Арне Фристедт с семи утра сидел в своей рабочей комнате и планировал операцию по захвату преступников. Место встречи - кафе на Центральном вокзале, второй этаж; время встречи - 12 часов дня. Да, скорее всего, в 12. Основных проблем несколько: в самом здании вокзала два входа и два выхода, необходимо учесть и возможное большое скопление народа вблизи места предстоявшего захвата. А захватить предстояло двоих: шведа, высокопоставленного чиновника Управления по делам иммиграции, и иранца, шпиона, не обладавшего дипломатическим иммунитетом и работавшего шофером в иранском посольстве. Звали его Марек Кхорасс, в Швеции он уже был занесен в полицейские списки за незаконное хранение оружия, к тому же, по описаниям, характера он не просто неуравновешенного, но даже и буйного.

А это было некстати, учитывая, что место людное. Если все произойдет как обычно, то выглядеть это будет так: один из двух приходит первым, берет чашку кофе, занимает столик и садится читать газету. По классическому образцу второй появляется через некоторое время, устраивается напротив и тоже вытаскивает газету; им даже не нужно слов. Они просто свернут свои газеты, положат их на стол, а уходя, каждый возьмет газету другого; в них-то и будут лежать документы, а в обмен на них - деньги.

Место встречи было очень удобным: весь ход событий можно заснять на видеопленку - одной из телекамер на Центральном вокзале просматривалась вся территория кафе, поэтому туда не надо было сажать много наблюдателей.

Если все произойдет именно так, обоих можно будет захватить с поличным при выходе из кафе. Швед, конечно, не станет скандалить. А иранец?

Два оперативника должны находиться в кафе и держать радиосвязь с Фристедтом, а он будет во временном полицейском участке Центрального вокзала, там же будет производиться и видеозапись. Изучая план помещения, легче всего было представить, что те двое выберут каждый свой вход и свой выход. Одного из них легко можно будет взять у автобусной остановки, то есть на виадуке Клараберг. А второй, очевидно, постарается затеряться в самом Центральном вокзале, возможно, по дороге в метро. Следует заблокировать лестницу из кафе и взять этого второго уже на пути к ней. Если же он останется в кафе, надо будет предпринять что-нибудь на месте; все зависит от того, где они сядут, тут могут возникнуть дополнительные проблемы.

Итак, если иранец спустится по лестнице, то есть уйдет из кафе первым, его можно будет брать сразу. А дальше просто ждать шведа.

А если они поступят наоборот? Ведь для получения серьезных улик решающий аргумент - захват их обоих: одного - с деньгами, другого - с документами. Самое важное - документы, следовательно, необходимо при всех обстоятельствах не упустить иранца.

Карл и Аппельтофт пришли почти одновременно, в восемь с минутами. Карла распирало от новостей и идей, он не закрывал рта более четверти часа.

Убийца - израильтянин; он воспользовался захваченным оружием уже опробованного образца. Достаточно вспомнить израильского офицера безопасности. Она ведь предостерегала именно от "плана Далет", а не арабского "плана Даал". То, что она сообщила Фолькессону кое-какие сведения, но явно уклонилась от уточнений, не так уж странно, если принять во внимание последующие события.

Таким образом, есть две проблемы. Прежде всего, главный вопрос: продолжается ли сама операция? Израильтяне ведь вряд ли отказались от нее из-за неожиданных осложнений в связи с убийством шведского полицейского. Не исключено, однако, что и убийца, и его сообщники сейчас уже в Израиле. В таком случае...

И вторая проблема, более неприятная: как, черт возьми, четыре "пропалестинских активиста" угодили в эту заваруху? Можно представить, конечно, что один из них замешан в чем-то, но он никак не заодно с израильтянами.

- Все же можно, наверное, предположить, что и палестинцы не были совсем откровенны с тобой, - кисло заметил Аппельтофт. - Думаю, что не так уж неожиданно было их желание внушить старому стороннику их движения, что они и их друзья не виноваты. Ищи, так сказать, преступников у другой стороны.

- Надо проверить две вещи, - продолжал Карл, не дав себя сбить явным отсутствием энтузиазма у Аппельтофта. - У норвежцев мы узнаем, какое оружие они применили в Лиллехаммере. А через министерство иностранных дел можем обратиться к Сирии и запросить данные о пистолете их майора. Если наши сведения подтвердятся, значит, все так и есть.

- М-да, - протянул Фристедт, - узнать у норвежцев не так уж сложно, это ты сам можешь сделать: просто позвони и спроси. Но с министерством иностранных дел и Сирией дело посложнее. Надо ставить в известность Нэслюнда. Тебе придется самому пойти к нему, вряд ли он будет плясать от восторга, это ты должен предусмотреть.

- Ты полагаешь, он предпочитает иметь убийцу-араба?

- Я этого не сказал. Кстати, сегодня в середине дня мы должны кое-кого взять. Сначала мне казалось, это не связано с нашим расследованием, но теперь я не так в этом уверен.

Есть тут одна загвоздка, и дело не только в происхождении самой информации о продажности шведского шефа бюро и его связях с иранцами. Этот тип из Управления по делам иммиграции так часто выныривал во время предварительного следствия, связанного с семью подозреваемыми в терроризме палестинцами, что только диву даешься.

К тому же он отослал своего рода представление в правительство и в риксдаг, обвиняя четверых подозреваемых в терроризме и мотивируя это пространным доказательством уже известного или предполагаемого пребывания организации НФОП - ГК в Европе и анализом ее политических целей и средств.

Далее, он направил правительству меморандум о возможности выдворения всех семерых в случае, если бы даже имелись законные препятствия этому - серьезные гонения, смертный приговор или пытки. Он пришел к выводу, что в данном случае им ничего не угрожает ни в миролюбивом Ливане, ни на территориях, контролируемых Израилем, Сирией или Иорданией.

