Сын конунга Сверкера Юхан умер, как он того заслуживал. Конунг Сверкер последовал советам, полученным от отца Генриха, и позаботился о том, чтобы жену датского ярла доставили обратно в Халланд. Но и конунг Свейн Грате, и его ярл с презрением отклонили вторую часть плана отца Генриха, касающуюся женитьбы беспутного королевского сына на другой оскорбленной датчанке, чтобы кровные узы могли предотвратить войну.

И возможно, дело здесь было не столько в ошибочности плана отца Генриха, сколько в том, что конунг Свейн Грате хотел войны. Чем больше посреднических предложений поступало от конунга Сверкера, тем больше хотел войны конунг Свейн Грате. Он, возможно, совершенно верно понял, что конунг гетов проявил слабость, когда предлагал то одно, то другое, чтобы сохранить мир.

Свейн Грате был так уверен в победе, что уже начал раздавать земли Геталанда своим приближенным, и, поскольку люди утверждали, что там живет очень красивая женщина по имени Сигрид, он пообещал ее в жены тому, кто проявит наибольшую храбрость в предстоящих сражениях.

В качестве последнего усилия конунг Сверкер уговорил папского кардинала Николауса Брейкспира по дороге в Рим посетить Свейна Грате, чтобы попытаться образумить его и предложить мир.

Кардиналу это не удалось, как недавно не удалось ему и создать архиепископство в объединенных Свеаланде и Геталанде.

Папское повеление назначить архиепископа не было исполнено потому, что свей и геты не смогли договориться о том, где должен находиться архиепископский собор и, следовательно, архиепископский престол — в Восточном Аросе, как требовали свей, или в Линчепинге, как хотел король Сверкер.

Мирское поручение кардинала — добиться мира, в котором церковь была заинтересована больше, чем в войне, теперь, когда приближалось создание еще одного объединенного государства во славу Господа, не было выполнено по той простой причине, что датский конунг был уверен в своей предстоящей победе. Тогда его новые, завоеванные, земли будут находиться под управлением архиепископа Эскиля в Лунде, и война может оказаться очень полезной и для церкви.

Конунг Сверкер совсем не готовился к обороне страны, потому что, во-первых, скорбел по королеве Ульвхильде, а во-вторых, был занят предстоящей свадьбой на дважды овдовевшей Рикиссе. Возможно, он надеялся, что молитвы, которыми он обезопасил себя в монастыре, спасут и его, и страну.

Дерзкий сын конунга Юхан вовсе не верил в спасительную силу молитв. И если датчане выйдут победителями, то ему не останется никакой надежды. Поэтому он, а не его отец-конунг созвал тинг в королевской усадьбе Врета, чтобы решить, как организовать оборону против датчан.

Он не представлял, насколько опасно его положение изгоя. Если бы его отец не был так стар и слаб, он сам бы покарал сына смертью за злодеяние и обман, это понимал каждый, кроме, возможно, самого Юхана. Ни один честный человек не хотел отправляться в поход и рисковать жизнью за изгоя, презренного насильника женщин.

Однако на тинг во Врету пришло много людей.

Но пришли они, чтобы убить Юхана. И они это сделали. Его собственная свита и пальцем не пошевелила, чтобы защитить своего господина. Никто не покушался и на них. Труп Юхана был расчленен на части и выброшен свиньям на задворки Скары. Обошлось без королевских похорон.

В год 1154 от Рождества Христова зима пришла рано, и, когда легли льды, конунг Свейн Грате повел свой отряд из Сконе в Финнведен в Смоланде. Датчане жгли и разоряли все на своем пути, но в том году выпало много снега, и они продвигались медленно, лошадям и быкам было трудно идти вперед.

Кроме того, бонды в Веренде стали сопротивляться. В прошлом поколении их поселения были разграблены норвежцем Сигурдом Крестоносцем, который собрался совершить крестовый поход в Веренд во имя христианской веры. Согласно рассказам, он нашел пять-шесть сбежавших рабов, которым дано было выбрать между мечом и крещением, но лучше всего люди помнили, как он украл около полутора тысяч быков и увел их с собой домой.

Верендские бонды, слабо разбиравшиеся в том, что может послужить для королей причиной грабить и жечь, на своем тинге решили, что уж если нужно умереть, то лучше умереть как подобает мужчинам, согласно древней вере предков. Умереть наемником или рабом, без боя, — значит умереть в бесчестии. Кроме того, на войне никогда нельзя быть ни в чем уверенным, кроме одного: тот, кто не сражается или сражается против врага в одиночку, умрет точно. Все остальное — в руках богов.

И конунгу Свейну Грате действительно пришлось туго. Жители Веренда защищали свою землю пядь за пядью за заграждениями из срубленных деревьев, которые они возводили на лесных дорогах. Требовалось много времени и сил, чтобы преодолеть эти заграждения, и никак не удавалось одержать настоящую победу. Если положение казалось успешнее вечером, когда нужно было делать перерыв на вечернюю трапезу, молитву и ночной отдых, то утром защитники заграждения уходили. Однако потом они собирались в каком-нибудь селении, расположенном дальше, к ним присоединялись новые люди, которые тоже хотели защищать свои дома, и все начиналось заново.

Воины датского отряда стали исчезать по ночам большими группами, они возвращались домой. Те, чьим занятием была война, хорошо знали, что зима скоро кончится, и даже если удастся наконец прорваться через преграды этих проклятых бондов, то весной отряд окажется на вестгетских равнинах и увязнет в глине. К тому же у бондов Веренда был свой способ защиты. Они убивали и калечили весь скот, до которого могли добраться. По ночам они пробирались к датчанам маленькими группами, снимали часовых, вспарывали животы лошадям и быкам, а затем исчезали в темном лесу.

Лошадь со вспоротым брюхом умирает довольно быстро. Быки более живучи, но и они умирают, если им в брюхо вонзить вилы или острие копья. Надо полагать, что у датского отряда было много бычьего мяса для жарки, но это служило им небольшим утешением, поскольку, съедая это мясо, они съедали и свою возможную победу.

Когда Свейн Грате в конце концов вынужден был признать, что в этом году войну в любом случае не удастся выиграть, он решил, что для отступления датский отряд должен разделиться. Сам он собирался идти домой, на датские острова, через Сконе. Ярл Грате должен был взять оставшуюся часть отряда и вести людей в датский Халланд, в его собственные владения. Свейн Грате отправил посланцев с известием, что война прекращена, поскольку его воины, он сам и его ярл возвращаются домой.

Но Веренд продолжал мстить. И долго еще здесь рассказывали о женщине по имени Бленда. Она послала гонцов за многими другими женщинами, и они вместе встретили ярла и его воинов рядом с Ниссой с хлебом и солониной. Соленого мяса были просто горы. Датчане устроили настоящий пир с огромным количеством пива к солонине.

