Нужный дом на Сивцевом Вражке они нашли быстро, но Степан Николаевич и виду не подал, попросив Володю остановиться на квартал дальше.
— Так, ребята, — голос Кравцова был строгим. Он чувствовал, что с Сергеем могут возникнуть сложности, поэтому дал решительно понять, что в его услугах в ближайшие несколько часов не нуждается, — мне надо погулять и сделать кое-какие личные дела. К четырем я буду на этом же месте. Подъезжайте…
Кравцов взялся за ручку дверцы, но был остановлен протестующим возгласом Сергея:
— Но, Степан…
— Сергей, успокойся. Здесь живут мои друзья, и со мной ничего не случится!
— Степан Николаевич! Вы же знаете… Я буду идти позади вас, как ни в чем не бывало. Никто не заметит. А когда вы будете разговаривать, — телохранитель чуть не плакал, уговаривая Кравцова, — я тихонько постою за дверью. Вы же знаете наши инструкции — я не имею права…
Кравцов почувствовал приступ настоящего гнева. Того гнева, который накатывался на него редко. Степан Николаевич был уравновешенным, спокойным человеком, и, возможно, именно поэтому не умел сердиться чуть-чуть. Когда его выводили из себя, гнев его был ужасен. Это был уже и не гнев, собственно говоря. Это было настоящее бешенство.
И сейчас его прямо затрясло от злости. Устремившись вперед, он схватил телохранителя за плечо и резко дернул к себе:
— Послушай, молокосос, засунь свои инструкции в задницу! Я человеческим языком сказал — в твоих гребаных услугах не нуждаюсь. Чего ты еще не понял?!
Он толкнул парня от себя с такой силой, что тот чуть не ударился головой о ветровое стекло. Володя испуганно глядел на них: таким своего шефа он не видел еще никогда.
Кравцов достал сигареты, закурил. Его все еще трясло, и огонек зажигалки никак не мог остановиться на кончике сигареты.
Сергей сидел молча, отвернувшись к окну, и Степан Николаевич вдруг понял, что уже не сердится — его злость, вспыхнув, тут же оставила его. Он похлопал охранника по плечу, но парень резко дернулся, уходя от начальнической ласки. Ясно было, что обиделся он не на шутку.
— Ладно тебе… — примиряюще буркнул Кравцов, но на попятную все же не пошел. — Без обид, ребята! Здесь я выхожу один, и через три часа вы меня встречаете.
— Я сегодня же подаю рапорт на смену объекта охраны. И укажу на нарушение вами режима охранения, — процедил Сергей, по-прежнему всматриваясь в окно.
— А вот этого делать не надо, — Кравцов был уже невозмутим, как обычно. — Ты мне нравишься, Сережа… Просто ты еще слишком молод, а потому, видно, чересчур усерден… Послужи немного — и ты поймешь, что не стоит водить свой объект в уборную или сопровождать чистить зубы.
Он затянулся и помолчал несколько минут, ожидая ответной реакции, но парень молчал, и тогда Кравцов продолжил:
— Ты пойми, я хоть и объект, как ты выражаешься, охраны, но ведь я же и человек, — он улыбнулся совсем примирительно, пытаясь хоть как-то развеселить притихших парней, — живой, к тому же! И у меня, как вы понимаете, тоже может быть личная жизнь, которая касается только меня и требует присутствия только моего… Это-то хоть понятно тебе?
— Да все я понимаю, — охранник наконец-то заговорил и повернулся к Кравцову. — Но вы ведь и меня поймите…
— Я тебя понимаю, потому и говорю с тобой спокойно, — Степан Николаевич взлохматил парню волосы на макушке, и Сергей принял жест дружбы спокойно, не отстраняясь. — Я тебя подставлять не собираюсь. Поверь, здесь со мной случиться не может ничего. А через три часа — я в твоем распоряжении. Сопровождай тогда меня сколько угодно, куда угодно и как угодно. Я буду весь-весь твой…
Он затянулся последний раз и погасил сигарету в пепельнице.
