрация — будь то крик, или собачий лай — не наделена определенным значением? На самом деле ключ к этой загадке кроется в естественном отборе. Даже если между лаем собаки и какой-либо нашей фразой, имеющей определенное семантическое значение, нет соответствия, он, тем не менее, выполняет функцию коммуникации. Просто эта функция осуществляется иначе, она не содержит закодированной информации, которую адресат должен расшифровать. На самом деле коммуникация животных тесно связана с биологической функцией, направленной на увеличение шансов на выживание и размножение для индивида, передающего сигнал. Короче говоря, лающая собака ничего не хочет сказать: она совершает действия, которые, в конечном счете, с биологической точки зрения полезны для нее, как для индивида, передающего сигнал. Или, во всяком случае, они полезны для генов, лежащих в основе этих действий. Таким образом, именно совершаемые действия дают индивиду преимущества в естественном отборе. Точно так же и каркающая ворона не говорит ничего, что можно было бы перевести на французский язык. Карканье вороны, точнее говоря, производимый этим карканьем эффект — особенно тот, который влияет на поведение других ворон, — дает репродуктивное преимущество генам, ответственным за карканье, и способствует сохранению и распространению этих генов в популяции (подробнее об этом см. в работе Докинза (Dawkins, 1976)). To же самое относится и к собаке. Когда караульный пес лает на постороннего и оскаливается, показывая зубы, это вовсе не значит, что он хочет сказать незнакомцу «Стой!» или «Сейчас укушу!»: просто в данных конкретных обстоятельствах пес совершает действия, направленные против незваного гостя. В процессе эволюции, в результате подобных действий, гены, лежащие в их основе, получили в собачьей популяции репродуктивное преимущество. В этом смысле лай не имеет семантического значения: в данном случае он выполняет функцию устрашения, потому что в подобной ситуации именно устрашение оказалось средством наиболее эффективным для предотвращения угрозы.
Разница с предыдущей моделью огромна. Прежде всего, несемантическая и неинформационная концепция коммуникации животных не предполагает никаких ограничений на использование одних и тех же сигналов, будь то звуки, телодвижения или запахи, в самых разных обстоятельствах и для достижения самых разных целей. Единственное требование состоит в том, чтобы демонстрация приводила к позитивному результату в плане естественного отбора. Из этого следует, что упомянутые сигналы должны быть объяснимы с точки зрения естественного отбора. Поэтому перед учеными, работающими в этой области, прежде всего стоит задача реконструировать эволюционные механизмы, зачастую скрытые и довольно сложные, которые могли привести к возникновению той или иной демонстрации, успешно прошедшей естественный отбор. Это позволило бы понять назначение сигналов животных — крика или позы, — то есть определить функцию, которую они выполняют. И, наконец, в рамках данной модели снимается вопрос об эволюционной инициализации коммуникативного сигнала. В данном случае для того, чтобы сообщение принесло пользу передающему его индивиду, нет необходимости в том, чтобы адресат понял его смысл, то есть, по сути, выучил незнакомый язык. Вполне достаточно и того, что сообщение имеет для реципиента последствия, которые, в свою очередь, благоприятны для передающего индивида или же для его генов.
Короче говоря, сообщения, которыми обмениваются животные, больше похожи на наши возгласы «Ай!» или «Ух ты!», чем на слова нашего обычного языка. Когда собака лает, она не собирается передавать никакую информацию. В данном случае результат важнее содержания. Будянски говорит об этом так:
Собаки напоминают скорее Макиавелли, чем Уэбстера [68] ; их способ коммуникации больше похож на Кабуки, чем на Шекспира.Stephen Budiansky, 2002, p. 81.
Одна из карикатур Гэри Ларсона, которую вспоминает Будянски, наилучшим образом отражает разницу между собачьим способом коммуникации и человеческим языком. По улице прогуливается ученый. На голове у него шлем с проводами и лампочками. Подпись к рисунку гласит: «Благодаря своему новому дешифратору профессор Шварцман стал первым человеком на земле, способным понять, что на самом деле говорят собаки, когда лают». Рядом с профессором мы видим четырех собак: одна бежит за автомобилем, другая гуляет в саду за забором, третья сидит рядом с домом и еще одна переходит дорогу. У каждой из пасти вырываются возгласы, которые после расшифровки выглядят так: «Эй!», «Эй! Эй! Эй! Эй! Эй! Эй! Эй Эй!», «Э-ге-гей!», «Эй! Эй! Эй!».
Сигналы, которыми обмениваются животные, — это не беспорядочные движения или бессмысленный набор звуков, хотя они далеки и от семантического языка, передающего информацию в четко организованном виде. И тем не менее мы имеем дело с самой настоящей коммуникацией, только совершенно другого типа, чем наша собственная.
По словам специалистов, существует очень ограниченный круг вопросов, касающийся способов коммуникации между собаками, на которые современная наука может ответить со всей уверенностью. Многие прежние утверждения и интерпретации, основанные на представлениях о линейной иерархии и доминировании в мире собак, сегодня нуждаются в пересмотре. Особенно это касается функционального назначения лая или меток мочи, которые собаки, в основном кобели, оставляют повсюду. И уж совершенно очевидно, что дальнейшее изучение коммуникации между человеком и собакой крайне необходимо хотя бы с чисто практической точки зрения.