Когда же ярл и его люди наконец побрели к сеновалу, чтобы заночевать там, а простые воины, не менее пьяные, чем знать, стали устраиваться на ночлег прямо на снегу, завернувшись в бычьи и овечьи шкуры, Бленда и ее подруги просмолили большие факелы, а затем позвали своих мужчин, прятавшихся в лесу.

Когда в лагере наступила тишина и слышался только храп, они крепко заперли сеновал и подожгли его со всех четырех углов одновременно, а потом порубили спавших воинов.

На следующее утро они, веселясь, утопили последних пленников подо льдом на реке Нисса, где прорубили две проруби, так что несчастные уходили под лед, как рыба, сорвавшись с крючка.

Конунг Сверкер выиграл войну против датчан, не послав ни одного человека, не пошевелив и пальцем.

Сам он считал, что это ему удалось благодаря его молитвам и воле Божьей. Но все-таки Сверкер призвал к себе Бленду и ее подруг. Он решил, что женщины Веренда, проявившие столько мужества при защите страны, в будущем будут наследовать столько же, сколько мужчины. И как вечный воинский знак они должны носить красный пояс с вышитым золотым крестом — отличие, полагающееся только им, и никому другому. А когда женщины Веренда будут выходить замуж, только у них, и больше ни у кого другого, впереди свадебной процессии будут идти барабанщики.

Если бы конунгу Сверкеру было суждено жить дольше, его приказ получил бы законную силу. Но дни конунга Сверкера были сочтены. Скоро его должны были убить.

* * *

Нельзя построить неприступную крепость. Если есть достаточно веские причины, то можно разорить и сжечь жилище любого человека. Но тогда встает вопрос о том, стоила ли игра свеч, сколько нападавших были пронзены стрелами, сколько — забросаны камнями, сколько воинов лишились здоровья и потеряли охоту к войне во время осады.

Магнус хорошо знал это. Но было нечто, чего не мог знать ни он, ни кто-либо другой в то время, — что случится после смерти старого конунга Сверкера, которая, как ни крути, была уже не за горами.

Возможно все. К власти может прийти старший сын Сверкера Карл, и тогда особенных перемен не произойдет. Ведь Сигрид позаботилась о том, чтобы улучшить отношения с конунгом Сверкером, подарив Варнхем почти что от его имени.

Но о том, что происходило в Свеаланде, известно было немного. Возникали вопросы. Кто из свеев готовился теперь к битве за королевский престол? Или, может, кто-нибудь из вестгетов? Может, кто-то из его собственного или из близкого рода, а может, человек из враждебного рода. В ожидании остается только строить свой дом.

Арнес располагался на оконечности мыса на озере Венерн и, следовательно, был естественным образом защищен водой с трех сторон. Рядом со старым длинным домом теперь возвышалась каменная башня в семь человеческих ростов. Стены вокруг башни еще не были достроены до конца, так что территория защищалась в основном палисадами из тесно пригнанных друг к другу заостренных дубовых кольев. Здесь еще много нужно было сделать.

Магнус долго стоял на вершине своей башни, стреляя из большого лука в стог сена по ту сторону двух рвов. Удивительно, как далеко может улететь стрела, если стрелять сверху вниз. И после довольно короткой пристрелки можно рассчитать угол так, что попадание получается почти точным или по крайней мере на расстоянии вытянутой руки от того места, куда хочешь попасть. Уже теперь Арнес нелегко будет взять приступом, во всяком случае, отряду воинов, которому нужно добыть пропитание по дороге домой. И Арнес может стать еще неприступнее, хотя для всего требуется время, а Сигрид всегда хочет не того, что Магнус.

Он прекрасно знал, что она очень часто добивалась своего, если их мнения расходились. Теперь он знал даже, как она ведет себя, чтобы все выглядело так, словно она не управляет им, а смиренно подчиняется воле своего мужа и господина.

Так случилось со старинным сиденьем норвежских предков. В старом длинном доме почетное место и стены вдоль короткой части зала были украшены резьбой по дубу: там можно было увидеть качающиеся на волнах драккары, а все изображение обвивал огромный змей, имя которого он забыл. Рунический текст был очень старым и трудно читался.

Сигрид сначала предложила сжечь это старое богохульство, поскольку теперь все строится заново. Вместо этого стены следует украсить новыми тканями с рисунками, на которых христианские воины защищают священный город Иерусалим, возводятся церкви и крестятся язычники.

Магнусу трудно было решиться сжечь искусную резьбу предков. Таких мастеров теперь не было, по крайней мере ничего подобного в Западном Геталанде найти нельзя. Но Магнус не мог не обратить внимания на ее слова о безбожии и языческом искусстве. Ведь именно в этом она была права.

Однако предки, вырезавшие кольца дракона и руны, не знали других узоров. Теперь после них остались только их прекрасные произведения, которые обращались к разуму зрителя как голос из прошлого, не пробуждая при этом нечистых мыслей. Кажется, что смотришь на восход солнца, и в те далекие века это значило нечто иное, чем во времена Спасителя. Но Магнусу тяжело было все это связно объяснить Сигрид, когда она столько твердила о нечистоте и о том, что нужно уничтожить ее огнем. Вышло так, словно она была права, а он ошибался.

Их споры вызывала не только старинная резьба. Трудно было решить вопрос о тех, кто мог класть стены, прежде всего о Сварте, Гуре и их учениках. Нужно ли сначала делать все укрепления или сперва выкладывать фронтон нового длинного дома?

В старом длинном доме очаг располагался в середине пола вдоль всего здания, так что тепло распределялось довольно равномерно. В дальней части дома жили рабы и скотина, а в той части, где находилось почетное место, обитали хозяин, его люди и их гости. Таким образом, в холодные зимы тепло прекрасно сохранялось.

Но теперь у Сигрид появились новые идеи, которые она, конечно, позаимствовала у монахов из Варнхема. Он еще помнил свои удивление и сомнение, когда она нарисовала для него план на песке. Все было новым и совсем не таким, как раньше.

Ее длинный дом разделялся на две половины, с большим входом посередине, который вел в сени, а оттуда можно было пройти либо на хозяйскую половину, либо в ту часть дома, где жили рабы и скот. Их половина к тому же имела два этажа: верхний служил сеновалом, а нижний — как конюшня и хлев. Здесь очага не было, наоборот, огонь тут нужно было запретить под угрозой сурового наказания.

Во второй половине длинного дома, которая будет их собственным жилищем, с почетным местом, как и раньше, дальний очаг должен быть полностью сложен из камня, а под очагом будут находиться большие плоские камни, соединенные между собой в противень, почти такой же широкий, как и сам дом, а над ним — большая дымовая труба и вделанные в стену каменные дымоходы.

У него было множество вопросов, а у нее — столько же ответов.

— Если нет огня в очаге вдоль всего пола, то ведь во время суровых зим будет слишком холодно?

— Нет, дорогой господин и супруг мой. Каменная стена будет греть, поскольку в течение дня всегда есть тепло, которое камень будет удерживать ночью. А без всех этих дымоходов в потолке, через которые в дом, словно демоны, вползает стужа, мы лучше сохраним тепло от очага.

