Печальный визит. Искусство преодолевать прибой. Шторм в проливе Кука. Почта для островов Килинг. Уход из Новой Зеландии.

Восемьсот миль до Хобарта мы прошли за тринадцать дней. Шли мы все время с попутным ветром, погода была настоящая летняя. Эдвард Доннер часами рассказывал мне разные истории. Когда запас их иссяк, он стал показывать мне отдельные места своей татуированной кожи, давая при этом соответствующие пояснения. За тринадцать дней я успел досконально ознакомиться со всеми частями поверхности его тела, включая и те, к обозрению которых не допускались дети и женщины. Оказалось, однако, что узоры на них состояли тоже из одних лишь кругов да спиралей, и я подумал о том, как, должно быть, сожалело большинство его зрителей о своих понапрасну выброшенных денежках.

В Хобарте я посетил сестру Луи Бриджента. Из письма она уже знала о гибели своего брата. Но все равно мне было очень тяжело вновь рассказывать обо всей этой трагической и нелепой истории. К счастью, Бридженты были моряцкой семьей и имели представление о том, что такое мореплавание.

Когда я задним числом окидываю мысленным взором всех моих соплавателей на «Тиликуме» за три года, мне приходит в голову мысль о том, что требования к моряку, плавающему на таком судне, оказались для большинства из них слишком жесткими. Что же касается меня самого, то плавание физически мне было не в тягость. А вот на душе у меня из-за смерти Луи Бриджента было очень тяжело. Может, потому-то я и протолкался целый год в Австралии да еще полгода в Новой Зеландии, пока не собрался с силами для дальнейшего плавания.

22 января мы пошли из Хобарта на ост, намереваясь достичь Инверкаргилла, порта на южной оконечности Новой Зеландии. Доннер заявил, что хочет идти со мной до самого Лондона — так пришлось ему по душе наше путешествие.

Мы вышли с попутным вестом и трое суток уютно покачивались на легкой волне. Но потом вдруг ветер начал крепчать. Мы постепенно убирали парус за парусом, и вот наконец «Тиликум» мчался уже под одним только гротом. Я обвязался сорлинем и наслаждался жизнью на всю катушку. Могу поклясться, ничего нет на свете прекраснее, чем скользить по волнам полным ходом при попутном ветре. То есть, если быть более точным, скользит-то, конечно, не судно, а сами волны под его днищем, от кормы к носу. И вот тут-то рулевого подстерегает большая неприятность: может наступить такой момент, что волна перекатится через ют. Однако если вы умело управляетесь с парусом, и судно надежно построено (а именно таким и был «Тиликум»), и рулевой в кокпите крепко привязан страховочным концом, то неприятность эта может оказаться не столь уж и скверной.

Именно так и случилось с нами. Часа в четыре дня над нами с шипением вздыбился огромный вал. Я плавал несколько секунд, удерживаемый только сорлинем. Волна эта была куда больше, чем та, что унесла Луи. И все-таки ничего страшного не случилось. Правда, сквозь закрытый каютный люк прорвалась-таки мощнейшая струя воды, которая разбудила спящего Эдварда и сорвала с крюка мои бортовые часы. Но это были мелочи, не стоящие внимания.

Нам вовсе не хотелось испытывать свое счастье сверх всякой меры, и поэтому, когда ветер стал еще свежее, мы вытравили плавучий якорь. Каюту быстренько вытерли насухо. Одни только часы были безнадежно потеряны для навигации. Но я и прежде-то брал всегда широту только в полдень, так что ущерба от этого мы в дальнейшем и не почувствовали.

Эдвард приготовил великолепный ужин, после которого мы укрепили на палубе лампу и заснули крепко и безмятежно. В этой части океана, кроме нас, определенно не было никакого другого судна.

Шторм бушевал два дня и две ночи. Когда же ветер снова стал ручным, мы поставили паруса. Поколдовав с вычислениями, я пришел к выводу, что нас снесло несколько к зюйд-весту. Поэтому я шел на норд, пока наша полуденная широта не совпала примерно с широтой Инверкаргилла. Тогда мы пошли точно на ост. При помощи этой нехитрой методы были совершены все великие открытия на всех морях мира, а в мое время так плавало большинство шкиперов. Поэтому нас нисколько не удивило, когда 8 февраля из океана всплыл вдруг остров Соландер, что лежит у южной оконечности Новой Зеландии. На следующий день мы уже швартовались в Инверкаргилле.