— Ну? Понял?..
— Я-то понял… — чувствовалось, что парень все еще не остыл и уж во всяком случае не одобряет таких поспешных и непродуманных решений шефа.
Но Кравцову было уже наплевать. Он вспомнил, ради чего сюда приехал, и заторопился:
— Ладно, ребята, пока, а то время идет… Значит, в четыре здесь я вас жду, — бросил он, уже выходя из машины.
Захлопнув дверцу, он остановился на тротуаре, глядя на них, и, видя, что машина не трогается, сделал прощальный жест рукой. Он заметил, что Володя с Сергеем перекинулись несколькими фразами, и «Волга», фыркнув и выбросив облачко голубоватого дыма, отъехала от тротуара.
«Вот так-то лучше», — подумал Кравцов, провожая машину взглядом, и тут же заспешил в обратную сторону, направляясь к уже замеченному им дому. Дому, где ждала его она, Лолита…
Ожидание Степана Николаевича оказалось для Лолиты тяжелым, прямо-таки невыносимым. Она извелась, прежде чем услышала звонок у двери.
Она бросилась в прихожую, и, даже не посмотрев в глазок, распахнула двери настежь, еле успевая управиться с тугими новыми замками и запорами.
На пороге был он. И чуть только Кравцов сделал шаг в прихожую, как завороженный, глядя девушке в глаза, она кинулась к нему на шею, спрятав лицо на груди.
— Степан, милый…
— Лита…
— Как давно я тебя не видела!.. — она подняла лицо, взглянула в его серые, обычно спокойные, глаза и обрадовалась, заметив в них лихорадочный блеск, заметив, как потемнели они. — И ты мог…
— Лита…
— Как ты мог придумать такое!
— Прости меня!
— Простила уже… Я люблю тебя!
— Я люблю тебя!
Она сама поцеловала его, долго и страстно, а потом потянула за собой в спальню, не выпуская его шею из кольца своих рук. Кравцов успел пяткой зацепить край двери, толкнул ее от себя, и дверь качнулась, закрываясь. Щелкнули замки.
И произошло то, чего они не заметили в тот момент, но что кардинальным образом изменило всю их жизнь, внеся в нее столько горя, проблем и сумятицы: двери-сейф оказались слишком тяжелы, и от толчка Кравцова не смогли закрыться. Замки хоть и щелкнули, но не сцепились.
Ни Степан, ни Лолита не заметили этого.
Им было уже не до дверей…
Они раздевали друг друга нетерпеливо, на ходу, не успев еще перешагнуть порога спальни…
— Ты думаешь, я бы согласилась выйти за Макара замуж, если бы не могла быть с тобой, встречаться с тобой, любить тебя? — шептала Лолита, снимая с Кравцова рубашку.
— Лита, я люблю тебя! Я не могу жить без тебя! Какой же я идиот! Как я мог!..
— Степан…
— Ты — моя женщина, — говорил и говорил Степан Николаевич, гладя острые маленькие груди девушки, не в силах оторваться от них, любуясь ими и целуя.
Девушка стонала и нетерпеливо приседала от его прикосновений. Она чуть не укусила его за плечо в порыве страсти, и, почувствовав позади себя кровать, повалилась на нее спиной, потянув за собой Кравцова.
Он упал на нее, ощутил ее горячий, плотный живот, ощутил пульсацию в ее груди, нежную страсть ее ног, обвивавшихся вокруг него.
И они пали в пропасть любви. Живой, страстной, обжигающей плотской любви, когда тела поют и стонут в едином порыве. Когда ничего и никого вокруг не слышно. Когда в мире остаются только двое — он и она, и существуют друг для друга, наслаждаясь единением и страстью.
Они не слышали ничего и не видели никого, кроме друг друга, кроме любимого тела и любимых глаз.
Они пили счастье по капле, причащаясь вдвоем из одного кубка любви, и не было в мире никого счастливее их в эти минуты.