Зрительная коммуникация
Исследования в области зрительной коммуникации между собакой и человеком переживают сегодня необычайный взлет. Толчком к развитию этого направления послужили последние достижения этологов, изучающих поведение собак, в особенности работы Адама Миклоши и его группы, а также исследования Майкла Томаселло в области сравнительной психологии.
Прежде всего, проведенные эксперименты доказывают, что собаки используют визуальные сигналы для привлечения внимания человека и чаще всего становятся инициаторами такого взаимодействия. При этом они применяют средства, характерные скорее для самого человека, — они заглядывают ему в глаза, останавливают на нем пристальный взгляд. Люди часто используют те же способы, желая привлечь внимание другого человека. Ученые провели такой эксперимент. В отсутствие хозяина собаке показывали лакомство и тут же на глазах у собаки убирали его на недосягаемую для нее высоту. После этого в комнату входил хозяин собаки. В подавляющем большинстве случаев участвующие в эксперименте собаки сразу старались встретиться глазами с хозяином, переводя взгляд с него на место, куда было спрятано лакомство, и обратно.
Другой эксперимент доказывает, что в случаях, когда собака сталкивается с трудностями в решении привычной для нее задачи, она способна взглядом попросить своего хозяина о помощи. Опыт состоял в следующем. Ученые привязали лакомство к веревке и поместили его в небольшую клетку, продев веревку сквозь прутья. Собаку научили доставать лакомство, вытягивая его за веревку. Затем ей предложили решить ту же задачу, только на этот раз веревку привязали не к лакомству, а к прутьям клетки. В результате собака не могла достать угощение. Опыт многократно повторяли с участием разных собак. Когда тот же эксперимент проводили в присутствии владельцев собак, после нескольких неудач животные прекращали дальнейшие попытки достать лакомство, останавливались и пристально смотрели в глаза своим хозяевам, настойчиво прося о помощи. Если же в эксперименте участвовали волки, выращенные в неволе и приученные к человеку, в отличие от собак они никогда не пытались обратиться за помощью к своему хозяину (Miklósi et alii, 2003).
Помимо того, что собаки пытаются взглядом привлечь наше внимание, они, в отличие от большинства других животных, способны определить объект, на который оно направлено. Точнее, они замечают признаки, указывающие на предмет, привлекший наше внимание, и то, насколько он нас занимает в данный момент. При этом они ориентируются на направление взгляда, замечают, насколько широко открыты глаза, обращают внимание на поворот или наклон головы, а также на положение тела (Gácsi et alii, 2004). Как показывают наблюдения, когда человек бросает собаке какой-нибудь предмет, чаще всего она бежит в ту сторону, куда направлен его взгляд. И угощение собака скорее будет выпрашивать у того, кто стоит к ней лицом, чем у человека, который смотрит в другую сторону. Собака гораздо охотнее выполняет команды, когда их отдают, глядя прямо на нее. Замечено, что собаки значительно реже подчиняются знакомым командам, если их произносят, глядя не на нее, а на какой-либо объект, расположенный в другой стороне (Virányi et alii, 2004).
Еще одна способность собак позволяет им вступать в более сложное и тонкое коммуникационное взаимодействие с человеком, хотя результаты опытов, подтверждающих эту способность, не всегда трактуются однозначно. Некоторые собаки — напомним, что этот вид отличается исключительным разнообразием, — вероятно, способны учитывать чужой опыт и использовать его в ситуациях, с которыми сталкиваются они сами. Чтобы это доказать, ученые поставили эксперимент, изначально разработанный для изучения аналогичных способностей у обезьян. Собак помещали в условия, при которых они могли достичь цели — в данном случае, найти лакомство, — опираясь на наблюдения за своими соплеменниками, уже владеющими нужной информацией. Опыт состоял в следующем. Участвующей в эксперименте собаке давали возможность понаблюдать за поведением двух других собак. До начала опыта одной из собак, выполняющих роль статистов, показывали место, где было спрятано угощение. Затем на глазах у испытуемого животного обоим статистам предлагали найти спрятанное угощение. При этом первая собака сразу направлялась к тайнику, другой же приходилось действовать наугад. После этого испытуемой собаке предстояло решить ту же задачу в отсутствие статистов. В большинстве случаев испытуемые быстро находили тайник, указанный той собакой-статистом, которая представлялась им более сообразительной, то есть собакой, которая, по их мнению, владела важной информацией. Опыт подтверждает, что, принимая решение, собака способна учитывать информацию, полученную от другого существа (Cooper et alii, 2003).
Лонгитюдные исследования по изучению коммуникативных способностей собак подтверждают, что в процессе взаимодействия с человеком они постепенно подстраиваются под его требования, то есть могут согласовывать свое поведение и способы общения со знаниями и навыками, которыми этот человек обладает (Topál et alii, 2006). И все-таки, как бы нам того ни хотелось, результаты подобных исследований еще не означают, что собаки понимают психическое состояние другого существа, иными словами, осознают наличие у него разума или субъектности. В главе 6 мы уже говорили о том, что большинство ученых сходятся во мнении относительно восприятия собаками чужого разума. На самом деле собаки, вероятнее всего, замечают не психическое состояние людей — или других собак, — а малозаметные для нас признаки этих психических состояний или же признаки, указывающие на информацию, которой мы владеем.
