1

Как бы ни интерпретировать генезис легенд о Троянской войне, едва ли возможно отрицать связь этого круга греческих сказаний с историей утверждения греков в Малой Азии. День, когда греки впервые ступили на эту землю, положил начало тому культурно-историческому и одновременно политическому процессу, который к VIII в. до н. э. увенчался, с одной стороны, сплошной греческой колонизацией всей малоазийской части эгейского побережья, а с другой — гомеровскими поэмами, повествующими о великом походе ахейцев на неприступную столицу Троады. Эпическая предыстория Гомера начинается с истории первых греков в Анатолии.

Это превосходно понимал Э. Форрер, когда свою первооткрывательскую статью об упоминаниях ахейцев в хеттских клинописных текстах озаглавил: «Догомеровские греки в клинописных текстах из Богазкёя» [Forrer, 1924]. Такое заглавие сразу делало проблему отождествления царства Аххиява хеттских клинописных документов с Микенской Грецией, на чем настаивал Форрер, гомероведческой проблемой. До этого гомеровский рассказ об осаде малоазийского города ахейцами выступал как самое раннее письменное свидетельство встречи Греции с Анатолией. Признание достоверности выводов Форрера открывало бы еще более древнюю ступень их контактов. Гомеровский текст переставал быть хронологической точкой отсчета — теперь его показания о делах микенской эпохи, отстоящие от нее почти на 500 лет, могли поверяться документами того самого времени, на которое проецировалась картина, рисуемая поэтом.

Понятен огромный резонанс «спора об Аххияве», где в поддержку Форрера, правда, с определенными оговорками, выступил крупнейший филолог-классик и специалист по языковой истории древних Балкан П. Кречмер [Kretschmer, 1930; 1933; 1950; 1954], а с резкой критикой «микенской гипотезы» — столь авторитетные хеттологи, как Й. Фридрих, А. Гётце и особенно Ф. Зоммер, по ходу полемики осуществивший гигантский труд, подвергнув ревизии, а затем издав и прокомментировав все источники с упоминанием Аххиявы [Friedrich, 1927; Goetze, 1934; Sommer, 1932; 1934; 1937].

В центре дискуссии оказались приводимые Форрером контексты, указывающие на локализацию Аххиявы где-то в море, за пределами Анатолии (хотя Форрер отмечал, что царь этой страны владел какими-то территориями в Малой Азии), а также серия предложенных им сближений местных названий и личных имен в текстах об Аххияве с топонимами, представленными в греческих памятниках, и греческими именами, в том числе отраженными в легендарно-мифологической традиции, уходящей в микенскую эпоху [Forrer, 1924; 1924а; 1926–1929; 1929а; 1930]. Таковы соответствия: 1) хет. Aḫḫijawā = греч. Αχαιοί «ахейцы» из *Αχαιϝοί, лат. Achīvī — ср. форму линейного письма Б a-ka-wi-ja-de (Kn С 914) = Akhaiwiān-de «в Ахайю» [Chadwick, Baumbach, 1963, с. 178]; 2) хет. Lazpaš, обозначение некой страны, связанной с Аххиявой, = греч. Λέσβος, остров в Эгейском море вблизи берегов Анатолии; 3) хет. Milawanda / Milawata, город и территория в области Лукка, находящиеся под властью царя Аххиявы = греч. Μιλυάς, -αδος, древнее название Ликин, позднее сохранившееся лишь за небольшой областью на северо-востоке этой страны [Forrer, 1924, с. 5]. В ходе дискуссии по проблемам Аххиявы Ф. Грозный сблизил хет. Milawanda с названием древнейшего греческого города в Малой Азии Милета: греч. Μίλητος, Μίλλατος из *Milwatos [Hrozný, 1929, с. 329]. Большинством историков принято именно это отождествление, а не форреровское [Garstang, Gurney, 1959, с. 80 и сл.; Page, 1959, с. 18, 39; Дьяконов, 1968, с. 112]. Однако следует иметь в виду, что в XIII в. до н. э. владения Милава(н)ды тянулись далеко на юг, включая г. Utima хеттских клинописных текстов (историческая Idyma в Карни), также г. Pina (в этом хеттском топониме видят сокращенное обозначение ликийской Пинары). В середине этого века, по данным так называемого «Письма в Милаванду» от одного из хеттских царей, правитель этой области заявлял даже претензии на г. Arinna, отождествляемый с будущим Ксанфом (лик. Аrñnа), крупнейшим ликийским центром [Schachermeyr, 1986, с. 263 и сл.]. Сохранились мифы, прямо объединяющие Милет с древней Ликией — Милиадой: так, по одной версии, герой Сарпедон, придя с ликийцами с моря, покоряет Милиаду (Hdt. I,173), а по другой он, явившись в Анатолию, строит Милет (Ephor, FHG I, fr. 32).

Отождествления Милава(н)да-Милиада (в широком смысле) и Милава(н)да-Милет не обязательно исключают друг друга — в первом случае можно видеть туземное, с сохранением звука (w), а во втором — греческое, с обычным выпадением этого звука, отражение названия древней Милаванды, видимо, охватывавшей области на стыке северной Ликии и Карии, включая Милет, и в хеттское время находившейся в зависимости от царей Аххиявы.

Антропонимические соответствия, указанные Форрером и получившие особенно широкую известность среди ученых-античников, таковы: 1) хет. Tawagalawaš, возможное чтение Tawaklawas, вождь из Аххиявы, и, по выводам Форрера, брат ее царя = греч. Ἐτεοκλής, знаменитое легендарное имя, которое в ахейские времена звучало как Etewoklewes, ср. пилосскую форму PY An 654, Sn 64 e-te-wo-ke-re-we-jo- = Etewokleweios [Chadwick, Baumbach, 1963, c. 195]; 2) хет. Ant(a)rawaš, жрец, по-видимому, из Аххиявы = греч. Ἀνδρεύς; и наконец, может быть, самое нашумевшее из сближений Форрера 3) хет. Attarišijas, возможное чтение Atresias, имя правителя Аххиявы, ведшего захватнические войны на западе Анатолии и разорявшего соседние острова = греч. Ἀτρεύς, имя одного из прославленных царей микенской династии Пелопидов, по легендам — отца Агамемнона, ср. название местности вблизи ахейского Пилоса в ΡΥ Aa 779, An 830, Ma 335 A-te-re-wi-ja «Атреева местность» [Morpurgo, 1963, с. 41] (краткий обзор с литературой см. [Гиндин, 1967, с. 25 и сл.; Гиндин, 1981, с. 141 и сл.; Гиндин, 1991]).

Критики Форрера направили основной полемический огонь на его истолкования личных имен из Аххиявы. В основном признавая эти имена нехеттскими, они утверждали, что греческие их этимологии основаны на фонетических натяжках и очень приблизительных созвучиях. Особенно это относилось к сближению имен Атрисия и легендарного Атрея, в самом деле выглядящему чрезвычайно уязвимым из-за явного различия в исходах этих имен, которое невозможно объяснить никаким закономерным фонетическим развитием. Форреру бросался упрек в произвольном предпочтении удобных для его гипотезы и часто весьма искусственных интерпретаций ряда контекстов. Что же касается топонимических сопоставлений, то здесь оппоненты Форрера до известной степени разошлись между собой во мнениях: если Зоммеру и Фридриху все эти параллели казались нереальными с точки зрения законов фонетики (см., в частности, [Friedrich, 1927, с. 92 и сл.; Sommer, 1932, с. 354 и сл.] — о сомнительности передачи греческого звука χ [kh] хеттским -ḫḫ- и невозможности возвести хет. -ija в Aḫḫijawā к греч. -αι в имени ахейцев), то Гётце, одновременно с Форрером указавший на созвучие названия Аххиява с греческим этнонимом [Goetze, 1924, с. 26], по сути, возражал лишь против прямого отождествления этого царства с ахейской метрополией — Микенской Грецией [Goetze, 1928, с. 53 и сл.; Goetze, 1934, с. 177] (ср. [Goetze, 1957, с. 183]).

Постепенно в работах Кречмера, Гётце и Ф. Грозного [Hrozný, 1929, с.333] наметилась третья позиция в вопросе об Аххияве, промежуточная между взглядами последовательных сторонников Форрера [Szemerényi, 1957; Harmatta, 1968; Гордезиани, 1978; Luce, 1975] и подходом тех авторов, которые вслед за Зоммером видели в Аххияве одно из малоазийских государств, не имеющих ничего общего с миром греков [Steiner, 1964]. Согласно этой точке зрения, разделявшейся ранее одним из авторов данной книги (см. [Гиндин, 1967, с. 25 и сл.; Гиндин, 1981, с. 142 и сл.] — там же краткий обзор форм и литература по проблеме Аххиявы), Аххиява помещается либо где-то на крайней периферии Анатолии, на западе, северо-западе или на юге, либо на прилегающих к анатолийскому побережью и охваченных в позднебронзовую эпоху ахейским влиянием островах.

В ее жителях видят то греческих колонистов на западе Эгеиды, вперемешку с местным малоазийским и островным населением (в таком случае они оказываются своеобразными «полуахейцами», отграниченными от ахейцев Пелопоннеса и Средней Греции), то даже реликты греческих племен, сохранившиеся на их древнейшей северобалканской и североанатолийской прародине, где они могли обитать еще задолго до передвижения на юг Балканского полуострова и тем более возвышения Микен [Mellaart, 1968; Macqueen, 1968; Маккуин, 1983; Muhly, 1974; Иванов, 1977, с. б; Гамкрелидзе, Иванов, 1984, т. 2, с. 901 и сл.]. В результате возникла Аххиява Дж. Мелларта во Фракии на северном берегу Мраморного моря, Аххиява Дж. Маккуина и Дж. Мюли в Троаде, Аххиява Грозного и Д. Пейджа на Родосе, где находился город Ἀχαΐα, т. е. «Ахейский» [Hrozný, 1929, с. 333; Page, 1959, с. 15; Sacconi, 1969, с. 19] (ср. [Schachermeyr, 1958, с. 380 и сл.] — колебания между Микенами, Родосом и Кипром); наконец, Аххиява П. Кречмера на юге Киликии, которая в начале I тысячелетия до н. э. в ассирийских документах именовалась страной Qawe и обитатели которой еще во времена Геродота носили прозвище Ὑπαχαιοί, т. е. «пребывающие под властью ахейцев» или «полуахейцы» [Kretschmer, 1933; 1936].

Подобные отождествления становились все популярнее по мере того, как с успехами малоазийской археологии обнаруживались истинные, весьма впечатляющие масштабы ахейского присутствия в XV–XIII вв. до н. э. на всем западе полуострова (см. ниже). Но в то же время с уточнением политической карты Анатолии этих столетий становилось ясно, что для огромного царства Аххиявы, по мощи какое-то время сравнимого с Хеттской державой, практически не остается места на территории, контролировавшейся хеттами или сопредельной с их владениями. В 80-х годах, подводя итог этим построениям, Шахермейр остроумно назвал общим для них всех стимулом готовность «охотнее локализовать Аххияву хоть на луне, чем на греческом континенте» [Schachermeyr, 1986, с. 327]. Он с полным правом указывает, что особенно фантастичны попытки по принципу «все может быть» отыскать Аххияву на берегах Мраморного моря, влекущие за собой произвольные перемещения далеко на север целого ряда областей и населенных пунктов вроде Милаванды, страны Лукка, г. Иаланда и т. д., названия которых, пережив века, сохранились в I тысячелетии до н. э. в той же конфигурации на юго-западе Малой Азии [Schachermeyr, 1986, с. 327]. С другой стороны, более правдоподобную с историкогеографической точки зрения гипотезу об Аххияве как некоем обособленном от Балканской Греции ахейском царстве на островах Южной Эгеиды довольно сложно согласовать с хорошо прослеживаемым для второй половины XIV в. до н. э. (микенский период III В) фактом культурного сплочения всего греческого мира вокруг Микен, которое, по всей очевидности, должно было сопровождаться установлением, в той или иной форме, их политической гегемонии в этом мире [Desborough, 1964].

В рамках данной схемы, объединяющей исследователей с весьма различающимися взглядами по тем или иным частным вопросам — от последовательного «антимикенца» Маккуина до Шахермейра, в конечном счете ставшего горячим приверженцем концепции Форрера, — идея соотнесения Аххиявы с какой-то частью греко-эгейского мира стала практически общепризнанной. В наши дни возвращение к гиперкритическим позициям, занимаемым в 30-е годы Зоммером и Фридрихом, выглядело бы явным анахронизмом. Основной спор в последние 20–30 лет идет не вокруг альтернатив «связывать или нет Аххияву с греками», а о том, включало ли это понятие в себя с точки зрения хеттов Микены и другие центры материковой Греции или ограничивалось малоазийской и западно-эгейской периферией греческого ареала.

Решительный поворот в дискуссии об Аххияве связан с появлением в 80-х годах работ Г. Гютербока [Güterbock, 1983; 1984; 1986] и последней книги Шахермейра [Schachermeyr, 1986]. Гютербок, с его огромным хеттологическим авторитетом, проделав новую ревизию текстов об Аххияве, переадресовал Зоммеру и другим противникам микенской Аххиявы упрек в произвольных конъектурах и выборе предпочтительных для них чтений — тот самый, который они бросали Форреру. В результате скрупулезной работы Гютербока подавляющее большинство чтений и толкований Форрера было научно реабилитировано. Синтезировав встающую из текстов картину с данными археологии, Гютербок пришел к однозначному выводу: «Великий царь Аххиявы, равный по рангу царям других великих держав того времени, не мог быть правителем какой-то страны в Анатолии, где нет места ни для какой великой державы, кроме страны Хатти. Невозможно поместить его и на одном из островов. Я думаю, заключение может быть только то, что он управлял материковой Грецией, так же как и островами и колониями в Анатолии» [Güterbock, 1984, с. 117] (ср. [Герни, 1987, с. 51] — о том, что «аххиявцы» хеттских текстов явно должны были выступать, подобно микенцам, владыками Восточного Средиземноморья и об исторически устанавливаемой невероятности сосуществования двух разных талассократий в одном бассейне). Признав правдоподобие сближения имен Тавакалаваса и Этеокла и т. д., Гютербок заявил о невозможности требовать еще более точных передач греческих имен собственных от хеттской клинописи при значительном расхождении этих языков в области фонетики и морфологии и несовершенстве клинописной фиксации. С узколингвистического анализа ономастических тождеств центр тяжести исследований был перенесен на филологическую интерпретацию цельных отрезков текстов, принадлежащих к двум сопрягаемым традициям, на фоне исторических процессов, прослеживаемых для Эгеиды XV–XIII вв. до н. э.

Важнейшим исследованием, выполненным в этом ключе, стала упомянутая предсмертная монография Ф. Шахермейра, представляющая на сей день, без сомнения, самое масштабное и всестороннее исследование проблем Аххиявы, проделанное с широким соположением данных хеттских документов и греческих преданий, а также археологии всего огромного эгеоанатолийского пространства и отдельных его участков. Можно спорить с решением отдельных проблем, предлагаемым в этой книге, как и в предыдущих работах автора [Schachermeyr, 1982; 1984], но нельзя не видеть, что с появлением этих трудов история народов и государственных образований данного ареала в период поздней бронзы оказалась поднята на недосягаемую до тех пор высоту, — и это не только в силу исключительной эрудиции ученого, но и благодаря мастерскому применению им на необычном материале современного инструментария политической истории и истории цивилизаций. Значительным достижением Шахермейра стала показанная им закономерность периодического столкновения в древности в прибрежной полосе Восточной Эгеиды держав, воплощающих принципы морского и континентального владычества (Аххиява и Хеттское царство, Афинский, а затем Спартанский союз и империя Ахеменидов), при кратковременных эффектных возвышениях и быстрой гибели государств промежуточного типа, возникающих в самой этой полосе и пытающихся вырасти в империи, расширяясь в глубь континента (Арцава, Лидия Креза).

В свете такой концепции Шахермейр смог объяснить статус территорий, подобных Милаванде, по аналогии со статусом ионийских городов V–IV вв. до н. э., введя понятие «двойного подчинения», обозначающее одновременную признанную зависимость этих образований от их отделенной морем исторической метрополии и в то же время их официальную лояльность по отношению к континентальным империям, к которым они примыкают географически. Теория «двойного подчинения», разработанная Шахермейром на материале Запада Малой Азии II–I тысячелетий до н. э., обнаружила гораздо более широкую применимость, проливая свет на механизмы многих парадоксальных ситуаций древнего и нового времени (буферные государства Передней Азии между Римской империей и парфянами, Брабант в средние века между Англией и Бургундией, Босния и Герцеговина в XIX в. в подчинении Оттоманской империи и Австро-Венгрии (см. [Schachermeyr, 1986, с. 23] — с приведением откликов медиевистов и специалистов по международному праву относительно этого положения). Последняя книга Шахермейра (завершенная им в возрасте девяноста с лишним лет) стала научным подвигом исследователя, включившего в контекст долговременных закономерностей средиземноморской и мировой истории 200 лет контактов между хеттами и Микенской Грецией.

 

2

Осознав тему Аххиявы как тему культурно-историческую, начнем с археологии, с показаний истории материальной культуры. Карта микенских находок в Западной Анатолии XV–XIII вв. до н. э. совершенно однозначно говорит о широком присутствии греков в этом районе. Один из самых авторитетных специалистов по археологии Малой Азии, М. Меллинк, комментируя предпринятую Гютербоком ревизию хеттских свидетельств об Аххияве, уверенно утверждает: «Результаты раскопок в Милете и Иасосе находятся в полном соответствии с рабочей гипотезой о том, что Аххиява = ахейцы» [Mellink, 1983, с. 141].

В самом деле, если до середины XV в. до н. э. Милет, основанный выходцами с Крита и в своих внешних связях ориентированный на этот остров, представляет яркую картину минойской культуры на анатолийском побережье, то под 1450–1440 гг. до н. э., почти сразу после занятия критской столицы Кносса ахейцами и включения острова в сферу микенского влияния, в истории Милета наступает новая эпоха. Город перестраивается, воздвигается крепость, храм Афины, появляются характерные для Греции дома с большим центральным залом-мегароном, а также типично ахейское скальное захоронение в каменных камерах [Schachermeyr, 1986, с. 43 и сл.; Weickert, 1959, с. 181 и сл.]. Аналогичная картина прослеживается в Иасосе [Mellink, 1973, с. 177 и сл.]. Микенские захоронения обнаруживаются также к западу от Галикарнасса (совр. Мюзгеби), в Эфесе, в Колофоне, где открыта купольная гробница некоего знатного грека, а также к северу от р. Герма в Питане, будущей Эолии (см. [Schachermeyr, 1976, с. 194 и сл.; Schachermeyr, 1986, с. 44; Mellink, 1976, с. 270 и сл.; Mellink, 1983, с. 139 и сл.]).

На Родосе в середине XV в. до н. э. гибнет минойское поселение в Иасосе, и следом на этом острове, а также на Косе, Самосе и Хиосе и, вероятно, на соседних участках побережья, в Клазоменах, Эритрах и карийском Книде, утверждаются микенские пришельцы [Schachermeyr, 1986, с. 43]. Шахермейр здесь же с полным правом отмечает, что заселенная ими область должна была быть гораздо шире, чем о том прямо свидетельствуют археологические памятники: ибо, пишет он, ахейские населенные пункты, как правило, лежали у самого побережья, и при позднейшем повышении уровня моря их нижние слои оказываются разрушены и поглощены почвенными водами, что частично наблюдается и в Милете. По той же причине и микенские керамические изделия обнаруживаются в массовом количестве в прибрежной полосе Малой Азии лишь для относительно позднего микенского периода III В, примерно с 1360 г. до н. э. В то же время во внутренних районах Карии, а также в камерных захоронениях в Эфесе встречается посуда местного производства микенского стиля III A [Schachermeyr, 1976, с. 194 и сл.; Schachermeyr, 1986, с. 44] (ср. в последней работе с. 170 и сл. о появлении в Карии и на Кипре керамики этого стиля с 1400 г. до н. э. и о более редких находках изделий микенского периода II, т. е. XV в. до н. э.). Итак, с середины XV до середины XIV в. до н. э. наблюдается изменение этнокультурной ситуации во всем очерченном регионе. Захватив Крит, ахейцы сразу же распространили свою экспансию на связанные с «царством Миноса» восточноэгейские острова и прибрежные города, прежде всего Милет, а далее, в течение столетия, утвердились в ряде пунктов на протяжении от Лесбоса (поселения в Терми и в Антисе) и южной Эолии на севере до позднейшего карийско-ликийского пограничья на юге. К середине XIV в. до н. э. по обе стороны Эгеиды звучала греческая речь. В Анатолии укоренилась греческая культура, ахейский стиль жизни, включая местное производство микенской посуды.