Они действительно чувствовали такое единение душ, что любовь физическая превращалась в стремление соединиться, слиться в одно тело.
Это был танец. Танец любви. Танец двух половинок, нашедших друг друга наконец…
Макару в этот день работалось удивительно легко.
Еще с утра он сдал в набор свое расследование по проблемам продажи имущества группы советских войск в Германии, без которого редактор категорически отказывался предоставлять ему отпуск.
Потом подготовил и тоже отдал на перепечатку замечательную статью Ясинского, модного политолога, по проблемам становления демократии в странах Восточной Европы и о тенденциях к неизбежным реинтеграционным процессам, на смену которым придет постепенное и равноправное присоединение к Европейскому Сообществу.
Кравцов перебрал досье, введя в компьютер новейшие данные и таблицы, найденные в западной периодической печати, которую выписывала их газета для своей библиотеки.
К полудню Макар почувствовал, что изрядно устал, и спустился в бар, выпить чашечку кофе.
Там он еще раз перебрал в уме проделанную работу и ту, что еще предстояло закончить до отпуска, и понял, что как только наберут его расследование, можно будет вычитать его и отправляться домой: что мог, он сегодня сотворил, а браться за новый материал, не отдохнув хоть бы чуть-чуть от предыдущего, было неразумно.
Обрадованный возможностью провести полдня с Лолитой и хоть чем-нибудь помочь ей в обустройстве квартиры, Макар позвонил в ее офис, чтобы убедиться лишний раз, что «на работу госпожа Паркс сегодня не приходила».
Потом он позвонил ей домой, и мама Лолиты, оказавшаяся дома по причине легкого недомогания, сказала, что Лолита уехала с утра в салон мебели «Фортуна», который в Гранатном переулке, покупать кровать или спальню — она сама толком не поняла.
Макар решил не звонить на их новую квартиру, а отправиться туда, как только вычитает свой материал после компьютерного набора. По дороге он решил купить шампанское — сюрприз так сюрприз: он нагрянет к ней с бутылкой какого-нибудь «Кодорниу» или «Делапьера», и они вместе отпразднуют покупку спальни!
Когда материал был вычитан и Макар вышел из здания редакции, часы показывали половину второго.
Свернув с Гоголевского бульвара на Сивцев Вражек, Кравцов-младший ускорил шаги, приближаясь к их новому дому.
Через минут десять он уже входил в подъезд…
Степан Николаевич и Лолита не могли расстаться ни на секунду. Они не могли насмотреться друг на друга, насытиться друг другом. Ни на миг не могли они разжать своих объятий, вновь и вновь целуясь, вновь и вновь загораясь страстью и желанием.
Они любили, и они были счастливы в своей любви…
В считанные секунды преодолел Макар лестницу, взбежав на третий этаж, и остановился у дверей своей квартиры, переводя дух.
Вдруг он заметил, что дверь квартиры прикрыта не плотно, и его рука, потянувшаяся к звонку, замерла.
«Ну, девчонка, я тебя сейчас испугаю! — с улыбкой подумал парень. — Будешь у меня знать, как не закрывать двери в центре Москвы, пока мужа нет дома!»
Он тихонько толкнул дверь, стараясь не шуметь, и та послушно, без скрипа отворилась, пропуская его внутрь.
Паркет, только что уложенный, отциклеванный и лакированный, даже не пытался скрипеть, не успев ссохнуться и «подустать» от службы.
Кроссовки «Рибок» с системой «Памп» делали шаги Макара в прихожей практически неслышными, и парень шел по квартире тихо, как бесплотный дух.
Неожиданно ему послышались странные звуки.
Как будто кто-то тихо постанывал…
Или покрикивал…
Стоны и вздохи становились все слышнее, по мере его приближения к спальне.
Ритм и страсть их были таковы…
что Макар…
уже не сомневался…
или почти не сомневался…
что это были звуки…
любви…
Он быстро сделал несколько шагов вперед и ступил на порог спальни.
