Сентябрь – декабрь 1915 г.

25 сентября 1915 г., через две недели после завершения Циммервальдской конференции, где прозвучал призыв начать «борьбу за мир без аннексий и контрибуций», на Западном фронте началось наступление союзников, предпринятое для облегчения положения русской армии на Восточном фронте. Нужды любого из союзников, находящихся в опасности, нельзя было игнорировать: поражение России позволило бы Германии перебросить с востока огромные силы для борьбы с Францией и Британией.

Наступление началось по двум направлениям. Французы атаковали линию немецкой обороны в Шампани, британцы – в Лосе. Об этом французы с британцами договорились еще в июле, на конференциях в Кале и Шантийи. Французы атаковали на линии фронта шириной 25 километров, продвинулись на 3 километра и захватили 1800 немецких пленных. С особым энтузиазмом в Париже сообщали о захвате укрепленного пункта в Ла-Куртине, глубина и сложность коммуникационных траншей и туннелей которого действительно впечатляли.

25 сентября американский доброволец французского Иностранного легиона, поэт Алан Сигер, в ожидании приказа о наступлении в Шампани с энтузиазмом писал домой: «Мечтаю в неудержимом порыве дойти до самой Эны. Это будет величайший момент в моей жизни». Другой американский доброволец, 19-летний Эдмон Жене (прапраправнук гражданина Жене, которого революционная Франция в 1792 г. направила в Америку в качестве своего представителя; он остался жить в штате Нью-Йорк), тоже в тот день написал домой. Он рассказал родителям о немецких военнопленных, встреченных им по пути на фронт: «Некоторые из них, простые парни от шестнадцати до двадцати, в жутком состоянии. Окровавленные, в лохмотьях, с огнестрельными и штыковыми ранами, они представляли жалкое зрелище. Многие рыдали, обхватив за шею своих товарищей». Ближе к линии фронта Жене увидел «одного бедолагу, который, похоже, совершенно ослеп, потому что наткнулся на колючую проволоку и мучительно пытался из нее выбраться».

28 сентября Жене и пятьсот его друзей-легионеров приняли участие в атаке на ферму Наварен, немецкий укрепленный пункт к востоку от Реймса. Три сотни из них были убиты и ранены. Жене и Сигер остались в живых. Среди погибших оказался выпускник Гарварда 1912 г. Генри Уэстон Фарнсуорт, который сразу же по окончании университета отправился на Первую балканскую войну военным корреспондентом, а когда разразилась война в Европе, поспешил принять в ней участие. В Иностранном легионе Фарнсуорта забавляло разнообразие персонажей. Он рассказывал родителям об «оксфордском студенте с Фиджи, черном как чернила», «датчанине ростом за метр восемьдесят», «другом датчанине, очень маленьком и юном», «швейцарском плотнике, родившемся и выросшем в Альпах, который, если налить ему пол-литра деревенского вина, поет гораздо лучше звезд комической оперы», и «бригадире Мусоргском, потомке двоюродного брата русского композитора». Имена большинства из погибших 28 сентября забыты. Фарнсуорт запомнился потому, что сохранились его письма родителям .

В сражении за ферму Наварен получил тяжелое ранение легионер Джон Элкингтон, британский офицер, который годом ранее был предан военному суду и уволен из армии за «документ о капитуляции». За храбрость, проявленную в бою, французы наградили его Военной медалью и Военным крестом. Когда в Лондоне узнали об этом, по личной инициативе короля Георга V ему вернули звание офицера британской армии.

В то время как французы сражались в Шампани, британцы предприняли наступление у Лоса. Сначала полоса фронта шириной 10 километров подверглась интенсивному артобстрелу. Британцы впервые применили отравляющий газ, разрядив за нейтральной полосой 5243 газовых баллона, содержавших 150 тонн хлора. От непосредственного воздействия газа погибло 600 немецких солдат. На одном участке британцам удалось продвинуться на четыре километра. Впереди одного из наступающих батальонов по нейтральной полосе шел солдат, жонглировавший футбольным мячом.

На участке фронта в зоне ответственности 15-й (Ирландской) дивизии газ из-за погодных условий не пошел в сторону немецких траншей. Солдаты не решались идти в атаку в клубах ядовитого дыма. Волынщик Питер Лейдлоу решил подбодрить свой батальон. Взобравшись на бруствер, он стал исполнять на волынке неофициальный шотландский гимн «Храбрый шотландец» (Scotland the Brave), не обращая внимания на газ и огонь немецких пулеметчиков. Он был ранен, но продолжал играть. Шотландцы ринулись вперед и захватили две линии немецких траншей. За мужество Лейдлоу был награжден Крестом Виктории.

Фрэнк Казинс, один из солдат Особой роты, которая в тот день пускала газ, позже записал в дневнике: «Один бедолага потерял сознание на бруствере, но потом оправился. Затем поступил парень с пробитой веной, мы ее турникировали . Он пробыл у нас до 2 часов, но тоже рвался обратно в бой. Затем поступил отравленный газом. Потом солдат, раненный пулей в живот, он вскоре скончался от потери крови. Затем парень с раздробленной ногой. Мы всем оказывали помощь. Доставили офицера из полка «Блэк Уотч» , тоже с раздробленной ногой. Пока мы тащили его по траншее, он сделал характерное замечание: «Какой бардак в этих траншеях!» Мы работали в траншеях до 11:30. Затем я выбрался наверх и работал между траншеями, помогая солдатам и разнося воду».

Среди тех, кто пускал газ, был и Дональд Грантем, который, как и Казинс, оказывал помощь раненым. Гарсайд, Харрис и Олдридж, которых он упоминает, входили в состав Особой бригады, занимавшейся газовыми баллонами и трубами. «Услышал, что солдат сильно отравился газом, – записал он в дневнике, – обнаружил Гарсайда без сознания, подхватил его и оттащил в соседнее укрытие… затем в стрелковом окопе нашел Харриса с дыркой от пули в голове. Помог отнести его в укрытие. Это было около девяти. Потом в течение десяти часов не было времени смыть с рук его кровь. Сделал несколько перевязок, помогал относить раненых. Отнес одного, раненного в ногу, потом еще нескольких. Вернулся в наш окоп, потом вытащил Олдриджа (отравившегося газом) и доставил его на перевязочный пункт».

Потери при Лосе оказались выше, чем в предыдущих сражениях. 25 сентября «список потерь», публиковавшийся в Times, составил четыре колонки . Солдаты изо всех сил старались не падать духом. Гарольд Макмиллан, будущий британский премьер-министр, на следующий день отправившийся со своим полком в район боевых действий у Лоса, написал матери: «Мимо нас в тыл от передовой тянется поток санитарных машин. Некоторые из раненых очень веселятся. Увидел одного парня, который радостно прижимал к себе немецкую офицерскую каску. «Они бегут», – прокричал он». Полку Макмиллана пришлось ждать три часа. И все это время «почти непрерывно, кто в лес, кто по дрова, солдаты пели песенки из мюзик-холлов, сентиментальные любовные и так далее. Все это было весьма забавно».

На следующий день, 27 сентября, полк Макмиллана вступил в бой. Командир полка отравился газом, его заместители и адъютант погибли. Сам Макмиллан был легко ранен в голову и правую руку . Он написал матери из госпиталя, что это оказалось «скорее страшно, чем больно», но в целом все выглядело «довольно ужасно – большинство наших офицеров получили ранения». За словами «довольно ужасно» скрывалась бездна страданий.

На второй день боев, пробиваясь через Лос к дороге Ланс – Ла-Бассе, британские части пересекли ее в двух местах – напротив Юллюша и Буа-Юго. На их стороне было значительное численное превосходство, но несколько десятков немецких пулеметов оказались серьезным препятствием. «Можно было отчетливо различить десять колонн, наступающих широким фронтом, – отмечено в немецком полковом дневнике защитников Юллюша. – В каждой колонне шло более тысячи человек, «представлявших такую отличную цель, какую даже трудно вообразить. Никогда на долю наших пулеметчиков не выпадала столь элементарная и столь эффективная работа. Длинными очередями они непрерывно косили приближающиеся ряды противника».

Пять месяцев назад Хейг заявлял в британском Военном совете: «Пулемет – слишком переоцененное оружие, и двух на батальон более чем достаточно». Он в очередной раз жестоко ошибался. Дневник немецкого полка свидетельствовал об обратном: «Солдаты поднимались на стрелковые ступени, некоторые даже на бруствер, и триумфально палили в противника, идущего по широкому открытому полю. Вся вражеская пехота оказалась на линии огня. Эффект оказался сокрушительным. Было видно, как они валились буквально сотнями». Аналогичная бойня происходила и южнее, в районе британского наступления у Буа-Юго. И здесь полковой дневник зафиксировал потрясающую картину: «Плотные массы противника шеренга за шеренгой появлялись из-за гребня, некоторые офицеры даже верхом, и шли вперед, словно на учебном плацу в мирное время. По мере их приближения наши артиллеристы и пулеметчики косили их ряды. Когда они миновали северную оконечность Буа-Юго, пулеметчики ударили им во фланг, уничтожая целые батальоны».

