Фатеев Зое не нравился. Вел он себя вежливо и холодно, всегда куда-то торопился: на ходу присядет, на ходу задаст вопрос, скажет что-нибудь дежурной сестре и улетучится.

Зоя однажды так и ляпнула:

— Вот до вас был врач, Колодников! Настоящий, без примеси.

— А чем же он вас так потряс? — насмешливо спросил Фатеев.

— Душевный человек был, — вздохнула Зоя, — не то что некоторые… И краснел приятно, как девочка-отличница.

— Говорят, из-за вас, Романова, он и сбежал, — спокойно сказал Фатеев, — всю свою душевность на вас истратил — и деру. Со мной так не выйдет, у меня нервы стальные.

Зоя захлопала ресницами, но так и не нашлась что ответить.

— Высек он тебя, Зоенька, — подковырнула Романову соседка, когда Фатеев ушел.

— Ничего, — погрозила пальцем Зоя, — я ему устрою как-нибудь салют… Искры из глаз полетят!

Но тут появилась в дверях Глафира Степановна и поманила Зою. Та испугалась чего-то, но проворно надела халат и вслед за санитаркой поднялась на третий этаж. У кабинета Кулагина обе остановились, переводя дыхание и прислушиваясь.

— Подожди здесь! — приказала Глафира Степановна и осторожно постучала в дверь.

— Да, да, пожалуйста! — услышала Зоя голос профессора.

— Сергей Сергеич, — заглядывая в комнату, сказала санитарка, — привела я больную Романову. Тут она.

— Так почему не входит? — На пороге показался Кулагин. — Ты, Степановна, последнее время меня прямо-таки поражаешь! Заставляешь человека за дверью ждать… Входите, входите…

Зоя вошла. Вслед за ней, потоптавшись, переступила порог кабинета и санитарка.

— Ты на меня не сердись, Степановна, — заметив ее расстроенное лицо, улыбнулся Кулагин. — Ты ворчать любишь, вот и я у тебя научился, передается ведь… Просьба к тебе, Степановна, найди-ка мне Фатеева…

— Пришлю, — пообещала Глафира Степановна, уходя. — Он там же, в палате.

— Ну-с, — неестественно бодрым голосом начал Кулагин, — кажется, наши дела складываются не так уж плохо.

Зоя почувствовала, как у нее сжалось сердце.

— Со мной не надо так, — прошептала она, — со мной можно совсем откровенно, профессор.

— Тем лучше, — посерьезнел Кулагин, — откровенно так откровенно. Будем вас оперировать.

— Я догадалась, раз вы меня к себе позвали… Когда?

— А когда бы вы хотели?

— Вам лучше знать.

— Верно, — охотно согласился Кулагин, — а посему…

Загудел зуммер. Кулагин поднял трубку.

Зоя увидела, как встрепенулся Кулагин, слушая своего невидимого собеседника. И она почему-то тоже напряглась. Ей теперь постоянно казалось, что люди вокруг говорят только о ней. Профессор несколько секунд молча слушал, а потом, бросив быстрый взгляд на Романову, спросил:

— Сколько лет? — Он удовлетворенно покивал головой. — Очень хорошо, готовьте.

«Обо мне!» — молнией пронеслось у Зои в голове.

— Какой у вас самый удачный день недели?

— Не знаю, — она пожала плечами, — а что?

— Отныне считайте, что пятница… Ведь послезавтра пятница?

— Да.

— Выходит, пятница… Мы вам, моя милая, такую почечку вмонтируем, что пальчики оближете!

— Кто-то умер? — зачем-то спросила Зоя.

— Самым натуральным образом! — с грустью подтвердил Кулагин. — Несчастный случай. Как это ни трагично, вам, считайте, повезло…

«Замолчите! — подумала Зоя. — Нельзя же так говорить… Ведь то, что вы говорите, ужасно! Кощунственно!..» — хотелось крикнуть ей, но вместо этого она жалко улыбалась и дрожащими губами пыталась произнести:

— Благодарю вас, профессор.

— А сейчас идите в палату, — ласково приказал Кулагин, — и не надо волноваться, все будет хорошо. Я обещаю.

— Кто меня будет оперировать?

