Карл приехал прямо из аэропорта Арланда через сорок пять минут после того, как Фристедт и Аппельтофт пришли к общему мнению о дальнейших шагах в расследовании дела. Если, конечно. Карл еще раз не вынырнет с какими-нибудь неожиданными сведениями. Оба старших полицейских не очень-то были в этом уверены, но все же решили заключить пари. Аппельтофт поставил десятку на то, что Карл ничего существенного из Осло не привезет; Фристедт спорил больше ради самого спора, он не очень-то был убежден в обратном.

- Мы поспорили, - сказал Аппельтофт, протягивая Карлу пластиковую чашку с кофе и пакет с сахаром, - так что давай покороче.

Карл не спеша размешал пластиковой ложечкой два кусочка быстрорастворимого сахара, а потом заговорил.

- Можно и очень коротко, - начал он. - Во-первых, наблюдение велось так, что любой мог обнаружить преследование. Все делалось по-дилетантски или слишком малым количеством людей, а может быть, и то и другое. Но факт остается фактом. Во-вторых, на нем были не джинсы, а совсем другие брюки, в этом по крайней мере твердо уверен полицейский, писавший отчет. И еще... выводы уже почти готовы. Если бы он сменил брюки, то сменил бы и куртку, ведь она гораздо больше бросается в глаза. В-третьих, они так и не знают, зачем он приезжал в Осло и что делал там, поскольку большую часть времени он оставался вне их поля зрения. А это, черт возьми, могло быть что угодно. В-четвертых, я так и не понял его шутки со своими преследователями. Она явно была проделана не ради приобретения алиби, ведь он летел по билету на собственное имя. Так убийца себя не ведет. По крайней мере, насколько я понимаю. Итак, в багаже у меня нет ничего, что могло бы подтвердить гипотезы Шер... Нэслюнда.

Фристедт достал десять крон и протянул Аппельтофту, а тот не без удовольствия засунул их в нагрудный карман пиджака.

- Мне кажется, выводы безупречны, - сказал Аппельтофт.

У коллеги при департаменте иностранных дел Фристедт уже проверил данные о телефонной угрозе палестинцев посольству в Бейруте и о существовании какой-либо связи между этой угрозой и тем, что Нэслюнд разрешил напечатать в газетах "Свенска дагбладет" и "Экспрессен". Но угрозы как таковой не было. Посольство каждую неделю регистрирует до двадцати разговоров, содержание которых можно охарактеризовать как угрозу. На прошлой неделе, например, собирая "урожай", наткнулись на такой звонок: если такой-то и такой-то палестинец не получит разрешения остаться в Швеции, то против самих же полицейских начнутся террористические акции. Однако в посольстве пришли к выводу, что это был нажим родственников названных палестинцев, которым эти родственники оказали медвежью услугу. У палестинского движения нет достаточных причин угрожать шведскому посольству, как и нет причин желать увеличения числа беженцев.

Потом, с этими "даал" или "далет" - на арабском это или на иврите? Что точно говорила эта израильтянка, офицер безопасности?

Карл задумался. Она сказала, что это на иврите. План назывался "план Далет". Она сказала об этом очень охотно, полагая, что рано или поздно Карл все равно узнал бы. Иными словами, на арабское происхождение термина не было ни единого намека.

- Звони ей, - сказал Фристедт, - звони ей сейчас же.

Карл сомневался.

- Да, но не очень-то вероятно, что она...

- Попробуй, во всяком случае. Звони сейчас и отсюда, - сказал Фристедт и протянул Карлу телефонный аппарат.

Телефонный разговор был очень коротким. Посольство сообщило, что Шуламит Ханегби уехала в Израиль по очень спешному личному делу и ее не ожидают в Стокгольме раньше чем через три месяца.

- Да-а, вот так-то, - вздохнул Фристедт. - Возникает вопрос: удастся ли Шерлоку Холмсу развить нам свой тезис об этих "даал" и "далет" и "угрозах" посольству? Откровенно говоря, сомневаюсь. Хочешь поставить новую десятку? А, Аппельтофт?

Аппельтофт буркнул что-то о "справедливости", учитывая результаты предшествующего пари.

- Хотя можешь сразу же забрать свою десятку, пока мы не забыли, - продолжил он и через стол протянул купюру Фристедту, а тот с удовольствием засунул ее в карман.

И все же оставалась масса подозрений, связанных с Понти и его товарищами, это понимали все. Хотя уцепиться было не за что и не на что было опереться, это тоже все понимали.

- Значит, у нас единое мнение о предложении, которое мы сделаем Шерлоку через десять минут, - сказал Фристедт Карлу. - Хорошо, что мы едины. Но все же скажи, что ты сам-то обо всем этом думаешь?

У Карла уже не было никаких сомнений.

- Предложение действительно умное. Девушку надо тактично спросить, зачем ей нужен был контакт с Фолькессоном. Если гипотеза правильна и она действительно хотела предупредить Фолькессона о чем-то, то она и сейчас расскажет об этом; а если гипотеза ошибочна, то хотя бы поймем в чем.

Но на встрече с Нэслюндом их предложение не прошло. Напротив, на большом совещании было принято решение увеличить следственную группу на пять или шесть специалистов по ведению допросов и на два человека - для расширения телефонного прослушивания.

Фристедт холодно сообщил о результатах работы своей группы. При этом, как и большинство присутствовавших, он не мог не отметить недовольства Нэслюнда, но заставил себя выложить все. Выводы: нет никаких улик о связи подозреваемого преступника и четырех левых активистов в Хэгерстене. Было бы, конечно, особенно интересно допросить подозреваемого преступника кое о чем, но какой-либо приемлемой юридической основы для его задержания, по мнению следственной группы, нет. Таким образом, надо подобраться к девушке, имевшей контакт с Фолькессоном, не брать ее, а поговорить с ней, инспирировать неформальный допрос - на этом Фристедт и закончил.

