Глава двенадцатая

Луиза

Кейр привез Марианну поздно вечером, я открыла им дверь. Сестра была даже бледнее, чем раньше, может, так казалось из-за ссадины на лбу, видимо, она обо что-то ударилась. У Кейра был невероятно утомленный вид, даже глаза запали. Я тут же вспомнила (невольно покраснев), почему сама не спала прошлой ночью, и пыталась понять, что скрывается за этой усталостью — минуты счастья? Но нет, лицо напряженное, резче обозначились морщины. Улыбнулся мне тепло, но улыбка не коснулась ею удивительных и каких-то странных глаз, кстати, он сразу отвел их в сторону. Зайти он отказался, твердя, что нанесет нам грязи своими ботинками, что он жутко измотан и что ему нужно поскорее лечь.

Марианна не поцеловала его на прощание, и он ее тоже, но я заметила, как она сжала на миг его плечо, когда они обменивались коротким «пока». И только я захлопнула дверь, Марианна тут же заявила, что ей нужно полежать в горячей ванне, долго-долго, а потом — сразу уснуть. В общем, я уяснила, что на задушевную девичью беседу за поздней чашечкой чая рассчитывать не стоит.

Но если честно, расспрашивать Марианну о том, что она делала и где побывала, занятие неблагодарное. Она может, конечно, рассказать о своих впечатлениях, и это всегда любопытно, но все же получается разговор с односторонним, так сказать, движением. Ваши и ее впечатления просто невозможно и бессмысленно сравнивать. В прошлом году ездили мы с ней в Венецию, Гэрт стал расспрашивать, что видели, что понравилось. Я, разумеется, охала и ахала, восторгаясь пейзажами Джованни Каналетто (а чем же еще?), Марианна молчала. Гэрт сам проявил инициативу:

— Вы, конечно, были на площади Сан-Марко? И какие впечатления?

Немного подумав, Марианна выдала:

— Все время голуби хлопают крыльями… будто какая-то небесная рать. Воздух постоянно колеблется. И еще там везде пахнет морем… потом… и ликером «Лимончелло».

Бедный парень молчал, не зная, что на это сказать. (Марианна часто вводит людей в ступор.) В конце концов она сжалилась над нами, заговорив о чем-то другом.

Нет-нет, я не говорю, что Марианне недоступен наш мир, мир зрячих. Ничего подобного. Это ее мир недоступен нам. Интересно, удалось ли Кейру хоть чуть-чуть исследовать это неведомое пространство?

Марианна вернулась какая-то… не такая, странная. Молчала и молчала, но что-то ее грызло. И стала еще раздражительнее, впрочем, возможно, это я стала более раздражительной. Меня ведь тоже грызла моя тайна, и я никак не находила повода заговорить с Марианной про Гэрта, дескать, так и так, сестричка… ну и трусила, если честно. И с Гэртом тоже как-то неловко было все это обсуждать. Я все ждала, что он позвонит первым, так принято испокон веков. Но я ведь была еще и его работодателем, и он тоже мог ждать, когда я сама его вызову.

Как принято вести себя в подобных случаях у них, у двадцатипятилетних, я совершенно не представляла. Может, он сделает вид, будто ничего не было? Что я о нем, в этом смысле, знала? Что ему ничего не стоит переспать с одинокой и далеко не молодой теткой? На самом деле я так не думала, в постели он был довольно робок. В тот сумасшедший вечер он действительно был сама нежность, дерзость и страсть, но наутро весь зажался и погрустнел. (Хорошо хоть не стеснялся меня.) Конечно: похмелье, да еще нечем было восстановить боевой окрас, вот и расстроился. (Я поняла, что косметичек готы с собой не носят. Потому, наверное, что не носят и сумок.)

О самом Кейре Марианна определенно говорить не желала. Она рассказала про дом, про домик на дереве, про то, как остроумно Кейр все придумал, чтобы ей было проще освоиться, рассказала про семью (хотя ни с кем из его родственников не встречалась). Я спросила про ссадину на лбу. Сестра сразу помрачнела, сказала, что вышла погулять в сад, одна, и врезалась в дерево. Даже не будучи Эркюлем Пуаро, я сразу сообразила, что она чего-то недоговаривает. Оттого ли, что их отношения стали более прочными или, напротив, разладились? Этого я понять не могла. И, похоже, Марианна не хотела, чтобы я что-то поняла.

Мы вместе распаковали ее вещи, среди них был пакет с перепачканными грязью ботинками, почему-то без шнурков. Я спросила:

— Что это с ними?

— Насквозь промокли, — буркнула Марианна.

Что промокли, я и сама догадалась, но больше она ничего не сказала. Еще я увидела шерстяной шарф, бутылочно-зеленый, такой цвет Марианна никогда не носила. Значит, этот кашемировый шарф — подарок Кейра, рассудила я, но уточнять ничего не стала. Их личные отношения были темой запретной, это я уже усвоила.

Марианна стала убирать вещи, а я отправилась заваривать чай. Через несколько минут я снова поднялась и случайно глянула в наполовину притворенную дверь спальни. Марианну мне не было видно, но ее отражение в зеркале на дверце шкафа — очень даже хорошо. (Марианна не знала, что я смогу ее увидеть. Она же не представляет, как выглядят зеркала и каковы их возможности.) Она сидела на постели, зарывшись лицом в шарф. Я испугалась, что она плачет, и уже хотела войти, но в этот момент она подняла голову. Нет, никаких слез. Она потерлась о шарф щекой и снова зарылась в него лицом, со стоном вдыхая запах.

Тут до меня наконец доехало. Не подарок это. Это шарфик Кейра.

Марианна никогда не была плаксой. Озорная была девчушка, никогда не ныла, хотя вечно ходила с синяками. Жалеть себя не в ее характере, даже когда она потеряла мужа, а вскоре и ребенка, держала себя в руках. Она тогда сказала мне, что навсегда выплакала все слезы, лишившись своего детеныша. (Я, разумеется, не рискнула спросить, были ли это и слезы облегчения, но подозреваю, что в какой-то мере — да.) Но после поездки на Скай сестру мою будто подменили. Чуть что — глаза на мокром месте, из-за любой ерунды. Я подумала, климакс, бывает же и ранний. В следующий раз, решила я, как только начнутся рыдания, скажу, что ей нужно принимать гормоны.

Повод для очередных слез возник очень скоро.

Кейр вернулся в Норвегию, к полярному кругу. Таковы предположения Марианны. Он ей не звонил (или мне просто не говорят), во всяком случае, через пару недель после ее возвращения Кейр прислал очередную «звуковую открытку». Я сообщила ей, что от него пришла кассета, и она сразу поднялась в спальню. Но голос Кейра звучал совсем недолго, грянула тишина. Может, у нее опять проблемы с кассетником, подумала я, он уже старый совсем.

Когда я постучалась, из-за двери донеслось еле слышное «да». Вхожу и вижу: сидит на кровати перед магнитофоном, теребит истерзанные платочки, а слезы так и катятся по щекам. Пленка теперь ползла дальше, но слышалось лишь что-то похожее на звуковые радиоэффекты. Слов никаких, только свист и шелест, напоминающий шорох листьев под дождем, в густом лесу. Потом раздалось загадочное уханье и шипение, в памяти тут же всплыл огнедышащий дракон. Этот шум и грохот длились примерно минуту, после чего Марианна нажала на «стоп» и промокнула глаза.

Я села рядом, обняла ее:

— Что-то с лентой? Какая жалость! Он должен был проверить запись, прежде чем отправлять кассету.

В ответ Марианна молча протянула руку к магнитофону и перемотала пленку назад. Потом нажала «пуск». Через несколько секунд зазвучал голос Кейра:

— Привет, Марианна. Это открытка с северным сиянием, на которое я любуюсь уже вторую ночь, зрелище, конечно, грандиозное. А знаешь, некоторые всерьез уверяют, будто слышат эти лучи. Хотя такое в принципе невозможно. Поскольку свечение это происходит в верхних слоях атмосферы, в сотнях километров от земли, то есть почти в вакууме, то никакие звуки к нам припожаловать не могут. Тем не менее есть чудаки, которые все же слышат все это мерцающее разноцветье, точнее, разносветье. У саамов даже есть специальное слово, которое означает «говорящий свет». А почему бы и нет? Правда, ума не приложу, как этот аудиофеномен соотнести с законами физики.

Как бы то ни было, записать для тебя небесную симфонию «Aurora Borealis» [26] «живьем» я никак не мог. Но могу предложить версию, сделанную с помощью магнитометра, подключенного к аудиопроигрывателю. А теперь терпение, мой друг! Ибо я хочу кое-что объяснить. Магнитометром определяют изменения напряженности и направления геомагнитного поля, которые напрямую зависят от электрических токов в высоких слоях атмосферы. Быстролетящие электроны и ионы сталкиваются с атомами кислорода и азота в атмосфере, передают им часть своей энергии, вызывая свечение и порождая к тому же эти самые токи, вот что важно. То есть магнитометр замеряет то, что неразрывно связано с самим сиянием. Так что все эти шепоты, посвисты и шипения точнейшим образом передают колебания магнитного поля, которые возникают вследствие бомбардировки его солнечными частицами. Чем сильнее колебания, тем интенсивнее сияние.

В общем, пока смог придумать только такой аналог. Ты уж послушай. Может, после нескольких прослушиваний тебе понравится. Что-то вроде музыки «Пинк Флойд» (и даже световые эффекты имеются). Лично мне нравятся эти корявые звуки, «энергичные диссонансы». Лучше бы, конечно, надеть наушники, тогда тебе легче будет прочувствовать ночное небо, полное разноцветных всполохов, абсолютно непредсказуемых. Космический фейерверк…

Затем бодрый «лекторский» тон сменился проникновенным, как будто Кейр собрался заговорить о чем-то личном, Марианна нажала кнопку «стоп». Я молчала, не зная что сказать. Я не очень-то поняла, про физику и технологию северного сияния и совсем не поняла, что так расстроило мою сестру. А она высморкалась и со вздохом произнесла:

— Мне очень жаль, но мне трудно выносить прямо-таки дьявольскую доброту этого человека. — И еле слышно добавила: — И натиск его неуемных фантазий.

Я все не могла придумать, что бы такое сказать, поэтому решила сообщить про Гэрта. Хоть немного разрядить атмосферу. И мне это удалось. Марианна снова расплакалась, только теперь уже от смеха.

Марианна поставила одну кружку с кофе на рабочий стол Гэрта, с другой направилась к дивану.

— Луиза сказала, что ты больше не наряжаешься готом.

Он вскрыл конверт, прочел письмо, положил его на стопку уже просмотренных.

— Точняк. Ты бы меня не узнала. То есть ты-то да, голос ведь не изменился. А она не узнала.

— Вот как? Она мне этого не говорила.

— Я ждал ее у крыльца с цветами, она подумала, что это курьер. Видела бы ты ее лицо! Ой… прости, Марианна. Я нечаянно…

— Прекрати — все нормально, как-нибудь переживу. Ты теперь совсем иначе выглядишь?

Он вскрыл очередной конверт; это письмо сразу было отправлено в корзину.

— Совсем. Родная мать и та не узнала бы. Волосы почти под корень, черноту срезал. Это проще, чем все лохмы перекрашивать. Теперь на меня никто не озирается… Я и не собирался долго торчать в готах. Купил себе костюм.

— Боже милостивый! Что довело тебя до этого?

— Ну-у… Лу хочет, чтобы я ходил с нею на деловые встречи. У ее литературного агента что-то про съемки фильма расспрашивали, реклама там, все дела… Лу говорит, со мной ей будет проще, моральная поддержка требуется. Кстати, киношную кухню я немного знаю. У меня брат оператор. Но если я буду похож на персонаж из ее книг, только без накачанных мускулов, какая уж тут поддержка… Оно ей надо? Вот я и решил: пора завязывать. Не мальчик уже.

— Вот и молодец! Как это чудесно, снова стать самим собой! А что Луиза, одобрила перемены?

— Вроде бы. — Бледные щеки слегка вспыхнули, и он снова поспешно склонился над стопкой писем, забыв, что Марианна не сможет увидеть его смущение. — Она говорит, я теперь старше выгляжу… что тоже неплохо… раз уж так сложилось. Ей проще со мной теперь, когда я уже не тот… мм… не гот.

— Насчет этого ты не волнуйся. Луизе плевать на всякие условности. Ее ничем не прошибешь. Ей иначе нельзя, иногда в интервью такие ехидные вопросы задают, приходится держать удар. Ее мало заботит, что о ней болтают, никогда не заботило. Но для твоей собственной карьеры стать немного солиднее очень полезно. Люди судят о человеке по внешнему виду. Зрячие люди. Ну а мне, признаться, немного грустно без этого легкого звона.

— Чего? Моих цепочек?

— Да.

— Мне и самому грустно. Думал, буду скучать по черному прикиду, удобно ведь, не думать с утреца, что напялить, что к чему подходит. И по белому гриму. Думал, это будет жуткий напряг, разгуливать по миру без штукатурки. И что? Через неделю как отрезало. А вот по треньканью цепочек своих до сих пор скучаю. С ними было как-то уютнее.

— Да, веселый звук. Дружелюбный.

— Это точно! Звон всегда был со мной. Как верный пес. Если честно, без звяканья спокойнее, но я его особо не замечал. А вот что его больше нет, сразу заметил.

— Он был тобой, этот звук. Ты еще слова не скажешь, а я знала, что это ты пришел. По тихому звяканью.

— Понятно. — Гэрт зашуршал письмами, пряча их в папку. — А знаешь, когда умер отец, два года назад, я думал, что буду тосковать по его смеху и по ворчанию, он все требовал, чтобы я наконец нормально постригся… Но, когда теперь захожу к маме, мне не хватает папиной одышки, хриплого присвиста при вдохе. Он был астматиком, понимаешь, и в последние годы ему было фигово. Даже когда он молчал, а он у меня вообще говоруном не был, я знал: он тут, рядом, дышит, ловит воздух. Как может… Мы с мамой настолько привыкли к его одышке, что уже ее не слышали. А вот что ее больше с нами нет, услышали. И теперь если рядом окажется кто-нибудь, кто так же дышит, меня, наверное, переклинит. Сразу вспомнится мой старикан, мой несчастный отец. Странная штука память, да?

— Ты прав, — отозвалась Марианна, задумчиво отпивая кофе. — Очень странная.

Марианна

Почему я не рассказала Луизе про нас с Кейром? Сама не пойму. Уж после того как она выложила мне про Гэрта, почему бы не рассказать? Нет, не смогла. Не хотелось говорить, как я блуждала по засыпанному снегом саду и по лесу. Зачем ее расстраивать? Мне вообще до сих пор стыдно, что я влипла в подобную историю, дура, законченная идиотка. Если честно, очень было страшно, не дай боже, снова такое пережить. Как я бродила там, как меня нашли — все это я загнала в самые глухие закоулки памяти, туда, где хранятся остальные кошмары из моей жизни. Они были, но уже пережиты. Все закончилось. Я теперь в другом месте и в другой жизни.

И Кейр тоже.

Что-то из моего пребывания на Скае я почти не помнила, но что-то очень четко, будто это было вот сейчас. Помнила всем нутром, всеми чувствами. Упоительный запах цветущего волчьего лыка в холодном влажном воздухе. Острый маслянистый вкус сардин, на которые я накинулась утром как зверь, жутко была голодная после своих немыслимых скитаний. Тело Кейра, лежащее рядом, большое и неподвижное, будто поваленное дерево. Эти детали я помню. Но что (по сути) произошло между нами, зачем, почему и что все это значило, я так и не поняла.

Или не захотела понять. Хватит уже и того, что в последний день я без спросу забрала его шарф, висевший на двери черного хода. Сдернула с крючка и запихала в свой чемодан. А дома спрятала этот шарф в ящичек прикроватного столика.

Старалась доставать его не чаще, чем раз в день. Но зря старалась.

Через несколько дней от Кейра пришла еще одна бандероль, неужели у них там в Арктике так много свободного времени? Это был диск. Луиза прочла надпись: «Раутаваара. Cantus Arcticus ». Потом прочла коротенькую записку: «Тебе или понравится, или покажется издевательством над музыкой. Надеюсь, что все-таки понравится, как мне самому, потому что это как раз для людей с твоим мировосприятием, у которых нет такого подспорья, как зрение. Осторожнее — это странным образом затягивает как наркотик, хочется слушать и слушать».

Этого дива дивного я не знала. Пока я завтракала, Гэрт любезно прочел мне «энциклопедическую справку», составленную Кейром.

Выяснилось: эту «Арктическую песнь» называют еще «Концертом для птиц с оркестром». Раутаваара — финский композитор, а голоса птиц записаны действительно там, на Севере. В первой части, под названием «Болото», крики болотных птиц в весеннюю пору. Вторая часть, «Меланхолия», пение рюмов (береговых жаворонков). Третья — «Перелет лебедей».

Вот вам вся информация. Но совершенно не представляю, как описать эту музыку и что она со мной сотворила. Это было… будто я попала прямо туда, к птицам. Я не знаю, что такое цвет, я не представляю глубину, вес и размеры того, что я не могу определить на ощупь. Но, слушая эту музыку (и оставаясь при этом в теплой эдинбургской квартире), я очутилась среди сотен кружащихся птичьих стай, тысяч трепещущих крыльев. Как будто меня перенесли в холодный и скудный северный край. Я ощутила, что такое огромное пространство, и поняла, что же люди называют «бескрайним небом». Суровая, нерафинированная красота всего этого, то надрывно кричащего, то нежно щебечущего мира трогает невероятно.

Я никогда не держала в руках живую птичку. Я не видела, как она летит, и, как проносится по небу целая стая, мне тоже неведомо. Мама говорила, что птицы летают в небе, но это похоже на то, как плавают в море рыбы. Рыбы тоже держатся стаями, которые называют косяками. Недолго думая я засунула обе руки в аквариум, чтобы пощупать плавающих рыб. Но что-то узенькое и юркое проскальзывало между пальцами, как водоросли. Я знаю, с каким волнением люди смотрят на клин улетающих гусей, слушала я и математические выкладки траекторий полета гнездующихся скворцов, и про сроки гнездования, и про высоту гнезд и полета… Все это были заумные, бесполезные для меня слова. И, только послушав музыку Раутаваары, я что-то поняла про птиц и про их житье-бытье.

Этот концерт прояснил не облик птиц, какие у какой перья, форма крыла, траектория полета, но их существование в стае, я поняла, как невероятно трудно им живется на воле и как необъятна эта воля благодаря небесному пространству. По птичьему пению ничего этого я не смогла бы узнать. Или только по музыке. Да, я не раз слушала и музыку Стравинского к балету «Жар-птица», и цикл Сен-Санса «Карнавал животных», но даже в детстве оставалась к ним равнодушной. Знакомый музыкант сказал мне, что оценить точность и тонкость этой музыки можно, лишь зная, как выглядят звери и птицы, какие у них повадки. Оба этих гениальных композитора не думали о том, что их музыкальные «портреты» будут слушать и те, кто никогда не сможет увидеть ни львов, ни лебедей. Раутаваара тоже вряд ли об этом думал, но он сумел нарисовать для меня целое царство пернатых.