Фристедт признался, что он не очень большой знаток условий жизни в этих странах, но он не был уверен в том, о чем писал человек, которого им предстояло захватить в 12 часов дня.

- Я все еще не понимаю, какое это имеет отношение к делу, - пробурчал Аппельтофт. - Ведь то обстоятельство, что наш "иммигрантский шпион" в высшей степени осел, не опровергает прямых подозрений против него.

- Да-да, конечно, - протянул Фристедт, - но мы-то знаем, откуда я получил эту конфиденциальную информацию. На "фирме" об этом не знает никто, по крайней мере пока еще. Не странно ли, что на серебряном блюде советский шпион прямо-таки подносит нам парня, явно замешанного в нашей истории?

- Возьмем его и тогда все узнаем. Если он действительно "иммигрантский шпион", то в любом случае ему не уйти от возмездия, - сказал Аппельтофт.

- Сделаем дело, а потом посмотрим. Ты можешь присоединиться, если хочешь, Хамильтон, но сначала позвони в Норвегию, а после обеда, когда мы будем заниматься арестованными, отправляйся к Шерлоку Холмсу за своей порцией оваций.

* * *

Фристедт руководил операцией из небольшой комнаты полицейского участка, заставленной мониторами. Вся эта техника предназначалась в основном для борьбы против хулиганов на Центральном вокзале. Сейчас все мониторы были выключены, кроме двух, которые не без труда удалось подключить к видеомагнитофонам.

Опергруппа прибыла на вокзал в одиннадцать часов, но, как и ожидалось, ни один из подозреваемых не появился ранее обусловленного времени. Первым пришел швед со стороны улицы Клараберг; группа наблюдения по радио доложила о его приходе всего за минуту до того, как он вошел в зал и встал в очередь у стойки.

Директор бюро взял себе чашку кофе и пошел к столику у окна, выходившего на перрон для поездов, отправляющихся на север. Чтобы наблюдать за его столиком без помех, потребовалось лишь чуть-чуть отрегулировать одну из камер.

- Хорошо, - пробормотал Фристедт, обращаясь к Карлу. - Правда, не видно лица, оно заслонено. Но сядь он по другую сторону, он не видел бы помещения.

- Хотя потом они, вероятно, поменяются местами. Иранец войдет с другой стороны, снизу. Но если он знает свое дело, то уйдет он через виадук на Клараберг и в худшем случае сядет сразу же в машину и исчезнет. Тогда мы останемся лишь с директором бюро и его денежками, - прошептал Карл, будто наблюдаемые могли услышать его.

- Сколько наших людей около виадука? - спросил Фристедт по радио.

Оказалось, двое и еще двое в непосредственной близости. Если не случится ничего чрезвычайного, этого более чем достаточно.

Как и ожидалось, иранец пришел без одной минуты двенадцать. Взял чашку чая и бутерброд, изобразил, что ищет свободное место, потом сел напротив шведского директора бюро, а тот, в свою очередь, притворился, что не замечает его. В кафе было довольно много свободных мест. Все было практически ясно, информация оказалась верной. Без всяких сомнений, это были именно они.

Потом словно по заказу для съемок на видеокамеру начался номер с газетами: сначала швед свернул газету всего один раз - вероятно, передаваемые документы были большого формата; через несколько минут на стол газету положил иранец, свернув ее дважды.

- Чтобы деньги не высыпались, - прошептал Карл. Швед встал и пошел к выходу, взяв с собой, естественно, газету иранца. Он выбрал путь вниз по лестнице в большой зал вокзала, как Карл и предсказывал.

- О'кей, - сказал Фристедт в радиопередатчик, - возьмите его сразу, как только спустится с лестницы. Осторожно с товаром. Результат сообщите немедленно.

Иранец остался сидеть и спокойно доедал бутерброд, попивая чай.

- Как ты думаешь, когда он уйдет? - прошептал Фристедт, обращаясь к Карлу.

Но Карла в комнате уже не было.

Иранец поднялся, взял газету шведа и, как и ожидалось, пошел к выходу на виадук.

- Взять объект, как только он выйдет из двери, - сказал Фристедт по рации.

Когда Марек Кхорасс шел с документами под мышкой, он молился Аллаху, прося его помочь выследить всех его же врагов. Но у Милосердного и Доброжелательного именно в этот шведский декабрьский день не оказалось времени для религиозного убийцы-фанатика и торгаша политическими беженцами.

Марек Кхорасс, делавший то, что он делал не за деньги, а по убеждению, обещал Милосердному и Доброжелательному, что живым не сдастся, он охотнее присоединится в раю ко всем другим мученикам, погибшим за его дело.

Выйдя из кафе, иранец - до этого полицейский службы безопасности - мгновенно понял, что двое идущих ему навстречу, в спортивных ботинках для бега, в голубых брюках и спортивных куртках, тоже полицейские; ни минуты не колеблясь и не прекращая молиться Аллаху, он вытащил из кармана куртки револьвер в надежде либо сразу попасть в рай, либо отбиться и остаться на свободе.

Но он не успел сделать ни единого выстрела по идущим ему навстречу без оружия в руках полицейским группы наблюдения, их "вальтеры" преспокойно лежали в наплечных кобурах. Но свет действительно погас для него, а когда снова зажегся, то это было не в раю, а в кабинете врача кунгсбергской тюрьмы.

Ведь из кафе всего в полуметре от него вышел Карл Хамильтон.

* * *

Спустя несколько часов Хенрик П. Нэслюнд сидел в своем кабинете, а напротив него на одном из стульев для посетителей расположился Карл. Шеф бюро слушал не очень вразумительное объяснение Карла о причинах его, мягко сказать, ненужной вылазки в Бейрут, то и дело поглядывая на лежавший перед ним отчет о захвате "иранского полицейского службы безопасности". Он не мог решить, как вести себя с этим "петушком", подсунутым ему Стариком. Так, перемывая за рюмкой косточки шведской службе безопасности, израильтяне отечески называли ее сотрудников. Когда же Нэслюнд похвастался, что, мол, один из них служит и у него и что именно он раздобыл связи западногерманских террористов, а кроме того, чуть ли не в одиночку разгромил логово террористов в самом Стокгольме, один израильтянин рассмеялся и добавил:

- Назовем его тогда петухом.

