Это была глубокая яма с зеленой, стоячей водой, вырытая в уголке поля и окаймленная растущим по берегам терновником.
Время от времени что-то осторожно шевелилось под колючими ветвями, отягощенными осенними ягодами. Это был старик, примостившийся на берегу. Он нежно посвистывал и что-то бормотал.
— Иди ко мне, с-сюда, с-сюда, — шептал он, и слова звучали не громче шороха сухих листьев над головой. — Ну же… Тс-с-с! Вот и мясо для тебя, малыш.
Он бросил в пруд крохотный кусочек. Водоросли лениво шелохнулись. Старик со вздохом переменил положение: из-за сырости на берегу он сидел на корточках.
Вдруг он замер.
Зеленая тина у берега разошлась, образуя движущийся след до края пруда, и из воды показалась большая лягушка. На какое-то время она замерла, будто наблюдая, затем быстрыми движениями выбралась на противоположный берег. Ее желтое горло трепетало.
— О! Мой малыш, — выдохнул старик, застыв на месте.
Он подождал, пока животное привыкнет к воздуху и скользкой земле. Наконец, решил, что момент настал, и издал рокочущий горловой звук.
Казалось, лягушка прислушивается.
Звук был нежным, напоминающим страстный зов. Старик помедлил и повторил его. На этот раз она ответила — разбрызгивая ряску, шлепнулась в пруд и энергично поплыла, погрузившись до самых глаз. Оказавшись совсем близко от старика, она уставилась вверх, на берег, как будто хотела увидеть ту, что позвала ее.
Старик терпеливо ожидал. Животное двумя прыжками взметнулось на берег.
Рука старика медленно, почти незаметно потянулась к ручке лежащего рядом легкого сачка. Он взял сачок, не сводя глаз с неподвижной лягушки, и внезапно ударил: мелькнула сетка, и проволочный каркас прижался к земле вокруг лягушки. Та отчаянно запрыгала, но зеленая сеть прочно держала ее в плену.
— Лапушка! — восторгался старик.
Он с трудом поднялся, превозмогая боль и придерживая ручку сачка ногой. Суставы затекли, и пару минут он разминал их, прежде чем заняться сеткой. Животное все еще барахталось. Старик плотно прижал сетку к лягушке, и поднял ее повыше.
— Крупный экземпляр! — заметил он. — Чудесно! Настоящий красавец!
Старик извлек из-за пиджачного отворота штопальную иглу и аккуратно убил животное через пасть, чтобы не попортить кожу. Затем сунул его в карман.
Лягушка была последней в пруду.
Ручкой сачка он пошевелил воду. Колыхнулись, ныряя и вновь всплывая, водоросли. Ни одного живого существа, если не считать сновавших по поверхности пруда мошек.
Старик отправился через пустое поле, перекинув через плечо сетку и слегка вздрагивая, — он замерз, пока неподвижно и терпеливо ожидал добычу.
Наконец, он полез по деревянному настилу через изгородь, вначале перебросив сачок, чтобы освободить руки. Здесь, возле дороги, был его домик.
Ковыляя по траве за собственной тенью, отбрасываемой косыми лучами заходящего солнца, он чувствовал, как провисает карман под тяжестью лягушки, и тихо радовался.
— Крупный красавец, — снова пробормотал он.
Дом был маленький, сухой, очень старый и запущенный. Окна с цветными стеклами — синими и зелеными, вставленными между обычными, прозрачными, — неярко освещали комнату холодноватым «подводным» светом. Уже стемнело. Старик зажег лампу, и в комнате стало уютнее. Выложив лягушку на блюдо, он пошевелил кочергой в камине, и дрова весело затрещали, а когда воздух согрелся, снял пиджак. Усевшись поближе к лампе, он извлек из стола острый нож и с величайшей осторожностью стал снимать с лягушки кожу.
То и дело он снимал очки и потирал глаза; работа была кропотливой, да и жаркая лампа доставляла неприятности. Иногда он заговаривал с мертвым животным вслух, ласково нахваливая его, особенно когда у него что-то не ладилось. Наконец, кожа аккуратно снята — жалкая кучка скользкой пленки. Старик бросил ободранную тушку в кастрюльку с кипящей водой и вновь уселся на место, что-то бормоча и поглаживая податливую кожицу.
