Феррис оказался в точности таким, каким Крук его себе и представлял: напряженным, нервным, натянутым, как струна, из тех, что изо всех сил держат себя в руках, но только до того драматического момента, когда все разваливается на куски. Он стоял перед ним – рослый, неопрятно одетый, с лицом, какие любил изображать Рембрандт, – опустошенным, ни на кого не похожим, чрезвычайно в своем роде выразительным. На этом лице можно было читать страницы истории.

– Ну что ж, побегать вы нас заставили на славу, – начал в характерной для себя манере адвокат. – Итак, для начала: кто этот малый, тело которого нашли в церкви?

– Я знаю не больше вашего. Раньше я его никогда не видел. Да и общались мы всего минуту.

– То есть встретились бы еще раз – не узнали бы?

– Во всяком случае, на полицейском дознании присяги бы не дал.

Крук извлек из портфеля какие-то бумаги.

– Тут у нас есть несколько снимков, а по моей просьбе и посмертную маску сделали. У него было необычное лицо – похожее на гуверовский пылесос. Взгляните-ка. – Крук разложил фотографии на столе. Словно рысь, наблюдал он за своим подопечным и вдруг заметил, что застывшая фигура слегка вздрогнула.

– Что, припоминаете? – осведомился он.

Феррис поднял голову. Было что-то внушающее страх в его застывшем завороженном взгляде.

– Я… нет, не знаю.

– Так кто это все же, по-вашему?

– Будь у него усы, он выглядел бы иначе.

Крук наклонился и принялся терпеливо пририсовывать карандашом усы на одной из фотографий.

– Густые?

– Гуще, чем здесь. Намного гуще.

– Куда уж гуще, и так целый стог сена. Ладно, так кто этот ваш друг?

Феррис смертельно побледнел.

– Имени его я не знаю, но этот человек приходил ко мне после смерти Кристи.

Проговорили они долго; в чувствительные души подобных Феррису людей здравый смысл вбить труднее, чем в самых толстокожих. Вновь и вновь несчастный возвращался к одному и тому же, требуя, хоть и не на словах, заверений в том, в чем Крук не мог их дать.

– Послушайте, – не выдержал в конце концов адвокат, – постарайтесь понять простую вещь. Я здесь для того, чтобы защитить вас от обвинения в убийстве не знакомого вам человека. Все, что мне предстоит сделать, – это извлечь максимум выгоды из того, что называется разумными сомнениями. Убийство Кристи, как и убийство Уркхарта, здесь совершенно ни при чем.

Феррис недоверчиво посмотрел на него.

– А для чего, вы думаете, я рискую своей шеей, как не для того, чтобы спасти Филлипса? – сердито спросил он.

– Ваше свидетельство мало чего стоит, – остерег его Крук. – В тот вечер вы видели, как из некоего помещения выходит некий человек. А кто это подтвердит? К тому же присяжные могут подумать, что вы друг Филлипса и выгораживаете его.

– При встрече я мог бы опознать Фентона.

– Если вы хотите, чтобы я нашел малого, которого прежде никогда в глаза не видел, в таком городе, как Лондон, значит, вы ждете от меня чуда. Да и в любом случае это работа следователя, а не моя. Вам следует понять, что неизбежно возникнут вопросы, почему вы не явились в полицию раньше.

– Я должен буду сказать правду. Легко вам рассуждать, что Кристи и Уркхарт не имеют отношения к делу, – наоборот, еще как имеют. Тут целая цепочка, и слабое звено – то, что проседает. Я ничего не могу сказать про Филлипса, не сказав про Фентона, а это возвращает нас к Кристи.

– Если не считать вашего признания, у полиции нет оснований производить аресты по делу такой давности, как дело Кристи, к тому же одного вашего признания недостаточно, потому что, ручаюсь, Фентон ни в чем не признается. Далее. Вам еще предстоит доказать, что такой персонаж, как Фентон, вообще существует. Никто, кроме вас, ничего не знает ни про Фентона, ни про дело Кристи… если только, – Крук небрежно постучал пальцем по фотографии, – этот малый и впрямь у него на доверии. Опять-таки только вы видели Фентона в тот вечер, когда в Кэмден-тауне был убит Уркхарт.

У Ферриса расширились глаза.

– Вы что же, хотите сказать, что следствие может заподозрить, что я все это выдумываю, а в действительности сам-то и убил обоих?