- И как вы представляете себе эту операцию? Кто поговорит с ней и как? - поинтересовался Нэслюнд, раздраженно зачесывая волосы от висков назад.

- Я, - сказал Карл и тут же раскаялся, увидев враждебный взгляд Нэслюнда и косые улыбки остальных.

- А-а, вот как? - демонстративно тихим голосом спросил Нэслюнд.

- Я моложе других, соответствующая одежда и так далее. Кроме того, все четверо у нас под колпаком, значит, удобный случай возможен, просто надо подождать.

- Н-да, - сказал Нэслюнд, засовывая расческу в карман, - возможно, предложение не так уж нелепо, но сейчас все зависит от результатов ТК. Подождем немного, не будем рисковать и хватать всех четверых.

- А каков результат прослушивания или это тайна для нас, полицейских? - с самым невинным видом спросил Юнгдаль.

Нэслюнд выдержал свою обычную драматическую паузу.

"Мрак", - подумали собравшиеся. Но никто не помог разрядить обстановку и не задал ни единого вопроса.

- Сегодня ночью мы получили явное доказательство их связи с палестинской группой в Упсале; мы еще раньше засекли это при расследовании дела, касающегося исполнения закона об иностранцах в особых параграфах, связанных с насильственной смертью, и так далее, и так далее. Сейчас мы обрабатываем материал, но вполне возможно, что нам удастся одним ударом убить нескольких зайцев и мы сможем решить этот вопрос одновременно с вопросом об их выдворении.

Карл обратил внимание на то, что Аппельтофт и Фристедт обменялись короткими многозначительными взглядами: дескать, значит, дьявол на свободе.

- Положение, таким образом, не так уж плохо, - с энтузиазмом продолжал Нэслюнд. - Мы одновременно наносим удар по террористам в Упсале и их поддержке в Хэгерстене, надо только получить достаточно материала через ТК. В наших руках вход в каналы двадцати телефонов, а разговорчики льются рекой. Так что мы сможем заполучить не только эту девушку, но и ее дружков. Если нам удастся их задержать и найти что-нибудь при домашнем обыске, то материала для разговора с ней будет более чем достаточно.

Нэслюнд никого не заразил своим энтузиазмом. Полицейские либо упрямо смотрели в стол, либо рисовали круги в чистых блокнотах.

- Разве прокуратура не потребует больших оснований для удара по Хэгерстену? - тихо спросил Аппельтофт, не глядя на Нэслюнда. - Я имею в виду отсутствие связи между теми, в Хэгерстене, и подозреваемым преступником. Значит, нет оснований для задержания, а отсюда и для домашнего обыска?

Подобное возражение с таким же успехом мог привести и адвокат. Аппельтофт в своих рассуждениях явно опирался на закон. Да, шведская полиция имеет право вызвать на допрос кого угодно. Но для применения так называемых "средств насилия", например домашнего обыска, необходимо, как правило, иметь разрешение на задержание, а для этого требуются доказательства совершения преступления.

Но Нэслюнд не смутился.

- Я сам пятнадцать лет был прокурором, - начал он. ("И это закончилось блестящим задержанием человека из Юккасйерви", - подумал Аппельтофт.)

- Я еще хорошо помню общие сведения раздела по судебному процессу из учебника для полицейских школ, извини меня, Аппельтофт, - продолжил Нэслюнд уже почему-то враждебным тоном. - А что касается оснований, то этим я как раз и занимаюсь сейчас. Не больше чем через час вы получите об этом мой отчет. Так что в ближайшее время следует начать практическую подготовку ударов по Хэгерстену и Упсале.

Обсуждать чисто практическую подготовку было легче, ей-то и посвятили оставшиеся двадцать минут заседания. Все "специальные силы" были учтены и поделены на две группы: одна - для Хэгерстена, вторая - для Упсалы (в общей сложности более пятидесяти полицейских плюс так называемое "охранное" снаряжение и "оружейное" подкрепление - бронежилеты, стальные шлемы и автоматы вместо пистолетов). Ради пресечения возможных беспорядков улицы решили перегородить сразу же после прохода группы захвата. Вопрос о временных рамках, естественно, был из самых существенных: все должно произойти точно в одно и то же время. И прочее, и прочее. Нэслюнд, казалось, готовил настоящую маленькую баталию.

- Я действительно кое-чего не улавливаю, - заявил Карл, уже когда он, Фристедт и Аппельтофт в угрюмом молчании пришли в свою крохотную штаб-квартиру.

Фристедт чуть заметно улыбнулся. Аппельтофт рассмеялся, но как-то горько.

- А-а-а, так-то ты заговорил, дружище! И ты полагаешь, что мы тут же введем тебя в курс дела? - сказал Аппельтофт.

- Во-первых, - не сдавался Карл, - нет никакой связи между упсальскими и здешними палестинцами, не так ли? Это же старое расследование, и речь шла совсем о другом?

- Точно, - заметил Фристедт.

- И, во-вторых, не слишком ли много - двадцать пять в бронежилетах против четверых спящих студентов?

- Тоже точно, - сказал Аппельтофт.

- На профессиональном жаргоне первое называется "Крёхер-лифтен" ("бесплатно проехаться с Крёхером"), - пояснил Фристедт. - Хочешь нанести удар посильнее - сделай это, руководствуясь немецким образцом. Нэслюнд не уступает своим немецким предшественникам. Когда "фирма" потащила Крёхера и других сумасшедших - или кто они там были, не знаю точно, - никогда не занимавшихся этим делом, она тут же втолкнула в поезд и пару палестинцев. Они, правда, ничего общего с лигой Крёхера не имели, но их тоже выдворили из страны. Так что сразу видно: "фирма" сама оплачивает свои расходы и пачками хватает террористов.

- Второе - для популярности Нэслюнда, - сказал Аппельтофт. - Мы втроем могли бы поехать в Хэгерстен двумя машинами и взять эту молодежь так, что даже соседи не заметили бы, и никаких проблем. Но вот, правда, в газетах ничего не будет.