Последняя вообще входит в моду, получает большую популярность даже в тех местах, где невозможно предполагать наличия сколько-нибудь значительных греческих контингентов. По карте, составленной К. Биттелем (см. [Güterbock, 1984, с. 115; Schachermeyr, 1986, с. 75]), прослеживаются случаи нахождения микенской керамики в глубине полуострова, на территории будущих южной Фригии, Писидии, даже Ликаонии (совр. Дирмил, Дерекёй, Годелесин). Сенсацией стало ее обнаружение под 1300 г. до н. э. в самом центре Анатолийского плато в Машат-Гююке, находящемся примерно в 300 км к югу от современной Анкары и немного далее от Хаттусаса [Özgüs, 1977]. Машат-гююкские открытия расширили представления историков о возможностях проникновения изделий микенской культуры, а может быть, и отдельных ее носителей во внутренние области Малой Азии, о масштабах эллинизации последней уже в хеттские времена.

Очень интересная ситуация наблюдается на северо-западе полуострова. Если в слоях Трои VI — Трои VIIб I начиная с XVI в. до н. э. прослеживается множество микенских сосудов, что определенно говорит о тесных связях Троады в течение почти 250 лет с ахейским миром [Blegen, 1963, с. 141 и сл.], то южнее на 200 км от Трои до ахейского поселения в Питане лежит пространство, на котором до настоящего времени не обнаружено никаких микенских изделий. С одной стороны, тому может быть виной недостаточность раскопок, проводившихся в этой части полуострова. Но в то же время существуют и объективные обстоятельства, сильно понижающие шансы на обнаружение ахейских поселений в этих местах. В работе одного из авторов данной книги этот резкий перепад между скученностью признаков микенской колонизации в южной и центральной части эгеоанатолийского побережья и отсутствием их на северо-западе был сопоставлен с хорошо прослеживаемой по данным топонимики этнической обособленностью данной оконечности Малой Азии от других ее областей [Гиндин, 1991, с. 38 и сл]. Есть основания думать, что в составе населения северо-западного района (Троада и позднейшая Мисия) с очень ранних времен доминировали племена, родственные племенам — обитателям Северных Балкан: фракийцам, фригийцам, пеонийцам и т. д. [Гиндин, 1981] (также см. главу 3 данной книги), тогда как более южные области были заселены хетто-лувийскими этносами. Последние в позднебронзовый период уже обладали высокоразвитой городской культурой при активных торговых и дипломатических связях с современными им государствами Передней Азии и Египтом. Между тем на северо-западе, по-видимому, вовсе не было крупных городов, помимо Трои-Илиона, да и то во II тысячелетии до н. э. резко обособленной от хеттского мира (см. [Blegen, 1963, с. 37]), как и от всего переднеазиатского культурного круга. Возможно, воинственные и не слишком цивилизованные племена от Герма до Троады, в отличие от хетто-лувийцев, легко вступавших, как увидим, в культурно-политический симбиоз с греками, оказали пришельцам решительный отпор, положив северные рубежи их анатолийской колонизации. Но, с другой стороны, вполне правдоподобно, что сами греки, активно осваивавшие хетто-лувийские области, приобщаясь к плодам роскошной древневосточной культуры, до поры до времени не испытывали большого интереса к северной, «дикой» окраине этого цветущего мира — конечно, за исключением Троады с ее мощной столицей, в окрестностях которой, однако, никакая вооруженная колонизация не могла иметь шансов на успех.

Так в сознании греков сложился образ Эгейской Анатолии XV–XIV вв. до н. э., с обжитым югом и плохо освоенным, малопривлекательным севером, среди которого возносила свои неприступные стены Троя VI, вошедшая в греческие сказания под именем построенной Посейдоном Лаомедонтовой Трои.

Полученную картину дополняют и конкретизируют свидетельства греческих архивных документов XIV–XIII вв. до н. э., выполненных линейным письмом Б. Этими документами подтверждаются широчайшие контакты Микенской Греции с Передней Азией и Египтом, проявляющиеся не только в многочисленных заимствованиях культурных терминов [Masson, 1967; Гиндин, 1967, с. 167 и сл.; Иванов, 1977, с. 19 и сл], но и в известных случаях проживания в греческих городах Пелопоннеса и Крита людей с переднеазиатскими и египетскими личными именами. Среди этих примеров, собранных Ландау и Лурье [Landau, 1958, с. 271 и сл.; Лурье, 1963, с. 172 и сл.], для нас особенно интересны прямые совпадения с именами, отраженными в хеттских текстах (значения хеттских имен даны по Ларошу), например: KN Dv 1272 a-ti-ro, греч. Ἄντιλος ~ хет. Ḫantili; PY Cn 40 389 ma-u-ti-jo ~ хет. Maḫuzzi, имя писца [Laroche, 1966, с. 109]; KN Y 159 wa-si-ro ~ хет. Wašili [Laroche, 1966, с. 206]; PY Aq 64, Cn 719 ka-do-wo ~ хет. Kadu, также Kaduwa, имя царя Кархемыша [Laroche, 1966, с. 91]; KN Ар 618 ti-wa-ti-ja, cp. анатолийские имена, образованные от лув. Tiwat «Солнце, бог Солнца», Tiwatawija, Tiwata-ziti «Человек бога Солнца», Tiwata-muwa «мощь бога Солнца» и т. д. [Laroche, 1966, с. 290]; KN As 1516 pi-ja-si-ro, PY Fn 324 pi-ja-ma-so, KN Ap 5748 pi-ja-mu-nu — по способу образования точно сопоставимы с хетто-лувийскими именами, содержащими глагольную основу pi-ja «давать», например, Pijaššili, Pijamu, Pija-tarhunda «Данный богом Тархунтом» и многие другие [Laroche, 1966, с. 68, 141, 177] (также см. [Гиндин, 1967, с. 138 и сл.]); наконец, некоторые авторы допускают родство PY Ер 212 mu-ti-ri, имя женщины, ср. греч. Μύρτιλος — имя мифического возницы Пелопса, с хеттским именем Muršili [Иванов, 1977, с. 11] (против с указанием на фонетические трудности — [Лурье, 1963, с. 174]). Сопоставление этих фактов с данными археологии позволяет говорить о двух сторонах единого процесса сближения Греции с хетто-лувийским миром: наряду с широким проникновением ахейцев в Анатолию мы видим появление анатолийских уроженцев в Пилосе и ахейском Кноссе. С XV в. до н. э. Эгейское море больше не разделяет, а связывает два мира, лежащие по его краям.

Уже в ходе дешифровки текстов линейного письма Б М. Вентрис и Дж. Чедвик выделили среди них серию табличек, содержащих прямые сведения о грабительских военных операциях ахейцев на востоке Эгеиды. Эти таблички упоминают о женщинах-рабынях (обычно в количестве одного-двух десятков вместе с множеством детей обоего пола), вывезенных в результате пиратских рейдов из различных малоазийских городов и соседствующих с побережьем островов. Среди них появляются «женщины из Милета» mi-ra-ti-ja, род. пад. mi-ra-ti-ja-o (PY Аа 798, Ad 380) = Milatiai, -āōn·, «женщины из Книда» в Карии ki-ni-di-ja, ki-ni-di-ja-o (PY Аа 792, Ab 189, Ad 683, An 292) = Knidiai, -āōn; «женщины с острова Лемноса» ra-mi-ni-ja (PY Ab 186) = Lamniai, также женщины из г. Зефирии, как в древности назывался Галикарнасе, Ze-pu 2 -ra 3 , род. пад. ze-pu 2 -ra-o (PY Аа 61, Ad 664) = Zephur(i)ai, -āōn. Об их статусе говорит несколько раз употребляющийся в аналогичных случаях обобщающий термин ra-wi-ja-ja, род. пад. ra-wi-ja-ja-o (PY Аа 807, Ab 586, Ad 686), читающийся lawijajai «плененные, захваченные в качестве военной добычи» и являющийся прилагательным от греч. ληία, дор. λαία «добыча» из *lāwja [Ventris, Chadwick, 1973, с. 124 и сл., 159 и сл., 410; Chadwick, Baumbach, 1963] (более подробно см. [Гиндин, 1991, с. 48 и сл.]). М. Вуд отмечает совпадение ареалов микенских находок в малоазийских городах, включая Милет, Книд, Мюзгеби (Галикарнасс) с пилосскими обозначениями мест, откуда в Грецию вывозились рабыни [Wood, 1985, с. 159]. Это соответствие позволяет рассматривать указанные города как своего рода опорные пункты-крепости для набегов на соседние районы и одновременно как торговые колонии и порты, через которые в Грецию отправлялись предметы импорта и военная добыча. Женщины обозначаются в качестве «милетянок», «книдянок» и т. д. не потому, что они были родом из этих городов (едва ли греки могли захватывать кого-то в рабство из обитателей своих собственных городов-крепостей, населенных ими в течение десятков и сотен лет), но скорее по названию тех торговых пунктов, через которые они были вывезены, возможно, рабских рынков, где они были проданы.

Всю эту историческую реконструкцию замечательно подтверждает одно место из «Илиады», а именно XX,191–194, где Ахилл, повествуя о своем походе на Лирнесс, город на юге Троады, замечает: «…я его разрушил… а женщин-пленниц (ληϊάδας δὲ γυναῖκας) угнал, лишив свободы». Фигурирующий здесь редкий поэтический термин ληϊάς < *lawiad-, образованный от того же ληία «добыча» и служащий специальным обозначением взятой в плен женщины, представляет точный синоним и словообразовательный вариант к пилосск. lawiaja. Включенный в описание опустошительного ахейского набега на анатолийский город, он, по-видимому, может рассматриваться в качестве весьма архаичного элемента гомеровской лексики, восходящего к словарю ахейских героических песен микенской эпохи.

Среди пилосских обозначений рабынь-чужестранок выделяются формы a-64-ja, род. пад. a-64-ja-o (PY Aa 701, Ab 515, Ad 315, Vn 1191), читающиеся, как доказал Дж. Чедвик, Aswiai, -āōn [Chadwick, 1968, с. 62 и сл.]. Это определения для женщин, вывезенных из региона, название которого позднее трансформировалось в греческое название для всей Малой Азии — Ἀσία. В антиковедении общепринято сопоставление этого топонима с хет. Aššuwa, наименованием огромной конфедерации западномалоазийских малых государств, выступивших против Хеттской империи в середине — второй половине XIII в. до н. э. (см. [Georgacas, 1969], а также в следующей главе). Касаясь судьбы пилосских рабынь из «Азии» в древнейшем значении этого слова, нельзя не вспомнить один греческий миф, имеющий прямое отношение к данной теме. Это рассказ о сестре Приама Гесионе (Ἡσιόνη), захваченной спутником Геракла Теламоном во время нападения на Лаомедонтову Трою и увезенной им в Грецию (Apd. 11,6,4). Имя этой героини как разлученной со своей родиной малоазийской пленницы прозрачно толкуется благодаря глоссе Гесихия, объясняющего Ἡσιονεῖς в смысле «(эллины), обитающие в Азии». «Гесиона» значит просто «асийка», «женщина из определенной части Анатолии». Это слово может быть возведено к местному лувийскому прообразу вроде *Aššuwa-wana «уроженка страны Aššuwa», построенному по той же модели, что и Aššura-wana «житель Ассура, ассириец» и др. (см. [Гиндин, 1967, с. 103]). Поэтому образ и имя мифической Гесионы прямо сопоставимы с документальными данными об «асийских» пленниках в ахейском Пилосе.

Образования от топонима *Aswia в ахейских текстах имеют особую ценность для анализа проблемы греко-малоазийских отношений в пору расцвета Микен. По-видимому, из этой области на Пелопоннес был перенесен культ малоазийской богини, именовавшейся в Пилосе po-ti-ni-ja a-si-wi-ja (Fr 1206), т. е. Potnia Aswia «Владычица Асийская», эпиклеза, которая, пережив века, в историческое время в форме Πότνια Ἀσία употреблялась как эпитет Афины и других богинь [Georgacas, 1969, с. 70]. Очень популярным во всем ахейском мире, судя по текстам линейного письма Б, было имя Aswios «Асиец», представленное в двух видах записи α-64-jo (KN Ce 261, PY Cn 1287, Fr 324) и a-si-wi-jo (KN Df 1469, PY Cn 285, MY Au 653). У Гомера тождественное имя Ἄσιος носят два героя, оба жителя Малой Азии, союзники троянцев (Il. XII,95; XVI,717 и др.). В специальной литературе часто высказывается мнение о первоначальном соотнесении названия Άσία с территорией Лидии, где у течения р. Каистр лежал хорошо известный Гомеру Ἄσιος λειμών «Асийский луг» (Il. II,461) [Georgacas, 1969, с. 48 и сл.] (ср. [Forrer, 1924, с. 6 и сл., 16; Гиндин, 1981, с. 140]). При этом мы сталкиваемся с любопытным парадоксом. Дело в том, что хетты, в общем-то неплохо представляя себе все более или менее значительные политические образования на западе Анатолии, на протяжении XV–XIII вв. до н. э. упоминают об Ассуве лишь в очень ограниченной группе текстов, отражающих факт выступления под этим названием против Хеттской державы сразу массы мелких прибрежных государств. Как увидим в главе 3, одни ученые относят это событие к позднему периоду существования империи хеттов — к середине или второй половине XIII в. до н. э., а другие — к самому ее началу, к последним десятилетиям XV в. до н. э. Но это значит, что в XIV и первой половине XIII в. до н. э. хетты как бы ничего не знают об Ассуве; между тем греки в это время везут из «Асии» рабынь, почитают «асийскую богиню», охотно дают сыновьям имя со значением «асиец». В той же главе мы рассмотрим документ, наводящий на мысль, что микенские цари издавна поддерживали дипломатические связи с некой малоазийской династией, именовавшей себя «царями Ассувы», причем эти связи должны уходить истоками в десятилетия, когда для хеттов Ассува как особое государство будто и не существовала.

Вникая в это удивительное сочетание фактов, мы можем предложить для него лишь одно объяснение. Вероятно, в западноанатолийской традиции издревле бытовало именование какого-то, более или менее обширного, региона словом Aššuwa. Для этого названия к настоящему времени существуют две этимологии: одна сближает его с хет. aššu «хороший» [Georgacas, 1969, с. 74; Heubeck, 1961, с. 72], другая, которая нам кажется более обоснованной, трактует его как адъектив от лув. иерогл. aśuwa «лошадь», в смысле «страна, прославленная коневодством», что полностью соответствует реалиям [Dumford, 1975, с. 53] (ср. [Иванов, 1977, с. 14] с тонким указанием на параллелизм пилосских обозначений великой богини po-ti-ni-ja a-si-wi-ja «Владычица Асийская» и po-ti-ni-ja i-qe-ja «Владычица Конная»).

Между прочим, уже в XV в. до н. э. фараон Тутмос III в своих текстах упоминает о чтущей его наряду с другими землями стране Asija, откуда ему в числе других даров посылались также и лошади [Helck, 1979, с. 28, 34 и сл]. Едва ли под «Асией» в этом случае разумелась лежавшая далеко на севере область будущей Лидии: скорее, это уже в эпоху Тутмоса III более широкое обозначение для прибрежной Анатолии. Можно думать, что представители какой-то династии с давних пор претендовали на титул «царей Ассувы», с чем, однако, не считались хетты, оперировавшие реальными наименованиями политических единиц, существовавших в их время. И лишь когда множество племен и городов выступило против Хеттской империи под девизом «Ассува», последняя для хеттов стала политической реальностью. Но в этом случае широкая популярность «асийских» имен в ахейском мире могла бы значить только одно: греки были издавна хорошо знакомы с такими традициями и такими тенденциями в жизни Западной Анатолии, которые до позднейшего времени ускользали от внимания исконных малоазиатов-хеттов или игнорировались ими.

Если мы вспомним, что традиция выводила династию Пелопидов, якобы правивших в Микенах в пору их расцвета, из Лидии, где лежал и «Асийский луг», то отношения греков и западных хетто-лувийцев предстанут в новом свете. Греки пришли в Анатолию не просто как пираты, завоеватели и охотники за рабами и рабынями. В этом отношении они не слишком отличались от прочих малоазийских правителей, ведших между собой постоянные грабительские войны и угонявших друг у друга подданных. Для традиции греков этот край с его высокой культурой был изначальной родиной их легендарных великих царей, отсюда на Пелопоннес ввозили не только рабынь, но и богов. Утверждение греков в XV в. до н. э. в Милете и в других прибрежных городах на востоке Эгеиды стало актом прорыва их в новый, притягивавший их мир.

В таком контексте интерес вызывают их постоянные контакты с лежащей, казалось бы, в стороне от центров этого мира Троей-Илионом, которым мы находим не только археологические, но и языковые, ономастические подтверждения. В ахейской ономастике представлены имена, отражающие троянские реалии. Таковы в Пилосе мужские имена pi-ri-ja-me-ja- (PY An 39), т. е. Prijamejas [Chadwick, Baumbach, 1963, с. 240], адъектив от известного троянского царского имени Πρίαμος, за которым, как будет показано, скрывается титул правителей Илиона, а также ki-ri-ja-i-jo (PY An 519) = Killaios [Ventris, Chadwick, 1973, с. 554], идентичное названию троянской реки Κιλλαῖος и тождественной эпиклезе троянского Аполлона (см. главу «Лувийцы в Трое»; а также [Гиндин, 1990, с. 50]). В Кноссе отметим имя si-mi-te-u (KN Am 827, Y 1583), соответствующее другой эпиклезе Аполлона в Трое как Сминфея (Σμινθεύς), или «Мышиного», от догреч. σμίνθος «мышь»; кроме того, ru-na-so (KN Dv 1439) — за ним может скрываться Lyrnassos, равное названию троянского города Лирнесса, разрушением которого похвалялся гомеровский Ахилл. Последнему случаю абсолютно аналогично в Пилосе имя ra-pa-sa-ko, род. пад. ra-pa-sa-ko-jo (PY Cn 131, Cn 655; см. [Ventris, Chadwick, 1973, c. 578]), определенно отразившее название города на севере Троады Λάμψακος. Такого же типа греческое имя мужчины i-wa-so, равное названию г. Иасоса в Малой Азии (PY Cn 655). И в Пилосе, и в Кноссе известно имя i-mi-ri-jo (PY In 927, KN Db 1186) = Imrios, соответствующее гомеровскому троянскому имени Ἴμβριος (Il. XIII,171,197), восходящему к названию острова вблизи Троады Ἴμβρος. Все эти ахейские имена указывают на то, что в середине XIII в. до н. э. у микенских греков были буквально на слуху троянские теонимы, царские титулы, названия речек и островов в окрестностях Илиона и т. д. Нельзя исключить того, что первые эпические песни о битвах за Троаду могли появиться задолго до походов, ставших прообразом Троянской войны Агамемнона (вспомним рассказ о более древнем походе Геракла). Ахейская ономастика, взятая на синхронном срезе десятилетий, непосредственно предшествовавших гибели Трои VIIa, отражает большую актуальность троянских мотивов для этого времени. Хотя имена Wi-ro (KN As 1516) и To-ro (KN Dc 5687, PY An 519), тождественные именам мифических троянских царей Ила и Троса [Ventris, Chadwick, 1973, с. 587, 592], могли бытовать с гораздо более ранних времен, их употребление в XIII в. до н. э., без сомнения, также должно было вызывать ассоциации, относящиеся к тысячелетнему городу над Геллеспонтом. Троянские мотивы составляли особую, но очень важную часть малоазийских мотивов в жизни Микенской Греции (подробнее см. [Гиндин, 1991]).