Сколько неугомонных голубиных стай хлопали надо мной крыльями в Венеции и на Трафальгарской площади; сколько раз я пряталась в тени поддеревьями эдинбургских парков, чтобы послушать неугомонную болтовню обживающих дупла скворцов. Я слышала, как они порхают, как копошатся, но не понимала, как это выглядит в пространстве. И разумеется, не могла представить все эти то сгущающиеся, то рассыпающиеся по огромному небу стаи.

Прослушав концерт в первый раз, я была настолько потрясена, что даже не было сил как-либо на это отреагировать. После второго раза мне пришлось бороться со слезами, почему-то вдруг подступившими. Наверное, они были связаны не столько с музыкой, сколько с Кейром. А после третьего прослушивания я плакала, уже не стыдясь слез, так как это были слезы счастья. И благодарности.

 

Глава тринадцатая

Луиза

По-моему, Марианна слегка успокоилась после двух бандеролей от Кейра, но все еще устало выглядит. Похоже, она действительно не знает, когда Кейр вернется, и делает вид, что ей все равно, но меня не проведешь. Постоянно ставит диск с этим птичьим гомоном, полное сумасшествие, мне уже кажется, что я живу в птичнике. Когда сажусь работать, надеваю наушники, а Гэрт, если ему нужно что-то спросить, подзывает меня жестами. Он считает, что, по идее, наушники должна надевать Марианна. Резонно. Я объяснила мальчику, что сестра моя ушами еще и «смотрит», поэтому ее нельзя лишать контакта с внешним миром. Да пусть себе слушает, если это поднимает ей настроение, хотя странно, конечно.

Выбрав подходящий момент, я предложила Марианне сходить к нашему гинекологу, миссис Грейг, выяснить насчет климакса. Думала, она отошьет меня, но, представьте, согласилась. Сказала, что неважно себя чувствует и с месячными что-то не то. Ну вот, сказала я, это симптом, может быть, пора принимать что-то гормональное.

Бедняжка моя, ей же всего сорок пять! И уже придется испытать все эти приливы, бессонницу и прочие радости…

Я сразу же записала сестру на прием, пока она не передумала. На следующий же день отправились с ней в клинику. Я ждала ее в приемной, с удовольствием листая старые подшивки журналов «Хеллоу!» и «ОК!» и волнуясь: как она там?..

Марианна решила, что ослышалась. Ведь сама она все больше привыкала к мысли, что ее настигли, как говорила Луиза, «некоторые возрастные моменты».

— Простите, я, кажется, не совсем поняла…

Глянув поверх очков на свою незрячую пациентку, доктор Грейг произнесла очень четко, но с затаенным сочувствием:

— Я сказала, что у здоровой женщины вашего возраста задержка чаще всего означает наступление беременности. Которая может сопровождаться резкими перепадами настроения, слабостью и прочими типичными проявлениями. Миссис Фрэйзер, такой вариант… возможен?

Марианна закрыла на миг глаза, потом еще раз.

— Да… да, возможен.

— Тогда давайте проведем тест. Если беременность не подтвердится, будем думать дальше, что и почему. Но мне кажется, что ответ будет положительный. — Заметив, как побледнела ее пациентка, доктор Грейг участливо спросила: — Я чувствую, это шокирующее известие для вас и вашего мужа?

— Шокирующее для меня. Для мужа едва ли.

— Вот и хорошо.

— Он умер. Погиб. Восемнадцать лет назад.

Доктор Грейг сняла очки и пытливо посмотрела на каменное лицо Марианны:

— Понятно… А… отец?

— Отец сейчас где-то неподалеку от Северного полярного круга. Да хоть в седьмом кругу ада. Какая разница, где он. Он лишь биологический отец.

— Это… случайная связь? — осторожно поинтересовалась доктор Грейг.

— Вот именно. И она в прошлом.

— То есть… в настоящее время сексуального партнера не имеется.

— Нет, не имеется. Имеется сестра, я живу вместе с ней.

Доктор посмотрела на карту Марианны:

— И вам сейчас… мм… сорок пять?

— Да.

— А дети у вас есть?

— Нет.

— А у сестры?

— Нет. Если не считать любовника, который годится ей в сыновья.

— Понятно, — сказала доктор, стараясь не выдать голосом своего изумления. Она снова надела очки, опять обретя официальный вид. — Ну что ж, миссис Фрэйзер, если ваша беременность подтвердится, то вам придется принимать какое-то решение. Разумеется, сначала хорошенько все взвесив. Растить одной ребенка всегда трудно, в любом возрасте, а учитывая ваши обстоятельства… Наверное, вам известно, — доктор тактично понизила голос, — что в ваши годы значительно возрастает угроза выкидыша.

— Известно. Один уже пережила.

— Значит, это не первая беременность?

— Не первая. Много-много лет назад я ждала ребенка. И потеряла его. Говорят, это из-за смерти мужа, нервное потрясение. Оно стало причиной выкидыша. Может быть, это все равно бы произошло. Мне сказали, что такое часто случается, один выкидыш на пять беременностей. Природа очень расточительна, не правда ли?

Марианна слушала себя почти с ужасом: как она, не умолкая, тараторит, может, это начало истерики? Или даже нервного срыва? Но вот доктор снова заговорила, и Марианна стала сосредоточенно слушать.

— Выкидыши действительно случаются часто, чаще, чем представляют люди, далекие от медицины. А еще вам наверняка известно, что у мам вашего возраста гораздо чаще рождаются дети с отклонениями от нормы. Но не будем раньше времени волноваться. Сначала надо сделать тест. Можем прямо сейчас, но потребуется некоторое количество мочи.

— Спасибо. — Марианна встала и взяла сумку и трость. — Но тогда мне придется попросить, чтобы меня проводили в туалет.

— Да-да, конечно. Порывшись в шкафу, доктор Грейг протянула Марианне пластиковый стаканчик с крышкой. Потом, взяв ее под локоть, отвела к двери. — Вы ведь не одна пришли?

— Да. С сестрой. Пожалуйста, не говорите ей про тест. Пока не нужно. А то разволнуется.

— Миссис Фрэйзер, вам не кажется, что сестре вашей лучше все же знать, каково положение дел?

— Нет, не кажется. Поверьте, это только все усложнит.

— Но, может быть, отец ребенка…

— Нет, — отрезала Марианна, — ничего быть не может. Если позволите, я сама разберусь со своей жизнью.

— Разумеется, решать вам.

Подозвав сестру, доктор Грейг сказала:

— Пегги, я хочу вот о чем вас попросить… Помогите миссис Фрэйзер, ладно?

И, снова повернувшись к пациентке, продолжила:

— Передаю вас в руки сестры Пегги, она сделает все что нужно. Если захотите что-то обсудить, приходите… любые варианты, — добавила она, многозначительно посмотрев на Марианну, что в данном случае не имело смысла.

Увидев ее опустошенное лицо, доктор Грейг погладила ее по плечу:

— Удачи вам, миссис Фрэйзер.

— Спасибо. Она бы мне сейчас очень пригодилась.

Марианна

В глубине души я, наверное, все-таки знала. Знала, что это, возможно, беременность. И должна была бы лучше помнить о том, что довело меня до столь интересного положения.

Помню, когда проснулась, почувствовала, что рядом лежит Кейр, громко сопит во сне. Вспомнила, как обняла его вечером, но что побудило меня это сделать, совершенно выпало из памяти. Были еще слезы. Но чьи? Мои или его? Слегка пошевелившись, я почувствовала, что все тело приятно расслабилось и влагу между ног, сложно было не понять, что произошло. Но я абсолютно не помнила никаких переговоров насчет презерватива. Возможно, конечно, Кейр что-то спрашивал, но я, вероятно, заявила, что в мои почти сорок шесть опасность забеременеть крайне незначительна.

Но судьба, как известно, всегда смеется последней.

Я старалась восстановить в памяти подробности того вечера, и чем больше старалась, тем меньше вспоминалось. Однако все больше осознавала, что могла умереть, и Кейр, по-видимому, спас мне жизнь. Но я точно помнила, что не чувство благодарности заставило меня тогда крепко Кейра обнять и всецело ему предаться. Я очень хорошо помнила, как сильно вдруг захотела его (даже стыдно), каким острым было желание.

Проснулась я рано, но вместо того, чтобы разбудить Кейра и уже в здравом уме и твердой памяти снова насладиться любовной близостью, я осторожно вылезла из постели и пошла в душ. Когда он проснулся, я была уже одета и пила кофе. Я услышала, как он медленно спускается в кухню. Наверное, было еще темно, потому что он шуршал спичками, потом раздался легкий скрип стеклянного абажура керосиновой лампы. А затем тишина, Кейр молча замер, видимо, мучительно соображал, какие теперь между нами отношения.

Нервы мои не выдержали:

— Это же нечестно. Молчишь, даже не шевелишься, как же мне узнать, что ты там думаешь?

Наконец он нежно и несколько виновато произнес:

— Марианна… я должен вернуться в Норвегию. На следующей неделе.

— Надолго?

— На два месяца.

— A-а… пришлешь мне опять звуковую открытку? Это такая прелесть, столько радости!..

В ответ — снова долгое молчание и потом:

— Вчера… Ты… Ты не этого хотела?

— Этого. Я хотела этого. Потом. После того как подумала, что уже умираю. Хотела как раз этого.

— А сейчас?

— Когда уже не думаю, что вот сейчас умру? Не знаю даже. Я почти ничего не помню про то, как все случилось. Наверное, лучше пусть все будет так, будто ничего не произошло. Сейчас по крайней мере.

И опять молчание, потом я услышала, как он сделал глубокий вдох и наконец заговорил, торопливо, сбивчиво:

— Если я не так… что-то не так понял… прости, прости меня. Я подумал… то есть ты так горячо меня…

— Да, даже не сомневаюсь. Пожалуйста, не терзайся, Кейр. Подробностей я не помню, но точно помню, как сильно я тебя хотела. Я говорю не о том, что жалею о случившемся, нет-нет, я совсем о другом. Я… не знаю, как нам теперь быть дальше. Тем более что ты уезжаешь в Норвегию. Знаешь, я слишком часто и подолгу ждала, когда мой возлюбленный вернется домой, ко мне. Или не вернется.

Он ничего мне на это не ответил. И снова будто окаменел. Я знала, что он не сводит с меня взгляда, полного изумления. Взгляд был настолько испепеляюще-пытливым, что я чувствовала себя совершенно нагой, даже лежа голой с Кейром в кровати, я не испытывала подобного ощущения.

И я не устояла, позволила себе спросить:

— Кейр, а ты бы понял меня, если бы я сказала, что мое тело опередило доводы разума?

— Еще бы не понял. У мужчин только так и бывает.

— А теперь моему разуму требуется время, чтобы… уяснить. Воспринять.

— Понятно… Я, конечно, знал, что все равно это свершится, рано или поздно мы окажемся вместе в постели. А тут такая опасная ситуация, всю душу всколыхнула… прости, что не сдержался. Я должен был сначала…

— Если можно, давай больше не будем об этом. Не сейчас, ладно? Я чувствую себя такой разбитой, то ли от шока, то ли от усталости. Хочется просто спокойно посидеть у печки.

— Конечно. Сейчас ее растоплю. Как ты насчет завтрака?

— Это было бы замечательно. А сам ты?

— Бекона больше нет. Если помнишь, в магазин я так и не попал. Тост с тушеной фасолью? Или с сардинами, как я вчера обещал?

— Откуда ты знаешь, что я люблю сардины?

— Ты сама мне сказала. Вчера.

Я напрягла память, что-то забрезжило, но совсем смутно.

— Правда?

— Правда. И сказала, что Луиза ненавидит рыбный запах.

— Я, наверное, вчера слишком много болтала.

— Это нормально. Переохлаждение так воздействует на психику.

Иное, более четкое воспоминание мелькнуло в памяти, и мне стало зябко, но совсем даже не от холода.

— Кейр, мне ведь это не приснилось?

— Что мы стали близки?

— Я не об этом. Ты вроде сказал, что тебе иногда… что-то видится?

Он резко выдохнул, потом раздалось шлепанье босых ног по деревянному полу. Когда он наконец ответил, голос его был измученным:

— Нет, тебе это не приснилось.

— Ты ведь как-то узнал, что мне грозит смертельная опасность?

— Да, узнал.

— Слушай, мне действительно нужно спокойно посидеть, прийти в себя…

Оставить ребенка, даже если я сумею его выносить, было бы попросту безумием, поэтому я даже не спрашивала себя, хочу ли я его. Разве можно? Старая, слепая… да и вся ситуация была такова, что ни на миг нельзя было представить иной исход. Вот я себя и не спрашивала. Как действовать, было ясно, оставалось наилучшим образом все организовать, да-да, и никаких сомнений. Но как организовать? Понятно было, что сама я не справлюсь: надо попасть в больницу и еще как-то пережить этот кошмар, и физический, и моральный. А рядом — ни близкой подруги, ни виновника свершившегося. Разумеется, следовало признаться Луизе (которая, собственно, и была моей самой близкой подругой), но что-то меня останавливало, сама даже не знаю что.

Конечно же она сразу почуяла, что у нас с Кейром все не просто так. Он, безусловно, показался ей необыкновенно привлекательным, то есть она наверняка радовалась за меня, Лу вообще большая оптимистка. И нынешние мои трудности ее бы не шокировали, отнюдь, и я могла не бояться, что она осудит меня. Луиза — человек весьма покладистый, всегда такой была. Вынуждена была быть такой. Жить со мной в одной квартире очень нелегко, и к тому же я не самая ласковая сестра.

И если раньше она могла бы деликатно намекнуть, что раздосадована моей непростительной беспечностью, то теперь едва ли на это решится. Ведь и сама отличилась, ввязалась в роман с мальчишкой, который вдвое ее моложе. Гэрта она всегда обожала, считала своим другом, это не новость. Я знала, что им интересно друг с другом, что у обоих острый язычок, но как они умудрились приятельские отношения перевести в ранг любовных, так и осталось для меня загадкой. Я, конечно, понимаю, как такое может произойти единожды, случайно (сама убедилась, что в экстремальных обстоятельствах люди порой ведут себя неадекватно), но чтобы потом это переросло в стабильные отношения? Непостижимо. Перебрали люди спиртного, и вот вам, пожалуйста, — такое в жизни Луизы когда-то уже было, и не раз, я не придала этому значения. А у них, похоже, все оказалось серьезно. По крайней мере, Гэрт на полном серьезе сумел сделать мою сестру счастливой. Наверное, поэтому я и не могла сообщить Луизе о грядущем аборте. Не хотела омрачать ее счастье своими проблемами.

Впрочем, причина могла быть иной: ну не могла я признаться Лу, такой счастливой, в том, что я бесконечно несчастна.

Гэрт лежал на спине, закинув свои худые руки под стриженую голову и наморщив усеянный веснушками лоб.

— Она опять плачет.

Луиза повернулась и со стоном открыла глаза. Серый свет за окном означал, что еще очень рано, но мог означать и совсем иное: уже настал очередной промозглый эдинбургский денек.

— О боже… Что творит с человеком гормональный сбой. Или влюбленность. Небось втюрилась в этого негодяя.

— Он же тебе нравился? А что он сделал-то?

— Ни-че-го. В этом-то и проблема. Не звонит, не пишет, торчит в Норвегии, где-то в заснеженной глухомани, а она тут тоскует.

— Тоскует по фьордам? — произнес он нарочито-умильным голоском.

— Заезженная шутка! Номер про дохлого попугая, про «Норвежского синего», который якобы тоскует по фьордам, появился у Пайтонов, когда тебя еще не было на свете!

— Давай взглянем на ситуацию с точки зрения самого Кейра. На фига ему писать Марианне? У него же нет под рукой пишущей машинки Брайля.

— Позвонил бы!

— А если она сама ему не велела?

— Это почему же?

— Не знаю. Например, не хотела, чтобы мы услышали их разговор. Наша Марианна она такая, не сказать, что душа нараспашку. — Гэрт вдруг рывком сел. — Ого… слышишь?

— Что?

— То, что слышу я? Нет, ты это слышишь?

— Что-о! Гэрт, ты меня бесишь! Ты же знаешь, что у меня не такой острый слух, как у тебя.

— Вот опять! Марианна. Она в ванной. И ее рвет.

— Бедная девочка! Ей последнее время часто нездоровится. То одно, то другое. Пойду посмотрю, как она. А ты поставь чайник, ладно? Будь паинькой, приготовь нам чай.

Луиза собралась встать, но Гэрт придержал ее за пухлое плечо:

— Лу, подожди минутку.

— Ну что еще? Говори скорее, я должна помочь Марианне. Она ведь больна.

— Да нет… это вряд ли… чует мое сердце, что все у нее в полном порядке. Никаких сбоев.

Луиза страдальчески закатила глаза:

— Что-то я никак не соображу, о чем ты, наверное, старею. Иногда я совершенно не могу понять, что ты имеешь в виду. В общем, так. Я пойду гляну, как она там. А ты изволь поставить чайник. Это я говорю как начальница, а не как обожающая тебя любовница.

— Есть, мэм, — отчеканил Гэрт, салютуя.

Луиза побежала к двери, на ходу запахивая халат. Гэрт откинул одеяло и проворчал:

— Чай — это прекрасно. Только чаем вам сегодня не обойтись, милые мои дамы, вам не повредит что-нибудь покрепче.

 

Глава четырнадцатая

Луиза

Марианна в интересном положении. Моя сестренка беременна.

Была ли я потрясена этой новостью? «Кто бы сомневался!» — так выразился бы Гэрт. Да, я была сражена наповал, это еще мягко сказано. До сих пор перед глазами: Марианна, белая как мертвец, выходит из ванны, вся сорочка перепачкана рвотой. Тут и каменное сердце не выдержало бы…

— Марианна, ты что-то от меня скрываешь?

Она не стала отнекиваться, не стала хитрить, оправдываться, она просто расплакалась и выкрикнула:

— Ах, Лу! Я такая дура!

Я обняла ее, и мы так и стояли в коридорчике рядом с ванной комнатой. Марианна рыдала и рыдала, никак не могла успокоиться. Чуть позже подошел Гэрт и деликатно сообщил:

— Чай готов, девочки.

Давно я не видела сестру такой несчастной. Пожалуй, с тех пор, как она потеряла ребенка, вскоре после гибели Харви. От ее страданий на душе было еще тяжелее, я была растеряна и подавлена. Честно старалась ей посочувствовать, представить, каково ей сейчас, поддержать, наконец, насколько это было в моих силах. И все же мной овладело чувство безысходности.

Я была в ужасе, в паническом ужасе.

Накрытый для завтрака стол вид имел несколько курьезный, но по-домашнему уютный. Гэрт постелил свежую льняную скатерть, на столе стоял большой чайник с чаем, две тарелки с овсянкой и бутылка бренди. Он чмокнул Луизу в щеку и отправился на кухню мыть посуду. Луиза налила бренди в стаканчики и уговорила Марианну немного выпить, та даже (к удивлению Лу) не сопротивлялась, сказала, это как раз то, что нужно сейчас ее взбунтовавшемуся желудку.

Усевшись, Луиза стала недоверчиво разглядывать застывающую овсяную кашу.

— Придется нам съесть это. Давай попытаемся. Гэрт ведь так старался. — Она зачерпнула ложкой немного овсянки и сунула в рот. — Сколько у тебя недель?