– Это не исключено, – рассудительно сказал Крук, – совершенно не исключено.

– Но… но ведь имя Фентона есть в регистрационном журнале «Нью-Риджент». А это значит, что такой человек существует.

– Это значит только, что некто, назвавшийся Джеймсом Фентоном, действительно останавливался там пять лет назад. Но это никоим образом не связывает его с теми убийствами.

Феррис испуганно посмотрел на него.

– Мне это никогда не приходило в голову. Но послушайте, вы-то мне верите? Вы ведь верите, что я ни в чем не виноват, правда?

– Я? – переспросил Крук. – Конечно, верю. Ведь именно за это мне и платят, разве не так?

– Да, весьма занятное дельце, – говорил он Биллу, вернувшись наконец к себе в кабинет. – Получается, мы преподносим его полиции на золотом блюде, да еще и с приправой в виде петрушки по краям. Какого-то парня находят мертвым в церкви, наш клиент исчезает, а потом обнаруживается, что это труп человека, каким-то образом связанного с преступлением, относящимся к прошлому Ферриса. Любопытно, как это воспримут присяжные. Считается, что достаточно занять свидетельское место, поклясться говорить правду и только правду, и с тобой будут обращаться, как с архангелом Гавриилом. Но вряд ли на присяжных произведет такое уж благоприятное впечатление признание нашего приятеля в том, что он уже связан с одним убийством. А представь себе, Билл, что этот малый – Гуверолицый – кое-что знал о нем. Представь себе, что знал он гораздо больше, чем того хотелось бы Феррису. Предположим, Феррис назначил ему свидание в церкви Святой Этельбурги.

– И уговорил его переодеться в свою сутану, – подхватил Билл, – и тот для удобства повернулся спиной, чтобы уж точно промаха не было? Как-то малоправдоподобно.

– А что, если Гуверолицый шантажировал его? Вспомни, он снял со счета все свои деньги.

– Ну, это ради жены, он ведь знал, что у нее нет доступа к этим деньгам. К тому же зачем оставлять их дома, почему не взять с собой в церковь?

– Потому что он не собирался их ему отдавать.

– А как насчет того парня, которого мальчишка из хора увидел у входа в церковь?

– Может, это и был Феррис.

– Странно, что больше никто его не заметил, ведь он здешний, все его хорошо знают. Да, и еще башмаки. Почему Гуверолицый оказался в Драммонд-Хаусе в тот же день, что и парень, по описанию похожий на Фентона? Что, Фентон хотел, чтобы он увел эти башмаки? Но если так, то зачем? Я там покрутился, поразнюхал вокруг и не обнаружил никаких следов от ботинок, вообще ничего такого, что заставило бы увидеть в них хоть какую-то угрозу. Давай-ка наведаемся в Ярд и немного пощекочем полицию.

У Крука была своя манера ведения дел. Нельзя сказать, что полицейским она нравилась, как нравился и он сам, но у них хватало ума держать свое мнение об этом человеке при себе, и обращались они с ним с уважением, которому позавидовал бы королевский адвокат. Чаще всего его называли Надеждой Преступников, а такие люди требуют уважения со стороны стражей закона и порядка. Лучше всего играть с ними, когда это требуется, на одной стороне поля, потому что об искусстве подставлять другую щеку им ничего не известно, более того, они всегда готовы выдавить вам глаза и ударить ниже пояса. Они устанавливают собственные правила, что для полиции затруднительно, поскольку она связана определенными ограничениями, и если нарушить их слишком уж очевидно, это чревато впоследствии утратой изначальных преимуществ. Так или иначе, когда мистер Крук появился в полиции и заявил, что в деле «Корона против Ферриса» он представляет интересы обвиняемого и хочет видеть башмаки покойного – то есть те башмаки, что были у него на ногах в момент смерти, – затруднений не возникло.

Тело было захоронено за несколько дней до этого в общей могиле, за счет государства; никаких памятных знаков в честь этого ничем не примечательного праха устанавливать не планировалось; никто не предъявил претензий на его одежду, оставшуюся в распоряжении властей.

Ботинки, предоставленные для осмотра Круку и его напарнику, были маленького размера, с острыми носами и, явно контрастируя со всем остальным одеянием покойного, хорошего качества и малоизношенными.