 

3

Учитывая постоянную, глубокую заинтересованность хеттов начиная с эпохи Древнего Царства (XVII–XV вв. до н. э.) в делах Западной Анатолии (см. подробнее [Heinhold-Krahmer, 1977]), легко заключить, что к XV–XIV вв. до н. э. сложились все политические и историко-географические предпосылки для встречи двух народов и их культур, более того, было бы труднообъяснимым, если бы встреча хеттов и ахейцев вовсе не состоялась. Но здесь возникает вопрос: какой характер могла носить эта встреча, что каждый народ мог вынести из нее? Пытаясь ответить на него, мы, пожалуй, поймем, почему представления хеттов о крупнейшем эгейском государстве предстают в документах в таком одностороннем фрагментарном виде, вводившем в заблуждение столь многих авторов, начиная с Зоммера, Фридриха, Гётце, а с другой стороны, почему образ великого анатолийского царства почти (именно почти) бесследно изгладился из воспоминаний греков (см. ниже, в гл. 7 о кетейцах).

Шахермейр в своей последней, вершинной работе с глубочайшей исторической проницательностью обратил внимание на принципиальную несхожесть хеттской и ахейской политических культур, которая неизбежно должна была обернуться взаимным непониманием и в конечном счете глубоким конфликтом, даже в том случае, если бы между сторонами была достигнута идеальная гармония в разграничении сфер влияния и интересов. Этот конфликт коренился в различии ценностей, на которые ориентировалась каждая из культур, в разном понимании самого принципа политического главенства.

Не подлежит сомнению, что в эпоху поздней бронзы правители Микен обладали высочайшим влиянием в греческом мире. Микены и прилегающий к ним Тиринф как города-столицы были обнесены мощными стенами, с которыми не могли сравниться укрепления вокруг прочих ахейских городов (Фивы, Афины, Пилос), иногда вовсе остававшихся неогражденными. В керамике, в глиптике, в металлургии отмечается единообразие стиля, оформившегося в Микенах и господствующего во всех греческих поселениях. Сказания приписывают царю Микен авторитет, достаточный для того, чтобы поднять всю Грецию в великий заморский поход против Трои. Но во всех этих аспектах, замечает Шахермейр, главенство Микен оформляется исключительно как первенство, а не как отношение подчинения и господства. Микенский царь всеми признан первым среди ахейской знати, но он не обладает прямой властью хозяина нигде, кроме своего собственного владения. Ему никто не обязан повиновением во внутренних делах той или иной области, во внутренних династических распрях. Соответственно у Гомера Агамемнон может заставить Ахилла отдать ему свою пленницу, но он не властен приказать Ахиллу выйти на поле битвы. Эти наблюдения подтверждаются и документами из пилосского архива — хозяйственно Пилос совершенно автономен и его бюрократия не обязана никаким отчетом бюрократии Микен. В этом мире как бы сосуществуют две культуры: письменная, бюрократическая культура, охватившая сферу хозяйства и закрепляющая обособленность, автаркию отдельных владений, и военно-рыцарская, по-видимому, бесписьменная культура, проникнутая духом взаимоуважения и авторитета, но в равной мере чуждая централизаторских тенденций. Высшим духовным выражением последней должны были быть героические песни о делах предков, о подвигах полубогов вроде Геракла и т. п.

С другой стороны, в хеттском мире главенство, в согласии с восточными традициями, осмысляется как доминат, как отношение господства — повиновения, приказа — исполнения. Здесь проводится четкое различие между статусом небольшого числа великих царей, видящих друг в друге равных, «братьев», и подчиненных каждому из них династов низшего ранга — «детей», обязанных своему «отцу» покорностью, приношением подарков-дани, участием в его походах, незамедлительной выдачей беглецов, переметнувшихся из владений великого царя на земли его вассала, доносами о всех попытках посягнуть на власть «отца» или иным способом затронуть его интересы, твердым следованием за «своим» великим царем в его дружественных или враждебных отношениях с тем или иным из его «братьев», воздержанием по его приказу от распрей с царьками-соседями и даже проведением по его приказу определенной торговой политики, каков, например, предписанный Тудхалиясом IV правителю Амурру Шаушкамувасу полный отказ от любых торговых связей с Ассуром [Sommer, 1932, с. 320 и сл.]. Здесь главенство и авторитет неизбежно воспринимаются сквозь призму отношений сюзерена и вассала. Протест Ахилла против злоупотреблений авторитетом со стороны Агамемнона был бы приравнен к прямому мятежу, требующему подавления силой.

Концепция Шахермейра позволяет представить неизбежные ценностные конфликты, которые должны были возникать между носителями этих двух столь различных традиций — главенства-первенства и главенства-домината. В соответствии с системой «двойного подчинения» города на побережье, вроде Милета, населенные ахейцами, признавали над собой главенство царя Аххиявы и в то же время были обязаны лояльностью хеттскому Царю-Солнцу. Но что же получалось, если милетяне нарушали свои обязательства и, скажем, оказывали гостеприимство врагам хеттского царя? Последний немедленно обращался к царю Аххиявы, рассчитывая, что тот призовет своих «вассалов» к порядку. Но царь Микен, как «первый среди равных», должен был гораздо больше считаться с самолюбием и желаниями милетских правителей, чем это способен был понять владыка Хаттусаса. В принципе они могли и не спешить с исполнением пожелания, исходящего из Микен. Такое положение вещей хетты, в соответствии со своим мировосприятием, должны были однозначно оценивать как признак индивидуальной «слабости» ахейского царя, его неспособности совладать со строптивыми и мятежными «подданными», впавшими в анархию.

Ответом мог стать переход в наступление на этих «мятежников» в попытке покончить с «фиктивным» двойным подчинением и установить надлежащую твердую власть Царя-Солнца. Но на это уже владыка Микен, защищая интересы греков и подражая героям-предкам, мог ответить применением силы, двинув греческие дружины в Анатолию. Удивительно яркое проявление трудности сосуществования держав с принципиально разными ценностями, даже при самых благих намерениях с обеих сторон!

Понятно, как своеобразно оба народа должны были воспринимать друг друга. В охватывающей своим повествованием сотни лет летописной традиции хеттов времен империи господствует мифологизирующий взгляд на судьбу окружающего мира как на цепь локальных мятежей, нарушающих правильный миропорядок, который утверждается руководимым богами хеттским царем. В ответ на каждое такое восстание хаоса царь выступает в поход, и его боги идут перед ним, одерживая для него победы и восстанавливая в мире должный строй (частью которого является господство великих царей над их «детьми»). Отношение к Аххияве с ее своеобразным устройством целиком определялось той ролью, которую ахейские города в данный момент играли в делах Анатолии. Если они не являются источником беспокойства, летописи о них как бы забывают; когда же дело доходит до прямых столкновений с Аххиявой, она выглядит одной из мятежных сил, однако настолько могущественной, что с ней приходится считаться как с неизбежным злом. Отсюда и то изображение Аххиявы, которое находим в анналах и договорах и которое так долго питало мнение о ней как о некоем малоазийском государстве: в самом деле, эта сила интересует хеттов лишь постольку, поскольку проявляет себя в их мире — в Анатолии, все прочее лежит за пределами их любопытства.

Не случайно отсутствие в хеттском греческих апеллативных заимствований при наличии целого ряда хетто-лувийских вкраплений в греческом [Neumann, 1961; Heubeck, 1961] (см. также [Гиндин, 1967]), если отвлечься от гипотезы о пеласгском посредничестве). Правда, Форрер, обратив внимание на хет. kuri(е)u̯aneš — обозначение независимых правителей небольших государств, сопредельных с Хеттской империей, в том числе лежащих в прибрежной части Западной Анатолии, предполагал в этом слове заимствование греч. κοίρανος «вождь, предводитель» [Forrer, 1924, с. 19]. Но Фридрих и Зоммер показали, что κοίρανος происходит из *kori̯anos, ср. гот. harjis, лит. karjas «войско» [Friedrich, 1927, с. 106 и сл.; Sommer, 1932, с. 346 и сл.]; по-видимому, оно точно соответствует др. -исл. herjann, эпитету бога Одина как предводителя войска [Chantraine, т. 2, с. 247; Pokorny, 1959, с. 615 и сл.]. Хеттское kuri(е)u̯aneš с типично анатолийским суффиксом -u̯ana- не может быть возводимо к раннегреч. kori̯anos и должно быть другого происхождения, возможно, оно родственно греч. κύριος «господин, хозяин» и др.-инд. çurah «воин-герой».

Позднее возможность проникновения из греческого предполагалась для трех хеттских лексем, две из которых имеют лувийские параллели: хет., (из лув.) dammara, вид культовых служителей (-ниц) — греч. δάμαρ «супруга», мик. da-ma-te «служители божеств»; хет. — лув. tarpanalli «заместитель» — греч. гом. θεράπων «служитель, товарищ», у Гомера так назван Патрокл как заместитель Ахилла в битве; хет. dammana-ššara «женщина-демон, богиня» — греч. δαίμων «божество, демон», микен. e-u-da-mo, возможно, Εὐδαίμων [Иванов, 1977, с. 8 и сл.; Иванов, Гамкрелидзе, 1984, т. 2, с. 903].

Но другие ученые видят в приведенных греческих словах, достаточно обособленных в греческом словаре, наоборот, заимствования из анатолийских языков (ср. [Gusmani, 1968, с. 86 и сл.; Гиндин, 1981, с. 143]). Можно считать это достоверным для соотношения греч. ϑεράπων ~ хет. — лув. tarpanalli из-за глубоких связей последнего в хетто-лувийских языках, где tarpanalli букв, «заступивший на место кого-либо» (ср. tarpalli «изображение, портрет») соотносится с лув. иер. tarpa(i)· «ступать, топтать», лув. клин, tarpa/i- «пятка» (впервые догадка об анатолийской внутренней форме обозначения Патрокла как «терапонта» — заместителя Ахилла высказана Ван Брок [Van Brock, 1959, с. 125 и сл.]).

Наконец, для хет. dammara вместе с греч. δάμαρ интересную этимологию предложила А. Морпурго, трактуя их как исконно родственные лексемы, связанные также с др. — инд. dāraḥ «супруга» и вместе с ним отражающие индоевропейский композит *dṃ-ar(t)-«устроитель(-ница) дома» (см. ко второй части — ar(t) греч. άρτύνω, άραρίσκω «устраивать» [Morpurgo, 1958, с. 322 и сл.]). Непохоже, чтобы появление греков на окраине полуострова внесло в имперский мир хеттов какие-то новые значительные реалии.

Возможно, греческие заимствования обнаружились бы, будь мы знакомы с живыми диалектами прибрежной Анатолии XV–XIII вв. до н. э., но, к сожалению, письменных памятников на этих диалектах нет и, видимо, не было.

Однако если хетты с их теократической картиной мира не поняли, да и не имели надобности по-настоящему понять феномен Аххиявы, выпадавшей из представлений о должном государственном устройстве, то с греками дело обстоит еще хуже. Летописей в Микенской Греции, похоже, не велось, а письменность, ориентированная на бюрократическую повседневность (не исключая и письма, иногда по разным поводам отправлявшиеся в Хаттусас на хеттском языке и цитируемые хеттским царем в ответных письмах, что говорит о существовании в Микенах писцов-полиглотов), не служила выстраиванию многовековой детальной ретроспективы, подобной хотя бы той, которой обладали хетты. Формой сохранения памяти о прошлом для ахейских вождей, скорее всего, были родовые предания и оформленный по канонам устного народного творчества эпос. В этом отношении между эпохой «золотых» Микен и последующими «темными» веками едва ли имел место какой-то особенный разрыв. Царство, некогда существовавшее в глубине Малой Азии, отразилось в греческой традиции лишь постольку, поскольку реминисценции его, иногда до неузнаваемости измененные по сказочно-эпическим стереотипам, осели в героических легендах, из которых отдельные, вроде мифической истории битвы Геракла в Троаде с чудищем по прозванию κῆτος «кит», вполне могут восходить к ахейским временам (см. гл. 3). Какой благодарный материал для историка, изучающего формы отражения соприкосновений двух непроницаемых друг для друга политических и культурных систем!

 

4

Приступая к обзору в хронологическом порядке всех сколько-нибудь удовлетворительно сохранившихся источников об Аххияве, начать следует с «текста о преступлениях Маддуваттаса», так называемого Madduwatta-Text (KUB XIV, 1) [Götze, 1928] (воспроизведено в извлечениях Зомерром [Sommer, 1932, с. 329 и сл.]).

За последние 20 лет отношение в хеттологии к этому тексту резко изменилось, прежде всего благодаря его передатировке, обоснованной Г. Оттеном [Otten, 1969]. Если А. Гетце, подготовивший в 20-х годах образцовое издание памятника, на основании усматривавшихся ученым содержательных параллелей в анналах поздних хеттских царей Тудхалияса IV и Арнувандаса III отнес отраженные в нем события к последним десятилетиям XIII в. до н. э. [Götze, 1928, с. 158] (ср. [Page, 1959, с. 97, 113; Герни, 1987, с. 48]), то Оттен по лингвистическим и эпиграфическим критериям указал на необходимость датировать текст значительно более ранним временем — начальным периодом Хеттской империи до воцарения Суппилулиумаса I, т. е. ранее 1380 г. до н. э. (здесь и ниже датировки по Герни [Герни, 1987, с. 190]). Вспыхнувшая полемика осложнилась тем обстоятельством, что одновременно сам Г. Оттен, О. Карруба и Ф. Хоувинк тен Кате, по-прежнему синхронизируя текст о Маддуваттасе с анналами царей Тудхалияса и Арнувандаса, предложили отождествлять их авторов не с Тудхалиясом IV и Арнувандасом III, а с правившими в середине XV в. до н. э. Тудхалиясом II и Арнувандасом I [Otten, 1968; Carruba, 1969; 1971; 1977; Houwink ten Cate, 1970; Güterbock, 1984, c. 116]. До сих пор о западноанатолийской политике этих царей было мало что известно. И вот теперь этим царям приписывались грандиозные войны на западе, включая разгром конфедерации Ассува! Напротив, А. Камменхубер и ее ученица С. Хайнхольд-Крамер отрицательно отнеслись ко всем этим хронологическим новациям, продолжая настаивать на прежней датировке как анналов, так и истории Маддуваттаса [Kammenhuber, 1969; 1969а; 1970; 1971; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 31 и сл., 262 и сл.].

Важным аргументом в полемике оказались результаты работы в 70-х годах коллектива во главе с Камменхубер, детально обследовавшего эволюцию хеттского письменного языка и графики на протяжении нескольких сотен лет по текстам, датировка которых не вызывала сомнений. Когда полученные результаты были соотнесены с соответствующими характеристиками спорных текстов [Kammenhuber, 1979, с. 246 и сл., 292], картина оказалась неожиданной. Анналы Тудхалияса и Арнувандаса, по всей очевидности, должны быть отнесены к XIII в. до н. э., скорее ко второй его половине, и, следовательно, их авторами, вопреки Каррубе и Хоувику тен Кате, по-прежнему следует считать Тудхалияса IV и Арнувандаса III. Зато текст о Маддуваттасе, в подтверждение полной правоты Оттена, вписывался во временной промежуток от правления Арнувандаса I до Суппилулиумаса I, т. е. приблизительно от 1440 до 1380 г. (о сложностях, связанных с династической историей этого во многом «темного» времени, см. [Otten, 1968; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 388 и сл.; Schachermeyr, 1986, с. 97 и сл.])Данная табличка на самом деле оказалась наиболее ранним источником по истории отношений хеттов с Аххиявой, составленным через 20–30 лет после утверждения ахейцев в Милете, еще до массового распространения ахейской керамики по территории Карии и на север, включая Лидию и Лесбос. Выяснилось, что такая содержательная параллель, на которой базировался в своей датировке Гётце, как появление и в тексте о Маддуваттасе, и в анналах Тудхалияса и Арнувандаса западноанатолийского царя по имени Купанта-Инарас, врага хеттов, ничего не доказывает: в них говорится о двух разных людях, разделенных двумя веками (см. [Schachermeyr, 1986, с. 150 и сл.]). Вообще это теофорное имя, указывающее на отношение его обладателя к божеству Инара, в Западной Анатолии хеттской эпохи было довольно частым: так, между указанными двумя его носителями вклинивается еще и третий — правивший в конце XIV — начале XIII в. до н. э. царь страны Мира, так что удобнее говорить о Купанта-Инарасе I, II, III. Зато новая датировка прекрасно объяснила появляющуюся в тексте о Маддуваттасе необычную форму названия Аххиявы A-ah-ḫi-i̯a-a, тогда как в XIV–XIII вв. до н. э. пишется Aḫ-ḫi-i̯a-u̯a или Aḫ-ḫi-i̯a-u-u̯a, также Ah-ḫi-ú-u̯a-a (в анналах Мурсилиса II).

Если же попробовать более точно обозначить время, к которому должен относиться этот источник, то следует учитывать, что в нем еще не отражена картина бедствий, обрушившихся на Хеттское царство в последние 25–30 лет перед воцарением Суппилулиумаса, хотя рисуемая ситуация вполне может рассматриваться как преддверие этих потрясений [Otten, 1969, с. 31 и сл.]. Поэтому мы едва ли сильно ошибемся, если отнесем описываемые события к концу 20-х – 10-м годам XV в. до н. э.

В тексте о Маддуваттасе впервые встречаем упоминания о государстве Arzawa или Arzawija, бывшем в первой половине XIV в. до н. э. могущественным соседом и непримиримым противником Хеттского царства. На местонахождении Арцавы нам следует остановиться подробнее, поскольку оно дает нам точку опоры для локализации анатолийских владений Аххиявы и Вилусы-Илиона. По этому весьма важному для нашего изложения вопросу существуют две принципиально расходящиеся точки зрения. Согласно одной из них, это государство находилось на крайнем юге Малой Азии, у моря, где-то в территориальной полосе, протянувшейся от южной Карии и Ликии на западе до Киликии на востоке, охватывая Памфилию и Писидию [Forrer, 1928а, с. 162; Bossert, 1946, с. 29; Goetze, 1957 — карта; Goetze, 1975; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 334; Гиоргадзе, 1960]. При этом те из сторонников гипотезы «южной» Арцавы, которые включают Ликию в ее границы, склонны отождествлять столицу Арцавы в XIV в. до н. э. — г. Апасу (хет. Apašaš) с населенным пунктом Habesus на крайнем юге Ликии, греческим Антифеллом (см., например, [Garstang, 1943, табл. 17]). Важнейшим аргументом в пользу помещения Арцавы в этой области считают то обстоятельство, что, судя по хеттским источникам, Арцава граничила с лежащей к югу от страны Хатти так называемой Нижней Страной, которая, по общему признанию, охватывала часть Центральной Анатолии с долинами Коньи, доходя на востоке до Тианы (хет. Tuwanuwa). Более того, в пору своего максимального расширения в начале XIV в. до н. э. (см. ниже) Арцава полностью включала в себя Нижнюю Страну [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 334].

Критики этой гипотезы считают ее малообоснованной, указывая, что Арцава точно так же могла граничить с Нижней Страной, например, с запада, а судить о местоположении государства по крайним пределам его завоеваний очень рискованно: например, хетты доходили до Вавилона [Schachermeyr, 1986, с. 316]. К тому же в тех местах, где предполагается существование «южной» Арцавы, пока еще вовсе не обнаружено никаких крупных городов и поселений позднего бронзового века, которые могли бы указывать на наличие в то время в этом регионе какого-то значительного государственного образования [Garstang, Gurney, 1959, с. 84; Mellaart, 1968, с. 187 и сл.; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 334]. Археологически эта гипотеза до сих пор остается неподтвержденной.

