Осень на балконе у Валерия Игашова. Потухла и полегла такая веселая совсем недавно, курчавая картофельная ботва. Осень пришла… А он и не заметил. Сырые сумерки опустились на серые панельные корпуса, на лес и болото его северо-восточного угла… А Ксения все еще живет в другом конце города, все не решается, все медлит… Старый яблоневый сад выкорчевали, разровняли бульдозером площадку для новостройки — двухэтажной молочной кухни. Жалко сад, но и молочная кухня — это удача: может быть, пригодится вскоре, тайно думает Валерий, стесняясь собственных мыслей. Дымятся по углам желтого четырехугольника неряшливые валы перемешанного с глиной бурьяна.
Валерию не терпится набрать номер, рассказать Ксении о новых проделках Кути, о семейном счастье многодетного отца Гуси, подобревшего и окончательно зазнавшегося, о сонном уже Черепахе Черепаховиче по кличке Чиря. О том, как ночью, когда въедливая сырость лезет за поднятый воротник и в рукава плаща, они гуляют с Кутей краем болота, слушают дальний гул шоссе и молчат, будто виноватые в чем-то. И наконец, проходя мимо красных внутри, как галоши, телефонных будок, забираются все же в тесную неуютную кабинку, и Кутя устраивается там поудобней, готовясь терпеливо слушать ночной прерывистый разговор, в котором и смысла-то не больше, чем в сонном бормотании счастливого человека.
— А как ты ко мне относишься?
— Люблю… Хотя ты этого и не стоишь.
— Скажи еще.
— Люблю, люблю, люблю… Хочу к тебе!
— Ну, приезжай.
— Не могу… Дежурю.
— Ну, завтра?
— Завтра — да… Утром, в одиннадцать.
— Ты мне не изменишь до завтра?
— Глупый… Я нашла тебя — и я счастлива.
— И будешь моей женой?
— Брось мотоцикл… Я его ненавижу — твоего черного урода… И боюсь.
— Брошу. Черт с ним… Да и годы не те. Не солидно. Машину куплю.
— Не надо… Ничего не надо. Купи мне цветы. Астры, ладно?
Кутя начинает вырывать поводок и скребет лапами стеклянную дверь: вспомнил, наверно, что дома в холодильнике остались с обеда котлеты. Да и телефон там тоже есть: зачем же торчать по ночам в автоматах. Они бредут домой. Там, в книжном шкафу, стоит недопитая бутылка армянского коньяка, на столе — груда чужих рукописей, рецензий, чужих писем, полных ненужных Валерию признаний, навязчивой откровенности и озабоченности…
И все ему кажется, что он слишком долго жил чужой жизнью.
Он не продал мотоцикл: просто оставил его посреди двора, на виду у всех шести высоченных панельных корпусов, и равнодушно наблюдал, как погибает его железный приятель, заброшенный и забытый. Что-то долгое, тягостное и совсем ему ненужное уходило в прошлое вместе с этим потрепанным, видавшим виды мотоциклом, на котором он пытался много лет подряд то ли удрать от себя самого, то ли вернуться в молодость…
Сначала отвинтили карбюратор, унесли стоп-сигнал и рукоять газа вместе с тросом. Потом кто-то срезал поролоновое седло, обтянутое красным дерматином, уволок пробку и сеточку от бака, вывернул бензиновый кран вместе с отстойником. Исчезла фара, сломанный спидометр остался валяться на асфальте. А в одну прекрасную ночь чьи-то умелые руки сняли переднее колесо вместе с крылом и тормозным барабаном, заднее — с подвесками-амортизаторами, бак и номер, а двигатель распотрошили, вывернув магнето и некоторые дефицитные детали — флажки и зубчатые шестерни.
Рама с выбитым на ней номером и коробка двигателя — тоже нумерованная — никому не понадобились: зачем улики честному жулику? Но откидные подножки утащили и рычаг сцепления с руля сняли.
И это было справедливо…
Ксения, по привычке, не открывая глаз, потянулась к будильнику, но рука схватила пустоту. Она испугалась чего-то, открыла глаза и… улыбнулась.
Не было столика, на котором должен бы стоять будильник, не было высокого торшера, не лежала раскрытая книга, которую она читала, чтобы уснуть, — пухлая и скучная книга, вместо снотворного.
