Заложив руки за спину, ходил и ходил взад-вперед по кабинету Сергей Сергеевич. Останавливался у левитановского «Вечного покоя», но не было ему успокоения, не было тишины и тихой радости… Что-то случилось в мире; что-то надломилось, треснуло и поникло в характере профессора. «Железный дровосек» — звали его когда-то товарищи по курсу, — глаз-алмаз, скальпель прирос к кисти шестым пальцем, стальным… И что же?
На старости лет от собственного сына услышать привелось:
— Извини, отец… Не расстраивайся только… Горохов-то Федор привет тебе передал — с того света.
— Из Аляски, что ли? — попробовал пошутить Сергей Сергеевич.
— Из Якутии… С полутора метров вечной мерзлоты, — ответил Слава. — По твоей милости, между прочим… Твоими молитвами!
И не кончилось на этом… Вызвал к себе профессор своего заместителя, точнее, заместительницу — доктора медицинских наук Крупину, полистал при ней историю болезни полковника Манукянца, насупился недобро.
— Тамара Савельевна!.. Я изучил все это… — хмуро сообщил он, откладывая в сторону пачку кардиограмм, анализов и рентгеновских снимков. — Должен вам сказать, что мы бессильны в данном конкретном случае. Вы поторопились, поместив больного в институт…
Тамара, небрежно причесанная и осунувшаяся, безучастно смотрела в пол, сцепив на полных коленях побелевшие от напряжения пальцы.
— Мне звонил товарищ Фирсов… Интересовался… Что же мы ответим ему, хотел бы я знать? И кто ответит за еще один летальный исход?.. Опять я?
— Один уже ответил, — сказала Тамара. — Всей жизнью своей ответил… Найдутся и другие. Ваша репутация, профессор, не будет подмочена. Ведь вы в стороне. Выше и все дальше от смертных… От нас, да и от больных.
— Одно средство… Перемонтаж сосудов. Тема вашей докторской диссертации, — сухо и зло сказал Кулагин. — но где руки?.. Чьи руки осуществят все это? Такие операции у нас еще никто не делает.
— Надо делать, Сергей Сергеевич!.. Пора, давно пора… А руки найдутся. Чем не руки, взгляните! — Тамара протянула перед собой широковатые, с короткими ногтями руки — белые и шероховатые от постоянного мытья и дезинфекции, сама посмотрела на них с недоумением и досадой, покачала растрепавшейся прической. — Елену Васильевну… если согласится, конечно, в ассистенты попрошу. Она сможет, верю… Не все же ей карандашики затачивать!
— Так!.. — сказал профессор и резко повернулся на каблуках. — Так! Значит, эксперимент: операция на сердце по методу доктора Крупиной?
— Горохова — Крупиной… — как эхо, отозвалась Тамара. — Он начинал, а я лишь на подхвате… Решайтесь, Сергей Сергеевич.
— Знаете, Тамара Савельевна, с некоторых пор я думаю, что ошибался, полагая, будто изучил вас… Вы сейчас домой?.. Отдежурили?
— Да.
— Могу подвезти. Я тоже хочу пораньше сегодня…
Всю дорогу они молчали, но, когда подъехали к дому Крупиной, Кулагин вышел вслед за ней на тротуар и, задержав ее руку в своих, спросил, пытливо заглядывая в глаза:
— Скажите, Тамара Савельевна, сколько этапов проходит в своей жизни ученый?
— Не знаю. Никогда не задумывалась… Наверно, как все: детство, юность, зрелость, старость… И что там еще?.. Семья? Дети? Научные труды?
— Вы забавный собеседник, Тамара Савельевна, и очень интересная женщина. По-моему, вам замуж пора.
— Спасибо за совет! Постараюсь им воспользоваться в ближайшее время… А при чем здесь какие-то этапы?
— Этапов три, Тамарочка: жажда знаний, жажда открытий и… жажда славы. Лауреатство, премии, командировки за рубеж. Как вам понравится этот тезис?
— Забавно, — ответила Тамара.
— А теперь примерьте его на себя… Подходит?
— Нет.
— Значит, вы исключение?.. Значит, не было у вас стремления все познать, все открыть заново, перевернуть, доказать?… Значит, вам не хотелось прославиться? Для вас безразлично: оклад санитарки или доктора наук, доцента, профессора?.. Так я вас понял?
— А вы стали раздражительным, Сергей Сергеевич, — грустно сказала Крупина и, не дожидаясь ответа, вошла в свой подъезд.
В машине, по пути домой, расстроенный Сергей Сергеевич опять предался грустным и бессвязным размышлениям. Было у него странное, прежде незнакомое ощущение непрочности, зыбкости мира, и люди, которых он прекрасно понимал раньше, всегда безошибочно находя их уязвимые места, наверняка угадывал скрытые, подспудные мотивы их поведения, — эти люди оказались отдаленными от него стеной — мягкой, но непроницаемой стеной из какого-то совершенно прозрачного оргстекла или просто из спрессованного воздуха. И безотказные нити, связывавшие его — главного манипулятора — с этими людьми, ускользнули из пальцев, оборвались и повисли — бессильные и ненужные.