— Чудесно… будешь настоящим красавцем.
В ящике стола лежал кусочек черного мыла; он вынул его и медленными старческими движениями принялся натирать им кожу. В процессе обработки кожа стала застывать. Тогда он оставил ее и заварил себе чай, не забывая иногда поднимать крышку кастрюльки, чтобы убедиться, что крошечный череп и косточки вывариваются без повреждений.
Прихлебывая чай, он прошелся по гостиной. В отдаленном от огня углу стоял высокий стол с каркасом, на который была накинута темная ткань. Чувствовался слабый запах разложения.
— Как поживаете, милые? — спросил старик.
Скрупулезными движениями подрагивающих рук он поднял и убрал ткань: под проволочным каркасом располагались десятки лягушачьих чучел, одетых в крошечные сюртуки и панталоны согласно старинной моде. Там были и леди, и джентльмены, и кланяющиеся лакеи. Одна фигурка, с кружевами у желтого горлышка, держала деревянный кубок для вина; к высушенной лапке ее соседа был пришит крошечный монокль без стеклышка, поднятый к черному пуговичному глазу. В пасти третьей фигурки зажата лилипутская трубка с невесомым клочком шерсти, заменяющим дымок. Клочки той же шерсти, очищенные и завитые по моде, служили миниатюрными париками для леди, одетых в длинные юбки и держащих в лапках веера.
Старик с гордостью осмотрел неподвижные фигурки.
— А вы, милорд, — зачем так угрюмо поджимать губы? — и пальцы хозяина разжали челюсти круглобрюхой, одетой в атлас лягушки. Должно быть, они сжались во время сушки.
— Ну вот, можете снова спеть песенку и выпить вина!
Старик пристально вгляделся в группу, изображавшую банкет.
— А где же…? Ах!
Посреди стола застыли в старинном танце три фигурки.
— Скоро наша леди получит кавалера, — сообщил старик, — самого красивого кавалера в компании, а поэтому не забывайте улыбаться и старайтесь быть привлекательной, дорогая!
Торопливо просеменив к очагу, он снял кастрюльку и слил кипящую воду в ведро.
— Прекрасная коробочка для мозгов, — заметил он, очищая ножичком крошечный череп. — Главное, не торопиться…
Он в восхищении положил череп на стол; тот напоминал резной кусочек слоновой кости. Одну за другой старик вынимал из кастрюльки изящные косточки, зная, куда именно следует приладить каждую.
— Итак, мой маленький герцог, теперь мы имеем все необходимое, — заключил он. — И можем включить вас в композицию в качестве «украшения бала» и объекта ревности наших милых леди!
С помощью проволоки и прочной нити он собрал маленький жесткий скелет, постепенно стягивая косточки, чтобы сохранить нужные пропорции. Лягушачья кожа уже не казалась вялой. Старик продел нитку в иглу, поднеся их поближе к лампе. На этот раз он извлек из ящика стола клочок шерсти и заговорил, как доктор, успокаивающий пациента описанием предстоящего лечения:
— Эта шерсть жестковата, дружок, я знаю. Неважный материал для набивки — всего лишь клочки, оставленные на изгороди овцами. Но придется согласиться, ведь набивка придаст тебе нужную упругость, и ты скажешь мне спасибо. А теперь я буду особенно осторожен…
С поразительной аккуратностью он еле заметными стежками сшил кожу вокруг набивки.
— Что же дать тебе в левую руку? Кружевной платочек или, скажем, монокль?
Крошечными ножницами старик подрезал лишние кусочки кожи.
— Минутку, ведь ты танцуешь, поэтому правой рукой ты будешь поддерживать нашу леди…
Он точно подогнал кожицу на черепе. Пустыми глазницами он займется позже.
Внезапно старик опустил иглу.
И прислушался.
Удивленный, он отложил полунабитое тельце, подошел к двери и открыл ее.
Небо уже потемнело. Он расслышал звук более отчетливо. Он доносился от пруда. Далекое резкое кваканье, словно там собралась целая стая лягушек.
Он нахмурился.