— Шесть. Нет — почти семь уже. Недаром говорят, что за весельем время летит незаметно.

— А точно все? Тебе тест проводили?

— Дважды. В поликлинике. Доктор Грейг была очень заботлива. Объяснила, как потом нужно действовать. Теперь пора уже перестать реветь… и блевать, только ждать, когда можно будет сделать операцию. Не волнуйся, Лу. Я все держу под контролем. Я надеялась, что ты ничего не узнаешь.

— Слава богу, что узнала! Страшно подумать, что тебе пришлось бы все это переносить в полном одиночестве. — Луиза долго смотрела на сестру, потом сказала: — Ты должна ему сообщить, Марианна.

— Не собираюсь. Зачем?

— Кейр тоже за это в ответе. По крайней мере наполовину.

— Неправда. Это мое перенесшее слишком много испытаний тело всему виной, мое, а не его.

— Так вот оно что! Тем более он тоже должен за это ответить. Поддержать тебя.

— Каким образом? Ему же не надо избавляться от ребенка! Неужели ты думаешь, что он примчится из Арктики? Только ради того, чтобы сочувственно погладить мне руку перед операцией? Спустись с небес, Лу, надо же реально смотреть на жизнь. Он мужчина! И к тому же нефтяник. — Нашарив стаканчик, Марианна еще раз глотнула бренди. — И… и он горец, черт его побери. У них шкура толстая.

— Но Кейр совсем не такой!

— Откуда тебе знать? Ты видела его всего два раза.

— Человек с толстой, как ты говоришь, шкурой не стал бы присылать тебе диск с пением полярных птиц и пленку со звуковым эквивалентом северного сияния. Он сумел понять, как слепая женщина видит мир, представляешь? Ты можешь считать Кейра чудаком, даже ненормальным, но никак не бесчувственным человеком. Если бы он и впрямь был таким холодным чурбаном, ты вряд ли бы легла к нему в кровать.

Марианна молчала. Луиза налила ей чаю и поставила чашку рядом с ее правой рукой.

— Попей. Рвота сильно обезвоживает организм.

— Пожалуйста! Не произноси этого слова, а то меня опять начнет выворачивать. — Марианна нащупала чашку и медленно поднесла ее к губам. Чашка была из полупрозрачного костяного фарфора, она обхватила ее обеими руками, грея замерзшие пальцы. — Кейру не нужно говорить, что я беременна, это же все равно ничего не даст. Как-нибудь обойдусь и без его помощи, сделаю все что надо, когда подойдет срок.

— Я понимаю, солнышко. Я просто подумала, что если ты с ним увидишься, господи, я хотела сказать, встретишься, ну… и все ему объяснишь, то… — Луиза замолчала, не договорив. И принялась водить пальцем по скатерти, по вышитому узору.

— То что, Лу?

Луиза почувствовала легкую угрозу в голосе сестры, но все-таки рискнула высказаться:

— Я подумала, что ты, возможно, все воспримешь иначе? Кейр этому поспособствует.

— О чем это ты?

— Я подумала, что, если он будет рядом… ты, ну… не станешь ничего делать.

Марианна даже не шевельнулась, сидела и молчала. Луиза вспомнила, как пряталась в детстве под стол от разъяренной сестренки, когда та в бешенстве наугад швырялась в нее чем попало. Ей снова захотелось спрятаться, когда она услышала властный голос Марианны:

— Я правильно тебя поняла? Ты полагаешь, что существует какая-то вероятность, пусть и ничтожная, что я все-таки оставлю ребенка?

Луиза еще раз провела пальцем по вышивке и робко подтвердила:

— Да, полагаю.

— Ты сошла с ума.

— Вполне вероятно. Многие наверняка считают меня чокнутой. Пишу книжки про вампиров, сплю с мальчишкой, который вдвое меня моложе и совсем недавно тоже выглядел как вампир. — Луиза схватила чайник и резко налила себе еще чаю, так что часть выплеснулась в блюдце. — Хочется стать тетушкой или кем-то вроде суррогатной матери. Поздновато в пятьдесят один год, и тоже свидетельствует о том, что у меня не все дома. Но не факт, что я буду плохой матерью. Или факт? — добавила она неуверенно, разглядывая теперь не скатерть, а чай.

— Давай-ка все уточним. Итак, ты хочешь, чтобы я родила ребенка, а ты, значит, будешь его растить?

— Нет, я хочу, чтобы ты его растила! Но если ты не хочешь или, как тебе кажется, не сможешь это сделать, то да, я сама его воспитаю. С твоей помощью, — добавила она. — Пойми, солнышко, это же наш последний шанс. И твой и мой. Мы сможем, вдвоем мы обязательно справимся! Говорят, что для ребенка главное не наличие обоих родителей, а забота, любящая семья. Разве мы с тобой не сумеем окружить это дитя любовью и заботой?

— Лу, мы с тобой две пожилые тетки. Причем одна из них слепая!

— И что? Теперь рожают даже мои ровесницы.

— Да, но благодаря вмешательству медицины. Их поддерживают гормонами, подсаживают искусственно оплодотворенные яйцеклетки. Это уже какое-то насилие над природой. Извращенки.

— Ничего подобного. Просто женщины, доведенные судьбой до отчаяния.

— Это ты, что ли, женщина, доведенная до отчаяния?

— Я? Ерунда какая! У меня успешная карьера, у меня полно денег, у меня есть любимый мужчина и возможность наслаждаться любовью, уже не думая о последствиях (слава Богу). Но я была бы рада пополнению в нашей семье. Мне так хочется, чтобы у тебя появился ребенок! Это же подарок судьбы, которая решила возместить тебе потерянного ребенка и погибшего мужа. Конечно, я буду рада этому ребенку. Однако гораздо сильнее я буду радоваться тому, что у тебя появится дитя.

— Никакой ребенок не возместит мне моего Харви.

— Конечно нет. Я понимаю. Прости, я могла что-то не так сказать. Но, думаю, ты все равно поняла мою мысль: «Господь дал, Господь и взял». Он взял у тебя слишком много, Марианна. И думаю, решил, что пора возвращать долг.

Марианна ничего на это не сказала. Тяжко вздохнув, Луиза спросила:

— Не хочешь все-таки поесть овсянки? Она еще теплая. Сахарница слева от тебя.

Марианна словно ее не слышала.

— Это будет что-то запредельное. Ну какая из меня мать? Не мамаша, а тихий ужас.

— Что ж, возможно, ты нисколько не преувеличиваешь.

— Еще и слепая.

— Ясно, что будет нелегко. Но у тебя есть я. Отчасти даже Гэрт, если он к тому времени не сбежит. Он крупный специалист по воспитанию младенцев и вообще детей. Он же самый старший, а всего их в семье шестеро. Тебе это известно? Втроем как-нибудь справимся. Обязательно справимся.

— А если ты куда-нибудь уедешь? Что я тогда буду делать?

— Наймем няню.

— Но у нас нет для нее комнаты!

— У нас нет комнаты и для самого ребенка! Значит, переедем. Ребенку нужен сад, где можно поиграть, ему нужен свежий воздух, деревья, чтобы он мог лазать по ним.

— Прекрати! Уйми свою фантазию! Ради бога, Лу… хватит городить небылицы. Это ведь не сюжет для твоей очередной книжки. А мы не персонажи, которые обязательно обретут счастье в финале. Это реальная жизнь! Моя!

— Верно, но еще и жизнь твоего ребенка.

— Это уже откровенный шантаж. Игра на чувствах.

— Знаю. Но ведь я правду говорю.

— Я не желаю, чтобы мной манипулировали. Мне ничуть не стыдно, что я залетела и что теперь собираюсь прервать беременность. — Она глотнула чаю. — Еще не факт, что я смогла бы его выносить.

— Ага!

— И что означает это твое «ага»?

— Оно означает, что теперь я поняла, почему ты так жаждешь избавиться от собственного ребенка. Думаешь, что все равно ничего не получится. Заранее хочешь подстраховаться.

— И что? Я действительно могу его потерять. Мне сорок пять лет!

— Но ты в отличной форме. Фигура как у молодой. Нашей маме было сорок, когда она тебя родила. А миссис Черри Блэр? Ей тоже было сорок пять, когда родила премьер-министру четвертого ребенка.

— Доктор Грейг сказала, что велика вероятность того, что у ребенка будут отклонения от нормы.

— Она обязана была тебя предупредить, это понятно. Но вероятность того, что родится здоровый малыш, гораздо больше. К тому же в наше время существует множество тестов, чтобы узнать заранее о генетических неполадках.

— Все не узнаешь.

— Конечно, конечно. Но, если что-то пойдет совсем не так, как нужно, произойдет выкидыш. В любом случае, кто мы такие, чтобы брать на себя роль Господа, решать, кто имеет право родиться, а кто нет? Ты сама была, как раньше говорили, «неполноценным» ребенком. Разве тебя кто-то из-за этого меньше любил или кто-то желал, чтобы тебя не было?

— А если Кейр, сам того не зная, является носителем врожденного амавроза Лебера? Учитывая, что я сама слепая, тогда ребенок уже наверняка родится слепым. А на стадии внутриутробного развития это заболевание не диагностируется.

— Ты же сама прекрасно знаешь, что такая вероятность ничтожно мала, один к двумстам. С таким же успехом по пути в генетическую лабораторию тебя может сбить машина, это и то более вероятно. Скажи, — продолжила Луиза, доедая последнюю ложку овсянки, — когда ты обнаружила, что ждешь ребенка от Харви, ты тоже вот так себя изводила?

— Тогда было все совсем иначе. Он был моим мужем. Нас было двое. И мы были вместе.

— А нас разве не двое? И если ты соизволишь все-таки оповестить Кейра, возможно, будет трое.

— Нет!

— Почему ты так настроена против ребенка?

— Я не хочу его!

— Я не верю тебе, Марианна. И совсем не уверена, что ты спрашивала саму себя, нужен ли тебе этот ребенок. А заодно, что неизбежно при такой постановке вопроса, нужен ли тебе Кейр.

Отодвинув в сторону тарелку, Луиза нагнулась вперед.

— Я всегда считала тебя самым храбрым существом на свете. И знаешь, что меня совсем расстроило? Не то, что ты забеременела, а твоя трусость. Ты боишься заглянуть в собственную душу, спросить у себя, что бы ты хотела получить от жизни. О боже! Конечно, нет никакой гарантии, что удастся это получить. А у кого из нас она есть? Но прошу тебя, не бойся мечтать о большем. Я знаю, некоторые умники считают, что секрет счастья в том, чтобы не ожидать от жизни слишком многого, ерунда все это. Убогие, жалкие глупцы. Я бы не стала внушать такое своему ребенку. А ты?

— Я бы тоже не стала.

— И Кейр не стал бы, так мне кажется. Скажи ему, Марианна. Позволь ему самому сделать выбор. Ну пожалуйста!

— Нет, Лу. Я приняла решение. Это мое последнее слово.

Марианна

У меня есть основания не говорить ничего Кейру. Их несколько. И Луиза знает далеко не все.

Мой последний разговор с мужем закончился ссорой, так уж получилось, страшной ссорой. Мы даже не перезвонили друг другу, чтобы помириться и сказать «целую». А потом случилась катастрофа на «Пайпер Альфа». Я до сих пор помню его последние — для меня — слова, хотя все восемнадцать лет пыталась их забыть.

Я сказала Харви, что беременна.

Как я об этом узнала? У меня была задержка, на неделю. Я пошла в аптеку и купила тест. Харви не было дома, поэтому я позвала на помощь свою приятельницу, Ивонну, у нее муж тоже нефтяник, позвала, чтобы она сказала мне, какой результат. Мы обе, затаив дыхание, ждали положенные несколько минут, что покажут проступившие полоски. Ивонна сообщила, что их две, значит, я беременна. Но иногда результат бывает неправильным. Через несколько дней исследование надо повторить. У меня была еще одна упаковка, и я положила ее в шкафчик, решила дождаться Харви, пусть он узнает первым, уже точно. Мне хотелось, чтобы именно он, мой муж, а не посторонний человек сказал «да» или «нет».

Мы с ним никогда не обсуждали возможность появления ребенка. То есть, конечно, обсуждали, но теоретически. Харви как-то спросил, будут ли и мои дети слепыми. Я сказала, что да, такое может случиться, если меня угораздит влюбиться в носителя (хоть он об этом и не знает) возбудителя амавроза Лебера, но вероятность слепоты — один на двести. И хотя мой ребенок точно тоже будет носителем, вовсе не обязательно, что он будет слеп.

Харви умер в тридцать три года, мне было двадцать семь. С детьми пока можно было и подождать. Зарабатывал он хорошо, но профессия у него была опасная. И к тому же часто уезжал из дома. Едва ли он мог представить себя в роли отца и вряд ли этого хотел. Я слепая. Родители мои умерли. Его мать, овдовев, снова уехала в Канаду. Моя сестра в Эдинбурге, это в ста с лишним милях от Абердина. Друзей заводить мне всегда сложно, своего круга знакомых у меня не было, только случайные и не очень-то длительные дружбы с женами нефтяников, с той же Ивонной. Но и жены нефтяников предпочитали более комфортное общение, с женщинами, которые могут видеть.

Харви никогда не спрашивал, хочу ли я детей, сама я тоже никогда ему не говорила, что хочу. Мне казалось, что не хочу. Но потом я поняла, что это неправда. Просто я не спрашивала себя об этом. Харви считал (это я постепенно уяснила), что ребенок для нас непозволительная роскошь. Да, так он считал. Он любил жить с комфортом: отпуск за границей, шикарная машина, ужины в ресторанах, дорогая одежда. У нас в Абердине была отличная квартира, но выплаты по ипотеке были чудовищными. Харви много зарабатывал, но и тратили мы много. Он был прав. Мы не могли позволить себе завести ребенка, тогда пришлось бы жить намного скромнее. Я знала все это еще до того, как Харви высказался. Но я-то надеялась, что он скажет что-нибудь другое или по-другому. Я надеялась, что и восприятие у него станет иным, потому что забеременела я не по оплошности, а, как говорится, по прихоти судьбы.

Я пила противозачаточные таблетки и делала это очень аккуратно. И совершенно не собиралась хитрить и обманывать, в чем обвинил меня Харви в пылу ссоры. Я подцепила какую-то кишечную инфекцию, и меня целый день рвало. Не смогла принять таблетку и второй прием пропустила. Из-за того что дурнота выбила меня из колеи, я этого даже не вспомнила, ведь я не могла увидеть, сколько таблеток выпито, всегда полагалась только на память. Две невыпитые таблетки — и это случилось. Вот так я, сама того не желая, забеременела и теперь просто умирала от сладкого волнения и от ужаса.

Харви испытывал лишь ужас. Он даже не разозлился. Он говорил о случившемся спокойно, как о досадном недоразумении. Проблема была разрешима как неполадка в автомобиле. Он даже не понял поначалу (видимо, потому что у меня неподвижное, лишенное мимики, лицо), что я рада, что я хочу ребенка.

Вот тут-то он и разозлился, когда понял. Впрочем, скорее, он просто впал в панику. Моя беременность не входила в его планы, он почувствовал, что ситуация вышла из-под контроля. Он привык, что его слепая, стало быть, совершенно беспомощная жена во всем ему подчиняется. Никогда никаких возражений. И вдруг ей захотелось что-то сделать по-своему. Он повел себя так, как ведут себя в подобных обстоятельствах все мужчины. Он разбушевался, он упорно твердил свое, не желая уступать. Он даже не стал меня слушать. Мои чувства в счет не шли. Главными в его претензиях были два незыблемых аргумента: во-первых, мы не могли позволить себе ребенка, во-вторых, я с ним не посоветовалась. (О моей беременности он говорил так, будто это какое-то абстрактное зло, к которому он лично не имел никакого отношения.)

Я очень расстроилась, а потом тоже разозлилась. Харви никогда не видел меня злой, потому что я в принципе не злилась на него вообще никогда. Не помню точно, что мы тогда друг другу наговорили, но точно помню его последние слова, самые последние для меня, произнесенные перед тем, как он хлопнул входной дверью, — спешил на вертолет (этот полет оказался тоже последним), который доставил его на «Пайпер Альфа».

Вот что он сказал:

— Прости меня, Марианна. Ты все-таки должна избавиться от этого. Это мое последнее слово.

Оно оказалось действительно последним.

После завтрака Луиза настояла на том, чтобы Марианна снова отправилась в спальню, ведь ей так необходим отдых. Марианна решила не сопротивляться. За дверью спальни Гэрт и Луиза говорить старались потише и шагать тоже, будто в доме появился больной. Слов Марианна разобрать не могла, но слышала, как взволнованно тараторящий тоненький голос Луизы перекрывал флегматичный, но порой чрезвычайно настойчивый басок Гэрта. Потом Луиза утихла. Последовало долгое молчание и затем — девчоночье хихиканье. Это было что-то новенькое. Уже засыпая, Марианна гадала, не без зависти, что заставило эту парочку притихнуть и чем так насмешил Луизу ее рыжий недотепа.

Гэрт стоял у кровати Марианны, в руках — поднос с кофе, под мышкой была зажата газета. Пока Марианна преодолевала дрему, он успел отметить аскетическую скромность комнаты — мебель была почти не видна из-за недостаточно яркого освещения. Спала Марианна под старинным одеялом, на котором были вытканы выпуклые узоры. Одеяло сильно выцветшее, но остался намек на прежнюю нежную голубизну. Узоры, затейливые, но изящные, сотворенные из тысяч стежков, складывались в единый орнамент, призрачно-зыбкий, пока его не выявляла игра света и тени. Марианна не видела этих узоров, но могла их нащупать. В комнате не было настольных ламп, на стенах ни картин, ни семейных фотографий. Туалетного столика тоже не было, имелся небольшой стол с очень ровно расставленными баночками и флаконами, как в витрине магазина. По обеим сторонам двуспальной кровати — шкафчики с дисками и кассетами, на всех наклейки с шрифтом Брайля. На встроенных полках книги, еще диски, и кассеты, и всякие безделушки интересной формы и фактуры: ракушки, камни, деревяшки, обточенные морем, стеклянные фигурки, статуэтки. В комнате очень чисто, на полу никаких ковриков, ковролин. Мебель придвинута к стенам. На подоконнике ваза с нарциссами, их аромат струился по всей этой спартанской комнате.

Марианна перевернулась и оперлась подбородком на локоть.

— Лу?

— Нет, это я. Я постучался, но ты не ответила. Как ты? Я принес тебе кофейку и печенья. Имбирное с орешками, Лу говорит, это твое любимое. А мама моя сказала, что лучше есть понемножку и почаще, чтобы не пошло все назад. Уж она-то спец в этом вопросе.

Марианна услышала, как он взбил и поправил подушки, лежащие сзади.

— А я не знала, что у тебя большая семья. Лу сказала, у тебя много братьев и сестер.

— На данный момент пятеро. Надеюсь, это окончательный итог. И так прорву денег трачу на подарки ко дню рождения и к Рождеству.

Налив кофе в две чашки, Гэрт одну вплотную приблизил к руке Марианны.

— Печенье на блюдце.

— Спасибо. А как их всех зовут?

Гэрт пододвинул к кровати стул и уселся.