Так началась наша увеселительная прогулка вдоль этого чудесного острова. Все было дешево, все люди были так приветливы с нами, все понимали кое-что в парусах, климат был исключительно приятный (стояла ранняя осень южного полушария), маори — аборигены здешних мест — ликовали, завидев нас, поскольку мы шли на индейской пироге, а их древние предания гласят, что первые маори пересекли океан именно на пирогах. Я мог бы еще долго рассказывать, как прекрасна Новая Зеландия. При первом же посещении берега Доннер вернулся назад совершенно потрясенный:

— Кэп, я зашел в первую попавшуюся пивнушку и потребовал кружку пива, а к ней — полдюжины добрых устриц. И за все это кельнер взял с меня лишь три пенса!

Мы тотчас же переключились на устриц и шелушили их и в завтрак, и в обед, и в ужин.

От Инверкаргилла мы пошли короткими дневными переходами вдоль побережья. Но человеку на море никогда не следует расслабляться. Неподалеку от Данидина нас прихватил сильнейший вестовый штормяга. «Тиликум» мотался на плавучем якоре, как в пляске святого Витта. Не знаю уж, волны тому были причиной или устрицы, но моего Эдварда укачало. Так случается со многими людьми: плавают они по морям, долго плавают и считают уже, что застрахованы от морской болезни. Тут-то она на них и наваливается! Эдвард клялся, что никогда больше не станет есть устриц, а в ближайшем же порту вообще покинет «Тиликум».

Не сомневаюсь, что благосклонный читатель уже заметил те трудности, которые я испытываю, разматывая свою пряжу. В море в общем-то ведь ничего не случается, совсем ничего. Или, скажем, ничего такого особенного, что не повторялось бы изо дня в день. Конечно, дневник одного капитана для другого капитана — чтение не менее увлекательное, чем детективный роман, даже если в нем содержатся всего лишь одни только записи о направлении ветра и курсе. Но много ли капитанов будут читать эту мою книгу? Так вот, я записи в своем судовом журнале повторять здесь не собираюсь.

А если во время плавания все же что-то и случается, то длится это по большей части считанные минуты, а то и секунды. Когда Луи унесло за борт, вал перекатывался через судно самое большее пять секунд. Спустя следующие пять минут я уже знал, что никогда его больше не увижу, даже если проищу еще несколько часов.

Переход через полосу прибоя у австралийского побережья длился три минуты. Если бы я стал его описывать, вы потратили бы на чтение больше времени, чем я тогда на сам маневр. Точно так же и со штормом: я верил в свое судно и в плавучий якорь. Вот и все.

Нет, всяческие там переживания всегда связаны у моряка с берегом и с другими людьми. А море — море успокаивает нервы. Следует признать, однако, что не на всех людей действует оно подобным образом. Во всяком случае мистер Доннер покинул-таки меня в ближайшей гавани и снова стал показывать за деньги свое татуированное тело.

К счастью, в каждой гавани я обязательно находил какого-нибудь молодого человека, который развлечения ради охотно соглашался пройти со мной очередной отрезок пути вдоль побережья. Новозеландцы — заядлые парусники, а кое у кого из них уйма свободного времени.

Я тоже не спешил. Истинный парусник должен в первую очередь руководствоваться ветровой обстановкой. Если бы я двинулся к северу Австралии летом, то меня ожидали бы частые штили, а то и встречные норд-вестовые ветры. Зимой же (при +30ь) меня отличным образом погонит туда попутный зюйд-остовый пассат.

Поэтому я посещал почти каждую гавань, что была на моем пути. И конечно же меня сразу избирали почетным членом местного яхт-клуба. В большинстве случаев я делал после этого доклад и принимал участие в большом праздничном пиршестве. Однажды, было это в Крайстчерче, после обеда возникли сомнения относительно моего метода прохождения через полосу прибоя. Само собой разумеется, я сразу же предложил пари. После некоторых препирательств мы сошлись наконец на том, что я должен буду пройти бары возле Саммера, предместья Крайстчерча, где прибой особенно сильный. Поскольку для «Тиликума» там слишком мелко, проходить через прибой я буду на маленьком рыбачьем боте длиной всего пять метров. Двое из моих новых друзей, уверовавших в мои способности, согласились идти со мной гребцами.

28 февраля мы приехали на трамвае в Саммер. Невозможно описать мое удивление, когда я увидел на пляже несколько тысяч стоящих шпалерами зрителей. Играл даже духовой оркестр. Для людей наше пари превратилось в большой народный праздник.

Мы отошли от берега и погребли к полосе прибоя. Оба моих спутника были ловкими и опытными парнями. Когда вал нагонял нас, они гребли не очень сильно — лишь бы бот стоял на месте, когда же вал прокатывался и обгонял нас, гребцы наваливались изо всех сил. Через прибой мы прошли вполне благополучно. Оставалось только вычерпать из бота воду: прибою удалось-таки хлестануть нас разок.