Извлек из пристенного шкафа фонарь и щепкой зажег фитиль. Припомнив, что на дворе холодно, надел пальто и шляпу. Взял сачок…
Он шел с опаской, первое время плохо различая тропу после работы под яркой лампой. Потом, привыкая к темноте, прибавил ходу.
Как и прежде, он вскарабкался на настил, предварительно перебросив сачок. Впрочем, на этот раз ему пришлось разыскивать сачок в темноте под дразнящее кваканье с пруда. Подняв его, он осторожно двинулся дальше. Ярдах в двадцати от пруда он остановился и прислушался.
Ветра не было. Должно быть, здесь собрались сотни лягушек с окрестных полей. Возможно, соседние пруды стали чем-то для них опасны. Может быть, они начали пересыхать. Он слышал о подобных случаях.
Старик подкрался к пруду чуть ли не на цыпочках. По-прежнему ничего не было видно — луна пропала, а воду скрывали кусты терновника. До пруда оставалось лишь несколько шагов, когда шум внезапно стих.
Он снова замер. Тишина была абсолютной: ни единого всплеска — а значит, ни одна из сотен лягушек не устремилась в убежище из тины. Странно. Он шагнул вперед. Было слышно, как трава шуршала под сапогами.
Держа сачок на груди, он приготовился действовать, если заметит какое-то движение. В полной тишине он подошел к терновнику. Судя по недавнему шуму они должны были просто кишеть под ногами… Напряженно всматриваясь в темноту, он издал горловой звук — тот, которым подзывал самца днем. По-прежнему тишина…
Старик вглядывался туда, где была вода, но не смог различить поверхности пруда. Непроизвольно вздрагивая, он решил ждать.
Постепенно он стал ощущать какой-то запах. И весьма неприятный. По-видимому, запах исходил от водорослей, но в нем можно было различить запах гниющих овощей. Появление запаха сопровождалось тихим, булькающим чмоканьем. Должно быть, из слоя тины поднимаются газы; не стоит рисковать здоровьем, находясь в подобном месте.
Он нагнулся, все еще удивляясь отсутствию лягушек, и вновь всмотрелся в темную поверхность. С сачком наготове еще раз издал горловой звук.
И тут же, вскрикнув, отпрянул.
Огромный, фыркнувший гнилью пузырь вылетел из пруда. Еще один лопнул у него за ухом, и тут же — следующий. Меж кустов взметнулись комья осклизлых водорослей, пруд забурлил, как будто закипел.
Старик повернулся и бросился прочь, но угодил прямо в терновник. Корчась от боли, ужасного шума и одуряющего запаха, он почувствовал, как из руки выдергивают сачок. По лицу растеклись леденящие водоросли, тростник обжигал, словно плеть, и вдруг все тело облепила податливая, но неумолимая тяжелая масса. Он услышал собственный крик, но уже знал, что никто на свете ему не поможет.
Взошло солнце, и дождь ослабел.
По дороге мимо коттеджа медленно проезжал полисмен; он стряхнул ладонью воду с накидки и ждал, что вот-вот на крыльце появится старик и пройдется насчет погоды. Его внимание привлек слабый огонек лампы, все еще горевшей на кухне, и он слез с велосипеда. Дверь была приоткрыта. Полисмен забеспокоился и позвал старика. Потом вошел, увидел незаконченную работу, будто на минутку оставленную на столе, и нетронутую постель.
Около получаса он осматривал местность вокруг дома, то и дело окликая старика по имени, пока не вспомнил о пруде. И поспешил туда.
На берегу он увидел обнаженную фигуру.
Подойдя поближе, полисмен узнал старика, сидящего на корточках.
— Эй! — позвал полисмен и нырнул под ветку терновника. — Это никуда не годится. Мало ли что с вами может случиться…
Только сейчас он заметил неподвижный взгляд старика и зеленую тину в его бороде. По спине пробежал холодок, но, преодолевая отвращение, он быстро схватил старика за предплечье: оно оказалось холодным. Он вздрогнул и тихонько потянул старика за руку… И тут же застонал и бросился прочь.
Рука отвалилась, и из-под мышки полезли зеленые водоросли вперемешку с илом. Тело старика опрокинулось, и поперек живота блеснули зеленью крошечные стежки.