— Но без дымоходов в потолке мы постоянно будем ходить с красными глазами и кашлять от дыма?

— Нет, дорогой господин и супруг мой. Дым будет выходить по трубам над очагом.

— Но рабы и скот, они далеко от огня, как же они переживут зиму, мы ведь не можем потерять их из-за морозов, не замерзнут ли они и не пустят ли нас тем самым к весне по миру?

— Нет, дорогой господин и супруг мой. Так как мы поделим их жилище на два этажа, все тепло от животных будет оставаться в доме, а с таким количеством сена, как на втором этаже, и раб и свободный человек могут чувствовать себя спокойно.

— Да, но ведь если мы будем строить, как ты говоришь, кладя длинные бревна друг на друга, то по дому будет гулять ветер, а нас запорошит снегом, так что все равно придется строить старым способом, ставя бревна вертикально?

— Нет, дорогой господин и супруг мой. Плотники должны сначала так хорошо обтесать бревна, как только способны их топоры, чтобы бревна примыкали друг к другу как можно плотнее. Потом мы законопатим щели просмоленной паклей и замажем стены и снаружи и внутри тягучей черной смолой, как это делают в Норвегии в деревянных церквях.

Так она говорила, и, сказав о норвежских деревянных церквях, в которых, естественно, были узоры с драконами, она словно намекнула, что может сдаться в вопросе, касающемся почетного места их предков и небольшого количества христианских украшений на нем. И тогда он тотчас же, с большим оживлением и облегчением, согласился с тем, что сначала каменную кладку нужно вести в новом длинном доме. Поскольку теперь все равно стало так, как он хотел.

Конечно же, он видел ее насквозь, конечно же, он понимал, что она делала все, чтобы осуществить свою волю почти в каждом деле. Иногда он чувствовал, как по телу разливается волна гнева при мысли о том, что его жена ведет себя так, словно это она, а не он хозяин в Арнесе.

Но то, что он видел теперь, натягивая большой лук и крича одному из рабов, стоявшему во рву, чтобы тот собрал стрелы и поставил их на место в оружейной, было не просто красиво. Это было очень убедительно.

Под ним, на самой территории укреплений, сверкая просмоленными стенами, располагался новый длинный дом, с зеленой дерновой крышей. Они отказались от камыша и сделали крышу из дерна, несмотря на то что поблизости росло очень много тростника. Это было сделано не только ради тепла, но и потому, что одна-единственная зажженная стрела превратила бы камышовые крыши в огромные факелы.

В другом конце усадьбы, под защитой той высокой части стены, которая была построена прежде всего, находился большой хлев. Под Магнусом, в башне, лежало зерно и оружие. Уже сейчас он смог бы организовать оборону Арнеса за полдня.

Если посмотреть наружу, то там, на другой стороне внешнего рва, выросло целое селение. За другими постройками, рядом с водой стояла распространяющая неприятный запах дубильня, где выделывали бычьи шкуры и шкурки куниц и горностаев, которые приносили так много серебра в Ледесе. Ближе к крепости располагались в два ряда хлева и жилища рабов, мастерские каменотесов и кузницы, кладовые, поварни, бочарни и прядильни. Теперь у него было в два раза больше рабов и скота, чем всего лишь несколько лет назад.

Это казалось настоящим чудом. Сам он узнал от своего отца, который научился от своих предков, и так с незапамятных времен, сколько именно рабов и скота может прокормить одна марка земли, чтобы хозяйство не съело своего хозяина.

Теперь там внизу была целая толпа людей, в два раза больше, чем содержал бы он сам, и все-таки с каждым месяцем Арнес становился все богаче и больше. Лес, который начинался прямо за северным рвом, был вырублен на расстоянии десяти выстрелов из большого лука, так что его с трудом было видно. Он превратился в древесину, которая пошла на строительство, а там, где стоял лес, ныне простирались новые поля и пастбища.

И как бы много серебра он ни выкладывал за то, что нельзя было сделать в Арнесе или можно было только купить, к примеру кузнеца из Бьельбу, который выковал все ворота, или соль, — денег все равно прибавлялось, словно монеты в дубовых сундуках, стоявших в тайниках башни, могли размножаться, будто скот или рабы.

Когда конунг Сверкер две зимы назад начал чеканить монету в Ледесе, он был единственным королем с незапамятных времен, начиная еще с язычества, который верил в деньги как в средство оплаты. Большинство купцов относились к монетам с подозрением и предпочитали старый способ, когда стоимость соли и железа, кож, масла и шкур измерялась в количестве шепп зерна.

Но Сигрид живо убедила Магнуса в том, что он с самого начала должен следовать новому порядку и стать первым, кто за все берет серебро. Она представила это так, что тем самым он помогает конунгу Сверкеру ввести его новшество, в которое никто не верит, и одновременно сохраняет доброе расположение короля по отношению к Арнесу.

Поэтому вначале он получал за товары в десять раз больше серебра, чем он мог получить сейчас, когда все стали следовать его примеру, и благодаря тому, что он был первым, Магнус в два раза увеличил свое богатство всего за несколько лет. Сигрид уверяла его, что серебряные монеты будут все больше и больше входить в употребление, что они станут признаком нового времени и что тот поступает разумно, кто вовремя заботится о своем доме.

Она была, как обычно, права. И когда он наконец понял это, осознал, какая сила кроется на дне его сундуков в башне, тогда он вдруг почему-то почувствовал, что хочет наказать ее, выпороть, показать ей ее место.

Но гнев вскоре улегся. Теперь, когда он видел кипучую деятельность в Арнесе, он обращался к Богу с благодарственной молитвой за то, что Господь даровал ему мудрейшую жену во всем Геталанде; свейские земли он рассматривал как давно пришедшие в упадок, так что с ними не стоит и сравнивать. Сигрид — Божий дар, это очевидно и истинно. И наедине с собой, под небесными сводами, где только Бог мог слышать его мысли, Магнус честно признавал это. Об этом ведь знали только он сам и Бог, ну и Сигрид, разумеется. Больше никто. Люди считали, что цветущая земля вокруг Арнеса и два селения, ближе к Форсхему, были делом только его рук. Все они думали, что он — настоящий мужчина, с которым нужно считаться, мужчина, который может нажить богатство.

Возможно, Сигрид также верила в то, что он пребывает в этом тщеславном заблуждении. Для себя же Магнус решил, что никогда не покажет ей, что он понимает: за всем стоит она. Так, пожалуй, будет лучше.

Кроме того, утешал он себя, Сигрид есть он, а он есть она, потому что то, что соединил Бог, не могут разорвать люди. Все, что росло и процветало вокруг Арнеса, было их общей работой, точно так же как Эскиль и Арн были наполовину он сам, а наполовину Сигрид.

Если смотреть на вещи так, что вполне соответствует христианским воззрениям, то он действительно был настоящим мужчиной по воле Божьей. А каким же образом, как не по воле Божьей, это могло быть?