В глазах его потемнело и зарябило — посреди белоснежной комнаты, в огромной белоснежной кровати спиной к нему сидела Лолита. Его Лолита. Ее оголенная белоснежная спина ритмично поднималась и опускалась, изгибаясь в порыве страсти, а соломенные волосы разметались по плечам.
Взгляд Макара четко, как фотоаппарат, фиксировал все происходящее, останавливаясь на каждой мелочи:
«Кровать, тумбочки новые. Шкаф. Спальня хороша…
Лолита такая худенькая…
Такая стройная…
Такое удивительное белое тело…
Его руки темные, узловатые…
Как ей хорошо…
Но ведь это…».
Он подумал, что сходит с ума, — глаза Макара и Его встретились, и Он, вдруг остановившись, прошептал:
«Макар…»
Это был его отец.
— Макар…
Парень попятился назад, как бы боясь приближения любого из этих двоих.
Лолита оглянулась, увидела Кравцова-младшего и вскрикнула, тут же соскочив со Степана Николаевича.
— Макар! — звал тот, медленно вставая.
Макар пятился и пятился, не в силах отвести глаз от этих голых, смешных в своем испуге и растерянности, людей.
— Макар!!!
Парень даже не понял, что произошло, — он вдруг зацепился ногой за скатанное в трубочку покрытие для пола, лежавшее посреди прихожей, неловко взмахнул руками и, теряя равновесие, упал на спину, коротко охнув.
Раздался стук, такой неприятный и такой характерный мягко-твердый стук, который может быть только при ударе человеческого тела о что-нибудь твердое.
Бутылка шампанского вылетела из его рук и со звоном разбила зеркало в новенькой прихожей; вино растеклось сладкой кляксой по плитке под кирпич, которой была отделана прихожая.
Лита и Степан Николаевич выскочили из спальни и замерли, увидев Макара.
Он лежал навзничь, неловко раскинув руки. Голова его, странно повернутая, была возле самой ножки столика, на котором стоял телефон.
Глаза Макара были закрыты; струйка темнокрасной крови медленно показалась откуда-то из-под его затылка, расплываясь по паркету.
Лолита закричала, схватившись за волосы руками.
Крик ее был страшен…
То, что произошло в последующие несколько часов, никто из них после толком вспомнить не мог…
Лолита, упав на колени у ног лежавшего Макара, рвала на себе волосы, впервые за последние годы заговорив, запричитав по-латышски.
Кравцов подошел к сыну и, опустившись к нему, проверил зрачки, пульс, бегло осмотрел рану.
— Он жив, — сказал Степан Николаевич, вставая. — Вызови скорее скорую.
Голос Кравцова был совершенно спокоен, как будто это не его сын с разбитой головой лежал у ног, и не он, его отец, только что занимался любовью со своей невесткой на глазах у Макара.
Он повернулся и направился назад в спальню, на ходу поднимая свои вещи и одеваясь.
Лолита не двигалась, застыв над Макаром в каком-то странном оцепенении.
Когда через несколько минут, поправляя галстук, Степан Николаевич вышел из спальни и надел пиджак, девушка находилась все в той же позе.
— Ральф, вставай! Ральф, я же знаю, что ты пошутил! — шептала она. — Вставай, братик!
Она, не отрываясь, смотрела на кровь и видела ванну, полную красноватой воды.
Девушка плакала без слез, завывая и вздрагивая всем телом.
Кравцов резким движением поднял ее на ноги, повернул к себе, пытаясь глянуть ей в глаза. Но голова ее болталась, как у неживой, и Степан Николаевич никак не мог поймать ее взгляда.
Он дал ей несколько звонких пощечин, отчего Лолита как будто пришла в себя и медленно, не узнавая, подняла глаза на Степана Николаевича.
