После того вечера в ресторане в душе Степана Николаевича что-то изменилось.

Он более не мог думать о Лолите как о любимой женщине. Он вообще не мог о ней спокойно думать. Иногда невзначай вспоминая ее голос и ее глаза, ее волосы и ямочки на щеках он вздрагивал и озирался — он чувствовал себя так, будто его вот-вот застанут за самым непристойным занятием, какое только может существовать.

Он теперь сам боялся и стеснялся своих мыслей. Он всячески избегал не только контактов с девушкой, но даже воспоминаний о ней.

Кравцов испытывал паталогическое чувство вины перед женой, сыном и дочерью. Теперь он рано возвращался с работы, не желая задерживаться ни под каким предлогом позже семи вечера. Он старательно и регулярно проверял уроки у Наташки, подолгу беседовал с ней вечерами о моде, о музыке, о мальчишках и о политике. Он сам искал домашнюю работу, с настойчивостью пытаясь помочь Светлане Васильевне в стирке, уборке и готовке. Вершиной его мучений в области кулинарии стал обгоревший и совершенно не поднявшийся кекс, который он попытался испечь как-то раз в субботу. После этого инцидента, кстати, Кравцов оставил все попытки улучшить свое кулинарное мастерство и занимался закупками в магазинах уже готовых продуктов, — тех, какие, на его взгляд, могли понравиться его девчонкам, Свете и Наташке.

Он все время думал о Макаре и с жадностью ловил каждую строчку, написанную им в его газете, радовался, когда оценки и прогнозы Макара совпадали с его собственными, и гордился, что его сын так успешно и быстро входит в лучшую когорту политических журналистов страны.

Вместе с тем самого Макара он почему-то избегал. Иногда по вечерам, после прочтения газет, ему до боли хотелось поговорить с сыном, но, набрав первые две-три цифры его домашнего номера, Кравцов в сомнении вешал трубку.

Он толком не понимал, что именно на него подействовало, но зато знал точно, что после того памятного вечера не мог более рассматривать Лолиту как объект своих сексуальных желаний. То ли вступило в силу внутреннее табу, которое не позволяло любить без пяти минут жену сына, то ли оказали эффект слова Хельги, то ли у него появился новый взгляд на Лолиту и ее поведение, но на тайных отношениях с девушкой Кравцов решил поставить крест.

Он долго думал, как лучше сообщить ей об этом. Каждое утро он просыпался и каждый вечер засыпал с мыслью о том, каким именно образом с честью для себя и без обиды для Лолиты выйти из игры.

А по ночам ему снилась улыбка Литы…

Дума, конечно же, учреждение крайне загадочное — и по логике своих действий и принимаемых решений, и по графику своей работы. Но такого поворота событий не мог предвидеть, кажется, даже наилучший из астрологов — в первую неделю сентября здание высшего законодательного собрания России опустело совершенно. Думцы, кто под каким-либо предлогом, а кто и без предлога, вдруг поголовно решили на всю катушку использовать дни уходящего лета и целыми косяками подались на юг, к морю, чтобы вкусить прелести бархатного сезона.

Работа в Думе стала. Не было и речи о проведении пленарных заседаний палат. Невозможно было качественно работать даже в комитетах и комиссиях. По коридорам огромного здания вяло бродили эксперты и помощники, референты и секретари, честно отрабатывающие свои оклады с положенных девяти утра до нормированных шести вечера.

Руководящие работники, вроде Кравцова, и немногие добросовестные депутаты старательно и настойчиво пытались выдержать какие-то графики работы — прохождения документов, выработки проектов, но, то и дело сталкиваясь с отсутствием нужного человека или с задержкой необходимой справки, быстро успокаивались, с радостью давая себе передышку в том бешеном темпе жизни, который задавала столь ответственная и сложная государственная служба.

