Когда люди счастливы — элементарно, житейски счастливы, — обычно не возникает неодолимой потребности ни в дневниковых записях, ни в сочинении стихов, ни даже в обычной беседе-исповеди… Это все необходимо человеку в моменты кризисные: во время излома, неуверенности, тоски или обиды.

А Гаранина была именно счастлива, впервые за многие годы счастлива таким обычным и все же таким редкостным и далеко не всем знакомым счастьем любимой и любящей женщины. И только это посещение, это диссонирующее с ее состоянием ощущение от визита в семью смазчика Сидорова, вернуло ее к дневнику.

«Нашла, наконец, эту семью. Комната в старом еще, видимо, купеческом доме. Ветхие стены, сыпавшаяся от сырости штукатурка. За окном бесчисленные переплетения путей товарной станции. Свистки маневрового паровозика, низкие басы тепловозов, лязг буферов.

В нише у двери — что-то вроде топчана. На стене — открытки веером: кошечки, рыночные раскрашенные красотки начала века, сердца, похожие на подушечки для иголок. Женщина в халате — желтоволосая, морщинистая. Курит и кормит грудью ребенка.

Девушка лет пятнадцати, с фиолетовыми, нарисованными губами, в прозрачной блузке с оборочками, взбивала волосы перед зеркалом, вделанным в дверцу фанерного шкафа. В дверь без стука просунулся какой-то парень:

— Лидка!.. Я жду, жду…

Она забегала, схватила чулки, растянула на пальцах — проверить, не рваные ли?

— Не трожь чулки, стерва, — это мать ей. — Заработай сначала!

Меня передернула эта грубость, наверное, и женщина это заметила — перекинула папиросу движением губ в другой угол рта, усмехнулась:

— А вы, собственно, кто будете?.. Из школы или общественность?

А я, собственно, никто. Я врач, лицо сугубо частное. Что ей сказать?.. Сказала, что по поручению, из исполкома, а сама все смотрела на нее — и кричать хотелось: зачем рожала, милая?.. Ведь нельзя тебе рожать: прокурилась насквозь, опустилась. Любишь-то небось только спьяну… Не надо было, милая! Не надо!

Господи, зачем только я разыскала их! Лучше бы не видеть, не знать… А теперь — все. Теперь не забыть, не вычеркнуть. Спасать надо… А как?

Новорожденную прикрепить к пункту питания: будут доставлять домой… И сестру, сестру надо, чтоб навещала. Контроль, постоянный контроль.

Старшая — Лидия — бросила школу. Не работает. Боюсь, что у нее не все благополучно с психикой. Что-то надо предпринять через детскую комнату милиции… А теперь — жилье. Пока не добьюсь квартиры для них, нечего и думать о серьезной профилактике и лечении.

Отца так и не дождалась. Уходя, в темном тамбуре задела ногой целую батарею разнокалиберных бутылок. Услышала из комнаты:

— Лидка!.. Бутылки не забудь сдать. Придет — орать будет».

«Недавно была на партийно-хозяйственном активе. Выступал первый секретарь обкома Фирсов. Сделал доклад на полтора часа, «без бумажки», называл цифры по памяти. Такие выступления мне нравятся, но можно бы и покороче, поделовитей. Не выдержала, послала ему записку: «Почему до сих пор жители пристанционного района, имеющие ходатайства поликлиники № 10, не могут получить ордера на новые квартиры?»

Записку прочитал, положил среди прочих. Я огорчилась, подумала, что не станет отвечать — жилищный вопрос! От него все руководители бегают, как от чумной бациллы.

Фирсов и в самом деле не стал отвечать. Сделал другое. Попросил подняться руководителей различных служб быта и культуры района, находящихся в зале, и выйти на сцену. Принесли дополнительные стулья, и все эти товарищи сели позади президиума. Затем Игнатьев начал зачитывать записки, одну за другой, и передавать их соответствующим руководителям с просьбой немедленно дать исчерпывающий ответ на каждый вопрос.

Что началось в зале! Зааплодировали, засмеялись, зашушукались.

Дошла очередь и до моей записки.

— Прошу вас, товарищ Клепанов, — сказал Фирсов, — ответьте участковому врачу Гараниной, почему до сих пор не получили ордера на квартиры граждане, имеющие на это первоочередное право?

Тот встал, поправил галстук и невнятно произнес:

— Мне необходимо навести справки… Пускай товарищ Гаранина придет в отдел по учету и распределению жилплощади.

— Товарищ Гаранина, — спросил Фирсов, — вас устраивает такой ответ?

— Нет. Я к нему ходила не раз и не два. И не только я — другие участковые врачи тоже. Клепанов от нас скрывался или отсылал к инспекторам. А те, в свою очередь, отфутболивали к нему. Прекрасная системочка… Такой ответ меня не устраивает, товарищ Фирсов.

— Правильно, — кивнул Фирсов, — помните детские стишки: «Завтра, завтра, не сегодня — так лентяи говорят». Вот что, товарищ Клепанов, пока работает наш актив, прошу немедленно по телефону связаться со своими сотрудниками… Они, надеюсь, на месте?

— Безусловно, я сейчас же все выясню.

— Прекрасно, а в конце совещания еще раз ответите Гараниной…

Он действительно ответил мне в конце совещания:

— Можете передать всем товарищам, что ордера для них готовы и будут выдаваться с завтрашнего дня.

— Зачем же это поручать Гараниной, — под дружный смех зала возразил Фирсов, — разве она числится у вас в штате? Будьте уж добры все сделать своими силами…

Мне полегче стало: квартиру Сидоровым дают».

«…Прочитала статью Перфилова. Впечатление после нее грустное. Перфилов во многом прав. Где же истина? Может быть, вовсе и не надо «лечить» подряд все болезни лекарствами? Вылечиваются же некоторые люди сами по себе! Не обольщаем ли мы себя и других, что в состоянии излечить все болезни латинской кухней?

Если бы мой Валерий прочитал эти строчки, он бы, наверное, с апломбом изрек: «Дорогая Ксения, ты рассуждаешь не как заслуженный врач РСФСР, а как дилетант!..»

«…Два дня отдыхала в Доме врача. Поселок в лесу, в сорока километрах от станции. Днем гуляла только одна, без «подруг» и «кавалеров». Песни распевала. Благодать-то какая!

Перечитываю (в который уж раз) «Преступление и наказание». Кажется, только теперь начинаю до конца понимать Достоевского. Очевидно, через пятнадцать — двадцать лет найду в нем еще что-то.

Однажды какой-то литературовед назвал Достоевского «гением с патологией». Сам он с патологией, только без гения. Достоевский просто не укладывается ни в какие стереотипы. Мне представляется, что Достоевский — это классический букварь, без которого невозможно вообще научиться читать душу человека, будь то русский, немец, англичанин или японец. При чем же здесь «загадочная русская душа»?»

«…Сюрприз… Получила приглашение выступить на городском совещании врачей с докладом — минут на двадцать — о лечении хронических неспецифических заболеваний легких. За последние годы у меня накопился солидный материал…

Увы, отказалась, потому что меня не хватит физически написать этот доклад: надо собрать весь материал, рассортировать, обдумать… А когда все это делать? День не резиновый. Жаль, конечно, материал-то действительно есть убедительный…»

Ксения Андреевна снова перечитала последний абзац, опять вернулась к нему:

— Что верно, то верно — есть материал… Хоть на докторскую.

И вздохнула.