* * *

Зимой в Западном Геталанде пировали. Но именно этой зимой, когда дни конунга Сверкера были сочтены, пиров было необычайно много. Люди ездили в санях по всей стране, и не только ради жареного мяса и пива. Для некоторых это было холодное время неопределенности, а для других — горячая пора заговоров и интриг.

Эрик сын Эдварда сообщил, что собирается посетить Арнес прямо в канун празднования середины зимы. Нужно поближе познакомиться друг с другом, поскольку Сигрид и Кристина состоят в родстве, а кроме того, о многом следует поговорить. К тому же может решиться вопрос о Варнхеме.

Только одна фраза беспокоила Магнуса в этом сообщении — то, что о многом нужно поговорить. Содержание этого выражения было неясным, но все равно угрожающим, так как все знали, что Эрик сын Эдварда — человек честолюбивый. В худшем случае он стремился к королевской власти. И это, в свою очередь, означало, что теперь он желает выяснить, кто ему в этой борьбе враг, а кто друг.

В глубине души Магнус долго взвешивал все за и против. Его желание — построить сильный и богатый Арнес, оставить богатое наследство Эскилю и, может быть, что-нибудь для Арна. Тот, кто позволит вовлечь себя в борьбу за корону, может многое выиграть, но так же легко и все потерять. Поэтому для Магнуса выбор не был сложным, поскольку его путь в жизни размечен вплоть до самой смерти, желательно в достаточно почтенном возрасте. Он намеревался продолжать строить, торговать и обрабатывать новые земли. Таков его вполне безопасный путь к богатству и хорошей жизни.

Но с другой стороны, сильно затрудняло дело то, что тот, кто не поддерживал победителя в его борьбе за королевский престол, не мог ждать для себя ничего хорошего, когда победитель приедет к нему на пир и спросит, почему он не получил от хозяина столь нужную ему раньше поддержку. То немногое, что Магнус знал об Эрике сыне Эдварда, говорило ему, что этот человек обязательно ввяжется в борьбу и никогда не простит своих врагов. Какую позицию Магнус ни займет, он все равно рискует проиграть.

Магнус втайне не считал себя воином. Конечно же, он умел обращаться с мечом и щитом, копьем и луком, а чему же еще ему было учиться в молодости, как не этому? Его дружина насчитывала дюжину человек, дальних родственников, в основном молодых людей, которые не могли надеяться получить наследство и не знали другой работы, кроме той, которую выполняют с оружием в руках. По мнению Магнуса, его дружинники были большими лентяями. Магнусу было очень сложно заставить их посвящать хотя бы половину своего времени труду в качестве плотников и корабелов — единственной работе, которую они сразу же не называли рабской. Остальное время, как они утверждали, они отдавали оружейным забавам, чтобы хорошо послужить, когда это понадобится. Однако в глазах Магнуса больше всего времени они проводили, утоляя жажду пивом.

Но в любом случае Магнус мог выставить дюжину дружинников и с грехом пополам вооружить восемь дюжин своих бондов из двух селений, расположенных по направлению к Форсхему. Его дружина вряд ли смогла бы заставить колебаться чашу весов в борьбе за королевский престол. Но важнее было другое: как повести себя в этой борьбе, за кого выступить. И если одна половина рода, из Западного Геталанда, выступит за или против Эрика сына Эдварда, то решающим все равно окажется то, какую позицию займет вторая половина рода, из Бьельбу в Восточном Геталанде.

Магнус отправил гонца за своим младшим братом Биргером, который, хотя и не был старшим или первым по положению, все равно выступал от имени рода Бьельбу во многих сложных вопросах. В том, что касается переговоров, Биргера считали и хитрым, и справедливым. Несмотря на то что его щеки еще покрывал юношеский пушок, многие предсказывали ему высокое положение в королевстве. Причем не важно, кто будет управлять королевством, ибо род Бьельбу располагал огромным количеством как земли, так и дружинников.

Биргер, постоянно улыбающийся, примчался, словно снежный вихрь, вечером, до появления других гостей. Под громкие крики он подкатил на своих санях прямо к длинному дому, так круто повернув, что снег взметнулся из-под полозьев. Он быстро соскочил с саней, предоставив распоряжаться ими подбежавшим рабам из конюшни, и сбросил на землю убитого волка, чтобы его сразу же могли отнести в дубильню и ободрать; многие из рабов считали, что мертвый волк, находящийся поблизости от человеческого жилья, может принести несчастье.

Затем он забросил на спину тюк с праздничной одеждой и направился в длинный дом. Магнус поспешил выйти, чтобы встретить его. Войдя в дом и увидев Сигрид, Биргер поприветствовал ее с уважением и некоторой осторожностью и сразу же начал хвалить постройку. Под предводительством Сигрид и с Магнусом, поспевавшим сзади, Биргер обошел зал, наслаждаясь теплом, идущим от выложенной камнем короткой стены с очагом, в котором пылали чурки. Потирая руки от восхищения, он тут же выбрал себе постель, кинул на нее приготовленную для переодевания одежду и стянул покрывало. Подойдя к скамье рядом с огнем, он принялся рассказывать о своем путешествии по льдам Веттерна, о том, как он заметил стаю волков, как лошадь легко обогнала их на тонком снежку, покрывавшем лед, и как он застрелил волка, который, к несчастью, застрял в полозьях саней, так что остальные успели убежать.

Потом он привычно протянул руку, и ему сразу же была подана кружка пива, причем Биргеру потребовалось для этого лишь бросить взгляд в сторону раба, разливавшего пиво. Он выпил за здоровье своих хозяев и громко, довольно выдохнул.

Магнус чувствовал, как младший брат, полный жизненных сил, для которого, казалось, нет ничего сложного или невозможного, почти подавляет его. Взять, к примеру, хотя бы то, что Биргер один отправился на санях через непрочный лед в плохую погоду и проехал за день путь из Бьельбу в Арнес без малейшего затруднения. Все это заставляло

Магнуса думать о том, какими непохожими могут быть братья, если у них общий отец, но разные матери.

Прошло некоторое время, прежде чем они обсудили дела родственников в обеих усадьбах и Магнус застенчиво смог начать непростой разговор: о том, поддержать или не поддержать Эрика в его борьбе за престол.

Вопрос не показался Биргеру сложным. Он тут же принял решение. — Бесспорно и истинно, — сказал он, протягивая руку за новой кружкой пива, — что этот Эрик сын Эдварда — человек, который либо закончит свои дни королем, либо станет на голову короче, или и то и другое. Это ведь знают все. Но при теперешнем положении нам нельзя ввязываться ни в какую борьбу. Он не может восстановить Восточный Геталанд против Западного Геталанда или наоборот. Возможно, он расположит к себе свеев, с кровавым языческим жертвоприношением или без него. Если это ему удастся, тогда мы и посмотрим, чью сторону принять. Ну и хватит об этой безделице. Когда мы уже наконец сядем за стол?