Степан Николаевич не любил расслабляться. Но даже на него вдруг подействовала атмосфера сонного царства, царившая в последние дни в парламенте. Он внезапно почувствовал, что совершенно не страдает от отсутствия работы, и даже с радостью предавался временному ничегонеделанию, попивая кофе и покуривая в своем кабинете…

В тот день он с утра просмотрел свежую почту и пробежал по диагонали газеты, затем попробовал читать какую-то докладную записку, но это занятие очень быстро ему наскучило.

Часов в двенадцать он вызвал Машу, секретаря, и отпустил ее на обед, добавив, что до четырех она вряд ли ему понадобится. Затем спустился вниз, сел в машину и неторопливо закурил.

— Куда поедем, Степан Николаевич? Домой?

— Нет, Володя, домой мне совсем не хочется. Давай покатаемся немножко, проветримся. Что-то странное — сегодня совершенно не работается…

Водитель Кравцова ловко вырулил со стоянки и, зная любовь шефа к старой Москве, покатил к Садовому кольцу, чтобы проехаться вокруг центра.

Кравцов сидел, отвернувшись к открытому окну, и невидящим взглядом рассматривал прохожих и проезжающие мимо автомашины.

В который раз он думал об одном и том же — что сказать Лолите? Как оправдаться перед Макаром?

Более всего он боялся поторопиться, обидеть, оскорбить их, оттолкнуть от себя. Этого он допустить никак не мог.

И вдруг возникла простая и четкая мысль: «Ну, чего же ты боишься? Позвони, скажи ей как есть — и все! Она не должна обижаться, она поймет, ведь так будет лучше для всех, и для нее в первую очередь. Будь честным, и все образуется!»

Кравцову так понравилась эта идея, что он не захотел ждать больше ни минуты.

— Володя, давай найдем телефонную будку и затормозим. Мне надо сделать важный звонок.

Шофер Кравцова удивленно покосился на шефа, затем на аппарат связи, стоявший в машине, но, ничего не сказав, снизил скорость и через несколько мгновений высадил Степана Николаевича у таксофона.

Кравцов помнил телефон агентства «СтарЛат» наизусть.

— Алло? Агентство? Это, наверное, Вероника?.. Будьте добры, пригласите госпожу Паркс. Кравцов беспокоит.

Через секунду трубка ответила голосом Лолиты:

— Я слушаю. Это Степан Николаевич?

— Да, я. Лолита, не говори ничего. Я не хочу, чтобы ты как-нибудь мне возражала. Только выслушай…

Он помолчал, собираясь с силами и с мыслями, но тут же решительно и твердо заговорил:

— Лолита, послушай. Я должен отказаться от тебя. Я вынужден, обязан сделать это. Мне кажется, нет, я уверен, это будет правильный поступок — так будет лучше и для Макара, и для тебя. Мы оба знаем, что это правильно… Прости, Лита, — и Кравцов решительно повесил трубку, не дожидаясь ответа девушки.

К машине он вернулся какой-то просветлевший и радостный, как будто скинул с себя огромный груз, как будто исполнил важнейший долг.

— Вперед, Володя! На Гоголевский бульвар…

Лолита сначала даже и не поняла, что произошло. Она даже не успела вставить в монолог Кравцова хотя бы слово, как в телефонной трубке раздались короткие гудки.

Несколько минут девушка сидела совершенно ошеломленная, тупо уставившись на телефон. И вдруг улыбнулась, удивленно покачав головой.

«Эх, Степан, Степан!.. Но почему так? Почему по телефону?.. Неужели нельзя было прийти, сказать…

Боялся! Боялся, что я начну отговаривать: не бросай меня, Степанушка, как же это я с одним Макаром останусь!..

Это все мать виновата… С разговорами своими дурацкими. Вечно вот так: как понесет ее — не остановить… Что же теперь делать?

А действительно — как же я теперь без него? Он стал таким своим, таким близким… Нам так было хорошо!..

А может, он и не любил меня никогда?.. Поиграл немножко, проверил, так сказать, невестку на вшивость — и на сторону?..

Нет! А Таллинн?!