Ксения скосила глаза и увидела рядом растрепавшуюся за ночь шевелюру Валерия. Он дышал глубоко и спокойно, только ресницы подрагивали слегка. «Красивый», — подумала Ксения.
Итак, теперь они муж и жена… Забавно.
Вчера она пришла с работы усталая, раздраженная. Главврач не пустил в отпуск, настаивал на том, чтобы она переписала заявление на январь.
Мать, разогревая ужин, сказала, что звонил какой-то мужчина, спрашивал, скоро ли придет Ксения с работы.
— Что он еще спрашивал?
— Ничего, — ответила мать.
В этот момент и пришел Игашов. Ксения пошла открывать дверь и увидела его — ссутулившегося, хмурого, с резко выделяющимися темными кругами под глазами.
— Здравствуй, — улыбнулась она и почувствовала, что тает и исчезает ее недавнее раздражение. — Куда это ты исчез? Не звонил целую неделю. Не очень-то любезно с твоей стороны.
— Я звонил, — буркнул Игашов.
— А зачем звонил?
Они продолжали стоять у открытой двери. Выглянула мать и тут же скрылась.
— Все, Ксения, — решительно произнес Валерий, — или сейчас, или никогда. Так больше не может и не должно продолжаться. Я не мальчик, Ксения. Я пришел за тобой. Сейчас ты оденешься, и мы уйдем вместе.
— Куда? — улыбнулась Ксения. — В кино, в концерт, в театр? Но уже поздно… Может быть, ты все-таки пройдешь в комнату? Познакомишься с мамой?
— Потом, — пробормотал Валерий, — а теперь мы должны уйти… Ко мне, то есть к нам.
— А мотоцикл?.. Как он ко мне отнесется?
— От мотоцикла остались рожки да ножки… Теперь я и холостой и безлошадный. Такой тебя устраивает?
— Понимаю, ты мне в ультимативной форме делаешь последнее, тридцать девятое предложение?
— Не издевайся, — тихо попросил он.
Они замолчали, поняв внезапно, что сегодняшний разговор и в самом деле может быть последним. Потом Ксения потянулась к нему и поцеловала в губы.
— А теперь уходи! — приказала она. — Я приду. Сегодня. Через час.
— Но уже ночь, — ахнул Валерий, — как ты пойдешь одна?
— Иди, пока я не передумала! И он покорно ушел.
Ксения вернулась в комнату, подошла к шкафу, сняла платья, костюм, достала белье.
Мать испуганно и растерянно наблюдала за тем, как дочь швыряет вещи в чемодан.
— Ну вот, мама, — Ксения положила руки на крышку чемодана, — я ухожу.
— Понимаю.
— Ты рада?
— Может, утром? Завтра?
— Нет, мама, сегодня. Сейчас… Чего же ты не плачешь?
— Дай тебе бог счастья, доченька!
— Почему же ты не спросишь, что будет с тобой?
— Да что со мной может быть-то? Ты о себе думай, о себе…
Потом они сидели вдвоем на одном стуле, тесно прижавшись друг к другу. И плакали… Так уж положено женщинам.
…Прикрыв осторожно дверь в спальню, Ксения пошла в ванную комнату. Пустила холодную воду и тихонько охнула, встав под душ. Сжав зубы, заставила себя стоять, почувствовала, как холод сковывает тело, и сразу же пустила горячую.
Потом долго рассматривала себя в зеркале: ладно скроенное тело, сильные ноги, крепкая, как у девушки, грудь. И внезапно тихо и счастливо рассмеялась…
Она опаздывала на работу уже на пять минут. В любой другой день припустила бы, чтобы нагнать время, но сегодня не хотелось спешить, а наоборот — пойти еще медленнее. Она неожиданно поняла, почему раздражалась, когда опаздывали ее коллеги. Ну, ясно же, у них мужья и дети — всегда не хватает времени! А у нее ни мужа, ни детей, зато в избытке свободного времени по утрам. Так вот в чем было дело! Она просто завидовала замужним женщинам, подсознательно ревнуя их к собственным мужьям и детям?..
Ксения Андреевна опоздала всего лишь на восемь минут, однако и этим вызвала у всех удивление: никто не смог бы припомнить, чтобы доктор Гаранина хоть раз задержала прием больных.
Лицо ее было, как обычно, приветливо и спокойно. Кивком поздоровавшись с молоденькой санитаркой Людой, Ксения села за стол и придвинула к себе пачку историй болезни. Удивленная, что никто не входит в кабинет, она подняла глаза на Люду:
— В чем дело? Почему вы не приглашаете больных?