— Его надо привести в сознание. Найди нашатырный спирт и дай понюхать, — не терпящим возражений тоном произнес он, четко выговаривая слова. — Ты поняла? Найди спирт. Или хоть водой сбрызни. Приведи его в чувство.
Он выпустил ее из рук, и она пошатнулась, как будто ноги плохо ее слушались.
Кравцов пошел к выходу, но на пороге обернулся, еще раз посмотрел на сына, перевел взгляд на девушку, растерянно глядевшую ему вслед, и добавил:
— Давай, Лолита. И вызови скорую, не забудь. Ноль-три.
Он повернулся и ушел, прикрыв за собой тяжелую дверь.
Девушка бросилась на кухню, вернулась со стаканом воды и вылила на голову Макару.
Парень вздрогнул, глубоко вздохнул и открыл глаза, часто моргая. Он попробовал пошевелиться, и она бросилась на помощь, пытаясь приподнять его.
Кое-как он сел, потом медленно встал на колени и, опираясь на злополучный столик, с помощью девушки поднялся на ноги, шатаясь и чуть не падая.
Сквозь пелену, застилавшую глаза, Макар осмотрелся, соображая, что же случилось, где он и вообще как тут оказался.
Взгляд его упал на Лолиту, стоявшую перед ним. Он осмотрел ее снизу доверху: поднявшись по бедрам, голому животу и груди, взглянул ей в глаза, полные страха, настоящего животного страха. Вспомнил все. Коротко размахнувшись, он со всей силы врезал ей куда-то в ухо, и девушка, не успев вскрикнуть, отлетела в угол.
От резкого движения в глазах Макара снова все потемнело, и он потерял сознание, упав лицом прямо на голые ноги Лолиты.
И девушка не выдержала. Истерика ее была ужасной.
На ее крики выбежали соседи.
Она не понимала, что происходит. Она потом помнила только, как вокруг нее засуетились какие-то люди, пытаясь закутать ее в халат. Как кто-то переворачивал на спину Макара, прислушиваясь к его дыханию и пытаясь разобраться, бьется ли сердце. Как появились врачи, а вместе с ними зачем-то пришел и милиционер с фотографом в штатском. Как врачи занялись Макаром, а медсестра по их команде подошла к Лолите и, оголив ей руку, сделала в вену укол.
Лолита провалилась в тревожный и бесконечно долгий сон, освободиться от которого смогла в полной мере только на своей кровати в квартире отца…
Кравцов шел по Москве, не разбирая дороги.
Он толкал людей, невидящими глазами пытался рассматривать светофоры, переходя улицы, и только чудо спасло его в эти минуты от несчастного случая.
Очнулся он у Никитских Ворот, около памятника Тимирязеву, и, дойдя до скамейки, сел, с наслаждением закурив. Он даже и не думал ни о чем, не пытался анализировать. Ему это и не нужно было. Кравцов точно знал, что сделает сегодня и что предпримет в ближайшие дни. Будущее для него было уже решено. И решение это возникло само собой, как будто спустилось свыше, пока, ведомый провидением, бродил он по городу, не замечая ничего вокруг.
Он докурил, выбросил окурок в урну и направился в Думу, быстро и уверенно шагая.
Через какое-то время он вбежал на свой этаж, прошел по коридору, ни с кем не здороваясь, и ворвался в приемную своего кабинета. Не обращая внимания на вскочившую ему навстречу заплаканную Машу и взволнованно стоящего посреди приемной Сергея, он прошел к себе, захлопнул двери прямо перед их носом.
Кравцов сел за стол, достал лист бумаги и написал:
«Председателю Государственной Думы Российской Федерации господину Птичкину А.А.
председателя Комитета по делам стран СНГ и делам беженцев Кравцова С.Н.
заявление.
Прошу рассмотреть вопрос об освобождении меня от занимаемой должности в связи с уходом в отставку».
Затем он подумал несколько мгновений, закурил и извлек еще один лист бумаги:
«В Государственную Думу Российской Федерации
депутата Кравцова С.Н.