Он любит меня…

Сказал, что так будет лучше для всех… Наверное, он прав, ведь мы действительно слишком далеко зашли. И он мог испугаться, что все станет известно Макару, Светлане Васильевне…

Но про меня он совсем не подумал…»

Лолита вдруг почувствовала, что слезы вот-вот навернутся на глаза, и попыталась взять себя в руки. Но усилия оказались тщетными, и девушка разрыдалась.

— Я же люблю тебя! А ты!.. А ты!.. — сквозь всхлипывания приговаривала она, одной рукой роясь в своей сумочке в поисках платка.

И вдруг жалость к самой себе сменилась приступом ярости. Так и не найдя платка, Лолита резким движением вытряхнула содержимое сумочки на стол, а саму сумку с размаху швырнула на пол. Она вскочила, не зная, на что еще обрушить свой гнев, и тут взгляд ее упал на телефон.

— Значит, так теперь поступают мужчины! Сообщил, видите ли, о своем решении по телефону… Нет! — она почти кричала, совершенно не думая о Веронике, которая могла услышать все из приемной. — Лолиту Паркс не бросают, она бросает сама! Понял?!

И девушка, схватив телефонный аппарат, со всей силы ударила им по столу, а потом в ярости смахнула его на пол и, обежав стол, подфутболила еще ногой, но, не рассчитав, сильно ударилась об угол стола голенью.

Боль оказалась настолько резкой, что нервы девушки окончательно сдали, и, упав на диван лицом вниз, Лолита разревелась, всхлипывая и завывая во весь голос.

Она не знала, почему плачет, но с каждой минутой ей становилось все легче. Обида уходила, уходила боль, уходила злость.

Оставалась пустота и усталость.

А наплакавшись, девушка встала и снова прошла к своему столу, подняла расколовшийся телефон с пола и, выпив стакан холодной «Колы» из бара-холодильника, устроилась у маленького зеркала, устраняя с лица следы слез.

«Я тебя, Степан, все равно люблю, — а дальше будь, что будет», — и девушка ободряюще подмигнула своему отражению…

Степан Николаевич никогда еще не был у Макара на работе, а потому, поднявшись, как и рассказывал ему когда-то сын, на второй этаж, в нерешительности остановился в темном и длинном коридоре, не зная, в левое или в правое крыло здания податься.

К счастью, мимо него процокала каблучками какая-то девушка, и Кравцов подумал, что она непременно должна работать в этой редакции, все тут знать.

— Простите, пожалуйста…

— Да? — девушка с готовностью обернулась, всем своим видом выражая искреннее желание помочь, — профессиональная, кстати, маска журналистов, умеющих продемонстрировать живейшее участие в делах любого человека.

— Вы не подскажете, где кабинет Макара Кравцова?

— Макара Степановича? — переспросила девчонка, как будто невзначай подсказывая посетителю отчество журналиста, а заодно и обозначая солидность положения, которое занимал Кравцов в газете. Это тоже была профессиональная черта — ведь читатели не знают ни отчества, ни возраста, ни должности тех людей, чьи имена и фамилии ежедневно встречают на страницах газеты. — Пойдемте со мной, я как раз иду в ту сторону.

Они прошли по коридору несколько вперед, и девушка остановилась, указав Кравцову-старшему на обитые дерматином двери с чуть белевшей в темноте табличкой на них.

— Спасибо, — ответил Степан Николаевич, уже входя в кабинет сына.

Макар сидел за столом, склонившись над какими-то бумагами, и курил. Дым сизой пеленой висел в воздухе, и даже настежь открытое окно было не в силах справиться с синими клубами, плававшими в воздухе.

Поднявшийся сквозняк едва не сдул со стола Макара кучку каких-то листков, и парень резко прихлопнул их рукой, с выражением мимолетного недовольства обернувшись к нежданному посетителю. Но, увидев отца, Кравцов-младший широко улыбнулся:

— Папа!

— Привет, привет!.. Ну и накурил же ты!

— Привет! Да ты проходи, садись, — заметно было, что Макар явно смущен визитом отца. — Какими судьбами-то? Что-нибудь случилось?