Собаки — совсем не дураки: pointing
[71]
Собаки обладают и еще одной удивительной способностью, которая может показаться нам невероятной для животного. Они крайне чувствительны к визуальным сигналам, которыми люди обмениваются между собой, особенно к тем, что мы используем для обозначения направления к удаленному объекту. Эту способность специалисты в области когнитивных наук называют pointing. Люди настолько давно и часто применяют такие сигналы, что собаки в процессе своего эволюционного развития научились их расшифровывать и использовать в своих целях для получения информации об окружающей среде. В последние годы этой теме были посвящены многие научные исследования. Все они подтверждают, что собаки пристально следят за нашими позами и с легкостью улавливают наши направленные жесты. Один из опытов со всей очевидностью доказывает, насколько развит у собак этот поразительный навык.
Эксперимент заключался в следующем. В комнату, где уже находился человек, впускали собаку. Человек без помощи рук, только лишь глазами или поворотом головы указывал собаке место, где было спрятано лакомство. В большинстве случаев испытуемые собаки прямиком направлялись к тайнику с угощением. Заметим, что аналогичные опыты с волками, биологически наиболее близким к собаке видом, не увенчались успехом. Но, что еще более удивительно, этот же опыт, проведенный с шимпанзе, самым близким родственником человека, также потерпел неудачу. Надо сказать, собаки особенно внимательно относятся к жесту, существовавшему в любой культуре и во все времена, особому движению, которое можно рассматривать как универсальный способ обозначения цели, свойственный Homo sapiens: это жест указательным пальцем. То есть, в отличие от подавляющего большинства животных, собаку нельзя уподобить дураку из китайской пословицы, которую упоминает Конфуций: когда собаке на что-то указывают, она смотрит не на палец, а на саму вещь.
Вероятно, при интерпретации движений частей тела человека — головы, рук и ног — собака следует общему правилу: она видит в них указатели, определяющие направление и дальность, то есть воспринимает их как своего рода локационные средства. Поэтому можно указать собаке направление не только поворотом головы или взмахом руки, но и движением ноги. Как показывают исследования в области сравнительной психологии, в этом своем качестве собака подобна ребенку в возрасте 18 месяцев (Lakatos et alii, в печати).
Опыты по изучению pointing с недавних пор вызывают жаркие споры среди специалистов. Суть вопроса состоит в следующем: можно ли считать способность собак улавливать наши направленные жесты действительно референтной, иными словами, понимают ли они на самом деле, что жест имеет «отношение» к определенному объекту. То есть подобно ли это умение собаки аналогичной способности, свойственной взрослому человеку и ребенку старше полутора лет? Или же, наоборот, стоит согласиться с тем, что внимание собаки привлекает сам объект и никакой связи между ним и указывающим на него жестом она не видит? Проще говоря, является ли жест признаком наличия объекта с точки зрения собаки? В таком случае эту способность собак можно было бы считать зачатком образного мышления, которое в данном случае выражается в умении соотносить знак с удаленным объектом, связывать одно с другим определенным отношением подобно тому, как это делает человек. Согласно второй гипотезе, мы имеем дело с простым приобретенным навыком, который заключается в механической реакции на определенное движение человека. То есть собака просто-напросто научилась в ответ на некий жест поворачиваться в указанном направлении. Затем она, каждый раз непредумышленно, фиксирует взгляд на предмете, который способен ее заинтересовать. Если вторая гипотеза верна, то в этой способности собак нет ничего удивительного или исключительного. Многие домашние животные, например козы, или участвовавшие в сибирских экспериментах прирученные лисицы располагают подобными когнитивными возможностями.
Чтобы поставить точку в этом споре, ученые предложили провести один эксперимент. Они предположили, что выявить истинный характер pointing можно, если жест, адресованный животному, будет очень быстрым. То есть в момент, когда испытуемому животному предстоит предпринять ответные действия, оно уже не сможет видеть жест, указывающий направление. Гипотеза, на которой был основан эксперимент, состояла в следующем. В данной ситуации те животные, которые в принципе не способны понять, что жест имеет отношение к удаленному предмету, вряд ли направятся в нужную сторону. В тот момент, когда они начнут реагировать, направляющего жеста уже не будет. И наоборот, животные, которые обладают способностью, имеющей признаки референтности, двинутся по направлению жеста, поскольку для них он будет символизировать присутствие объекта. В конечном итоге из всех домашних животных, включая уже упомянутых сибирских лисиц, только собаки успешно прошли испытание. Все остальные не смогли выбрать нужное направление к объекту, указанное коротким жестом, поскольку действие pointing прекращалось еще до того, как испытуемые животные начинали ответное движение (Miklósi, 2007, р. 183–184). Опыт подтверждает предположение, что собаки действительно могут обладать референтной способностью, связанной с жестами человека.