— Виктор Дмитриевич Фатеев. А я встану рядом с ним.

— Спасибо, — прошептала Зоя.

— Потом благодарить будете. — Кулагин взял ее под руку, повел к двери. — Украинским борщом. Умеете варить украинский борщ?

— Умею. — Она кивнула.

— Обожаю! — засмеялся Кулагин. И уже на пороге спросил вдруг: — Кстати, сколько лет вы прожили с мужем?

— Семь. А что? — Она удивилась его вопросу.

— Он вас очень любит.

— Вася был здесь? — поспешно спросила Зоя.

— Нет, — отрицательно покачал головой Кулагин. — Он недавно звонил, интересовался вашим состоянием… просил передать привет.

— А я думала, что приезжал, — разочарованно пробормотала она.

— Василий Васильевич очень занят по работе, — уверенно сказал Кулагин, глядя ей в глаза.

— Да, я знаю, — вяло подтвердила Зоя.

— Ну, до скорой встречи! И пожалуйста, не вешать носа!

В приемной директора института Зоя столкнулась с Фатеевым. Увидев ее, Фатеев ободряюще и приветливо кивнул и прошел в кабинет.

«И не такой уж он равнодушный, — расслабленно подумала Зоя, — может, и к лучшему, что он… Нервы-то, говорит, стальные!»

…Когда они вышли из операционной, Кулагин мягко спросил Фатеева:

— Устали?.. Почти четыре часа копаться пришлось.

— Самое смешное, что нет, — ответил Фатеев. — Во всяком случае, не чувствую… Спина только занемела.

— Значит, страшно устали, — усмехнулся Кулагин. — Сейчас отправляйтесь домой, выпейте рюмку коньяка и ложитесь спать. Увидите, уснете как убитый. По себе знаю: если не ощущаю усталости сразу после операции, стало быть, устал до чертиков.

— Вы за мной наблюдали, Сергей Сергеевич?.. Я нигде не напортачил?

— Как будто все чистенько. — За разговором они незаметно дошли до ординаторской.

— Зайду, что ли, к вам, — неопределенно сказал Кулагин. — Верите, иногда не хочется возвращаться к себе в кабинет…

Из ординаторской вынырнул Колодников, возбужденный, краснощекий, с копной светлых вьющихся волос. Заметив Кулагина, остановился, замер, почтительно наклонив голову.

Профессор недовольно нахмурился:

— На вас опять жалуются…

— Кто? — Колодников был в недоумении. — И за что, профессор?

— За то, что вы раньше ушли с дежурства!

— Знаете, у меня внезапно…

— Поймите, голубчик, — не слишком учтиво перебил его Кулагин, — мне когда-нибудь придется применить к вам административные меры! Но только единожды…

Две молодые медсестры, находившиеся в ординаторской, увидев директора института, вскочили и смущенно потупились, точно их застали врасплох.

Кулагин кивнул девушкам и придирчивым взглядом окинул комнату, двумя пальцами приподнял кофточку, небрежно брошенную на стул, поморщился, но ничего не сказал; потом перевел взгляд на раскрытую книгу, лежавшую на стеклянном столике, рядом с инструментами, сердито буркнул:

— Извините, мы вас, кажется, отвлекли от важных дел?.. Сейчас же наведите порядок!

Медсестры в испуге похватали одна кофточку и книгу, другая спицы и моток шерсти, не замеченные ни Кулагиным, ни Фатеевым, и стояли, не поднимая глаз.

— Оставьте нас, — приказал Кулагин, и они стремительно вылетели за дверь.

Фатеев ждал, что Кулагин скажет ему что-нибудь язвительное по поводу медсестер, но профессор молчал. И Фатеев неуверенно заметил:

— Будем надеяться, что Романова выкарабкается…

— Все еще впереди, — пожал плечами Кулагин, наливая в стакан воду из графина; не спеша выпил, повертел пустой стакан, поставил на место. — Кто знает, как поведет себя почка? У меня был такой случай. Казалось, все хорошо. А потом началось… Ангина… Плеврит… И не выдержала почка, не выдержала…

Сергей Сергеевич сделал несколько шагов — взад-вперед.