— Нет-нет, не волнуйся.

— Просто, знаешь, неожиданно. Ты ведь ко мне никогда не заходил раньше…

Степан Николаевич только мягко улыбнулся в ответ, устраиваясь на предложенном сыном стуле.

— Так что ты тут делаешь? — все никак не мог оправиться от изумления Макар.

Но старший Кравцов не торопился с ответом. Он достал из кармана свой любимый «Честерфильд» и, прикурив от любезно предложенной Макаром зажигалки, глубоко затянулся.

— Ну, сын, ты явно неплохо устроился, — заметил он, оглядывая кабинет.

Комнатка была хоть и небольшая, но очень уютная. У окна, левой стороной к свету, стоял небольшой стол с компьютером, за которым и работал сейчас Макар. У стены напротив — два книжных шкафа, полочки которых были завалены целыми пачками старых газет и журналов, стопками книг и каких-то документов. Ковровое покрытие на полу, пара мягких кресел, цветы на стене и тяжелые шторы на окне создавали уютную, но одновременно и деловую атмосферу.

Макар, ни слова не говоря, вопросительно смотрел на нежданного визитера. Парень догадывался, что предстоит какой-то серьезный разговор, ибо, хорошо изучив своего отца, был уверен — без причины тот бы ни за что не появился здесь, тем более в рабочее время.

Степан Николаевич чувствовал нетерпеливое ожидание Макара, но никак не мог собраться с силами, чтобы заговорить. Собственно, толком он и не знал, что хотел сказать Макару. Ну, не извиняться же он пришел за соблазнение собственной невестки! И все же выговориться, повиниться перед ним Кравцов-старший чувствовал себя обязанным. Он хотел одним махом решить проблему с Лолитой. Решить раз и навсегда, чтобы более не возвращаться к ней и не мучиться в позоре и нерешительности.

И именно для этого после разговора с девушкой Степан Николаевич приехал к сыну.

Когда молчание начало затягиваться и становиться совершенно неприличным, Кравцов-старший наконец заговорил, с трудом подыскивая слова и часто останавливаясь:

— Я чувствую, Макар, что вел себя не так, как следовало бы…

— Что ты имеешь в виду? Ты о чем?

— Я вспоминаю, что ты говорил на даче у нас… Помнишь, в последний ваш приезд? Про старость… — Степан Николаевич затушил в пепельнице догоревшую сигарету и тут же потянулся за следующей. И это движение лучше любых слов открыло Макару, как волнуется, сидя перед ним, отец. — Ты был прав. Я слишком холоден. Понимаешь…

Степан Николаевич снова замолчал, подыскивая нужное слово. Он избегал смотреть на сына, что-то настойчиво рассматривая за окном. Странно, но и Макар тоже не мог открыто глянуть на отца, предпочитая выискивать и ковырять пальцем дефекты на поверхности полированного стола.

— Понимаешь, — продолжил через мгновение Степан Николаевич, — я всегда думал, что можно контролировать жизнь, направлять ее по нужному руслу. Обычно мне это удавалось, и я стал слишком самоуверенным… Но вот оказалось, что это невозможно… Вернее, я хотел сказать, что есть вещи, контролировать которые мы не властны.

Он снова надолго замолчал, и Макар почувствовал, что надо поддержать отца, помочь ему выговориться, сделать так, чтобы монолог старшего Кравцова все же оказался диалогом. И, лишь бы нарушить эту тишину, Макар произнес:

— Да, я знаю.

— Ты считаешь? — Степан Николаевич наконец-то взглянул на сына, и в глазах его парень прочитал оттенок недоверия. Казалось, отец хотел спросить: «А понимаешь ли ты вообще, о чем я говорю с тобой?» Но Кравцов-старший ничего не сказал, он вдруг заторопился, встал, затушил сигарету и скороговоркой выпалил:

— В общем, я зашел к тебе, чтобы пожелать вам двоим удачи, тебе и Лолите.

— Спасибо, отец. Она хорошая девушка, правда?

— Да, Макар, хорошая. Она мне нравится.