В поисках доказательств этой гипотезы ученые провели с собаками другой эксперимент, изначально задуманный для изучения шимпанзе. Идея заключалась в том, чтобы проверить, могут ли животные уловить смысл взгляда экспериментатора, или же они способны заметить только его направление. Когда человек смотрит внутрь объекта — в данном случае миски — или поверх него, направление взгляда с точки зрения физиологии практически не меняется. Собакам показывали две миски, расположенные на некотором от них расстоянии. В одной из мисок была еда, другая оставалась пустой. Испытуемым собакам предлагали выбрать одну из двух мисок. Чтобы указать собаке направление к целевому объекту — миске с едой, — экспериментатор смотрел либо внутрь миски, либо поверх нее. Опыт строился на гипотезе, состоящей в том, что животное, неспособное отличить взгляд, просто направленный на предмет, от того, который имеет «отношение» к еде, не сможет понять указание человека. Это животное механически соотносит направление взгляда с предметом и не связывает его с наличием в миске еды. Если же, по предположению ученых, способность животного референтна, то есть оно замечает связь между взглядом и целевым объектом — угощением, — животное направится только к миске, внутрь которой смотрит экспериментатор. На взгляд, направленный поверх миски, животное не отреагирует, поскольку такой взгляд не будет для него связан с наличием в миске еды. Результаты опытов превзошли все ожидания ученых. В отличие от шимпанзе собаки, так же как и дети, легко находили нужную миску, то есть ту, внутрь которой смотрел экспериментатор (Soproni et alii, 2001).
Откуда же берутся эти поразительные способности, благодаря которым собаки, по определению, становятся еще ближе к человеку, а во многих отношениях превосходят даже шимпанзе? Еще более удивительным представляется тот факт, что собаки не используют pointing в общении между собой. Маловероятно, что эти навыки вырабатываются в процессе дрессировки. Даже щенки в возрасте двух месяцев, имевшие очень ограниченные контакты с человеком, проявляют способности к pointing, улавливая жесты, которые мы используем для передачи пространственной информации (Hare et alii, 2002). Заметим, что движения руки, к которым собака относится с особым вниманием, играют исключительно важную роль в человеческой деятельности и в общении людей между собой. А если добавить, что pointing связан с одним из нескольких указательных жестов, общих для большей части — если не для всех — культур человеческого общества, то наиболее вероятной причиной появления у собак такой способности следует признать их адаптацию к антропогенной нише. Очевидно, что способность собак распознавать жесты, как приобретенная в процессе эволюции адаптация, лишний раз доказывает их исключительную близость к человеку.
Звуковая коммуникация: лай
В целом собаки владеют тем же вокальным репертуаром, что и волки. Однако используют они его все-таки иначе. Собаки гораздо меньше воют, чем волки, но при этом производят намного больше шума из-за выраженной склонности к лаю. Все владельцы собак со мной согласятся: собаки готовы лаять по малейшему поводу и в самых разных ситуациях. Склонность собак к лаю и разнообразие условий, побуждающих их лаять, навели некоторых ученых на мысль, что подобный тип вокализации не несет какой-либо особой функциональной нагрузки. Они решили, что речь идет о неспецифическом признаке, лишенном особых адаптивных качеств. Такой признак мог появиться в результате ослабления действия естественного отбора в условиях антропогенной ниши, подобно тому как появилось разнообразие окраса, которое мы можем наблюдать у современных собак. То есть лай как признак, не приносящий очевидной пользы его носителю, мог развиться у собак просто потому, что в антропогенной нише селективный прессинг понизился. Поэтому стали появляться признаки, которые ранее отсеивались более жестким естественным отбором в условиях той экологической ниши, в которую были вписаны предки собак и современных волков.
Однако современные исследования позволили добавить этой картине ряд уточняющих деталей. Ученые отметили, что, несмотря на отсутствие какого-либо определенного функционального назначения, собачий лай отличается ярко выраженным акустическим разнообразием. Собаки издают звуки большего частотного диапазона, чем волки. Их репертуар гораздо более разнообразен с точки зрения музыкальной гармонии. Лай может звучать как какофония, а может быть достаточно мелодичным. Разнообразие звуков навело ученых на мысль, что лай может представлять собой отражение внутренних состояний собаки. Иными словами, лай служит средством внутривидовой и межвидовой коммуникации, выражая психологическое состояние — тревогу, страх, покорность, — которое собака в данный момент испытывает. Это предположение подтверждается некоторыми исследованиями акустических параметров лая. Установлено, что частотный диапазон звуков, составляющих лай, во многом зависит от конкретных условий: например, оставленные в одиночестве собаки, лающие без видимого повода, издают более высокие звуки, чем собаки, застигнутые врасплох внезапным шумом (Yin, 2002).
Наблюдения подтверждают, что лай можно рассматривать как один из видов весьма распространенной среди животных акустической коммуникации. Этого же мнения, в частности, придерживается этолог Юджин Мортон, предложивший разделить все звуки животных на две большие категории. К одной он относит громкие и низкие, зачастую диссонирующие звуки, например урчание и рычание. К другой — более высокие, гармоничные и четкие, такие как протяжные стонущие звуки, визг или тявканье. Мортон добавляет, что у многих видов млекопитающих и птиц два типа вокализации соответствуют двум категориям внутренних состояний. Первый обычно относится к агрессивным или агонистическим (связанным с соперничеством) состояниям; второй чаще всего представляет собой сигналы примирения, дружелюбия или покорности (Morton, 1977). И очень может быть, что собачий лай во всем своем многообразии подчиняется таким же правилам, общим для многих видов животных.