- Ну что ж, неглупо, - согласился Нэслюнд, - этот дьявол довольно-таки высокомерен, да еще и из студентов-коммунистов.

- Назови его тогда Coq Rouge - Красный Петух - кстати, по цвету этого вина, - продолжал смеяться израильский полковник; а пили они вино марки "Божоле" с красным петушком на этикетке. Нэслюнд весело согласился.

- Прекрасное предложение, - и они выпили за Coq Rouge.

Если бы они были более дальновидны, ни один из них не предложил бы этот тост. И все же Карл получил кличку - она станет преследовать его всю жизнь и будет предметом различных домыслов и обсуждений среди коллег во всем мире, друзей и врагов.

Красный Петух - высокомерный коммунист? Или испанский боевой петух со шпорами, красными от крови? По многим причинам Нэслюнд никогда не расскажет, что причастен к рождению клички Кок Руж. А Карл так никогда и не узнает, что именно Нэслюнд имел к этому отношение, да никогда и не догадается об этом.

Но сейчас Нэслюнд сидел с этим скучным Кок Руж и не знал, с чего начинать - с нагоняя или похвалы. И избрал нейтральный путь, во всяком случае, мягкий старт.

- Насколько я понимаю, Хамильтон, наши парни из отдела наблюдения были бы либо убиты, либо ранены, не вмешайся ты в это дело. Чья это импровизация - твоя или Фристедта?

- Моя. Мне не понравилась ситуация. Швед не опасен, это было ясно всем. Но этот религиозный фанатик из Ирана... А парней из наблюдения я не понимаю. Почему они шли так, словно собирались подобрать пьяного?

- Они не хотели хвататься за оружие в толпе; они привыкли брать черноголовых - те не сопротивляются. Да разве поймешь почему? Однако хорошо, что ты появился вовремя.

- Значит, информация подтвердилась?

- Не то слово, они уже сидят. Списки имен, адреса, место работы и т. д. и т. п. за деньги, пятнадцать тысяч, между прочим. А как вы получили информацию?

- Это дело Фристедта, я не могу ответить на этот вопрос.

Карл задумался, солгал он или нет. Все зависело от толкования слов "не могу ответить". Но он же действительно не мог ответить, ведь он обещал Фристедту держать язык за зубами. Значит, так и должен поступать.

- Сначала о хорошем, теперь о плохом. Мне не нравится твоя вылазка в Бейрут, Хамильтон. Был бы я дома, ты бы не сбежал или как это назвать? Ты понимаешь меня.

- Почему? Результаты-то получились интересными. Норвежцы подтверждают: гильзы те же. Значит, и оружие то же.

- Э-э, гильзы не так уж много говорят.

- Нет, это очень необычный калибр. Он встречается только в русском пистолете, все остальное относится к немецкому оружию начала века, такого сейчас больше не производят. У нацистской Германии был тот же калибр, но, как известно, такого оружия там больше нет.

- История о сирийце и прочем пахнет блефом.

- Надо проверить через МИД и их посольство. Если сирийцы подтвердят...

- Арабы есть арабы, они держатся друг друга. Понимаешь, я случайно узнал: ты напал не на тот след. Амбициозно сработано, даже слишком амбициозно. И, кстати, в дальнейшем никаких служебных поездок без моего одобрения, понятно?

- Да.

- Все внимание на Хедлюнда, чего-то там не хватает, как думаешь?

- Да.

- А чего?

- Так как он собирал и складывал в папки письма от немцев, значит, и свои не выбрасывал. То есть прятал. А может, прятал и еще что-нибудь, чего мы не нашли во время обыска. Это похоже на него. Он - подозрительный тип.

- Good thinking, Хамильтон. Действительно хорошая мысль. А как нам найти спрятанное?

- Не знаю.

- Вот и займись этим. Понятно?

- Ладно.

- И второе. Понти. Вы как-то легкомысленно списали его. Он и брюки мог сменить, и поездку свою обставить, и создать прикрытие. Скорее, надо было бы удивляться тому, если бы он этого не сделал. Конечно же, он все продумал на случай неудачи с операцией.

- С какой операцией?

- Если бы случилось то, что он готовил.

- Но это уже не актуально.

- Возможно. В наш сачок попались многие, а вот убийцы - нет.

- Номер в гостинице заказывала для него секретарша Норвежской радиокомпании, а не он сам.

- Но она могла спросить его, где он хотел бы жить. Спрашивала ли она этого Хестлюнда... или как его... не проверено?

- Не думаю. Во всяком случае, мне это неизвестно.

- Ну вот видишь. Никаких глупостей больше, займись Хедлюндом, его тайниками, помощь тебе будет оказана. Что предлагаешь?

- Еще раз пройтись по квартире. При обыске обращали внимание на то, что лежало сверху. При более тщательном осмотре можно найти и то, чего мы не углядели.

- Good thinking, Хамильтон. Завтра возьми парочку спецов и займись делом, и никакой самодеятельности. Я ясно выражаюсь?

- Да.

- Больше никаких виражей! Держись ковра, черт возьми, Петушок, я выразился ясно?

- Да.

- Хорошо. Dismissed!

Карла задела англо-американская формула, использованная Нэслюндом. Шведский перевод ее имел двоякий смысл: "исчезни" или "катись".

Он постоял около Фристедта и Аппельтофта. Те продолжали разбор удачно проведенного захвата. В Норрчёпинге в результате домашнего обыска найдены огромные суммы наличных денег и часть рабочих материалов Управления по делам иммиграции, что не очень соответствовало роду занятий шефа бюро; у иранца на Лидингё - списки и записи, как раз подтверждавшие его род занятии. Сейчас их отдали на перевод. Во всяком случае, теперь уже ясно: результатом операции должны быть два приговора за шпионаж.