- Не хватает аргументов - повышай голос и злись, так? - спросил Карл.

- Точно, - ответил Фристедт.

- Быстро усваиваешь, - добавил Аппельтофт.

- Но давайте успокоим себя вот чем, - продолжил Фристедт. - Ладно, пусть ему устроят шоу, а мы все же заполучим на допрос нашу девушку. Хоть узнаем побольше, нам ведь это действительно необходимо.

Они посидели молча, никому из них не хотелось снова начинать разговор. Им казалось, что их переиграли и, что тут ни выдумывай, ничего не изменишь. Энергичный Нэслюнд сделал свое дело.

- И все же интересно, - проговорил наконец Фристедт, обращаясь к Карлу, - значит, ты не человек Нэслюнда, а?

- О чем ты?

- Разве не он притащил тебя откуда-то на "фирму"?

- Формально за моим временным назначением сюда стоял Нэслюнд, но я не его ставленник, если ты это имеешь в виду.

- И ты даже не оканчивал полицейской школы?

- Нет, я сдавал экзамены в американском университете, и еще я в резерве флота.

- Х-м, - сказал Аппельтофт.

- У тебя специальное образование, да? - спросил Фристедт неожиданно прямо.

- Если ты продолжишь задавать вопросы, начнутся недомолвки. Вы мне нравитесь. Мы пытаемся делать общее дело, но я не могу отвечать, а ты, полагаю, не имеешь права спрашивать. Вы знаете много того, чего я не знаю, это очевидно, а я могу кое-что из того, чего вы не можете. Польза от этого может быть обоюдной, только не спрашивайте меня больше ни о чем, я не собираюсь вам лгать.

- Чепуха какая-то, - сказал Фристедт, - ты нас неправильно понял. Дело в том, что у нашего чертова Шерлока Холмса свой способ найма на "фирму": он набирает массу тявкающих "академиков", внешне похожих на тебя. А те все бегают к нему и доносят на всех и вся - СЭПО внутри СЭПО, можно так сказать. Аппельтофт и я сначала думали, что ты из них. В этом все дело.

- Теперь мы так не думаем, - заверил Аппельтофт. Вошла секретарша с конвертом и по всем служебным правилам протянула его старшему по чину полицейскому. В конверте была запись телефонного разговора между Нильсом Густавом Сундом (из дома) и Эриком Понти (со служебного номера Шведского радио). Три копии.

- Боже милостивый, - сказал Фристедт и раздал по экземпляру Аппельтофту и Карлу.

Во вводной фразе сообщалось, что разговор начался в 19.07 и был не очень долгим.

СУНД: Хэй, это Нильс Сунд, я звоню тебе по поручению пропалестинской группы в Стокгольме. Да ты, наверное, не знаешь меня, но мы встречались последний раз...

ПОНТИ (прерывает): Конечно, знаю. Ну, как там у вас дела?

СУНД: Не знаю, можно ли говорить вот так просто, может быть, они нас прослушивают.

ПОНТИ: А откуда ты звонишь, из дома?

СУНД: Да.

ПОНТИ: А, все равно, прослушивают или нет. Ближе к делу.

СУНД: Так мы считаем, что "Дагенс эхо" должна была бы разоблачить всю эту пропаганду. Ты понимаешь, почему я звоню тебе?

ПОНТИ: Конечно. А что бы вы хотели, чтобы я разоблачил?

СУНД: Пропагандистскую брехню, будто федаины убили этого комиссара из СЭПО. Газеты просто лгут.

ПОНТИ: Например.

СУНД: Ну, например, что ООП якобы угрожает шведским властям за то, что несколько палестинцев были выдворены из Швеции и отправлены обратно домой, я имею в виду - в Ливию. Ведь вся ложь только на этом и построена, не так ли?

ПОНТИ: Да, доказательств, что это палестинцы, у них нет, и это ясно, так что в этом будьте спокойны. Но сейчас я не могу что-либо сделать, надо просто ждать. Мяч в их руках.

СУНД: Но мы думали, что ты сможешь выступить по "Дагенс эхо" и сказать, что это всего лишь сэповская пропаганда, это же так?

ПОНТИ: Я уже сказал. Насколько я понимаю, у них вовсе нет никаких доказательств, а в этом случае так все и выглядит. Но вы должны понять мое положение.

СУНД: Что? Что ты такой хороший и больше не можешь поддерживать палестинское движение, потому что "Шведское радио объективно", или что оно за Израиль, или как?

ПОНТИ: Нет, все это не так. Просто положение сейчас таково, что инициативу должна взять сопротивляющаяся сторона; рано или поздно им придется выложить карты на стол, вот тогда можно будет и ударить. Я не могу сидеть здесь и гадать или критиковать болтовню Нэслюнда, распространяемую прессой, я должен опираться на факты.

СУНД: А что нам делать, как ты думаешь?

ПОНТИ: Решайте сами, у вас больше свободы, чем у меня. Я просто не могу выступить и высказать свое презрение к болтовне в прессе, даже если я уверен, что имею все основания для такого шага. Но, с моей точки зрения, они должны побольше наделать в штаны, совершить конкретные ошибки, вот тогда не я подставлю пальцы под удар, а они. Но пока что время мое не наступило.

СУНД: А если мы проведем несколько акций, вы сможете рассказать о них?

ПОНТИ: Вполне возможно, ведь "новостями" будут ваши взгляды, а не мои, я работаю только с фактами. Вот так-то. Успешных вам акций. А потом свяжитесь со мной. Посмотрим, как будут развиваться события и каким будет их следующий шаг.

СУНД: А мы, собственно, можем говорить об этом по телефону?

ПОНТИ: Мой телефон не прослушивается, по крайней мере рабочий. А ты в следующий раз звони с телефона-автомата, если так чувствуешь себя спокойнее, хотя какая разница, прослушивают они или нет. Никуда им с этим не выйти, просто пусть побольше думают.

СУНД: А как ты думаешь, кто убийца сэповского комиссара? Мог это быть палестинец?