Сотни человек оставили свидетельства о сражении при Лосе, некоторые в письмах, другие в воспоминаниях. Спустя четырнадцать лет Роберт Грейвз, которому во время сражения было всего двадцать лет, в книге «Со всем этим покончено» (Goodbye to All That) описал один из эпизодов с участием офицера: «Когда его взвод пробежал около двадцати метров, он дал им сигнал залечь и открыть прикрывающий огонь. Грохот был оглушительный. Он увидел, как взвод слева тоже залег, и свистком подал сигнал продолжать атаку. Похоже, его никто не услышал. Он выскочил из воронки, замахал руками и закричал: «Вперед!» Никто не шелохнулся. Он крикнул: «Вы, подлые трусы, оставляете меня атаковать одного?» Сержант, командир взвода, раненный в плечо, со стоном откликнулся: «Они не трусы, сэр. Они рады бы, но, черт побери, все убиты». Их скосил пулемет, когда они поднялись по свистку» .

Немцы, потрясенные эффективностью своих пулеметов, назвали это сражение «Полем трупов при Лосе» (Der Leichenfeld von Loos). Когда пятая попытка британцев занять Буа-Юго провалилась и раненые стали выбираться назад, к своим окопам, «из наших траншей до конца дня по ним не было сделано ни единого выстрела, – отмечено в полковом дневнике немцев, – столь велико было наше сочувствие и жалость к врагу после такой победы».

После пятой неудачной попытки овладеть Буа-Юго наступление было прекращено. Среди офицеров, объявленных «пропавшими без вести» после артиллерийского и пулеметного обстрела укрывшихся в лесу немцев, был и второй лейтенант Джон Киплинг, единственный сын Редьярда Киплинга. Несколько лет спустя один солдат, участвовавший в атаке, рассказывал Редьярду Киплингу: «Джерри проявил себя молодцом при Лосе и помог нам, простакам. Мы шли вперед, ничего не понимая, кроме того, что идем на смерть, и Джерри буквально вытащил нас оттуда, прикрыв от пулеметного огня. Это все, что было в тот день». После войны Руперт Грейсон, раненный в руку осколком того же снаряда, от которого погиб Джон Киплинг, практически заменил писателю сына и сам стал плодовитым писателем. Он умер в апреле 1991 г. в возрасте 93 лет.

Тело Джона Киплинга так и не нашли. Лейтенант Клиффорд, который вместе с ним вел солдат в атаку, был либо убит мгновенно, либо получил смертельное ранение. Тело его нашли некоторое время спустя. В тот день погиб и капитан Катберт, командир Особого подразделения. Тело его не нашли. Погибли и двадцать семь человек, которых он вел в атаку . Редьярд Киплинг написал стихи на смерть своего сына и множества других сыновей:

Другой молодой офицер, участвовавший в битве при Лосе, Роланд Лейтон, написал своей невесте Вере Бриттен: «Пусть тот, кто считает войну прекрасным, веселым делом, тот, кто произносит зажигательные речи о Чести, Славе, Доблести и Любви к Родине с той же бездумной и страстной верой, с которой жрецы Ваала взывали к своим спящим божествам, – пусть он только взглянет на кучку сырых серых лохмотьев, покрывающих половину черепа, голень и то, что могло быть ребрами, или на этот скелет, лежащий на боку согнувшись, как упал, совсем целый, если не считать отсутствия головы, в драной одежде, – и пусть он поймет, какое это великое и славное дело – превращать Молодость, Радость и Жизнь в зловонную гниющую кучу костей». Далее Лейтон спрашивает: «Кто из тех, кто это знал и видел, скажет, что Победа стоит смерти даже одного из них?»

Французы объявили, что операция в Шампани завершилась успешно. Жоффр утверждал, что взял в плен не менее 25 000 немецких солдат и захватил 150 тяжелых орудий. Для британцев неудача при Лосе стала причиной долгого и мучительного самоанализа. Из почти 10 000 человек, участвовавших в этой операции, 385 офицеров и 7861 солдат погибли или получили ранения. Официальная история приводит ответ одного из солдат генералу Хакингу, который на второй день сражения спросил: «Что пошло не так?» Солдат сказал: «Мы не представляли, как это будет. В следующий раз мы все сделаем правильно». Но настроения начали меняться. В палате лордов, оплоте приличия и патриотизма, битвы при Нёв-Шапель и Лосе были охарактеризованы как «поражения». 8 октября после посещения штаб-квартиры сэра Джона Френча Хейг записал в дневнике: «Некоторые из раненых, отправленные домой, рассказывают, что перед ними ставили невыполнимые задачи и что их не кормили».

Во время и после сражения у Лоса капитан У. Джонсон, военно-полевой врач, подметил феномен, который после отступления из Монса не часто встречался на поле боя. Многие новобранцы «новых армий» Китченера, добровольцы восемнадцати-девятнадцати лет, поступали с фронта с диагнозом, который официальная военно-медицинская история определяла как «характерные проявления истерии (мутизм и тремор)».

На Восточном фронте толпы беженцев, направлявшихся в тыл, на восток от линии военных действий, продолжали создавать хаос и трудности. 5 октября Флоренс Фармборо, оказавшись на станции Брест-Литовск по дороге в Москву, записала в дневнике: «Всюду беспорядок и смятение. Город недавно подвергся налету немецких «цеппелинов», и рядом со станцией два или три дома полностью разрушены, а в самом городе значительный ущерб нанесли зажигательные бомбы».

10 октября немецкий поэт Рильке в частном письме из Мюнхена задал вопрос: «Неужели никто не может вмешаться и положить этому конец?» А другой человек, сидя в меблированных комнатах в нейтральной Швейцарии, рассматривал войну как путь к своему грядущему триумфу. «Из России вести свидетельствуют о нарастании революционного настроения и движения», – в тот же день отметил Ленин в частном письме.

В сентябре энергичный морской офицер коммодор Роджер Кейес, начальник военно-морского штаба в Дарданеллах, представил новый план захвата проливов исключительно силами флота. Адмирал отверг план. Спустя шестнадцать лет Черчилль с горечью прокомментировал: «Меня в те печальные дни безмерно поражали стандарты ценностей и чувство меры, которые доминировали среди наших политиков и руководства армии и флота. Генералы были настолько уверены в возможности прорыва фронта во Франции, что сосредотачивали огромные силы кавалерии за атакующими частями, чтобы бросить их в брешь, которая, как они полагали, возникнет в результате этого удара. Принести в жертву четверть миллиона жизней в таком предприятии казалось им проявлением высшей военной мудрости. Такова была ортодоксальная военная доктрина; даже в случае неудачи это не считалось бы ошибкой или нарушением правил. А потерять одну сотую от этого числа моряков и десяток старых кораблей, которые в любом случае через несколько месяцев оказались бы на Мазер-банке , ради того, чтобы получить возможность добиться бесценной цели, казалось им риском, перед которым пасовали самые смелые и опытные военачальники. У адмиралов и генералов был свой путь. Флот продолжал бездействовать в Дарданеллах. Во Франции армии продолжали заниматься самоуничтожением, пытаясь преодолеть немецкую оборону. Болгары собрали трехсоттысячную армию и присоединились к нашим врагам. Сербия как военный фактор перестала существовать».

В Месопотамии британские войска продолжали наступление вдоль реки Тигр. 26 сентября, в разгар сражений в Шампани и при Лосе, британцы предприняли наступление на Кут. Кут был взят, несмотря на некоторые волнения в связи с тем, что индийские войска проявили нерешительность при штурме турецких оборонительных позиций, и с нехваткой воды, из-за чего многие солдаты оказывались просто недееспособными. Был и дополнительный повод для опасений: в первую ночь наступления раненых британцев, которых не смогли вынести с поля боя из-за кромешной темноты, нашли, ограбили, изувечили и убили арабы-мародеры. Однако взятие Кута вселяло надежду: турки пока не выглядели устрашающим противником. Среди захваченного турецкого оружия попалась персидская пушка времен Наполеоновских войн, датированная 1802 г. Британцы прошли от моря более 600 километров. Казалось, все способствует возобновлению в ноябре наступления на Ктесифон, в котором, по сообщениям, окопались турки. Оттуда до Багдада оставалось всего 35 километров.

В оккупированной Европе немцы по-прежнему жестоко расправлялись с теми, кто пособничал врагу. В Брюсселе 49-летняя британская медсестра Эдит Кэвелл оказывала помощь британским и французским военнопленным, а бельгийцам, которые хотели воевать на стороне союзников, помогала перебираться в нейтральную Голландию. Ее арестовали, судили и утром 12 октября повели на казнь. Она попросила у конвойных несколько крупных булавок и заколола подол своего длинного платья у лодыжек, чтобы платье не разметалось, когда она упадет замертво. Она была сражена четырьмя пулями. Одна попала в сердце, и Эдит Кэвелл умерла мгновенно. Вместе с ней был расстрелян бельгиец Филипп Бак.

На суде Эдит Кэвелл признала все предъявленные ей обвинения. Протесты американских дипломатов, которые представляли интересы Британии в Брюсселе, эффекта не возымели. Хью Гибсон даже обращался к главе немецкого политического ведомства в Брюсселе барону фон дер Ланкену с просьбой телефонировать кайзеру, чтобы тот лично вмешался в ситуацию. После оглашения приговора Ланкен произнес: «Даже сам император не сможет вмешаться». Когда это эмоциональное заявление некоторое время спустя было опубликовано, кайзер, как стало известно, был сильно недоволен.

