Экваториальная купель. «А не слабо вам, плотник?» Я учусь делать операции. Как удят акул.

Ветер держался, хотя и заходил со всех румбов. Все наши бочки с водой наполнились по самую пробку. Только вот с харчами дела обстояли не очень хорошо. Под тропическим солнцем солонина слегка позеленела, и душок от нее пошел довольно смрадный. Биллем клялся, что лучше сам бы загарпунил дельфина, чем «трескать этакую вкусноту». Но «Дора» бежала слишком быстро. Наша соленая капуста воняла, как коровий корм зимой. В добротных, двойной морской закалки, сухарях расплодились юркие червячки. В муке и перловке хозяйничали прожорливые клещи.

— Ничего, разварятся, — сказал Симон. — Не очень-то привередничайте, парни, мы не прошли еще и половины пути. Это еще цветочки, а ягодки впереди.

А пока впереди был экватор.

Сейчас я читаю иной раз в газетах о больших празднествах, посвященных переходу экватора. Главным образом на туристских пароходах. С шествием Нептуна, и все такое. На «Доре» о Нептуне большинство парней и понятия не имело. Праздник состоял в том, что у трапа, ведущего на шканцы, появился… Янсен с бутылкой «аквавита» в руках.

— Мы переходим экватор! — И каждому по чарке. А поскольку на одной ноге стоять долго нельзя, то и по второй.

То ли «аквавит» на экваторе не самый подходящий напиток, то ли по какой другой причине, но голоса у парней сразу стали громче. Томсен рассказал, как на бриге «Луиза» боцман, обвязавшись концом, на самом экваторе сиганул с бушприта в воду, а на корме его вытащили.

Неожиданно через поручни шканцев перегнулся капитан Вульф.

— Когда я был еще юнгой, мы всегда так делали при первом переходе экватора. Один раз — за корабль, другой — за капитана, а третий — за гамбургских девок.

— Эх, вот бы мне, — вырвалось у меня.

— А не слабо вам, плотник?

Что мне, скажите, оставалось? Капитан так по-доброму разговаривал с нами, а я возьми да и вякни… Может, это «аквавит» подействовал? Так или иначе, но я ответил:

— Нет, кэптен.

С подветра через блок на ноке грот-марса-рея быстро завели конец троса. Фьете обвязал меня вокруг груди незатягивающимся беседочным узлом.

— Только не зевай, а то не сможем вытянуть.

Я кивнул и полез на нок фока-рея. Черт побери, я ведь уже много раз лазал сюда и смотрел на море. И сюда, и повыше. Но теперь, когда я был должен, или, точнее, мне захотелось отсюда прыгнуть, дело выглядело совсем по-иному. Высота казалась по крайней мере раза в три больше, чем на самом деле.

— Трос ходит свободно, можешь прыгать, — крикнул снизу Фьете. Даже сам капитан Вульф подошел к релингу, чтобы посмотреть на меня.

— Давай, Ханнес, — скомандовал я сам себе и прыгнул. Падал я бесконечно. Потом плюхнулся в воду. Ой, до чего же она жесткая! От боли и испуга я разинул рот. Понятно, он тут же наполнился горькой, как полынь, океанской водой. Я погрузился в зелено-голубой, искрящийся светлыми пузырьками мир. «На воздух, на воздух», — застучало мне в виски, и я вынырнул. Мимо меня быстро скользил корабельный борт. Высоко над собой я увидел несколько человеческих лиц. «Ну все, отсюда тебе не выбраться», — пронзило меня всего. Теперь надо мной была уже корма. Корабль уходил!

И в тот же миг трос на моей груди рвануло, потянуло, причиняя мне страшную боль. «Дора» бежала быстро, и туловище мое почти до пояса вылезло из воды. Обеими руками я вцепился в трос, чтобы не так сдавливало грудь. Слава богу, корма приближается! Фьете выбирает трос! Медленно, очень медленно тянулся мимо меня корабельный борт (или я — вдоль борта?). Вот я уже и под грота-реем. Трос потянул меня кверху. Я невольно вспомнил о дельфине, который несколько дней назад болтался на этом самом месте… Теперь можно упереться ногами в корпус и ухватиться за линь. Шаг за шагом, вверх по борту. Натяжение троса ослабло, грудь дышала свободно. Я перелез через релинг.

— Три раза ура в честь Ханнеса! Гип-гип-ура-ура-ура!!!