ПОНТИ: Нет, я знаю об этом не больше, чем ты. Возможно, это так и не станет известным, но и смысла нет рассуждать на эту тему. Предпринимайте необходимые с вашей точки зрения акции, а потом звоните мне. На этом и кончим, ладно?

СУНД: Позвоню. Привет!

ПОНТИ: Привет!

После записи самого разговора дается примечание, и там приводятся некоторые возможные толкования.

Первый вопрос Понти - "Ну как у вас там дела?" - следует понимать так, что он знает о той или иной планируемой акции. Сунд не решается на прямой ответ, а интересуется, не прослушивается ли телефон, что настораживает Понти, когда тот затем интересуется, звонит ли Сунд с домашнего телефона. В последующем Понти дважды утверждает: "У них нет никаких доказательств" - значит, надо подождать, прежде чем представится возможность "ударить", но позднее. На беспокоящий активиста вопрос: "Не может ли полиция уже идти по следу убийцы?" - Понти спокойно заверяет, что "у них нет никаких доказательств" и что "убийца, очевидно, никогда не попадется". Затем он должен дать некий ясный для активистов сигнал, чтобы провести соответствующие мероприятия и выступить с какой-либо акцией. Вполне возможный вывод: события произойдут в самое ближайшее время.

- Последний вывод совершенно верен, - сказал Карл, увидев, что двое других закончили чтение. - Они проведут где-нибудь демонстрацию, например перед зданием газеты "Экспрессен", или акцию с листовками, или еще какой-нибудь спектакль - голодную забастовку палестинцев как протест против преследований, или что-то в этом роде: улягутся в спальных мешках на площади Сергеля, а потом позвонят Понти и предложат свои интервью.

- Почему ты так думаешь? - спросил Фристедт.

Карл заколебался. Он понимал, что не сможет в дальнейшем аргументировать свои выводы, если не объяснится.

- Потому что я сам участвовал в пропалестинском движении; дольше всего я участвовал в "Кларте", поддерживая палестинское дело, так что... во всяком случае, мы поступили бы так. Ничего странного - так мы всегда поступали, и это, вероятно, было само собой разумеющимся, как и для Понти.

- Ты был членом коммунистической организации? - спросил Аппельтофт слишком нейтральным тоном.

- Да. Но никаким шпионом я не был, если вы об этом думаете; я был обычным членом партии, и, кстати, это никакая не тайна для "фирмы", я фактически зарегистрирован в ее "картотеке неблагонадежных".

- Черт знает что, - сказал Аппельтофт.

- Давайте вернемся к делу, - предложил Фристедт. - Почему активист звонит именно Понти?

- Ничего странного. Понти - один из основателей пропалестинского движения в Швеции и, кроме того, шеф международного отдела "Дагенс эхо". Альфа и омега антиимпериалистического движения, с которым мы сейчас имеем дело. В ходе акций протеста против "Экспрессен" и других газет можно громко заявить о своих взглядах и проблемах, - раздраженно объяснил Карл. - Все элементарно.

- Ну а как расценить подозрительную уверенность Понти, что "никаких доказательств против убийцы нет"? Откуда ему это известно? - упрямился Фристедт.

- Думаю, что я могу ответить на этот вопрос, - вмешался Аппельтофт. - У Понти двадцатилетний опыт знакомства со способами работы служб безопасности; он ведь непосредственно знал, например, что произошло с Нэслюндом, я имею в виду, почему газеты писали всякую чепуху. Мы же никого не схватили, так что любой может рассчитывать на трудности при получении доказательств. Нам надо ясно понять: мы имеем дело с компетентным и очень умным человеком.

Их прервала секретарша с новым конвертом для Фристедта. Ни слова не говоря, он вскрыл его, несколько секунд читал, а потом бросил на груду бумаг, лежавших на столе.

- К черту, займитесь этим, а я в город совершать "должностной проступок", - сказал он и с явной неприязнью переправил бумаги через стол Карлу и Аппельтофту. Потом встал и ушел.

Карл бросил взгляд на бумаги. Это был отчет о планируемом рейде против шведского палестинского движения.

- From Sherlock Holmes with love, - сказал Аппельтофт. - Ты или я?

- Давай я возьму, нет, здесь ведь три экземпляра, возьмем каждый свой. Как ты думаешь, что теперь будет?

Аппельтофт вздохнул. Он слишком хорошо знал, что будет. И понимал, что это же знал и Фристедт, вот почему он так демонстративно покинул этот дом.

- Там пришли к выводу, что акции предстоят немедленно, и поэтому нацелились на палестинцев в Упсале. Считается, что удар произойдет в течение суток, полагаю, что примерно так, - сказал он устало.

- Но они же под наблюдением. Они ведь ничего не смогут предпринять без того, чтобы мы не заметили; они не смогут и шага ступить, чтобы мы не помешали им в этом; и, кроме того, получим доказательства, - возразил Карл.

- Ты так прав, так прав, - сказал Алпельтофт, потирая большим и указательным пальцами глаза. - Мне это нравится не больше, чем тебе, но, во всяком случае, одно хорошо. Мы сможем заполучить их, сможем допросить и узнаем немного конкретнее... У нас будут по крайней мере более точные сведения. Попробуй посмотреть на это так.

* * *

По дороге домой Фристедт слушал по радио в машине местные сплетни и пытался ни о чем не думать: "На мосту Вэстербрун перевернулся молоковоз. Частный центр вакцинации объявил забастовку. Движение за мир призывает на митинг протеста в стокгольмском Народном доме. За вчерашнюю ночь остановлены восемь пьяных водителей". Погода, как всегда, обычная.

Он вставил ключ в замок входной двери под звуки несшейся из гостиной рок-музыки; в прихожей ему показалось, что вся вилла вибрирует. Восемнадцатилетний сын лежал на софе прямо в ботинках, курил и смотрел в потолок - сам себе хозяин.