Вечером перед казнью Эдит Кэвелл сказала капеллану американской дипломатической миссии преподобному Хорасу Гаану: «Они все были ко мне очень добры. Но хочу сказать, стоя перед Богом и перед вечностью: я поняла, что одного патриотизма недостаточно. Я не должна ни к кому испытывать ненависти или злобы». Ее христианское смирение не помешало очередной вспышке антинемецких настроений в Британии и Соединенных Штатах. Огня добавило широкое распространение выдуманной истории о том, что она якобы потеряла сознание на месте казни, и начальник расстрельной команды застрелил ее лежащей на земле. Газета New York Tribune даже поместила рисунок, на котором было изображено лежащее навзничь окровавленное тело Эдит Кэвелл, над которым стоит офицер в остроконечной каске с дымящимся пистолетом в руке. Рисунок сопровождала надпись «Gott mit Uns» – «С нами Бог».

Во Фландрии продолжалось сражение при Лосе. В атаке на редут Гогенцоллерна 13 октября погиб 20-летний поэт Чарльз Сорли, незадолго до смерти написавший:

Тело Сорли не нашли. Его имя высечено на камне в Мемориале без вести пропавших в Лосе. После его гибели в вещмешке нашли стихотворение, в котором говорилось о «миллионах мертвых бессловесных», о которых вряд ли кто будет помнить:

В ту ночь, когда под Лосом погиб Чарльз Сорли, немцы совершили самый массированный за время войны воздушный налет на Британию. В нем приняли участие пять «цеппелинов», которые сбросили 189 бомб на Лондон и близлежащие графства. Погиб 71 мирный житель.

В тот месяц на фронте в Шампани погиб французский поэт Огюст Компаньон. На Восточном фронте среди раненых австрийских солдат оказался и художник Оскар Кокошка, глубоко гражданский по духу человек. «Раны у меня скорее декоративные, чем смертельные, – написал 29-летний второй лейтенант другу. – Пуля в голове и дырка в груди. Помолвка разорвана, дела закончены, а взамен – большая серебряная медаль. Я пенсионер!!!» Продуктовая посылка, собранная по его просьбе так, чтобы и на фронте чувствовать себя с максимальным комфортом, пришла уже после ранения и была отправлена назад, в Вену. Вскоре и он последовал за ней.

Этой осенью неудачи преследовали всех – Россию, Британию, Францию и Италию. На фронте у Изонцо эпидемия холеры вынудила итальянское командование изолировать некоторые воинские части. Большую опасность представлял и паратиф. Среди его жертв оказался и рядовой Бенито Муссолини, социалист, приветствовавший вступление Италии в войну. Своего сына, родившегося осенью, отец, уже находившийся в окопах, назвал Витторио Алессандро – в честь будущей победы («виктории») и одного британского военного моряка, недавно отличившегося своим мужеством. «Дожди и вши – два главных врага итальянского солдата, – записал в дневнике Муссолини. – Пушки после них». Его окопы располагались на Монте-Неро, на высоте более 1800 метров. «Мы не захватываем крепости, – записал он, – нам приходится брать горы». Но австрийцы чрезвычайно умело построили оборону этих гор.

Отсутствие успехов у Антанты продолжало контрастировать с успехами Центральных держав. 5 октября мощная артиллерийская подготовка с использованием 170 тяжелых оружий и 420 тяжелых минометов стала прелюдией к австро-немецкому вторжению в Сербию. Наконец, и несмотря на неудачу осени 1914 г., должно было наступить возмездие за убийство Франца Фердинанда. В тот же день 13-тысячные англо-французские войска высадились в Салониках с целью быстрого продвижения на север, на помощь Сербии. Австро-немецким войскам, форсировавшим Дунай и направлявшимся к Белграду, противостояли, помимо всего прочего, четыре мощных англо-французских корабельных орудия. Но сопротивление было сломлено. Сербы, ослабленные эпидемией тифа, 9 октября приступили к эвакуации столицы. В этот же день австрийцы вторглись на территорию союзницы и соседки Сербии – Черногории. Через два дня на Сербию напала Болгария, жаждущая захватить ее южный регион – Македонию. У Центральных держав появился новый партнер.

Страны Антанты поспешили на помощь Сербии, как в 1941 г. Британия придет на помощь Югославии. 14 октября, когда первые французские части подошли к греко-сербской границе, в Салониках высадился 18-тысячный контингент французской армии. Но мысли французов в первую очередь были связаны с тяжелым положением на Западном фронте. 19 октября в Шампани 815 французских солдат погибли и более 4000 серьезно пострадали после того, как немцы на фронте шириной 15 километров провели газовую атаку с применением хлора и фосгена . Для итальянцев Третья битва при Изонцо, начавшаяся 18 октября, тоже полностью затмила нападение австрийских, немецких и болгарских войск на Сербию. Численное превосходство итальянских сил – 19 дивизий против 11 и 1250 артиллерийских орудий против 604 – не помогло им овладеть двумя целями, горами Саботино и Сан-Микеле.

21 октября болгары, положившие глаз на сербскую провинцию Македонию, вошли в город Скопье. Прибывшие на Салоникский фронт французы первые выстрелы сделали против болгар, пытавшихся захватить железнодорожную станцию Струмица в 30 километрах от болгарской границы. Возник новый театр боевых действий, двенадцатый на данный момент в этой войне . Этот регион отличался малым количеством дорог, высокими горами, глубокими ущельями и быстрыми реками. Французские войска, продолжая продвижение на север от Неготина к Велесу, вышли к реке Вардар, где на карте был обозначен мост. Оказалось, что мост был разрушен еще в Первую балканскую войну.

У одного из ведущих участников боевых действий, австрийского генерала Конрада, быстрый успех новой операции в Сербии зародил мысль о том, что после поражения Сербии может появиться возможность каким-то образом заключить мир с Россией и завершить войну, пока существующая карта Европы не подверглась значительным изменениям. 22 октября он в докладной записке изложил свои соображения Францу Иосифу. Однако мир наступит почти ровно через три года, а вместе с ним – и полный распад империи Габсбургов. Тогда же победа казалась неизбежной, что располагало скорее к торжеству и наступлению, чем к размышлениям и компромиссам. 22 октября в Потсдаме кайзер сердито выговаривал американскому послу Джеймсу У. Джерарду за то, что Соединенные Штаты оказывают финансовую помощь Британии и Франции, и выразил протест в связи с тем, что «некоторое количество подводных лодок», построенных в Америке, переведены в Британию при сопровождении кораблей американского флота. «Америка должна вести себя осмотрительней, – предупредил он посла. – После войны я не потерплю от Америки никаких глупостей». Тем не менее он проявил осторожность, дистанцировавшись от потопления «Лузитании» и заявив Джерарду, что «не разрешил бы» торпедировать корабль, если бы знал об этом, и что «порядочный человек не стал бы губить столько женщин и детей».

Участники боевых действий повсюду испытывали страдания и лишения. 24 октября болгары вбили клин между сербскими войсками и французами, спешившими им на помощь. Через три дня немецкие войска вошли в Княжевац, захватив в плен 1400 сербских солдат. Пока немецкие, австрийские и болгарские войска овладевали Сербией, на два участка боевых действий Антанты свалилось проклятье в виде дождя и распутицы. На Галлипольском полуострове войска теснились в переполненных, сырых, постоянно подвергавшихся артиллерийским обстрелам траншеях, не имея возможности согнать турок с господствующих высот. На участках при Изонцо и в Доломитовых Альпах итальянские части, продолжавшие сражаться за вершины, терпели неудачи или отвоевывали небольшие территории ценой значительных потерь.

В итоге Третьей битвы за Изонцо, закончившейся 4 ноября, итальянцы потеряли более 20 000 убитыми и 60 000 ранеными. 30 октября в Доломитовых Альпах появился повод для торжества, когда правнук Гарибальди, генерал Пеппино Гарибальди, захватил горную деревушку Паннетоне. 7 ноября ему удалось занять горный перевал Коль-ди-Лана высотой 1420 метров, но через два дня под натиском противника его пришлось оставить .

На Западном фронте, в Шампани, немецкие войска, многие из которых были только что переброшены с русского фронта, выбили французов из Ла-Куртины, всего лишь месяц назад освобожденной под гром аплодисментов. 4 ноября они также вытеснили французов с 800-метрового участка линии обороны к северу от Массижа, убив большинство защитников и взяв в плен 25 человек. Но французы предприняли контратаку, забросав противника гранатами, и немцы были вынуждены отступить .

Сражения в Шампани были жестокими. В регионе радиусом всего 8 километров между Ла-Куртиной и Массижем были полностью уничтожены пять деревень: Юрлю, Перт-ле-Юрлю, Ле-Мениль-ле-Юрлю, Таюр и Рипон. В 15 километрах к западу, за фермой Наварен, есть еще две разрушенные деревни, Норуа и Моронвиллье. На современных картах Мишлен эти следы боевых действий 80-летней давности помечены значком «руины».

Но Восточном фронте положение сил Антанты продолжало ухудшаться. Вся русская Польша оказалась в руках немцев. За двенадцать месяцев конфликта количество русских военнопленных достигло 1 740 000 человек. В Хельсинки моряки линкора «Гангут» и крейсера «Рюрик» взбунтовались против плохого питания и жестокости офицеров. Пятьдесят человек арестовали. Министр финансов России Петр Барк отправился морем из Архангельска через Великобританию во Францию, чтобы просить о дополнительных кредитах для укрепления боеспособности России. Миллион фунтов стерлингов был одолжен на вторую неделю войны, а со временем сумма достигла 50 миллионов фунтов, и еще 100 миллионов было обещано. Барк просил больше, но президент Пуанкаре не пошел ему навстречу. «Я мог бы напомнить господину Барку, – отмечено в протоколе их встречи, – что ни буква, ни дух нашего союза не предполагают, что Россия когда-либо будет просить нас о кредите». Барк выложил свой козырь: не золотые запасы или сырьевые ресурсы России, а угрозу того, что она не сможет продолжать войну без французской экономической помощи. Пуанкаре пришлось уступить. Перспектива высвобождения немецких и австрийских армий для отправки на Запад оказалась решающим аргументом. Россия не вышла из войны, но ее задолженность росла с каждым днем.