Они лают, потому что мы разговариваем?
Некоторые ученые, подчеркивая важность экологического аспекта в эволюции собак, настаивают на том, что склонность собак к лаю не может быть чисто случайным признаком, не выполняющим никаких определенных функций. Они считают, что лай на самом деле стал результатом адаптации собак к человеческим способам коммуникации, среди которых голос имеет наиважнейшее значение. Ученые исходят из того, что собаки эволюционировали в антропогенной нише, поэтому лай мог стать для них средством коммуникации с человеком. На самом деле дикие собаки лают гораздо меньше, чем домашние, то есть те, которые постоянно живут бок о бок с человеком.
Если это действительно так и лай служит для собак средством коммуникации с человеком, люди как минимум должны понимать значение посылаемых им голосовых сигналов. В противном случае лай не будет выполнять свои основные функции. Результаты некоторых недавних исследований стали в этом плане довольно поучительными. Ученые записали на магнитофон лай венгерских муди, находящихся в самых разных ситуациях. После этого записи дали прослушать трем различным группам людей: хозяевам собак этой породы, хозяевам собак других пород и людям, у которых никогда не было собаки. Испытуемые должны были по лаю определить внутреннее состояние собаки — например, радость или агрессию — и соотнести прослушанную запись с обстоятельствами, при которых она была сделана: при нападении другой собаки, во время игры, когда пес остался дома один и т. д. Результаты опроса всех трех групп были практически одинаковыми. Вне зависимости от того, есть у человека собака или нет, держит ли он муди или другую собаку, ответы опрашиваемых людей в основном совпадали. В большинстве случаев люди отвечали правильно: многие сумели по лаю понять эмоциональное состояние собаки и назвать условия, в которых она находилась в момент записи (Pongrácz et alii, 2005). Все это говорит о том, что человеку достаточно минимального опыта общения с собаками, чтобы понять значение их лая. Даже шестилетние дети оказались в состоянии соотнести прослушанный лай с одной из двух предложенных категорий общего эмоционального состояния собаки: агрессивна она или напугана. Удивительно и то, что слепые от рождения люди продемонстрировали те же способности распознавать лай, что и все остальные (Molnár et alii, 2006).
Получается, что, сами того не осознавая, мы умеем расшифровывать этологическое значение лая собак. Конечно, маловероятно, что эта способность появилась у нас в результате специфических адаптации к собакам, хотя, вполне возможно, она могла усилиться по причине экологической близости нашего вида к Canis familiaris. И все же гораздо более убедительным представляется другое объяснение. Голосовая невербальная коммуникация человека, как и у многих видов млекопитающих и птиц в целом, вписывается в мотивационную схему правила Мортона. Если оставить в стороне сугубо лингвистические аспекты, то во всем, что касается голосовой коммуникации между собой, человек подчиняется той же коммуникационной схеме, что и значительная часть животного мира: определенная частота и гармония издаваемых звуков у нас, как и у многих млекопитающих и птиц, соответствует определенной категории мотиваций. Эта же схема позволяет нам понимать внутреннее эмоциональное состояние животных. То есть мы унаследовали от наших далеких предков качество, которое, несомненно, могло помочь им выжить в условиях враждебной окружающей среды. Конечно, язык позволил нам открыть совершенно иной мир, сама логика которого увела нас далеко в сторону от принципов коммуникации млекопитающих и птиц. И все-таки мы сохранили и другой язык, объединяющий нас с животными. И сам этот факт уже в который раз доказывает, насколько деструктивными и бесплодными выглядят все попытки соорудить непреодолимые границы между человеком и животным, между природой и культурой.
В конце концов, если говорить о невербальной коммуникации, то человек в этом плане представляет собой всего лишь млекопитающее с очень развитыми голосовыми данными. Поэтому с точки зрения адаптации к человеку вполне вероятно, что собаки подверглись естественному отбору, направленному на развитие лая. Сами того не осознавая, люди могли отдавать предпочтение тем собакам, настроение и психологическое состояние которых они хорошо понимали, даже услышав их издалека. То есть человек выбирал собак, которые лаяли громче и выразительнее других.
Понимают ли они слова?
Очень может быть, что по сходным причинам в процессе эволюции собаки развили способность осмысленно реагировать на голосовые сигналы человека. Действительно, во взаимоотношениях с собакой человек часто обращается к этой ее способности. Именно голосовые команды чаще всего используют дрессировщики и обычные владельцы собак, чтобы добиться от своих четвероногих друзей желаемого поведения. Эти животные настолько восприимчивы к звукам, которые мы произносим, что многие хозяева собак убеждены, что их любимцы, так же как и люди, слово в слово понимают все, что им говорят. Так ли это на самом деле?