– А что у него был за костюм? – небрежно поинтересовался Крук, пока Билл разглядывал башмаки так пристально, словно рассчитывал заставить их заговорить.

Билл тоже заметил нестыковку.

– Их не для него шили, – сказал он.

– Да уж, такие типы вряд ли когда слышали о существовании Сэвил-роу, – неожиданно послышалась чья-то реплика. Крук задумчиво поднял голову. Кто-то из молодых леди лорда Тренчарда, решил он.

– И нижняя одежда у него весьма приличная, – продолжал он весьма светским тоном. – Обычно бывает наоборот.

– Множество благотворительных обществ всегда готовы прийти на помощь таким людям, – важно заметила подопечная лорда Тренчарда.

Крук подумал, что, когда власти поставят ее на место, у девицы появится неплохой шанс на Би-би-си. Телевидение в наши дни набирает такую популярность, что одного человеческого голоса становится недостаточно, нужна картинка.

– Может, какое-то из таких обществ эти башмаки ему и пожаловало, – вкрадчиво усмехнулся он. – Уж точно не на Римской дороге он их подобрал.

Было ясно, что его собеседница ничего не слышала о Римской дороге с ее известным в Восточном Лондоне блошиным рынком.

– Один каблук чуть выше другого, – несколько покровительственно заметила она. – Можно сказать, ортопедическая обувь. Определить изготовителя нам не удалось. Странно, но имени на подошве нет. Не исключено, конечно, что ботинки сделаны за границей.

– Не исключено, – согласился Крук.

Полицейский участок они с Биллом покидали в хорошем настроении. На выходе последний сунул руки в карманы и принялся что-то насвистывать.

– Ортопедическая обувь! – фыркнул он. – Ну да, можно, конечно, и так сказать.

– А ты бы как сказал?

– Знаете, Крук, – неопределенно вздохнул Билл, – я великий, но потерянный человек.

– Потерянный для чего, для праведности? – поинтересовался Крук.

– Видите ли, – ухмыльнулся Билл, – я никогда всерьез не относился к этой болтовне о хромоте Фентона. Хромые не бывают жуликами, в противном случае я не работал бы сейчас на правопорядок, пусть и в определенном смысле. Мне известна только одна дополнительная причина, по которой кому-то может понадобиться утолщенная подошва, и дело тут не только в удобстве ходьбы. Славная картинка: леди Молли из Скотленд-Ярда расхаживает по Лондону в поисках сапожника, способного вспомнить, не он ли вытачал эти сапоги, и решающая, в конце концов, что они скорее всего сделаны за границей. Но я могу сказать, чья это, по всей вероятности, работа – просто потому, что этот сапожник сделал не одну пару по моему заказу. Славный парень по имени Энсделл, у него мастерская на Холлоувэй-роуд. Художник в своем деле, даже больше – гений. И если бы я сам не носил таких башмаков, скорее всего не заметил бы этого утолщенного каблука. Можно как-нибудь заглянуть к нему и спросить, не слышал ли он чего о Фентоне.

– Так он тебе и скажет.

– Если кому и скажет, то только мне.

– Такая, значит, история, – задумчиво протянул Крук.

– Часть истории, – поправил его Билл. – Наш случай – вроде тех историй, что издаются под маркой Криминального Клуба. Только в последнем абзаце узнаешь, кто же на самом деле преступник.

– Наш вроде бы любит кроссворды, – заметил Крук. – Зачем тащиться в Драммонд-Хаус только для того, чтобы передать камешки? Наши парни любят усложнять жизнь. Одно из самых захватывающих ограблений нашего времени связано с несколькими жемчужинами запредельной стоимости. Они были отправлены по почте из Парижа в спичечном коробке и переданы получателю на вокзальной площади Тоттенхэм-Корт-роу. Вот и все. А здесь обычный пансионат – к чему такие выкрутасы?

– Наверное, наскучила обыденность, решили поразвлечься, – предположил Билл. – А то все одно и то же, надоедает. А кроме того, надо же и полиции дать шанс потрудиться.

– Вопрос в том, – продолжал Крук, – должен ли был Гуверолицый заполучить ботинки?

– Ну, это вполне ясно. На самом деле главное – кому это могло не понравиться.

– С ходу можно сказать одно: не Фентону. Он оставался в гостинице уже после того, как тот малый смылся.