— После меня нарисовался Родри, потом Хиуэл, потом Алед, потом младшие самые, Рианон и Ангарад. Они близняшки. Мама сказала, что все надеялась на дочку. В конце концов, говорит, ей выпал джекпот, сразу двое, дочка и сын.

— Все имена валлийские, да?

— Ну ты даешь, Марианна! Все сечешь.

— Ну ты наглец! Как не стыдно дерзить несчастной больной, а? Та-а-ак, а ты у нас Гэрт. Скорее, это скандинавское имя, даже древнескандинавское. А почему оно у тебя не валлийское, как у всех в семье?

— Это мой секрет, тайна, покрытая мраком.

— В смысле?

— В смысле, мое имечко. Вообще-то при крещении меня назвали… Ну как, готова? Тогда слушай: Джерайнт. И куда бы я подался с ним, кроме своего Уэльса? Поэтому, когда меня спровадили в одну жутко престижную английскую школу, я замаскировал свой акцент и имя, стал Гэртом. Я думал, что это очень круто. Гэрт Воган. Думал, что тощему слабаку позарез необходимо такое вот имя, как у накачанного красавца. Вот ты, клюнула бы ты на парня с таким именем?

— Нет. Погоди, дай подумать. Скорее нет.

— Имя, это, конечно, сила, но еще ведь имелись рыжие патлы и веснушки, за них мне по полной досталось от одноклассничков. Хорошо хоть не пронюхали, что на самом деле я Джейрант. — Гэрт удрученно покрутил головой, обросшей рыжей щетинкой. — Г-господи, как же мне было хреново!

— Ой-ой-ой, просто жуть какая-то! Бедный ты бедный.

— Наоборот, закалился и возмужал, научился философски на все смотреть, как подобает зрелому мужчине. Еще кофе?

— Мм… пожалуй. Знаешь, Гэрт, ты действительно умеешь приободрить. Хорошо, когда рядом есть такой человек.

— Спасибо, ваша светлость, другие тоже так считают. Стараюсь как могу. Может, я почитаю что-нибудь из газеты? Как тебе такая идея? Отвлечешься от разных дум. Или хочешь послушать музыку?

— Лучше почитай. Это интересно. Только не надо грустных новостей, ладно? Мне и так не очень весело. Что-нибудь про музыку. Или научно-популярное. Надо же хотя бы иногда повышать мою образованность.

Гэрт прочел ехидную статью о новейших оперных постановках, потом предложил очерк, в котором утверждалось, что главной угрозой для озонового слоя является коровий метеоризм. Марианна подавилась куском печенья.

— Ты что, решил подшутить надо мной?

— И не думал даже. Вот, послушай:

…Газы, испускаемые домашним скотом, составляют четверть всех выбросов метана на территории Великобритании. В Шотландии, где сосредоточена значительная часть предприятий аграрной промышленности, а также овей, и коров, вышеозначенные выбросы составляют сорок шесть процентов от общего объема. Одна дойная корова производит примерно четыреста литров метана в день…

Что это с вами, милейшая? Правда, Марианна, что тебя так разбирает? — строго спросил Гэрт, стараясь не рассмеяться. — Государственного масштаба проблема. Сама «Гардиан» пишет, на первой полосе. И заголовок огромными буквами напечатан: «Газовая атака».

— Не может быть!

— Ох… ты права. Я, кажется, что-то не так понял.

Изнемогая от хохота, Марианна взмолилась:

— Хватит уже, давай про что-нибудь другое, а то я сейчас намочу постель.

— Ладно, уговорила… Как тебе вот это?

На днях весь научный мир, всех орнитологов, потряс необыкновенный попугай. Он не только способен общаться с людьми на вербальном уровне, но и телепатически. Привезенный из Африки серый жако по кличке Нкиси знает примерно девятьсот пятьдесят слов, а еще он умеет изобретать новые слова, как это делают дети, когда им не хватает словарного запаса. Он, похоже, умеет читать мысли своей хозяйки, художницы Эйми Морганы. Был проведен любопытный эксперимент. Хозяйку и ее питомца поместили в разные комнаты, где были установлены камеры наблюдения. У художницы были конверты с фотографиями, она наугад стала их вытаскивать. Когда ей попалось фото мужчины с телефоном, то, едва она на него взглянула, попугай спросил: «Что ты делаешь с телефоном», а когда Эйми попалось фото с обнимающейся парочкой, Нкиси выдал такую фразу: «Можно я тебя обниму?»

После обработки данных было выяснено, что процент правильных «комментариев» в три раза превысил возможный процент случайно угаданных изображений.

Потрясающе! — Гэрт опустил газету. — Попугай, умеющий читать мысли! Прямо-таки персонаж из фильма «Доктор Дулитл». Даже не знаю, почему это меня так удивило. У меня у самого был пес, который точно знал, когда я приду домой. Не важно, утром или вечером, Спайк садился на циновку у порога и смотрел на дверь, и мама тоже уже знала, что я сейчас нарисуюсь.

— И у Кейра был такой пес, телепат. По кличке Астер. Но у этого пса, как у тебя, было другое, тайное, имя. Сириус… Кейр много рассказывал про звезды. Когда я была на Скае. Про созвездие Орион, это охотник, а у него собака, которую зовут Сириус. Я так была растрогана. — Голос Марианны дрогнул, и на лице Гэрта мелькнула тревога. — Мне трудно сказать почему. Скажу только, что он был ко мне очень внимателен, помогал во всем, придумывал, как лучше объяснить.

— Хотел бы я с ним познакомиться. Судя по тому, что вы с Луизой рассказываете, Кейр человек неординарный.

— Не знаю, удастся ли вам теперь познакомиться. Ведь возникли некоторые… непредвиденные обстоятельства. Но мне хотелось бы, чтобы вы увиделись. По-моему, вы найдете общий язык.

— А какой он?

Марианна молчала, обдумывая, как бы перевести разговор в другое русло. Но тут, не дожидаясь ее ответа, Гэрт продолжил:

— Интересно, что же это за парень, который слушает птичий концерт? Любитель птиц или любитель музыки?

— Кейр любит и птиц и музыку. Ему много чего интересно. Вообще-то он геолог, но еще увлекается зоологией, астрономией и музыкой. И, по-моему, это поэтическая натура. Хотя никогда бы сам в этом не признался. Благородный великан. И одинокий, как мне показалось. Уверовал, что людям с ним трудно. У него нежная, ранимая душа, а на работе его окружают мужественные храбрецы, не склонные к сантиментам и рефлексии. Так что есть как бы два Кейра, и он строго следит за тем, чтобы домашний его мир был надежно отгорожен от мира внешнего, связанного с работой.

— Звучит мудрено.

— Он вообще не прост. И мыслит глобально. Он воспринимает мир как нечто целостное, единый организм. Он его не препарирует, не раскладывает по полочкам. Поэтому он может цвет описать с помощью слов, передающих запах. А ландшафт отобразить, используя сравнения со звуками музыкальных инструментов. А вот самого себя разделил на две части. Так и живет как бы в двух жизнях.

— Но почему?

— Наверное, таков механизм выживания. Срабатывает инстинкт самосохранения. Он никогда не раскрывается до конца, полностью. Говорит о себе только то, что можно сказать, без риска остаться непонятым. Однажды он доверил женщине свои сокровенные тайны, а она заявила, что лучше бы ей их не знать. Наверное, с тех пор и замкнулся в себе. Думаю, все события своей жизни он хранит в некоем виртуальном ящике для игрушек. Там все его прошлое, изредка он достает какие-то дорогие его сердцу воспоминания, потом снова их прячет, подальше от всех.

— Надо же, классный экземпляр. В общем и целом. То есть, я хотел сказать, среди мужчин такие редкость.

— Да, среди моих знакомых таких точно нет. Когда мы в первый раз встретились, мне показалось, что он всего лишь творение моей фантазии. Каким-то он был… нереальным, очень необычным. А когда я узнала его получше, то все пыталась понять, что он нашел во мне, я же вон какая…

— Скажешь тоже! «Всяк видит то, что ближе его сути». Уильям Блейк, еще один мечтатель. Твой Кейр, по-моему, действительно не прост, глубокий парень. Умеет увидеть то, что не лежит на поверхности.

— О да, это он может. И даже пути, неведомые пути.

 

Глава пятнадцатая

Марианна

Луиза купила мне гомеопатическое снадобье от утренней тошноты, жить стало легче. Мать Гэрта посоветовала пить ромашковый чай с диетическим печеньем, на соде. Тут главный фокус — употребить все это не вставая с постели. Поэтому Луиза, а иногда и Гэрт, по утрам выжидают момент, когда я проснусь. Это так трогательно, спасибо им. Теперь, когда меня меньше тошнит, и беременность я переношу лучше.

Я твердо сказала, ребенка не оставлю, но сердце ныло, в голове сумбур, ведь это был не вообще ребенок, а ребенок Кейра. Иногда казалось, что мне нужен только Кейр, надо избавляться. Иногда думала: зачем мне Кейр, ведь у меня будет малыш? Ох, если бы можно было начать отношения с чистого листа… если бы…

Никаких кровотечений не случилось, поэтому принимать решение все же пришлось самой. И теперь меня ждала расплата за мое недомыслие.

Луиза настояла на частной клинике. Ну да, там будет комфортнее, спокойнее, все-таки трое суток, и к тому же пациент я незрячий.

Я паковала вещи, диск с «Cantus Arcticus» оставила на кровати (зачем его брать?). Надо привыкать к мысли о разлуке. На самом деле я положила его в чемодан, но тут же вытащила, сунув вместо него упаковку с гигиеническими прокладками. Луиза деликатно напомнила, что они могут понадобиться, такими толстыми я пользовалась очень давно, еще в школе. Когда я глянула на упаковку, сердце ушло в пятки и к глазам подступили слезы, я вспомнила, после чего они мне понадобятся.

Разом нахлынули стыд и горечь, я бухнулась на кровать, и раздался треск: футляр с диском! Я громко чертыхнулась, обрадовавшись поводу выкричаться, кляня последними словами собственную тупость, сентиментальность и беспомощность решительно во всем.

Я самозабвенно разносила себя в клочья, тут-то и зазвонил телефон.

Я сразу поняла, кто это…

— Марианна?

— А-а…

— Это Кейр.

— Да. Я узнала тебя. Ты где?

— В Осло. В аэропорту. Еду домой. В смысле в Эдинбург. Ты как себя чувствуешь?

— Я? Нормально… очень хорошо, спасибо. И за посылки тоже. Страшно было приятно. Столько забот, очень мило с твоей стороны.

— Никаких забот. Напротив. Это для меня самый лучший отдых — думать о тебе. Не маешься потом, как оно всегда с похмелья… С тобой точно все в порядке?

— Точно. Почему ты спрашиваешь?

— Да так. Голос у тебя усталый. И напряженный. Кстати, может, это ты как раз с похмелья?

— Скажешь тоже, просто не ожидала твоего звонка. И давно тебя не слышала.

— Мы договорились не перезваниваться. Ты сама так решила.

— Знаю. Я не в укор, просто объяснила. А почему ты все-таки позвонил?

— Узнать, как ты. Действительно все нормально?

— Отлично!

Кейр ничего на это не ответил, и у Марианны екнуло сердце: вдруг прервалась связь?

— Алло-о, Кейр? Ты здесь?

Трубка молчала, Марианна едва не упала в обморок. Но через несколько секунд она услышала:

— Да-да, я здесь.

— Как хорошо! Я давно хотела спросить… к чему тебе все эти хлопоты?

— Ты про посылки? Разве это хлопоты…

— Я не об этом. Зачем ты про все мне рассказываешь? Делишься? Зачем тебе это нужно?

Когда Кейр снова заговорил, голос его слегка дрожал и не очень-то слушался:

— Делюсь, потому что больше не с кем делиться… многим из того, что я тебе говорю. — Кейр перевел дух, и голос его зазвучал уверенней: — Ты благодарный слушатель, и я нагло этим пользуюсь. Скажи, кто еще согласится слушать птичий базар Раутаваары? Не считая, разумеется, миссис Раутаваары, их раутаваарят и пса Пиллку.

— Пиллку?!

— Пятнашка. На финском.

— Ну ладно, хватит надо мной смеяться.

— Ей-богу! Пиллку — это Пятнашка. Я работал с одним финном, так звали его собаку, он и перевел мне. И фотографии своего далматина показывал. Не пес, а загляденье. — Он вздохнул. — Я иногда слишком увлекаюсь и становлюсь занудой. Но в этом концерте настоящая Арктика, как она есть.

— Знаешь, Луизе твой птичий концерт не очень, а мы с Гэртом на него подсели. Слушаю почти каждый день.

— Он здорово цепляет. Я тебя предупреждал.

— А какой неожиданный финал! Когда врываются духовые.

— Вот-вот, гениальная находка!

— Кстати, ты был прав. Я про сестрицу мою и Гэрта.

— Шутишь?

— Да нет. Похоже, это не шутки. Я тоже сначала посмеивалась, но им так хорошо вместе. Гэрт — удивительный парень. Правда.

— Был бы рад с ним познакомиться.

— Только имей в виду, он у нас больше не гот. Образумился. Говорит, что выглядит теперь как обычный гражданин.

— Вероятно, Луизе так не кажется.

— Скорее всего. Любовь слепа.

— Любовь? Так сразу?

— Выводы делать, конечно, рано. Во всяком случае, сейчас веселятся как дети.

— Повезло людям. Но иногда в такой ситуации чувствуешь себя третьим лишним.

Марианна молчала, и Кейр, чуть подождав, продолжил:

— Сегодня днем буду в Эдинбурге. Я совсем ненадолго, вообще-то еду на Скай. А позвонил я потому, что хотел сказать… поехали со мной, очень тебя прошу. Никакого давления на психику. Никаких снегопадов. Обещаю. Метели теперь только в горах Куиллин, иногда до самого мая там куролесят.

Марианна молчала, и Кейр спешно добавил:

— Я не настаиваю, но только… черт, не скажешь ведь слепому человеку: «Ты хочешь снова со мной увидеться?» Хотя слово «увидеться» на самом деле означает: «Ты согласна продолжить наши несусветные, невероятные отношения?»

— Я думала, что ты скажешь именно «ты хочешь снова со мной увидеться», с тайной надеждой, что слепой человек умеет читать мысли.

— А ты умеешь?

— Не так хорошо, как ты.

— В общем, ты хочешь начать с того, на чем мы расстались?

— Ну не совсем уж с того, Кейр.

— Нет-нет, никакого давления… Просто дружеский ланч, как говорится.

— Сардины?

Он рассмеялся:

— Посмотрим, что попадется в сеть.

При мысли о сардинах на Марианну накатила дурнота. Сделав несколько глубоких вдохов, она сказала:

— Кейр, я подумаю, ладно? Но вообще-то… в последнее время мне слегка нездоровится.

— Этого еще не хватало. Ты же сказала, что чувствуешь себя нормально…

— Да, я знаю. Понимаешь, я немного растерялась. Вдруг услышала твой голос, и ты как раз отвлек меня от одного дела…

— Правда? Прости. Но ведь что-то не так? Говоришь, нездоровится — это серьезно?

— Нет-нет, я не то чтобы больна. Просто… общая слабость. И скорее мне сейчас трудновато будет на Скае. Я позже скажу, что решила, договорились? Ты когда уезжаешь?

— Если получится, послезавтра. А завтра хочу отоспаться и навестить семью.

— У тебя в Эдинбурге родственники?

— Да, младшая сестренка. Пожертвовала мне комнату, куда я иногда заваливаюсь. Там у меня хранятся всякие инструменты, приборы, кое-какая одежонка. Я пригласил их с мужем на ужин, завтра. Надо отметить важное событие.

— Какое же?

— Она ждет ребенка. Так что мне теперь светит стать дядей.

— О-о… поздравляю. Ты рад?

— Еще бы! Так расчувствовался, что уже собрался в детский универмаг, думаю, стану у них постоянным покупателем.

У Марианны снова закружилась голова.

— Кейр, прости, звонят в дверь, а я дома одна. Наверное, Гэрт опять забыл ключ. Я тебе завтра позвоню. Пока.

Марианна повесила трубку, нашла кресло и обессиленно в него рухнула. Потом качнулась вперед и прижала к лицу ладони.

Иногда она поднимала голову и с тихой яростью твердила:

— Вот ведь проклятый… проклятый… проклятый тип.

Марианна

Чемодан был уже собран. Я поняла, что мне будет легче, гораздо легче отправиться с Кейром на Скай, чем в клинику, где уничтожат его ребенка. А что не сразу согласилась с ним ехать, это даже хорошо. Но я знала: если откажусь, то, возможно, Кейр больше меня не пригласит. Есть вещи, которые он не прощает, он попросту исчезнет из моей жизни, а я этого не хотела. (Я не очень понимала, чего хочу, но точно знала, чего не хочу.)

Я вынула из чемодана хлопковую ночную сорочку, вместо нее положила две тепленькие пижамы, еще джинсы, два свитера, несколько пар шерстяных носков и перчаток. Сунула в чемодан и шарф Кейра, попробую незаметно повесить его на крючок, а может, даже расскажу, почему стащила, сориентируюсь на месте…

Под руку попалась упаковка с прокладками. Я слышала, что интенсивные любовные игрища могут спровоцировать выкидыш или, на поздних сроках, преждевременные роды. Но состоятся ли близкие отношения? Решать, вероятно, буду я. Интересно, заметит он, что я беременна? А что, собственно, замечать? Девять недель, еще ничего не видно. Я сейчас даже худее, чем была на Скае, ведь по утрам мне ничего не лезет в глотку. Слегка увеличилась грудь, но талия нисколечко, иначе бы джинсы сидели плотнее. У Кейра острый глаз, но вряд ли он догадается. Конечно, есть выход, чтобы точно не догадался. Не ложиться с ним в постель.

Гм, легко сказать…

Когда Кейр за мной приехал, Гэрт был у нас дома, и знакомство состоялось. Поздоровавшись, Кейр не поцеловал меня, но на миг сжал обветренными горячими пальцами мои стиснутые в замок руки. Он был непривычно молчалив, и все равно словно бы наполнил собой всю квартиру: запахло цветущим боярышником, а когда огромное тело Кейра перемещалось в пространстве нашего обиталища, воздух едва заметно колебался. Я почувствовала, как Кейр подошел к Луизе, поздороваться, как протянул руку Гэрту, топтавшемуся за моей спиной. Пока они обменивались рукопожатием, я машинально стала заправлять за уши выбившиеся пряди волос, всегда это делаю, когда нервничаю. И вот, вскидывая руку к голове, пальцами задела локоть Кейра. Мгновенное касание, но кожа моя тут же вспомнила свитер, который был на нем в домике на дереве. Мне показалось, что на нем тот самый. Мягкий, с ребристым узором, теплый (сквозь теплую шерсть проступало и тепло тела). Я вспомнила, как прижималась тогда к Кейру, — казалось, это было очень давно, — и так захотелось снова прильнуть щекой к его груди, забыв все страхи и волнения, и только слушать и слушать его дыхание.

Луиза, неуклюже изображая радушную хозяйку, вызвалась сварить нам кофе. Чувствовалось, что она тоже нервничает. А надо мной так заботливо ворковала, что я подумала, это она нарочно, чтобы Кейр что-то заподозрил. Я жутко бесилась, но потом вспомнила, что она точно так же ворковала и над самим Кейром в прошлый его визит. Просто это ее манера выражать свою любовь. Хотя ребенка ждала я, материнское ко всем отношение было у Луизы.