Альтернативная точка зрения предполагает нахождение Арцавы гораздо севернее, на западном малоазийском побережье в области позднейшей Лидии, причем Апаса часто отождествляется с греческим Эфесом [Garstang, Gurney, 1959, с. 84 и сл.; Cornelius, 1958, с. 395; Cornelius, 1973, с. 20; Macqueen, 1968, с. 176; Houwink ten Cate, 1961, с. 47, 192; Schachermeyr, 1986, с. 333]. В археологическом плане эта версия в настоящее время гораздо лучше обоснована, так как наличие здесь в хеттскую эпоху крупных городов, способных служить политическими центрами, является неоспоримым фактом. Кроме того, на Бейджесултанском холме, вблизи верховьев р. Меандр раскопан роскошный царский дворец, воздвигнутый, как обнаруживают критские параллели, в среднеминойском III или позднеминойском I периоде (XVI — первая половина XV в. до н. э.), прямо указывающий на существование в эпоху поздней бронзы самостоятельного царства на лидийской территории [Schachermeyr, 1986, с. 176 и сл.] (ср. [Garstang, Gurney, 1959, с. 93]). Кроме археологических идея «западной» Арцавы находит также ряд других серьезных подтверждений.

Дело в том, что к Арцаве с разных сторон примыкали несколько мелких государств, из которых три — Мира, Хапалла и Страна реки Сеха — с конца XIV в. до н. э. включались в хеттских текстах в собирательное понятие «стран Арцавы» во множественном числе (KUR KUR Ar-za-wa). Реконструируя взаимное расположение этих государств по хеттским источникам, С. Хайнхольд-Крамер получила следующую картину. Арцава (в узком смысле) на западе и юго-западе была ограничена морем. С севера к ней примыкали Страна реки Сеха и Мира, причем первая локализовалась западнее и, видимо, ближе к морю, а вторая — восточнее, в глубине материка. Восточнее Арцавы лежала область Валма, через которую в Арцаву вторгались войска хеттских царей. Наконец, Хапалла находилась где-то на рубеже с Нижней Страной, т. е. так же, как и Мира, в отдалении от моря [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 112, 347 и сл.].

Реконструкция Хайнхольд-Крамер полностью подтверждается, если сопоставить ее с картой Лидии и смежных районов. Так, уже Ф. Корнелиус соотнес название области Walma (по Хайнхольд-Крамер, к западу от Арцавы) с греч. Ὄλμοι, названием города вблизи верховьев Меандра [Cornelius, 1958, с. 394] (ср. замечание Шахермейра, будто бы именно опасность хеттских вторжений, осуществлявшихся через Валму (!), побудила обитателей Бейджесултанского дворца в XIV в. до н. э. покинуть его [Schachermeyr, 1986, с. 178], при том, что Бейджесултан находится действительно в непосредственной близости к Голмам). Название страны Mira или Mera точно сопоставимо, по наблюдению Л. Згусты, с названием г. Μῖρος или Μεῖρος на одноименной реке на северо-западе Фригии [Zgusta, 1984, с. 376 и сл.], т. е. и впрямь непосредственно к северо-востоку от Лидии-Арцавы, как и следует по реконструкции Хайнхольд-Крамер.

Что касается страны Ḫapalla, то на ее местонахождение проливает свет одно счастливое обстоятельство. Во второй половине XIV в. до н. э. в этой стране правил, как известно из хеттских источников, царь с довольно редким именем Targašnališ. В то же время на горе Карабель между Смирной и Сардами обнаружена лувийская иероглифическая надпись, из которой с некоторым правдоподобием вычитывается царское имя Targašna-ili [Güterbock, 1967а, с. 63 и сл.] (см. сомнения по этому поводу [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 6]). Если это тот самый царь, о котором говорится в тексте, а гора Карабель находилась в области Хапалла, то тогда появляется основание для сближения топонима Ḫapalla с местным названием Κάβαλλα в юго-восточной Лидии [Zgusta, 1984, с. 207]. Таким образом, страну Хапалла можно было бы поместить к северу от верховьев р. Каистр, вплоть до хребта Тмол и даже еще севернее, захватывая Сарды, а также на восток до южных границ западной Фригии, вполне могущей входить в Нижнюю Страну хеттов, вместе с лежащей еще восточнее Ликаонией (о несомненном отнесении последней к Нижней Стране см. [Garstang, Gurney, 1959, с. 64 и сл.; Macqueen, 1968, с. 176; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 375] и др.).

После этого не остается никаких препятствий для того, чтобы локализовать Страну реки Сеха частично в северной Лидии, частично, вслед за Гарстангом и Гарни [Garstang, Gurney, 1959, с. 97], Макквином [Macqueen, 1968, с. 170] и Корнелиусом [Cornelius, 1973, с. 20], в Тевтрании, т. е. прилегающей к морю части будущей Мисии. Это подтверждается и тем, что Страна реки Сеха соседствовала со страной Lazpa [Heinhold-Krahmer, 1983, с. 93], в которой, как мы уже говорили, со времени первых публикаций Форрера обычно видят лежавший вблизи берегов Мисии о-в Лесбос. Как видим, реконструируемое Хайнхольд-Крамер положение Страны реки Сеха между Арцавой с юга и страной Вилуса с севера полностью отвечает нахождению Тевтрании между Лидией и областями, тяготеющими к Трое-Илиону. В отличие от идеи «южной» Арцавы концепция «лидийской» Арцавы подтверждается согласными показаниями археологии, топонимики этого района и карабельской надписью Таргасналиса и, наконец, точным совпадением конфигурации возникающих отождествлений на карте с той, которая получается у Хайнхольд-Крамер, основывающейся на показаниях хеттских текстов. Поэтому в дальнейшем, в том числе анализируя историю Маддуваттаса, мы будем опираться, как на доказанное, на тождество Арцавы в узком смысле с бассейном Меандра, т. е. с большей частью южной Лидии и, возможно, севером Карии, — вывод, чрезвычайно важный для всего последующего изложения.

В этой связи уместно вспомнить, что еще А. Гётце указал на параллели к имени Маддуваттаса в позднейшей Лидии. Это имя, по происхождению несомненно хетто-лувийское (ср. топонимы Midduwa, Madduwašša я т. д., в которых в качестве основы выделяются хеттский и лувийский рефлексы и.-е. *medhu «мед» [Dumford, 1975, с. 49]), структурно перекликается с именами лидийских царей VII в. до н. э. Ἀλυάττης и Σαδδυάττης [Goetze, 1928, с. 40]. Вся серия имен на -attaš, разделенных семью веками, допускает идентификацию этого элемента с хет.-лув. attaš «отец» и толкования в смысле Sa(n)du-attaš «Имеющий отцом (бога) Санду», соответственно Maddu-attaš «Имеющий отцом божество Меда» (?), ср. лув. Šaddwa-ziti «Человек (бога) Санду», Maddu-nani «Имеющий божество Меда братом», по [Dumford, 1975, с. 49]. Если учесть, что древний Маддуваттас какое-то время правил Арцавой (KUB XIV, 1, Rs. 19 и сл.), т. е. выступал дальним предшественником царей Лидии, возникает впечатление особой популярности данного типа имен в арцавском ареале. Поэтому примечательно то продолжение, которое в равной степени находит в лидийской письменной традиции имя боровшегося с Маддуваттасом вождя из страны Aḫḫija — Attariššija, в хеттской клинописной передаче at-ta-ri-iš-ši-ia-aš (7 раз), или at-tar-si-i̯a-as (5 раз), ср. привлеченный Гётце лидийский поссесив Atraśalid, т. е. «принадлежащее сыну человека по имени Atraśas» [Goetze, 1928, с. 49 и сл.; Gusmani, 1964, с. 70; Гиндин, 1981, с. 141]. Но следует ли, как думал Гётце, из тяготения имени Аттариссия к раннелидийской области, что для него исключается соотнесение с именем Атрея? Думается, дело обстоит не так просто.

Обратимся к тексту. Он составлен в форме послания к Маддуваттасу, которому напоминают о благодеяниях, оказанных ему отцом правящего царя. Уцелевшая часть начинается со слов (переводы и тексты из табличек о Маддуваттасе даны по [Sommer, 1932, с. 329 и сл.], проверены по [Goetze, 1928]): (1)… Ima-ạd-du-u̯a-at-ta-an t[u-e̤]l KUR-i̯a-ạz Iạt-tạ-ṛi-ịš-ṣ̌i-i̯a-aš LUÚRỤa-a[ḫ-ḫi-i̯]ạ-a ar-ḫạ pár-aḫ-tạ (2)…-aš-ták-kăn EGIR-an-pít[…] nu-ut-ta [pá̤]r? -ḫi-iš-ki-it nu t[ṳ-]ẹ-el ŠA Imạ[-ad-du-u̯a-]at-ta…ḫi-in-kán šạ-ạn-ḫi-iš-ḳi-it (3) [ma-an-t]ạ́k-kán ku-en-ta Δnu-uš-[sa-]an zi-ig Ima-ad-dṳ-u̯a-ạt-ta̤-aš an-da A.NA A.BIDUTU ŠI pí]d !?-dạ-i̤š nu-ut-tạ́k-kạ́n A.BI DUTUŠI (4) [ḫ]i-i̤n-[ga-]na-az ḫu-iš-nu-ut nu-ut-tá̤k-ká̤n Iat-ta-ri-[iš-]ṣ̌i-i̯a-an EGIR-ạn a̤r-ḫa k[ar?-aš-ta m]a-a-an Ú.UL-ma ma̤-ạn-ta Iat-tar-ši-i̯a-aš (5)[Ú.]ỤL!? da-li-eš-ta [m]a-an-tá̤k-ká̤n ku-e̤[n-ta]. — (1) «… [тебя], Маддуваттаса, из страны твоей изгнал Аттариссий, человек из страны Аххия (2) […], он и далее вслед за тобой […], он постоянно преследовал тебя, он стремился к твоей, Маддуваттаса, погибели, (3) и тебя бы он убил. Но бежал ты, Маддуваттас, к от[цу Солнца Моего]. И отец Солнца Моего (4) отклонил тебя от погибели и Аттариссия назад отстранил. А если бы не это, то Аттариссий бы тебя (5) не оставил в покое; он [у]бил бы тебя». В этом месте Аттариссий предстает как грозный враг, захватывающий страну Маддуваттаса и готовый, преследуя его, вторгнуться в само Хеттское царство, но отступающий перед силой хеттов. Исследователи немало спорили о том, следует ли выражение LÚURU Aḫḫija толковать как обозначение царя этой страны [Friedrich, 1927, с. 103; Forrer, 1929а, с. 263; Goetze, 1928, с. 53; Sommer, 1932, с. 330 и сл.]. Зоммер тонко замечает, что даже в тех случаях, когда подобное обозначение применяется к подлинным царям, в нем очень часто слышится оттенок враждебности, например по отношению к царю Ассура, или уничижения, когда, например, в KBo III,4 рассказывается о некоем Пихунии, «человеке из Типии», который осуществлял «власть, вроде царской» — ŠА LUGALUT.TUM i-u̯a-ar-ta-pa-ar-ta. По Зоммеру, Аттариссий трактуется, самое большее, как тиран в греческом смысле слова, вождь, правящий силой оружия [Sommer, 1932, с. 331].

Далее (Vs. 6–21) мы узнаем, что Маддуваттас получил от хеттского царя защиту. Ему была предоставлена в вассальное владение некая горная область Ципасла, вероятно, вблизи Арцавы, потому что, как указывается ниже (Vs. 22–27), отправляясь в Ципаслу, он дал клятву защищать страну Хатти от врагов, а особенно от правителя из Арцавы по имени Kupanta-DKAL, что следует читать Купанта-Инарас. В этом царе Маддуваттас обязывался всегда видеть врага. Маддуваттасу специально указывалось: (39)… [A.N]Ạ Iat-tar-ši-i̯a-i̯ạ[-u̯а ḫa-lu-k]i ḷi-e p[í-i-]e̤-[š]i ma̤-a̤-ạn-u̯a-at-tạ Iạt-tar-ši-i̯a-ša̤ ḫa-lu-ki u-i[i̯a-zi] (40) ẓi-g[a̤]-u̯a̤? LỤ́TE.MI e̤-ịp nu[-u̯a-ra-]ạn A.NA A.BI DỤTỤ Š ] ̤I [up-pí me-mi-]i̯ạ-an-na-u̯a-ạ[t-ták-kán k]ṳ-ịn ḫa-at-ra-a̤?-ịz?-zi̤ nu-u̯a-ra-an li-e ša[-an-na-at-ti] (41) nụ-u̯a-ra-an A.NA A.BI DUTUŠI ša-kṳ-u̯a-aš-sar ḫa-ạt-ra̤-a[-i] L[U]?TE?.MỊ?-mạ-u̯ạ-kán a-ap[-pa] A̤.[NA] MA̤.ḪAR I[at-tar-ši-i̯a] ZI-it li-e nạ-i̤[t-ti] — «(39)… и к Аттариссию [посольства] ты не посылай. А если Аттариссий посольство к тебе пошлет, (40) ты, мол, посла возьми и к отцу Солнца Моего пошли, и слово, которое тот [Аттариссий] тебе написал, ты не утаи, (41) напиши его, мол, полностью к отцу Солнца Моего; и по своей воле ты не должен посылать посла к [Аттариссию]». Выявляются интересные вещи: хеттский царь, не признавая за Аттариссием царского достоинства, не считает его однозначно и своим врагом, подобным, например, царю Арцавы. Аттариссий — это какая-то непонятная, но весьма значительная, потенциально опасная сила; не исключено, что вчера преследуемый им Маддуваттас может завтра превратиться в его союзника. Прежний царь Хаттусаса был явно заинтересован в том, чтобы выяснить намерения этого человека, и в то же время опасался установления каких бы то ни было отношений между Аттариссием и хеттскими вассалами с периферии Анатолии. Недоброжелательно и настороженно присматривался Царь-Солнце к явно новой фигуре, возникшей на его горизонте.

Из Vs. 42–59 выясняется, что между Маддуваттасом и Арцавой почти сразу же разгорелась война, в которой новоиспеченный правитель Ципаслы был разбит. «Отец Солнца» посылает войска, которые отражают наступление Купанта-Инараса, берут в плен его жен и детей и передают их Маддуваттасу в заложники. Неожиданно вновь появляется Аттариссий, желая расправиться с Маддуваттасом. Тот бежит в страхе перед старым врагом, но «отец Солнца», узнав о происходящем, отправляет на запад еще одно войско во главе с полководцем Киснапили (Vs. 60–63). Из этого места видно, что войско Аттариссия базировалось достаточно близко к рубежам Арцавы. Хотя Милаванда-Милет в этом тексте еще ни разу не упоминается, по историко-географическим соображениям нельзя исключать, что именно оттуда Аттариссий мог легко вторгаться в области Анатолии, соседствующие с долиной Меандра.

В Vs. 63–65 описывается столкновение Киснапили с Аттариссием:… Iki-ịš-na̤-pí-li-šạ A̤.NA̤ Iat-ta-ri-iš-ši-i̯a me-na-aḫ-ḫa-an-ta za-aḫ-ḫi-i̯a pa-it n[u] ŠẠ Iat-ta-ri-iš-ši-i̯a C GIŠG[IGIR…]-ir nu za-aḫ-ḫi-ir (64) na-aš-ta̤ ŠA Iạt-tạ[-ri-iš-š]i-i̯a-i̯a ILÚ ṢIG5 (-in?) ku-ẹ-ni̤r an-zi-el-la-kán I LÚ SIG5 Izi-da-a-an-za-an ku-e-nịr nụ-z[a̤]? Iạt-tạ-ri-iš-ši-i̯a-aš (65) Ạ.NẠ [Ima-a]d-du-u̯a-at-ta [.?.]-ne-e-a-at na-aš-za a̤r-ḫa Ị.NA KUR.ŠU pa-it — «(63) Киснапили вышел против Аттариссия для битвы; и 100 колесниц Аттариссия […] и сразились; (64) и у Аттариссия убили одного LÚ SIG5; и у нас убили одного LÚ SIG5 — Циданцу; и Аттариссий (65) от Маддуваттаса [отступился], и вернулся он в свою страну». Г. Гютербок отмечает, что огромное войско Аттариссия в 100 колесниц весьма напоминает колесничные войска гомеровских царей [Güterbock, 1983, с. 134]. По нашему мнению, параллель между данным контекстом и «Илиадой» может простираться еще дальше, если мы обратим внимание на загадочный эпизод битвы, когда оказались сражены всего по одному LÚ SIG5 с каждой стороны (идеограмма означает буквально «хороший муж»). Действительно, здесь явно идет речь о единоборстве выдающихся представителей войск хеттов и Аххиявы, которое заманчиво сопоставить со знаменитым эпизодом вызова Гектором ахейских героев на единоборство и последующего поединка между ним и Аяксом. Обращаясь с вызовом, Гектор заявляет (VII, 33): «Ведь среди вас лучшие из всех ахейцев» (ἀριστῆεϛ Παναχαιῶν). Ниже ту же формулу повторяет Нестор (VII, 159), призывая кого-либо из молодых вождей откликнуться на вызов. Сам Гектор указывает, что, глядя на памятник убитого им ахейца, люди станут говорить: «Это памятник мужа (ἀνδρός)… которого некогда, когда он являл свою доблесть (ἀριστεύοντα, букв, «показывающего себя в качестве лучшего»), сразил блистательный Гектор». Наконец, выйдя на борьбу с Гектором, Аякс заявляет (VII, 226): «Гектор, ныне ты увидишь… каковы у данайцев лучшие (ἀριστῆεϛ)». Гомеровское употребление существительного ἀριστεύς или оборота ἀνήρ ἀριστβύων для обозначения воина или вождя, показывающего свои достоинства в поединке с представителем другой стороны (ср. гомероведческий термин «аристия» применительно к частям поэмы, где тот или иной герой выходит на первый план в битве и раскрывает себя во всем блеске), может быть точно сопоставлено с хеттским LÚ SIG5 «хороший муж» как наименованием воинов или предводителей, павших, представляя каждую из сторон, при встрече хеттского войска с войском Аххиявы.

Утвердившись в своем владении, Маддуваттас заплатил хеттскому царю черной неблагодарностью. Для начала он принял под свою власть враждебных хеттам жителей области Dalawa, отождествляемой с ликийским городом Τλωϛ, лик. Tlawa [Güterbock, 1983, с. 134] (см. о данном топониме [Гиндин, 1981, с. 34, 38; Гиндин, 1991, с. 45]). Отсюда видно, что отведенная Маддуваттасу область Ципасла находилась недалеко от северных окраин Ликии. Получив на правах вассала еще область р. Сиянта на границе со страной Мира (Rs. 11–14), Маддуваттас вступил в соглашение с Купанта-Инарасом из Арцавы, отдав ему свою дочь в жены (Vs. 75–83), и в конечном счете, благодаря удачному стечению обстоятельств, овладел всей Арцавой (Rs. 20 — KUR URUar-za-u-u̯a ḫu-u-man-na) и Хапаллой (Rs. 19–28), т. е. практически Лидией от Меандра до Герма. После этого он начал наступление на юг и захватил ряд мелких городов (Rs. 29–54), из них два, Ialanda и Wallarima, отождествляются с находящимися неподалеку друг от друга карийскими городами, в греческой передаче Ἀλίνδα и Ὑλλαρίμα [Garstang, Gurney, 1959, с. 78 и сл.], а область Huršanaša может совпадать с полуостровом, позднее по созвучию именовавшимся Книдским Херсонесом [Hrozný, 1929, с. 327; Sommer, 1932, с. 360]. Особенно примечательно, что среди захваченных Маддуваттасом областей упоминается страна Attarimma, или Atrima. Дело в том, что ряд ученых, исходя из того, что в позднейшем ликийском языке легко отпадают начальные гласные — как в имени Pulenjda из греческого Απολλωνίδηϛ и т. д., — полагают, будто от названия древней страны Атриммы образовано имя Trm̃mile, греч. Τερμίλοι, которым называли себя ликийцы (Carruba, 1964, с. 287; Eichner, 1983, с. 64 и сл.]. Как видим, в будущей Ликии Маддуваттас не ограничился Далавой-Тлосом, но присоединил к создаваемой им державе и другие части этого региона. Подстрекая к мятежу против хеттов лежавшую между Арцавой и Хеттским царством область Педасса, он в то же время в посланиях в Хаттусас не отказывался уступить Хапаллу царю — автору письма, однако захваченные города в Карин решительно объявлял своими собственными (Rs. 55–58). На глазах хеттских царей под эгидой бывшего изгнанника, когда-то искавшего спасения в их стране, возникла своего рода «Великая Арцава», включавшая (в позднейших географических терминах) почти всю Лидию, значительную часть Карии, какие-то территории в Ликии и, видимо, простиравшая свое влияние на западную Фригию. Любопытно, что ахейской Милаванды победное наступление Маддуваттаса явно не коснулось.