Благодаря новым кредитам Россия получила возможность в более широком масштабе импортировать необходимые для войны материалы, в том числе из Японии, с которой воевала всего десять лет назад. Огромные грузы поступали в российский порт Архангельск, откуда поездами перебрасывались на значительные расстояния. За год долг России Британии вырос до 757 миллионов фунтов, Соединенным Штатам – до 37 миллионов фунтов. Среди британских товаров, поступающих в Россию по новой кредитной системе, Британия поставила, в частности, 27 000 пулеметов, миллион винтовок, 8 миллионов гранат, 2500 миллионов патронов, 300 аэропланов и 650 авиационных двигателей. Россия также нуждалась в колючей проволоке. Перед началом войны ее запасы составляли всего 13 000 тонн. В следующем году было произведено еще 18 000 тонн, и за то же время закуплено за границей и доставлено в Архангельск 69 000 тонн. Проблема заключалась в доставке всех этих грузов военного назначения, поступающих в отдаленный северный морской порт, в Петроград, а оттуда – на фронт. Полковник Нокс, оказавшийся в октябре в Архангельске, обнаружил «в порту гигантские скопления запасов – меди, свинца, алюминия, резины и угля и не менее 700 автомашин в деревянных контейнерах. Большинство материалов хранится под открытым небом». Ежесуточно порт мог отправлять только 170 товарных вагонов. Усовершенствованием железнодорожной линии занималась британская фирма.

Стремясь упростить переброску на фронт грузов военного назначения, поступающих с Запада, Россия решила связать с Петроградом другой северный морской порт – Мурманск. Более 30 000 русских рабочих из Поволжья и 5000 из Финляндии, подписавших полугодовые договоры, трудились в этом холодном, негостеприимном регионе. Этого оказалось недостаточно, поскольку тысячи рабочих дезертировали с «трудового фронта», а продлевать договоры никто не спешил. На строительство железной дороги были брошены 15 000 немецких и австрийских военнопленных и 10 000 китайских рабочих. Стройка продолжалась полтора года, но и ее пропускная способность увеличивалась очень медленно.

На Галлиполи на боеспособность войск союзников отрицательно влияли непрекращающиеся штормы и болезни. Ежедневно с передовой приходилось эвакуировать до трехсот больных. Из-за нехватки боеприпасов на каждое орудие в день выделялось всего по два снаряда. Исправлять ситуацию был направлен новый британский командующий, сэр Чарльз Монро. Почти сразу после прибытия, 28 октября, он получил телеграмму от Китченера, который потребовал без обиняков: «Как можно скорее сообщите ваше мнение по основному вопросу, а именно – уходим мы из Дарданелл или остаемся». Монро немедленно запросил мнение своих военачальников в Геллесе, Анзаке и Сувле о возможности нового наступления. Они были единодушны: их люди способны выдержать не более суток боевых действий.

31 октября Монро ответил на телеграмму Китченера, рекомендуя начать отступление. Его поддержал генерал Бинг, командующий войсками в Сувле: «Считаю эвакуацию целесообразной». Генерал Бердвуд, командующий войсками в Анзаке, высказался против, опасаясь, что отступление будет не только использовано турками для захвата всей территории, но и негативно скажется на всем мусульманском мире, включая Индию. В итоге никакого решения принято не было, и войска остались на полуострове.

В Салониках британские войска, частично переброшенные с Галлипольского полуострова, присоединились к французам, чтобы облегчить положение Сербии. Но прогресс оказался незначительным. «Ты, вероятно, спросишь, почему мы не идем вперед, – написал 1 ноября капитан Г. Х. Гордон из 10-й (Ирландской) дивизии. – На это есть веская причина: у них прочная оборона, а у нас не хватает людей». Ситуация в Салониках вызывала у него желание вернуться во Францию. «Все наши маневры здесь происходят в чернильной темноте, обычно под дождем, по едва различимым тропам среди холмов».

5 ноября болгарские войска захватили Ниш, лишив сербов контроля над участком железнодорожной магистрали Берлин – Багдад и обеспечив немцам прямую железнодорожную связь между Берлином и Константинополем . Сербские войска оказывали отчаянное сопротивление, отвоевывая деревни и сдерживая продвижение наступающих армий, но постепенно были вынуждены отступать. На каждые пятьдесят снарядов австрийской артиллерии сербы могли ответить лишь одним. Артиллеристам поступали приказы снаряды зря не тратить, а позже – использовать в случае крайней необходимости.

Сжигая последний моторизованный транспорт и уничтожая тяжелые орудия, 200 000 сербских солдат и мирных жителей уходили в горы, чтобы найти убежище в соседней Албании. Идти им предстояло не одну сотню километров. Трехнедельный переход по сильно пересеченной местности дался жестокой ценой. 20 000 сербских беженцев погибли в пути. «Участники отступления, – написала мисс Уоринг в своей истории Сербии военного времени, – рассказывали путаные истории о холоде, голоде, потрясающих пейзажах, албанских засадах, тропах, усеянных трупами лошадей, о людях, умиравших на обочинах. Мы слышали о российских и британских министрах, лежавших на соломе рядом с министром иностранных дел Сербии, его женой и сыном, а в соседнем помещении – итальянские и французские министры, секретари, консулы, переводчики, слуги, все вперемешку. Мы слышали о короле, лежащем на повозке, запряженной четверкой волов, и делящем трудности пути с обычными солдатами».

Поход через горы стал сагой о бедствиях, голоде, лишениях, болезнях и трудностях пути по суровой местности. Среди тех, кто проделал далекий путь из Британии, чтобы помочь сербам, была Мейбл Дирмер, пионер кинематографии, успешная романистка, драматург и иллюстратор. «Какие шансы были бы сегодня у Христа? – вопрошала она публику в время этого исхода. – Распятие для такого лунатика стало бы гуманной смертью». Вскоре после публикации этого обращения она умерла от брюшного тифа, пытаясь оказать помощь больным женщинам и детям.

По мере продвижения беженцев на запад их поджидала еще одна страшная опасность. Официальная Албания выразила поддержку Антанте и предложила помощь сербам, но отдельные албанские племена, пострадавшие от сербов в 1912 и 1913 гг., нападали на колонны и сотнями убивали участников перехода.

Сербские войска, спасаясь бегством, все же захватили с собой в албанские горы более 24 000 австрийских военнопленных. Когда колонны добрались до албанского побережья, австрийцев интернировали в Италию и на Сардинию. Многие из них тоже умерли по дороге от тифа и холеры. До моря добрались более 260 000 сербских военнослужащих. Большинство из них переправили на греческий остров Корфу, где они ждали своего часа, чтобы возобновить борьбу за спасение Сербии от австрийского ига. Для их эвакуации понадобилось в общей сложности 1159 рейсов 45 итальянских, 25 французских и 11 британских пароходов. В безопасное место были переправлены и 10 000 лошадей. Это была, как написал один историк, «крупнейшая морская эвакуация в истории до Дюнкерка» .

Больных и раненых сербских солдат переправили в карантинный лагерь на небольшом острове Видо, где они умирали в таком количестве, что он стал известен как остров Смерти. Из 30 000 сербских мальчишек, которые отправились в поход по горам, в живых осталась лишь половина. Еще сотни погибли под бомбами австрийской авиации в гавани Сан-Джованни-ди-Медуа, ожидая своей очереди сесть на корабли, которым предстояло доставить их на Корфу. А на Корфу еще не менее сотни умерли от голода. Тех, кто выжил в этой чудовищной саге, со временем отправили жить и учиться во Францию и Британию. Больных туберкулезом поместили в санаторий на Корсике. Война противоборствующих армий обернулась войной и для военнопленных, беженцев и сирот.

Два союзника Сербии, Франция и Британия, отвели войска в Грецию, а болгарская армия заняла позиции вдоль бывшей сербской границы. Эта территория боевых действий, как и итальянско-австрийский фронт, представляла собой сильно пересеченную местность с горными перевалами, обрывистыми ущельями и почти полным отсутствием дорог. Солдаты Антанты также оказались вдали от дома. Их немногочисленные войска были не в силах повлиять на судьбу оккупированной Сербии, сотни жителей которой казнили или бросали в тюрьмы за малейшие проявления националистических чувств. Однако австрийские гонения не могли подавить южно-славянский национализм, надежду на создание обширного южнославянского королевства. Как писал сербский поэт Йован Йованович-Змай:

7 ноября у берегов Сардинии австрийская подводная лодка обстреляла, а затем торпедировала итальянский океанский лайнер «Анкона». Он направлялся в Нью-Йорк. На борту было много итальянских эмигрантов. Погибло 208 пассажиров, в том числе 25 американцев. Как и в случаях предыдущих атак немецких подводных лодок, американское правительство выразило протест, сочтя австрийские объяснения неудовлетворительными, но этим все и закончилось. 17 ноября у берегов Дувра напоролся на немецкую мину и затонул британский плавучий госпиталь «Англия». Погибло 139 членов экипажа и раненых, находившихся на борту.

