После приезда Рубен Тигранович Манукянц пошел в райком партии. На следующий же день. Разговаривал с ним средних лет мужчина в очках. Манукянц не мог, видимо, объяснить, что нужно ему, а инструктор — понять, чего хочет этот старый человек, пытающийся ходить по-военному, ровно и энергично, а у самого правая нога нет-нет да и западет, волочится немного.

— Без малого сорок лет в армии, — говорил Манукянц, — а теперь на пенсии. Здоровье отличное, могу людям пользу принести. Что ж, мне теперь по бульварам бегать да «козла» забивать?!

— Извините, а какое у вас звание было? — Инструктор незаметно подавил зевок.

— Полковник, — скромно ответил Манукянц.

— О! — с удивлением протянул мужчина и усмехнулся. — Какой же вам смысл работать?

— Во-во! — почему-то с радостью подхватил Манукянц. — Давайте, давайте, дорогой…

— Нет, кроме шуток? Неужели вам пенсии не хватает?

— Я же сказал, — хмуро произнес Манукянц, — людям могу еще пользу принести.

— Кем же вы хотите пойти работать?

— Кем угодно!

— Не верю, — покачал головой мужчина. — И знаете почему? Потому, что я, извините, встречал и раньше отставных полковников. Это у вас сначала все так лихо, а здоровье-то уже не то… Бросьте, уважаемый! Никуда вы не пойдете, если вам должность высокую не предложат. Вы же привыкли быть начальником!

На мгновение Рубену Тиграновичу показалось странным, что он сидит здесь, в этой светлой, просторной комнате, перед человеком, который, наверное, в полтора раза моложе его, и вся его, бывшего полковника Манукянца, дальнейшая жизнь зависит теперь от этого человека.

— Да, — коротко ответил Манукянц.

— В армии вы были политруком роты, комиссаром, замполитом, начальником политотдела. — Инструктор перечислял все должности Манукянца медленно, как-то задумчиво и вдруг с любопытством взглянул на него: — А вообще-то вам, наверное, трудно?

— Что вы имеете в виду? — не понял Манукянц и насторожился. Он всегда досадовал на себя, когда не мог сразу уловить ход размышлений своего собеседника.

— Что я имею в виду? — повторил вопрос инструктор. — Ну хотя бы то, что вам никогда не приходилось наниматься на работу.

Манукянц пожал плечами, ему почудился в словах инструктора какой-то подтекст, какая-то еле заметная подковырка.

— Назначали, перемещали, повышали, не всегда спрашивая вашего согласия, — продолжал все тем же тоном инструктор, — приказывали… Билет в руки — и пошел-поехал. Разве не так?

— Простите, а вы сами служили в армии? — Манукянц внезапно почувствовал раздражение: чего это вздумали с ним разговаривать так, словно жалеют? Да, это верно, за него думали, но и он, в свою очередь, тоже думал за кого-то, и каждый, за кого думал он, тоже шевелил мозгами. В конце концов, работа полковника Манукянца и заключалась в том, чтобы научить людей самостоятельно мыслить. Другое дело — приказ, дисциплина, — так ведь без этого армии не будет!..

— Вот вы и обиделись, Рубен Тигранович, — не отвечая на вопрос Манукянца, сказал инструктор, впервые весело блеснув очками, — а на работе, которую я хочу предложить вам, обижаться нельзя будет, придется свои нервы и эмоции в кулак зажать!

Инструктор встал, дважды обошел вокруг стола, потом остановился перед Манукянцем, подумал, присел рядышком, на уголочек стула:

— Что вы скажете, Рубен Тигранович, если мы вам предложим поработать инспектором отдела по распределению жилплощади?.. Скорее всего, откажетесь?

— Нет, нет, — смутился Манукянц, — не откажусь… Но скажите, это единственное, что вы можете предложить мне?

— Хороший вопрос, — вздохнул инструктор, — так сказать, с подходцем… Нет, Рубен Тигранович, не единственное. Но мне бы хотелось, чтобы вы приняли именно это предложение… Да, работа не из приятных. Но я очень, подчеркиваю, очень хотел бы, чтобы вы согласились.

— Хорошо, — Манукянц встал, — я согласен.