— Тропа, на которую мы с вами ступили, Фатеев, извилистая. Что нас ждет? Не знаю! — добавил он неохотно и, махнув рукой, подошел к окну, нервным движением раздвинул шторы.

Вечер входил в ночь.

— Когда Романов сможет навестить жену, как вы полагаете, Сергей Сергеевич? — спросил Фатеев.

— Посмотрим, как она себя будет чувствовать, — пожал плечами Кулагин. — Во всяком случае, не сегодня и не завтра… Хотя, может, это было бы и к месту…

Фатеев задержал взгляд на Кулагине, промолчал, чувствуя, что профессор хочет еще что-то сказать, и не ошибся.

Сергей Сергеевич подошел к столу, сел, взял карандаш, повертел в пальцах и сказал, осторожно подбирая слова:

— Лет десять назад вот что было: приходит молодая женщина и просит разрешения позвать к больной матери священника.

— Вы разрешили? — спросил Фатеев, превозмогая легкое головокружение и стараясь казаться заинтересованным.

— Разумеется, нет, — отмахнулся Кулагин, словно досадуя на Фатеева за то, что тот перебивает. — Ну, прошло недели полторы. Опять является. Я спрашиваю: «Снова насчет попа?» Она кивает головой, мол, да, насчет попа. Я ей говорю: «Голубушка, зачем он вам нужен?» — «Не мне, а матери!» — заявляет и смотрит на меня, как овца на волка. «Ваша мать поправляется!» — «А он дух ее укрепит окончательно». Представляете, Виктор Дмитриевич? Тут хоть плачь, хоть смейся…

— Демагогия невежд! — сказал Фатеев, чувствуя, как к головокружению добавляется еще и тошнота.

А Сергей Сергеевич вдруг воодушевленно заговорил:

— Верно! Но зато какие слова? «Укрепить дух». Я к чему все это говорю? Вы сказали, что Романова выкарабкается…

— Я выразил надежду, — дипломатично возразил Фатеев, не испытывая никакого желания продолжать разговор.

— Пусть так! — согласился Кулагин. — Мы с вами сделали свое… Нам Романова верила, пока мы ее оперировали, точнее, до операции, ибо во время операции она была под наркозом. Так вот, Виктор Дмитриевич, дооперационный период — это одно. А послеоперационный — вот тут, дорогой мой доцент, иной психологический нюансик… И мы, боюсь, в этот период можем сделать меньше, чем любимый и любящий человек.

— Знала бы она, как этот любящий дрожит за свою почку…

— А вот этого ей как раз и не следует знать, — перебил Кулагин, — для нее он самый близкий, самый лучший…

— Ну-ну, — пробормотал Фатеев, в душе совершенно несогласный с Кулагиным.

Голос профессора, журчащий и монотонный, усыплял, как сильное снотворное.

— Между прочим, во время войны я часто думал о том, что, если бы наших раненых навещали матери и жены, многие из тех, кому пришлось умереть, остались бы жить… — Кулагин вдруг увидел, что у Фатеева слипаются глаза. — Э-э-э… А вы, кажется, готовы?

— Да, знаете, и в самом деле потянуло в сон.

— Что я вам говорил? — рассмеялся Кулагин. — Ну-с, живо отправляйтесь домой. Возьмите мою машину.

— Спасибо, я лучше пешочком пройдусь, — ответил Фатеев.

Прощаясь, Кулагин задержал руку Фатеева в своей.

— А ведь я, Виктор Дмитриевич, грешным делом, сначала думал, что вы не справитесь.

— Я это понял, — Фатеев поднял глаза на Кулагина. — Видел, как вы готовы были отстранить меня в любой момент.

— Злились?

— Немножко. А потом, извините, забыл о вас, профессор.

Кулагин расхохотался:

— Так и надо! Ну-с, до завтра, Виктор Дмитриевич, — и вздохнул: — Теперь вся соль в том, проскочит Романова период отторжения или нет…

Прежде чем отправиться домой, Фатеев решил позвонить Романову.

— Слушаю, — раздался в трубке хрипловатый голос Василия Васильевича.

— Здравствуйте, товарищ Романов! Беспокоит Фатеев.

— Что? — вскрикнул Романов. — Что случилось?