- БУДЬ ЛЮБЕЗЕН, ПРИГЛУШИ ЗВУК! - прокричал отец, проходя мимо гостиной и даже не притворяясь, что не замечает облаков дыма; ему не хотелось возобновлять старую, набившую оскомину дискуссию. Обе дочери уже выпорхнули из гнезда, одна стала стюардессой и вышла замуж за летчика, другая изучала медицину в Умео, и дом стал слишком большим. Они даже подумывали продать его: в старости лучше жить просто в квартире.

Он разделся, принял душ и решил побриться. "Старею, старею". Бреясь, он старался не разглядывать себя.

- Это правда, что ты охотишься на убийцу полицейского?

Сын стоял в дверях в ванную. На этот раз вопрос звучал не иронично, не как обычное: "Ну, сколько шпионов поймал сегодня, па?" - вопрос, на который он должен был получить отрицательный ответ.

- Пойди сядь, я приду, как только помоюсь, - ответил Фристедт, чтобы потянуть время. Ему не хотелось отказывать сыну, раз тот спросил серьезно, но он и не хотел раскрывать своему гимназисту государственные секреты. Он побрился, помылся, обвернулся полотенцем и вошел в гостиную. Сын стоял у аквариума.

- Садись, - сказал коротко отец.

Они сели друг напротив друга; он заметил синяк под левым глазом сына.

- Что с глазом?

- А-а, один идиот все время болтал: мол, стреляйте в сыщика, стреляйте в сыщика.

- Ты что, подрался в школе?

- Да, но это ничего. А все-таки это правда?

- Кто тебе рассказал?

- Мама.

- Значит, правда, но ей не нужно было говорить тебе об этом. Знаешь, я не имею права рассказывать о работе дома. Твои сестры одобряли такое положение и даже считали его преимуществом.

- Но это правда? Вы поймаете этого дьявола?

- Надеюсь, но точно не знаю. А почему тебе так хочется знать?

- Ведь на месте этого полицейского мог бы быть и ты, да?

Такая мысль Фристедту в голову не приходила. В "фирме" еще никто не был убит, пока он там работал; полицейских в Швеции вообще не убивали, в них стреляли, а перепуганные пьяные, мелкие хулиганы порой даже попадали. За целый год сын впервые выказал свою любовь к отцу. И тому не хотелось упускать этот момент.

- Сегодня вечером я совершу "должностной проступок". За него меня могут выгнать с работы либо передать дело в полицию нравственности или в криминальную полицию. Раньше я никогда так не поступал, всегда следовал нашим дурацким инструкциям. Вот почему ты никогда не знал, над чем я работаю.

- Это связано с поимкой убийцы?

- Да. По крайней мере с попыткой получить более серьезные улики, чем те, которые у нас есть, а есть у нас всякая ерунда, о которой пишут в газетах.

- Тогда о'кей!

- Что о'кей?

- Я имею в виду твой "должностной проступок".

- Спасибо за эти слова. Я напомню тебе о них, когда не смогу повысить тебе апанаж из-за того, что по решению полиции нравственности потеряю надбавку за риск.

- Это так опасно?

- Нет, а что?

- Пистолет при тебе? Хотя раньше я его почти никогда не видел.

- Нет, во всяком случае, не сегодня вечером. Моя работа сегодня не стрелять, а попытаться понять всю эту историю, по крайней мере как она развивалась.

- Сумеешь?

- Нет. Но пока сдаваться не собираюсь. А как твои дела, в порядке?

- Даже очень.

- Хорошо. Скажи маме, что я не знаю, когда вернусь, но позвоню около десяти, если буду задерживаться.

Он поднялся и направился в спальню поискать костюм поприличнее и белую рубашку.

По дороге в румынское посольство он шел, насвистывая. "У наших юношей свои положительные качества. Парнишка - последний ребенок в семье, он не похож на старших сестер, которые вечно были недовольны тем, как СЭПО действовала против "зеленых" и сторонников мира". Для парня вот уже много лет он был то "старик-дьявол", то "дьявольский сыщик".

Фристедт охотно совершал бы по одному "должностному проступку" в неделю ради такой вот минуты, которую он пережил сегодня с сыном.

У выхода на улицу Эстермальмсгатан он узнал двух своих коллег, наблюдавших за посольскими гостями. Они незаметно кивнули друг другу.

Фристедт уже много лет не посещал посольских приемов, но ничего не изменилось. Специально приглашенный югославский персонал предлагал напитки на подносах, на этот раз половина из них были безалкогольными. Арабы, наверное, сильно повлияли на дипломатическую жизнь. Посреди самой большой комнаты стоял огромный стол с лососиной, икрой и различными румынскими закусками. Фристедт удовольствовался стаканом апельсинового сока, пробегая глазами по небольшим группкам военных. Праздник был посвящен юбилею румынской Народной армии, значит, большинство гостей должны были присутствовать в парадной форме, которая на обычных приемах выглядела бы опереточно.

Но Юрий Чиварцев, вернее, полковник Юрий Чиварцев, по всей видимости, должен прийти в гражданском, думал Фристедт.

И ошибся. Все было куда тоньше. Форма полковника Советской Армии даже среди большого блеска других мундиров сразу бросается в глаза присутствующим, следящим за "старшей наседкой" той или иной стороны.

Фристедт одиноко стоял у колонны и ждал удобного момента. Прошло уже довольно много времени, а вокруг советского полковника все еще вертелся хвост офицеров восточноевропейских стран. Фристедт почувствовал, что удачный случай вот-вот ускользнет от него, ему уже самому хотелось смеяться над собой. Но вдруг полковник поставил рюмку на поднос и решительным шагом направился к столу с закусками. Казалось, будто он решил отделаться от охраны, и она не последовала за ним. Удобный момент.

Когда шеф ГРУ - военной разведки Советского Союза - копался в вазочке с икрой у торцовой стороны стола, к нему неожиданно и незаметно обратился мужчина в штатском, которого он не знал.