В сильно испорченных строках (Rs. 84–90) содержатся обвинения, обращенные царем к Маддуваттасу в связи с событиями вокруг о-ва Аласия (Кипр), с которым хетты уже в XV в. до н. э. поддерживали тесные связи. Царь решается даже заявить (Rs. 85): [KU]R[UR]Ụ a-la-ši-i̯a-u̯a Ša DỤTỤŠI — «страна Аласия принадлежит Солнцу Моему».

В ответ Маддуваттас дипломатично замечает (Rs. 88–89), что хотя он до сих пор никогда не слышал таких претензий ни от отца правящего царя, ни от него самого, однако готов по требованию царя Хатти помочь вернуть домой каких-то пленных, кем-то захваченных на Аласии (место, определенно говорящее против датировки текста концом XIII в. до н. э.: в то время, при Тудхалиясе IV и его сыновьях, хеттские войска уже вторгались на Кипр, остров был насильственно обложен данью в пользу империи и никто не мог бы отрицать наличия у хеттских царей если не прав, то по крайней мере притязаний на него). Обстоятельства, при которых эти пленники были вывезены с острова, видимо, освещались в плохо сохранившихся строках Rs. 86–87, реконструируемых Гётце и Зоммером в следующем виде (ср. [Goetze, 1928, с. 38 и сл.; Sommer, 1932, с. 337]): (86)… URUa-laši-i̯ạ-u̯ạ [m]ạ?-a̤[ḫ]?-[ḫa-an Iạ]t??-[ta-r]i̤?-[i̤]š??-si? i̯a-!?-aš LỤ́[U]RU?p[i̤!?-ig-ga-i̯a-i̯]a̤? [u̯a-a̤]l??-ḫạ-ạn!-ni-iš-kir (стерто ú-ug-ga-u̯a-ra-[a̤]t (87) [u̯a]-ạl-ḫa-an-ni-iš-ki̤-nṳ-u)n — «(86)… [когда] [на] страну Аласия, мол, Аттариссий (?) и человек город Пигая (?) [нап]али (далее в стертом месте по восстановленному), (87) я тоже напал потом». Данная конъектура, ибо о чтении из-за объема повреждений говорить довольно трудно, определенно основывается на следующих хорошо сохранившихся строках (Rs. 89–90), где после предложения Маддуваттаса обеспечить возвращение пленников царь хеттов разражается новыми попреками: (89)… nu Iat-tar-ši-i̯a-aš LÚ URUpí-ig-ga-i̯ǎ-i̯a A.NA DUTUŠI LÚMẸS ku-ri-e-u̯a-ni-eš ku-it Ima-ad-du-u̯a-at-ta-aš-ma ÌR ḌỤTỤŠI (90) a-p[ị?-e-d]ạ?-aš-za […]an-da [k]ụ-u̯a-at ḫa-an-da-a-it-ta-at — «(89)… Аттариссий и человек из города Пигая по отношению к Солнцу Моему — правители независимые [kuriewaneš], тогда как [ты], Маддуваттас, — вассал Солнца Моего, (90) почему же ты к ним примкнул?». Из этих строк ситуация становится вполне ясной. В расцвете своего могущества Маддуваттас вступил в соглашение с бывшим своим гонителем Аттариссием. Можно думать, что основой для этого соглашения стало распределение сфер влияния в Карии и Ликии, где Маддуваттас воздержался от попыток подступиться к Милаванде. В то же время Аттариссий, найдя себе союзника среди местных царьков в лице правителя области Пигая, при явной или скрытой поддержке Маддуваттаса, действительно осуществил удачный морской поход на Кипр. Хеттский царь, подобно своему отцу, возмущен операциями Аттариссия, в то же время вынужден признать за ним статус независимого малоазийского правителя, которые называются в хеттских документах словом kuriewaneš. Но он не хочет видеть, что и Маддуваттас с его мощью уже перестал на деле быть хеттским вассалом, что он превратился в повелителя самостоятельного государства, охватившего обширные пространства Западной Анатолии и начинающего угрожать еще молодой Хеттской империи.

С учетом этих данных мы можем вернуться к выдвинутой Форрером гипотезе о сопоставимости имен и образов «аххиявца» Аттариссия (Атресия) и ахейского Атрея [Forrer, 1924, с. 21]. Впрочем, Гютербок, защищающий многие из прозорливых догадок Форрера по поводу Аттариссия, осторожно заметил, что данное «имя звучит по-гречески, однако едва ли это Атрей!» [Güterbock, 1984, с. 119].

Еще П. Кречмер указал на то, что о генетическом тождестве этих имен можно было бы говорить лишь в одном случае: если видеть в греч. Ἁτρεύς сокращенную форму от *Atresias, подобные которой широко представлены в греческой ономастике. Он же настаивал на сближении данных имен с эпитетом άτρεστος «бесстрашный» [Kretschmer, 1927, с. 167 и сл.]. За Кречмером и Форрер принял сходное толкование, указав также в качестве более точного соответствия к имени Аттариссия позднейшую форму имени Ἁτρέας на одной из лидийских монет, которую словарь Папе-Бензелера трактует как вариант к имени Атрея [Forrer, 1929а, с. 263] (ср. [Раре, Benseler, 1959, с. 170]). При этом не было, пожалуй, уделено должного внимания тому обстоятельству, что варианты хеттской фиксации имени Аттариссия — at-ta-ri-ši-i̯a-aš и at-tar-ši-i̯a-aš очень плохо сводятся к одному звуковому прообразу: для первого возможно чтение Atresias, тогда как второе естественно читать Atarsias. К тому же, когда Кречмер и Форрер разрабатывали эту гипотезу, еще неизвестна была хронология перехода -s- в -h- и последующего выпадения этого звука между гласными в греческом. Сейчас, с дешифровкой текстов линейного письма Б, мы знаем, что, будь этот звук представлен в этимологической основе рассматриваемого имени, он должен был бы выпасть еще в домикенскую эпоху.

Поэтому представляет особый интерес та модификация идеи Кречмера и Форрера, которую предложил О. Семереньи. Принимая вслед за этими авторами этимологию Ἁτρεύς из *ṇ-tres-u-s «тот, кто не знает страха», ср. греч. τρέω «быть в страхе», лат. terrere «пугать» из и.-е. *ters-/*tres- «пугать, страшить(ся)», он подкрепил ее ссылками на «Большой Этимологикон», прямо трактующий это имя как ἄφορβος, т. е. «бесстрашный». Точно так же, по Семереньи, хеттское Attarišiaš является вовсе не точной звуковой передачей греческой формы, но анатолийским именем, происходящим из *ṇ-tres-i̯o- или *ṇ-tṛs-i̯o- «бесстрашный», идентичным по смыслу, а в общем и по структуре имени Атрея [Szemerényi, 1957, с. 178 и сл.] (обсуждение этой аргументации см. [Гиндин, 1991, с. 46 и сл.]). Аналогично и лид. Atrasas мы можем объяснить из *ṇ-treso- или *n-tṛso- с тем же значением.

Семереньи приходит к выводу о том, что анатолийское имя с прозрачной для хеттов структурой могло быть использовано в Хаттусасе как калька греческого имени Ἁτρεύς, передающая, приспосабливая к знакомой модели, созвучное и близкое по смыслу имя грозного «человека из страны Аххия».

Кстати, такое титулование Аттариссия в хеттских документах (LÚ KUR Aḫḫija(wa) находит интересную аналогию в одном контексте «Илиады», в котором, с известной осторожностью, можно усмотреть влияние хеттской фразеологии. Оказывается, на фоне бесчисленных случаев употребления этникона Ἀχαιοί «ахейцы» во множественном числе выражение Ἀχαιός ἀνήρ «муж ахейский» появляется только дважды в одном и том же эпизоде из III песни, где Елена перечисляет сидящему на троянской стене Приаму виднейших ахейских вождей. Два раза вопрос Приама формулируется в виде: «кто вот этот ахейский муж, прекрасный и могучий?» (III,167) или с небольшой вариацией: «а кто вот этот другой ахейский муж…?» (III,226). Причем в первый раз этот вопрос поставлен применительно к микенскому царю, и ответ звучит «Атрид Агамемнон» (III,178 — Ἀτρεΐδης Ἀγαμέμνων), а во второй раз вопрос относится к величайшему ахейскому герою Аяксу. Такое использование этого оборота, когда «ахейский муж» означает предводителя, вождя ахейцев, особенно царя Микен, отпрыска Атрея, живо напоминает хеттское применение идеограммы LÚ «мужчина» в значении «вождь», в частности в сочетании с именем Аттариссия из страны Aḫḫija (см. (Гиндин, 1991, с. 47]).

Сопоставляя свидетельства рассказа о Маддуваттасе с показаниями археологии, Шахермейр отмечает совпадение по времени победных походов Аттариссия в Юго-Западную Анатолию и на Кипр с началом массового появления на этом острове и одновременно в Карии керамики микенского стиля III А, датируемой временем с 1400 г. до н. э. и позднее. Резкое увеличение именно в это время числа ахейских изделий в данном регионе позволяет думать о широком проникновении выходцев из Греции, имевшем место на рубеже XV–XIV вв. до н. э. или немного ранее. Утверждение здесь ахейцев сопровождалось в первой половине XIV в. до н. э. повышением престижа и власти Микен — вероятного лидера колонизации в самом греческом мире, вплоть до того, что около 1345–1340 гг. до н. э. на Крит, где господствовал смешанный культурный стиль, сочетавший континентально-греческие черты с продолжением минойских традиций, вторгается новая группа греков, вводящая здесь микенскую культуру [Schachermeyr, 1986, с. 170 и сл.]. Самая величественная из микенских купольных гробниц, связывавшаяся в античности с именем Атрея (Paus. II,16,6) и раскопанная Шлиманом, была на самом деле воздвигнута, судя по осколкам керамики под ее порогом, не раньше 1360 г. до н,э. [Schachermeyr, 1986, с. 168], т. е. минимум полвека, а то и больше спустя после анатолийских побед Аттариссия.

Если с буквальным отождествлением Аттариссия с гомеровским Атреем трудно согласиться, то диахроническая связь этих имен отнюдь не исключена, поскольку образ завоевателя Аттариссия, значительно расширившего масштабы малоазийской экспансии греков, вполне мог отразиться в преданиях о прародителе Атридов, хотя совсем не обязательно, чтобы и в реальной истории этот герой был отцом Агамемнона — разрушителя Трои. С другой стороны, сохранение анатолийского варианта данного имени на территории Лидии (Atrasas), входившей в область древней Арцавы, имеет смысл сопоставить с преданием о лидийском происхождении мифического отца Атрея — Пелопса.

Не исключено, что мотив лидийских истоков микенского царского рода использовался в обосновании военных предприятий этих царей в Анатолии. Аххиява, не будучи только малоазийским государством, в то же время претендовала на то, чтобы включать в себя часть Малоазийского полуострова и играть приличествующую ей роль в его истории, для чего могли пускаться в ход мифологические, генеалогические и подобные доводы в стиле господствующей идеологии эпохи. Поэтому в отличие от Семереньи, видящего в имени At(ta)riššijaš только хеттскую кальку с греческого имени Ἀτρεύς, мы допускаем, что представитель греческой династии, выводившей себя из западной Малой Азии, мог в самом деле носить имя Ат(та)риссий-Атрей, состоящее из двух, исконно анатолийской и греческой, парономасиологически близких форм с одним и тем же героическим значением «Бесстрашный», «Бестрепетный». С известной долей смелости допустимо предположить, что исконный анатолийский вариант отразился в форме at-tar-ši-i̯a-aš, т. е. Ataršijaš, тогда как вариант at-ta-ri-iš-ši-i̯a-aš или Atrešijaš является контаминированной формой, огласовка которой отражает влияние греческого эквивалента. Обратим внимание и на то, что выделенный Форрером по своей особой этимологической близости к хеттской форме греческий вариант Ἀτρέας < *ṇ-tresās представлен также на исторической территории Арцавы, в Эфесе (древней Апасе). Сосуществование в этих местах в позднеанатолийскую эпоху имен-дублетов Ἀτρέας и Atrasas дополнительно укрепляет в мысли о возможности видеть греческий аналог Ἀτρεύς за анатолийскими формами Atresias/Atarsias как прозваниями воевавшего в районе Арцавы в конце XV в. до н. э. вождя из Аххии/Аххиявы.

 

5

Между временем, отраженным в рассказе о Маддуваттасе, и приходом к власти хеттского царя Суппилулиумаса I (1380–1345/40 гг. до н. э.), с которого начинается расцвет Хеттской империи, прошло 20–30 лет, чрезвычайно важных в истории этого государства. В конце XV в. до н. э. племена касков с севера и северо-востока и крепнущая Арцава с запада и юго-запада, возвышение которой началось уже при Купанта-Инарасе и Маддуваттасе, вероятно, объединив свои усилия, предприняли сокрушительный натиск на контролировавшиеся хеттами внутренние районы Анатолии. Как позднее вспоминал внук Суппилулиумаса Хаттусилис III в своих анналах (KBo VI,28, 6 и сл.), накануне воцарения его деда «страны Хатти» (KUR KUR MEŠ Ḫaiti) были буквально «уничтожены врагами» (IŠTU LÚKỤR ar-ḫa ḫar-ga-nu-u̯a-ạn), причем «враг из стран Арцава», владея всей Нижней Страной, распространил свое могущество вплоть до городов Туванува и Уда (под Туванувой следует понимать Тиану в Каппадокии). К этим врагам присоединились и другие, и в конечном счете сам Хаттусас был сожжен (см. [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 40 и сл.; Герни, 1987, с. 28]).

О том, что в словах Хаттусилиса об «уничтожении» стран Хатти содержится лишь очень небольшая доля преувеличения, свидетельствует сохранившаяся в архиве Эль-Амарны переписка фараона Аменхотепа III на 20-м году его царствования с царем Арцавы Тархунарадусом (воцарение этого фараона большинством египтологов датируется последними годами XV в. до н. э. (см. [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 51; Schachermeyr, 1986, с. 175]). Поводом для переписки послужило поступившее от фараона предложение дать ему в жены дочь царя Арцавы, переданное последнему в устной форме послом фараона. В ответ на просьбу Тархунарадуса подтвердить это предложение письмом, составленным по-хеттски (nešumnili), Аменхотеп отправляет соответствующее письмо (ЕА 31–32). При этом в послании фараона констатируется полное крушение Хеттского царства (ЕА 31,27): nu ḫa-ad-du-ša-aš-ša KUR-e i-ga-it «ныне страна Хаттусаса погибла», букв, «рассыпалась, раскололась» — и выражается пожелание (ЕА 31,25) вступить в личный контакт также с представителями страны касков. Он просит Тархунарадуса направить кого-нибудь из них в Египет [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 53].

Женитьба Аменхотепа на дочери царя Арцавы означала прямое признание этой страны на рубеже XV–XIV вв. до н. э. главенствующей силой в Анатолии, заступившей место «погибшего» Хеттского царства. Второй по значению силой оказываются каски. Можно предполагать, что в восточных районах Малоазийского полуострова эти племена прямо граничили с простершейся до Каппадокии Арцавой. Тем самым остатки «стран Хатти» оказались плотно замкнуты в кольце враждебных сил и перестали, как могло казаться фараону, играть сколько-нибудь значительную роль в «большой политике» Передней Азии [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 50 и сл.].

Но Аменхотеп ошибся. Через несколько лет даровитый полководец Суппилулиумас, пришедший к власти через свержение и убийство законного царя — молодого Тудхалияса, напрягая силы своего государства, разорвал сплошной фронт врагов и, отбросив касков к северу, а войска Арцавы на запад, совершив вслед за тем удачные походы в Сирию, вновь добился возвышения Хеттской империи до ранга одной из великих держав Востока. Аменхотеп III еще застал это время. В поздравлении его сыну Аменхотепу IV (будущий знаменитый Эхнатон) по случаю воцарения Суппилулиумас вспоминал о добрых отношениях между Египтом и воспрянувшей хеттской державой в последние годы жизни его отца [Schachermeyr, 1986, с. 179 и сл.; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 56 и сл.; Герни, 1987, с. 28 и сл.].

Об установлении в это время новых связей с Аххиявой может говорить один фрагмент, а именно KUB XIV,2 [Sommer, 1932, с. 298 и сл.], обычно относимый ко времени преемника Суппилулиумаса — Мурсилиса II (1340–1315; к датировке начала царствования ср. [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 390; Schachermeyr, 1986, с. 190]). Дело в том, что семейная жизнь Суппилулиумаса с его супругой, вавилонской принцессой, сложилась весьма несчастливо. Мурсилис, отличавшийся большой богобоязненностью, усиленно стараясь замолить грехи свои и своих предков под впечатлением эпидемии, постигшей хеттов в последние годы его правления, вспоминает, как его мать была обвинена в различных проступках и куда-то отправлена в ссылку (см. [Sommer, 1932, с. 300 и сл.]). Во фрагменте же KUB XIV,2 некий царь хеттов говорит: Rs. (3) ku-it-ma-an-na A.BI.I̯A TỊ-an-z [ạ e-eš-ta…] (4) nạ-as IT.ΤΙ ΑΜΑ.I̯Α ku-it-[…] (5) (n)ạ-an I.NA KUR URUaḫ-ḫị-i̯ạ-u̯a̤[…] (6) [t]ạ-pụ-šạ KẠS-ši-iḫ-ta[…] — «(3) когда отец мой в живых [был…] (4) тогда он что-то с моей матерью […] (5) и ее [?] в страну Аххиява […] (6) он на ту сторону отправил […]». Если приписать этот текст Мурсилису и связать описываемые в нем события с семейной драмой Суппилулиумаса I [Forrer, 1928, с. 54; Sommer, 1932, с. 301 и сл.; Schachermeyr, 1986, с. 192], тогда местом ссылки опальной царицы оказывается Аххиява.

В чисто прагматическом аспекте выбор лежащей далеко на западе за морем страны в качестве места ссылки для опальной вавилонянки вполне оправдан, хотя бы в силу удаленности этого региона от ее родины. Кстати, и Форрер и Зоммер допускали, что tapuša «по ту сторону» в данном случае реально означает ссылку именно за море, хотя последний отказывался выводить из этого что-либо, кроме нахождения Аххиявы в прибрежной области Малой Азии [Forrer, 1928, с. 54; Sommer, 1932, с. 305 и сл.]. Однако для того, чтобы подобное решение стало реальностью, надо предполагать наличие двух условий: во-первых, между Хеттским царством и Аххиявой должны были существовать устойчивые контакты, а во-вторых, они должны были основываться на определенном взаимопонимании сторон, побуждающем правителей Аххиявы пойти Суппилулиумасу навстречу в достаточно щекотливом вопросе.