Недавние исследования в области когнитивной этологии начали приоткрывать завесу над этой тайной. В частности, ученые задались вопросом, улавливают ли собаки смысл произнесенных человеком звуков. Иными словами, связывают ли они звучание слова с предметом, который оно обозначает. Эксперименты многое прояснили. Начать с того, что на самом деле нет ничего невозможного в том, чтобы научить собаку приносить названный предмет. Однако, если несколько усложнить задачу, ситуация меняется. Поведение собак подтверждает, что они не могут с достаточной уверенностью и точностью связать определенный набор звуков — соответствующий слову — с конкретной вещью. Так, например, если предмет, который собака должна принести, положить рядом с двумя другими, ее попытки не всегда будут успешными. В этом случае процент неудач не позволяет с уверенностью говорить о том, что выбор собаки не был случайным.
В более общем плане можно сказать, что собаки по-разному реагируют на два типа команд. Они вполне успешно выполняют команды, связанные с изменением положения тела, — всем известное трио «Сидеть!», «Стоять!», «Лежать!», к которому можно добавить команду «К ноге!». Они прекрасно реагируют на эти слова даже в том случае, когда не могут видеть человека, произносящего команды. Так, если человек подает команду из-за ширмы, то есть собаки могут только слышать его голос, но его самого не видят, в большинстве случаев они успешно справляются с заданием. В то же время команды, требующие ответных действий по отношению к определенной цели, вероятно, вызывают у собак большие затруднения. Например, для того, чтобы выполнить команду «Принеси ключи!», собаке недостаточно просто слышать своего хозяина, она должна его видеть. Отсюда можно заключить, что собаки полагаются не только на звуки, которые мы произносим, но и на те неосознанные движения, которыми мы сопровождаем слова. В этом смысле произнесенные нами звуки составляют лишь часть признаков, на которые ориентируется собака, чтобы понять посланные человеком сигналы.
И тем не менее разница между собачьим восприятием слов и нашим собственным не так уж и огромна, как это может показаться на первый взгляд. На самом деле движения тела играют важную роль в интерпретации голосовых сигналов и для самого человека. Конечно, мы способны понять произнесенные слова вне зависимости от положения тела говорящего. Это характерная особенность нашего вида. И все-таки общение с собаками напоминает нам о том, насколько важную роль играют жесты и движения тела в процессе языкового обмена информацией между людьми. Важность этого аспекта человеческой коммуникации не раз подчеркивали известные социологи, такие как Ирвин Гофман, которые, среди прочего, достаточно плотно занимались и этологией.
Современные исследования в области того, как собаки воспринимают нашу речь, позволили вплотную подойти к рассмотрению двух принципиально важных вопросов. Возникает ли у собак понимание новых слов спонтанно, в процессе взаимодействия с человеком, если сам человек не прикладывает к этому целенаправленных усилий? Или же, что гораздо сложнее, они учат новые слова, наблюдая за вербальным взаимодействием людей между собой? Первый вариант широко обсуждается и вызывает много сомнений среди ученых, хотя вполне возможно, что собаки обладают и такой способностью. Второе предположение на сегодняшний день представляется доказанным. И все-таки весьма вероятно, что и здесь собаки полагаются не только на произнесенные человеком звуки, но и на визуальные сигналы. Например, когда человек, произнося то или иное слово, смотрит на соответствующий объект, собака способна связать одно с другим (McKinley et Young, 2003).
Язык для разговора с собакой:
doggerel
Учитывая восприимчивость собаки к произносимым нами звукам, а также неудержимое стремление человека говорить, нет ничего странного в том, что люди часто и охотно разговаривают с собаками. Гораздо более удивительным с точки зрения антропологии представляется тот факт, что в паре человек-собака не только собака адаптировалась к подобной межвидовой коммуникации. На самом деле адаптация была взаимной. Очень часто, обращаясь к собаке, люди используют особую, вполне типичную манеру речи. Наблюдая за тем, как мы разговариваем с собаками, специалисты пришли к выводу, что в большинстве случаев мы прибегаем к манере близкой той, что мы используем и в общении с детьми. Такую лингвистическую тональность ученые назвали doggerel, имея в виду, что при подобной манере люди строят свою речь из простых и коротких фраз, используя минимум слов. Сами же слова при этом произносят более высоким голосом, с акцентированной артикуляцией, широко растягивая звуки. Содержание фраз часто касается настроения, при этом люди охотно меняются ролями с существом, к которому обращаются, и начинают говорить тонким голосом будто бы от его имени (Hirsch-Pasek et Treiman, 1982), например: «Хочу кушать!» или «Мне нравится!».
Однако вполне возможно, что подобная манера обращения к собаке характерна только для тех случаев, когда она выступает в роли животного, компаньона. Здесь важно напомнить о том, что отношения человека со своим четвероногим другом могут принимать самые разнообразные формы. В полной мере это касается и способов коммуникации, которые зависят как от особенностей развития и поведения самой собаки, так и от места, которое отводится Canis familiaris в той или иной культуре. Как бы то ни было, по-видимому, существуют некоторые транскультурные инварианты в манере обращения человека к собаке, вспомнить хотя бы такой акустический феномен, как свист, которым подзывают собаку (McConnell, 1990).