Фьете хлопал меня по плечу. Я покосился на шканцы. Кэптен Вульф и Янсен стояли на подветренной стороне и беседовали. О чем? Во всяком случае не обо мне… Вечером в койке я растирал ноющую грудь. «Ханнес, дружище, ну и дурень же ты».

Оглядываясь сегодня на свою прошлую жизнь, я вижу, что так и оставался всегда дурнем, несмотря на все добрые намерения. Потому, наверное, и не достиг ни чинов, ни богатства, не считая трясучего автобуса, владельцем которого заделался на старости. Впрочем, стоит ли из-за этого тужить? Кому она была нужна, твоя экваториальная купель? О чем ты думал тогда, отчаянный парень Ханнес? Хотел кэпа поразить своей храбростью, на особое его расположение к себе рассчитывал? И просчитался…

Среди команды мой прыжок обсуждался еще несколько дней, а потом о нем больше и не вспоминали. Меня это слегка задевало: всякому лестно быть в центре внимания. Но центром внимания на «Доре» был и оставался отнюдь не плотник Ханнес, а капитан Вульф.

Впрочем, в одном-то деле я все-таки оказался капитану конкурентом — в хирургии! Капитан был одновременно и судовым врачом. В его каюте под койкой стоял маленький сундучок с надписью «Аптечка». Только болеют-то на море редко. Мы не простужались, хотя почти целый день носились в мокрой робе, а то и в койки в ней заваливались, если ожидался парусный маневр. Легкое недомогание? Случалось. Только ведь, покуда есть силы взобраться на такелаж, заявлять себя больным порядочному матросу просто стыдно. К тому же еще и некий благоговейный страх перед капитаном и всеми, кто на шканцах. А может, перед содержимым медицинского сундучка? Ведь из всех медикаментов самый действенный, как известно, касторка.

Капитану Вульфу в этом рейсе пришлось заняться медициной лишь однажды, когда Томсен сломал мизинец. Дня два Томсен пытался было свой перелом скрывать, но любая работа этой рукой причиняла ему адскую боль. После очередного маневра Вульф крикнул со шканцев:

— Томсен, а ну-ка подойдите сюда!

Томсен поплелся на ют, пряча, будто невзначай, больную руку за широкие парусиновые штаны.

— Покажите руку!

Томсен нерешительно протянул капитану руку. Вульф бесцеремонно сжал его запястье и с силой дернул за распухший палец. Томсен только ахнул. Кричать от боли? Такого он себе позволить не мог, особенно на глазах у всей любопытствующей команды. Это было бы ниже его достоинства.

Вульф и матрос скрылись в капитанской каюте. Спустя некоторое время оба вышли на палубу. Палец Томсена был в лубке.

— Фосс, смажьте повязку смолой.

Я растопил кусочек смолы, которой мы заливали пазы в палубе, и смазал ею бинт. Застывшая смола защищала палец, словно панцирь, и не пропускала воду. Лицо у Томсена было бледным.

— Хорошо еще, что кэптен мой чирьяк не засек, а то непременно и его бы взрезал.

Он расстегнул ворот рубахи и показал багровый фурункул. От однообразной пищи или от вечного полоскания в соленой воде в дальнем плавании такие гнойники одолевают почти каждого моряка.

— А ну, налепи-ка на него смоляной пластырь, — сказал Томсен.

Я намалевал ему на шее черное пятно. Считалось, что смола рассасывает нарывы. Чем больше мы плыли, тем больше становилось у меня пациентов. Большинству смоляной пластырь помогал. Но кое у кого воспалительный процесс принял очень острую форму. Мало адских болей, так человека еще и лихорадило.

Особенно скверно чувствовал себя один юнга. Он едва мог двигаться, весь горел и смотрел на нас, как затравленный зверек. После обеда, когда капитан ушел отдыхать, Фьете притащил мальчишку ко мне.

— Ханнес, ты должен его резать.

Я озадаченно посмотрел на обоих.

— Вы мазали меня смолой, теперь вы и режьте, — сказал мозес чуть слышно и, уловив мои сомнения, добавил:

— Не идти же мне в таком виде к капитану.

Парень был, безусловно, прав. Мне и самому это было ясно. Смоляными пластырями я разукрасил его как хорошего ягуара.

Деваться некуда, я принялся точить нож. Бедный юнга дрожал от страха и лихорадки, но мужественно скинул рубаху и штаны. Двое парней крепко держали его.

— Только спокойно, не суетись, — сказал мне Фьете.