Она засеменила в сторону кухни, что-то договаривая на ходу. Я обернулась в ту сторону, где, по моему разумению, все еще стоял Кейр.

— Диван?

— Свободен. Гэрт ушел на кухню. Помогать Луизе.

— Деликатный мальчик. Теперь можем поговорить наедине.

Я села на диван, Кейр сел рядом.

— Как твоя сестра? Надеюсь, у нее все хорошо?

— Да, и выглядит замечательно! Я так рад, что она счастлива, что все вдет нормально. Это ведь третья попытка. Два выкидыша. А годы-то уходят.

— Сколько ей?

— Тридцать семь.

Я едва не расхохоталась.

— Ну это еще не возраст. В наше-то время. И когда ей рожать?

— В сентябре.

— Ты приедешь в Эдинбург?

— Не знаю. Ничего не могу сказать заранее. Я работаю, когда есть работа, и там, где она есть.

Наша беседа застопорилась, и я услышала, как Луиза что-то напевает. Такого за ней раньше не водилось. Поскольку кофе нам никто не нес, я продолжила разговор:

— На тебе коричневый свитер?

Я услышала, как он резко ко мне обернулся:

— Черт, откуда ты знаешь?

— Почувствовала. Он был на тебе, когда мы были в домике на дереве и я обнимала тебя. Неужели не помнишь?

— Как обнимала, помню. А в чем я был, не помню.

— Ты сказал тогда, что на тебе коричневый свитер. Я подумала, что это он.

— Но… ты сегодня еще ни разу ко мне не прикоснулась.

Был в его голосе упрек? Или просто огорчение?

— К моей одежде, я хотел сказать. Разве что к руке, когда я пожал твои руки.

— Я пальцами случайно задела твой локоть. Или плечо. Когда ты здоровался с Гэртом.

— И сразу определила?

— Да, сразу.

— Ничего себе! Ну и верзила!

— Ш-ш-ш, услышит!

— Да брось ты! Он видит и слышит только Марианну. Думаю, мы с тобой на его радаре вообще не отразились.

— Какой еще радар? — прошипела Луиза, нарочно гремя блюдцами. — И все же будь добр, говори потише.

— Простите! — произнес Гэрт театральным шепотом, потом потряс коробочку с печеньем. — Маловато. Наверное, Марианне оно понравилось.

— Боюсь, что мне больше, а она с трудом его в себя впихивает. Но, когда нервничаешь, все время тянет что-то пожевать.

— Тебя всегда тянет.

— Говорю же, это на нервной почве. Мы не очень долго тут торчим? Но хочу, чтобы они спокойно поговорили. Знаешь, я очень боюсь, что она передумает.

— Делать аборт?

— Ш-ш-ш! Нет, ехать на Скай.

— Послушай, если ты не хочешь проторчать на кухне весь день, может, стоит все-таки включить чайник?

— О господи, конечно. — Луиза надавила на кнопку. — Ты мой умница. И что со мной сегодня творится? — Схватив тряпку, она начала снова протирать стол, совершенно чистый, что-то напевая себе под нос. Со спокойствием дзен-буддиста Гэрт неторопливо раскладывал на блюде печенье, будто совершал некий ритуал.

Марианна

Наконец они принесли кофе, затеялась общая беседа. Я с чашкой снова села на диван, не вступая в разговор, все терзалась, ехать с Кейром или нет. Оказывается, Гэрт в школьные каникулы часто ездил на Скай, и они с Кейром взялись обсуждать ветряные электростанции, не станут ли линии ветряков опасной зоной для птичьих стай.

Тема как раз для Кейра, но все равно он больше молчал, говорил словно бы через силу, я вспомнила, как он сокрушался, что ему трудно общаться с людьми. Откровенно говоря, вся ситуация была диковатой. Мы с Кейром чинно и скромно сидели рядышком на диване, и это любовники, которые не общались месяц с лишним! Я его, разумеется, не видела, но, уверена, что он даже на меня не смотрел. Мне вообще ни слова не сказал, но подробно отвечал на вопросы дотошного Гэрта, чрезвычайно заинтересовавшегося повадками орланов. Еще один любитель птиц, кто бы мог подумать!

Ну а мне было не до орланов, столько всего сразу навалилось, я чувствовала страшную усталость (наверное, сказывались гормональные перестройки в моем организме), и очень даже хорошо, что Луиза с Гэртом занимали гостя светской беседой. Мой истомленный мозг никак не мог постичь: у меня в животе ребенок Кейра, это известно и моей сестре, и ее другу. И только папочка ничего не знает.

Попрощавшись с Гэртом и Луизой, они вышли из квартиры. Кейр снес вниз чемодан Марианны, гулко шагая, двинулся к выходу. Когда они подошли к массивной двери, он поставил чемодан на пол и обернулся к Марианне:

— Так ты едешь? Ты точно этого хочешь?

— Конечно! А почему ты спрашиваешь?

Он пожал плечами:

— Потому что у тебя вид как у Снегурочки.

— У Снегурочки? Ты это о чем?

— О твоем поведении. И это одеяние. Вся в белом, с головы до ног.

— В белом? Ч-черт, я же хотела черное. Перепутала шкафы, в последнее время у меня что-то с памятью.

— Такая вся неприступная. Белый цвет тебе очень идет, но даже подойти страшно. И дело не только в одежде. Ты сама… какая-то недосягаемая.

— Это ты совершенно недосягаемый.

Марианна протянула к нему руку. Ее пальцы на миг замерли, почувствовав на его щеках щетину. Привстав на цыпочки, она вытянула шею и прижалась губами к заросшей щеке, потом, найдя кончиками пальцев его рот, снова поцеловала, слизав капельку пота, выступившую над верхней губой.

— Не ожидал, а то бы побрился. — Голос у Кейра был смеющимся. — Эти два послания были очень доходчивыми, Марианна.

— Прости. Я сама не ожидала, мне даже неловко.

— Неловко? А вот мы сейчас проверим.

Стиснув плечи Марианны, он крепко прижал ее к себе. Откинув голову, она подставила ему губы, целуя, он слегка поцарапал ее щетиной, но это было даже приятно. Потом он выпустил ее из объятий, и они просто стояли друг против друга, молча, даже не прикасаясь.

— Если тебе не хочется ехать, не насилуй себя, — вдруг еле слышно произнес он. — Мы все равно потом встретимся, непременно. Не думай, что я решил устроить тебе какую-то проверку. Что-то в духе спортивных игр для заключенных.

— Игры уже были. Зимние. В снегу.

Он расхохотался. Она прижала ладони к его груди, словно так ей было спокойнее.

— Кейр, давай сделаем первый шаг, ладно? И никаких прогнозов. Только будем предельно честными, хорошо?

— Давай. Я и не думаю о будущем. Стараюсь не думать. Ты знаешь почему.

— Едем на Скай, и… как получится. Попробуем играть не по нотам, а импровизировать, ты не против?

— Я — за. Отличная мысль. — Он ласково прижал ладонь к ее щеке. — Ты напоешь мелодию, Марианна, а я ее сыграю.

 

Глава шестнадцатая

Марианна

Дура я дура. Законченная дура. Дура, что снова потащилась на Скай. Возомнила, будто сумею все держать под контролем, сопротивляться желаниям своего тела, не окажусь снова вместе с этим человеком в постели. От кого я хотела спрятать свои чувства? От Кейра, который всех видит насквозь?

Дура, понадеялась, что смогу устоять перед чарами этого острова. Перед ароматами цветущего утесника, нарциссов, примул. Перед жалобным блеяньем однодневных ягнят. Птичье многоголосье на рассвете, эта чудесная симфония. А при вечернем солнце всего в нескольких метрах от моих перепачканных грязью ботинок что-то грызут два зайца (по-моему, я даже слышала хруст веточек на зубах). Когда они упрыгали, Кейр быстро приложил мою ладонь к примятой траве, еще теплой от этих «похожих на чехлы для чайника» ушастиков.

Где бы мы ни бродили, где бы ни сидели, всюду кипела жизнь, клубились звуки и запахи, разве можно было не потерять голову? Погода менялась мгновенно. То дождь, то ветер, то неожиданно жаркое солнце, но мы продолжали слоняться по округе, пока мои мускулы не начали молить о милости. А в чем она могла состоять? Только в том, что Кейр поднял меня на руки и, весело надо мной подтрунивая, потащил наверх, в спальню.

— Ты этого хочешь?

— Да, хочу. Могу дать расписку. Принеси мне булавку и листик бумаги, я наколю это значками из азбуки Брайля.

— Не стоит, обойдемся без расписок.

Она услышала шорох куртки, упавшей на пол, взвизгнула молния на джинсах, на прикроватный столик бухнулись наручные часы. Марианна непослушными пальцами начала расстегивать блузку.

— Тут пока еще светло? — спросила она. — Мне чуть-чуть… неловко… оттого что ты смотришь на меня. Не зажигай лампу, хорошо?

— Я и не собирался. Уже темнеет. Но я вижу тебя в этом полумраке. И ты — прекрасна.

Он сел, матрас мягко спружинил.

— Наверное, это в сравнении. Ведь в прошлый раз я была в шерстяной шапке, а на ногах перчатки.

— Я, конечно, догадывался, что упустил нечто потрясающее…

Она протянула руку в сторону его голоса, ее ладошка уткнулась в мускулистый торс. Ее пальцы ласково пробежались по пружинящим завиткам на груди, по литому животу, спустились ниже, к паху.

— Что же это напоминает? — задумчиво произнесла она, продолжив обследование. — Ну да, примулы, они бывают такие забавные, у которых цветы как плотный упругий шарик, собранный из мелких чашечек. Есть и лесные, почему ты мне их не показал? Очень хочется эти шарики погладить.

Почти касаясь губами ее губ, Кейр прошептал:

— Не показал, потому что ты сильно устала, пожалел тебя, повел домой. Завтра продолжим урок по ботанике.

Она провела ладонью по его лицу, прижав кончики пальцев к скуле.

— А сейчас у нас какой урок? Сексологии?

Она почувствовала, как приподнялись мышцы на его щеке, от улыбки.

— Урок? Сейчас у нас, я полагаю, переменка, игры на досуге. — Он поцеловал ее. — Так, значит… мне разрешено это сделать?

— Да…

— А вот это?

Марианна пролепетала что-то невнятное. Но Кейр понял, что это тоже «да».

Во время близости поначалу он был предельно осторожен, как будто хотел искупить вину, будто втайне каялся в том, что с таким исступлением, с такой изматывающей ненасытностью овладевал ею в прошлый раз… Но вскоре с благодарным изумлением Кейр почувствовал, что она с готовностью и упоением вторит его движениям, понял, как сильно она сама этого хотела. Ее чуткие, видящие руки ласкали все его тело, ее душа доверчиво устремилась ему навстречу. И все же кто-то мешал их полному слиянию.

Кейр, не раз видевший, как в жизнь вдруг вторгается смерть, подумал, что это Харви.

Кейр обнимал Марианну, голова ее покоилась у него на плече, а рука со слегка раздвинутыми пальцами — на ребрах, чуть ниже сердца. Почувствовав, что вот-вот уснет, она слегка покрутилась и решила немедленно спросить о том, что так ее мучило. Поцеловав Кейра в грудь, она прошептала:

— А когда ты видишь эти свои… картины… они где возникают? У тебя в голове, как воспоминания? Или снаружи, прямо перед глазами? Мне, конечно, трудно представить механизм действия зрения, тем более твоего…

Кейр молчал. Марианна почувствовала, как опали — на выдохе — его легкие, потом — резкий толчок диафрагмы, и он заговорил, отрывисто, громко, слишком громко для интимных излияний на любовном ложе:

— Все очень реально. В смысле я вижу все как наяву, а не что-то такое размытое, смутное. Мак тогда, в баре оперного театра, явился вполне четким и трехмерным, как всамделишные зрители. Он не был похож на призрак. Впрочем, я не знаю, как выглядят призраки. Но при этом все мои видения… вроде как отдельный слой, который как бы поверх других. Одна реальность, наложенная на другую…

— Мне что-то не совсем понятно.

Кейр крепче ее обнял и понизил голос:

— Такие фортели кому угодно будут не совсем понятны, даже мне самому. Представь себе играющий оркестр. Когда вступает очередной инструмент, его голос как бы накладывается на уже звучащую музыку. Голоса инструментов смешиваются, но мы ведь знаем, что у каждого своя партия, которая не зависима от партий других инструментов. При хорошей акустике ты можешь слышать и слитное звучание, и отдельные инструменты. Предположим, у меня возникло желание сосредоточиться на альтах и скрипках, но я ведь не смогу отключить акценты виолончелей и контрабасов. И к тому же они оттеняют остальные струнные, без их низких голосов милые мои скрипки и альты не звучали бы так нежно, так пронзающе. Ну а видения… они и снаружи, и в голове. Как музыка. Она вокруг меня и во мне. Я вижу, как ее исполняют, и она внутри моего мозга. Звук воздействует на барабанные перепонки, от них идет импульс к мозгу, а это и есть средоточие моей личности. — Он вздохнул. — Ну что, окончательно тебя запутал или что-то прояснил?

— Да-да, прояснил. Кажется, я начинаю понимать… Ничего, что я заговорила с тобой об этом?

— Ладно, валяй дальше. Но, если честно, мне больше понравилось то, чем мы занимались чуть раньше.

Марианна перехватила его руку, двинувшуюся было к ее бедрам.

— Мускулы я уже потренировала, кстати, и твои тоже, — заявила она. — Теперь пытаюсь тренировать мозги. Я, как Алиса в Зазеркалье, верю иногда в шесть невозможных вещей перед завтраком. За сколько времени ты узнал про Мака? В смысле… до катастрофы?

— Я увидел его в оперном театре, когда мы с тобой разговаривали. Это было в начале января. А несчастье случилось третьего февраля.

— То есть примерно за месяц.

— Ничего себе! А я как-то об этом не задумывался. — Он вытащил руку из-под головы Марианны и рывком сел. Подтянув колени к подбородку, обхватил их руками и уставился в темноту. — Всегда надеялся, что ошибся.

— И когда-нибудь ошибался?

Он с горечью усмехнулся:

— Откуда мне знать? Если они живы, то, значит, пока не умерли. График их ухода мне не показывают.

Кейр поднял голову и глянул в окно на темное небо, взгляд его тут же наткнулся на яркий Арктур. Отметив его месторасположение, Кейр машинально определил, что сейчас глубокая ночь. Видимо, они с Марианной на какое-то время уснули.

Он услышал, как Марианна перевернулась на бок. Она спросила:

— А как вы с Маком общались весь этот месяц? Как раньше? Или появилось что-то новое?

— Пожалуй, да, появилось.

— И что же?

— Я смеялся в ответ на его шуточки. Он любит… любил… похохмить. Но выходило не слишком остроумно. А в этот месяц его шутки казались мне смешными, хохотал над каждой.

Марианна робко произнесла:

— А знаешь, это все-таки дар. Он заставляет ценить время и дорожить им. У тебя есть возможность порадоваться человеку и порадовать его. Все исправить в отношениях, если было что-то не так. После того, как тебе дан знак…

— Дар… лучше бы его не было, этого самого дара.

— Но у тебя, похоже, нет выбора? Раз уж так все сложилось, прими это как данность.

— Тридцать с лишним лет пытаюсь угомониться, смириться с судьбой, — устало признался он. — Что-то не получается.

Марианна обняла его, прижалась щекой к чуть сгорбленной спине. Некоторое время просто слушала его дыхание, потом спросила:

— А предвестия смерти родных? Их ты тоже получал?

— Нет. — Это слово гулко провибрировало в ухе Марианны, будто исходило из чрева Кейра.

— Даже относительно дальней родни?

— Даже дальней.

— А ты слышал о ком-нибудь, кто был способен предвидеть уход своих близких?

— Нет.

— Интересная подробность. Может, что-то этому препятствует?

— И что же, например?

— Например, любовь.

— Каким образом любовь может препятствовать видениям?

— Не знаю. Возможно, это происходит потому, что любовь слепа?

— Удивительно слышать такое от тебя. Хоть плачь, хоть смейся.

— Итак, никаких знамений относительно своих близких ты никогда не получал?

— Нет.

— И вероятно, всегда очень боялся, что получишь?

— Д-да, — помолчав, выдавил из себя Кейр.

— Ты же человек ученый, исследуешь природу. Ты должен полагаться на объективные данные. Скорее… на отсутствие таковых.

— Сам это понимаю! Но даже гипотетическая вероятность… Как подумаю, то просто немею от ужаса.

Она выпустила его из объятий и снова откинулась на подушку.

— Гипотетическая вероятность… страх, что однажды грянет весть о ком-то близком и ты почувствуешь весь кошмар своего бессилия. У меня тоже есть одна гипотеза. Послушай… Видения о близких заблокированы любовью к ним. Или страхом. Мозг не воспринимает столь трагическую информацию. Отторгает, не позволяет глазам это увидеть. Доказательства? Ты никогда не видел знамений о своих родных и не знаешь ни одного ясновидца, который бы их видел. А где доказательства твоей гипотезы?

— У меня их нет.

— А есть только страх, что ты что-то такое увидишь?

— Выходит так.

— Выходит так, что всяким предрассудкам ты доверяешь больше, чем объективным свидетельствам. Вернее даже их отсутствию. И ты называешь себя исследователем природы?

Он отвернулся от окна и лег рядом, опершись на локоть.

— Я еще и провидец. Ясновидящий я. Научные исследования доказывают, что ясновидцев не бывает. В принципе не может существовать. Я уже однажды тебе говорил: когда я рассказал родителям про свои видения, они объяснили, что у меня просто слишком живое воображение. Хотелось им верить, я старался, но… Я знал, что это было. И они тоже знали. В конце концов мы просто перестали это обсуждать.

— Но ведь если человек чего-то боится — даже сильно, — это еще не означает, что оно непременно произойдет! Тысячи людей время от времени, сбившись в стадо, бегут на вершины гор и ждут там, когда грянет конец света, Армагеддон, но мир как-то продолжает существовать. Нет никакой взаимосвязи между страхом и вероятностью свершения. Это только кажется, что беда непременно произойдет.

— Марианна Фрэйзер, вы поразительно благоразумная особа.

— Все норовишь навесить на меня добродетели героинь Джейн Остин?

— Не думаю, что героини Джейн Остин предаются тому, чему предавалась ты двадцать минут назад.

— Это как сказать. По-моему, эти синечулочницы были бы рады, если бы на их честь покусился какой-нибудь обладатель широких плеч и плотно облегающих панталон. Вспомни Лидию Беннет и Уикхэма из «Гордости и предубеждения». Как только эта девчонка сорвалась с родительского поводка, то тут же начался самый настоящий секс-марафон.

— Кстати, по поводу секс-марафона…

— Да?

— Если тебя не окончательно вымотали наши лесные прогулки…

— Не скажу, что совсем уж окончательно.

— Тогда я вот о чем хотел спросить…

— О чем?

— Может, повторим забег?..

Марианна

Дура я дура. Только безнадежная дура позволила бы себе размечтаться о Семейном Счастье, поверить, что в ее жизни все еще может наладиться. А когда выяснилось, что мечты разлетелись на мелкие осколки, я не сумела принять это должным образом.