«Вот и Елена… Что-то с ней происходит, что-то непонятное и тревожное. После того случая с Манукянцем, после статейки Славкиной стала какая-то взвинченная, не приходит, при встречах не улыбается… Лишь однажды посмотрела задумчиво мимо, в окно кабинета, и говорит: «Все по-прежнему?.. Да? Или все наоборот?.. Не понимаю я чего-то. И себя вот не понимаю»… А о диссертации — ни слова».
Кулагину от этих мыслей даже жалко себя стало и захотелось немедленно увидеть Елену, хотя бы по телефону перекинуться ничего не значащими словами… Но немедленно! Сейчас же. Опустив стекло, он слегка выставил голову под встречный леденящий ветер и тут — или показалось — увидел ее… Елену Богоявленскую! Под руку с высоким мужчиной (лица его профессор не разглядел) она вошла в цветочный магазин и сразу потерялась там, за узорным стеклом дверей и витрины, среди могучих коралловых кактусов, монстер и пальм.
Сергей Сергеевич велел шоферу остановиться, вышел из «Волги» и сказал:
— Я пойду пешком… Отправляйтесь в гараж. На сегодня вы свободны.
Обрадовавшись, шофер тотчас же умчал, пока профессор не передумал.
Кулагин подошел к дверям магазина и стал ждать. Он не знал, что сделает, когда увидит их, выходящих, что скажет и скажет ли вообще что-либо… Он чувствовал себя мальчишкой, подглядывающим из-за угла, обиженным и насмерть влюбленным.
Он ждал долго. Уже начали мерзнуть пальцы ног в теплых ботинках на каучуковой подошве…
И наконец о н и вышли. И Сергей Сергеевич узнал Фатеева в спутнике Елены… И, отвернувшись, семеня и шаркая, заспешил прочь.
— Лена, ты мне друг… — начал было Фатеев, еще не представляя, как бы помягче сообщить Богоявленской свое мнение о ее диссертации.
— Но истина тебе дороже? — подхватила она. — Валяй, Фатеев!.. Добивай бедную девушку… Золушку от науки! Это ж так на вас похоже, на нынешних мужиков!
Фатеев растерялся, повертел в руках букет, сунул под мышку, как веник, и поник, склонив голову.
— Бей ты, Лена… Только не по очкам. Бей по шее!.. Гони! Туда мне и дорога, в мою одинокую доцентскую жизнь… В холод, голод и неустроенность.
— Фатеев!.. Не будь извергом! Если хочешь резануть, давай одним махом… Нечего тут пританцовывать и кривляться. Ну что?.. Бездарность я? Да?.. Пустышка?
Фатеев убито молчал, раскачиваясь на носках лаковых, летних — не по сезону — ботинок.
— Значит, так?.. Ну, хорошо же!
— Нет, нет! — горячо запротестовал Виктор Дмитриевич. — Ты… Ты вся, вся целиком оттуда… Из античного мира… из Гомера. И не сопротивляйся! Я все равно тебя увезу, как древний ахеец… Нет, как мой коллега Колодников Нину Боярышникову… И никому не отдам… Но троянский конь — это не твоя специфика.
— Моя диссертация — троянский конь?.. — округлила глаза Елена. — Уж не хочешь ли ты сказать, что я мечтаю куда-то влезть, въехать?.. Пробраться?!
— Нет… Не хочу. — Фатеев взял ее под руку. — Не хочу я ничего говорить — и точка! Я не читал, не знал и в глаза не видел… никаких лошадей, никаких слонов, ослов и дромадеров.
— Трус! — сказала Елена. — Жалкий трусишка с картонной сабелькой и приклеенными усиками!.. Мальчик в папиных брюках!.. Дать бы тебе как следует по попке! Да неудобно, вон профессор Кулагин у витрины выплясывает… Меня ждет… Хочешь, нажалуюсь?
Фатеев оглянулся, но увидел только сутулую удаляющуюся спину шефа. Короткое модное полупальто сидело на нем криво и было как будто бы с чужого плеча. Профессор явно спешил…
…Кулагин потянулся к телефонной трубке: пора наконец все решить… Но в этот момент телефон, опережая его, зазвонил.
— Добрый день, — в трубке глухо звучал голос Елены.
— Здравствуйте, Елена Васильевна, — приветливо, как только мог, ответил Сергей Сергеевич, — как самочувствие?
— Гораздо лучше с некоторых пор. — Елена усмехнулась и помолчала немного, давая Кулагину возможность проглотить эту пилюлю.
Они разговаривали спокойно, ровно, и никто бы никогда не смог догадаться, как трудно дается это спокойствие, по крайней мере одному из них — профессору Кулагину. Он вдруг захотел сказать ей, хотя бы намекнуть, что видел ее с Фатеевым, но тут же передумал.