14 ноября возникла новая зона боевых действий, наименее известная в истории этой войны. В этот день сторонники династии Сануситов выступили против британских войск, находящихся на пустынных территориях итальянской Ливии, до 1912 г. входивших в Османскую империю. Сануситы при поддержке турок обстреляли британско-египетский пограничный пост в Соллуме. Через два дня три сотни сануситов захватили монастырь Заура в Сиди-Баррани. На помощь были брошены британские войска, но мятежники скрылись в пустыне и продолжали причинять значительное беспокойство.

Капитан Джарвис, британский специалист по войне в пустыне, позже вспоминал: «В некотором смысле это был один из самых успешных стратегических ходов наших противников за всю войну. Какая-то тысяча назойливых арабов на западной границе на год связала более 30 000 войск, необходимых в других местах, и вынудила нас выбросить в пустыню на железные дороги, машины, транспортировку и пр. суммы, сопоставимые с подоходным налогом на всю жизнь нынешнего поколения».

Через пять дней после начала восстания сануситов на бывшей окраине Османской империи в европейской части Турции героический подвиг совершил британский летчик. Два самолета под управлением Ричарда Белла Дэвиса, в январе получившего ранение в атаке на Зебрюгге, и Г. Ф. Смайли вылетели бомбить железнодорожный узел Феррыжик у залива Энез. Турецкие зенитчики подбили самолет Смайли. Он совершил вынужденную посадку, не смог снова завести двигатель и вывел машину из строя. Дэвис, заметив это, посадил самолет неподалеку и, невзирая на приближавшихся турок, взял на борт Смайли и благополучно поднялся в воздух. За «исключительное летное мастерство, а также за проявленные доблесть и мужество» Дэвис был удостоен Креста Виктории.

Начиная с мая Черчилль, занимавший незначительный министерский пост, неустанно убеждал своих коллег по кабинету министров в возможности победы на Галлиполи при условии совершенствования планирования и проведения сухопутной операции в сочетании с атакой с моря. К его советам не прислушались. 4 ноября генерала Монро на Галлиполи сменил генерал Бердвуд. Монро перевели в Салоники, а его преемник был готов вновь штурмовать турецкие позиции. Но этому помешал Китченер, 11 ноября внезапно появившийся на Галлиполи и настаивавший на скорейшей эвакуации. В тот же день «внутренний кабинет» британского правительства был сокращен до Военного совета в количестве пяти человек. Черчилля в него не включили. Он немедленно вышел из состава правительства, отправился на Западный фронт в звании подполковника и принял командование батальоном.

27 ноября на Галлиполи разразилась жуткая гроза с градом и проливным дождем. Потоки воды буквально смывали в овраги все живое, утонули по крайней мере сто человек. Среди переживших этот ураган в Сувле был капитан К. Р. Эттли, который потом писал в своих воспоминаниях, что от сильного дождя «наши траншеи превратились во рвы, заполненные водой» . Затем двое суток бушевала метель. Еще около ста человек замерзли насмерть или умерли от переохлаждения. Только в Сувле от переохлаждения пострадали 12 000 солдат. Особым мучением минусовые температуры были для австралийцев и индийцев. Единственным утешением стала гибель миллионов мух, роившихся на трупах: после метели они полностью исчезли.

Эвакуация становилась неизбежной, но оставался вопрос когда. 2 декабря, вернувшись в Лондон, Китченер спросил у командующих войсками на Галлиполи, возможно ли возобновление наступления, если в бухту Сувла будут переброшены четыре британские дивизии с Салоникского фронта (ранее проделавшие обратный путь). Генерал Бинг был настроен скептически. Он отметил, что причалы для высадки войск в Сувле неоднократно смывало штормами, дожди сделали местные дороги практически непроходимыми, а укрытий от непогоды не хватает даже для того контингента, который уже находится здесь. Таким образом, эвакуация снова вышла на первое место в повестке дня.

Тем временем в Месопотамии британцы не отказывались от планов возобновления наступления. 21 ноября генерал Таунсенд атаковал турецкие оборонительные позиции в Ктесифоне. Это должно было стать прелюдией к стремительному броску на Багдад, до которого оставалось 35 километров. Но удача, сопутствовавшая британцам в Басре, Курне, Амаре и Куте, отвернулась от них. Из 8500 английских и индийских солдат, атаковавших Ктесифон, более половины были убиты или ранены. Турки, оборонявшие город, потеряли вдвое больше людей, но действовали без паники и не бросились в бегство, как в предыдущих боях, а удержали свои позиции и даже контратаковали. Британцы, удалившиеся от моря более чем на 600 километров, не могли рассчитывать ни на какое подкрепление, а турки получили его из Багдада, который был всего в нескольких часах пути.

Зайдя столь далеко, британцы были вынуждены отступить. Унизительный переход обратно в Кут начался 25 ноября. Оставшиеся в живых были измождены и деморализованы. В неподходящих для транспортировки раненых условиях каждый километр был мучительным. Вскоре после начала отхода турецкая артиллерия смогла вывести из строя речную флотилию, и британцы, передвигавшиеся пешком вдоль реки, постоянно находились под угрозой нападения. Из Кута в Басру раненых отправили по реке. Арабские разбойники с обоих берегов обстреливали суда, в результате чего были убиты многие беспомощные раненые, лежавшие на палубах.

В Куте велись все необходимые приготовления к отражению вероятной атаки турок. Стало известно, что противник выдвигает подкрепление в количестве 30 000 человек под командованием немецкого фельдмаршала фон дер Гольца. Британия, до сей поры уверенная в неизбежности взятия Багдада, неожиданно узнала о том, что одна из ее армий отрезана и попала в капкан, как армия Гордона в Хартуме три десятилетия назад. Военный кабинет в Лондоне рекомендовал генералу Таунсенду оставить Кут и спускаться вниз по реке. Он ответил, что город уже в осаде.

Зима в окопах Западного фронта с ее холодом и сыростью стала для армии настоящей чумой. 36-летний Раймонд Асквит, сын британского премьер-министра и сам член парламента, 19 ноября написал другу о еще одной «неприятной особенности» повседневной жизни в траншеях – «несметных полчищах крыс, которые грызут трупы, а потом бегают по лицам, издавая гнусные звуки». Сын премьер-министра добавил: «В последнее время среди трупов стали гнездиться и кошки, но мне кажется, крысы их победят. Впрочем, как и любая война, это будет война на взаимное уничтожение».

27 ноября в Лондоне собрались пацифисты со всей страны, чтобы учредить Антимобилизационное братство, целью которого являлся отказ от военной службы в любом ее виде. Многие их них были квакерами. Председатель братства Клиффорд Аллен заявил, что их всех объединяет «вера в святость человеческой жизни». 4 декабря Генри Форд отправил через Атлантику «корабль мира» «Оскар II», на борту которого были ведущие американские журналисты и деятельницы женского движения, с наказом: «Вытащить мальчиков из окопов и вернуть их домой к Рождеству».

В том же месяце в Берлине один известный банкир говорил американскому послу Джеймсу У. Джерарду, что «немцев тошнит от войны; Крупп и ему подобные промышленники наживают огромные состояния и затягивают войну, настаивая на аннексии Бельгии». Прусские землевладельцы тоже заинтересованы в продолжении войны, объяснял банкир послу, потому что «получают в четыре-пять раз больше денег за свою продукцию, а всю работу выполняют военнопленные».

Вне театров военных действий самая суровая судьба постигла армян. В декабре 25-летняя еврейка Сара Ааронсон, отправившаяся из Константинополя домой, в Палестину, проезжала по Таврским горам в направлении Алеппо. Ее биограф записала: «Она видела стервятников, кружащих над трупами детей, лежавших на обочинах. Она видела человеческие существа, ползущие, изувеченные, голодные, вымаливающие кусок хлеба. Время от времени она проезжала мимо солдат, которые кнутами и прикладами винтовок гнали перед собой целые семьи – мужчин, женщин и детей в слезах и мольбах. Это были армяне, изгоняемые в пустыню, из которой не было возврата» .

Вторая военная зима оказывала свое влияние на все театры боевых действий. Однако на Восточном фронте морозная погода (минус 14 градусов) не помешала девяти сотням казаков отправиться в трехдневный переход протяженностью 40 километров через Припятские болота, чтобы захватить штаб немецкой дивизии. 28 ноября они взяли в плен 80 штабистов, в том числе дивизионного генерала, который впоследствии застрелился. Линия фронта на востоке стабилизировалась. Немцы продвинулись на восток до Двинска и Вильны, австрийцы отбили Броды и Черновцы. Вся российская Польша была оккупирована немцами. Чтобы прокормить население оккупированных территорий, 2 декабря немцы начали переговоры с американским дипломатом доктором Фрэнком Келлогом.

В Дарданеллах новый командующий британским флотом адмирал Уэстер Уэмисс доказывал, что новое наступление силами одного флота, подобное тому, что было предпринято 18 марта, в состоянии открыть проливы и удержать их в руках союзников. В двух телеграммах в Лондон он обрисовал свой план и выразил уверенность в успехе операции. Предложение было отвергнуто. Вместо этого на него возложили обязанность обеспечить всю морскую составляющую тотальной эвакуации войск с Галлипольского полуострова. 8 декабря началась эвакуация войск из Анзака и Сувлы. В Сувле капитан Эттли командовал арьергардом, обеспечивавшим безопасность периметра прибрежной зоны эвакуации. За двенадцать дней берег покинуло 83 048 солдат, 4695 лошадей и мулов, 1718 единиц транспорта и 186 тяжелых орудий. Так завершились годичные усилия овладеть Константинополем с моря и нанести поражение Турции, продемонстрировав в Мраморном море подавляющую мощь британского флота. Оставалось лишь эвакуировать войска с мыса Геллес.