Не просто дура, а больная на всю голову. Беременная идиотка, которой совсем отшибло мозги, от избытка гормонов, телесных восторгов и того чувства, в котором даже слепец разглядел бы… любовь.

Выглянув после завтрака в кухонное окошко, Кейр сообщил, что дождь перестал. Они пошли надевать куртки и ботинки.

— Куда сегодня?

— Думаю, походим по берегу. Там сейчас уже не так пустынно, как зимой.

Он взял ее за руку и повел к двери, «музыка ветра» попрощалась с ними нежным звоном, который всякий раз так радовал Марианну. Они шли по упругой траве, сквозь которую пробились ирисы, выпустили плотные трезубцы из широких листьев. Шли к берегу моря. На подступах к воде лежали груды огромных валунов, Кейр хотел перенести Марианну на руках, но она предпочла сама карабкаться по ним на четвереньках и сняла перчатки, чтобы ощущать поверхность камней, то шероховатых, то гладких. Кейр с тревогой наблюдал за ее действиями, готовый в любую минуту подхватить, если она сорвется. Марианна вдруг замерла, подняв голову.

— Что это за птица? Похоже на флейту пикколо…

Кейр не сводил глаз с Марианны, но, даже не оглянувшись на птицу, сразу определил:

— Кулик-сорока, они гнездятся по берегам.

Марианна повернула лицо в сторону солнца.

— Давай тут немного посидим, хочется послушать море. Тут вроде бы есть удобные плоские скалы. А ты расскажешь мне, что происходит вокруг.

Он сел с наветренной стороны, чтобы заслонить ее от ветра.

— Мы на верхушке могучей скалы, впереди от нее береговая полоса, покрытая галькой, а там, где накатывает волна, полоска из песка. Сейчас время отлива, море отступает. Отсюда видны громады гор, это на северо-западе. Куиллин. Перед нами раскинулось море, оно сегодня очень неспокойное, а за ним высятся горы со снежными пиками. Сама горная гряда выглядит как неровная широкая лента, отороченная зубцами. Представь себе резной краешек листа падуба, примерно такие же очертания у края гряды. Ты когда-нибудь трогала листья падуба?

— Ну конечно. На рождественских украшениях.

— Только у Куиллина зубцов вдвое больше, чем у падуба. И они тоньше и выше, скорее даже не зубцы, а частые острые зубья. Это следствие сильной эрозии горных пород.

— А ты можешь объяснить более доступно?

— Через музыку?

— Не обязательно, мне главное — оттолкнуться от чего-то знакомого, так легче осмыслить.

Кейр молчал, потом огорченно произнес:

— Нет, сдаюсь. Зрелище грандиозное, даже сравнение с огромным оркестром тут не годится. И не просто грандиозное, цепляет за душу. Красотища, одним словом.

— Неужели не с чем сравнить? Неужели ничего похожего в мире звуков?

— Боюсь, что нет.

— Ты говорил, что горы Куиллин напоминают бетховенскую двадцать девятую сонату.

— Говорил, но говорил вообще. А не про эти снежные пики, когда стоит только спуститься из своего сада, а они вот, над морем, сверкают под апрельским солнцем. И меня распирает от восторга и от гордости. И одновременно я ощущаю себя… лишь малой частицей чего-то необъятного. Прости. Я не знаю, как соотнести это с музыкой. Или с чем-то еще.

— Спасибо, что хоть попытался. Я знаю, мне трудно угодить.

Протянув руку вбок, Марианна погладила длинные мускулы на его бедре. Бедро было твердым и теплым. Другой рукой она провела по гладкой холодной поверхности скалы. Марианна представила, как горячая кровь струится по артериям Кейра, пульсирует под кончиками ее пальцев. А под пальцами другой руки был мертвенный холод камня. Этот контраст будоражил, чуть наклонившись, Марианна потянулась губами к лицу Кейра в надежде на поцелуй.

Через миг она почувствовала, как Кейр обнял ее и прижал к себе.

— Ч-черт, я знаю, на что это похоже.

— Это ты о чем? О чудесном виде на горы?

— Именно. Ощущение такое, будто предаешься любви. Не смейся. Я серьезно! Не знаю, что в соответствующие моменты чувствуют другие, а я примерно то же испытываю, созерцая Куиллин. Оргазм. Это, конечно, мое личное восприятие. Что-то невероятно мощное и одновременно хрупкое. Сила и беззащитность — вот такая странная смесь ощущений. И конечно же ощущение чуда.

— Ты всегда испытываешь все это… в соответствующие моменты?

— Нет. Не всегда.

— А когда ты со мной? — преодолев смущение, спросила она. — Если солжешь, я сразу пойму.

— С тобой да. Потому я и подумал, что самым точным сравнением… Эй, тебе нехорошо? Почему ты вдруг так притихла?

— Под впечатлением от твоего вида на Куиллин.

Она осторожно поднялась на ноги, словно боялась упасть.

— Посидели, и хватит. Идем дальше.

Кейр взял ее за руку:

— Если мы спустимся поближе к воде, можно будет идти по мокрому песку. По нему идти легче, но от стихии там не скроешься.

— Сильный ветер?

— Еще какой! Даже паутину с веток срывает.

— Давай все-таки спустимся к воде. Походим вдоль моря, пока не замерзнем.

Кейр вывел ее из-за каменного укрытия, и они двинулись ниже. Марианна почувствовала под ногами округлые камешки, они становились все мельче, и вот она ступила на что-то влажное, но ровное и плотное. Песок, наконец-то! Идти по нему было гораздо проще.

— Тут действительно идти гораздо легче!

— Ты что предпочитаешь? Чтобы дуло в лицо или в спину?

— В лицо. Я люблю чувствовать ветер.

Развернувшись, Кейр обошел Марианну и встал с другой стороны.

— Я пойду с краю, вдруг накатит какая-нибудь шальная волна, я заранее ее увижу. Погодка пока еще не для прогулок.

— Спасибо тебе.

— Ну что ты.

Он смотрел на ее профиль. Волосы развевались на ветру, который подхватил и прядки, висевшие вдоль бледных щек. Кейр заметил, что у Марианны от холода порозовел кончик носа и, гораздо сильнее, уши, но на губах дрожала бесшабашная улыбка. Сердце Кейра дрогнуло от нежности и внезапного желания защитить ее. Люди редко вызывали у него подобные чувства, только птицы, звери, иногда деревья. Налетел сильный порыв ветра, Марианна резко вскинула голову и рассмеялась. Он тоже рассмеялся, еще не зная, в чем дело, но уже заранее догадался:

— Что? Паутина?

— Вот именно! Я ее несколько раз трогала, паутину. Такая гадость, липнет к рукам и тянется. Все эти букашки застревают в ней и не могут выбраться — жуть! Но говорят, что эти паучьи ловушки очень красивы.

— Это правда.

— Однако же, чуть дотронешься, рвутся, их нельзя взять в руки. Как мыльные пузыри. Вот что, кстати, совершенно не могу представить. Полая сфера, сотворенная из воды. Как такое возможно?

— Паутина действительно очень красива, особенно для людей с математическим складом ума, преклоняющихся перед выверенной гармонией. Дьявольская виртуозность. Я бы даже сказал, виртуозная дьявольщина. Вспомни Баха, «Хорошо темперированный клавир». Как звучат композиции для клавесина.

— Луиза сравнивает такую музыку с вязанием на спицах. Она вяжет полосатые свитера, ну эти, с шетландским узором. Да, представь себе. Если ты способен спокойно постоять, пока она снимет нужные мерки, она и тебе свяжет. Думаю, ей приятно будет обмерять такой торс.

Кейр, остановившись, крепко стиснул руку Марианны, потом обнял ее. Она прижалась лицом к мягкой флисовой куртке, вдыхая тепло его тела, вслушиваясь в стук сердца. Они слегка покачивались, а их обдувало ветром, и вдруг Марианна с ужасом вспомнила, какая между ними в данный момент преграда — в прямом смысле этого слова. Она собралась произнести заготовленную речь, но услышала голос Кейра, гулко отдававшийся в его груди:

— Марианна, я хочу кое-что тебе сказать. Мы должны это обсудить.

— Да? А я тоже хотела кое-что тебе сказать.

— Что?

— Нет, давай ты первый.

— Я опять уезжаю. В Казахстан.

— В Казахстан? — Она отпрянула от груди Кейра, чувствуя, как каменеют ее мышцы. — Это же немыслимо далеко.

— Немыслимо. Центральная Азия. Если проехать еще немного дальше, то я даже начну приближаться к дому, только с другой стороны. Казахстан — одно из немногих мест, где есть значительные запасы нефти. Поеду их искать.

Марианна высвободилась из его объятий и подставила лицо ветру.

— Совсем уезжаешь?

— Не-е-т! На три месяца.

— А где три, там и четыре, да?

— Нет.

Марианну вдруг настиг приступ тошноты, она торопливо сглотнула едкую слюну, наполнившую рот.

— Тебе не кажется, что стоило бы сказать мне об этом раньше? Например, перед поездкой сюда?

— Вероятно, ты права.

— Почему же не сказал?

— Если бы сказал, ты бы стала взвешивать все «за» и «против». И в конце концов вообще бы не поехала.

— Ты совершенно прав, не поехала бы. — Ее знобило, и, чтобы согреться, она обхватила себя руками.

— Я не настаивал, Марианна. И не тащил тебя в кровать. Все было, как ты хотела. Ты просила, чтобы мы играли не по нотам, импровизировали. И мы импровизировали. Я думал, так будет и дальше. А как в нашей ситуации может быть иначе, не представляю! Я ведь должен зарабатывать на жизнь. Но я хочу снова с тобой встретиться, как только вернусь. Я хочу посылать тебе пленки. Я надеюсь, что ты позволишь звонить тебе. Однако в принципе… ты свободна. Никаких обязательств, никакого давления. Очень надеюсь, что наши теперешние отношения продолжатся. Если ты не против, — уточнил он.

— Давай без околичностей. Ты хочешь, чтобы я сказала, спи с кем угодно, я разрешаю, так ведь?

— Нет, не так. Это я разрешаю тебе спать, с кем ты захочешь.

— Вот спасибо. Как мило, что ты такой добрый. А то я не знала, как же мне быть. Кавалеры рвут меня на части. Телефон звонит не умолкая.

— Марианна, я, наверное, не очень ловко выразился.

— Отчего же, все ясно и понятно. Но если бы ты раньше сказал про Казахстан, твое приглашение прозвучало бы как призыв к легкой интрижке, никто никому ничего не должен. То, что прозвучало сейчас. Тогда, действительно, зачем быть честным? Можно и дальше, без всяких хлопот и угрызений, наслаждаться интимными радостями. Судя по тому, что ты сказал, тебе было важно только это.

Кейр молчал, и Марианна поняла, что сама выразилась не лучшим образом, и то ли теперь нужно просить прощения, то ли разразиться рыданиями. Так и не определившись, она замерла в молчании, застыв от напряжения, и ждала, когда Кейр начнет негодовать и возмущаться. Но он продолжал молчать.

Наконец она сама не выдержала:

— Кейр, ради бога, скажи хоть что-нибудь! После того, что я наговорила, хуже ты уже не сделаешь!

Когда он все-таки заговорил, голос его был тихим и ровным, никакого негодования и слов сгоряча, но Марианна чувствовала, как тяжело ему сохранять это спокойствие.

— Я был с тобой честен. Тебе известно, какая у меня профессия. И, соответственно, какой образ жизни. Я вернусь через три месяца. Вот сейчас мы с тобой не встречались два месяца, но смогли же сохранить отношения. Все совсем как прежде.

— Ты так считаешь?

— А ты разве нет? — Она промолчала, и он добавил: — Так или иначе, думаю, это моя последняя служебная поездка.

— И почему же?

— Потому что с меня хватит. Наездился.

— Это ты не из-за меня?

— Нет. Я давно собирался завязать с этими мотаниями туда-сюда. Я же тебе говорил.

— А что будешь делать?

— Не знаю. Но за те три месяца, что я буду торчать в Казахстане, надеюсь, что-нибудь да надумаю.

— И ты, значит, рассчитываешь, что я буду тебя ждать?

Вот на этих словах Кейр сорвался:

— Ничего подобного! Потому и сказал, что никаких обязательств! Ты свободна.

— Ты тоже.

— Разумеется, я тоже свободен.

Он, прищурившись, стал наблюдать за олушей. Плотно сложив крылья, эта огромная птица камнем упала в воду. Дождавшись, когда она выплывет, Кейр сказал:

— Я не хочу заглядывать в будущее, Марианна. И ты знаешь почему.

— А я не хочу оглядываться на прошлое. И надеялась, что мы сможем найти взаимопонимание в настоящем. Но если между мной и тобой будет огромный континент, это чересчур сильное испытание.

— Разве ты боишься испытаний? Ты же всегда их преодолевала.

— Да! Никто и никогда не скажет, что бедненькая Марианна трусиха, что она чего-то испугалась! Но испытаний мне уже и так хватает. Учитывая, в каком я положении.

— И в каком?

Она медлила с ответом, в который раз подумав о том, что там, впереди, но через несколько секунд решение было принято:

— В положении человека с диагнозом «врожденный амавроз Лебера», это означает, что человек слеп.

— Это я вижу.

— А я вот ничего не вижу. Ты не возражаешь, если мы вернемся в дом? Мне что-то стало зябко.

— Прости. Не нужно было останавливаться, слишком холодно пока. Я возьму тебя под руку?

Повернувшись к ветру спиной, они двинулись в обратную сторону. Чуть погодя Кейр спросил:

— Ты что-то хотела мне сказать?

— Это уже не важно, — отозвалась она. — Теперь уже не важно.

 

Глава семнадцатая

Луиза

Признаться, когда Гэрт испуганно воскликнул: «А где он вообще находится, этот чертов Казахстан?!» — он словно бы озвучил мою мысль.

Я тоже подлила масла в огонь, стала выяснять у сестры, сообщила ли она Кейру про ребенка. У Марианны нет возможности смерить зарвавшегося собеседника испепеляющим взглядом, но зато она хорошо умеет отбрить своим острым язычком.

Похоже, на отношениях с Кейром она поставила крест, так как считала, что одной будет даже проще. Я не совсем поняла, о чем речь, но решила, что имеется в виду аборт. Я заверила Марианну, что мы с Гэртом позаботимся о ней, сделаем все возможное, чтобы она поскорее оправилась. Потом вызвалась еще раз договориться с клиникой. Марианна в ответ не сказала ничего определенного, только заявила, что сейчас не в состоянии ни о чем думать, и отбыла в свою комнату, из которой три дня практически не выходила.

Определить, какое у Марианны настроение, можно по музыке, которую она слушает. За долгие годы я отлично научилась это делать. То, что у других можно узнать по выражению лица (а Марианна в этом смысле совершенно недоступна), я узнаю по музыкальному репертуару. Сравнительно недавно сестра моя часто ставила Пуччини, я так радовалась, сплошное удовольствие. Потом настал черед бетховенской двадцать девятой сонаты для фортепьяно. На мой взгляд, это ассорти из фрагментов начатых Бетховеном фортепианных сонат, которые он непременно написал бы, если бы не увлекся струнными квартетами, охладев к фортепьяно. Музыка не самая легкая. Дальше — настоящее помешательство на финском концерте с голосами северных пернатых. Всегда в спальне сестры как фон звучала музыка. И подозреваю, все вышеперечисленное каким-то образом было связано с Кейром. Но после второй поездки на Скай в комнате ее стояла гробовая тишина, даже птичьи вопли Марианна больше не слушала. И это очень меня тревожило.

Подобная тишина, и надолго, накрыла нас после гибели Харви. Но мне как-то не верилось, что расставание с Кейром могло настолько выбить сестру из колеи. Впрочем, понять, что творится на душе у моей сестрички, всегда было сложно, и не только из-за ее слепоты. Дни шли, в клинику ни я, ни она так и не позвонили. Что же это такое? Я терялась в догадках. И все чаще приходила к выводу, что и сейчас у Марианны совершенно похоронное настроение: в прошлом смерть мужа и ребенка, в настоящем потеря (тоже смерть в каком-то смысле) дорогого ей человека, которого она, оказывается, полюбила, в ближайшем будущем — гибель второго ребенка.

Марианна валялась на постели в этой мертвенной тишине и почти ничего не ела и не пила. Гэрт отчаянно старался ее развеселить, но в конце концов был изгнан. Так прошла почти неделя. И вот как-то утром она вышла, уже после душа и одетая, и принялась деловито заваривать чай. Наполнив свою чашку, твердо произнесла:

— Все. Я решила.

Я так и обмерла, но попыталась изобразить спокойствие:

— Да? И что же ты решила?

— И не надейся, Лу. Мой выбор скорее тебя огорчит, а не утешит. Мне тоже сейчас тяжко. Но это наилучший выход. Возможно, самый простой. И разумеется, гораздо более гуманный.

— Солнышко, ты можешь на меня рассчитывать. Во всем. И на Гэрта тоже. Ты же знаешь, как он за тебя волнуется. И как тобой восхищается.

— Да, знаю. Только никак не пойму, чем я заслужила такое отношение. Думаю, тут дело не в моих заслугах, просто у вас с ним щедрые души. Но, видит Бог, мне действительно потребуется ваша поддержка.

Она перевела дух и уже быстро-быстро все выложила:

— Я решила. Не буду ничего делать, а ребенка отдам, пусть его потом усыновят. Но не надейся, что, когда он родится, я передумаю. Я нисколько к нему не привязана, только к его отцу. Я знаю, что разумнее было избавиться от этого существа, не лишать себя возможности опять начать с чистого листа, но я не могу… не могу я погубить ребенка этого человека. Это же станет и убийством отца. Ведь ребенок — часть его. Да, я не в силах пойти на такое. В моей жизни и так слишком много смертей. И в жизни Кейра тоже, — тихо добавила она. — Пусть все решит сама Природа. Если я сумею выносить его, он принесет счастье какой-нибудь супружеской паре. Это придаст хоть какой-то смысл моей никчемной, а в последнее время просто отвратительной жизни. Но, чтобы все это одолеть, мне нужна твоя поддержка, Лу.

— Ладно, хитрить не стану: я все же надеюсь, что ты передумаешь, что не отдашь ребенка чужим людям. Но твердо обещаю, что никогда не буду на тебя давить. Только ты ведь знаешь, что самое заветное мое желание — оставить малыша у нас.

— Знаю, конечно…

Марианна натрясла в миску горстку мюсли и принялась чистить банан. Полагая, что разговор окончен, я повернулась и хотела уйти из кухни. И вдруг сестра моя снова заговорила сдавленным голосом:

— Я так тебя люблю, ты же знаешь. Но я жуткая вредина, никогда не скажу ласкового слова, что люблю, очень. Но если я ничего такого не говорю, это не значит, что я ничего такого не чувствую.

— Милая моя, я знаю! И прекрасно это понимаю, честно! Как бы то ни было, — выпалила я, — ты всегда больше лаешь, чем кусаешься.

Смотрю, у бедняжки задрожали губы, и поспешила ее обнять. Надо же было предоставить подходящий повод, пусть наконец-то выплачется. Стоя посреди кухни, мы тискали друг друга за плечи и рыдали в голос. Трудно сказать, как долго это продолжалось. Когда Гэрт вошел в кухню, он остолбенел и растерянно пробормотал:

— Вы чего, кто-то умер, да?