- Меня зовут Арне Фристедт, я комиссар шведской службы безопасности, я хотел бы поговорить с вами и как можно скорее. Без свидетелей. Дело это законное, но нам нужна ваша помощь, - сказал Фристедт по-английски, еще раньше отрепетировав фразу несколько раз. Короче сказать было бы невозможно.

Полковник засиял и неожиданно повернулся к нему с улыбкой на лице, но без улыбки в глазах.

- Ой, как приятно, - сказал шеф ГРУ, пожимая ему руку, и одним выдохом добавил: - Юргордсбруннс Вэрдсхюс, ровно в 10 часов.

Повернулся и ушел.

Фристедт остался, притворяясь, будто выбирает еду. "Какого черта, что он имел в виду? Назначить свидание почти на месте убийства?" - думал он.

Фристедт оставался на приеме еще с четверть часа, а потом отправился домой. До назначенного времени было еще более трех часов.

* * *

Карл продал старую машину и купил новую поменьше и внешне поскромнее, но более скоростную и дорогую. Уплатил разницу наличными, хотя настроение у него было совсем не для покупок. Потом взял гамбургер и поехал домой. Войдя в квартиру, сразу же открыл обычно запертую комнату для тренировок. В последнее время он буквально заставлял себя не пользоваться ею, но сейчас точно так же заставил себя открыть ее, надеясь перебороть состояние, в котором находился вот уже целые сутки.

Он начал с отработки двадцати - двадцати пяти движений, характерных для стрельбы с близкого расстояния.

Он знал, что оперативник должен заниматься этим постоянно и постоянно держать в форме себя и свой арсенал. Все это не имело ничего общего с балетоподобными движениями, которые можно видеть в кинофильмах или в некоторых спортивных видах единоборств. Именно это последнее и стало основной предпосылкой для получения образования в Сан-Диего.

"Это не фильмы с пресловутым Брюсом Ли, мальчики, это нечто более серьезное. Когда какой-нибудь дьявол настолько глуп, что, наступая на вас, занимает спортивную позицию готовности, - стреляйте в него или бейте по голове лопатой. Если же при вас нет этих или других нужных предметов или если начинается шум, знайте: вы не на какой-то там треклятой Олимпиаде, и речь идет не о серебряных медалях. И если кто-нибудь из вас увлекается "пижамной борьбой" и тому подобным, то с Божьей помощью мы выбьем из вас это увлечение, даже если вы и будете сопротивляться, хе-хе".

При этом инструкторы по каратэ поясняли: "Тому, кто, например, неожиданно потерял глаз, не нужен уже даже самый красивый пояс".

После годичного курса основных тренировок - пожизненное повторение. Модель - всего несколько моментов, но отнюдь не спортивных.

После душа Карл сидел в банном халате, чувствуя начинающуюся послетренировочную боль и нытье в коленях - результат стократного удара по мешку с песком. Окажись вместо мешка человек, это означало бы два-три сломанных ребра и сильное кровотечение.

* * *

Отчет обо всех, как утверждалось в нем, планируемых насильственных акциях пропалестинских групп, не более чем блеф, и не только потому, что все эти "утвержденные планы" - сжигать еврейские детские сады, взрывать синагоги, убивать школьников и дипломатов и так далее - были неправдоподобными или оставались лишь "утвержденными планами". А главным образом потому, что Карл мог убедительно доказать, что отчет этот составлен оплачиваемым доносчиком. В отчете на это, конечно, нет и намека, но неоднократно подчеркивалось, что "источников много и при этом совершенно разных". От всего этого разило платным агентом, и с помощью ЭВМ это можно было доказать за какой-нибудь час.

В основе своей вопрос был чисто математическим. В отчете была ссылка на рапорты из шести стокгольмских политических группировок. Доносы пришли примерно в одно время. Следовательно, с помощью ЭВМ можно быстро и точно доказать, что один и тот же человек имел возможность получить эти данные одновременно.

И когда Карл запросил общий раздел базы данных службы безопасности об этом человеке, компьютер ответил, что информация защищена от несанкционированного доступа. А это означало, что один из "друзей мира" и пропалестинских активистов работает именно сейчас в Стокгольме и не является предметом так называемой "регистрации взглядов", хотя именно из-за "своей исключительной активности" тот человек, который, согласно соответствующему закону и комментариям к нему, "подлежит регистрации", и "не только потому, что придерживается определенных политических взглядов, но и потому, что своей активной деятельностью доказывает серьезность отношения к преступным взглядам" (революция запрещена, но не запрещено быть членом партии, призывающей к революции; однако это - причина серьезного отношения к делу, то есть к подозрению в преступной деятельности, если человек, о котором идет речь, играет руководящую роль или активно участвует во многих различных организациях).

Компьютер "защищал" доносчика, имя которого Карл уже получил из открытой информации о членах соответствующих организаций.

Последнее представляло собой чисто юридическую тонкость. Эти люди были "со стороны". На профессиональном языке это называлось хитроумной формулировкой - "сторонняя аккредитация". В те времена, когда компьютер не выполнял такую регистрацию, при подобном запросе шла отсылка к разделу "розыскной материал", который хранился в особой библиотеке и состоял из списков членов различных подозрительных организаций и других "разведданных", не подлежащих, согласно закону, "регистрации".

В сотую долю секунды компьютеры преодолели различие между одним и другим. Одно лишь мелькание кода в левом углу экрана дисплея сообщило о той классификации информации, которую многие назвали бы "регистрацией", и ничем иным.

Короче говоря, один и тот же оплачиваемый "негодяи" бегал по организациям и "находил фантастические угрозы насилием". Его подбадривали и давали новые задания, а те приводили к новым наблюдениям о "предстоящих акциях", так никогда и не осуществлявшихся, и опять деньги и новые задания.