Турецкие победы конца 1915 г. не ограничились Галлиполи. В Месопотамии, на одной из самых южных окраин Османской империи, 80-тысячная группировка турецких войск организовала осаду Кута, в котором находились 25 000 британских и индийских войск. Осада началась 5 декабря. Защитники города продержались 147 суток, тщетно ожидая подхода подкрепления из Басры. Однако войска, идущие к ним на выручку, сами подвергались постоянным нападениям противника. В сражении у города Шейх-Саад они потеряли более 4000 убитыми и ранеными. Медицинское обеспечение было настолько плохо организовано, что даже спустя одиннадцать дней после сражения прибывшие на подмогу индийские медицинские части обнаружили две сотни раненых британцев и восемь сотен индийцев, лежащих под открытым небом, в грязи, без укрытия. Им даже не могли поменять бинты.

Неудача в Месопотамии не ослабила стремление англичан подорвать позиции Центральных держав и добиться существенных территориальных приобретений, нанеся поражение Османской империи. На кону стояли различные национальные интересы. Как писал родившийся в России еврейский националист Владимир Жаботинский, когда исход войны был еще совершенно неясен, «единственный театр, где можно представить нанесение «решающего удара», – это азиатская часть Турции. На этом театре военные действия, кажется, сохраняют прежний характер: меньшее количество людей и средств, менее высокая цена победы и несравненно более быстрые территориальные приобретения в случае победы. Эту истину не могут затмить неудачи в Дарданеллах и Куте: причины печальных результатов Дарданелльской и Месопотамской кампаний достаточно известны, и эти результаты не доказывают ничего, кроме опасности небрежного или нерешительного ведения войны».

Соображения Жаботинского о важности победы в Азии оправдались и были востребованы только на самой последней стадии войны, когда до тех пор обширные закрытые территории Османской империи оказались доступны для раздела сфер влияния. Перспективы победы союзников на Галлиполи подогревали надежды не только евреев, но и арабов. 14 июля, когда исход противостояния еще был неясен, шериф Мекки Хусейн направил британским властям в Каире записку с требованием признания Британией «независимости арабских стран». Если этого не произойдет в течение тридцати дней, предупредил он, арабы «оставляют за собой полную свободу действий»: это была слегка завуалированная угроза бросить свои ресурсы в поддержку турок.

Требование шерифа Хусейна пришло в Каир после второй десантной операции на Галлиполи. 21 августа турецкий губернатор Сирии Джемаль-паша повесил одиннадцать арабских активистов, но и это не склонило Британию к поддержке арабских чаяний. Один из казненных, Абд аль-Карим аль-Халил, намеревался поднять антитурецкое восстание на Восточном побережье Средиземного моря между Бейрутом и Сайдой, которое могло бы расчистить путь для десанта союзников с целью перерезать турецкие коммуникации с Газой, Синайским полуостровом и Суэцким каналом.

Реакция Британии на требование Хусейна о предоставлении независимости оказалась весьма циничной. «Я лично рекомендовал бы включить в благочестивые стремления Хусейна к идеалу Арабского Союза, – заметил генерал-губернатор Судана сэр Реджинальд Вингейт, – какие-нибудь гарантии того, что он твердо останется на нашей стороне до тех пор, пока успех в Дарданеллах не позволит нам более авторитетно выразить наше мнение».

В то время как британцы надеялись добиться успеха на Галлиполи, из турецких войск, расположенных на полуострове, дезертировал арабский штабной офицер Мухаммед Шариф аль-Фарух и перешел на сторону англичан. Тем, кто его допрашивал, он сообщил, что является потомком пророка и хочет попасть в священный город Мекку для встречи с шерифом Хусейном. Его морем доставили в Каир. 11 октября его допросил полковник Гилберт Клейтон из Арабского бюро. Перебежчик признался, что является членом тайного Общества молодых арабов, оппозиционного турецкому господству. По его словам, лидеры общества в Сирии и Месопотамии хотят сотрудничать с британцами в обмен на независимость арабов.

Аль-Фарух заявил, что турки и немцы готовы удовлетворить территориальные требования арабов. Это было неправдой, но Клейтон и его коллеги в Каире не имели возможности проверить его утверждение. В день допроса аль-Фаруха против союзников выступила Болгария. Перспектива включения болгарских частей в боевые действия на Галлипольском полуострове резко и внезапно обострила ситуацию. Аль-Фарух сказал Клейтону, что если Британия немедленно выступит в поддержку независимости арабов с конкретными территориальными условиями, то в Сирии, Месопотамии и Палестине сразу же начнутся антитурецкие восстания. На следующий день, 12 октября, Клейтон отправил телеграмму в Министерство иностранных дел Британии с предложением принять условия, выдвинутые аль-Фарухом. Отказ от этого предложения, предупреждал Клейтон, «однозначно бросит партию молодых арабов в руки врага». Арабская «машина» во всей Османской империи моментально настроится против интересов союзников.

Аргументы Клейтона возымели действие: через одиннадцать дней после его телеграммы британское правительство объявило о поддержке арабской независимости, чего так тщетно добивался ранее шериф Хусейн. Сэр Генри Макмэхон направил Хусейну письмо, в котором говорилось, что Британия согласна «признать и поддерживать независимость арабов в границах территорий, предложенных шерифом Мекки». Речь шла о Месопотамии и большей части Сирии. По настоянию Макмэхона сюда не должны были входить «части Сирии, лежащие к западу от Дамаска, Хамы, Хомса и Алеппо». Вопрос о включении Палестины должен был стать предметом дальнейших обсуждений, поскольку он не был упомянут в переписке. Через шесть лет Макмэхон в письме в Министерство по делам колоний пояснял: «У меня было твердое намерение не включать Палестину и северное побережье Сирии».

5 декабря началась осада Кута. 7 декабря британский кабинет министров принял решение начать эвакуацию из Сувлы и Анзака, но мыс Геллес пока не трогать. Через неделю Макмэхон написал еще одно письмо Хусейну, в котором проинформировал его, что вопрос о включении Алеппо и Бейрута в будущие независимые арабские территории должен решаться с французами. Что касается роли, которую арабы должны сыграть в будущем, «самое главное», написал Макмэхон, чтобы «вы не жалели усилий по включению всего арабского народа в наше общее дело и настойчиво требовали ни в коем случае не оказывать поддержки нашим врагам. От успеха этих усилий и степени активности действий, которые могут предпринять арабы в поддержку нашего дела, будет зависеть прочность и долговечность нашего соглашения, когда для этого придет время».

Британцы не смогли одержать победу ни на Галлиполи, ни в Месопотамии. Эти неудачи в дальнейшем удерживали их от проведения военных кампаний в столь отдаленных регионах, и планы арабского восстания против турок, которое могло бы стать неотъемлемой частью военной стратегии союзников, были перенесены на неопределенное будущее. Арабы в 1916 г., подобно итальянцам и болгарам в 1915 г., прежде чем ввязываться в бой, хотели иметь определенные гарантии победы и, соответственно, собственных территориальных приобретений. Британия тяжело переживала неудачи 1915 г., и Галлиполи с Месопотамией стали для нее наиболее удручающими. 20 декабря, выступая в палате общин, Ллойд Джордж так выразил эти чувства: «Слишком поздно выдвинулись туда, слишком поздно прибыли сюда. Слишком поздно приняли решение, слишком поздно предприняли какие-то действия, слишком поздно начали готовиться! В этой войне насмешливый призрак по имени «слишком поздно» буквально преследует по пятам все действия союзников, и, пока мы не начнем действовать быстрее, проклятье будет висеть над нашим святым делом, за которое уже пролито столько крови наших доблестных воинов».

1915 г. подходил к концу, и всем уже было ясно, что война, которую собирались закончить к Рождеству 1914 г., не закончится и к Рождеству 1915-го. Однако британское правительство не хотело продолжать боевые действия на Балканах. 4 декабря на конференции в Кале британская делегация во главе с Асквитом настаивала на отводе сил союзников из Салоник. Теперь, когда Сербия потерпела поражение, не было смысла держать их там. Французы согласились с этой логикой. Но через два дня, на новой конференции союзников в Шантийи, представители России, Италии и Сербии убедили французов сохранить Салоникский фронт. Ради этого царь лично прислал телеграмму Асквиту с выражением сожаления о решении, принятом в Кале. Через несколько дней, когда Китченер и Грей вернулись во Францию и согласились, что Салоникский фронт останется на своем месте, Китченер проинформировал своих коллег, что «хорошие отношения восстановлены».

В Шантийи прорабатывались планы победы союзников на Западном фронте в 1916 г. Жоффр заручился согласием британцев участвовать в совместной англо-французской наступательной операции летом 1916 г. Она должна была начаться севернее и южнее Соммы на полосе фронта шириной 65 километров. «Блестящие тактические результаты» кампаний 1915 г. в Шампани и Артуа, по словам Жоффра, должны быть повторены и превзойдены. Германия, как сообщали ему его эксперты, испытывает нехватку ресурсов. С «новыми армиями» Китченера, с достаточным количеством орудий для подавляющей артподготовки и достаточным количеством боеприпасов для стабильного наступления битва на Сомме может оказаться решающей в ходе войны.