— Я рад, папа… Слушай, а ты сильно торопишься?

— А что? Ты что-то хочешь предложить?

Макар рассмеялся весело и открыто, довольный тем, что тяжелый и немного даже непонятный разговор окончен, и окончен так удачно, на хорошей ноте.

— Да, ты знаешь, мне пришла в голову замечательная мысль. Я еще не обедал, устал, а все свои дела практически закончил. Если у тебя есть время, давай спустимся в подвал. Там у нас такой бар — закачаешься: все свои, ни одной чужой рожи, отличная кормежка и приятная атмосфера. Может, пойдем, перекусим? А заодно и по пятьдесят граммов за твой визит?..

Степан Николаевич тоже улыбнулся, вздохнул глубоко и будто с облегчением, откидывая груз дум и сомнений. Все, теперь он разрешил свои проблемы! Теперь он не стоит на пути к счастью сына и Лолиты — двух самых дорогих ему людей, которых он мог так опрометчиво и безжалостно бросить в бездну горя и предательства!

— Ты гарантируешь хороший обед?

— Папа, бар — просто классный!

— А кто платит? — в шутку вопросил Кравцов-старший.

— Ну, естественно, я — ведь ты мой гость!

— Тогда пошли. Сейчас я буду тебя разорять. А то у вас, журналистов, я слышал, гонорары слишком большие.

— Ну, не больше ваших командировочных да представительских! — парировал Макар, и они со смехом, в отличном настроении, направились в подвальчик.

Выплакавшись и успокоившись, Лолита почувствовала себя лучше, но ощущение какой-то утраты, какой-то пустоты, вдруг возникшее где-то внутри, не позволило ей сосредоточиться на делах агентства, и девушка, распрощавшись с секретаршей Вероникой и дав ей необходимые указания, решила отправиться домой.

— И, Вероника, пожалуйста, не говори никому где я. Мне бы не хотелось, чтобы меня тревожили дома, хочу немного отдохнуть. Только если уж что-то срочное, позвоните мне сами. Договорились?

— Конечно, Лолита, не беспокойтесь…

Вернувшись домой, девушка сразу прошла в свою комнату, задернула шторы, сбросила костюм и блузку и упала на кровать, успев захватить с собой дистанционку «Панасоника». Она щелкнула кнопочками — в си-ди-плейере оказалась «Тайга Симфони» Валерии. «Как раз то, что надо!» — порадовалась Лолита и, пользуясь тем, что родителей нет дома, включила музыку, увеличив громкость почти до отказа.

Мощь ударных заставляла стекла слегка позванивать в окнах. Голос певицы, казалось, исходил отовсюду. Когда-то Лолита специально постаралась отрегулировать колонки так, чтобы ее кровать находилась в самой благоприятной зоне для прослушивания музыки. И теперь, лежа, она оказалась буквально в плену композиции, во власти великолепного звучания цифровой записи…

До вечера, пока не пришли родители, провалялась девушка, меняя диски один за другим и не снижая громкости, — мощный звук пронизывал ее насквозь и не давал ни о чем задуматься.

А только этого она и хотела…

Часам к трем Степан Николаевич вернулся в свой кабинет и обнаружил на столе новую стопку документов — последние правки редакционной комиссии, готовившей законопроект о создании единой таможенной зоны ко второму, окончательному чтению в Думе.

Сначала Кравцов с энтузиазмом принялся за работу, но чем глубже вникал он в подробности дела, тем сильнее сказывался на его работоспособности выпитый с Макаром коньяк. Там, в баре, они с сыном выпили довольно много, незаметно перешагнув границу в сто пятьдесят граммов, после которой коньяк уже не смакуется, а вливается в горло исключительно ради эффекта опьянения.

Они сами не знали, зачем столько пили. Видимо, просто сказалось напряжение последних дней. Как бы то ни было, сначала коньяк принес Кравцову-старшему явное облегчение. Но теперь голова становилась все более тяжелой, медленнее ворочались мысли вокруг документа, раз за разом настойчиво убегая к ней, к Лолите.