Классическая ошибка разведывательных и контрразведывательных служб. В теоретической части образования в Сан-Диего таких примеров было множество, и на сленге спецшколы они назывались "синдромом поросячего залива". (Полностью неудавшееся вторжение президента Кеннеди в залив Кочинос объясняется так: информаторы пустословят, дабы получить деньги от своих инструкторов, инструкторы пустословие своих информаторов по более жесткому сценарию докладывают местному шефу, а местные шефы занимаются тем же. В результате президент полностью верит, что население Кубы как один поднимется против гнета, стоит лишь стягу США замелькать в океане; так и случилось в заливе Кочинос - 250 убитых на берегу, остальные взяты в плен взбешенным местным населением.)

"Поросятки заливные" - что доказывает опасность пропалестинских активистов.

Карл подавил неожиданное желание одеться, выйти выпить пива и поискать даму. Вместо этого он встал, пошел на кухню и приготовил себе чай. "Пока все это дело не кончится, я и дальше буду поступать лишь так", - решил он.

Он долго сидел над чашкой чая, пытаясь определить свою роль в охоте за бывшими товарищами. Взял протокол телефонного разговора между Сундом и Понти и снова прочел его с начала до корца. Часто бывает полезно переосмыслить все прочитанное в одиночестве. Кто-то из ответственных за пропаганду на встрече получил поручение связаться с нужными людьми в средствах массовой информации и попытаться застопорить волну враждебных выпадов против арабов, возможно, также и для того, чтобы передать отношение пропалестинского движения к этому делу. Естественно, этот кто-то позвонит Понти - ведь в их движении все знают Понти как ветерана и левого, и пропалестинского движений, кроме того, он важный сотрудник одного из этих средств информации. Верно? Тогда разговор звучит так, как он звучал между ними.

А может, не так?

Он попробовал прочесть разговор "по-нэслюдовски", не совсем понятно, но кое-что получилось.

И все же почему убийца именно Понти, а, например, не Ян Мюрдаль или Свен Линдквист?

Потому что прошлое Понти несколько странное. Потому что в движении левых сил Понти был известен как "охотник за шпионами", слухи об этом доходили даже до той группы "Кларте", в которую входил и сам Карл, а у них не имели обыкновения шептаться, называя имена товарищей или симпатизирующих. Потому что Понти не был обыкновенным "левым" активистом и потому, наконец, что именно он находил то одного, то другого провокатора в этом движении.

Карл налил себе большой стакан двенадцатилетнего виски. Потом он попробует заснуть. Итак, оба пожилых полицейских - и Аппельтофт, и Фристедт - не позволят вдохновить себя всякими глупостями. Они явно честные ребята, их поведение профессионально. Ну а их растерянность?

В одном они, возможно, если не сказать абсолютно, правы. Если этих активистов и часть палестинцев удастся допросить, то и сам допрос, и домашний обыск дадут новый материал в изобилии, а он действительно необходим. Карл влил в себя виски, погасил свет и в темноте направился в спальню. Он нисколько не боялся темноты, наоборот, у него были все основания сознавать, что именно он сам и есть та опасность, которая могла подкарауливать кого-нибудь в темноте.

* * *

Фристедт носил недорогие японские электронные часы, но ходили они с точностью до секунды. Вежливее всего, решил он, прийти первым на место встречи - пусть возможные наблюдатели увидят, что он один. Был поздний зимний вечер начала декабря, ресторан, естественно, полупустой; до встречи оставалось всего тридцать секунд. Он выбрал столик в углу, куда невозможно заглянуть с улицы. За две секунды до 22 часов шеф ГРУ в сером костюме подошел к столику.

- Я сяду так, будто мы давние друзья, хорошо? - поприветствовал он, выдвинул стул, сел и потянулся к меню - и казалось, все это в одном движении.

Полистал, притворяясь, что ему интересно, а может, и действительно ему было интересно, Фристедт не мог определить, потом захлопнул меню и вновь обратился к Фристедту.

- Я решил. Я думаю взять икру, немного пива и водки. Ну, дорогой комиссар, теперь послушаем вас.

- Мне нужна ваша помощь. Точнее, служба безопасности нуждается в вашей помощи, я уже и раньше обращался к вашему гражданскому коллеге, но без успеха.

- Знаю, и знаю, о чем идет речь, - сказал Юрий Чиварцев. В этот момент подошел официант. Шеф ГРУ заказал себе икру, водку и пиво и после вопросительного взгляда на Фристедта - то же самое и для него.

- Это для нас очень важно, и я рад, что смог встретиться с вами, - продолжал Фристедт. - Но при этом не может быть и речи о чем-то таком, что было бы обременительно для Советского Союза. Мы - нейтральная страна, и мы обычно помогаем коллегам, когда это касается других стран. И я подумал, что так можно сделать и на этот раз.

- Очень симпатичная мысль, - прервал его шеф ГРУ, и только сейчас Фристедт с удивлением сообразил, что они говорят по-шведски и советский разведчик почти не делает ошибок.

- Я уже кое-что прощупал, об этом я не хочу говорить подробно, - продолжал Чиварцев, - но, во всяком случае, я разделяю ваше предположение, что это не та операция, которая могла бы заинтересовать кого-либо из наших сотрудников. Следовательно, мы желаем вам успехов в поиске убийцы, чтобы он был найден и понес наказание, а мы избежали всяких... скажем... неприятностей и подозрений.

Официант накрывал на стол, и поэтому некоторое время они сидели молча.

- Заверяю вас, что вы получите позитивный ответ в течение сорока восьми часов, - улыбнулся русский, - и думаю, что понимаю, как это важно для вас, лично для вас, учитывая, что вы повели себя... скажем так, пренебрегая условностями.

- Да, верно. Это можно сказать определенно, я имею в виду то, что это важно, и то, что я пренебрег условностями, - ответил Фристедт.

- Ну, увидимся через сорок восемь часов, нет, не здесь. Кстати, увидимся на месте преступления, и вы получите ответ. Подходит?

- В высшей степени.

- Ну что ж. Это означает, мой дорогой комиссар, что вы, как выражаются наши англо-американские друзья, you owe me one.