Как разговаривать с собакой: рациональный подход
Все вышеизложенные факты говорят о том, что между человеком и собакой существует самая настоящая коммуникация, в полном смысле этого слова. Эти факты служат лучшим доказательством необоснованности весьма распространенного в среде гуманитарных наук и философии представления о том, что истинная коммуникация между человеком и животным невозможна по определению. Из этого утверждения следует, что действие, которое мы принимаем за общение с животным, по сути не более чем иллюзия, порожденная нашим непреодолимым стремлением проецировать собственные чувства на неодушевленные предметы и приписывать несуществующие качества пассивным существам, лишенным разума. Иными словами, обращаясь к собаке, мы разговариваем с пустотой. Однако разговаривать с собакой — совсем не одно и то же, что разговаривать с камнем, деревом или даже с коровой. Никакие реакции и ответные сигналы любого другого живого существа не могут по информационной насыщенности и эмоциональному богатству сравниться для человека с его общением с собакой. Почему это так? Прежде всего, потому, что эволюция собак происходила в антропогенной нише. Под влиянием эволюционных сил, свойственных этой нише, собаки приобрели коммуникативные способности, приближающие их к человеку. Наши контакты становились все более плотными и сложными. Способы общения собак с человеком совершенствовались и развивались в разных направлениях. Так, собаки научились распознавать сигналы человека, включая и те, которые для нашего глаза почти незаметны, как, например, сопровождающие нашу речь неосознанные движения тела.
Можно ли в связи с этим сказать, что естественный отбор превратил собаку в существо, способное нас обмануть, создал для нас своего рода коммуникационную приманку? Или же что склонность разговаривать с собакой следует считать по меньшей мере странной, а то и вовсе патологической? Спорный характер подобной интерпретации становится очевидным, если продолжить логическую цепочку рассуждений. Так, например, согласно той же логике следовало бы заключить, что компьютер нас обманывает, когда просит ввести логин и пароль. Поскольку создавший программу инженер — так же как и естественный отбор в случае с собакой — написал программу, адаптированную к нашим коммуникационным наклонностям: нам задают вопрос, мы с готовностью на него отвечаем.
То же самое можно было бы сказать и относительно общения собственно человеческого. Действительно, коммуникативные способности человека можно рассматривать как результат эволюционного развития и естественного отбора, обусловленного требованиями экологической среды, в которой обитали наши далекие предки. Следуя тем же логическим путем, мы пришли бы к тому, что разнообразные способы коммуникации Homo sapiens представляют собой не более чем приманку, при помощи которой нас стремятся обмануть другие представители нашего вида — в тот момент, когда мы вступаем с ними в коммуникативное взаимодействие.
Конечно, вышесказанное вовсе не означает, что коммуникация в паре человек-собака идентична коммуникации между людьми. Использование языка уже само по себе означает существование колоссальных различий. Нельзя с уверенностью утверждать и того, что представления самого человека о характере его общения с животными точны — или же что они напрочь лишены ошибок и антропоморфических проекций. Как мы уже имели возможность убедиться, большинство людей склонно приписывать животным человеческие черты, особенно в том, что касается их мыслей или способности понимать наш язык, которыми они не обладают или обладают лишь в очень малой степени. Однако утверждение, что, разговаривая с собакой, мы становимся жертвой собственных иллюзий, также было бы неверным. Оно вновь отсылало бы нас к представлениям о том, что в нашем отношении к животному существует некая дисфункция, в когнитивном плане — если говорить об антропоморфизме — или психосоциальном, то есть нарушении, порожденном одиночеством человека в современном обществе. Иными словами, если следовать той же логике, получается, что, вступая в коммуникативное взаимодействие с животным, мы сами себя обманываем, создавая для себя иллюзорный круг общения. Чтобы опровергнуть это утверждение, начнем с того, что антропоморфизм далеко не всегда приводит к ошибочным интерпретациям. Он позволяет делать верные предположения касательно смысла тех или иных форм поведения животных, в особенности собак, хотя бы в силу того, что их эволюция происходила в непосредственной близости от человека. Кроме того, подобное утверждение заключает в себе искаженное представление о нашем собственном восприятии другого существа: если для человеческого разума коммуникация с животным невозможна, стоит усомниться и в том, насколько реально наше общение с другими людьми.
На самом же деле в повседневной жизни человек и собака настолько хорошо приспособились друг к другу, что прекрасно общаются между собой, пусть даже это общение принимает самые разнообразные формы в зависимости от культурных традиций того или иного общества. Во всяком случае, сферы коммуникационных возможностей человека и собаки в достаточной степени пересекаются, чтобы удовлетворить их взаимные потребности и дать развитие ярким и сложным взаимоотношениям.