Образ девушки, ее голос, глаза, волосы никак не хотели оставить Степана Николаевича в покое.

Сообразив, что поработать, а тем более эффективно, сегодня не удастся, Кравцов сгреб документы, сунул их в верхний ящик стола и с радостью закрыл стол на ключ.

Он вышел в приемную, поинтересовался, открыт ли еще буфет Думы, и, услышав от Маши положительный ответ, тут же снарядил туда девушку, приказав купить кучу бутербродов, два лимона и несколько пакетиков растворимого кофе.

А когда девушка через несколько минут вернулась с продуктами, Кравцов отпустил и ее, и водителя Володю, закрыл приемную изнутри и прошел в свой кабинет.

Он уселся в кресло, аккуратно нарезал лимоны и разложил бутерброды, достал из холодильника покрывшуюся инеем бутылку «Столичной» в экспортном исполнении и решительно открутил пробку…

Кравцов напивался.

Он довольно быстро справился с первой бутылкой, потом попил горячего чаю…

Степан Николаевич твердо решил, что домой сегодня не пойдет. С ним происходило что-то непонятное. Еще никогда в своей жизни он не вел себя так — напиваясь сознательно и в одиночку.

Он достал из холодильника вторую бутылку, и когда та уже заканчивалась, вдруг вспомнил про время. И про Светлану с Наташкой.

Только с третьей попытки он с трудом набрал нужный номер и тут же услышал голос Светланы Васильевны:

— Алло! Алло?.. Степан, это ты?

— Я.

— Степан, ну где же ты? Почему ты не звонил целый день?.. Мы ждем тебя, ужин с Наташей сделали…

— Ну, извините, девушки… — язык не слишком слушался, и Кравцову приходилось прилагать немалые усилия, чтобы справиться с ним. Он говорил слишком медленно, старательно пытаясь произносить все звуки, и жена тут же поняла, что он пьян до умопомрачения.

— Степан, где ты?

— У себя.

— В Думе?

— Ну, в своем каби… ой!.. кабинете, — он вдруг почувствовал себя нехорошо, и голос предательски дрогнул, с головой выдавая Степана Николаевича.

— Ты когда будешь? Ужин греть?

«Интересный у жены голос, — подумал Кравцов. — Такой холодный сразу стал, такой категоричный. А в то же время такой жалостливый и озабоченный. Жалеет меня, что ли?!».

— Тебе чего, ж-жалко меня, что ль?

— Степа…

— Извини, Света, у меня много работы. Тут такие мате-риа-лы, — по слогам выговорил Кравцов длинное слово, — что я никак… Засиделся. И еще буду. Вы спите, все хорошо. Если что — звони, Света, я у себя. Слышь?

— А может, ты придешь домой? — Светлана Васильевна уже не угрожала, а упрашивала, отчетливо понимая, что только лаской можно сейчас с ним справиться.

— Ты чего, не поняла?.. Я ж по русскому языку… не-a, я по-русски тебе объясняю…

— Ладно, не надо мне ничего объяснять. Ты точно у себя?

— Нет, Светка, ты что, не веришь? Мне не веришь, мужу своему? — он пьяно храбрился, пытаясь возопить как можно более грозно, но интонации его на жену не действовали.

— Тогда ложись немедленно на диван — и спи! Понял?

— Я работаю…

— Ладно, делай, что хочешь, — и Светлана Васильевна в сердцах повесила трубку, оставив Кравцова наедине с бутылкой, остатками бутербродов и мыслями…

Собственно говоря, мыслей особых в его голове уже не созревало. Он сидел, уставившись на бутылку, и жалел себя, изредка наливая себе по рюмке.

Вот, сидит он, Кравцов Степан Николаевич, важный государственный деятель, обеспеченный в финансовом смысле мужчина, счастливый семьянин. И сидит один. Никому не нужен. Все его бросили. И Светка трубку бросила. И Лолита пускай с Макаром будет счастлива. Все равно никому до него нет дела. Э-эх!..