19 декабря сэр Дуглас Хейг сменил сэра Джона Френча на посту главнокомандующего британской армией во Франции. В тот день, ставший роковым для миллионов людей, он с раздражением писал в дневнике о судьбе своей телеграммы, в полдень отправленной Военному кабинету. Хейг хотел выяснить, кто стал его преемником на посту командующего 1-й армией. «До 11 вечера никакого ответа не поступило. Потом из Англии прибыл сэр У. Робертсон и телефонировал мне из Сент-Омера, что премьер-министр и лорд К. отбыли из Лондона на уик-энд и до понедельника ничего решено не будет! И это во время войны!»

В тот день на Ипрском выступе немцы применили против британских частей газ фосген, в десять раз более ядовитый, чем хлор. Они надеялись посеять панику и спровоцировать массовое отступление. Однако британцы, впервые столкнувшиеся с новым оружием в апреле, уже прошли подготовку против химических атак и имели противогазы. Тем не менее тысяча солдат отравились и сто двадцать погибли. В тот день дул сильный ветер. Ядовитые облака пронесло над британскими позициями дальше на юг, и из-за изгиба линии фронта часть попала в немецкие траншеи на хребте Витсхете.

Паники, на которую надеялись немцы, не произошло, и британская линия обороны выстояла. В Лондоне Вера Бриттен получила написанную карандашом записку от своего жениха Роланда Лейтона, служившего на Западном фронте: «Буду дома в увольнении с 24 по 31 декабря. Высажусь на Рождество. Р.». Она с волнением строила планы о возможности за это короткое время сыграть свадьбу и даже зачать ребенка, «кровинку Роланда, его частицу, которая будет напоминать о нем, если его не станет». Она прождала его весь первый день Рождества, затем легла спать с уверенностью, что завтра он уже будет рядом. «На следующее утро я как раз заканчивала одеваться и доделывала голубенькую крепдешиновую блузку, когда принесли долгожданную записку о том, что меня зовут к телефону. Уверенная, что наконец-то услышу голос, которого ждала двадцать четыре часа, я радостно ринулась по коридору… Но это был не Роланд, и сообщили мне не о том, что утром он будет дома, а о том, что 23 декабря он скончался от ран в полевом госпитале».

Роланд Лейтон погиб не в пылу сражений. Как у очень многих в эту войну, его судьба решилась вдали от массовой бойни и столкновения армий. Его взвод занимал участок траншей, колючая проволока перед которым была в скверном состоянии и нуждалась в ремонте. Он отправился осмотреть место, куда требовалось направить ремонтную команду. Ему следовало идти по ходу сообщения, но он оказался залит водой, и он пошел по незаметному проходу через брешь в ограждениях. Занимавшее ранее этот участок подразделение не предупредило сменщиков, что ход сообщения затоплен и что немцы время от времени простреливают из пулемета проход через брешь. Как только Лейтон приблизился, немецкий пулеметчик открыл огонь и ранил его в живот. Два человека, рискуя жизнью, затащили его обратно в траншею. Операция, сделанная на следующий день, не помогла. Одна пуля попала в основание позвоночника. Как позже написала его невеста, в ту ночь «рекордсмен Аппингема по количеству завоеванных призов, вся натура которого готовила его к захватывающей драме Великой битвы, скончался на больничной койке» .

На Западном фронте к концу 1915 г. условия окопной войны были ужасающими. Военный корреспондент Филип Джиббс описал их в опубликованной сразу после войны книге «Реалии войны» (Realities of War). «Наши солдаты никогда не просыхали, – писал он. – Они находились промокшими в траншеях и промокшими в блиндажах. Они спали в сырой одежде, в ботинках, полных воды, пили чай вперемешку с дождем и ели консервы пополам с глиной, но относились ко всему с философией «терпи и улыбайся» и смеялись, и я слышал их смех в этих местах, в паузах между разрывами снарядов». Едва успевали осушить траншеи после одного ливня, как другой сводил на нет всю работу, и «брустверы оползали, и вода снова заливала траншеи; пространство было уязвимо для немецкой артиллерии, и не оставалось укрытия от шрапнели, которая смешивалась с каплями дождя и грязью, падающей с неба от разрывов снарядов».

В ноябре шли столь интенсивные дожди, что во многих траншеях вода стояла по колено, а то и по пояс. Джиббс вспоминал, как на одном участке фронта «немцы, плюнув на все из-за кошмарных условий, вылезали на осклизлые брустверы своих окопов, устраивались просушить обувь и кричали: «Не стреляйте! Не стреляйте!» Наши солдаты не стали стрелять. Они тоже усаживались на брустверы сушить обувь и посмеивались над серыми муравьями напротив – до тех пор, пока об этих инцидентах не стало известно высокому начальству, которое грелось у хорошего огня под надежными крышами, и не поступил строжайший приказ прекратить эти «братания». Любого немца, который благодаря оползшим брустверам появлялся в поле зрения, следовало убить. Условия были равными для обеих сторон, как всегда в окопной войне, но Генеральный штаб посчитал оскорблением собственного достоинства такое неприличие, как нежелание британцев и немцев убивать друг друга. Кое-кто подчинился приказу, и, когда очередной немец вылезал из окопа и кричал «не стреляйте», ему пуляли в голову. Другие внезапно оказывались крайне близорукими… Немцы время от времени подползали к нашим траншеям и жалобно просили взять их в плен».

Этой зимой произошел один эпизод, о котором стало известно по всему Западному фронту. Джиббс рассказывал, как над одним из брустверов немецких окопов «появилась доска, на которой крупными буквами было написано: «Англичане дураки». Один сержант заметил: «Не дурее других», и через пару минут огнем из винтовок доску разнесли в щепки. После этого появилась новая доска с надписью: «Французы дураки». Верность нашим союзникам привела к уничтожению и этой доски. Затем немцы подняли третью доску: «Все мы дураки. Пошли по домам!» Эту доску тоже расстреляли, но сообщение вызвало смех, и солдаты начали задумываться: «В этих словах есть доля истины. Почему это должно продолжаться? Кому это нужно? Пусть старики, которые затеяли эту войну, приедут в Хохе и дерутся между собой. Солдатам нечего делить. Мы все хотим домой, к нашим женам и нашей работе». Но ни одна из сторон не была готова первой «разойтись по домам». Каждая оказалась в западне – в дьявольской западне, из которой не было выхода».

В своей книге Джиббс так описывает эту «дьявольскую западню»: «Верность своей стране, дисциплина под страхом смертной казни, заклинания традициями, подчинение законам войны или правящим классам, вся моральная и духовная пропаганда, распространяемая священниками, газетами, генералами, штабными офицерами, стариками на родине, экзальтированными женщинами, фуриями в женском обличье, простая и глубокая любовь к Англии и Германии, мужская гордость и страх прослыть трусами – тысячи различных мыслимых и немыслимых причин не позволяли солдатам обеих сторон вырваться из паутины судьбы, в которой они запутались, восстать против взаимной непрекращающейся кровавой бойни и вылезти из окопов с криками: «Мы все дураки… Пошли по домам!»

Особым источником страданий в ту зиму, наряду со вшами и крысами, стал синдром «траншейных стоп». «Солдаты днями и ночами стояли в жидкой грязи в армейских ботинках или в обмотках, абсолютно не чувствуя ног, – пишет Джиббс. – Холодные и мокрые ступни распухали, теряли чувствительность, а затем начинали пылать, как будто до них дотронулись раскаленной кочергой. Когда наступала «смена», многие оказывались способны покинуть траншеи только ползком или на спинах своих более крепких товарищей. На протяжении зимы я видел сотни таких солдат, а затем и тысячи». Батальоны теряли на передовой больше людей из-за «траншейных стоп», чем из-за ранений. «Бригадиры и дивизионные генералы были угрюмы и проклинали новое бедствие, постигшее их людей. Кто-то говорил, что все дело тут в проклятой небрежности, другие считали, что речь идет о симуляции, поскольку уже участились случаи самострелов, когда солдаты стреляли себе в пальцы на руках и ногах, чтобы выбраться из траншей. Но парни с искалеченными, обмотанными ватой ногами, которых на спине тащили в санитарные поезда на запасных путях в Реми у Поперинге, не походили на симулянтов. Боль была такая, словно к ногам им привязали по вязанке горящего хвороста. В одном из батальонов 49-й (Уэст-ридингской) пехотной дивизии зимой 1915 г. зафиксировали более 400 подобных случаев».

Со временем с «траншейными стопами» научились бороться, два-три раза в день растирая их маслом. Но недуг нанес тяжелый удар по боеспособности войск. Однако, как писал Джиббс, «все эти несчастья не могли подорвать боевой дух солдат».

Рождественское братание, совершенно спонтанно возникшее в 1914 г., в 1915-м не могло повториться. «Ничего подобного на вверенном вам участке фронта в этом году не должно произойти, – поступило указание в одну британскую пехотную дивизию за пять дней до начала рождественских праздников. – Артиллерия с рассвета должна вести методичный огонь по вражеским позициям, и, как обычно, следует использовать любую возможность нанести урон обнаруживающему себя противнику».