Марианна

Мы с Кейром никогда не обсуждали наши чувства. По обоюдному согласию, молчаливому. Возможно, просто боялись об этом говорить. Потому что не знали, как выразить словами то, что мы испытывали. Эту безрассудную страсть и одновременно нежность, желание защитить, ощущение, что мы, едва знакомые люди, знаем друг друга давным-давно.

Разговаривали мы много. Все говорили и говорили, но о нас никогда. Только на той прогулке у моря, когда я спросила, где находится Казахстан. Мы не говорили о любви, мы ей предавались. В эти моменты она не знала границ, она переполняла и сердца и тела. Нет, не так. Нас переполняла магнетическая тяга друг к другу, когда врозь невозможно существовать, это необъяснимое ощущение глубинного, мистического родства. Вполне естественно, что такой накал чувств толкал нас в объятия друг друга. Причем даже в самых неподходящих местах.

Однажды в лесу нас настиг дождь со снегом. И Кейр привел меня к знакомой веревочной лестнице. Сразу нахлынули воспоминания о том кошмарном дне, немыслимо было снова лезть по ней, но Кейр шепнул прямо в ухо:

— Ты справишься, не волнуйся.

Он держал концы каната, а я действительно, можно сказать, привычно забралась наверх.

В домике мы какое-то время просто стояли, молча слушая дробный стук ледяной крупы о деревянную крышу. Кейр вдруг расхохотался, почему, не знаю. Смеялся он редко, но смех у него очень заразительный. Я тоже рассмеялась, а он меня поцеловал. Я подумала, что это мимолетная, почти машинальная ласка. Но он обхватил мое лицо ладонями и снова поцеловал, жадно и с такой властной настойчивостью, как никогда прежде. Я растерялась, однако мое тело тут же отозвалось на этот натиск. И моментально его руки пробрались под куртку, потом под джемпер, приподняли футболку и нашли замочек на молнии джинсов.

Мы даже не стали раздеваться. Я услышала, как он вытаскивает из сундучка что-то мягкое, как швыряет на самодельный топчан и оно с легким шелестом шлепается на доски. Кейр подтолкнул меня к этому ложу, продолжая одной рукой обнимать, а другой, вероятно, расстегивал свою куртку и все прочее. Когда он уложил меня, обвивая рукой, будто маленькую девочку, я почувствовала блаженство абсолютного доверия и спокойствия, но одновременно — надвигающуюся угрозу неминуемой гибели, что от меня сейчас ничего не останется. Я провела рукой по топчану, на нем лежало отсыревшее одеяло из гагачьего пуха. Потом почувствовала, как Кейр всем своим тяжелым телом в меня вжимается. У меня тут же перехватило дыхание, и не только потому, что он с таким ненасытным вожделением мной овладевал, но и потому, что и сама я желала его нестерпимо. Но к острой телесной потребности примешивалось и иное желание, гаденькое и подлое. Я мечтала, чтобы обезумевший от страсти Кейр вытолкнул из меня ребенка, своего собственного ребенка, потому я цеплялась за него, потому и стискивала руками его голову, что-то выкрикивала, не знаю, какие это были слова.

Через несколько минут все завершилось. Кейр потом извинялся за то, что набросился как какой-то мальчишка. Я его успокоила, сказала, что зря он на себя злится. Что еще никогда в жизни я не ощущала себя такой желанной и не испытывала настолько сильного желания, а это, добавила я, очень неплохой результат для сорокапятилетней женщины. Но Кейр продолжал каяться, он был очень удручен случившимся. Долго-долго молчал, и вот что наконец я услышала:

— Я должен был подумать о тебе, Марианна. О том, чего хочешь ты. Ты должна говорить мне, руководить мной. Я хочу, чтобы и тебе было хорошо.

— Мне было хорошо. Так все быстро и так чудесно.

Он тихонько засмеялся:

— Гм, наверное, дрожала земля.

— Земля вряд ли. Но дерево точно дрожало.

Луиза

Марианна вдруг стала очень энергично заниматься спортом. Я была уверена, что эти подвиги совершаются ради того, чтобы не набрать лишний вес и подготовиться к поздним срокам беременности и к родам. Но, когда однажды об этом зашла речь, сестра моя заявила: изнуряя себя долгими прогулками, походами в бассейн и спортивный зал, она втайне надеется, что ребенок не сможет удержаться в ее теле. В начале мая, на тринадцатой неделе, Марианна мрачно констатировала:

— Похоже, этот наглец будет таким же сильным и здоровым, как его папочка.

В общем, мы отправились к доктору Грейг, поговорить насчет процедуры усыновления, что для этого требуется. Марианна сама попросила меня с ней пойти, после Ская она изменилась, ей теперь нравится, когда ее опекают. Я сопровождаю ее на консультации, участвую в переговорах с акушеркой, когда та к нам приходит. Акушерка сделала мне выговор за то, что я точно не смогу оказать помощь роженице, если вдруг понадобится, но почерпнуть необходимые знания было негде, поскольку посещать курсы предродовой подготовки Марианна отказалась. Заявила, что ей будет тяжело видеть будущих счастливых родителей, которые вдвое младше ее. Доктор Грейг заверила ее, что там обязательно будут и мамочки ее возраста, и тоже незамужние. На что Марианна суровым голосом ответила:

— Но уж точно я одна такая мамаша, которая хочет сразу сплавить ребенка чужим людям.

Иногда мы ходили с ней в Ботанический, то я, то Гэрт, но не думаю, что наше общество ее радовало. Видимо, ей просто было необходимо хоть как-то отвлечься от своих мыслей, наверняка мрачных. Доктор Грейг сказала, что накануне родов (чаще, конечно, после) некоторые женщины уже не хотят расставаться с ребенком, и теперешние хлопоты Марианны, возможно, окажутся ненужными. Еще доктор предупредила насчет депрессии, такое случается. Беременность — нелегкое испытание, но любые тяготы можно вынести ради самого главного — появления на свет здоровенького малыша. Эту прочувствованную речь Марианна выслушала молча, с неподвижным лицом, на котором никогда и никому не удавалось ничего прочесть. Пришлось мне горячо поблагодарить докторшу за участие и заботу.

Не знаю, как насчет депрессии у самой Марианны, но у меня лично глаза были на мокром месте. Мы под ручку побрели домой, почти не разговаривали. Вероятно, она почувствовала, что я совсем раскисла. И как только мы пришли, сразу направилась к домашнему бару, хотя до вечера было еще далеко.

— Да черт с ним с младенцем — хочу джина с тоником. Будешь?

Я достала лед, Марианна налила в стаканы по огромной порции джина, и мы, скинув туфли, распластались в креслах. Она стала расспрашивать (впервые в жизни!), как продвигается моя книга, то есть сестре моей сейчас очень паршиво. Я лепетала что-то маловразумительное, и Марианна сменила тему. Мне не хватило смелости признаться, что я уже несколько недель не могу выдавить из себя ни слова. Часами пялюсь в экран компьютера, а мысли заняты чем угодно, только не сюжетом книги.

В основном Казахстаном.

Обсудили предстоящее УЗИ. И ей и мне было известно, что врач сможет определить пол ребенка и сообщить, если захотим. Знать, кто там у нее, сын или дочь, Марианна категорически не желала. Твердила, что это ни к чему, иначе уже будешь относиться к младенцу как к личности, а не как к некоему неведомому существу. Я-то сама уже относилась к нему как к личности. То представляла, что это мальчик, то девочку. Даже придумала для них имена. Но писательнице простительно подобное чудачество, правда?

УЗИ назначают на сроке в пятнадцать недель. Была середина мая, залитый солнцем Эдинбург благоухал цветами. На территории больницы Марианна вдруг остановилась, я решила, что она раздумала делать УЗИ, но она сказала, что ей хочется понюхать, как пахнет цветущий боярышник. Я взглянула на куст, будто покрывшийся пеной, весь в ажурных кремовых соцветиях, и подумала, как хорошо, что сестра еще способна радоваться таким милым незатейливым мелочам. У меня тоже поднялось настроение, но при виде аппарата и прочего медоборудования опять упало.

Я старалась не смотреть на экран. Марианне, разумеется, не надо было и стараться. Наверное, в ее карте было отмечено, что ребенка сразу отдадут на усыновление, поэтому врач не комментировала увиденное, не предложила послушать, как бьется сердечко, просто сообщила, что все в пределах нормы. А потом настал момент, которого я так боялась. Врач спросила: «Хотите знать, кто у вас?» Я вся напряглась. Марианна молчала. Оторвавшись от экрана, я начала мямлить что-то вроде «понимаете, тут такая история…», но Марианна меня перебила:

— Не надо, Лу. Ни к чему это. — Мы с врачом выжидающе на нее смотрели. — Да. Хочу знать.

— Мальчик. Видимо, будет крупным.

— А-а, — отозвалась Марианна. — Ничего удивительного. Спасибо.

Совершенно потрясенная, я ждала, когда Марианна оденется. Выйдя из кабинки, она тронула меня за локоть:

— Прости, Лу. Мне почему-то захотелось узнать. Я с самого начала чувствовала, что это мальчик, интересно было, угадала или нет. Так глупо.

Я не нашлась, что ответить. Стиснув мой локоть, Марианна продолжила:

— Даже хорошо, что узнали, правда? Ну, представь, что мальчика будут воспитывать две старые мымры. Это было бы, наверное, неправильно.

— Наверное…

Пожалуй, впервые в жизни я поблагодарила Господа за то, что Марианна слепа, что она не видит сейчас моего лица.

Марианна

Цветущий боярышник. Его запах. Жизнь любит подкараулить в минуту слабости, чтобы добавить хорошего пинка.

Проклятое обоняние всегда добавляло остроты в мои мучения. Помню, когда я наконец позволила Луизе разобрать вещи в шкафу Харви, то поставила условие: я буду при этом присутствовать. Не спрашивайте почему. Если тебе не было позволено даже похоронить мужа, то невольно изобретаешь некие ритуалы, они дань уважения умершему, отчасти в большей степени это попытка приглушить боль утраты. Луиза совершенно резонно твердила, что от меня все равно никакого толку, но мне важно было говорить ей по ходу дела, что куда надо деть. (Часть вещей мы вынесли на улицу под покровом абердинской ночи, те, что поновее, отдали в благотворительные магазины.)

Вероятно, я тогда настолько отупела от горя, что не сообразила: перебирая вещи Харви, Луиза как бы вернет его к нам сюда в спальню, он словно бы восстанет из мертвых. Я храбрилась сколько могла. (Еще один ритуал: своей болью я избавляю Харви от боли, которую он испытал, умирая, так мне казалось.) Но в конце концов сбежала, совершенно вымотанная.

Идя этим майским утром к зданию больницы, я замерла как вкопанная, почуяв запах цветущего боярышника. В этот момент Кейр был рядом со мной. И во мне.

Нет, я не упала в обморок, но была на грани.

Луиза

К концу мая я немного оправилась от стресса, пережитого из-за результатов УЗИ. Старалась отогнать радужные фантазии и одновременно уговаривала Марианну одуматься. Но сестра моя на уговоры не поддавалась. Когда речь заходила о ребенке, она называла его «плод», меня это почему-то страшно ранило и возмущало. Но, наверное, так ей было легче.

Да, я тоже понимала, что воспитывать сына нам с ней было бы гораздо труднее, чем дочку, но еще я понимала, что теперь, когда она узнала, что у нее мальчик, ее еще сильнее мучает чувство, что это тоже Кейр, его частица. Разумеется, она никогда в этом не признавалась. Мы обсуждали только, как развивается «плод» (после очередного визита к врачу). Иногда она вскользь упоминала что-то, относившееся к процедуре усыновления. Будто речь шла о каком-то предмете, а не о живом человечке. Полагаю, для Марианны предмет («плод») действительно не был личностью. Она не могла позволить себе воспринимать его как человека.

Однажды задолго до захода солнца я плеснула в стаканчик джина (пока дождешься в Эдинбурге не то что захода, но хотя бы появления солнца, помрешь от жажды) и уселась, задрав ноги и листая журнальчик мод, в гостиной. Вдруг в дверь просунулась голова Гэрта, он шепотом спросил:

— Марианна дома?

— Нет. Вышла погулять. Скоро вернется. А что такое?

Он поманил меня пальцем:

— Пойдем, я кое-что тебе покажу.

В кабинете он подошел к компьютеру, а мне пододвинул стул.

— Садись. Может, это ничего не значит, но… я подумал, лучше тебе знать, а то вдруг Марианна что-то услышит.

На экране было открыто множество окон. Гэрт, щелкнув мышкой, увеличил одно. Это был новостной сайт. Я стала читать текст. А заголовок был таким: «В КАЗАХСТАНЕ ПОХИЩЕНЫ БРИТАНСКИЕ НЕФТЯНИКИ».

— Боже! Но это не Кейр?

— Не знаю. Там ничего не сказано. Главный удар — сама новость. Сенсация. Конкретных имен не названо, значит, семьи пока не знают. А нам известно, на кого Кейр работает?

— Мне нет. Марианна, наверное, знает, но ведь у нее мы спросить не можем?

Я стала читать дальше.

— В Казахстане, наверное, полно британских нефтяников, сотни… почему обязательно Кейр.

— Совсем даже не обязательно. А среди британцев и шотландцев тоже не так уж мало.

У меня засосало под ложечкой.

— А что это ты вспомнил про шотландцев?

Гэрт кликнул еще по одному окошку.

— Тут в одном блоге пишут, что похитили американца и двух шотландцев.

— Ох, нет! А это надежный источник информации?

— Не могу тебе сказать. Похоже, это блог одного ученого. Он сам из Казахстана, живет в Абердине. Этот малый считает, что тут подсуетились местные консервационисты.

— Консервационисты?

— Ну да, их предводители. Разновидность зеленых. Он считает, что за этих парней казахские зеленые потребуют выкуп.

— Деньги?

— Не факт. Скорее используют их как средство политического давления. Этот малый пишет, что многие казахи отнюдь не в восторге от того, что творят на их земле.

Гэрт кликнул по следующему окошку.

— Разработки нефтяных и газовых месторождений здорово гробят экологию, это ясно. Особенно страдает Каспийское море. Превратили в контейнер для химических отходов.

Я тупо смотрела на экран.

— Как же нам узнать, Кейр в плену или нет?

— Если не назовут имен, никак. Или придется спросить у Марианны. Она знакома с кем-нибудь из его родных?

— Едва ли. Он много ей про них рассказывал, это она мне говорила. Но про какие-то встречи ни разу… Ой, она сказала, что у Кейра есть сестра, которая живет в Эдинбурге!

— Ты знаешь, как ее зовут?

— Нет. Но она замужем, видимо, у нее другая фамилия, не Харви.

— Узнать бы, на кого Кейр работает, можно было бы связаться с фирмачами, не впутывая в это Марианну.

Гэрт пожал плечами и сунул руки в карманы.

— Может, все-таки ей рассказать? Спросить, нет ли у нее адреса Кейра или телефона?

— Нет, это исключено! Какой смысл ее волновать? Мы же не знаем наверняка.

— Наверняка конечно нет. Но я подумал, лучше тебе это все увидеть. Могут ведь по радио сообщить, и скоро. Или по телику. Тогда она все равно узнает.

— Ладно, как будет, так и будет. — Я кое-как вылезла из-за компьютера и чмокнула Гэртав щеку. — Спасибо тебе, мой ангел, что не поленился все это раскопать. По крайней мере, мы теперь морально готовы. Но, возможно, Кейра никто не похищал. А если да, они там с ним ничего не сделают?

— А на черта им? Это же политический жест. Им пиар нужен. Тогда проще будет давить на нефтяные компании. Чтобы те пошли на уступки, выплатили компенсации, учитывали требования зеленых при составлении производственных планов, всякие такие дела. И вообще, — ободряюще мне улыбнувшись, он снова положил руку на мышку и, сосредоточенно насупив светлые брови, вперился в экран, — совсем не факт, что именно Кейра похитили…

 

Глава восемнадцатая

Луиза

Но это был непреложный факт. Похитили Кейра. На следующий день всплыли имена. «Кейр Харви» и «Казахстан», эти слова Гэрт набрал в «Гугле». Я в отчаянии спросила:

— Может, тезка, и фамилия распространенная?

Развернув стул, Гэрт пытливо посмотрел на меня своими зелеными глазами, в них теплились грусть и снисходительная жалость.

— Тоже нефтяник, тоже работает в Казахстане, тоже шотландец… теоретически такое возможно, но заключать пари на то, что это не Кейр, я бы не стал.

Скрестив руки на груди, Гэрт снова глянул на экран.

— Ну что? Ей скажем?

— А на британских новостных сайтах это уже есть?

— Пока нет. Это я воспользовался «Гугл алерт». Набил слова «похищение» и «Казахстан», и теперь все новости, где они упомянуты, поступают прямиком в твой ящик.

— А известно, почему его похитили?

— Я угадал, инициативные зеленые подсуетились. Хотят, чтобы нефтяные компании аккуратнее обращались с природой. И чтобы не загаживали Каспийское море.

— И они не станут его мучить, правда? Ведь люди, которые борются за чистоту природы, не станут убивать заложников?

— Фанатики бывают разные. Самые сдвинутые — те, которые хотят спасти зверушек. Но наши… — Гэрт снова повернулся к экрану. — Наши вроде как окружающую среду защищают. Наверное, молодые совсем, заботятся о своем будущем. Если они хоть как-то говорят по-английски, что вполне вероятно, то побеседуют с Кейром. И сразу поймут, что он такой же чудик. На одной волне с ними.

— Так говорим Марианне или нет?

Гэрт обернулся:

— Между ними все кончено, я правильно усек?

— Так она говорит, но это все слова, я ей не верю.

— Узнать она может только по радио или в теленовостях.

Взяв ручку, он стал задумчиво постукивать ею по столешнице, уставившись в стену.

— Можно сказать, что телевизор не работает или радиоприемник. Но что-то одно. Чтобы оба сразу сломались, в это она точно не поверит.

— Теленовости мы редко включаем, Марианна больше любит слушать радио.

Гэрт взмахнул ручкой, будто дирижерской палочкой:

— Что, если я вытащу из радиорозетки предохранитель? Включит она приемник, а он бах — и вырубится.

— Она попросит поменять предохранитель, только и всего.

— Знаю. Что-нибудь ей наплетешь, лучше я наплету, если буду у вас. Наверняка она по технической части больше мне доверяет. Скажу, что предохранитель поменял, но приемник все равно не фурычит. Заберу его, чтобы починить. Пару дней можно будет поволынить.

План Гэрта немного меня успокоил, все-таки знающий человек всегда придумает что-нибудь дельное. И только я порадовалась, как кое о чем вспомнила.

— Нет, это ничего не даст. У нее в комнате тоже есть радио, в старом ее кассетнике.

— Он с антенной?

— Да.

— Отломай ее. Скажешь уютом, что нашла записку уборщицы, та будто бы задела нечаянно магнитофон, тот брякнулся и антенна тю-тю.

— Два радио в доме, и оба одновременно вышли из строя? Думаю, сестра моя поймет, что ее дурят. И потом, как я могу подставить миссис Макджиливри? Она очень аккуратный человек, ни разу ничего не разбила. А вдруг Марианна выскажется ей насчет антенны?