Он так и не успел выпить последнюю рюмку — уснул прямо в кресле, уронив голову на стол…

Ночью ему ничего не снилось…

Утром Маша нашла его, разбудила, сделала очень крепкий кофе, заставила выпить последних пятьдесят граммов водки из недопитой вчера бутылки, но, увидев, что ни здоровье, ни настроение «шефа» не улучшаются, вызвала Володю.

— Степан Николаевич, — нежно начала Маша, — вам лучше, нет?

— Черт его знает! Плохо, Маша…

Вы поезжайте с Володей домой, отдохните. Все равно важных дел сегодня нет. Хорошо, Степан Николаевич?

— Да, Маша, спасибо…

Кравцов понял, что ему сегодня действительно нечего делать на работе. Его тошнило, болела голова, страшно хотелось спать и не было никакой возможности хоть сколько-нибудь сосредоточиться.

Он с облегчением уехал домой…

Светлана Васильевна встретила их с Володей на пороге квартиры так, как умеют встречать только опытные, всего повидавшие на своем веку жены — спокойно, без криков и упреков впустила их в прихожую, отправила Володю на кухню, а Кравцова проводила в кабинет и уложила спать, набросив на него сверху плед…

Под вечер, когда Степан Николаевич, наконец проспавшись, отправился принять ванну, Светлана вошла к нему и присела на маленькой табуреточке, молча глядя на мужа.

— Света, ты прости… Сорвался как-то. Сам не пойму.

— Ладно-ладно, лежи уж, — она протестующе взмахнула рукой, не позволяя мужу подняться из ванной. — Я тебя, Степа, давно уже не ревную — никуда ты от меня после стольких-то лет не денешься… Ты мне лучше вот что расскажи: Володя на кухне что-то упомянул насчет твоего возможного назначения председателем комитета. Это правда?

— Господи, он-то откуда знает?

— Шоферы и секретарши, Степа, всегда все знают. Так это правда?

— Да.

— И когда стало известно?

— Пару дней назад. После моего доклада в Думе. Помнишь? Мы просто посидели, поговорили с Иваном Васильевичем… Ну, с Птичкиным, со спикером…

— И что он сказал?

— Что наш председатель долго и серьезно болеет… Что я отлично справляюсь со всеми его функциями… Что мое выступление оставило очень хорошее впечатление и… Словом, Мезенцев скорее всего подаст в отставку и возможно даже попросит лишить его депутатских полномочий по состоянию здоровья, и на его должность я — лучший претендент.

— А тебя Дума утвердила?

— Он сказал, что уже были предварительные разговоры с лидерами почти всех фракций, и моя кандидатура не вызывает ни у кого особых возражений…

— А ты сам что думаешь?

Кравцов замолчал, откинув голову на край ванны и устало прикрыв глаза.

— Я не знаю, Света, — продолжил он спустя мгновение. — Я, правда, ничего не знаю…

— Почему?.. Ты что, думаешь, не потянешь? Не справишься?.. — Светлана Васильевна забеспокоилась. — Ведь у тебя такой опыт! И сейчас ты делаешь всю работу…

— Потому что… Ну, потому что…

— Ты что?!

— Может быть, я просто не хочу быть на самом верху?.. Нет! Что-то другое, Света, но я… Я не могу объяснить этого. Даже самому себе. Понимаешь?

— Степа, перестань!.. Кто лучше тебя справится?

— Никто.

— Ну, вот видишь! Степа, у тебя сейчас просто болит голова, и ты сам не понимаешь, что говоришь…

Она встала и направилась к двери, но на пороге обернулась и ласково улыбнулась Кравцову:

— Ладно, кончай вылеживаться. Выходи быстрее, я тебе сегодня такой ужин приготовила!..

Целую неделю, несмотря на настойчивые уговоры Макара и его ежедневные визиты в офис и к ней на квартиру, Лолита отказывалась от свиданий, мотивируя свое нежелание отвратительным самочувствием.

Она действительно не хотела никого видеть. Кроме Степана…