заявление.
Прошу Высокое Собрание освободить меня от полномочий депутата Государственной Думы по округу номер… по собственной просьбе в связи с состоянием здоровья».
Он подписал оба документа, поставил дату, затем сложил в кейс личные бумаги, документы и вещи и подошел к бару-холодильнику.
Степан Николаевич налил полный стакан виски и выпил.
«А вот одному пить вредно, — вдруг мелькнуло у него в голове, — так ведь и спиться можно!»
Он прошел через кабинет и открыл двери в приемную. Маша и Сергей вскочили со своих мест.
— Маша, где Володя?
— Внизу, в машине, — растерянно ответила девушка, только сейчас заметив странную перемену, которая произошла в ее шефе: за несколько часов Кравцов постарел невероятно. Куда девалась чуть ли не военная выправка и великолепная осанка! Куда подевался гордый взгляд и спокойные уверенные глаза! Против нее стоял высокий старик с безвольно опущенными плечами и бегающим взглядом, как будто согбенный грузом прожитых лет и жизненных проблем.
— Он еще сегодня поедет куда-нибудь?
— Не знаю… — девушка замялась, не понимая, что он от нее хочет услышать. — Если вы прикажете ехать куда-нибудь. Он ведь вас всегда ждет до конца дня.
— Так… Хорошо, пускай тогда подождет. Скоро поедем, — он повернулся к телохранителю. — Ты извини, Сергей. Так получилось. Видишь, ничего же и не случилось…
Вдруг он запнулся, как будто вспомнив что-то, и глаза его потемнели:
— Вернее, ничего, в чем ты смог бы мне помочь. От чего смог бы уберечь…
Он замолчал, и в комнате повисла неловкая тишина.
Никто не понял, о чем говорил Степан Николаевич, а сам Кравцов стоял, опустив голову, и ничего, судя по всему, не собирался им объяснять.
— Впрочем, — вдруг оживился он, — сегодня у нас праздник. Прошу в мой кабинет… Ой, Маша, чуть не забыл — закрой приемную.
Девушка недоуменно переглянулась с Сергеем и, щелкнув ключом в замке приемной, вошла вместе с телохранителем в кабинет шефа.
Кравцов указал им на два стула, стоявших у огромного стола, и прошел на свое место, закурив очередной «Честерфильд».
— Ну не смотрите на меня так удивленно! — натянуто рассмеялся Кравцов, пытаясь как-то разрядить атмосферу. — Вот, Маша, читай эти бумажки, и ты все поймешь.
Кравцов протянул ей свои заявления и со вкусом затянулся, пуская дым в потолок ровной голубой струйкой.
Девушка прочитала, передала бумаги Сергею и теперь удивленно смотрела на Кравцова, пытаясь понять, что же произошло. Ей вдруг пришло в голову, что он снова сильно пьян, и она даже почувствовала запах виски, но изменения, которые произошли в нем за эти несколько часов, рассказ Сергея о том, как они его потеряли, вдруг подсказали ей, что все куда более серьезнее и… непонятнее.
Кравцов заметил, что они прочитали его заявления и ждут объяснений, а потому спокойно окинул их взглядом и, как о чем-то совершенно будничном, сказал:
— Сегодня у меня были большие неприятности. Вся моя жизнь пошла коту под хвост… — он помолчал чуток, будто собираясь с силами, и продолжил: — Я действительно больше не смогу работать в Думе, с сегодняшнего дня я больше не ваш начальник и не ваш объект охраны. Вольно, Сергей! — пошутил он, видя, что парень совсем ничего не понимает.
Они удивленно смотрели на Кравцова, не в силах поверить, что тот говорит серьезно.
— Ребята, я не шучу. А потому предлагаю отпраздновать мою свободу! — повернувшись к бару, он извлек оттуда бутылку шампанского и откупоренную фляжку виски. — Маша, доставай стаканы. Сергей, наливай шампанское даме и подставляй свою посуду… Не возражай, больше меня охранять не надо. За вас, ребята, мне с вами легко работалось!..