— Тогда придется все выложить начистоту. Нельзя, чтобы она вдруг узнала, случайно. Журналюги наверняка посмакуют эту историю, скандал что надо.

Мы долго смотрели друг на друга, потом я сдалась:

— Ладно, я ей скажу. Когда это сделать?

— Лучше подождать, когда Би-би-си сообщит. Думаю, нам надо ориентироваться на то, что скажут они. И вроде бы мы только-только об этом узнали.

— Может, сегодня не сообщат?

— Хорошо бы, — сказал он, снова посмотрев на экран. — Так, что-то только что свалилось к тебе в ящик. Не спрашивай. То самое. Би-би-си со ссылкой на агентство Рейтер называет Кейра, «одного из трех похищенных группой казахских защитников природы, название этой организации выговорить практически невозможно».

— Там сказано, где их держат?

Он дальше прокрутил текст.

— На море. На каком-то судне в Каспийском море. Ух ты, вот гады…

— Что? Настолько плохо? — Я уставилась на экран, нащупывая свои очки, болтавшиеся на цепочке.

— Эти защитники природы предупреждают, что при первой же попытке освободить этих парней или захватить судно, они прикончат одного из заложников.

— Боже ты мой!

— Запугивают, не бери в голову. Это же явный блеф. Обещают отпустить двоих, как только нефтяные фирмачи согласятся на переговоры с представителями этой их организации, а третьего — когда будут подписаны их условия.

— Но переговоры могут продлиться несколько недель!

— Запросто, остается только надеяться, что Кейр будет одним из двоих. Этих отпустят довольно скоро.

— Теперь уж придется ей сказать.

— Да, тянуть некуда. Но, по крайней мере, теперь у нас есть конкретные факты.

— Только нельзя, нельзя говорить ей про то, что зеленые пригрозили одного убить.

— Согласен, этот факт лучше опустить.

— А после того как скажем, что будем делать, а?

— Что-что… ждать. Надеяться, что Кейр сумеет выпутаться. Как ты думаешь, он говорит по-казахски? Или по-русски?

— Он придумал, как точно передать звуками всполохи северного сияния, он знает, как показать звезды слепому человеку. Ничего удивительного, если он заговорил на русском, или на казахском, или… не знаю на каком там еще.

Марианна

До этого момента я даже не представляла, насколько он мне дорог. Новость я выслушала спокойно, во всяком случае, Луиза, сообщившая мне ее, нервничала гораздо сильнее. Я пошла к себе, легла на кровать и стала слушать шум проезжавших машин.

Вот все это снова ко мне и вернулось… Ожидание. Мольбы. Постоянная тяжесть на сердце: а вдруг все-таки что-нибудь случится. Все помыслы только о двух вещах: а) вернется ли муж живым, б) вернется ли он целым и невредимым. Я услышала, как над домом пролетел вертолет, нет, не амфибия Сикорского — его мотор я бы и сейчас узнала, хотя прошло столько лет. Но все сразу всколыхнулось в памяти, накатил страх и чувство обреченности.

Я положила руку на свой округлившийся живот и стала молить Господа, в которого не верила с 1988 года. «Боже милостивый, если Ты действительно существуешь, забери у меня ребенка, но оставь Кейра. Если не мне, то хотя бы в живых».

Дни отныне казались бесконечными, жизнь превратилась в сюрреалистический кошмар. Я продолжала выгуливать себя и младенца в Ботаническом и регулярно посещала женскую консультацию. Пришлось пережить очередное жестокое испытание: амниоцентез. Это когда берут на пробу околоплодную жидкость, чтобы потом узнать, нет ли у младенца отклонений. Я даже не сомневалась, что мне после исследования клеток порекомендуют прервать беременность. Я слушала блоки новостей по «Радио Шотландии», там, как я и думала, сообщали больше подробностей, чем на Би-би-си: «Радио-4». Мы связались с начальством фирмы, на которую завербовался Кейр, они ничего конкретного не говорили, никаких деталей. Все советовали позвонить родственникам, но никаких телефонов не дали. Луиза предложила поискать его сестру, она ведь в Эдинбурге живет, вдруг он сумел ей позвонить. Я напомнила сестрице, что нам неизвестно, как ее зовут, и адреса мы тоже не знаем. А если бы даже и знали, как бы я объяснила, почему я интересуюсь Кейром? Тем более живот мой уже заметен. (Правда, Луиза бодро меня успокоила: иметь в моем возрасте животик нормально, никто и не подумает, что это беременность.)

Да и вообще, ей вполне хватало волнений из-за Кейра и собственной беременности, а тут еще пристанет с расспросами бывшая любовница ее горемычного брата. Наверняка она вся в этих проблемах, не хочу стать еще одной.

Луиза просто изводила своими советами и причитаниями, но меня спасал Гэрт, настоящий оплот силы, надежная скала — эти заезженные клише тем не менее оказались весьма точными. Он не впадал в панику, не терял чувства юмора, короче, не поддавался женской истерии. Его поведение, слава богу, было вполне нормальным, но при этом он держал нас в курсе последних подвижек, поил чаем, кофе, ставил перед нами бутылку с джином.

Признаться, с каждым днем доля джина в наших коктейлях неуклонно увеличивалась.

Марианна шла на кухню, и ей показалось, что из комнаты Луизы доносится плач. Она остановилась, прислушалась, тихонько постучала в дверь:

— Лу! Что случилось? Можно войти?

Раздалось приглушенное «да», потом громкий всхлип.

Марианна открыла дверь, и ей в ноздри ударил крепчайший запах «Опиума», любимых духов сестры. Луиза подала голос:

— Я прилегла, дорогая. Не волнуйся, никаких таких новостей. По крайней мере, плохих.

Марианна села на край кровати.

— Почему же ты тогда ревешь?

— Господи, откуда я знаю? Наверное, сказалось напряжение. За тебя волнуюсь, за малыша… за Кейра… Эти проклятущие переговоры… тянутся и тянутся.

— Неделю всего. Гэрт сказал, это совсем недолго. Нам надо набраться терпения. Но ведь тебя волнует что-то еще? Ты сказала, нет плохих новостей? Значит, есть другие, хорошие?

— Ну да, наверное.

— Что-то голос у тебя не очень довольный.

— Не очень, я знаю. Вероятно, это следствие кризиса среднего возраста. Пора мне взглянуть на вещи реально.

— На какие еще вещи?

— На свою карьеру. На будущее. На приближающуюся старость. Все очень и очень серьезно.

— Что это ты вдруг об этом заговорила? Тебя бросил Гэрт?

— Нет.

— Думаешь, собирается бросить?

— Нет, по-моему, он вполне счастлив. На самом деле он очень волнуется. Хотя спокоен, как всегда.

— Волнуется? О чем?

Луиза села и потянулась за бумажным платком, промокнула глаза.

— Солнышко, это такая ерунда по сравнению с тем, что испытываешь сейчас ты. Я поэтому тебе не говорила. — Она вздохнула и снова оперлась на подушки в украшенных шитьем наволочках, помолчав, устало произнесла: — По моим книгам хотят поставить фильм. Точнее, два. Или даже три. Смотря какую кассу соберет первый, но в принципе они запланировали сиквел. А пока закупили права примерно на половину моих книжек и вот-вот запустят в производство первый фильм.

— Лу, это же здорово! Пойдешь потом на премьеру! Только представь! Ты же всегда об этом мечтала… Твой литературный агент постарался?

— Да нет, дождешься от него, как же. Это Гэрт, ему спасибо. У него брат кинооператор, Роди. И однажды они стали обсуждать мои книги. Гэрту они нравятся гора-а-аздо больше, чем тебе, чему я очень рада. Он стал внушать брату, что это отличный материал для фильма, можно сделать что-то вроде американской «Баффи — истребительницы вампиров», но уже не телесериал, а полнометражные фильмы для большого экрана, и в качестве декораций — викторианский Эдинбург. Ну и вот. Роди снимал фильм с Джонни Деппом и, чистая случайность, рассказал ему про моих вампиров. Джонни Депп пролистал один романчик, сказал словечко своему агенту, в общем, как-то удачно все совпало. Книгой заинтересовалась одна голливудская студия, и уже начата подготовка к съемкам.

— Ты хочешь сказать, Джонни Депп будет играть одного из твоих вампиров?

— Пока это под вопросом. Не решили, насколько шотландским будет состав актеров. Деньги-то американские. Конечно, любой наш актер с удовольствием бы сыграл, но Голливуд, естественно, хочет отдать главную роль голливудской звезде. Киношники, надо полагать, попробуют найти компромисс. Например, пригласить Эвана Макгрегора, правда, Гэрт считает, что после «Звездных войн» Макгрегор не станет больше связываться с чем-то долгоиграющим, с кучей серий. Они там подумывают о Дэвиде Теннанте, на мой взгляд, типичное не то, паренек из соседнего подъезда, никакой харизмы… Есть еще один шотландец, Джерард Батлер. Он совершенно неотразим в фильме «Призрак оперы». Вот кто подошел бы идеально, но кому интересно мое мнение? Я всего лишь автор. В любом случае, кого бы они ни выбрали, — мрачно изрекла она, — я заработаю целый мешок денег.

— Ну и почему ты ревешь, а? Объясни мне, ради бога.

— Потому-у, — снова зашлась в плаче Луиза, — потому что мне не на кого их тратить! Зачем мне полмиллиона долларов? Чтобы залиться джином? Я хотела отдать часть Гэрту — отказывается брать. Хотела купить ему машину — сказал спасибочки, но ему неохота мучиться, что найти парковку в Эдинбурге нереально, что это тихий ужас. Сказал, что, если уж меня так колбасит, в какие-нибудь слякотные выходные можно сгонять в отель «Глениглс», в гольф-клуб. Сказал, он бы поучился играть в гольф. Ему всегда хотелось хорошо играть. И новый костюм тоже бы ничего. Я думала, что-нибудь эксклюзивное, из ателье на Сэвил-Роу. А он требует костюм из каталога «Некст». Честное слово, на роль жиголо он категорически не тянет.

Марианна, сцепив руки под округлившимся животиком, помолчала, обдумывая услышанное.

— А знаешь, на эти деньги ты могла бы купить себе некоторое количество времени.

— Что ты имеешь в виду?

— Дать отставку своим вампирам, хватит уже коммерческих книг, подумай, что бы тебе на самом деле хотелось написать. Лу, ты ведь по призванию историк, а не беллетристка. Сама всегда говорила, что хотела бы писать про великих людей и книги по социальной истории. Не хочешь поменять жанр? Ты почти двадцать лет убила на вампиров в эдинбургских интерьерах. Неужели еще не исписалась?

— Исписалась! Перемалываю одно и то же в разных вариациях. На радость своим издателям. Я знаю, что пишу всякую чушь, но мне нравится сам процесс. Чем же я буду заниматься, если брошу свою писанину?

— А если попытаться написать книгу, которую ты когда-то мечтала написать? Наверняка такая есть.

— Есть. Сейчас, когда ты об этом заговорила, я вспомнила. Мне всегда хотелось написать книгу про Изобел Гоуди.

— Про ведьму?

— Ее действительно считали ведьмой.

— Семнадцатый век, по-моему?

— Да. Я не очень-то хорошо его знаю, но времечко интересное. Изобел не была счастлива в замужестве, вот и занялась ведовством, чтобы чем-то утешиться. Устроили над ней судилище, и она выдала им чудесные стихи о том, как она превращается в разных зверушек и предается любви с дьяволом. Причем это добровольное признание, им даже не пришлось ее пытать. Потрясающая история. Завораживающая. Конечно, у этой женщины была ранимая психика, некие отклонения. Несколько лет назад я хотела написать о ней исторический роман, однако от меня требовали лишь очередную сагу про вампиров. Но записи и предварительные наметки я сохранила. На всякий случай.

— Почему ты не прикончишь своего главного героя? Он кочует у тебя из книги в книгу, пора кому-нибудь доблестно разделаться с этим кровопийцей, пусть сдохнет, истекая кровью.

— Ничего не получится, солнышко. Вампиры бессмертны. И к тому же они мертвы, поэтому прикончить их невозможно. Я ведь и сама уже подумывала об этом.

— Возьми творческий отпуск. Скажи своему редактору, что тебе нужен год для изучения темы и реалий. И ты совершенно не обязана говорить, что именно собираешься изучать.

— Не обязана. Но если я не выдам им очередное приключение вампиров, они потом отыграются.

— Сколько ты им уже настрогала?

— Пятнадцать книг. Даже шестнадцать, с учетом той, что выйдет на следующий год.

— Лу, ты с лихвой уже за все заплатила, в смысле за то, что они тебе сделали имя. Они прекрасно смогут переиздать первые романы, причем уже с киногероями на обложках. Кстати, и названия можно поменять, сделать такие, как в фильмах. Никто и не заметит.

— А мои поклонники? Они же достанут меня, заклеймят позором.

— Значит, просто скажешь «все, хватит». Ты же взрослая женщина. Действуй сообразно своему возрасту, а не росту, сказал бы Гэрт. Кстати, а что он думает по поводу твоих терзаний?

— В принципе то же, что и ты. Что я должна попробовать себя в чем-то новом. И что все эти грядущие фильмы дадут мне возможность наконец-то расправить крылья.

— Мудрый человек, назначь его своим агентом. Не уверена, что миру требуется еще один труд по истории ведовства в Шотландии, но тебе бы точно не помешало обзавестись агентом, тем более теперь, когда ты связалась с Голливудом. Пора бы и сайт обновить. Только представь, сколько на тебя посыплется писем.

— Да знаю я. Прибавлю Гэрту зарплату, пусть он этим займется. А я… где уж. Но мне не дает покоя…

— Что?

— Когда мы с ним расстанемся, что, разумеется, неизбежно, когда он образумится и найдет себе ровесницу. Довольно неприятная может возникнуть ситуация. Я останусь и без агента, и без любовника. Наверное, все-таки нельзя смешивать бизнес и личную жизнь?

— По-моему, ты поздновато спохватилась.

У Луизы снова задрожали губы, и она потянулась за очередным платком.

— Так все перепуталось! И непонятно, что будет с Кейром и с ребенком. Столько всего навалилось. Прости меня, Марианна, я жалкая паникерша. Правда. Вот у тебя действительно проблемы. Я не хотела морочить тебе голову всякой ерундой.

— И зря. Мне полезно отвлечься. А то ведь то изжога, то вены болят, не будем уж говорить о неудобстве врожденных дефектов. Впрочем, лучше думать об изжоге, чем о том, что могут сотворить с Кейром.

Наклонившись, Луиза обняла сестру:

— Знаешь, он показался мне очень сильным и выносливым человеком. Он справится с любыми трудностями, я уверена. А похитители эти — консервационисты. Они любят природу. И свою страну. Они наверняка уже поняли, что за человек Кейр, что он такой же, как они. Я думаю, они уже нашли общий язык, как это бывает, когда всем вместе приходится тушить пожар. Дни напролет обсуждают флору и фауну Казахстана. И футбол! Думаю, даже в Казахстане знают, что такое Тартан-армия, что это болельщики шотландской сборной.

— Может, так все и происходит. Будем надеяться. — Марианна встала и потерла занывшую поясницу. — Как ты думаешь, джин пить рановато еще?

— Солнышко, выпить немного джина никогда не рановато, — заявила Луиза, сползая с кровати. — Сядь в креслице, подними ножки, а я принесу тебе стаканчик.

Марианна

Напрасно некоторые думают, что, когда все очень плохо, не может быть еще хуже. В общем, чем дальше, тем страшнее. Двоих заложников отпустили, тех, у кого есть жены и дети. А у меня началось кровотечение.

Луиза вызвала врача и приказала не вставать с постели. Я подчинилась, хотя отнюдь не собиралась противодействовать природе. Но Луиза так была расстроена, что Кейр остался в ловушке… Короче, я покорно улеглась, чтобы не мучить ее еще больше, да и себя тоже. Мне было невыносимо плохо, более неподходящего времени для того, чтобы устроить выкидыш, судьба выбрать не смогла бы.

Через сутки я перестала кровить. Встала с кровати, начала нормально передвигаться. Когда освободили тех двоих, назначили день переговоров, десятое июня. Встречу решили провести на яхте одного из казахских государственных чиновников, поскольку зеленые отказались высадиться на берег. Нефтяные боссы потребовали, чтобы Кейра тоже доставили на переговоры, в качестве гаранта честной сделки, чтобы привезли прямо на стареньком катере, где жили и заложники, и сами похитители.

Все эти подробности мы узнали уже потом. После взрыва.

По радио сообщили, что, как только завели мотор, он взорвался и катер загорелся. Горящие обломки и сгустки мазута разлетелись на огромное расстояние. По словам свидетеля, «казалось, что горит само море». Двое похитителей выжили, хотя один из них был совсем плох. Один погиб, нашли его тело. А тело Кейра найдено не было.

Пока шли новости, у Луизы и Гэрта хватило ума ничего мне не говорить и вообще не трогать. Потом сестра начала потихоньку плакать, я с трудом поднялась на ноги и выключила приемник, не проронив ни слезинки. Выйдя из гостиной, плотно закрыла дверь, зашла в свою комнату. Я скинула тапки и забралась в постель, прямо в одежде.

Какое-то время я не двигалась, прислушиваясь к гулу машин, к шуршанию шин о мокрый гудрон, потом протянула руку к прикроватному столику. Пальцы привычно нащупали кнопку плеера и нажали на пуск. Раздалось пение флейты, похожее на птичью трель, потом к флейте присоединилась настоящая птица, в Эдинбурге я таких не слышала, возможно, они вообще не водятся в Шотландии. Потом мелодию подхватила третья, четвертая — обитатели финских арктических болот. То пронзительные, то хриплые голоса сливались воедино, это был суровый, не приукрашенный мелодическими блестками реквием по человеку, которого я любила, но никогда по-настоящему не знала и теперь уже не узнаю. Мне так хотелось спросить у него, как называются эти северные птицы. Он наверняка бы отыскал их в каталогах, был бы рад узнать, что это за певцы, как кто поет, какие у них повадки.

Сколько же в нем было жизни…

Да, мне о многом хотелось у него спросить, но не нашлось времени. Спросить о нем самом, помимо всего прочего. Теперь даже трудно было вспомнить, что именно. Но один вопрос я точно ему задала и хорошо запомнила ответ. Кейр сидел на краешке моей кровати, я прижала ладонь к его широкой спине и чувствовала, как отдается в грудной клетке его голос, рассказывающий про видения: «Что это было? Этого я понять не мог, но точно знал, что вижу что-то плохое. Очень страшное. Годам к двадцати я уже осознал, что это знак. Уже не сомневался, что что-то такое случится, но, что именно, где и когда, я не знал».

А когда я спросила, что же он видел, он сказал: «Я видел море… и над ним огонь».

Сейчас огнем жгло мои глаза, но слезы не желали литься, не желали его тушить. Сердце заледенело, и кровь все медленнее текла по жилам. Казалось, еще секунда, и она застынет. И в этот самый миг — другое время выбрать не мог! — меня тихонько толкнул изнутри ребенок Кейра, и еще раз, гораздо сильнее.

Жизнь продолжалась, так уж она устроена.