Приезд Эрика сына Эдварда в Арнес на следующий день был пышно обставлен. Он прибыл на четырех санях в сопровождении двенадцати дружинников, словно уже был конунгом или, по крайней мере, ярлом. Кроме того, он пожаловал на четыре часа раньше, чем его ожидали. Оказалось, Эрик ехал из своей усадьбы Ладос у Лидана не один день, он остановился на ночь у человека конунга Сверкера в королевской усадьбе Хусабю, проехав едва ли полдороги. Правда, о том, что произошло там в течение столь короткого гостевания, он говорил с большой неохотой.

Мясо было пока еще полусырым, репу только несли в поварню, а Сигрид едва успела подмести зал и повесить тканые полотна, так что после короткого приветствия, когда можно было глотнуть пива и отведать белого хлеба, который был гордостью Арнеса, общество по возможности разделилось, чтобы провести время без отвращения друг к другу. Магнус попросил старшего дружинника позаботиться о его братьях по оружию из Ладоса, разместить их и утолить их жажду, Сигрид взяла с собой Кристину, чтобы осмотреть дом и обойти все новые постройки в усадьбе, а сам Магнус повел Эрика сына Эдварда к укреплениям.

Наверху ничто не произвело на Эрика большого впечатления. Он полагал, что стены слишком низкие и непрочные, что двойной ров — странная выдумка и что глубокие рвы все равно не помогут защитникам зимой, когда лежит лед. Он продолжал в том же духе, все время сводя разговор на собственное строительство, с которым он сравнивал хозяйство Магнуса, прежде всего строительство церкви у Эриксберга, которое было уже почти завершено. Разумеется, он использовал труд английских каменщиков, которых взял из рода своего отца. Эрик сказал, что он охотно одолжит их Магнусу к весне, прежде чем отправить домой.

Магнус спокойно выслушал его. Если стены в Арнесе были слишком низкими и непрочными, то они были слишком низкими и непрочными и для конунга. Если бы в крепости находился конунг, то осаждающих было бы больше и они запаслись бы большим терпением, чем если бы там был простой купец. Несложно было заметить, что Эрик сын Эдварда уже воображает себя конунгом.

Магнус чувствовал себя неуютно в его обществе. Тот был выше и тяжелее, что заставляло его говорить и вести себя так, будто он здесь хозяин, а не гость.

Тем более приятный сюрприз ждал Магнуса, когда они покинули укрепления и начали осматривать конюшни и дом. Строительство из длинных сосновых бревен, лежащих друг на друге, было новшеством, и большой, полностью выложенный камнем очаг в длинном доме с тремя большими дымоходами у потолочных балок также стал новостью для Эрика сына Эдварда: у него дома по-прежнему строили, ставя бревна вертикально и скрепляя их соломой и глиной.

Магнус тотчас же пришел в хорошее расположение духа, рассказывая о строительстве, хотя в глубине души знал, что это Сигрид убедила его во всем новом. Но он все равно был уверен, что она не рассердится на него за то, что сейчас он описывал Эрику всю эту большую работу как свою собственную.

Когда Эрика сына Эдварда пригласили в зал и он почувствовал тепло, исходящее от каменной печи у почетного места, он тут же начал расточать громкие похвалы, подошел и провел рукой по бревнам, чтобы убедиться в том, что они совершенно не пропускают холод. Пока опасному гостю подносили пиво, Магнус застенчиво рассказал, что здесь на севере, где лес Суннанскуг встречается с лесом Нурданскуг, так много древесины, длинных сосновых бревен, что можно строить иначе, чем, например, в Лидане, где доступен в основном лиственный лес.

Пиво дарило тепло, и Магнус воспрянул духом.

У Сигрид были другие затруднения, когда она показывала хозяйство своей родственнице Кристине. Отношения между ними могли быть лишь холодно-вежливыми, поскольку Кристина начала ссориться и с монахами, и с конунгом, утверждая, что по крайней мере часть Арнеса должна принадлежать ей и что она никогда в жизни не отдала бы свою долю наследства каким-то монахам.

Но этот вопрос лучше было не затрагивать сейчас, в отсутствие их мужей. Если об этом зайдет речь, то лучше, чтобы все, кто имеет право говорить об этом, были собраны в одной комнате.

Кристине оставалось лишь удивляться всем тем разнообразным мастерским, которые выросли вокруг усадьбы. Они не стали спускаться к дубильне из-за неприятного запаха, но сходили в поварню, к каменотесам, кузнецам, бочарам и прядильщикам, прежде чем зайти в амбары и одно из жилищ рабов. Там они застали совокупляющуюся пару, что не произвело на них ни малейшего, впечатления; они лишь сказали несколько ободряющих слов смущенным рабам, проходя мимо. Кристина пошутила, заявив, что дома она приказывает кастрировать по крайней мере каждого второго раба, иначе эти животные будут размножаться без меры и плодить новые рты, которые нужно кормить.

Сигрид объяснила, что она отказалась от этого обычая. Не ради рабов, хотя это нововведение и обрадовало их, а потому, что рабов не может быть слишком много.

Этот резон Кристина понять не могла. Больше рабов значит больше ртов, которых нужно кормить, больше животных, которых нужно закалывать, и больше зерна, которое нужно молотить, это ведь ясно как Божий день.

Сигрид попыталась объяснить смысл переселения, обработки новых земель и выкупа рабов на волю по мере увеличения их количества и какую прибыль это, в свою очередь, давало каждый год в виде дополнительных бочек зерна с новых земель, а также то, как мало пищи нужно рабам, если они должны платить за нее сами, ибо свобода стоила дорого.

Кристина только усмехалась этим нелепым затеям, ведь это все равно что выпустить коров на зеленый луг, доить их и потом зарезать, а поджарить самого себя. Сигрид быстро отказалась от всех попыток объяснить что-либо и в конце концов повела Кристину в баню, где перед вечером мылась толпа рабов.

Когда они открыли дверь в баню, на них вылетело большое облако пара, и зимний студеный ветер смешался с влажным теплом. Закрыв за собой дверь и присмотревшись, Кристина в первый раз удивилась так, что не смогла этого скрыть. Помещение было заполнено обнаженными рабами, которые бегали туда-сюда с ведрами, выливая горячую воду в большие дубовые корыта, или же сидели в клубах пара. Сигрид подошла к ним и поймала одну из рабынь, дав Кристине пощупать ее тело. Посмотри, какие они здоровые и упитанные!

Да, они хорошо выглядят. Но какой смысл в том, чтобы позволять им переводить дрова, как свободным людям, это она не могла понять.

Сигрид пояснила, что это домашние рабы, прислуга, которые должны будут всю ночь поворачивать вертела, приносить и разливать пиво и выносить помои. И разве не лучше иметь рабов, от которых не воняет? К тому же после бани всех их оденут в чистые льняные одежды, потому что сейчас в Арнесе производится намного больше льняной ткани, чем можно продать.