Только около десяти вечера им удалось отвести Кравцова к машине и отправить его с Володей домой…
На этот раз, когда Кравцов открыл дверь квартиры своим ключом и вошел в переднюю, его никто не встретил.
Не включая света, он пошел в глубь квартиры, туда, откуда пробивался луч из-за неплотно прикрытых дверей.
На кухне, за столом, перед пустым стаканом и недопитой бутылкой водки сидела Светлана Васильевна. Голова жены неумело была обвязана бинтами; спереди на повязке темнело красно-бурое кровавое пятно.
Она не подняла головы и не взглянула на него.
Кравцов молча вошел, сел напротив и налил в другой стакан водки. Выпив, он даже не поморщился — алкоголь не действовал на него в этот проклятый день совершенно. Он не помогал, не давал забыться, расслабиться и отдохнуть.
Кравцов выпил уже много, очень много, но никак не мог достичь желаемого.
Он снова обратил взгляд на жену:
— Что с тобой случилось? Что ты сделала?
— Я билась головой о стенку, — она так и не подняла глаз. — Знаешь, боль была невыносимой. Я никогда не знала, что так может болеть душа…
Светлана Васильевна вылила в свой стакан остатки водки и выпила, не закусив.
Кравцов встал, подошел к холодильнику и достал колбасу, порезав ее крупными кусками. Поставив тарелку с колбасой на стол, извлек из шкафа баночку с маринованными помидорами и баночку соленых огурцов. Открыл и все поставил на стол. Затем нашел в баре литровую бутылку «Смирновки» и решительно отвернул пробку.
За все это время они не проронили ни звука, но когда Кравцов сел и, наполнив свой стакан, выпил, Светлана Васильевна заговорила снова:
— Макар сегодня раньше закончил дела на работе… Он искал Лолиту, и ему сказали, что она на новой квартире, устанавливает спальню. Он решил сделать сюрприз… А там — вы!
Кравцов откинул голову к стене и устало закрыл глаза:
— Это была жуткая случайность. Кошмар, самый страшный, какой я только видел…
— Почему ты не убил себя? — шепот жены был похож на змеиное шипение, столько в нем было ненависти, желания растерзать на кусочки и развеять по ветру останки мужа. Но она попыталась взять себя в руки и продолжила более спокойно: — Ты же отец! Ты же старый и опытный, и вроде не очень большой идиот… Дай сигарету!
Он протянул ей сигарету, и она неумело, видимо, впервые в жизни, затянулась и тут же закашлялась.
— Степан, ты не имел на это права… Ты должен был убить себя, когда все это только начиналось! — казалось, она уговаривает его сделать это, как будто его сиюминутное самоубийство могло повернуть время вспять и что-либо изменить. — Ты разве не понимаешь этого?! Ты разве не знал?..
Слезы душили ее, она не выдержала и разрыдалась во весь голос.
— Или ты думал, что так может продолжаться и дальше?
— Да, — вдруг неожиданно для самого себя ответил Кравцов, обреченно закуривая.
— Да?! — жена взвилась, но тут же села, как-то мгновенно угаснув. — «Да!..» Каждый день, каждый миг предавая нас обоих… Меня и сына…
Она налила себе и выпила, не дожидаясь, пока он наполнит свой стакан.
— Ты же никогда не был злым человеком, Степан… Так почему же ты не убил себя? — настоящее, неподдельное отчаяние звучало в ее голосе, и Кравцов передернул плечами, будто капля холодной воды вдруг попала ему за шиворот. — Ты должен был это сделать, и тогда я смогла бы носить траур. Мне было бы тяжело, но я бы похоронила тебя… И плакала бы по тебе…
Они долго молчали, а потом Кравцов спросил:
— А Наташка где?
— У подруги, отпросилась ночевать, чтобы не видеть тебя.
— Она что, тоже все знает?