Как мы помним, в годы походов Аттариссия отношения хеттов к Аххияве характеризовались глухой враждебностью. Затем в конце XV в. до н. э., в период восточной экспансии Арцавы в глубь континента, когда Хеттское царство оказалось на грани катастрофы, полностью лишившись выхода к Эгеиде, всякое соприкосновение между ним и Аххиявой должно было быть утеряно. В первые, героические годы своего царствования Суппилулиумас не только очистил области «стран Хатти» от войск Арцавы, но, идя по пятам последних, вторгся во внутренние районы этой страны, разгромив пять арцавских полководцев: Анцапахаду, Алантали, Запали, Маммали и Анцуния [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 69]. Шахермейр допускает, что в это время, около 1380 г. до н. э., царь Арцавы покидает свой дворец в Бейджесултане и переносит резиденцию ближе к морю, в Апасу-Эфес, среди жителей которого значительную часть составляли ахейские греки [Schachermeyr, 1986, с. 178]. Аххиява, на протяжении десятков лет вынужденная мириться с гегемонией Арцавы в западноанатолийском регионе, теперь, в обстановке борьбы двух царств, из которых ни одно до поры до времени не могло одержать верх, должна была значительно укрепить свои позиции в качестве третьей силы. В привлечении ее на свою сторону должны были быть заинтересованы оба противника, сама же она охотно оказывала им повышающие ее авторитет услуги, вроде принятия ссыльной хеттской царицы в своих владениях.

Справедливости ради нужно отметить, что существует и другой вариант интерпретации указанного фрагмента. Поскольку от позднейшего времени сохранились упоминания о тяжелых конфликтах самого Мурсилиса II с его матерью, видимо, в его правление находившейся в Хаттусасе при дворе, предполагается, что ее изгнание должно было произойти лишь в годы ее вдовства при Мурсилисе, а не при жизни Суппилулиумаса [Sommer, 1932, с. 301] (ср. [Герни, 1987, с. 62]). А в этом случае, как думал Зоммер, текст KUB XIV,2 мог повествовать о высылке при Суппилулиумасе в Аххияву не самой царицы, а кого-то из близких царю людей, вошедших с нею в конфликт. Разумеется, и при этом остается в силе все сказанное о необходимости для подобного акта взаимопонимания между Аххиявой и Хаттусасом.

С воцарения Мурсилиса отношения между хеттами и Арцавой предельно накалились. По словам Мурсилиса, царь Арцавы Уххацитис откровенно насмехался над юностью нового хеттского властителя и отказывался выдавать ему хеттских подданных, бежавших в Арцаву. Эта дерзость и была поставлена в вину Уххацитису как предлог для войны [Goetze, 1933, с. 46 и сл.; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 96]. В то же время в анналах Мурсилиса находим несколько поврежденных строк, относящихся к началу войны и указывающих на особую роль Аххиявы и Милаванды в возникновении губительного для Арцавы конфликта (KUB XIV,15,I; [Goetze, 1933, с. 36 и сл; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 97]): (23) ma-aḫ-ḫa-an-ma ḫa-me-eš-ḫa-an-za ki-ša-at nu u-uḫ[ḫa-LÚ-iš…] (24) nu-kán KUR URUmi-il-la-u̯a-an-da ANA LUGAL KUR a-aḫ-ḫi-u-[u̯a-a…] — «(23) когда была весна, тогда Ухха[цитис…] (24) и страна (или «страну») города Милаванда царю Аххиявы […]». После чего идут слова о походе двух хеттских или арцавских полководцев, Гуласа и Малацитиса, захвативших большое количество подробно перечисляемой добычи.

Итак, войну открыли некие действия Уххацитиса, затрагивающие Милаванду-Милет и Аххияву. Это место формально допускает две различные интерпретации. Форрер и Зоммер считали царя Аххиявы в этой войне союзником хеттов. По их мнению, война началась с того, что Уххацитис взбунтовал жителей Милаванды против их господина — царя Аххиявы или прямо захватил этот город [Forrer, 1926, с. 45, 98; Sommer, 1932, с. 306]. Гётце обосновал иную трактовку этих строк, полагая, что Уххацитис, начиная войну, обещал царю Аххиявы полное господство над Милавандой, до тех пор признававшей власть хеттского царя. Тем самым мятежник попытался привлечь Аххияву на свою сторону [Goetze, 1933, с. 36 и сл., 234 и сл.]. Хайнхольд-Крамер отмечает серьезное преимущество трактовки Гётце: ниже, перечисляя вины Уххацитиса к началу войны, Мурсилис указывает, что тот […]-ụ́-u̯a-a EGIR-an ti-i̯a-at «примкнул к [стране]» […]-ụ́-u̯a-а — лакуну же в названии страны (?) Гётце заполнил едва ли не единственным возможным способом, вставив [aḫ-ḫi]-ụ́-u̯a-a, т. е. Aḫḫiuwā [Goetze, 1933, с. 58; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 99].

Объяснение Гётце полностью отвечает дальнейшему развитию событий, когда Уххацитис после нанесенных ему поражений при подходе хеттского войска к Апасе покинул город и бежал вместе с женой и двумя сыновьями «в море» [Goetze, 1933, с. 50 и сл.]. Пребывание его «среди моря» (aruni anda) вплоть до самой смерти в следующем году означает, что ввиду неминуемой расплаты он нашел себе пристанище на одном из недосягаемых для хеттов островов вблизи побережья, контролировавшихся ахейцами [Schachermeyr, 1986, с. 189] (ср. [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 111 и сл.]). Мурсилис и не пробовал его преследовать. Разгромив одного из его сыновей, по имени Табалацунавлис, пытавшегося продолжать войну на суше, Царь-Солнце завоевал все области Арцавы, милостиво принял капитуляцию бывшего союзника Уххацитиса — царя Страны реки Сеха Манападаттаса и, убедившись в полном своем торжестве, окончательно уничтожил Арцаву как отдельное государство. Часть ее жителей была переселена на территорию Хеттского царства, а земли разделены между известными нам тремя соседними государствами: Хапаллой, Страной реки Сеха и Мирой, правитель которой Масхуилувас, родственник царя Арцавы, сражался в этой войне на стороне Мурсилиса [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 123 и сл.]. Можно думать, что относительное расположение территорий, входивших в состав этих государств, осталось прежним: Мира (к ней была присоединена область Купания) включала континентальные части бывшей Арцавы, Хапалла сохранила за собой север Лидии, а Страна реки Сеха, получив новую область Абавию, охватила прибрежные районы Арцавы, простершись на неопределенно длительном пространстве между устьями Каика и Меандра. Следы этих событий сохранились в Милете-Милаванде; в 1330-х годах до н. э. город, оказывается, был опустошен страшным пожаром (см. [Schachermeyr, 1986, с. 191] с обширной археологической литературой).

Достойно внимания, что Аххиява, возможно, дав приют Уххацитису и его семейству, избежала прямого вмешательства в войну и, судя по анналам Мурсилиса, никак не проявляла своего отношения к разыгравшимся событиям, к началу которых она была с очевидностью причастна. Похоже, ее царь счел за благо занять в этой войне позицию «третьего радующегося»: несмотря на пожар Милета, едва ли он имел основания быть слишком недовольным исходом борьбы, уничтожившей единственное мощное государство в осваиваемой ахейцами части Малой Азии. На те действия, которые он предпринял, убедившись в полном крахе Арцавы, проливает свет фрагмент KBo III,4,III [Goetze, 1933, с. 66 и сл.; Sommer, 1932, с. 310 и сл.; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 118], где в начальных строчках уцелели слова: (lc) […]a-ru-ni?] an?-da?[ẹ-ẹ]š-ta (1) […D]UMU Iu-ụḫ-ḫa-LÚ (2) […n]a-aš-k[án a-r]u-na-az (3) […Ị]T.TI LÚ (GAL K]UR ạḫ-ḫi-i̯a-u̯a-a (4) […] ỊŠ.TU GIŠ[M]Á u-i-i̯a-nu-ụn (5) […]ta-na-an-kán [a]r-ḫa ú-u̯a-te-ir. — «(lc)… [среди] моря? [был] (1) […] сын Уххацитиса (2) […] и он с моря (3) […] к царю Аххиявы (4) […] я снарядил с кораблем (5) […] и они его увезли прочь». Следом говорится об отсылке куда-то неких пленников. Зоммер, ошибочно считавший в этой войне царя Аххиявы другом хеттов, усматривал здесь рассказ о взятии в плен вторгшегося с моря второго сына Уххацитиса (по имени SUM-ma DKAL, что, вероятно, читается Pijama-Inaras) и его отправке в изгнание в Аххияву [Sommer, 1932, с. 313]. Но непонятно, зачем бы Мурсилису понадобилось так деликатно поступать по отношению к врагу, захваченному на поле боя, если несколько лет спустя, уличив в интригах своего бывшего союзника Масхуилуваса из Миры, этот благочестивый царь мог вывезти оказавшего ему немало услуг вассала в Хаттусас и там предать смерти [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 184 и сл., 197 и сл.]. Объяснение Гётце правдоподобнее: бывший на острове с отцом сын покойного царя Арцавы бежал через море к царю Аххиявы, надеясь на его поддержку, но Мурсилис отправил вслед за ним на корабле своих людей, и царь Аххиявы выдал им злополучного царевича. Во всяком случае, согласие между Аххиявой и победителем Мурсилисом было достигнуто быстро и в последующие годы правления этого царя, по-видимому, до 1315 г. до н. э., не нарушалось. Сожженный Милет был почти сразу же беспрепятственно отстроен, обнесен крепкими стенами, по Шахермейру — едва ли не руками самих хеттов [Schachermeyr, 1986, с. 191], и вновь заселен, в том числе и ахейцами.

Отношения, которые установились между двумя державами в десятилетия после уничтожения Арцавы, видны из текста KUB V,6, того самого, где во второй колонке упоминается жрец Ант(а)равас (сохраняем такое чтение, так как попытка Зоммера отождествить это имя с именем малоазийского бога DTarawa и прочитать начальный знак an как детерминатив божества остается чистым предположением [Sommer, 1932, с. 294]). Зоммер отнес данный текст ко времени самого Мурсилиса, А. Камменхубер попыталась его датировать правлением одного из сыновей этого царя, а именно Хаттусилиса III [Kammenhuber, 1976, с. 27; Schachermeyr, 1986, с. 272). В тексте вместе с заболевшим царем и Антаравасом, о котором сказано, что он откуда-то приехал (pi-en-ni-iš-ta) к царю (II, 33), участвует женщина по имени SALDINGIRMEŠ-IR «Служанка Богов» (II, 12), известная в истории как дочь Мурсилиса и сестра царей Муватталиса и Хаттусилиса III (II, 12) (к хеттскому чтению этого имени как Maššanuzzi см. [Otten, 1975, с. 9 и сл.]). Кроме того, предполагается, что одной из причин беды, постигшей царя, был гнев духа умерщвленного Мурсилисом Масхуилуваса, обвиняющего царя перед богами (III, 12–16). Разумеется, это еще не основание для того, чтобы однозначно приписать текст Мурсилису, а не его сыну: вспомним, как сам Мурсилис в пору бедствий обращался памятью к прегрешениям своего отца Суппилулиумаса.

В тексте перечисляются различные ритуалы и вопросы, обращаемые царем к богам. В описываемых сакральных процедурах особое внимание уделяется приезжему Антаравасу, чье имя постоянно ставится рядом с титулом самого Царя-Солнца в сочетаниях типа: (II, 14–15)… ŠА DUTUŠI za-an-ki-la-tar [ŠА Ian-ta-ra-u̯a]-i̯a za-an-ki-la̤-tar «приношение Солнца Моего и приношение Антараваса»; (II, 48) za-an-ki-la-tar ḪI. A -i̯a ku-e ŠА DUTUŠI ŠА Iạn-tạ-ra-u̯a-i̯a̤ «приношения те, что Солнца Моего и Антараваса». Самым разительным местом оказываются строки (II, 57 и сл.), где указывается, что перед царем «для отпущения» (tar-nu-mạ-an-zi) установлены «бог страны Аххиява и бог страны Лацпа и бог Собственной Персоны» (т. е. царя) (DINGIRLUM URUaḫ-ḫi-i̯a-u̯a-kán ku-iš DINGIRLUM URUla-az-pa-i̯a DINGIRLUM NI. TENI -i̯a) и царь запрашивает оракул, угодно ли пришлым богам Аххиявы и Лацпы, чтобы для них совершались те же обряды, что и для собственных богов царя! Думается, Форрер имел серьезные основания соотнести два факта: водворение в Хаттусасе новых божеств, которым предстоит быть почитаемыми наравне с божествами хеттского царя, и приезд сюда для участия в обрядах почетного гостя Антараваса, фигурирующего в священнодействиях вместе с царем. Естественно предположить, что именно Антаравас доставил сюда с далекого запада заболевшему царю изображение богов Аххиявы и находящейся в сфере ее влияния Лацпы-Лесбоса. И если с формальной стороны нет возражений против сближения имени Ant(a)ravas с греческим Ἀνδρεύς [Friedrich, 1927, с. 105], то и по характеру описываемых событий появление греческого имени здесь естественно и уместно. Этот текст дает наглядное свидетельство близости и взаимопонимания, наметившихся между двумя государствами при Мурсилисе или его сыновьях. Однако идиллия сразу развеивается, когда мы приступаем к интерпретации знаменитого «Письма о Тавакалавасе» (KUB XIII, 3) — самого пространного и информативного и поэтому важнейшего документа среди всех текстов, содержащих свидетельства об Аххияве.

 

6

Сейчас для нас не так важна датировка «Письма о Тавакалавасе» конкретным периодом того или иного царствования (об этом см. следующую главу). Пока достаточно сказать, что сопоставление этого письма с другими документами, в которых фигурируют некоторые из указанных в нем лиц, позволяет отнести его к концу XIV — первой четверти XIII в. до н. э., когда престол по очереди занимали сын Мурсилиса Муватталис  (1315–1296 гг. до н. э.), сын Муватталиса Урхи-Тешуп, или Мурсилис III (1296–1289 гг. до н. э.), и брат Муватталиса Хаттусилис III (1289–1265 гг. до н. э.), пришедший к власти, низложив племянника и отправив его в отдаленную ссылку.

В центре внимания автора письма находятся трения, не прекращающиеся между ним и адресатом, царем Аххиявы, главным образом по двум причинам. Во-первых, бывший хеттский вассал по имени Пиямарадус некогда, взбунтовавшись, отбыл в Милаванду и, оказавшись под покровительством Аххиявы, начал враждебные действия против Хеттского царства, нападая на его земли, переманивая и насильственно угоняя его подданных. В этом ему, с ведома царя Аххиявы, оказали поддержку правитель Милаванды Атпас (имя явно негреческое) и другое знатное лицо этого города, Аваянас, вступившие в брак с дочерьми Пиямарадуса. Вторая причина была еще более серьезной: во время смуты, возникшей на юго-западе Анатолии в стране Лукка, брат царя Аххиявы Тавакалавас по приглашению части жителей этой страны вторгся на ее территорию и пытался создать свое собственное царство на землях, которые хеттский царь причислял к своим владениям. Поскольку резиденция Тавакалаваса также, судя по всему, находилась вблизи Милаванды, возникала опасность прямого союза покровительствуемого царем Аххиявы мятежника Пиямарадуса с преследующим свои цели братом этого заморского властителя.

Вмешательство Тавакалаваса в анатолийские дела не было случайностью: как видно из стк. II, 60–62, этот царевич из Аххиявы с юных лет поддерживал тесные связи с хеттской знатью и какое-то время мог пребывать в Хаттусасе при царском дворе. В указанных строках автор письма, отправляя на время своего выяснения отношений с Пиямарадусом к царю Аххиявы заложником некоего придворного Дабалатархунтаса, указывает на высокий ранг этого человека: (60)… TUR-ạn-na-aš-mu LÚ KAR. TAR. PU A. NA GIŠGIGIR (61) GAM-an ti-iš-ki-iz-zi A. NA ŠEŠ. KA-i̯a-aš-kán A. NA Ita-u̯a-ka-la-u̯a-i̯ [a̤(A. NA GIŠGIGIR?)] (62) GAM-an ti-iš-ki-it… — «(60) С юности со мной как начальник дворцовой конюшни он на колесницу (61) вместе постоянно ступает, и с братом твоим, с Тавакалавасом, он [на колесницу] (62) вместе постоянно ступал». Стремясь опровергнуть вывод Форрера о Тавакалавасе как о брате царя Аххиявы, Зоммер обнаруживал сразу вслед за именем этого деятеля остатки частицы i[a̤] «и» и читал: «с братом твоим и с Тавакалавасом [на колесницу] часто восходил», тем самым отделяя Тавакалаваса от рода царей Аххиявы [Sommer, 1932, с. 131]. Ревизия текста (de visu), проделанная Гютербоком, со всей определенностью показала отсутствие в указанном тексте этой частицы, что, кстати, хорошо видно на фотокопии (см. [Sommer, 1932, табл. 1]), и правильность чтения Форрера «с братом твоим, с Тавакалавасом» [Güterbock, 1983, с. 136]. Тот факт, что начальник хеттской придворной конюшни, ездивший с юных лет вместе с хеттским царем, тогда еще наследником, какое-то время постоянно восходил на колесницу вместе с братом царя Аххиявы, толкуется весьма правдоподобно как воспоминание о пребывании Тавакалаваса в Анатолии, где он мог обучаться искусству управления колесницей у лучших хеттских специалистов. Шахермейр указывает, что весь контекст противоречит альтернативной гипотезе о поездке самого Дабалатархунтаса в Аххияву. Царь Аххиявы с этим человеком явно не знаком, а потому приходится думать, что царский брат Тавакалавас обучался с хеттским царем управлению колесницей вдалеке от своей родины (см. [Schachermeyr, 1986, с. 204]). Возможно, именно вращаясь в кругу высшей хеттской знати, он пришел к мысли утвердиться на этой земле в качестве более или менее самостоятельного правителя.

Этому тексту посвящена обширная литература [Forrer, 1929, с. 95 и сл.; Sommer, 1932, с. 2 и сл; Cavaignac, 1933; Schachermeyr, 1935, с. 30 и сл.; Page, 1959, с. 10 и сл.; Huxley, 1960, с. 1 и сл.; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 175 и сл.; Heinhold-Krahmer, 1983, с. 82 и сл.; Singer, 1983, с. 210 и сл.; Гордезиани, 1978; Güterbock, 1983, с. 135 и сл.; Борухович, 1964, с. 98 и сл.; Герни, 1987, с. 45 и сл.; Schachermeyr, 1986, с. 214 и сл.]. Мы рассмотрим «Письмо о Тавакалавасе», следуя разбивке его на параграфы в издании Зоммера, в строго определенном ключе: как памятник совершенно особого периода в истории контактов хеттов с Аххиявой, обладающего такими признаками, которых мы не находим ни до, ни после этого времени. Проявляется эта уникальность прежде всего в прагматике текста, в том, как изображается в этом письме статус хеттского Царя-Солнца по отношению к царю Аххиявы. Это особенно важно потому, что именно прагматика письма при беглых его пересказах часто трактуется неверно (ср. рассуждения О. Герни, будто царь Аххиявы выглядит личностью довольно слабой и пр. [Герни, 1987, с. 46]).

В § 1 (I, 1-14) хеттский царь рассказывает адресату, каким образом он, собственно, столкнулся с Тавакалавасом. Оказывается, жители страны Лукка во время нападения некоего врага призвали их обоих на помощь. Когда же хеттский царь вступил на землю этой страны, сам Тавакалавас отправил к нему человека с просьбой: принять его, Тавакалаваса, в подданство и послать к нему кого-либо из царского рода (tuḫkanti «принц крови»), дабы тот его доставил к царю. Царь-Солнце тут же согласился с этой просьбой и направил к нему некоего полководца (LUTAR. TE. NU), которого он зовет своим «сыном» (II, 4) и превозносит как «держащего руку царя». Но тут возник конфликт. Тавакалавас счел этого посланца недостаточно достойным представителем царской персоны, а главное, отказался идти на встречу с хеттским царем, прежде чем тот его предварительно не утвердит в статусе правителя, не даст ему царства. Шахермейр прекрасно объясняет смысл этого места (II, 14–15): явившись за царством пред лицо верховного властителя, Тавакалавас должен был принять те условия, которые тот ему мог продиктовать; получив царство предварительно, он мог с царем страны Хатти говорить в качестве признанного суверена — гораздо более уверенно, чуть ли не на равных [Schachermeyr, 1986, с. 226].