— Они подождут, Ксения Андреевна, — потупилась санитарка.
— Что такое?.. Не понимаю.
— Ксения Андреевна, обещайте мне, что наш разговор останется тайной! — сморщив узенький лобик, проговорила Люда. — Обещаете?
— Обещаю. Только, пожалуйста, побыстрее с тайнами.
— Ксения Андреевна, сегодня в одиннадцать часов к вам придет мой жених, Вадим… Он будет просить вас дать мне отпуск в апреле, а не в октябре, как у меня по графику…
— Я не распоряжаюсь отпусками санитарок, ты же знаешь.
— Подождите, подождите, не перебивайте, — пролепетала девушка, — он думает, что я работаю медсестрой… Я ему так сказала…
— Соврала? — нахмурилась Гаранина.
— У меня другого выбора не было, — всхлипнула санитарка, — он хочет познакомить меня со своими родителями, а у него отпуск в апреле… Если бы он узнал, что я простая санитарка, низший состав…
— Не низший, а младший.
— Какая разница? — всплеснула руками девушка. — Он бы и не посмотрел на меня.
— А сам он кто? — возмутилась Гаранина. — Аркадий Райкин? Роберт Рождественский? Василий Алексеев?
— Ой, что вы! Он инженером в ящике.
— Где?
— Он работает в почтовом ящике. Засекреченный. Мы с ним на пляже познакомились в Мисхоре…
— Значит, решили пожениться?
— Да, — кивнула Люда.
— А если он узнает правду после свадьбы? — Ксения Андреевна еле сдерживала смех. Подумала: «Получается, что я и эта девчонка — мы обе невесты? Гм… Невеста… Нет, молодая жена в сорок лет!.. А что особенного, если и в сорок?.. Разве я меньше счастлива, чем она?..» Потом вдруг рассердилась на Люду: «Дуреха… При чем здесь профессия, когда тебе — восемнадцать лет?.. Это убедительнее любой профессии…» — Боюсь, девушка, что ты плохо начинаешь свою семейную жизнь…
— Неужели вы ему скажете? — испуганно перебила санитарка.
— Да ничего я ему не скажу, я тебе говорю. Кто тебя за язык тянул? А вдруг он узнает?
— Ну и что? Когда распишемся, пускай узнает. Тогда не страшно. Я ведь красивая и ужасно хозяйственная. Мужики это любят — чтоб и красивая, и заботливая.
И, подхватив чью-то историю болезни, она закружилась по кабинету. Ксения не выдержала и расхохоталась.
— Тебе так хочется выйти замуж, да? — ласково спросила она.
— Еще бы не хочется!.. Вадим и сам красивый. Высокий, волосы черные, а глаза синие… — И деловито добавила: — Такие небось на дороге не валяются. Верно? А девчонки вокруг него как мухи… Так и вьются, так и жужжат.
— Ладно, посмотрим на твоего Вадима… Только отпуск не обещаю. А теперь вызывай первого, пока нас с тобой главврач не распушил за разгильдяйство…
Раздался телефонный звонок. Ксения сразу же узнала голос говорившего, но на всякий случаи переспросила:
— Кто?
— Фомин говорит, — нервно повторил тот, — быстренько же вы меня забыли, доктор. А я вот вас век помнить буду!
— А что вам, собственно, нужно? — перебила Ксения.
— Радуйтесь, доктор, веселитесь! Строгий мне вынесли, с занесением в учетную карточку. И все из-за вас и моей милой мамаши. Фотографию с доски содрали… Довольны?
— Вас что, попросили мне позвонить?
— Зачем же? — буркнул Фомин. — Я сам…
— Считайте, что легко отделались, Евгений Алексеевич. Надеюсь, теперь вы перестанете тиранить мать. Лично меня интересует только это, а не ваша фотография, снятая с Доски почета. До свидания.
— Э, нет, — возразил Фомин, — уж лучше прощайте!
Ксения Андреевна не испытала радости, узнав, что в сражении с Фоминым победа досталась ей. Просто стало спокойнее на душе.
«Надо!.. Надо найти семью того пьяницы, — подумала она. — Надо до конца доводить все, что не дает покоя. Надо спасать людей… Детей — в первую очередь».