В основном этим приказам подчинялись. Историк Лин Макдональд описывала, как «в траншеях рядом с Плугстертским лесом восхитительный голос, развлекавший сидящих в траншеях по обе стороны фронта фрагментами из «Травиаты», внезапно оборвался посередине арии, словно захлопнули дверь». Близ Вюльвергема немцы в канун Рождества выставили на бруствере окопа передовой линии елку, украшенную свечами. «Несколько мгновений огоньки неуверенно мерцали в темноте, после чего британский офицер приказал открыть беглый огонь, и «томми» их погасили» .

День Рождества не отличался от прочих. «Пятью залпами мы пожелали немцам доброго утра и периодически стреляли весь день, – записал артиллерист капрал Д. А. Панкхерст. – Таков был приказ. Некоторые батареи выпустили по три сотни снарядов. Это рождественский подарок фрицам, говорили они. Но я уверен, что это придумали нарочно, чтобы не допустить братания». Артиллерийская и винтовочная стрельба продолжалась весь день. Младший лейтенант У. Кашинг стал свидетелем гибели рядового из своего батальона. Осколок снаряда перебил ему бедренную вену. «Санитары-носильщики пытались бороться с этой смертельной раной и наложили жгут, – записал Кашинг, – но бедняге от этого стало только хуже, и военный врач сказал нам по телефону, чтобы жгут сняли и дали ему спокойно умереть». Военврач, безусловно, «подверг бы риску свою жизнь, попытавшись пробраться к нам по открытой местности, а ходов сообщения уже не осталось, поэтому начальство приказало ему остаться при штабе батальона. И это было правильно. Мы не имели права потерять военного врача ради бесплодной попытки спасти одну жизнь. Да и все равно бы он, скорее всего, не успел вовремя».

Так на Рождество погиб рядовой У. Г. Уилкерсон. Его похоронили на кладбище Нью-Айриш-Фарм в Сен-Жане, неподалеку от Ипра. Когда в конце войны кладбище приводили в порядок, могилу найти не удалось, поэтому его имя увековечено на мемориальном надгробии с надписью: «Похоронен на этом кладбище». Рядом с ним покоятся останки еще 4500 солдат . На Галлипольском полуострове, где в ближайшие недели должна была начаться эвакуация войск с мыса Геллес, на Рождество от огня турецких артиллеристов и снайперов также продолжали гибнуть солдаты. Среди погибших в тот день был 29-летний капитан Корпуса медицинской службы британской армии Арнольд Томпсон, который за восемь месяцев до этого закончил Новый колледж в Оксфорде .

На Восточном фронте Центральные державы не сомневались в своем превосходстве. В Галиции двухнедельное наступление русских войск при поддержке тысячи артиллерийских орудий, на каждое из которых приходилось до тысячи снарядов, не смогло преодолеть линию обороны австрийцев и 27 декабря было остановлено. 6000 русских солдат оказались в плену. В этот день британский кабинет министров решил начать эвакуацию с мыса Геллес и положить конец присутствию войск Антанты на Галлипольском полуострове.

В конце 1915 г. Центральные державы переживали подъем. Сербию полностью оккупировали австрийцы и болгары. Русскую Польшу и Бельгию контролировали немцы. Подводный флот продолжал успешно топить корабли союзников, нанося им существенный урон. Германия, планировавшая одержать победу в 1916 г., собиралась начать неограниченную подводную войну и наступление на французские силы, защищающие Верден и кольцо его фортов. Целью этого наступления было истощение французской армии и кардинальное сокращение ее численности. Генерал Фалькенхайн надеялся, что наступление под Верденом станет «поворотным пунктом» и позволит лишить французов всякой воли к сопротивлению. «Открыв им глаза на то, что в военном смысле им не на что больше надеяться, – написал он 15 декабря кайзеру, – мы достигнем этого поворотного пункта и выбьем из рук Англии ее лучший меч». Если французы готовы защищать Верден до последнего, а Фалькенхайн был в этом уверен, то армия Франции «окажется обескровлена», и не будет иметь значения, овладеют в итоге немцы Верденом или нет.

«История не знала, – написал историк Алистер Хорн, – ни одного великого полководца или стратега, который намеревался одержать победу над врагом, постепенно изматывая его. Сама эта чудовищная и отвратительная идея могла зародиться в недрах этой Великой войны и стать характерной чертой именно в силу бессердечия ее вождей, считающих человеческие жизни не более чем песчинками». В своей истории битвы при Вердене Хорн приводит два комментария, демонстрирующие отношение командования к человеческим потерям. Один из них принадлежит сыну Хейга. По его словам, британский главнокомандующий «считал своим долгом воздерживаться от посещения военно-полевых госпиталей, потому что ему от этого становилось физически плохо». Второй комментарий принадлежит Жоффру, который после того, как ему пришлось вручить медаль потерявшему зрение солдату, сказал офицерам своего штаба: «Больше не устраивайте мне подобных спектаклей… Иначе у меня не хватит смелости в следующий раз отдать приказ к атаке» .

Выдвигая свои доводы в пользу наступления под Верденом, генерал Фалькенхайн скептически оценивал возможность вмешательства России для облегчения положения Франции или ее опасность для Германии. «Даже если мы не можем рассчитывать на революцию в крупном масштабе, – 15 ноября в докладной записке пояснял он кайзеру, – можно вполне быть уверенным, что спустя относительно короткое время внутренние проблемы России вынудят ее пойти на уступки». Для подрыва России изнутри власти в Берлине передали русскому большевику еврейского происхождения Александру Гельфанду миллион рублей на распространение в стране антивоенной пропаганды. Деньги были выделены после того, как посол Германии в Дании убедил Берлин, что только революция вынудит Россию выйти из Антанты и что у большевиков есть силы подорвать авторитет как царя, так и русских генералов.

1915 г. завершился так же, как и начался: катастрофой на море. 30 декабря в Северном море произошел непроизвольный взрыв на борту британского крейсера «Натал». Погибли 304 человека. В этот же день в восточной части Средиземного моря немецкая подводная лодка без предупреждения торпедировала лайнер «Персия», принадлежавший британской Восточно-Пиренейской пароходной компании. Утонули 334 пассажира, в том числе консул Соединенных Штатов в Адене и еще один американский гражданин. Через три дня после этой катастрофы американский дипломат Джон Кулидж, находившийся в Париже, саркастически заметил в дневнике: «На борту был американский консул, направлявшийся на службу в Аден. Возможно, это подтолкнет мистера Лансинга купить пачку бумаги и приняться за работу». Он был прав: американский нейтралитет оставался незыблемым фактором в этой войне. Роберт Лансинг, госсекретарь США, заявил официальный протест, но этим и ограничился.

29 декабря в Париже Национальная ассамблея приняла закон, согласно которому земля, на которой располагались британские военные кладбища во Франции, отныне считалась «безвозмездным подарком французского народа для вечного упокоения тех, кто там похоронен». Кладбища по-прежнему находятся там, где создавались восемьдесят лет назад: более 2000 кладбищ, за которыми следит около 500 садовников. Уже во время войны закон определил будущее ее наиболее значительных памятников.

За двенадцать месяцев боев линия противостояния на Западном фронте совершенно не изменилась. Немцы, захватившие и оккупировавшие бельгийские и французские территории, непоколебимо стояли на ней вдали от собственных границ. Несколько французских деревень в ходе сражений подверглись таким разрушениям, что их даже не стали восстанавливать. Две такие деревни находятся к северу от Сен-Миеля – Реньевиль и Ременовиль, в апреле отбитые у немцев. На въезде в эти деревни сейчас стоят знаки «Village détruit» – «Деревня разрушена». Но противостояние приняло такой характер, что британцы считали своей большой победой уже то, что не оставили Ипрский выступ. Сам город, регулярно обстреливаемый немцами, лежал в руинах, но и из этого удалось извлечь определенную выгоду.

«Только методичные и дотошные боши могли довести город таких размеров до такого состояния, – отмечал Иэн Хей, солдат и один из самых популярных английских авторов, пишущих о войне. – Но обратите внимание на главное: мы внутри, а боши снаружи! Огражденный мощным полумесяцем обычных траншей, в которых – невероятно бесстрастные защитники, Ипр по-прежнему вздымает к небу свои несломленные персты – разбитый, молчаливый, но нерушимо спокойный. И все это благодаря упрямству скучного и несообразительного народа, который просто хранит веру и готов постоять за друзей».

Хей говорит читателям, что из этого нужно извлечь один урок: «Такой склад ума непостижим для бошей, и тем лучше для нас». Можно стоять на «недавно завоеванных высотах», таких как хребты Витсхете, Месен, Вими и Монши, и оглядываться назад «не только с этих высот, но и с определенной моральной высоты, на успешно пройденные территории, в сотый раз поражаясь не тому, насколько это хорошо или плохо сделано, а тому, что это вообще было сделано». Чувство морального превосходства неведомо людям, «хмуро и с содроганием» ждущим «бед, которые сулит им новый день». Впрочем, о «бедах» Хей старался не упоминать. Смерть в его повествовании – это «счастливая загробная жизнь».

К концу 1915 г. стало ясно, что неприятие войны за полгода заметно усилилось. «Война уже не вызывает у нас никакого восторга, – писал Хей. – Мы видели ее лицом к лицу. Теперь наша единственная цель – добиться от наших самых стойких последователей необходимого уровня эффективности и неуклонно поддерживать этот уровень до полной победы и прочного мира». Опытный писатель еще мог использовать слова «эффективность», «уровень» и «победа». Не менее опытные солдаты могли пользоваться другим словарем и видеть иные перспективы. Возвращаясь на Западный фронт из рождественского отпуска, солдаты на вокзале Виктории пели такие куплеты: