Первым не стало Филиппо

Это оказалась странная смерть, которая позже настигла и остальных.

Тревогу забил Абдул Мустафа, он уже лет шесть продавал бумажные носовые платки на углу Ковиньяно и всем улыбался. Он не жаждал сообщать о случившемся, не имея вида на жительство и будучи явно навеселе. Абдул Мустафа уверял, что мальчишка орал как резаный, а когда он добежал туда, откуда доносились крики, обнаружил то, что полицейские могли засвидетельствовать сами. Он не приближался к этому месту и ничего не трогал. Потом поклялся именем Аллаха, что даже не прикоснется больше к пиву. Полицейские подумали: как бы то ни было, кроме пива, немало других алкогольных напитков.

Полиция нашла одежду Филиппо 15 апреля 2006 года в одиннадцать вечера под мостом, соединяющим две улицы, недалеко от перекрестка с Ковиньяно, где протекает илистая речка Мареккья. Филиппо, Франческо и Лука часто устраивали здесь охоту на крыс — мохнатых, размером с котов. До его дома было меньше километра.

Особенность происшествия заключалась именно в одежде, найденной под мостом. Аккуратно сложенная стопка: кроссовки, носки, брюки, трусы, футболка и куртка, причем носки остались в кроссовках, а рукава футболки были всунуты в рукава куртки. Словно мальчик просто распался на атомы. Растворился. Испарился. Рядом с одеждой валялся только велик: шина заднего колеса была разодрана, диск сломан, а переднее колесо, вопреки всяким законам физики, все еще крутилось. Больше ничего. Ни тела. Ни малейшего пятнышка крови. Полицейскую бригаду возглавлял комиссар Марци. Он жевал кусок пиццы с сосисками и сладким перцем, схваченный на ходу в итальянском бистро «Пицца навынос», с китайским директором, японским поваром и интерьером в креольском стиле. За пиццу он не заплатил, сославшись на срочность, заставившую выбежать его сломя голову, точно вспыхнула вирусная лихорадка. Увидев брошенную на земле одежду, он ни сразу, ни пять минут спустя не уловил сути странного случая, решив: «Еще один педофил хренов».

Потом, отметив увиденное как чепэ, решил вызвать криминальную полицию.

В карманах джинсов Филиппо нашли кошелек из кожзаменителя от рок-группы «Инкубус». В нем лежали скомканные пять евро с надписью «Высоси», удостоверение личности, ментоловые сигареты «Ким», позаимствованные у матери, пароль от какой-то компьютерной фигни на пакетике лимонного чая «Вроокуп» и картинка с изображением дебелой синьоры в трусах-танга и поясе для чулок — эта, скорее всего, принадлежало отцу.

Немедленно связались с семьей. Тут же примчался отец на фургончике «фиат-фьорино», он не расставался с литровой коробкой столового вина. «Исчез, как же!» — думал он.

Не требовалось обладать дипломом, сверхвысоким уровнем IQ или редкими творческими способностями, чтобы догадаться, что что-то очень, ну очень подозрительное заключалось в этой стопке одежды.

«Уверен, это детские штучки. Решил вызвать у меня чувство вины, мы же поссорились. Позвоните его друзьям и увидите, что их тоже нет дома!»

И пока полицейский, разговаривая по телефону с родителями Луки и Франческо, повторял: «Не выходили, говорите? Дома с вами с семи вечера? Понятно, спасибо», отец покрывался испариной, чувствуя себя странно. Ужасно виноватым.

 

15 апреля 2006 года, 19.30

За четыре часа до того, как отец Филиппо покрылся испариной, почувствовав себя странно. Ужасно виноватым

Быстро юркнув в квартиру с опущенной головой, Филиппо попытался без ущерба здоровью преодолеть короткий путь по коридору прямиком в свою комнату, проскочив мимо открытой двери кухни, откуда доносилась монотонная телевизионная речь.

— Подонок! Когда надо быть дома?! — прогремел голос отца, и удар ладони о деревянный топчан подчеркнул его отвратительное настроение.

— Хоть сегодня не орите. Понял, Иво?! Я совсем чокнулась с вами.

Филиппо очень медленно подошел к порогу кухни, видя, как рассеивается всякая возможность политического убежища. Выглянул из-за двери с выражением ягнячьей кротости на лице:

— Мы гуляли с друзьями. У нас каникулы…

— А мне какое, на хрен, дело, что у вас каникулы?! У меня же не отпало желание есть! И ты пока живешь с нами под одной крышей, будешь жрать в то время, которое мы укажем!

Иво стал темно-лиловым, и в кухне, как и в каждой комнате, где он останавливался более чем на пару минут, распространился кислый запах затхлого вина, вызывающий у Филиппо дрожь, потому что всегда предшествовал побоям. Именно в этот момент мальчик сменил выражение страдающей жертвы и сжал кулаки, готовый при необходимости продемонстрировать молодые острые зубы хищника.

— Я всего на полчаса опоздал.

— Действительно, Иво, он опоздал всего лишь на полчаса, он же ребенок. Я наливаю суп?

— Не лезь не в свои дела, и хватит его постоянно защищать!

— Я только на полчаса опоздал.

Иво вскочил, опасно качнувшись назад, и, восстановив видимость равновесия, заорал:

— Да ты же лодырь, наглый и неблагодарный! Ты учишься? Нет! Работаешь? Не-е-ет!

— Иво, хватит! — выкрикнула мать в истерическом припадке, зажав уши руками.

Иво рухнул на стул и замолчал. Филиппо сопел, сжимая кулаки. Прошло несколько месяцев после ломки голоса, но сейчас, хоть он и старался удержать новый тембр, слова опять прозвучали пронзительным писком:

— Я не лодырь. — Именно это слово морально ранило его. Лодырь. — Я много чего умею делать и могу научиться много чему.

— Что ты говоришь! Вот так новость! Ну-ка, ну-ка, послушаем — и что же ты умеешь делать?!

Филиппо сглотнул, но ком, стоявший в горле, не исчез, наоборот, он разбухал и уплотнялся. И к тому же снова вернулся этот дурацкий детский голос.

— Я… я разбираюсь в компьютере.

Иво мельком взглянул на сына, потом хмурое выражение исчезло, складки на лбу расправились, и вульгарный грубый смех исказил его черты.

— Ха-ха-ха, компьютер! Черт, парень, да у тебя не все дома!

Потом опять посерьезнел, похолодел. Посмотрел сыну прямо в глаза, нащупывая слабое место, чтобы ударить побольнее. Филиппо пытался выдержать этот натиск. И у него получилось бы. Если бы только не вмешалась мать:

— Компьютер? Какой компьютер? И ты называешь компьютерные игры делом? С ума сойти, Филиппо, отец прав, спустись на землю.

В этот момент отец улыбнулся — незаметно, но улыбнулся. И Филиппо опустил глаза. Он себя не простит. Он потерпел поражение. Наверное, тогда он и решил подставиться. Поплатиться, заслуженно пострадать за то, что струсил. Но заодно и ранить в ответ — совсем как пчела, которая перед смертью оставляет в теле жертвы ядовитое жало.

— Я не могу так рано ужинать. В этот час никто не ужинает. Вы так рано едите только потому, что тебе не терпится напиться. Ты же алкоголик.

Филиппо услышал, как тишина, воцарившаяся после его слов, с грохотом разбивается о стены. Иво хлопал глазами, еще не веря, что сын действительно посмел сказать такое. Потому что Филиппо должен был зареветь, например, или закрыться в своей комнате, или, еще лучше, сесть за стол и есть, опустив голову, в гробовой тишине; он все что угодно мог сделать, только не отвечать. Тем не менее Иво услышал сказанное, и больше всего его задело то, что эти слова шокировали его настолько, что он не успел заткнуть рот бесстыжему сыночку, прежде чем тот закончил фразу. Иво вмиг набросился на Филиппо, хлестанув его по лицу жесткой ладонью. Отец готов был сыпать оскорблениями, но чем яснее осознавал, что ни одно из этих оскорблений не унизит сына так, как сын унизил его минуту назад, тем больше росла его бессознательная слепая ярость. Удары наотмашь громыхали, как летняя гроза, а когда Филиппо упал на пол, посыпались пинки. Потом Иво испытал второе потрясение: Филиппо засмеялся. Нога, которую Иво уже занес, замедлила движение и лишь слегка коснулась грудной клетки мальчика.

Филиппо хохотал. Из правого угла рта сочилась струйка крови, а Филиппо хохотал. И не защищался.

— Знаешь, что я сегодня сделал, пап?

Иво пришлось слушать.

— Хорошенько поиздевался над сыном Монти, он ведь умственно отсталый, черт его подери, а потом…

Молчание.

— Потом я велел Луке показать ему, как надо онанировать, а потом я вздул этого придурка, избил сукиного сына и плюнул ему в лицо! Он ведь всего лишь дебил!

Он снова захохотал, затрясся в истерическом хохоте, до колик, так что его тело совсем перестало подчиняться ему. Отец повернулся к матери, пытаясь найти хоть какое-то объяснение, но встретил такой же изумленный взгляд. Филиппо еще раз хлестко выкрикнул:

— Бей еще, еще, давай! Покажи мне, как надо, на хрен!

Он кричал мужским, глубоким голосом, который наконец прорезался в его горле.

Растерянный, испуганный, отец молча повернулся, пошел, шатаясь, по коридору и скрылся в спальне. Мать посмотрела на сына как на странное пятно на полу, тоже повернулась и исчезла в кухне.

Филиппо продолжал смеяться до тех пор, пока за родителями не закрылись двери. Потом наступила тишина. Ком в горле растворился, и Филиппо заплакал. Поднялся, держась за живот, отер левым рукавом струйку крови, текущую из губы, вышел из дому, сел на велик и поехал к парку, никуда не спеша и ни о чем не думая.

 

15 апреля 2006 года, 23.45

Иво рассказал криминальной полиции, скорее чтобы отвести душу, чем из чувства долга, что тем вечером они с сыном сильно поссорились, но не более обычного.

— В этом вы можете быть уверены, господа.

Он подчеркнул это. Конечно, Филиппо вел себя не так, как всегда, поскольку не смолчал. Но это Иво придержал для себя. И к тому же мысль вспыхнула слишком быстро, чтобы проникнуть в сознание. Как искра.

Агент криминальной полиции вновь вежливо отступил, чтобы не чувствовать запаха перегара. Иво настаивал, что сын и правда встал на плохую дорожку, очень плохую, так как у семьи нет денег, а он только и делал, что сидел за компьютером и даже потратил все свои сбережения на его покупку! Чтобы заниматься чем? Играть в игры! А он что мог с этим поделать? Они и с женой об этом говорили.

Потом Иво заплакал, и наконец-то можно было отойти от него подальше и отправить домой, пока другие люди в великолепных белых комбинезонах стиля «Космическая одиссея-2001» усердно продолжали искать улики, следы, вещественные доказательства с высокой вероятностью не найти их вовсе.

 

15 апреля 2006 года, 22.00

Уже более двух часов Филиппо наворачивал круги на своем велике, объезжая вдоль и поперек все укромные места парка Мареккья, тщательно избегая любой живой души. Он видел, как сосны и клены, отбрасывая длинные тени, под стать настроению, прятали его под черным покрывалом. Он чувствовал, как вышелушивались мысли из его головы, прервавшиеся некоторое время назад. Конечно, он мог показаться лодырем. Никто ни разу не удосужился с ним поговорить. Даже если бы это случилось, он, может, и не стал бы разговаривать. Можно себе представить: какой-то там сукин сын, как он, хочет быть инженером в области информатики. От одной только мысли довериться кому-либо он заливался краской. Выйдя из задумчивости, он заметил, что опять съехал со своей виа Рондине, перпендикулярной Ковиньяно; он вернулся на улицу, где жил, и снова неосознанно сбился с пути. Попозже он влезет домой через окно, как уже случалось. Потом Филиппо подумал, что этот вечер был особенным.

Инженер в области информатики. Ну и дурак! Он радовался, что не сказал об этом отцу раньше. Что не выдал себя. Инженер в области информатики. Пошли все в жопу! И заметил, как сильно он разогнался, что сердце выскакивало из груди. Он быстро посмотрел вправо, потом влево, но, вместо того чтобы притормозить, прибавил скорость, проезжая на мигающий желтым светофор. Инженер в области информатики… Он сплюнул на землю. Развернулся и уже на красный пересек перекресток в обратную сторону. Дорога была практически пустая. Машин мало, и все — далеко. «Почему не вор? — подумал Филиппо. — Боксер. Боксирующий вор. Вот. Всем было бы лучше. Спокойнее». Он помчался к мосту, но в последний момент не въехал на него, а, занеся переднее колесо велосипеда, запрыгнул через парапет на тротуар, протиснувшись в узкий зазор между мостом и дорожным ограждением, и соскользнул вниз по липкой и очень крутой стенке, спускающейся к реке. Почувствовал, как волна адреналина захлестнула мозг, смывая мысли. Он всегда хотел так жить: на грани.

Филиппо аккуратно придержал велосипед и оказался на пустынной болотистой площадке под мостом. От воды шел холодный пар с запахом гнили. Уже слышалось жужжание мух и комаров, готовых покорять мир с приходом лета. И он подумал, что это место, так же как тени сосен и кленов, подходит к его настроению и его мыслям. Ему надо искать других друзей. Франческо — чист как стеклышко. Лука — дрянь. Не то чтобы он точно знал, что значило быть чистым, но верил, что Франческо как раз таков. И у Филиппо кольнуло где-то в области сердца. Все было слишком сложным. Невыносимым. Жестоким. Он вспомнил Пьетро Монти. Он и правда повел себя с ним как скотина.

— Ну и что?! — вырвалось вслух.

У того хотя бы есть нормальные родители. Брат. Талант. Черт, даже у такого отсталого есть талант. Но это не принесло Филиппо облегчения. Где-то в глубине, тайно и мимолетно, он назвал это чувство «благородством». Ведь благородно признать, что ты вел себя как скотина. Но это чувство тут же сменилось другим, с которым он всеми силами желал слиться. Он осудил прежнее чувство как «слабостью».

Велосипед катился по инерции, а сам Филиппо серьезно задумался, как подняться по липкой отвесной стене, чтобы не сдохнуть от усталости: получалось, и так и сяк умрет. И он стал лелеять мысль, не поспать ли ему здесь, одному, — может, отца всю ночь будет мучить чувство вины от отчаяния и страха за него. Но тут же отмел эту идею как неприемлемую и пообещал себе, что больше не будет забивать голову подобной чепухой.

Внизу было тихо, только медленно текли мутные воды сточного канала.

Тук. Тук. Тук.

Филиппо резко обернулся. Никого не увидел. Слез с велосипеда и бесстрашно вгляделся в темноту.

Тук. Тук. Тук.

— Кто там? — спросил Филиппо глухим как из бочки голосом, демонстрируя уверенность, которой не обладал.

— Человек-Призрак, — ответил голос.

И тогда Филиппо увидел его. Это был странно одетый старик.

— Чего тебе? — пробасил Филиппо, откашлявшись.

— Хочу немного побыть с тобой, если ты не против.

Филиппо сжал кулаки:

— Я не гомик.

— Я тоже, дорогой.

У старика был убедительный и внушающий доверие голос, как у дедушки. У дедушки из рекламы. И все же двигался он, хотя его и окутывала тьма, не по-стариковски, а, наоборот, энергично. У старика была трость, верно, но он не опирался на нее и смог за недолгое время разговора сократить расстояние и оказаться рядом с Филиппо. Филиппо не отступил назад, не позволил себе. Его новая жизнь вора-боксера может начаться с избиения старого пидора-сосульки, почему нет?

— Гони деньги, а потом, может, я тебе достану.

Левый уголок губ старика пополз кверху, и он злобно и порочно усмехнулся:

— Я не старый пидор-сосулька, дорогуша. Я всего лишь самая что ни на есть худшая добыча для настоящего вора-боксера.

Попятившись, Филиппо угодил правой ногой в грязную лужу и намочил кроссовку, сделавшуюся тяжелой. Все его противоречия и мешанина мыслей сбились в необъяснимый ужас: этот мужчина — потому что он, разумеется, не мог быть стариком — прочел его мысли. И Филиппо внезапно вспомнил, что ночью — страшно. Что когда ничего не видно — плохо. Что в темноте все становится другим. Что мрак порождает монстров.

— Потому что я — то есть мы, вы и они — я Человек-Призрак, дорогой. — Произнося эти слова так же сосредоточенно, как произносят мантру, мужчина, похожий на старика, одновременно направил в звездное небо хищнический набалдашник своей трости. — Небесная сперма, дорогуша. Мы все спускаемся со звезд.

Старик говорил вязким, гипнотическим голосом, ухватившись за корешки подсознания, как берут за веревки марионетку и начинают управлять ею с профессиональным мастерством.

— Черт, что ты сказал? — произнес Филиппо, словно в трансе. Как человек, пытающийся очнуться ото сна, постепенно переходящего в кошмар.

— То, что слышал, дорогуша. Я — то есть мы, вы и они — живу в твоих самых страшных снах.

Филиппо понял, что перед ним помешанный. И ощутил, что он стал легким. Можно сказать, бесплотным. Может, ему и в самом деле снился сон. Но он тут же отогнал от себя эту мысль как бредовую.

— Мне надо идти.

— К кому? К отцу?