К счастью, достаточно оказалось лишь легкого надреза, и недуг был исцелен. Самое удивительное, что у мозеса никогда больше ни на какие чирьи и намека не было. Наши парни сразу признали меня целителем-чудотворцем, и я купался в лучах славы. Все они по очереди приходили ко мне и просились на операцию, так что вскоре я и в самом деле стал приличным специалистом по части вскрытия фурункулов.

Позже, в штурманской школе, меня учили, что при операции особенно следует опасаться всяких бацилл и заражения крови. Бациллы на «Доре», похоже, все передохли, да и на других кораблях я их что-то не обнаружил. А может, помогала вера в мое искусство. Учил же я у пастора Рухмана на уроках закона божьего: «Прииди, и вера твоя поможет тебе. И он встал с ложа своего и исцелился».

Никто на «Доре» не сомневался больше в моем врачебном искусстве, разве что две акулы, которые вот уже несколько дней следовали за нами в кильватере.

— Они ожидают, пока ты резанешь поглубже, — шутил Фьете.

Из моря назойливо торчали треугольные плавники. Стоило Симону выплеснуть за борт свои помои, они уже были тут как тут.

Янсен долго разглядывал рыб со шканцев, потом прикинул нашу скорость: для ловли на крючок великовата.

И вот однажды утром мы обнаружили, что ход у нас самый малый, а на море — легкая зыбь. После обычных утренних забот Янсен принес от кока кусок мяса и осторожно насадил его на свой большой акулий крючок. Едва наживка плюхнулась в воду, как оба плавника разом взяли курс прямо на нее. Вот уже первая акула приблизилась к крючку. Обе ее рыбки-лоцманы быстренько обплыли вокруг мяса и вернулись на свои места.

— Теперь они рассказывают ей, какое вкусное мясо висит за бортом…

— Заткнитесь! — прошипел Янсен.

Акула медленно поплыла поближе к крючку. Однако второй рыбе эта процедура показалась, должно быть, слишком затяжной. Она решительно рванулась вперед и оттеснила первую в сторону. В тот же миг прочный манильский линь напрягся, как рояльная струна. Вода возле «Доры» вскипела от ударов хвоста пойманной твари.

— Не спускайте с нее глаз, — крикнул Янсен и побежал в свою каюту. Через минуту он вернулся с ружьем в руках.

— Тяни — крепи, тяни — крепи!

Всякий раз, как линь получал слабину, когда рыба двигалась к нам, мы вчетвером быстро его выбирали. Стоило леске натянуться, и мы сразу крепили ее на битенг. Разок интереса ради мы попытались было потягаться с акулой, да только где там: четверка здоровенных парней ничего не стоила против одной морской хищницы. После долгой борьбы мы вытянули ее голову из воды. Янсен прицелился и выстрелил. Акула зыркнула на нас злыми глазами и снова заметалась. Море окрасилось кровью, по голубой воде потянулась красная полоса. Янсен перезарядил ружье и снова выстрелил. Вторая красная полоса пошла следом за нами, а удары хвостом стали слабее.

И тут на нее ринулась вторая акула.

— Кровь почуяла, — крикнул Янсен и приготовился к стрельбе. Магазинные ружья тогда еще не изобрели, и заряжать приходилось по отдельности для каждого выстрела. А вторая акула была уже рядом. Широко разинув страшную пасть, она вонзила зубы в кровоточащее тело угодившей на крючок рыбины. В тот же миг Янсен выстрелил. Снова вспенилась вода, снова расцветилась красными струями. В центре красного облака трепыхалась вторая акула. «Дора» медленно прошла мимо нее. Выстрел был точным, акула больше не билась, треугольный спинной плавник завалился на бок.

Мы вопили от восторга.

— Троекратное ура штурман! Гип-гип-ура!

Пойманную рыбину подняли на талях. В длину акула оказалась более четырех метров. Она все еще вздрагивала всем телом. Осторожно работая талями, мы подвели ее к борту так, чтобы хвостовой плавник перевесился через релит, и я отсек его острым плотницким топором. Затем акулу подняли на палубу, и я вытащил у нее из пасти крючок. Тащить было трудно, кованый крюк столь прочно засел в челюсти, что пришлось его вырубать. Даже мертвая тварь выглядела прямо-таки зловеще.

Плавник Янсен самолично приколотил к ноку бушприта.

— Не знаю, как насчет мертвого дельфина и невзгод, что он сулит, но вот акулий плавник — этот уж точно приносит удачу, и прежде всего ветер.

И ветер, ничего не скажешь, пришел. Зюйд-остовый пассат наполнил наши паруса, и «Дора» резво побежала дальше к зюйду, где в туманной дали Мирового океана ждал нас мыс Горн.