- И что они получат? - поинтересовался Карл.

- Примерно по три года, - радовался Аппельтофт. - Потом выгонят с работы, во всяком случае, шведа, а денежки конфискуют. Так ему и надо, черт подери. Их бы судить по-ирански.

- С одним из них, наверное, так и поступят после отбывания срока и выдворения, - пошутил Фристедт.

Чувствовалось, что оба они в хорошем настроении. День оказался результативным: полиция взяла пару "хулиганов", а и Фристедт, и Аппельтофт по натуре все-таки были полицейскими.

- Нэслюнд спрашивал меня, откуда у нас информация, - сказал Карл, охладив тем самым веселье, царившее в комнате.

- И что же ты ответил? - поинтересовался Фристедт с наигранным безразличием.

- Сказал, что не могу отвечать, не мое это дело.

- Спасибо, - сказал Фристедт и принялся за свои бумаги.

Карл ушел, не сказав больше ничего. Иранская история - чисто полицейское дело, они сами лучше без него справятся.

Он даже в служебных бланках не разбирается.

Фристедт и Аппельтофт впервые заспорили. Фристедт был уверен, что Карл не проболтался о русском источнике информации. Значит, полагал он, Карл - "белый" человек, а не один из молодых ненадежных нэслюндовских шпионов. Аппельтофт согласился, но его все же смущало, что Карл - какой-то коммунистик: видите ли, отправился в Бейрут получить заверения палестинцев, что они не виновны. Таким заявлениям трудно верить.

Фристедт тоже согласился с этим. И они молча зарылись в историю, уже вечером прогремевшую в "Вечернем эхо": "Арестован один из шефов Управления по делам иммиграции. Он оказался иранским шпионом".

Карл брезгливо отшвырнул два уведомления о штрафе за парковку машины на несколько суток в недозволенном месте - у здания полиции на Кунгсхольме.

Он остановился у "Макдональдса" на Свеавэген и купил чипсы, яблочный пирог и черный кофе, потом отправился прямо домой в Старый город, недовольный тем, что теперь ему придется разыскивать доказательства террористических мыслей Хедлюнда. Хотя, конечно же, они где-то действительно есть.

Отбросив ногой газеты, накопившиеся за несколько дней. Карл вдруг увидел открытку. Он тут же понял, что это самое важное событие последнего времени.

С открыткой в руке, не зажигая свет в остальной части квартиры, он направился прямо к телефону и набрал один из заученных наизусть номеров.

- Приду через четверть часа, - сказал он и положил трубку, словно подтверждая, что ничего важнее этого быть не может.

Двадцатью минутами позже Старик надел очки для чтения. Но до этого, как и обычно, угостил домашним сидром. Текст был написан по-английски, рисунок на открытке - экзотические рыбы в Красном море. Старик прочел открытку медленно и всего один раз:

Дорогой Карл!

Я все время думала о тебе и чуть не сошла с ума. Я решилась, мы должны встретиться. Сделай все, что можешь, но освободись на Рождество. Давай проведем каникулы любви на Эйлат, покупаемся, половим рыбку. Я заказываю комнату. Звони, как только прилетишь в Израиль, по № 067/37290 (дом.). Ты обещал приехать. Теперь я знаю, что ты мне нужен больше всего на свете, я не могу жить без тебя.

Под текстом отчетливая подпись: Шуламит Ханегби.

Старик задумчиво отложил открытку, поднялся и поискал запрятанную сигару. Раз-другой выпустил дым изо рта и проговорил:

- Пожалуй, нельзя толковать это "не могу жить" и так далее буквально. Израильтяне никогда не убивают своих. Она имеет в виду что-то очень важное, - сказал Старик и отправил к потолку облачко дыма.

- А это не западня? - спросил Карл.

- Не думаю. Шведский полицейский не может так просто исчезнуть в Израиле; возможен большой скандал.

А если бы они хотели знать о твоих намерениях, обратились бы к Нэслюнду, от него они получили бы все.

- Но ведь это они убили Акселя Фолькессона.

Карл тут же сообразил, что не успел еще ни единым словом обмолвиться о своих открытиях в Бейруте. Старик вопросительно поднял кустистые брови: ждал объяснении.

Минут десять Карл рассказывал о своей гипотезе: убийство совершено спецгруппой Моссада, ранее называвшей себя "Божья месть". Не прерывая и не удивляясь, Старик спокойно курил сигару.

- Хорошая работа, - сказал он, когда Карл закончил, - и интересная теория. Между прочим, возможно, ты и прав. Этому дьяволу Арону Замиру нельзя доверять. Но проблемы с открыткой это не меняет. Значит, девушка о чем-то предупреждала нашего полицейского и теперь хочет рассказать что-то тебе?

Карл кивнул.

- Очевидно, хочет повторить свое предупреждение, пояснить его, так сказать. А что ты думаешь по этому поводу?

- Да, она, очевидно, знала содержание "плана Далет". Кроме того, она знала, что израильские убийцы начали действовать. Но зачем ей выдавать своих? Это меня удивляет. Я, например, не верю Нэслюнду.

Прежде чем ответить. Старик поднял открытку и посмотрел на почтовый штемпель.

- Открытка отправлена из Израиля в тот же день, когда ты уехал. Ни Нэслюнд, ни израильтянка не могли еще знать, что ты так внезапно окажешься в Бейруте. Если, конечно, Абу аль-Хул сам не израильтянин.

- Это нелогично, не говоря уж о том, что я в это не верю. Ну как израильтяне могли бы сначала снабдить меня информацией о самих себе, устроив мне театральное представление в Бейруте, а потом мне же отомстить за свою информацию, причем понимая, что я могу рассказать о ней половине шведской службы госбезопасности? Почему я могу исчезнуть в Израиле?