— Я получила телеграмму от дяди Гены…
— От кого? — переспросил Кулагин.
— От академика Богоявленского, он собирается приехать… Не могли бы вы забронировать для него отдельный номер в гостинице? Понимаете, дядя никогда не останавливается у родственников. Это его принцип.
— Хороший принцип, — одобрил Кулагин. — Когда же он приедет?
— Он сообщит дополнительно… У него какие-то дела здесь…
— Какие именно, вы, конечно, не знаете?
— К сожалению, — ответила Елена.
— Можете передать своему дяде, Елена Васильевна, что номер ему будет заказан. Милости просим!..
«Ну вот, в ход пущена тяжелая артиллерия, — почему-то со злорадством подумал Кулагин, — кажется, наступают решающие деньки… Интересно, какие у него здесь могут быть дела, уважаемая Елена Васильевна, кроме одного — вашей диссертации?.. Принцип «цель оправдывает средства» — в действии?.. Так-так…»
Поразмыслив, он вызвал Фатеева.
Когда доцент возник на пороге кабинета, Кулагин неприязненно осмотрел его, как манекен на витрине, с головы до ног и опять — с ног до головы, от лаковых туфель до густого, даже на взгляд жесткого бобрика. «Ишь ты… модник!» — подумал профессор, а вслух спросил:
— Вы, Виктор Дмитриевич, в медицине почти бог… И есть у меня для вас божеское дело. Надо бы диссертацию Елены Васильевны проявить, на вкус и цвет испытать… Защита ведь на носу!
Фатеев не удивился. Он ожидал чего-нибудь в этом роде от директора и, однажды решившись на что-то, уже не отступал — такая уж натура была у него! Но все же этот разговор был ему не очень приятен.
— А в чем дело? — грубовато спросил он, исподлобья взглянув на профессора. — Разве мало отзывов?..
— Дело в том, — овладев собой, сказал Кулагин, — что диссертация Елены Васильевны в том виде, в каком она существует сейчас, не нравится кое-кому… Крупиной, например.
— Я прочитал диссертацию и солидарен с Крупиной.
Кулагин внимательно оглядел Фатеева, потом встал, прошел мимо него к двери, поплотнее прикрыл ее. Повернул обратно, остановился и с подчеркнутой иронией заметил:
— Я не ожидал, что вы так подвержены влияниям.
— Не понимаю вас, — чувствуя, что краснеет, возразил Фатеев, — о каких влияниях вы говорите, Сергей Сергеевич?
— Влиянию Крупиной, — просто сказал Кулагин, — это же она вас настроила против Богоявленской.
— Сергей Сергеевич, — Фатеев сделал шаг вперед, почти коснулся Кулагина, — я вас очень уважаю. Вы это знаете. Но я никому не позволю, в том числе и вам…
— Ну-ну, — насмешливо поторопил Кулагин, — договаривайте же!
— Я ожидал от вас, профессор, всего, чего угодно, но только не этого…
— Бросьте играть мелодраму, Виктор Дмитриевич. — Кулагин обошел Фатеева, застывшего на месте, вернулся к столу и сел. — Мы с вами не девицы из пансиона… Разве вам не известно, что тему для этой диссертации предложил лично я? — На последних словах Сергей Сергеевич сделал ударение. — Разве вам не известно, что я руководил работой Елены Васильевны, пусть не совсем официально?
— Все, о чем вы говорите, мне и в самом деле было неизвестно. К сожалению, я был завален своей работой… Но даже если бы я и знал, все равно сказал бы, что диссертация Богоявленской плоха…
— Понятия «хорошо» или «плохо» слишком субъективные, особенно когда речь идет об искусстве или о теоретических предпосылках в такой науке, как медицина. — Кулагин сделал паузу, закурил, пустил струю дыма в потолок. — В вашей диссертации, уважаемый Виктор Дмитриевич, я могу найти столько «блох», Что вам и не снилось. И, построив свои контрдоводы на них, разнесу ее в щепочки!..
Фатеев хотел что-то возразить, но Кулагин жестом руки остановил его.
— Однако ж, — в голосе профессора зазвучал металл, — я не искал их!.. Не стал выступать против!.. Я дал Елене Васильевне много практических материалов. Это о м о и х операциях она пишет. Или вы полагаете, что мои операции недостойны осмысления и обобщения диссертацией?
— В том-то и дело, что нет осмысления и обобщения в диссертации Елены Васильевны… И не будем спорить. Доругаемся в день защиты.
— Что ж, — вздохнул Кулагин, — нет мира под оливами… Два голоса уже против. Кстати, Виктор Дмитриевич, а самой Богоявленской вы уже свое мнение высказали?
— В общих чертах, — ответил Фатеев. — Не успел подработать формулировки…
— Чего же вы медлите? — пожал плечами Сергей Сергеевич. — Идите, подрабатывайте… Но смотрите! Еленочка у нас кусачая! Как бы чего не испортилось… по линии личной жизни!