Кристина покачала головой, она не могла не показать, насколько сумасбродным ей кажется этот способ обращения с рабами. Ведь от этого у них могут возникнуть разные мысли. У них уже есть мысли, ответила Сигрид с улыбкой, которую Кристине сложно было понять.

Но когда вечером начался пир, вошедшая в зал процессия чисто вымытых слуг в белых льняных одеждах выглядела очень красиво. Они несли первую перемену мяса, репы, белый хлеб и суп из лука, бобов и еще чего-то, о чем не знали гости и что Сигрид называла красным корнем.

На норвежском почетном месте с драконами восседали Магнус и Эрик сын Эдварда. Слева от Магнуса расположились его брат Биргер, сыновья Эскиль и маленький Арн, а вместе с ними — Кнут сын Эрика, их ровесник. Справа от почетного места — Кристина и Сигрид. Вдоль стен пылали смоляные факелы, на длинном столе, за которым по старшинству сидели двадцать четыре дружинника, горели дорогие восковые свечи, словно в церкви, а от каменной стены за почетным местом исходило тепло, которое, однако, уменьшалось по мере удаления. Младшие дружинники в конце стола вскоре завернулись в свои плащи.

Рабы, поворачивавшие вертела, стали разносить самые мягкие куски и то, что можно было быстрее всего приготовить в коптильне, находящейся между двумя частями длинного дома, — молочных поросят. Потом должны были последовать более грубые закуски — телятина, баранина и мясо молодых кабанов, а также грубый черный хлеб, какой делали раньше, для тех, кому не нравился новомодный белый хлеб. Пиво разносили в огромных количествах. Мужчинам — крепкое, неприправленное, женщинам и детям — сдобренное медом и можжевеловыми ягодами.

Поначалу все шло хорошо, гости довольно рассуждали о малозначительных вещах, а вечно улыбающийся Биргер еще раз поведал о своем вчерашнем "подвиге", когда он застрелил волка.

Эрик сын Эдварда и его дружина выпили за здоровье хозяев. Магнус и его дружина выпили за здоровье гостей. За столом царило веселье, не было ни злых мыслей, ни злых слов.

Эрик сын Эдварда даже еще раз успел похвалить красоту зала, новый способ строить из горизонтально лежащих бревен и плотно заделывать щели между ними, красиво вырезанных драконов вокруг почетного места и прежде всего постели, которые располагались в ряд друг над другом вдоль одной из длинных стен, с большим количеством покрывал и шкур, так что в одной постели могло уместиться несколько человек, и при этом им не было бы слишком тесно или жарко. Об этом тоже нужно подумать при строительстве нового жилья. Магнус застенчиво объяснил, что так обычно ставят постели в Норвегии, каждый норвежец знает, что холод ослабевает, если приподнять постели над полом.

Эрик сын Эдварда вливал в себя все больше и больше пива, и его язык постепенно развязывался, хотя поначалу это едва можно было заметить. Он шутил о конунге Сверкере, единственном на Севере, который смог выиграть войну потому, что труслив, затем — о монахах, о том, сколько хлопот они доставляют. Потом он вернулся к трусливому конунгу Сверкеру и посмеялся над тем, что старик еще раз женился на старой карге, этой Рикиссе, которая даже была наложницей русского, Володара или как там его зовут, на другой стороне Восточного моря. — Но, любезный гость, ведь тем самым он вновь спас страну от войны и пожара, об этом ты не подумал? — вступила в разговор Сигрид с очень довольным видом, так, словно и ей пиво ударило в голову и поэтому она могла позволить себе безответственно болтать. Магнус бросил на нее строгий взгляд, но она притворилась, что не заметила этого.

— Как же! Какие это подвиги во имя страны старый хрыч может совершить в постели с дважды вдовой? — громко ответил Эрик сын Эдварда, обращаясь больше к своей дружине, сидевшей за столом, чем к Сигрид.

Дружинники тут же захохотали.

— Потому что у Рикиссы есть сын Кнут от первого брака и потому что Кнут сын Магнуса теперь стал новым конунгом Дании и едва ли пойдет войной на ту страну, королева которой — его мать, — резко ответила Сигрид, как только стих смех дружинников.

Однако она сказала это с очень веселым видом. И когда Эрик сын Эдварда помрачнел, в наступившей тишине она еще более весело добавила, что таким образом старик, который уже не мог исполнить своих супружеских обязанностей, использовал именно постель для того, чтобы избежать войны. Так старческая немощь сослужила хорошую службу, а ведь это случается не каждый день.

Последняя шутка о мужском бессилии конунга вызвала взрыв еще более громкого смеха дружинников, чем после шутки Эрика сына Эдварда.

Сигрид потупила взор, словно стесняясь, и кажется, покраснела от своей собственной дерзости. Но Магнус почуял неладное. Никто лучше него не знал, насколько остра на язык была его жена. Никто лучше него не знал, что если на этом пиру речи скрестятся, словно мечи, то Сигрид победит всех, кроме, может быть, Биргера. А так быть не должно, это только повлечет за собой неприятности.

Поэтому он попытался выйти из положения, пустившись в долгие и путаные объяснения того, насколько велико значение знаний, которые принесли с собой в страну монахи. Достаточно лишь посмотреть на Арнес. Ведь это монахи показали, как строить по-новому, как можно подвесить значительно большее, чем раньше, мельничное колесо, как можно сеять пшеницу осенью, оставив ее на зиму, чтобы потом она колосилась вплоть до сбора урожая. И возможность обменивать товар на серебро вместо того, чтобы менять товар на товар, несомненно, получит широкое распространение в будущем. Он говорил еще о многом, чему в основном его научила Сигрид, но только Сигрид и он знали об этом.

Разумеется, гостю было сложно прервать хозяина, но, когда Магнус начал повторяться и в третий раз заговорил о значении серебра в торговле, Эрик сын Эдварда демонстративно поднялся, чтобы пойти облегчиться. Тут Магнус затих и бросил беспокойный взгляд на своего брата Биргера. Биргер, как обычно, улыбался и вовсе не выглядел обеспокоенным, когда он наклонился к Магнусу и прошептал, что сейчас, пожалуй, действительно нужно пойти и справить нужду, потому что скоро начнется то, ради чего сюда прибыл гость.

В остальном пир проходил прекрасно. Половина дружины последовала примеру именитого гостя, и скоро почти все мужчины стояли у изгороди и довольно переговаривались, пуская струи на уложенные еловые ветки; зимой двор усадьбы выглядел бы слишком грязно после славного пира, если не застелить землю хвоей, которую постоянно меняли бегавшие рабы.

Эрик сын Эдварда снова занял место рядом с Магнусом на почетном сиденье и, взяв новую кружку пива, поднял руку в знак того, что он хочет говорить и чтобы его не перебивали. Чуть улыбнувшись, Биргер взглянул на Магнуса и утвердительно кивнул.