– Если это, конечно, был Фентон. Мы исходим из того, что так оно и есть.

– Верно, – с улыбкой откликнулся Крук. – Уверенности, правда, в этом нет, но… слушай, Билл, ты когда-нибудь интересовался Эвклидом?

– В школе, где я учился, его не проходили, – бесстрастно ответил Билл.

– Эвклид обнаружил – и поведал миру, – что начинать надо с гипотезы, из чего следует, что нельзя бросить камень и ожидать, что он застынет в воздухе. Иными словами, начинать надо не просто с гипотезы, а с обоснованной гипотезы. Так вот, мое обоснованное предположение состоит в том, что именно Фентон убил Уркхарта, украл изумруды и спрятал их в каблуках ботинок, которые в интересующее нас время увел Гуверолицый. Но, может, все это не так? Я хочу сказать: а что, если в каблуках тех ботинок никаких изумрудов не было и Фентон просто водил Гуверолицего за нос? Да, нам известно, что несколько лет назад они работали на пару, но, судя по его виду, Гуверолицый многого не добился, и уж, во всяком случае, никто его не знал. Даже его имя до сих пор неизвестно. Крепкими, знаешь ли, надо обладать нервами, чтобы проникнуть в церковь и обчистить труп.

– Стервятники это умеют, – холодно заметил Билл. – Но что верно, то верно, нервы для того, чтобы играть в игры с законом, нужны. Ладно, пойду-ка я прогуляюсь и потолкую со своим другом Энсделлом.

– А я перекинусь словечком с парнем, который ведет защиту Филлипса.

– Вроде этим занимается Брюс?

– Он самый. Известный Кровосос. Если кто и способен вытрясти из тебя душу, так это Брюс. Ладно, так или иначе, он будет рад повидаться со мной.

И внешне, и манерой поведения Брюс был полной противоположностью своему визитеру. Невысокий энергичный шотландец с зелеными глазами, доброжелательный трудоголик, он был готов обрушить на кого угодно фонтаны обаяния, что заставляло его свидетелей выжимать из себя все, на что они способны. Его подвижная опрятная фигура, казалось, была вырезана ножницами, и весь он походил на ухоженную птичку в клетке, внезапно оказавшуюся перед крикливым взъерошенным попугаем.

– У меня есть для вас новый свидетель по делу Филлипса, – начал Крук с равнодушным видом, который, впрочем, ничуть не обманул – и это еще мягко сказано – его собеседника.

– И кто же это?

– Некто Феррис.

– Ваш клиент. – В хитроватых зеленых глазах Брюса вспыхнула искорка.

– Он самый. Арест Филлипса заставил его выйти из укрытия.

– Ясно, как божий день, – вежливо проговорил Брюс. – Или вы хотите сказать, что это он убил Уркхарта? – Сам он, разумеется, так не думал.

Даже если бы у Крука были неопровержимые доказательства виновности Ферриса, он бы уверял суд в его девственной чистоте, расставляя присяжным ловушки и обрушивая на них полупризнания и в конце выиграв дело.

– Да нет, – любезно ответил он. – Но он знает возможного убийцу.

– И может указать на него?

– Не совсем. – Небрежность, с какой ответил Крук, должна была свидетельствовать о том, что указать на человека в девятимиллионном городе – да и то, если тот не уехал из Лондона, – вопрос суток, и вообще задача настолько детская, что он даже говорить на эту тему не хочет.

– И кто же это?

– Вам не приходилось слышать о человеке маленького роста с большой головой, время от времени называющем себя Фентоном и интересующемся драгоценными камнями?

– Не знаю никого с таким именем.

– Вот-вот, Билл говорит то же самое. Но если он топтал здешнюю землю две недели назад, вполне можно предположить, что еще не смылся. К тому же у нас фактически есть доказательство того, что он был в Лондоне в то утро, когда этот несчастный малый был заколот в церкви.

– Вы хотите сказать, что и это его рук дело?

– Нет, разве что человек способен оказаться в двух местах одновременно. Так или иначе Феррис видел его выходящим из мастерской в то самое время, когда был убит Уркхарт.

– Что-то не сразу он это вспомнил.

– На то у него были свои причины.

– Причины есть у всех. Он готов выступить в суде как свидетель?

– Для этого он и вернулся.