- Да, - согласился Старик, - это невозможно. Открытка настоящая. Ты должен ехать и спросить ее лично.

- Но почему же она хочет выдать своих?

- Она - офицер службы госбезопасности и работает в "Шин-Бет" или "Аман". У израильтян, как и у других, существует соперничество между различными организациями. Что-то в этом роде. И она не одобряет Моссад или грязные трюки департамента Моссада.

- А если они там схватят нас обоих?

- Это никому не выгодно!

- Что ты имеешь в виду?

- Даже и говорить не хочу. Она не заинтересована в каких-либо признаниях, да и ты тоже. Давай о себе знать каждые двенадцать часов. Если от тебя ничего не будет, я отправлюсь к старым знакомым и буду угрожать им местью Одина и большим скандалом. Думаю, они не станут подвергать тебя пыткам. Хорошо, что ты не араб.

- А как быть с Нэслюндом?

Нэслюнд только что вернулся из Парижа - об этом с иронией и мимоходом намекал Фристедт, - и Нэслюнд сказал, что "знает": операция все еще арабская. Он отказался проверять сирийскую историю пистолета Токарева и, кроме того, запретил Карлу предпринимать какие-либо поездки.

Старик даже вдохновился нагромождением оперативных осложнений и начал методично вгрызаться в них, в одно за другим. Проблему пистолета он собирался изучать через личных друзей во французской разведслужбе SDECE (он употребил ее старое название) - у них самые лучшие отношения с сирийцами, и запрос от них будет воспринят с должным вниманием. Кроме того, это вызовет меньше подозрений, чем запрос от шведского МИД, к тому же со ссылкой на расследование дела об убийстве.

Это в отношении пистолета.

То, что "полицейский" (то есть Нэслюнд) после пребывания в Париже сказал, что он "что-то знает", дело естественное. Кроме того, Нэслюнд идиот. Конечно, израильтяне напичкали его какой-то "хорошо отутюженной" информацией о предстоящей арабской операции - эти сведения важны, скорее всего, тем, что такая операция все еще возможна, кстати, на это намекает и открытка.

Вот такие дела.

Теперь о запрете на поездки. Старик вновь оживился и заявил, что с таким типом бюрократических препон необходимо бороться тем же оружием. Как и все другие шведы, Карл мог - и этим шведская служба безопасности явно отличалась от соответствующих организаций во всем мире - объявить себя больным и, как все другие шведы, имел право на недельный насморк без врачебного подтверждения в любое время года. Что же касалось самой поездки, то хорошо, что наступает Рождество и в связи с этим есть нужный канал: Карл мог поехать в составе группы "Ансгар тур" вместе с пилигримами и пенсионерами. У Старика сохранились хорошие связи.

- Здорово будет, - резюмировал Старик, - если нам удастся помочь сместить этого старого Арона Замира. Немало моих израильских коллег оценят это. Кстати, я составлю инструкцию для тебя. Ты, насколько я понимаю, еще никогда не бывал в Израиле?

- Ни как пилигрим, ни как шпион.

Весело напевая, Старик пошел за виски. Возвратившись с бутылкой, он поднял ее, как бы приглашая петуха на большой картине присоединиться к нему.

- А как дела у "пропалестинских активистов", которых вы арестовали? Рано или поздно их придется освобождать. Любопытно будет посмотреть, как Нэслюнд станет вылезать из этой пропасти. Со льдом или безо льда?

- Без. Трое из них не причастны - обычные "активисты". А один - просто дьявол, для него "Баадер-Майнхоф" - истина и свет. Но он, как и другие, мало связан с "планом Далет".

- А чисто формально есть за что его посадить?

- Нет, не думаю. Шведам, черт возьми, разрешено исповедовать любые взгляды, а вот арабы за это могут быть объявлены террористами. Ты со своим оружием на стене в прихожей, кстати, куда больше, чем он, нарушаешь закон. Не вижу повода, за что его можно было бы осудить. Хотя Нэслюнд и хочет, чтобы я покопался в его дерьме.

- Думаешь, найдешь что-нибудь?

- Возможно, найду дополнительные документы, подтверждающие, что он симпатизирует террористам. Работа на архив, так сказать. Но в его преступление я не верю, и прежде всего не верю в его сотрудничество с израильтянами.

- Да, это действительно маловероятно. Хорошо представляю себе трудности Нэслюнда через неделю. Если все раскроется, газеты "Свенска дагбладет" и "Экспрессен" будут вынуждены "сыграть отбой". Очень весело.

- Вы имели в виду таких, как Хедлюнд, когда занимались в свое время инфильтрацией левых сил?

Старик помрачнел. Вопрос для него был больной. Он подумал и о самом Карле; он ни на миг не мог поверить, что тот таким вот образом просит прощения за прошлое.

И Старик не пожалел времени на объяснения.

- Во-первых, тот период истории шведской службы безопасности уже миновал. Во многом он был не очень удачным, но в некоторых оперативных отношениях - вполне успешным. Например, ведь именно IB организовала КСМЛ - Коммунистический союз марксистов-ленинцев, временами в его правлении было так много своих, что им можно было полностью управлять. Такой же классический трюк был в свое время проделан охранкой в 1906 году в России. Наша полиция никогда не смогла бы пойти на это. Для нее, кроме того, все социалисты одинаковы, словно Коминтерн все еще существует. Но, организовав КСМЛ, очень удобно было собирать самых ярых экстремистов в одном и том же месте (можно сказать, КСМЛ был нашей липкой бумажкой для ловли мух). При ограниченности человеческих ресурсов это было необходимо; традиционное наблюдение за всеми "левыми" никаким разумным способом не наладишь, и нам никогда не удавалось отделить зерна от плевел.