Итак, пролог прошел вполне успешно. Теперь начиналось само представление. Чтобы хоть как-то отблагодарить зрителей за столь теплое внимание, мы быстренько придумали один трюк.

Совсем рядом с прибоем мы развернули бот к волне бортом. По берегу пронесся вопль, люди кричали и махали нам руками: ведь первая же прибойная волна неминуемо должна была нас опрокинуть. Однако зрителям с берега не был виден наш плавучий якорь, который я подтягивал за вытяжной линь. А прибой все ближе, вот уже грозный, ревущий вал готов обрушиться на нас, но — хлоп! — я отпускаю вытяжной линь, якорь забирает воду, и наш бот тут же резко разворачивается на 90ь и становится штевнем к волне.

Я снова выбираю вытяжной линь, хотя мы находимся уже в полосе прибоя. Бот опять начинает разворачиваться бортом к волне. На нас с шипением наваливается очередная водяная глыба, а мы — раз! — и уже снова принимаем ее носом.

Народ на берегу не мог видеть моей игры с плавучим якорем, и поэтому наш спектакль имел огромный успех. Когда мы, преодолев бар, гребли в маленькую лодочную гавань, восторженные зрители кричали нам слова приветствий, а оркестр играл матросские песни.

Нечего и говорить, что вечером в яхт-клубе все мы трое были самыми почетными гостями. Но самый большой сюрприз ожидал меня на следующее утро. Директор Общества трамвайных линий вручил мне чек на 50 фунтов.

— Такой выручки на участке Крайстчерч — Саммер нам никогда уже больше не видать, капитан Восс!

Газеты ежедневно писали о нас, и «Тиликум» стал самым популярным судном на острове. Спустя несколько дней ко мне пожаловала делегация маори. Вождь разразился длинной благодарственной речью в мой адрес.

— Вы доказали, что наши старинные предания, рассказывающие о переходе через Тихий океан на пирогах, не лгут. Мы благодарим вас за это.

И я стал их почетным вождем.

«Ну, Ханнес, — сказал я себе, — дела-то твои наладились. Оставайся-ка ты в Новой Зеландии!»

Однако близился август, а море манило. В Окленде я нашел нового спутника по имени Уильям Рассел. Ему никогда еще не случалось выходить в море. Его семейство мечтало о том, чтобы он стал священником.

— Капитан, — сказал он, — простили бы вы меня, если бы я стал священником?

Я посмотрел на него. Метр девяносто ростом, крепко сбит и очень симпатичен.

— Нет, Билли, такого я бы тебе никогда не простил!

Конечно, я согласился взять его с собой.

Прежде чем уйти, мы приняли на борт кучу почты. В Новой Зеландии стало особым шиком посылать почту с «Тиликумом». Вот я и получил ее, целый мешок. Одна старая дама принесла мне пакет.

— Ах, пожалуйста, мой сын работает инженером на островах Килинг. Возьмите для него с собой этот кекс.

Я рассмеялся:

— До острова Килинг 3 тысячи миль. Нам потребуется пять недель, а то и больше.

— Это ничего, кекс запаян в жестяную коробку.

Тут в разговор вмешался Рассел.

— Слушайте, капитан, ну давайте же доставим даме удовольствие! — сказал он и как-то совсем не по-христиански подмигнул мне при этом левым глазом.

В конце концов я дал себя уговорить и уложил пакет вместе с остальной почтой. А потом я принялся за Рассела:

— Запомни, мой дорогой, груз на борту для меня — святыня, и если ты осмелишься отначить что-нибудь из почты, тебя постигнет кара.

Рассел поднял глаза к небу:

— О капитан, праведнику вечно приходится невинно страдать! То, что свято для вас, свято и для меня.

17 августа мы покинули Окленд. Яхты и два парохода с любопытными провожали нас некоторое время, а затем мы остались одни.

Я взял курс на Новые Гебриды, лежавшие от нас в 1200 милях к норду.

Я не прогадал, взяв с собой Рассела: во-первых, оказалось, что он не укачивается, а во-вторых, и это, пожалуй, приятнее, чем во-первых, он с большим увлечением занимался стряпней.

22 августа мы угодили в шторм. Мой напарник разом все осмыслил:

— Чем хуже погода, тем лучше должна быть еда, — сказал он и приготовил великолепный обед. После еды он выглянул из люка, полюбовался на толпящиеся вокруг нас гигантские водяные горы и задумчиво произнес:

— Ничего себе, недурной пикничок мы сотворили!

И тут я понял, что уберег от поповской карьеры настоящего, правильного парня.