— Все… Алло, вы меня слышите? — Фатееву показалось, что их разъединили.

— Да, да, слышу, — глухо ответил Василий Васильевич. — Вы хотите сказать, что… все поздно?

— Я хочу сказать, — насмешливо произнес Фатеев, — что ваша почка больше не нужна. Мы оперировали Зою. Она чувствует себя хорошо.

Услышав частые гудки, Фатеев понял, что Романов бросил трубку. «Пусть помучается, — подумал Фатеев. — Ничего с ним не случится. Муки совести не смертельны… Скорее наоборот».

В ординаторскую заглянул Колодников. Он по-прежнему был возбужден и растрепан.

— Виктор Дмитриевич, вы очень заняты?

— А что?

— Понимаете, петрушка какая, тетка хочет…

— Какая тетка, Павел Афанасьевич? — рассеянно спросил Фатеев.

— Я же вам говорил, что приехала тетка Нины Боярышниковой. Правда, она ей не тетка, а бабка, да и то не родная… Так, седьмая вода на киселе…

— Погодите, — поморщился Фатеев, — я уже запутался. Так она тетка или бабка?

— Ах, боже мой, — вспыхнул Колодников, — не в этом дело!

Он нервно забегал по ординаторской, выкрикивая:

— Тетка, бабка… Все это ерунда… Главное, она хочет увезти Нину… Я к вам пришел, как к единственному человеку…

— Ох, прости, Павел, — рассмеялся Фатеев. — Ну, не сердись, дружище, у меня сегодня день больно суматошный. Значит, приехала бабка  т в о е й  Боярышниковой…

— При чем здесь моей? — обиделся Колодников, на его лице выступили красные пятна. — Но эта старушка, этот «божий одуванчик», развернула такую подрывную деятельность, что только за голову хватаешься. Представляете, она хочет, чтобы Нина, выписавшись, уехала с ней… То есть к ней…

— Ничего противоестественного в этом не нахожу, — спокойно произнес Фатеев. — Она ее родственница, и если у Нины никого, кроме нее, нет, то… Погоди! — воскликнул он, догадавшись о чем-то. — Ты что… Увяз?

— Да, — твердо сказал Павел, — именно!

— А Нина?

— Она, разумеется, ничего не знает. Но не в этом дело.

— А в чем? — прямо спросил Фатеев, с каким-то изумлением рассматривая маленького, тощего Колодникова. — То, что ты хочешь сделать… Ведь хочешь, я правильно понял, а?

— Да ничего я еще не хочу делать! — крикнул Колодников. — Я хочу, чтобы Нина почувствовала… Ну, как бы вам объяснить?.. В нашем городе с ней произошла трагическая нелепость… И я хочу доказать, что с ней могут случаться здесь не только трагические нелепости. Вот и все.

— Туманно, — вздохнул Фатеев, — говори проще.

— А если проще, то она должна переехать к нам. Мама уже все знает.

— Ты хочешь жениться на Нине?

— Не знаю… Это ведь зависит не только от меня… Но почему бы Нине не жить у нас?

— Слушай, Паша, — мягко сказал Фатеев, — параллельно с варварской жестокостью слишком часто процветает добродетель.

— Я не понимаю вас, — разозлился Колодников, — что вы этим хотите сказать?

— Я хочу сказать, — отчеканил Фатеев, — что добродетель превращается иногда во что-то иное, становится изощренной жестокостью.

— Черт вас всех побери! — в ярости закричал Колодников.

— Ты не шуми. Чего ты орешь?.. Во-первых, я доцент, а ты всего лишь рядовой ординатор, — значит, ты не имеешь права повышать на меня голос. Во-вторых, могу я задавать вопросы, даже если они тебе кажутся дурацкими?

— Можете, все можете! — махнул рукой Колодников, не принимая шутки Фатеева. — Только прежде ответьте: что делать с ее теткой-бабкой?.. Ведь ей просто деньги Нинины покоя не дают. Дядино наследство… Мне Зоя Романова все рассказала.

— Во всяком случае, на нашей стороне — время. Нина сможет отсюда уехать лишь тогда, когда мы ее отпустим. Верно?.. Ничего, Павел Афанасьевич, придумаем что-нибудь!..