– И у него есть доказательства того, что Фентон – реальный человек?

– Пока нет. – Крук говорил совершенно непринужденно. – Послушайте, Брюс, вы же не хуже моего знаете, что это за публика – присяжные. Покажите им парня, обвиняемого в убийстве и добровольно представшего перед судом лишь затем, чтобы спасти шкуру другого парня, и их не будут занимать такие пустяки, как реальное существование предполагаемого убийцы. Они скажут, что люди не рискуют жизнью забавы ради.

– И еще они скажут, если, конечно, у них есть хоть капля разума, что он вполне может оказаться другом Филлипса, не желающим, чтобы тот болтался на виселице.

– Да, я знаю, – заверил его Крук, – филантропия в этой стране – огромная сила, но не настолько же, чтобы отправиться на виселицу за убийство, которого ты не совершал, ради того, чтобы кто-то другой избежал ее в сходных обстоятельствах.

Брюс промолчал, он был погружен в свое любимое занятие – рисовал рыб. По всей Англии и во многих городах континентальной Европы остались следы его пребывания, такие же явственные, как следы улитки. В настоящий момент он изображал молодую озабоченную рыбку, похожую на Филлипса, маленькую остроносую рыбку в адвокатском парике – то есть самого себя, костлявую рыбу – Ферриса – и огромную камбалу в котелке, надвинутом на один глаз, – Крука.

– Так что вы можете предложить насчет Фентона? – спросил, наконец, он.

– Только одно. Действовать по примеру Братца Кролика – затаиться и ничего не говорить. Иными словами – дать парню длинную веревку, и он сам со всем справится. Когда не можешь найти улик, а фабриковать их небезопасно, остается одно: отойти в тень и ждать, пока они сами тебе не свалятся на голову. Пока Фентон еще не заставил нас как следует потрудиться, так ведь он и не знает, что нужен нам. Дождемся, пока узнает. Сядем ему на хвост, и он начнет оставлять следы, которые, при некоторой удаче, приведут его прямо на виселицу.

Дождавшись, пока Крук уйдет, Брюс откинулся на спинку стула и усмехнулся. «Неужели он думает, – говорил он сам себе, – что ему удалось пустить мне пыль в глаза? Да наплевать ему, повесят Филлипса или нет. Просто ему нужна помощь в поимке Фентона, а когда это бывало так, чтобы Артур Крук не заставил сделать других свою работу?»

При всем при том он глубоко уважал своего недавнего посетителя. Он знал, что если кто и преуспел в искусстве розыска, то это Крук. Не далее как на следующее утро его вера нашла подтверждение. На первых полосах газет, которые интеллектуалы любят называть помойкой, появились аршинные заголовки:

ВНЕЗАПНЫЙ ПОВОРОТ

В РАССЛЕДОВАНИИ УБИЙСТВА В КЭМДЕН-ТАУНЕ

Существует ли некая загадочная связь между убийством Генри Уркхарта, ювелира из Кэмден-тауна, с убийством неизвестного, совершенным несколько дней спустя в церкви Святой Этельбурги? Уильям Феррис, арестованный по подозрению в совершении второго из этих убийств, сделал вчера признание, которое может спасти молодого Чарлза Филлипса от вынесения обвинительного приговора. Он заявил, что в вечер, когда был убит Уркхарт, видел незнакомого мужчину, выходящего через заднюю дверь ювелирной мастерской. На вид он был ниже среднего роста, с крупной головой, слегка прихрамывал.

Далее следовала еще одна, напечатанная более мелким шрифтом, заметка под заголовком:

УБИЙСТВО НА Эрлс-КОРТ

Полиция считает, что в ее распоряжении имеется ценная информация, касающаяся личности человека, найденного заколотым в церкви Святой Этельбурги на Эрлс-Корт. В нем опознали мужчину, остановившегося накануне в одном из близлежащих пансионатов.

– Теперь он наш, – оптимистически заявил Крук. – А мы пока отойдем в сторону и будем ждать.

– Чего?..

– Потопа. Ножей, выстрелов, мешков с песком, да чего угодно. Когда имеешь дело с господином, разыскиваемым как минимум за два убийства, надо быть начеку.

Но хотя Крук был прав в своем предположении, что внезапная вспышка публичности обеспокоит Фентона, нельзя отрицать, что поначалу дела пошли прямо противоположным образом.