В § 2 (I, 16–31) хеттский царь, выступая к захваченному врагом городу Иаланда (позднейшая Алинда в Карии), предупреждает Тавакалаваса, чтобы никто из его людей во избежание зла не появлялся в тех местах во время борьбы царя с мятежниками («я о своих подданных позабочусь сам!»). И действительно, враги были успешно разбиты, брат Тавакалаваса Laḫurzis или Laḫarzis (А. Хаксли и Ф. Шахермейр видят в этом имени передачу греч. Λαϝέρτης «Лаэрт», известного как имя легендарного отца Одиссея [Huxley, 1960, с. 25; Schachermeyr, 1986, с. 228]) вовсе не участвовал в этой битве, а в соответствии с пожеланиями царя из окрестностей Иаланды ушел, потом же прислал царю письмо, где заверял, что никогда больше в Иаланду не пойдет. Пусть брат царя хеттов — царь Аххиявы сам спросит, так это или не так! Очевидна установка этого параграфа: внушить царю Аххиявы, что пишущий не применял и не думал применять оружия против братьев адресата, что все вопросы улаживались на началах полной взаимной лояльности, если не считать странной строптивости Тавакалаваса, которому, впрочем, Царь-Солнце охотно готов дать все, что тот просил.

В § 3 (I, 32–34) хеттский царь клянется, будто все обстояло именно так, как он пишет (т. е. складывалось к общему благу), и зовет всех богов в свидетели.

В § 4 (I, 35–52) он заверяет, что, сражаясь в Иаланде, он был верен договору с Милавандой и владений ее не тронул. В дальнейшем из-за нехватки воды он вообще отошел в область Абавию (часть Страны реки Сеха) и, по его словам, ничего бы не имел даже против Пиямарадуса, но тот причинил ему зло, и хеттский царь позвал его к себе. Об этом он, находясь у границ Милаванды, написал своему брату — царю Аххиявы: знает или не знает его брат, что Пиямарадус постоянно нападает на соседнюю страну, в чем этого человека упрекает хеттский царь? Задача параграфа — продемонстрировать полную лояльность пишущего, его глубочайшее уважение к неприкосновенности границ Милаванды, готовность в спорных вопросах, связанных с этой страной и принятым ею под защиту Пиямарадусом, всецело положиться на справедливость господина Милаванды — царя Аххиявы.

Из § 5 (I, 53–74; II, 1–8) узнаем, что прибывший наконец из Аххиявы посол высокомерно, не вручив подарка — знака вежливости, тем не менее сообщил, что Атпас уже получил в Милаванде инструкции предоставить Пиямарадуса в распоряжение царя Хатти. Потому-то последний сразу пошел в Милаванду, чтобы поговорить с Пиямарадусом в присутствии подданных брата своего — царя Аххиявы. Но Пиямарадус взял и бежал на корабле. Однако его зятья Атпас и Аваянас знают все, что хеттский царь ему хотел сказать. Почему же они не передадут это царю Аххиявы? Следует попытка изобразить приход в Милаванду еще и как величайшее смирение перед высокомерием Тавакалаваса: тот не хотел к нему явиться, а вот теперь великий царь сам к нему пришел. Тем самым лукавый Царь-Солнце решает риторическую задачу неимоверной сложности и вторжение на землю Милаванды изображает как жест дружелюбия и покорности перед царем Аххиявы и его братом [Schachermeyr, 1986, с. 237]. Но вот беда: Тавакалавас тоже в панике бежал, заявляя, что боится быть убитым (II, 3). И хеттский царь, столкнувшись с таким «недоразумением», патетически вопрошает (II, 8): «Разве кровавые дела дозволены в стране Хатти? — Нет!» (… e-eš-ḫar I. NA KUR URUKỤBẠBBẠR??-ṭị ạ-a-rạ na̤? -a̤t!?? Ṳ́?. UL).

Длинный § 6 (II, 9-50) начинается с жалоб на то, что воля царя Аххиявы, позволившего хеттскому царю поставить перед собой Пиямарадуса и говорить с ним (но только не забирать его с собой), не исполнена. Строки II, 13–15 содержат описание радости хеттского царя, когда он получил из Аххиявы послание: (13)… ki! -nu-na-u̯a-mu ŠEŠ. I̭A LỤGẠL? GAL? am-me-ẹl (14) an-na-ú-li-iš IŠ. PUR nu-u̯a am-me-ẹ[l] ạn? -na̤? -ṳ́-lị?? -i̯a?? [-aš] (15) me-mi-an l). Ú. UL iš-ta-ma-aš-mi — «(13) ныне брат мой, великий царь, (14) равный мне, написал. Равного мне (15) слово не слышу ли я?» [Güterbock, 1983, с. 135 и сл.; Schachermeyr, 1986, с. 239] (толкование Зоммера, видящего здесь обидное замечание «я не слышу слова равного мне» [Sommer, 1932, с. 7], противоречит контексту). Обрадованный царь Хатти пошел в Милаванду, но тщетно. Если теперь его брат, царь Аххиявы, упрекнет его в том, что он не выполняет какое-то пожелание брата, то можно спросить: а разве тот сам выполнил его пожелание? Царь-Солнце явно стремится предупредить какие-то обвинения, связанные с конфликтом между ним и братьями царя Аххиявы, а возможно, и с вторжением в Милаванду. Следует рассказ об исключительных милостях, оказанных автором письма Атпасу из Милаванды, благополучию которого он всячески хочет способствовать, — здесь опять чувствуется боязнь упрека в посягательстве на особый статус этого города.

В испорченном § 7 (II, 51–55) вновь поднимается тема Пиямарадуса как клятвопреступника, на которого должны гневаться боги.

С § 8 (II, 56–77; III, 1–6) начинается удивительная картина заискивания царя Хатти перед адресатом. Этот параграф открывает заявление (II, 56): nu nam-ma-pít Α. NΑ ŠEŠ. I̭A ha̮-an-da-aš Ú. UL ma-a[n-qa i-i̯a-nu-un… — «ныне, как и прежде, я верен брату моему, а не только о своих интересах забочусь».

Царь Хатти заверяет, что готов вступить в переговоры с Пиямарадусом, дав тому, по хеттскому обычаю, высшую ритуальную гарантию — послав ему хлеб и вино, каковым актом исключается причинение получившему их любого зла. Более того, все время, пока будут длиться переговоры, при дворе царя Аххиявы в качестве заложника будет пребывать благородный начальник царской конюшни Дабалатархунтас, лично известный Тавакалавасу и происходящий из высокочтимой в стране Хатти семьи правящей царицы. Когда Пиямарадус придет к хеттскому царю, тот готов всячески заботиться о его благополучии, а в случае, если Пиямарадусу и это будет не по душе, один из людей царя доставит его «назад… в страну Аххиява» (II, 69–70). Царь-Солнце готов ублаготворять своего бывшего вассала и злейшего врага, вместо того чтобы конфисковать его владения и передать их кому-нибудь из знати (как он грозится выше, II, 26–28), лишь потому, что тот пребывает под покровительством великого царя Аххиявы.

В § 9 (III, 7 -21) автор письма просит, в случае если Пиямарадус отклонит его обращение, царя Аххиявы решить судьбу 7000 пленных, которых Пиямарадус угнал из страны Хатти, по-видимому, на территорию Милаванды. Представители обоих великих царей должны допросить вождей этих пленников, вероятно, переселявшихся целыми племенами. Царь страны Хатти не просит выдачи бежавших, не настаивает на своих правах сюзерена: если кто-нибудь из этих вождей скажет, что перешел границы добровольно, его и подвластных ему оставят в покое. Царя Аххиявы просят помочь в возвращении лишь тех, кто сам объявит себя угнанным насильно.

В § 10 (III, 22–51) содержатся рассуждения об обязанностях великих царей выдавать друг другу тех подданных (ÌR), которые, прогневав своего господина, перебегут от одного царя к другому, при этом автор письма ссылается на прецедент в отношениях между хеттским царем и неким Сахурунувой, вероятно, царем Кархемыша [Sommer, 1932, с. 34]. Также и царю Аххиявы следовало бы задержать Пиямарадуса. Иначе за ним охотно побегут и другие подданные хеттского царя (!).

Следующий § 11 (111, 52–62) преисполнен опасения, что Пиямарадус переберется в страну Маса (возможно, часть Мисии) или Каркию (вероятно, часть исторической Карии), оставив жену, детей и все добро под защитой Аххиявы, и, уверенный в их безопасности, начнет вновь нападать на земли хеттов. Звучит тревожный возглас: «Брат мой, неужели ты теперь с этим согласен?» (III, 62… ŠEŠ. I̭A — za ma-la-a-šị ki-nụ? -ṳn??).

B § 12 (III, 63–69; IV, 1-15) царя Аххиявы просят поставить Пиямарадуса перед выбором: или вернуться в страну Хатти, или мирно осесть в той области Аххиявы, которая ему будет указана, или, наконец, с семьей и со всем достоянием уйти в какую-нибудь другую страну и чинить оттуда хеттскому царю зло, не используя для этого территории Аххиявы. Великий царь этой страны должен напомнить Пиямарадусу, что война между Аххиявой и страной Хатти, шедшая из-за города Вилуса, окончилась (подробно об этом важнейшем эпизоде см. гл. 3), царь хеттов умиротворил (IV, 9 — la-ak-nu-ut) противника по спорным вопросам. Вновь возникает страх, что адресат в ответ напомнит Царю-Солнцу только что происшедшее вторжение в Милаванду, и приводятся какие-то оправдания этому поступку (по Зоммеру — уже известные нам ссылки на якобы самые дружественные намерения, которыми он был продиктован).

Из § 13 (IV, 16–26) узнаем, что за «согласие» между двумя царями имелось в виду в предыдущих строках. Ссылаясь на заключенный мир, пишущий вопрошает: «Чего же еще?» (IV, 20). И откровенно говорит о том, что, когда один человек перед другим признает свою вину, тот, перед кем эту вину признали, не должен отвергать повинившегося (IV, 21–23). Он, хеттский царь, полностью признал свой грех (u̯aštul) перед своим братом (царем Аххиявы), и этот грех не повторится (IV, 24–26). «Согласие» на деле оказывается унижением и покаянием Царя-Солнца перед его более могучим собратом.

И наконец, после нескольких испорченных строк (§ 14, IV, 27–31), в § 15 (IV, 32–57) мы читаем отчаянные, но глубоко искренние оправдания. Автор письма припоминает те оскорбительные слова и агрессивные (ŠU. BULUG) действия, которые владыка Аххиявы ему когда-то ставил в вину, и с необычайным чистосердечием и простотой повторяет: TUR-aš e-šu-un «я ведь юн был!» (IV, 34), а под конец он предлагает адресату обменяться теми злокозненными подданными, которые каждому из царей передавали злые слова, сказанные другим, и казнить их как преступников.

Еще раз подчеркнем, «Письмо о Тавакалавасе» — единственный известный за всю историю Хеттской империи текст, в котором великий царь, мучимый страхом, обращается к кому-то с позиций откровенной и обезоруживающей слабости и прямо признает превосходство царя далекой державы. С подобным феноменом мы не встречались прежде и более не встретимся ни разу.

 

7

Время трех последних правителей Хеттской империи — Тудхалияса IV (1265–1235 гг. до н. э.) и его сыновей Арнувандаса III (1235–1215 гг. до н. э.) и Суппилулиумаса II (1215 г. — начало XII в. до н. э.) для нас особенно, настораживающе интересно, поскольку эти 70 лет включают также и те годы, которыми античная традиция в разных ее версиях датирует Троянскую войну, а многие археологи — пожар Трои VIIa. Мы всматриваемся в документы этого времени, касающиеся Аххиявы. Подтверждают они или нет то соответствие, которое многие ученые в последние 30–40 лет предполагают между словами легенды и картиной раскопок на Гиссарлыкском холме? Отразились ли в хеттских текстах какие-то факты, которые могут быть соотнесены с эпическими мотивами, семнадцать веков питавшими античную культуру? И первое, что мы видим, — как резко изменяется в это время отношение Хаттусаса к Аххияве.

Наиболее показателен в этом смысле текст договора Тудхалияса со своим вассалом Шаушкамувасом из Амурру, изданный в KUB XXIII, 1 (приводится ниже по [Sommer, 1932, с. 320 и сл.]). В колонке IV, 1 и сл. этого текста Тудхалияс накладывает на вассала обязательства следовать политике хеттского царя в отношении прочих великих держав. При этом он перечисляет царей, которые, по его мнению, ему равны (LUGALMEŠ -i̯a-mu ku-i-e-eš LÚMI. IḪ. R[Ṳ. Ṭ]I). И вот в этом перечне вслед за царями Египта, Вавилонии и Ассирии (LUGAL URUmi-iz-ri!-i! LUGAL KUR! ka!-ra-Ddụ-nị-aš LUGAL KUR aš-šur) в заключение были вставлены слова LṲGẠL KỤR ạḫ-ḫị-i̯ạ-ṳ-u̯a̤-i̯a̤ «и царь страны Аххиява». Но, будучи написаны, они тут же заглаживаются, хотя и не до конца, так что их можно восстановить вполне определенно. А далее, когда царьку из Амурру предписывается позиция, которую он должен занимать, имея дело с каждой из этих держав по отдельности, а именно: «когда царь Египта Моему Солнцу друг, да будет он и тебе друг. Когда же он Моему Солнцу враг, да будет он и тебе враг…» и т. д., об Аххияве речь уже не возникает.

Как можно объяснить этот факт? Шахермейр справедливо замечает, что здесь не может быть речи об ошибке писца, но за таким исправлением должны стоять какие-то серьезные политические перемены [Schachermeyr, 1986, с. 286]. В самом деле, из «Письма о Тавакалавасе» видно, что в первые десятилетия XIII в. до н. э. властители Хаттусаса безоговорочно признавали царей Аххиявы равными себе и другим великим царям Востока. Так что же произошло за 20–30 лет? Пытаясь объяснить этот поворот, Шахермейр видит его причину в якобы усилившейся к середине века под натиском северобалканских племен на рубежи ахейского мира агрессивной политике Микен на юге Средиземноморья. В это время на Кипр вторгается обширная группа ахейцев, разрушающих ряд древних городов (в Энкоми, Гала-Султан-Теке и др.) и сооружающих на их месте свои крепости [Schachermeyr, 1982, с. 128 и сл.]. По мнению ученого, Тудхалияс осознавал, что миру с Аххиявой наступает конец, и, готовясь к предстоящей борьбе, вычеркнул упоминание о царе Аххиявы из списка признаваемых им легитимных правителей в договоре с Шаушкамувасом. Шахермейр, по-видимому, прав в том, что касается связи между нарастающим натиском на Грецию с севера и массовым переселением на Кипр. Но в целом, как нам кажется, предложенное объяснение не выдерживает критики.

В анализируемом договоре Тудхалияс четко отличает тех великих царей, отношения с которыми могут меняться как в хорошую, так и в плохую сторону (сюда относятся цари Египта и Вавилонии), от царя Ассирии, в это время, при Тукультининурте, резко активизировавшей свою экспансию в Передней Азии. По словам Тудхалияса, царь Ассирии ему постоянный враг и правитель Амурру не имеет права с ним поддерживать даже торговых контактов. Возможность изменений к лучшему в отношениях между хеттами и Ассирией не предусматривается как явно нереальная. Спрашивается, если Тудхалияс и впрямь считал Аххияву, захватившую Кипр, своим заклятым врагом, почему ее царь не упомянут именно в таком качестве, наряду с царем Ассура? Тем более что ниже, в стк. 23, о царе Ассирии сказано: [ŠА KUR aḫ-ḫ]i̤-i̯ạ-u-u̯a-aš-ši GIŠMÁ pa-a-u-an-zi l[i-e] — «Корабль [из страны Ахх]иява к нему не должен проходить!» [Sommer, 1932, с. 326]. А если Тудхалияс допускал, что отношения с Аххиявой еще могут улучшиться, то почему он не поместил ее царя в одном ряду с царями Египта и Вавилонии, которые, по его словам, могут ему стать в будущем как друзьями, так и врагами? В обоих случаях для царя Аххиявы нашлось бы место в списке. Нет, дело в другом, как нам кажется. Во время заключения этого договора Тудхалияс перестает считать Аххияву великой державой, а ее царя — равным себе.

Этому не противоречит и организация тем же царем первого известного в истории похода против осваиваемого ахейцами Кипра (см. [Otten, 1963; Güterbock, 1967]). Из позднейшего текста KBo XII, 38, составленного при Суппилулиумасе II, который пожелал прославить деяния своего отца, ясно, что этот поход был удачен и Тудхалияс, захватив в плен царя Кипра-Аласии, обложил его различными повинностями, формально — в пользу различных божеств-покровителей хеттского царя. Но в тексте нет никаких указаний на то, чтобы этот царь Аласии, будь он ахейцем или нет, находился в какой бы то ни было зависимости от царя Аххиявы. Аласия выглядит вполне самостоятельным государством, а отнюдь не частью какого-то более обширного ахейского царства. Нельзя ли думать, что именно уверенность Тудхалияса в невозможности как отпора, так и возмездия со стороны Микенской Греции позволила ему впервые в хеттской истории попытаться включить Аласию в число уже не союзников, а прямо подчиненных империи вассальных владений?

Через 25–30 лет сам Суппилулиумас II, подобно своему отцу, предпринял поход на этот остров, о чем и рассказал в своих анналах, изданных Г. Оттеном вместе с рассказом этого царя о первом покорении Аласии Тудхалиясом. Суппилулиумас сжег в море корабли врагов, затем разгромил последних на суше и отпраздновал свою, как ему казалось, полную победу сооружением на острове храма («Каменного дома») в память Тудхалияса. Из того, что, говоря о своих собственных успехах, Суппилулиумас ни разу не упоминает о царе Аласии, но собирательно повествует о некоем множестве врагов, Шахермейр сделал правильный вывод. За четверть века положение на острове изменилось, вероятно, в результате вторжений новых завоевателей, так называемых «народов моря» [Schachermeyr, 1986, с. 341] (см. о них гл. 4). Единая власть, объединявшая остров, пресеклась, и Аласия как государство, похоже, распалась на множество мелких, плохо связанных между собою районов, контролируемых отдельными группами пришельцев и прежних обитателей. Но как бы облик острова в конце XIII в. до н. э. ни отличался от того состояния, в котором его застал Тудхалияс, одна черта в обоих описаниях остается общей: ни в том, ни в другом случае мы ничего не слышим об Аххияве.

В этой связи можно вспомнить и так называемое «Письмо в Милаванду», второй по величине текст после «Письма о Тавакалавасе» из опубликованных Зоммером источников об Аххияве [Sommer, 1932, с. 198 и сл.]. В 1982 г. Г. Хоффнер дополнил этот сильно поврежденный текст фрагментом KUB XL VIII.90, благодаря чему интерпретация в ряде деталей прояснилась [Hoffner, 1982] (ср. [Güterbock, 1984, с. 120; Schachermeyr, 1986, с. 251]). Основное содержание письма сводится к пересмотру и изменению границ между Милавандой и Хеттским царством. Имя хеттского царя, при котором происходил этот пересмотр, не сохранилось. Но судя по тому, что в стк. Rs. 10 Пиямарадус мельком упоминается в историческом отступлении в связи с какими-то давними делами, письмо должно быть датировано ближе к середине XIII в. до н. э. [Heinhold-Krahmer, 1983, с. 95; Schachermeyr, 1986, с. 254; ср. с. 252 — отождествление автора письма с Тудхалиясом]. Не лишено резонов сближение отца адресата, который, как отмечается в письме, правил в Милаванде и чинил хеттскому царю зло, посягая на его владения, с известным нам Атпасом, доставившим хеттам много хлопот, войдя в сговор с Пиямарадусом. Вспомним, сколь старательно автор «Письма о Тавакалавасе» пытался ублаготворить Атпаса как вассала царя Аххиявы, показывая свое особое уважение к статусу Милаванды. Ко времени составления второго письма мы видим совсем иную ситуацию. Отношения между царем Хаттусаса и правителем Милаванды трактуются как обычные связи между «отцом» и «сыном», т. е. сюзереном и вассалом. Высший обещает низшему (Rs. 42) «позаботиться о его благе, если тот будет заботиться о благе Солнца», в стандартном стиле подобных вассальных договоров. В своем месте мы убедимся, как бесцеремонно хеттский царь решает в этом письме судьбу еще одного города, над которым в «Письме о Тавакалавасе» признавался суверенитет Аххиявы. Похоже, что в годы Тудхалияса не только Кипр, но и ахейцы Милаванды-Милета оказались под эгидой Хеттской империи. В связи с изложенным встает вопрос, случайно ли в такой политической обстановке произошло вычеркивание царя Аххиявы из числа великих царей?