С оперативной точки зрения эта история была интересной. Прекрасное классическое решение классической проблемы. Однако для разведывательной службы вредно пускать в дело ресурсы, когда речь идет о сфере деятельности полиции. И это тожеклассическая проблема. Однако от правительства поступали директивы, сначала от Tare Эрландера, потом и от Улофа Пальме; у правительства не было доверия к полиции, а у нас именно в те годы - в конце 60-х - начале 70-х годов - накопился материал о левом движении, и куда более значительный, чем о каком-либо другом. И все это еще задолго до того, как советский шпионаж приобрел такую агрессивность. В тот период о русских почти забыли, правительству была важнее охота за своими левыми. Да и иностранные коллеги жаждали свежего товара на нашем рынке, и в этом тоже было оперативное преимущество.

Слушая Старика, Карл все больше мрачнел, и Старик это заметил.

- Я просто рассказываю о том, что было, я не морализирую. В дальнейшем у нас будет все по-иному. Ты избежишь участи КСМЛ, уверяю тебя; они, кстати, "самонастраивающееся пианино". Думаю, мы убрали наших людей оттуда именно потому, что они сами расправятся с собой.

- Но именно сейчас я и занимаюсь охотой на пропалестинских активистов. А потом я приду к тебе и должен буду следить за КСМЛ?

- Чепуха какая-то. Когда ты перейдешь к нам, мы направим тебя на борьбу с врагами нашей страны, а не на охоту на левых. Кстати, ты все еще коммунист?

- А ты все еще социалист или социал-демократ?

- Думаю, в старческом возрасте я еще больше соскользнул к левым. Ну а ты - коммунист?

- Не знаю. Я за все, что связано с правопорядком и экономическим равенством; но мне не нравятся коммунистические традиции с тайной полицией и с содержанием оппозиции в домах для сумасшедших и уколами серной кислоты в зад. Однако я и не социал-демократ. Я, собственно, не знаю, кто я.

- Тебя это огорчает?

- Нет. В "Кларте" было интересно. Там мы себя чувствовали во всем знатоками. Но сейчас я не тот, во мне нет этого "марксистско-ленинско-маоцзэдуновского мышления", как это было в те времена. Но я и не хочу быть политическим полицейским, так и запиши себе, черт возьми.

- Хорошо. Когда ты перейдешь ко мне, займешься русскими. Any objections?

- None whatsoever.

- Ты хочешь уйти из полиции?

- Да, и как можно скорее.

- Расколи этот орешек, и ты станешь неудобным для полиции, а у меня появятся солидные аргументы, и я смогу взять тебя к себе непосредственно.

- Обещаешь?

- Я сделаю все, что смогу, обещаю тебе. Но у тебя есть еще должок. Вернуться живым из Израиля, например.

- А если не сумею?

- Это тоже решение проблемы, хотя и не лучшее. Еще виски?

* * *

Первую половину следующего дня Карл провел в квартире Хедлюнда - Хернберг. Но не один. С ним были двое из технического отдела, двое, способных найти спрятанное где угодно. На улице стоял неприметный автобус "фольксваген", напичканный оборудованием, о функциях которого Карл лишь догадывался. Там что-то было связано с ультразвуком, поиском металла и с тепловыми волнами.

"Ага, - оглядевшись, сказали они, - и что нам надо тебе найти?" Карл пояснил: очевидно, бумаги обычного формата, очевидно, машинописные листы, возможно, белые. Во всяком случае, в первую очередь именно это. Затем возникал чисто теоретический вопрос об оружии. Но здесь уже дважды побывала полиция, так что это маловероятно.

Оба эксперта начали с установки оборудования. Провели сначала общий обзор, потом перешли на кухню. Карл вернулся в большую комнату и пробежался по книжной полке, повертел в руках вещички на письменном столе, он их уже рассматривал в прошлый раз, потыкал рукой в постельное белье, снял с софы фирмы ИКЕА подушки и почувствовал, что он тут не нужен. По доносившимся звукам он понял, что ребята-спецы занимались демонтажем кухни, предмет за предметом.

Он бросил взгляд на корзинку для бумаг. Насколько он помнил, раньше она была пустой. Но сейчас на дне лежала груда разорванных книжных страниц. Он осторожно поднял ее, страницы наверняка резали острым ножом. Текст оказался английским. Прежде чем поинтересоваться названием книги, Карл прочел наугад несколько страничек, потом подошел к книжному шкафу и легко нашел старое английское издание "Путешествий Гулливера" на самой нижней полке рядом со Стриндбергом.

Он раскрыл книгу и остолбенел. Странички были вырезаны из нее, на их месте покоились шестнадцать патронов, достаточно было бегло осмотреть один из них, который он достал ножницами, чтобы понять: "Токарев", 7,62 мм.

"Невероятно, - подумал он. - Невозможно. Нет, это неправда". Он ощутил внезапное искушение засунуть патроны в карман и спрятать саму книгу, но посчитал, что его разочарование не должно перерасти в глупость. Он положил книгу с шестнадцатью патронами на письменный стол, растопырив руки и ноги, сел на одно из кресел, пытаясь понять все.

Но не успел, услышав, что эксперты зовут его на кухню. Он вошел туда, когда они как раз отодвинули холодильник.

- Холодильник почти всегда одно из лучших мест, - объяснил один из экспертов. - Они прячут вещи если не в холодильнике, то в пыли за ним.

Они достали папку с копиями писем и от руки написанным дневником.

- Нужен пластиковый мешок для отпечатков пальцев? - спросил второй.

- Нет, - сказал Карл, - но в комнате, в разрезанной книге, лежат патроны для пистолета. Там пластиковый мешок нужен.

* * *

О результатах повторного обыска Карл немедленно отрапортовал Нэслюнду, а тот принял рапорт как дорогой рождественский подарок. Затем он отправил вырезанную книгу с патронами на экспертизу для снятия отпечатков пальцев, а сам занялся изучением конфискованного текста и вновь превратился в политического полицейского.

Копии писем не содержали ничего неожиданного, поражал лишь их язык - удивительно хороший немецкий язык. А так они представляли собой зеркальное отражение ответов, уже читанных им. По обязанности он составил список имен, упоминавшихся в текстах, пропустил их через компьютер и распечатал копии справок. Затем несколько часов изучал дневник.