— В этом году мы вводим сверх плана около тысячи квартир. Правда, в районе у нас осталось довольно много развалюх, скоро будем рушить. Значит, договорились?

— Когда я могу приступить к работе?

— Дня через два. Я сегодня же позвоню председателю райисполкома. Будет трудно, заходите или звоните, как сочтете нужным. Ну, успеха в работе, товарищ полковник! Кстати, насчет моей службы в армии, Рубен Тигранович… Я окончил артиллерийское училище. В войну еще, в сорок четвертом.

Услышав громкий смех, хирург Колодников, проходивший по коридору мимо восьмой палаты, остановился, приоткрыл дверь, заглянул.

— Павел Афанасьевич! — закричала Зоя. — Здрасьте!

Она царственно восседала на постели, повернув к Колодникову смеющееся лицо.

Колодников покраснел и погрозил ей пальцем. Он уже собрался закрыть дверь, но от Зои не так-то легко было отделаться.

— Нет, нет, — потребовала она, — идите сюда. Вы-то мне и нужны. Я человек больной, и вы должны со мной считаться.

Колодников нерешительно вошел в палату, еще не уверенный твердо в том, стоит ли ему подходить к постели Романовой. Молодой хирург, откровенно говоря, побаивался Зою. А она, в свою очередь, дразнила его, называя «лапулей» и «цацулей».

Достопримечательностью этого маленького, тощего парнишки-детдомовца были его глаза — синие, какие-то успокаивающие и сверх меры добрые. Они были настолько хороши, что усмиряли даже неуправляемую Зою Романову. Стоило ему взглянуть на Зою, как она тут же покорно натягивала до горла одеяло и зачарованно смотрела на маленького хирурга. А когда Колодников выходил из палаты, Зоя вздыхала и растерянно говорила:

— Это надо же! У такого ханурика — и такие глазки. Да от них, подружки, душа перевернуться может. Это надо же, а?..

Колодников, найдя самые строгие ноты в своем голосе, спросил:

— В чем дело, Романова? Разве вы не видите, что новая больная спит? Ей необходим абсолютный покой, а вы кричите… Смотрите у меня! Выпишу — и дело с концом!

— Выпишете, да? — ядовито переспросила Зоя.

— Если будете себя так вести, — выпишу!

— Никуда вы меня не выпишете, потому что рано или поздно меня будут оперировать. Это, значит, раз. А во-вторых, прав на меня у вас больше нет. Понятно?

— Почему?

— Потому, что теперь мой лечащий врач — Тамара Савельевна Крупина, доктор медицинских наук, а вы… Ой, не могу!.. Он меня выпишет…

— Откуда вы знаете, что Крупина? — удивился Колодников. — Мне ничего не говорили…

— Резать-то меня будут, а не вас, потому и знаю, — с сочувствием глядя на хирурга, ответила Зоя. — Только вы не переживайте. Глядишь, кого-нибудь и подкинут… Надо же и вам практиковаться.

Колодников молчал, переминаясь с ноги на ногу.

— И вот еще что, — продолжала Зоя, — посмотрите-ка у меня… на боку…

Женщины в палате зашептались, перемигиваясь и хихикая.

— Зачем? — глупо спросил Колодников.

— То есть как это зачем? — обиделась Романова. — Вы пока еще мой врач, раз по документам не сдали. Ну, смотрите же!..

Колодников смущенно приподнял край одеяла.

«Когда же это кончится? — тоскливо думал он. — Когда я наконец привыкну к тому, что передо мной всего-навсего больной организм?.. Куда приятнее и спокойнее было работать в мужском отделении. А особенно — в анатомичке. Там перед тобой материал».

Он невольно припомнил обходы профессора Кулагина. С каким бесстрастным видам Сергей Сергеевич, беседуя о том о сем, помогает больной стащить с себя рубашку, как спокойно и естественно звучит его голос, когда, расспрашивая о симптомах, он своими крупными руками прощупывает живот, прикладывает фонендоскоп к спине. «Вздохните… Спасибо… Еще раз… Достаточно». Неужели к нему, Павлу Колодникову, никогда не придет этот спокойный авторитет врача, это умение с первой встречи вызвать уважительное доверие к себе?..