И наконец, важнейшим текстом этого времени, касающимся проблем Аххиявы, является KUB XXIII,13, значение которого авторы настоящей книги попытались раскрыть в специальной работе [Гиндин, Цымбурский, 1986]. Основная часть его звучит так (дано по [Sommer, 1932, с. 314 и сл.], с уточнениями по [Ranoszek, 1934, с. 52]): (1) […] KUR ÍD še-e-ḫa-aš EGIR-pa II ŠU u̯a-aš-ta-aš (2) […A.]BI A.BI DUTUŠI IŠ.TU GIŠTUKUL UL tar-aḫ-ta (3) [X+ku-u̯a-p]i? KUR. KUR ạr-zạ-[u]-u[a̤ tar-a]ḫ-ta an-za-a-aš-ma-u̯a-za IŠ.TU GIŠTUKUL (4) [X+]x̣-na-aš-za nu-u̯a-aš-ši? u̯a-aš-da-az-za iš-ḫu-na-aḫ-ḫu-u-en (5) [X+]x̤ ku-u-ru-ri-i̯a-aḫ-tạ nu-za-kán LUGAL KUR aḫ-ḫi-i̯a-u-u̯a EG IR-pa e-ip-ta […] (6) [X+E]GIR-pa e-ip-ta LỤGAL GAL-ma i-i̯a-an-nị-i̯a-nu-un (7) [X+Z]A̤? hé-gur ḫa-a-ra-na!-an-kán kat-ta dạ-aḫ-ḫu-un nu-kán D ANSU.KUR. RA. — «(1) [царь или народ] Страны реки Сеха снова дважды согрешил (2)… дед[а] Солнца Моего оружием не победил, (3) [когд]а страны Арцава [побе]дил, нас, однако, оружием [не победил] (4) (точной интерпретации не поддается, но явно заключает в себе какие-то оскорбления в адрес деда хеттского царя) (5) […] вел войну, и царь страны Аххиявы отступил назад […] (6) […] отступил назад, а я, Великий Царь, пришел. (7) Скалу Харана я низверг, 500 колесниц…». Далее речь идет о низложении местного правителя DU-naradu, что, вероятно, должно читаться «Тархунарадус» [Singer, 1983, с. 207 и сл.], и о возведении на престол хеттского ставленника. Впрочем, в этом месте текст сильно испорчен, но в стк. 10 хорошо читается La-ba-ar-na LUGAL [G]A̤L KURTUM UL pa-it «Лабарна, Великий Царь, в страну эту не приходил» — слова, возможно, подчеркивающие масштаб одержанной победы.

Еще Зоммер вполне оценил важность этого свидетельства, указав на него как на единственный текст, который «недвусмысленно выводит на сцену владыку Аххиявы действующим в определенном месте» [Sommer, 1932, с. 319]. Хотелось бы добавить — «и в определенное время», так как с 20-х годов отнесение этого текста по содержательным критериям к анналам Тудхалияса IV, ведшего постоянные войны на западе, признается большинством ученых [Sommer, 1932, с. 316 — со ссылками на Гетце и Форрера; Garstang, Gurney, 1959, с. 95; Ranoszek, 1934, с. 49; Huxley, 1960, с. 7 и сл.; Heinhold-Krahmer, 1977, с. 251; Schachermeyr, 1986, с. 279]. Доводы некоторых авторов, высказавшихся в последнее время в пользу его датировки предшествовавшим царствованием Хаттусилиса III [Singer, 1983, с. 207 и сл.; Güterbock, 1984, с. 122], не очень убедительны. Так, стк. 2–3 Гютербок предлагает понимать как последовательно относящиеся к деду и отцу правящего царя и переводит с заполнением лакуны в стк. 3 так: «Дед Солнца Моего оружием не покорил, [отец Солнца Моего], когда страны Арцавы покорил, нас, однако, оружием не покорил», — а из этого делается вывод, что автор текста был сыном покорителя Арцавы Мурсилиса, т. е. Хаттусилисом III! Но такое восполнение текста отнюдь не обязательно. Не говорим уже о том, что характер лакун в началах строк позволил бы допустить и совсем иную последовательность поколений, когда сначала стоит прадед ([ABI A.]BI A.BI) говорящего (Суппилулиумас I, также воевавший с Арцавой [Heinhold-Krahmer, 1977, с. 56 и сл.]), а затем его дед (Мурсилис). Но едва ли благоразумно делать столь далеко идущие выводы из частичного синтаксического повтора, наблюдаемого в уцелевших частях этих строк.

Мы можем иметь здесь, как думал и Зоммер, просто риторическое выделение одиозной информации, акцентирующее дерзость жителей Страны реки Сеха: «Говорят, мол, их дед Солнца Моего оружием не покорил, — хотя, дескать, страны Арцавы покорил, но нас, однако, оружием не покорил!». Такое понимание вполне соответствует стилю данного фрагмента (см. аналогичный прием непосредственно ниже: «… и царь Аххиявы отступил назад; он отступил, я же, Великий Царь, пришел!»). Датировка текста временем Тудхалияса тем оправданнее, что объединение его с другими уцелевшими фрагментами анналов этого царя проясняет смысл слов о втором проступке народа указанной страны против Хеттского царства.

К сожалению, в понимании данного текста имеются и другие сложности. Так, из-за повреждения в начале стк. 5 пропало подлежащее глагола kururijaḫta «вел войну», хотя, скорее всего, речь идет о царе Страны реки Сеха [Sommer, 1932, с. 314 и сл.; Page, 1959, с. 28 и сл.]. В последнее время определенные сомнения возникли насчет перевода глагольной формы EGIR-pa e-ip-ta в той же строке. На протяжении десятилетий авторы, писавшие по поводу данного места, вслед за Зоммером переводили этот предикат в смысле «отступить, попятиться» [Page, 1959, с. 28; Борухович, 1964, с. 97; Lloyd-Mellaart, 1955, с. 83; Ranoszek, 1934, с. 70]. При этом противники отождествления Аххиявы с Микенской Грецией (Зоммер, Пейдж) в своей аргументации придавали большое значение контексту, где царь Аххиявы изображен действующим на малоазийской земле. Напротив, Г. Гютербок, выступив во всеоружии своего авторитета и хеттологической эрудиции в поддержку «микенской концепции», попытался — и, на наш взгляд, неудачно — отвести этот довод, пересмотрев само толкование формы EGIR-pa e-ip-ta. Споря с Зоммером, он пишет: «Я думаю, что значение „находить прибежище у кого-либо“ („полагаться на кого-либо“), засвидетельствованное еще кое-где, дает лучший смысл: „(Такой-то) вел войну и полагался на царя Аххиявы“. Он мог полагаться на него без того, чтобы сам царь находился на сцене» [Güterbock, 1983, с. 138] (см. также [Güterbock, 1984, с. 119]). Насчет возможности значения «еще кое-где» остается лишь доверять опыту Гютербока — словари Фридриха и Тишлера такого значения не дают. Что же касается данного контекста, думается, интерпретация Зоммера, в которой противопоставляется отход потерпевшего поражение царя Аххиявы и победное наступление хеттского царя, дает на деле гораздо лучший смысл, чем перевод Гютербока: «X воевал и имел поддержку от царя Аххиявы; X имел поддержку, я же, Великий царь, пришел», где повтор теряет всякий смысл. Кстати, мысль о том, что царь Аххиявы мог и не присутствовать лично при вторжении своего войска в эту область, задолго до Гютербока высказал Шахермейр, еще опираясь на зоммеровский перевод текста и допуская в качестве альтернативы кратковременное вступление этого царя на малоазийскую землю в роли предводителя войска [Schachermeyr, 1935, с. 39, 86; Schachermeyr, 1982, с. 29]; в последней работе [Schachermeyr, 1986, с. 279], под влиянием Гютербока, он проявляет колебания в интерпретации этого глагола. Вообще надо заметить, что семантическое развитие «брать, двигать назад» → «отступать» представлено в ряде языков, ср. англ, withdraw, нем. zurückziehen, польск. ćofąć się «отступать» при ćofąć «отодвигать, брать назад».

Видимо, всеми этими трудностями вызвано сдержанное отношение многих ученых к давно намеченному сближению данного текста с эпизодом так называемой «Псевдо-Илиады» из греческой традиции о годах, предшествовавших осаде Трои. Еще более 30-ти лет назад Дж. Хаксли [Huxley, 1956, с. 25] мимоходом указал на перекличку KUB XXIII,13 с сообщением Страбона (I,1,17) о том, что «войско Агамемнона, грабя Мисию, как будто Троаду, с позором отступило». Однако слова Страбона, будучи выхвачены из общего контекста традиции, выглядят загадкой. Между тем Дж. Гарстанг и О. Герни, более серьезно, хотя и выборочно рассмотрев этот и некоторые другие источники, посвященные «Псевдо-Илиаде» («Киприи», Pind. Olimp. IX,70 и сл.), указывают: «Совпадение слишком значительно, чтобы его игнорировать» [Garstang, Gurney, 1959, с. 97].

Как оказалось, круг греческих свидетельств, относящихся к этому эпизоду неудачной, грабительской экспедиции Агамемнона в Мисии, может быть значительно расширен. Самый ранний развернутый источник, видимо, во многом инспирировавший последующие, — это «Киприи». Вот пересказ интересующего нас места у Прокла: «[греки], выйдя в море, причаливают к Тевтрании (древнее название Мисии) и начали ее грабить, как будто Илион. Телеф же (местный царь) спешит на помощь и убивает Терсандра, сына Полиника, и сам ранен Ахиллом. Когда же они отплывают из Мисии, случается буря и их разбрасывает в разные стороны». У Пиндара находим по крайней мере три аллюзии этого эпизода — Olymp. IX,70 о Патрокле: «вместе с Атридами придя в долину Тевтранта, один встал рядом с Ахиллом, когда мощных данайцев, обратив в бегство, Телеф отбросил на корабельные кормы»; Isthm. V,38 об Ахилле; «кто доблестного Телефа ранил своим копьем у берегов Каика» (точная локализация места битвы); о нем же Isthm. VIII,59: «кто мисийскую виноградную долину обагрил, обрызгав черной кровью Телефа» (к мифо-ритуальным аспектам этого эпизода см. главу 7). Подробный пересказ соответствующего места из «Киприй» дает Аполлодор (Ер. III,17); «Не зная морского пути в Трою, пристали к Мисии и стали ее разорять, думая, что это Троя. А Телеф, царствовавший над мисийцами, погнал эллинов к кораблям и убил многих…». Живописный образ Телефа, поднимающего на битву свой народ, вырисовывается в позднем романе Диктиса Критского (II,1,4): «Те, кто первыми спаслись бегством от греков, приходят к Телефу, мол, вторглись многие тысячи врагов и, перебив охрану, заняли берега… Телеф с теми, кто был при нем, и с прочими, кого в этой спешке можно было собрать вместе, быстро идет навстречу грекам, и обе стороны, сомкнув передние ряды, со всей силой вступают в бой…». Из географов кроме Страбона к «Псевдо-Илиаде» неоднократно обращается Павсаний, у которого помимо беглых ссылок (I,4,6; VIII,45,7), ничего не добавляющих к известному, появляется интересное сообщение, показывающее, как глубоко воспоминание о великой битве с войском ахейского царя укоренилось в традиции самих жителей Мисии (IX,5,14): «У отправившихся в Трою с Агамемноном случилась ошибка во время плавания и битва в Мисии… И как напоминание об этом входящему в долину Каика служит камень в городе Элее на площади под открытым небом, и местные жители, как говорят, приносят здесь жертвы мертвым». Это свидетельство относится к началу нашей эры, т. е. почти полторы тысячи лет спустя после легендарного сражения!

Эта, еще не полная, подборка источников (некоторые приведены дополнительно в гл. 7) достаточно показывает характер «Псевдо-Илиады» как одной из фундаментальных, проходящих через всю античность тем, связанных с историей Троянского похода, неотделимых в памяти греков хронологически и событийно от опустошения ахейцами Троады и частично ближайших берегов Фракии. Примечательно, что Аполлодор, пересказывая «Киприи», излагает этот эпизод в едином сюжете «Илиады» и соответственно пишет (Ер. III,15–20): «Действительно, поскольку эллины вернулись, иногда говорится, будто война длилась 20 лет: ведь после похищения Елены эллины на второй год приготовились выступить в поход, а после того, как возвратились из Мисии в Элладу, спустя 8 лет они, вновь вернувшиеся в Аргос, отбыли в Авлиду». Сообщение Аполлодора о традиции включать «Псевдо-Илиаду» в историю Троянской войны и отводить на последнюю в целом 20 лет заслуживает полного доверия, поскольку оно прямо подтверждается свидетельством Гомера, у которого Елена в своем плаче по Гектору (Il. XXIV,764–766) восклицает: «Ведь ныне уже у меня двадцатый год идет с того, в который я пришла оттуда и покинула мое отечество». Более того, вопреки ранее высказывавшемуся нами мнению [Гиндин, Цымбурский, 1986, с. 84], есть основания видеть реминисценцию неудачного мисийского похода в одном месте у Гомера, а именно там, где Ахилл предупреждает Агамемнона в связи с насланной Аполлоном чумой (Il. I,59–60): «Атрид, я думаю, что ныне мы, повернув обратно (παλιμπλαχϑέντας), опять назад (или обратно — άψ’) возвратимся, поскольку равно и война, и мор губят ахейцев». При встречающемся в ряде списков раздельном написании, πάλιν πλαχϑέντας, это место получает совершенно иное значение: «… мы, вновь сбившись с дороги, опять возвратимся». Место это темное, может быть, нарочито из-за очевидной полисемии как глагола, так и частицы αψ’ «назад» или «опять»: перед слушателем как бы попеременно то выступает из текста, то вновь в нем исчезает указание на некое уже имевшее в прошлом место возвращение из неудачного похода. Составитель схолий A к этому месту, сразу ухватив его связь с «Псевдо-Илиадой», поясняет фразу: «Атрид, ныне мы, повернув обратно…» следующим образом: «новейшие авторы, основываясь на этом, сообщают о делах, относящихся к Мисии». Еще определеннее комментирует эти строки Евстафий, указывая, что вместо πάλιν некоторые авторы однозначно говорят ἐκ δευτέρου «во второй раз» (подробнее о единстве «Псевдо-Илиады» и собственно «Илиады» см. [Гиндин, 1991а, с. 269 и сл.]). Маловероятно, чтобы Гомер с его тончайшим искусством лексикосемантических аллюзий мог не осознавать напрашивающихся перекличек этого места с темой битвы в Мисии. Скорее, отведя на всю Троянскую войну, начиная от похищения Елены, 20 лет, он в Первой, вводной песни к аллюзиям затянувшейся задержки в Авлиде присоединяет напоминание о событиях еще более ранних, издавна рассматривавшихся в традиции как самый первый этап великого похода.

Мы убеждаемся в разительном сходстве событий «Псевдо-Илиады» с сообщением текста из анналов Тудхалияса. Отождествлению поддаются и место (долина Каика — в хеттском Страна реки Сеха, в регионе между бассейнами Каика и Меандра), и время (канун Троянской войны — годы правления Тудхалияса IV, на которые с большой определенностью приходится гибель археологической Трои VIIa или по крайней мере созревание предпосылок этой катастрофы), и, наконец, ход событий (появление и отступление царя Аххиявы: вторжение и бегство царя ахейцев). Подчеркнем, что из этого сопоставления вовсе еще не вытекает, как думают Гарстанг и Герни, прямое отождествление р. Сеха с Каиком. Достаточно того, что Страна реки Сеха на северном фланге могла охватывать часть бассейна мисийской реки. И точно так же ничего не изменило бы в полученных выводах даже отстаиваемое Гютербоком отнесение текста KUB XXIII, 13 ко времени Хаттусилиса, хотя оно и кажется нам мало правдоподобным по другим причинам. Речь вполне могла бы идти о последних годах жизни этого царя, непосредственно смыкающихся с царствованием его сына. А выводы эти таковы: данный текст — вовсе не аргумент против «микенской» гипотезы, как думал Зоммер. Скорее наоборот, констатируя тот факт, что текст KUB XXIII, 13 — уникальное прямое свидетельство о походе царя Аххиявы в Анатолию, Зоммер невольно дал в руки сторонников «микенской» концепции очень сильный довод. Появление царя Аххиявы в хеттских текстах на малоазийской земле в десятилетия, предшествующие пожару Трои VIIa, точно соответствует засвидетельствованному традицией вторжению ахейского царя в Западную Анатолию за 20 лет до сокрушения Приамовой Трои. Обзор источников, проделанный нами, позволяет сказать определенно: в данном фрагменте из анналов Хаттусаса оказывается отраженным начало Троянской войны.

Более того, еще неизвестные нам в точности события, послужившие прообразом этого легендарного великого похода греков, должны будут осмысляться в двух планах. В рамках той эпохи, в которой это могло происходить, они должны складываться в единую картину с наблюдаемым упрочением позиций хеттов в Милаванде-Милете и на Кипре и с падением роли Аххиявы в Анатолии. В то же время в диахронном ключе эта эпоха, которая для греков выступает как эпоха Троянской войны, а для хеттов — как время Тудхалияса IV и его сыновей, должна по своему духу, по определяющим ее тенденциям радикально отличаться от эпохи предыдущей, облик которой встает перед нами из строк «Письма о Тавакалавасе».

В свете изложенного практически однозначным предстает важнейший для истории всего Восточного Средиземноморья вывод, означающий конец спорам о местонахождении государства Аххиява. Оно должно быть приравнено к Микенской Греции, включая области Анатолии (Малой Азии), с близлежащими островами, охваченные микенской колонизацией.

Можно подумать, что перед нами разыгрывается трагическое действо в стиле многочисленных античных рассказов о каре, сокрушающей носителей героического дерзновения (гибриса) на вершине их успеха. От дерзкого самоутверждения Аххиявы в Анатолии через стадию признанного, легитимного господства над областями, подпавшими под ее власть, это государство приходит к неслыханному возвышению, когда перед ним чуть ли не заискивает повелитель крупнейшей анатолийской империи, затем стремительно наступает полоса неудач и крах.

Кажется совершенно очевидным, что между смирением Царя-Солнца перед владыкой Микен и пренебрежительным сбрасыванием Аххиявы со счетов в делах Анатолии и всего Восточного Средиземноморья должны были произойти какие-то важные события, изменившие облик того мира, который окружал обитателей Хаттусаса. Но об этих событиях мы ничего не узнаем непосредственно из текстов, упоминающих об Аххияве. Мы должны эти сдвиги восстановить и осмыслить, обращаясь к другим хеттским текстам, относящимся к интересующим нас отрезкам времени в истории Западной Анатолии, а если потребуется, и к свидетельствам из иных архивов — египетских, угаритских, а также к данным археологии. Но сразу же скажем, забегая вперед: все исторические потрясения, о которых пойдет речь, оказываются нерасторжимо связаны с отразившейся в греческих преданиях судьбой «Лаомедонтовой» и «Приамовой» Трои.