Хедлюнд оказался просто террористом-романтиком. Его тянуло к акциям против Европы, против НАТО, против "фашизма в так называемой Западной Германии", против монополистического капитала и против полиции в капиталистических странах, то есть всюду - от Швеции до США.

То здесь то там Хедлюнд жаловался на "одиночество" и не в прямом смысле. Он был "одинок" духовно среди своих мелкобуржуазных товарищей, одинок в мыслях о создании организации сопротивления шведских горожан. И поскольку он был столь чертовски одинок, он чувствовал себя не в состоянии поднять людей на борьбу и так далее.

"К сожалению, - думал Карл, - в записи на 97-й странице, сделанной несколько лет назад, встретилось что-то вроде названия, очевидно, какой-то рок-песни типа "Застрели сыщика"". Хедлюнд тут же сделал пометку: "Присоединяюсь!"

По долгу службы Карл выписал номер страницы и саму формулировку.

Написал отчет и приложил обнаруженный текст. Они не меняли уже создавшегося образа: Хедлюнд - романтик насилия с тягой к западногерманскому терроризму. Однако в его размышлениях не было ничего, что связывало бы его с проектом осуществления при помощи палестинцев крупной террористической операции на территории Швеции. Выражение "застрели сыщика", употребленное им в дневнике, взято из рок-песни многолетней давности в исполнении шведской рок-группы. (Карл консультировался с магазином грамзаписей по телефону, чувствуя при этом явное смущение.)

Он попытался еще раз продумать все. Нетерпеливо позвонил по конфиденциальному номеру техникам, занимавшимся отпечатками пальцев, но оказалось, что, по предварительным результатам, отпечатков пальцев Хедлюнда на патронах не найдено, во всяком случае, их нет на оставшихся в книге страницах, близких к вырезанной середине.

Он попытался вспомнить, действительно ли заглядывал в корзину для бумаг, когда был в квартире первый раз. Да, он почти уверен, заглядывал. Кроме того, не один же он проводил обыск, другие тоже осматривали корзину.

Хедлюнд - убийца? В арабской операции под кодовым названием "план Даал"? Никогда в жизни.

Карл вызвал на дисплей данные о Хедлюнде, поискал все, что относилось к его воинской обязанности, и выяснил, что он был пацифистом и от воинской службы отказался.

Неужели за три месяца его пребывания в Бейруте палестинцам удалось превратить этого болтуна в убийцу? Выполнить эту миссию вместо Муны и ее парней? Нет, никогда в жизни.

Неужели Хедлюнд сам мог это сделать, чтобы доказать правильность своих тезисов, чтобы ему поверили, чтобы приобрести новых сторонников, чтобы запустить "машину репрессий"?

Зачем Акселю Фолькессону надо было встречаться с ним в такую рань? А знал ли вообще Фолькессон Хедлюнда?

Карл сделал для себя пометку: необходим ответ на последний вопрос.

А что, собственно, значило его нежелание,чтобы Хедлюнд был замешан в убийстве? Неужели он, как и Нэслюнд, в самом деле желал,чтобы убийца был палестинцем, а не израильтянином?

Шуламит Ханегби, возможно, могла бы ответить на эти вопросы. Ее он должен встретить при всех обстоятельствах.

Он закончил писать отчеты, положил их в конверт для внутреннего пользования с копиями Нэслюнду и Фристедту. Было уже поздно, рабочий день окончился несколько часов назад, большинство сотрудников разошлись по домам.

Карл спустился к месту, где оставил свой автомобиль, ожидая найти квитанции о штрафе за длительную парковку машины, и обычным путем, мимо магазинчика гамбургеров, поехал домой, в Старый город. Но уже поджидавшая почта во второй раз сегодня продлила его рабочий день. Старик прислал билет на "Ансгар тур" с отлетом на следующее утро и список приказов, начинавшихся специально подчеркнутым: "Не брать с собой никакого оружия".

Да, правильнее, пожалуй, так и поступить. В его специальной сумке для оружия был особый карман из пластика с металлическим вкладышем; в специальный аппарат в обычных аэропортах там видно несколько фотоаппаратов и объективов, а в потайном отделении за "аппаратами" находится его револьвер; открывая сумку, там действительно видишь фотоаппарат и телеобъектив, почти просвечивающийся, однако внутри, с другой стороны пластиковой пластинки, и находится это потайное отделение. Большинство контрольных пунктов в мире клюют на эту пластинку (ею американская разведслужба пользуется обычно внутри своей страны, чтобы не заполнять специальные формуляры на разрешение носить оружие при себе). Но израильтян, конечно, не проведешь. Кроме того, в Израиль он летит не выигрывать войну. Но если в этой войне ему и удастся выиграть, то лишь одно сражение.

Остальные инструкции Старика были еще более неожиданными. Но он отложил чтение письма и позвонил Фристедту. Ответил сын и сказал, что отец с матерью ушли на какую-то вечеринку. Тогда он позвонил Аппельтофту, тот оказался дома.

- Я сейчас заеду, - сказал он и положил трубку.

Через полчаса Карл уже сидел у Аппельтофта за кухонным столом. Сначала ему трудно было собраться с мыслями и сказать то, что он хотел сказать. Дело в том, что он не имел никакого представления, как должен выглядеть дом офицера безопасности, а в загородной квартире Аппельтофта он увидел нечто абсурдно-народно-шведское, о чем по крайней мере его друзья по "Кларте" и думать не могли бы.

Он заглянул в большую комнату и поздоровался с женой Аппельтофта, сидевшей перед телевизором. На верхней книжной полке стояли ряды различных туристских сувениров: ракушки, спичечные коробки, статуэтки испанских боевых быков, миниатюрный винный бурдюк, фотографии Аппельтофта и фру Греты в купальных костюмах с бумажками на носу, свадебный портрет в сельской церкви, фотография дочери в студенческой шапочке.