Нередко можно столкнуться с весьма распространенным мнением о том, что человек, который разговаривает со своей собакой, представляет собой зрелище по меньшей мере странное, чтобы не сказать патологическое. Хотя, в сущности, почему подобное поведение должно настолько нас удивлять? Поставим вопрос иначе. Как следует вести себя с собакой и на каком языке нужно с ней разговаривать, чтобы наше взаимодействие с домашним животным было признано нормальным? Разумно ли будет, подобно бихевиористам, держать себя по отношению к животному с холодной отстраненностью, полагая, что только соблюдение дистанции даст возможность оставаться объективным и станет гарантом рационального поведения? Мы уже убедились в том, что такая позиция была бы неразумной. В результате мы получим картину еще более иллюзорную, чем все антропоморфические вымыслы вместе взятые, поскольку подобная точка зрения полностью лишает человека возможности разглядеть истинные мотивы поведения животного. И по этим, и по другим причинам, названным выше, — в особенности тем, что касаются эволюции собак, — для человека будет разумнее всего, обращаясь к собаке, разговаривать с ней на своем языке и использовать привычные человеческие жесты. Более того, любая другая позиция в отношении этого животного будет нерациональной. Собаки эволюционно адаптированы к нашим способам коммуникации: поиск какого-то особого языка, специально предназначенного для общения с ними, станет лишь пустой тратой времени и не даст никаких сколь-нибудь полезных результатов.
Конечно, значительная часть наших слов, обращенных к собаке, просто-напросто до нее не доходит и растворяется в воздухе. И, вне всякого сомнения, большинство владельцев собак заблуждается относительно того, в какой степени их верный четвероногий друг действительно их понимает. Однако вполне очевидно, что сигналы, которые люди обычно используют в общении между собой, позволяют собаке оценивать ситуацию в целом. При этом совершенно не обязательно прикладывать дополнительные усилия для поиска какой-то особой манеры обращения к собаке. С собакой можно говорить обычным языком, на котором мы разговариваем в повседневной жизни.
В сущности, обращаясь к собаке, мы используем наш стандартный набор инструментов — те же коммуникационные сигналы межличностного взаимодействия, — который не требует никакой дополнительной доводки. Просто мы находим ему иное применение и в нужный момент имеем возможность убедиться в том, что он прекрасно функционирует в новом качестве. Мы же можем, например, починить внезапно сломавшуюся радиоантенну подвернувшейся под руку вилкой. Или подложить свернутую вчетверо газету под ножку шкафа, чтобы он не шатался. Конечно, можно было бы смастерить настоящую антенну или выточить другую ножку, в точности такую же, как все остальные. Вот только сама эта затея могла бы растянуться на дни, недели и месяцы. И кто скажет, что подобное решение будет более рациональным? Разве применение подручных средств в этом случае выглядит странным? Или иллюзорным? Более того, использование нашего языка для общения с собакой представляется, по сути, еще более разумным, чем умение использовать свернутую газету для починки шкафа, поскольку собака способна сама адаптироваться к тому инструменту — языку, — которым человек пользуется при общении с ней, чего нельзя сказать про шкаф.
По большому счету, нет ничего странного в том, чтобы разговаривать с собакой. Во всяком случае, это не выглядит настолько противоестественно, как многие полагают. Напротив, было бы гораздо более странным и неразумным не говорить с ней вовсе или говорить не так, как с людьми.
Самое слабое место гипотезы об иллюзорности нашего общения с животными состоит в том, что она признает истинным лишь один способ коммуникации — тот, что строится на основе языка, — при этом давая понять, что все остальные не более чем фантазия. Однако эта гипотеза умалчивает о том, что мы сами владеем целой гаммой скрытых коммуникативных средств, которые позволяют нам воспринимать сигналы других существ. Мы научились взаимодействовать даже с машинами. Конечно, не все существа в окружающем нас мире обладают способностью к коммуникации, достаточной для того, чтобы взаимодействовать с нами. Но именно у собак эта способность, вне всякого сомнения, получила наибольшее развитие — хотя бы в силу условий их эволюции. Задача науки состоит в том, чтобы реконструировать способы коммуникации между человеком и собакой с учетом специфических возможностей каждого из видов. Само существование у наших двух видов способности к взаимодействию друг с другом лишний раз подчеркивает необходимость отказаться от убеждения в том, что существует некая непреодолимая граница, отделяющая человека от животных вообще и от собаки в частности. Мы общаемся с собаками — и это факт. У нас много общего. Вместе с ними мы выработали одну из форм здравого смысла, по большей части основанную на тех, зачастую незаметных, жестах или позах, которые, как и мы сами, тонут в океане слов, настолько для нас привычном и естественном, что ни на что другое мы просто не обращаем внимания. И снова, уже в который раз, собака помогает обнаружить некие особенности, скрытые в глубинах нашей собственной природы и выполняющие крайне значимую роль в собственно человеческом общении.
Мы не одни в этом мире! И это хорошая новость. Удовольствие, которое человек получает от общения с животными, реально; это вовсе не иллюзия и не обман. Другая новость может прозвучать не столь оптимистично, правда только для тех из нас, кто хотел бы видеть в собаках существ себе подобных, кто предпочел бы думать, что наши четвероногие друзья отличаются от нас самих лишь в самой незначительной степени. К их разочарованию, лучший друг человека мыслит иначе, чем мы, он далеко не всегда понимает наши сигналы, особенно те, что представляют интерес для лингвистики. Во всяком случае, он не понимает точного смысла наших слов, из-за чего между нами могут возникать недоразумения, ошибки или даже конфликты. Однако те же проблемы взаимопонимания часто обнаруживаются и при общении человека с себе подобными. Не стоит переоценивать наши коммуникативные способности. Отношения между людьми далеко не всегда бывают абсолютно гладкими и прозрачными для каждой из сторон.