— У вас на боку ничего нет, Романова, — чуть запинаясь, пробормотал он.

— Разве? — Зоя не спеша опустила рубашку, улеглась поудобней. — А родинка?.. Вы ее не заметили?

Несколько секунд Колодников молча смотрел на невинно улыбающуюся Зою, потом, ссутулившись, отчего стал еще меньше ростом, повернулся и на негнущихся ногах вышел из палаты.

Гонимый мучительным стыдом, он сильно распахнул дверь и едва не ударил ею Кулагина, проходившего в этот момент мимо.

— Куда это вы так торопитесь, Павел Афанасьевич? — изумленно спросил профессор, прислушиваясь к смеху, доносившемуся из палаты. — Опять Романова безобразничает?

Колодников молча кивнул.

— Озорная особа. — Кулагин взглянул на часы. — Разыграла, как маленького?.. Ну ничего, ничего. Не вы первый…

— Да, — выдавил Колодников, — спасибо, Сергей Сергеевич.

— За что, голубчик?

— За то, что вы меня избавили от нее…

Кулагин задумчиво провел рукой по своим белым волосам.

— Что ж, избавлю, хотя и не собирался. С будущей недели.

— Значит, вы и не собирались? — поразился Колодников. — Очередная выдумка?! Ну это уж слишком! Почему она меня постоянно вышучивает, почему сделала каким-то паяцем для всех?

Они шли по длинному институтскому коридору. Кулагин впереди, Колодников — поотстав на шаг, съежившийся, весь какой-то потерянный, раздавленный обидой.

— Почему? — Кулагин взял Колодникова под руку. — Потому, что вы, Павел Афанасьевич, несомненно способный хирург, но, простите, совсем не психолог. Если максимум через три месяца мы не сделаем Романовой операцию, через год она умрет. Романова сие прекрасно знает, любыми  а к т и в н ы м и  способами борется за свою жизнь. Для Романовой ее нынешняя жизнь — трагический спектакль. Она играет роль, которую не выбирала. И нравится эта роль вам или не нравится, поверьте, Романову не интересует! Она ведь не актриса в театре, ее аплодисменты не волнуют…

Позади застучали легкие каблучки. Кулагин оглянулся. Их догоняла Богоявленская.

— А я только что собиралась зайти к вам, Сергей Сергеевич, — сказала она. — Пятнадцать минут назад у меня была Крупина, спрашивала рукопись диссертации. Она ссылалась на вас…

— Да, да, — перебил Кулагин и, взяв руку Богоявленской, задержал в своей, — вы, конечно, отдали?

— Отдала, — кивнула Богоявленская.

— Я хочу, чтобы Тамара Савельевна прочитала и высказала свое мнение.

— Да, но рецензии уже есть, — попыталась возразить Богоявленская.

— Так нужно, голубушка. И вам, и ей, и мне, и всему нашему институту.

— Хорошо, — капризно передернула плечами Богоявленская, — если вы говорите: «Так нужно!» — я подчиняюсь. — И она ушла, всем видом своим выражая неудовольствие.

— Ну, а что вы скажете о новой больной, которую приняла Крупина? — неожиданно, без всякой связи с предыдущим, спросил профессор.

Колодников помялся:

— Случай, на мой взгляд, безнадежный. Вряд ли она выкарабкается.

— Да, пожалуй, вы правы, — согласился Кулагин, — очень жаль.

— Мы будем переводить ее в другую палату? — спросил Колодников.

— Нет, — подумав, сказал Сергей Сергеевич, — бессмысленно. К тому же надо быть гуманным по отношению к другим больным.

— Не совсем понимаю вас, — признался, морща лоб, Колодников.

Они уже поднялись на третий этаж и направились к кабинету Кулагина.

— А чего ж тут не понимать? — сказал Кулагин. — Все яснее ясного, голубчик. Мы переведем больную к инфарктникам. Она умрет там. И своей смертью сократит жизнь другим, у которых пока есть шансы. Инфарктники очень остро реагируют на смерть человека с тем же диагнозом… А сейчас она лежит в палате почечников… — Он насмешливо посмотрел на молодою хирурга: — Я же говорю, что вы с психологией на «вы»!