В глазах у Фристедта потемнело. Во взаимоотношениях с французскими, британскими, американскими, израильскими и западногерманскими коллегами на это даже и не требовалось указывать, это было профессионально само собой разумеющимся. Но быть должником военной разведки Советского Союза не очень приятно для шведского сотрудника службы безопасности.

- Да, конечно. Но в пределах закона и, в таком случае, с радостью, - ответил Фристедт и улыбнулся в восторге от того, как хитро вышел из затруднительного положения. Чиварщев тоже улыбнулся, хотя и по каким-то другим причинам.

- Только один маленький вопрос перед расставанием, - продолжил Фристедт. - Почему вы хотели встретиться именно здесь, вблизи места убийства?

- Потому что это укор моему юмористическому настроению, а еще потому, что никто не поверит своим глазам, увидев нас вместе именно здесь. Итак, через сорок восемь часов, товарищ комиссар?

Русский встал, вытер рот и протянул руку - и опять это было словно в одном движении. Слово "товарищ" он не очень подчеркивал, оно прозвучало лишь как обычный перевод русского вежливого обращения.

* * *

Аппельтофт сидел и рассматривал в носке дырку на большом пальце. "Раньше носки штопали", - думал он. Рядом стояла почти пустая бутылка "Маскет Карлово". Он был чуточку пьян. От болгарского вина чувствуешь себя почти "неблагонадежным", мелькало в мыслях. Вечерняя телевизионная программа подходила к концу, была последняя серия многосерийной любовной истории из жизни в Австралии: героиню сначала искусал крокодил, потом, после пластической операции, она сделалась фотомоделью и вернулась на большое ранчо, чтобы осуществить свои колоссальные планы отмщения, и тут влюбилась или что-то еще. Аппельтофт собрался выключить телевизор, но жена заупрямилась, хотела досмотреть.

Они немного поговорили о предстоящем Рождестве, о возможности провести его в Хельсингланде, в местечке, где прошло их детство: смогут ли они нагреть избу в разгар зимы, не простудится ли их самый младший внук и вообще удастся ли им взять с собой дочь и ее мужа - те еще не "подавали признаков жизни" и, похоже, хотели провести рождественские каникулы без родителей, хотя и не говорили об этом открыто.

Его дочери было уже двадцать семь лет, она работала провизором в аптеке и голосовала, вероятно, за левую партию коммунистов. Она считала полицию вообще, и СЭПО в особенности, репрессивным инструментом капитала, необходимым для того, чтобы держать рабочий класс в рабстве и так далее.

Даже на самой "фирме" появились теперь коммунисты. Аппельтофту трудно согласиться с мыслью, что этот Хамильтон, между прочим, выходец из высшего класса, - коммунист или по крайней мере был им. Итак, сейчас носки с дырками выбрасывают, а на "фирме" работают коммунисты.

Он опять подумал о дочери, ему стало еще тоскливее на душе, он даже пролил оставшееся вино. Он беспокойно покосился на жену, но та была поглощена фильмом. Для меланхолии была особая причина, тут все дело в его собственной дочери.

Документы о Понти он не стал брать с собой. И так хватало: не очень уж много времени оставалось гулять на свободе этим четверым из Хэгерстена, вот о ком надо изучать материалы. А их было маловато.

Главное, конечно же, разобраться с Аннелис Рюден. Она - связующее звено между Фолькессоном и другими пропалестинскими активистами. Ее надо бы прихватить для спокойного разговора, вместо того чтобы решаться на то, что должно было случиться.

Ей всего двадцать три года. Она, наверное, вступила в пропалестинскую группу два года назад, когда встретилась с Нильсом Густавом Сундом, который был на четыре года старше ее и к тому же как-то связан с Ближним Востоком. А она там и не бывала. Училась в гимназии и готовилась к уходу за больными. До этого она посещала школу медицинских сестер, но бросила ее и год работала у своей матери в магазине швейных принадлежностей на Сибиллагатан.

Двумя этажами выше ее жила Петра Хернберг двадцати шести лет, и именно она была причиной меланхолии Аппельтофта: она работала провизором в аптеке "Эльген" на перекрестке Энгельбрехтсгатан и Карлавэген. Хернберг уже два года является членом правления пропалестинской группы в Стокгольме; но самое сложное состояло в том, что она целый год "по непонятным причинам" жила в Бейруте. Раньше она состояла в молодежном движении КМ при ЛПК, но вышла из него и теперь симпатизировала, вероятно, какой-нибудь экстремистской группе, обозначаемой этой аббревиатурой.

Ее жених, или, можно сказать, ее муж, поскольку такого рода молодежь просто сходится, вместо того чтобы выходить замуж или жениться, был в группе самым интересным. Его звали Андерс Хедлюнд, и был ему тридцать один год, он ветеран пропалестинского движения, три месяца жил в Бейруте одновременно с Петрой Хернберг - может быть, там-то они и встретились, думал Аппельтофт, - и он тоже был там "по непонятным причинам". Кроме того, он принимал участие в некоем террористическом семинаре в Западной Германии, тайно оплаченном ливийским государством. Потом два месяца - в столице Ливии Триполи, и опять "по непонятным причинам". Резюме: он единственный из четверых, кто мог быть непосредственно связан с террористическими акциями. Но и здесь большой вопрос, ведь его жена (или сожительница) целый год находилась в Бейруте.

Существовала также возможность, что Аннелис Рюден как-то узнала, что затевал Андерс Хедлюнд, и анонимно хотела предупредить Акселя Фолькессона об этом.

Но сейчас, когда ее собираются схватить вместе с остальными, не станет ли она помогать своим "товарищам", не подумает ли, что если будет болтать при таких обстоятельствах, то куда это ее заведет?

Лучше, гораздо лучше было бы просто переговорить с ней. Но Нэслюнд - идиот. Печально, что такой сложной работой, какую проводит его "фирма", руководит идиот. Но так оно и есть. И с этим ничего не поделаешь.

Аппельтофту не было резона скрывать от себя, что ему хочется вернуться во времена, когда он был обычным полицейским. Но было уже поздно.