— Пока гостеприимство хозяев не слишком сильно ударило нам в голову и мы не начали хвастаться тем, какие мы сами герои, — улыбаясь, начал он, дождавшись уважительного смеха, который в основном исходил от его собственных дружинников, — настало время поговорить о серьезных вещах. Дни конунга Сверкера сочтены. Я не слишком преувеличу, если скажу, что скоро его уже не будет с нами на земле. Карл сын Сверкера сидит в Линчепинге и думает, что корона сама свалится ему на голову. Многие в Западном Геталанде не желают допустить подобного несчастья, и я — один из них. Поэтому с Божьей помощью я добьюсь короны. И теперь я спрашиваю вас, родичи и друзья, поддержите ли вы меня или я должен покинуть этот прекрасный дом как ваш враг?

В зале стало совершенно тихо. Даже три маленьких мальчика рядом с Биргером изумленно уставились большими глазами на Эрика сына Эдварда, который объявил о том, что хочет стать конунгом, одновременно угрожая своей враждой.

Магнус бросил на Биргера отчаянный взгляд, но Биргер только чуть улыбнулся и кивнул, давая понять, что он берет на себя ответственность за дальнейшее.

— Господин Эрик, ты говоришь с такой силой и решимостью, что я ни минуты не сомневаюсь в том, что ты можешь стать нашим королем, — начал Биргер громким голосом для того, чтобы все заметили, что говорит он, младший брат, а не Магнус, сидящий на почетном месте. Затем он понизил голос. — Позволь сперва мне ответить тебе. Я говорю за весь род Бьельбу, у меня есть на это право. А мой брат Магнус может ответить после меня, но ты должен знать, что два наших рода связаны многими кровными узами и едва ли будут противоречить друг другу. Ты можешь надеяться на это. Мы тебе не враги, но и не друзья именно в этом деле и именно в этот момент. Если ты хочешь стать нашим конунгом, то ты должен начать действовать совершенно в другом месте, а не в наших краях. Заставь свеев выбрать себя конунгом у скалы тинга в Муре. Если тебе это удастся, то полдела уже сделано. Если же ты, напротив, попытаешься стать конунгом в Западном Геталанде против воли восточных гетов, то только накличешь войну, и никому не известно, кто выйдет из нее победителем. Если ты сделаешь наоборот, то случится то же самое. Следовательно, сперва ты должен расположить к себе свеев. И когда ты это сделаешь, можешь рассчитывать на нашу поддержку. Разве я не прав, брат Магнус?

Магнус обнаружил, что все на него смотрят и что наступила тишина, как в тот момент, когда лук уже туго натянут и стрела скоро будет выпущена в цель. Он смог лишь медленно и задумчиво кивнуть, словно старый мудрец. Среди дружины Эрика сына Эдварда в дальнем конце зала прошел ропот недовольства.

— Ты, Биргер, всего лишь молокосос, — покраснев, прокричал Эрик сын Эдварда, — я бы мог убить тебя здесь и сейчас за твои дерзкие слова. Кто ты такой, чтобы учить взрослого воина, как ему поступать!

Эрик сын Эдварда сделал движение, будто хотел выхватить меч, словно забыв, что обычая пировать с мечом на боку уже не существовало; все оружие хранилось в среднем доме у рабов, вращающих вертела.

Биргер не испугался притворного движения к пустым ножнам, и, когда он отвечал, его улыбка не меркла ни на секунду.

— Ты можешь считать меня молокососом, Эрик сын Эдварда, — начал он спокойно, но потом заговорил громче, чтобы никто в зале не пропустил его слова, — что меня не радует. Но для нашего большого дела это не имеет значения, ибо если ты поднимешь меч против меня, то в тот же самый момент ты навлечешь на себя несчастье, чем бы все ни кончилось.

— Ты что же, молокосос, думаешь, что смог бы выстоять против меня с мечом?! — закричал Эрик сын Эдварда, еще больше покраснев и разгневавшись, так что все в зале стали опасаться худшего, а одна из рабынь быстро подбежала и увела трех мальчиков, сидевших рядом с Биргером.

Биргер медленно поднялся, но улыбка не исчезла с его лица, когда он ответил.

— Теперь я действительно прошу тебя как нашего гостя — опомнись, Эрик сын Эдварда, — сказал он. — Если мы скрестим сейчас мечи, это плохо для тебя кончится. Если ты умрешь, то никогда уже не станешь конунгом. Если же ты убьешь меня, то остаток твоей жизни превратится в долгий путь, на котором весь род Бьельбу будет охотиться на тебя от тинга к тингу и в конце концов убьет тебя. Опомнись и подумай! Королевство сейчас от тебя на расстоянии вытянутой руки, в этом я не сомневаюсь. Так не позволяй же ему отдаляться от себя лишь потому, что ты считаешь, что представитель рода Бьельбу слишком молод и дерзок! Завоюй сначала свеев, а потом нас. Вот тебе мой совет.

Биргер спокойно сел и потянулся к одной из испуганных рабынь за новой кружкой пива, словно ничего особенного не произошло.

Прежде чем ответить, Эрик сын Эдварда долго сидел темнее тучи. Он понял, что речи молодого Биргера из Бьельбу были верны и чисты, как вода. Теперь ему самому пришлось признать, что остроумный юнец поставил его на место. Нельзя было отрицать то, что слышали все.

— Ладно, — сказал он наконец. — Я уже думал о том, чтобы отправиться на тинг в Муре и заставить свеев пойти за собой, так что в этом мы заодно. Но когда я вернусь, став твоим конунгом, за твои слова я ощипаю тебя как гуся.

— В этом я совершенно не сомневаюсь, мой будущий господин и конунг, — сказал Биргер с широкой, почти натянутой улыбкой и, прежде чем продолжить, выдержал насмешливую паузу. — Но поскольку ты, кажется, все же считаешь мои советы хорошими, то лучше не ощипывай меня, а сделай своим ярлом!

Его дерзкая и веселая манера высказывать все прямо в лицо разъяренному гостю вызвала удивительную реакцию. Эрик сын Эдварда уставился на него черными глазами, а Биргер лишь улыбался в ответ, до тех пор, пока на лице Эрика вдруг не появилась широкая ухмылка. И тут он начал хохотать. В следующую секунду захохотали его дружинники, потом дружинники Магнуса, потом женщины, потом рабы и, наконец, три мальчика, которым теперь было позволено вернуться на свои места. Буря прошла, зал сотрясался от хохота.

Эрик сын Эдварда, почувствовавший, что дальнейшие разговоры о его пути к короне лучше отложить до следующего раза, решил произвести хорошее впечатление и, хлопнув в ладоши, позвал норвежского скальда, который следовал за ним в последних санях, и попросил его рассказать о том времени, когда у мужчин на Севере были силы и мужество, которые так редко можно встретить теперь.

Пока скальд поднимался со своего плохонького места рядом с самыми младшими дружинниками и шел по залу, чтобы встать рядом с огнем, где он будет петь и рассказывать, домашние рабы быстро убрали объедки, налили свежее пиво и начали подтирать испражнения у двери. В зале воцарилась тишина. Скальд с опущенной головой выжидал, когда напряжение достигнет предела.