— Да, нам позвонили из больницы, и именно Наташка подняла трубку. А потом приезжал милиционер… Им, видишь ли, надо во все влезть, до всего докопаться…
Они снова молча выпили, и тогда Кравцов решился, наконец, спросить то, что никак не решался:
— А как он? Что с ним?
— Сотрясение мозга. Сильный ушиб. Трещины вроде бы нет, сказали врачи.
— Ему нужны какие-нибудь лекарства?
Она впервые взглянула на него и недобро усмехнулась:
— Знаешь, муженек, без тебя справимся как-нибудь… И еще. Мы с Наташкой были сегодня в больнице… Так вот. Макар сказал, что если только увидит тебя когда-нибудь, он убьет тебя. Он убьет тебя, потому что ты убил всех нас, всю нашу семью…
Она снова заплакала, по-бабски, навзрыд, и Кравцов, чтобы не слышать воя жены, ушел в свой кабинет, забрав с собой остатки водки.
Он не спал всю ночь, и на следующее утро совершенно не удивился, обнаружив, что Светлана Васильевна тоже не ложилась, так и просидев до рассвета на кухне.
Они взглянули друг на друга, и Кравцова заговорила первой:
— Ты знаешь, наверное, для каждого человека в мире есть только один другой человек. Для меня это Макар, потом уже Наташка, мать, отец, и только в последнюю очередь, наверное, — ты. А для тебя — она, Лолита.
Он ничего не ответил, склонившись над кофеваркой, и Светлана Васильевна продолжала, как будто рассуждая вслух:
— Кто она, эта Лолита? Кто?
Вдруг она подошла к нему близко-близко и тихо спросила:
— Степан, а ты когда-нибудь любил меня?
От неожиданности он повернулся. Светлана Васильевна стояла перед ним, распустив пояс халата, раздвинув его полы и обнажив свое тело.
— Вот это… — она провела себя рукой по бедрам. — Это, — по треугольнику волос, — или это, — чуть приподняла она свои груди. — Этого всего тебе было мало?.. Ты когда-нибудь любил меня?..
Вдруг она отвернулась от него и отошла на несколько шагов, будто опасаясь чего-то. Но вдруг снова резко повернулась к Степану и окинула его взглядом с головы до ног.
— Господи, а я еще хотела когда-то с ним заниматься любовью!
Проснувшись, Лолита долго не могла понять, где она и что с ней. Но потом, осмотревшись и собравшись с мыслями, она враз вспомнила все, что произошло вчера, до самых мельчайших подробностей и застонала, не в силах удержаться от боли, пронзившей ее с головы до ног.
Она долго лежала в постели, прислушиваясь к звукам в квартире.
Когда двери отворились и в ее комнату кто-то вошел, Лолита прикрыла глаза, притворилась спящей.
По легкому и свежему дыханию, по тому, как ласково и заботливо было подоткнуто вокруг нее одеяло, девушка поняла, что заходила мама.
Лолита представила себе, что надо будет о чем-то с ней говорить, что-то объяснять отцу, и заплакала, не находя в себе ни грамма мужества и силы.
А потому, чуть только услышав, что мать куда-то вышла, вскочила с кровати, быстро умылась и, наскоро побросав в сумку кое-какие вещи и убедившись, что в сумочке есть ее кошелек с приличной еще суммой в рублях и долларах, выбежала из квартиры, предварительно черкнув на листочке бумаги несколько слов:
«Мама, прости меня!
Я не знаю, как это получилось.
Я не виновата, что мы полюбили друг друга. Ты должна меня понять…
Я уезжаю. Мне надо пожить немного одной, собраться с силами и мыслями. Постараюсь скоро вернуться, или, по крайней мере, позвонить.
Проследи за агентством, скажи, что я скоро приеду.
Мама, прости! Постарайся все объяснить отцу, ладно?
Твоя Лолита!»
А через несколько минут она уже ловила такси.
— К трем вокзалам, — попросила она водителя.