На книжных полках ряды дешевых изданий классиков мировой литературы и старая серия журнала "Фолькет и бильд" со шведской "рабочей" литературой. А на кухне, где они сидели, висел тканый ковер с изображением красной избы и небольшого озера, лодкой с веслами и так далее, и здесь же текст: "Свой очаг - дороже золота".

Аппельтофт сидел, далеко вытянув ноги. На его носке была дырка. Человек в носках во всех случаях выглядит не так солидно, более беззащитно и менее официально.

Аппельтофт чувствовал себя утомленным, старым и нерешительным человеком. Конечно, важно, что Карл наконец-то узнал что-то об израильтянке. Конечно же, невозможно заставить Нэслюнда отменить свой запрет на выезд из страны ради этого. Конечно же, у Карла было право объявить о своей болезни и все же уехать. Конечно же, самое важное - продолжить поиск следов убийцы Акселя Фолькессона. Конечно же, никакой это не след, а задержанные пропалестинские активисты и арабы, которым грозит выдворение из Швеции.

Но все же фундаментальная ошибка состоит в том, что вот уже в третий раз кто-нибудь из троих получивших задание расследовать дело об убийстве пользуется методом, противоречащим служебному регламенту. И особенно трудно как раз сейчас, когда в доме Хедлюнда найдены патроны к пистолету. По мнению же самого Карла, в профессионализме которого у Аппельтофта нет никакого сомнения, именно этим чрезвычайно нетипичным оружием воспользовался убийца. Ситуация ужасно неприятная, от этого никуда не уйти.

- Нет, - сказал Аппельтофт после минуты молчания, - из работников "фирмы" никто не мог подложить туда эти патроны.

- А почему нет? - коротко и резко спросил Карл.

- Потому что мы этим не занимаемся. Стало бы известно, пошли бы слухи, кроме того, это преступно. Даже никто из собственной гвардии Нэслюнда не решился бы на такое. Ничего и никогда не получилось бы, он не смог бы приказать, а то, что сам он мог бы сделать такое, исключено. Кстати, их и достать-то нелегко. Кто из наших смог бы приобрести эти советские армейские патроны?

- А израильтяне?

- Зачем им такой риск, зачем им вмешиваться в наше предварительное следствие? Чтобы толкнуть нас на ложный след, да?

- Да, именно так.

- Теоретически, во всяком случае, это возможно. Но вероятнее всего, эти игрушки были у парня, как и дневник, и письма. Я имею в виду, что и они тоже найдены лишь с третьего захода.

- Да, после того, как Нэслюнд с таким энтузиазмом настаивал, чтобы я еще раз поискал, да. И еще, черт возьми, что "знал" Нэслюнд после возвращения из Парижа?

- М-да, но дневник и письма не фальшивки же. Они действительно принадлежат Хедлюнду, не так ли? А их тоже не нашли в первые два обыска. Возможно, то же самое произошло и с патронами.

- В корзине для бумаг! Неужели спецы дважды не видели корзину?

- Да, это невероятно. Ты, конечно, прав, есть некоторая разница между корзиной для бумаг и тайником за холодильником.

- Некотораяразница?

- Ну да, довольно большая. Я просмотрю все, обещаю, во всяком случае. Если их кто-нибудь подложил, то это так не пройдет. Пусть Фристедт продолжает заниматься этой вшой из Управления по делам иммиграции, а я вернусь к Хедлюнду. Посмотрю, как и что там. Но зачем тебе лететь в Израиль? Не много ли ты ставишь на карту?

- Я должен знать правду. Не хочу, чтобы, если через некоторое время нас отстранят от этого расследования, мы так и не узнали всей правды. Кроме того, я чувствую себя до известной степени обманутым.

- Да, думаю, ты прав. Действительно, чертовски неприятно, но я не могу избавиться от мысли, что нас кто-то обманывает.

- Конечно, Нэслюнд.

- Ну а если кто-то обманывает Нэслюнда? Да, он дерьмо, он многое натворил на "фирме", с этим я согласен. Но мне трудно поверить, что он преступник. Нет, хорошо, что ты полетишь. Я верю тебе; здорово, что это можно сказать, вот я и пользуюсь этим сейчас.

- Но раньше ты так не думал?

- Нет.

- Почему нет?

- Трудно сказать определенно. Все новенькие, как и ты, - люди Нэслюнда, они разрушают "фирму" и, кроме того, шпионят за нами. Скажи что-нибудь, что нельзя говорить вслух, Нэслюнд будет знать об этом в тот же день. Я думал, что ты тоже из них, "директор бюро", вот и все. Пожалуй, можно сказать так: мы, старые сыщики, слишком сложны для "директоров бюро".

- Особенно если они коммунисты?

- А ты?

- М-да, честно, не могу утверждать это. Но, во всяком случае, я занесен в "фирменный" реестр неблагонадежных.

- Да, знаю, но не мог поверить в это. В первые годы службы на "фирме" я работал в местной конторе в Люлео и занимался там коммунистами. Читал "Норршенсфламман" ежедневно, особенно семейные страницы. Сначала анонсы о смерти, умерших вычеркивал из реестра, а новые имена - тех, кто выражал соболезнование, - заносил туда. В те времена мир был проще. Нет, Хамильтон, ты мне нравишься, и я прошу у тебя прощения. Мы - старые ищейки, понимаешь?

Аппельтофт извинился и пошел укладывать жену спать. Укутал ее и вскоре вернулся с бутылкой дешевого вина.

- Она всегда засыпает у телевизора, но все равно все вечера проводит перед ним. А я сижу в основном здесь, за кухонным столом, со своими делами. Ты женат?

- Нет, все рассыпалось из-за работы. Я был влюблен, но не решался рассказывать ей о своих делах, и возникло непонимание.

- Я никогда не рассказывал жене о работе, - проговорил Аппельтофт печально, откупоривая бутылку.