Тихо, но красиво, почти напевно начал он рассказ о восьми крупных победах Сигурда Крестоносца по пути в Иерусалим, о том, как знаменитый воин разбойничал в Галиции, как впервые у берегов Серкланда встретился он в морском бою с язычниками-сарацинами, направлявшимися к нему с большим галерным флотом, и как он, не колеблясь ни секунды, перешел в наступление и победил язычников, которые, очевидно, никогда не встречались с северными мореплавателями и ничего не понимали в битве. Сражение могло закончиться только так, как скальд описал в песне:

Здесь скальд прервался и попросил пива, чтобы затем продолжить свой рассказ, и все дружинники застучали кулаками по столу в знак того, что они хотят слушать дальше.

Двое самых маленьких, Арн и Кнут, слушали скальда открыв рот и вытаращив глаза, но Эскиль, который был чуть постарше, начал капризничать и зевать, и Сигрид махнула слугам, чтобы те отнесли мальчиков в постели; она позаботилась о том, чтобы их удобно устроили в одной из поварен, потому что считала, что детям не следует проводить всю ночь в компании взрослых пьющих без меры мужчин.

Эскиль послушно последовал за рабами, снова позевывая; казалось, что он сам предпочитает теплую постель обычным старым историям на малопонятном языке. Но Арн и Кнут лягались и брыкались, они хотели слушать дальше, обещая сидеть тихо, но своего не добились.

Скоро все трое лежали под толстыми покрывалами в поварне, где стояли три самых больших железных котла, наполненные раскаленным древесным углем. Эскиль скоро повернулся и засопел, а Арн и Кнут лежали с открытыми глазами и злились на то, что самый старший из них испортил все удовольствие. Пошептавшись, они тихо оделись и выскользнули в темноту, прокрались, словно маленькие привидения, мимо двух дружинников, которых рвало перед воротами, быстро прошмыгнули в зал и уселись в темноте около самой двери. Там никто не мог их увидеть, потому что Арн нашел большое покрывало, которым они накрылись, так что только две их белые макушки и вытаращенные глазенки торчали над ним. Они сидели тихо, словно мыши, и, затаив дыхание, ожидали рассказ о новых подвигах Сигурда Крестоносца.

— К северу от Серкланда, на острове, который называется Форментера, — рассказывал дальше скальд, выдержав паузу, — Сигурд Крестоносец и его воины наткнулись на сарацинских пиратов, язычников и нечистых разбойников, бездельников и уродов, порожденных от совокупления с ослицами. У них была богатая добыча, состоявшая из добра, отнятого у честных христианских пилигримов, не сумевших защититься, совершая богоугодный путь.

Однако язычники вместе со своей добычей хорошо укрепились наверху в пещере на отвесной скале, а перед входом в пещеру сложили каменную стену. Они издевались над викингами, дразня их шелком и другими драгоценностями. Поскольку язычники могли стрелять сверху вниз, кидать камни и нечистоты на викингов, если бы те попытались карабкаться по отвесной скале, казалось, что взять пещеру штурмом невозможно.

Но Сигурд Крестоносец нашел выход. Он велел притащить с берега несколько кораблей, которые назывались барками, и поднять их на гору. На самой вершине горы, над входом в пещеру, викинги привязали толстые веревки к мачтам кораблей, наполнили их отважными воинами, камнями и оружием и стали медленно спускать корабли, так что язычникам пришлось испытать на себе действие своей же хитрости и защищаться от врага, нападающего сверху.

Бой скоро закончился. Люди конунга смогли обагрить свои стрелы в крови. Ворон летел на свежие раны. Более богатой добычи не было взято за весь поход.

Рассказ скальда снова вызвал громкое одобрение, его просили продолжать; он сказался усталым, но, получив от Магнуса серебро и свежее пиво, присел, ожидая, пока вернутся все те, кто вышел по нужде.

Несмотря на то что мимо Арна и Кнута прошла дюжина мужчин и кое-кто даже споткнулся о них на входе или выходе, никто так и не заметил мальчиков, прижавшихся друг к другу, словно птенцы глухаря ночью в лесу.

Летом Сигурд Крестоносец поплыл в Святую Землю и был радушно встречен в Иерусалиме королем Баддуином. Для Балдуина было большой честью принять у себя такого отважного северного воина, и вскоре он отправился с Сигурдом к реке Иордан и хорошо укрепленному портовому городу Акка, где бросил якоря северный флот.

Король Балдуин понимал, какую пользу могут принести ему могучие северные воины, и отправился вместе с ними в Сирию, где освободил от язычников Сидон, так что еще один город в Святой Земле был спасен для верующих.

Но за эту помощь Сигурд не потребовал ни золота, ни шелков. Вместо этого по совету патриарха и короля Балдуина он получил частицы креста Господня. Сигурд поклялся священной клятвой отвезти эти реликвии на могилу Олава Святого в Нидаросе и построить там большой собор.

Скальд снова заслужил бурное одобрение, и его настойчиво просили повторить наиболее красивые стихи:

Шум в зале не прекращался, а потом начались бесконечные разговоры, когда все, перебивая друг друга, рассказывали о былых подвигах и о нынешних королях, которые походили на Сверкера Слабого Члена, а не на Сигурда Крестоносца.

Магнус попытался весело пошутить о том, что у норвежцев все по-другому, потому что сам он происходил из норвежского рода. Но никто не счел его шутку забавной, и меньше всех Эрик сын Эдварда, который встал и поднял старый рог, поставленный перед ним, — норвежский рог, хотя Эрик этого и не знал, — и выпил за мужество до дна. Потом он сказал, что сейчас ему было видение о новом гербе, который будет принадлежать ему и всему государству. На нем — три золотые короны на голубом поле, одна символизирует Свеаланд, другая — Восточный Геталанд и третья — Западный Геталанд. Он поклялся, что время, когда этот герб станет гербом его и всего государства, уже не за горами.

Зал задрожал от одобрительного гула. Эрик сын Эдварда хотел сказать что-то еще, но одновременно с этим ему нужно было выйти. Поскольку он очень хотел сделать и то, и другое, то, идя к двери, он громко и пьяно продолжал рассуждать о том, что тот, кто последует за ним, пожнет лавры в крестовом походе. Может быть, сначала это будут финны на другой стороне Восточного моря, но затем, после того как они будут окрещены, нашим может понадобиться помощь в Святой Земле.

Когда он оказался около двери, то уже не смог перешагнуть через порог, а просто оперся о дверной косяк и облегчился там, где стоял.

Он даже не заметил, что мочится на Арна и своего собственного сына Кнута. А им, в свою очередь, ничего не оставалось делать, как сжаться в комок и тихо терпеть. Оба мальчика на всю жизнь запомнили эту минуту — ведь Эрик сын Эдварда стал не только королем, но и святым.