Филиппо обернулся и посмотрел в глаза этого странного старика, высящегося перед ним, черного как ночь, но не внушающего доверие, не как тени сосен и кленов. Посмотрел в горящие, как звездные галактики, глаза, только маленькие и острые: гвозди, готовые вонзиться в душу.

— Черт, откуда ты знаешь о моем отце? Кто ты, на хрен, такой?

— Я знаю все об отцах и все о детях. Я знаю, что отцы и дети — это бесформенный пульсирующий внутренний орган мира. Калеки, двигающиеся без ног, полчища с ломающимися голосами. Чем бы ты действительно хотел заняться, когда вырастешь, дорогой?

Филиппо заметил, что из узких губ старика течет липкая беловатая слюна, как у зверей. Как у собак, почуявших кровь. Филиппо сглотнул и ответил:

— Боксом, — но голос опять предал его, как и два часа назад с отцом.

— Как же это замечательно, как замечательно, как замечательно! — воскликнул старик, дико приплясывая. Потом резко остановился, уставившись в глаза Филиппо. Голос его изменился. Теперь он стал гораздо писклявее, чем у мальчика, металлический, уродливый, леденящий душу; поры Филиппо расширились, как если бы каждая клеточка его тела погрузилась в глубину сточного канала. — Подумай только, как расстроился бы отец, узнав, что ты захотел стать этим, ну… инженером в области информатики, к примеру!

Филиппо почувствовал головокружение, невероятный ужас, ощутил, как разверзается твердая земля и как он падает в ее черные недра. Он попытался забраться на велик, но взгляд остался там, прикованный к глазам старика, размахивающего тростью, направленной набалдашником в небо, чтобы вскоре проткнуть резину заднего колеса велосипеда его хищным клювом.

Этим же клювом он зацепил Филиппо за шею, подтянув мальчика к себе. Обхватив, он погладил его липкими руками и приблизил слюнявый рот к уху:

— В моем мире нет боли, дорогуша. В моем мире — только звездная сперма, абсолютное головокружение и бездна.

И тогда Филиппо почувствовал, что невыносимый жар спускается по ногам к кроссовкам. Он вспомнил, как мама прижимала его к груди, когда он был маленьким. Вспомнил все самое приятное, успокаивающее, нежное. Почувствовал запах горячего шоколада со сливками, который готовила им мама Франческо, почувствовал обжигающее удовольствие от сна с открытыми глазами, в котором он видел себя взрослым и состоявшимся, когда все обращаются к нему на «вы» и просят придумать новую видеоигру про межгалактические приключения для продажи по всему миру. Он почувствовал боль, невыносимую боль. И захотел закрыть глаза. Но не смог.

— Откажись от борьбы, мой дорогой. Жизнь сдирает с тебя шкуру. Следуй за мной. Я покажу тебе звезды. Следуй за нами, за всеми нами. Мы — звездная сперма, оплодотворяющая небо.

Филиппо почувствовал, как запах мочи поднимается в мозг, и ему очень захотелось вернуться к прежним мыслям. Он почувствовал, как ослабли ноги и его чудовищно потянуло к черным дырам, впившимся в него из аспидной и липкой вселенной. Ощутил неудержимое желание превратиться в ничто, забыться и соскользнуть туда. Увидел звезды, звездную сперму, чьим ребенком, так или иначе, он являлся; его глаза так расширились, что, казалось, еще немного, и они вылезут из орбит. Он почувствовал, как закружились галактики, как они его затягивают, и испугался. Ощутил, как сила, вытекая из тела, достигает звезд, как растворяются его мышцы, связки, нервы и кровь, как что-то засасывает его. Почувствовал, как его разрывает. Его ноги быстро истончились до плотности эфира, затем эта пустота, которой он стал, поглотила его руки, дошла до корней волос на голове. Одежда упала, как падают снесенные здания.

Но он еще существовал. Чувствовал пустоту. Он уже не видел глаза старика, видел только звезды. Падал в них, сквозь них, затягиваемый ими, словно Пожиратель лишил его тело материальности и теперь высасывал из него душу. Стремительно летя вниз, Филиппо увидел, что там нет ни горячего шоколада со сливками, ни ласки, ни межгалактических видеоигр, а только пучина ледяного огня, который простирался к нему как грозные руки, как руки отца. Когда единственный оставшийся осколок сознания почти достиг предела гибели разума, Филиппо закричал. Закричал изнутри глаз Пожирателя; его голос прозвучал неестественно и ужасающе, усиленный акустическим резонатором вселенной. В тот самый момент, когда Абдул Мустафа решился вызвать полицию, Пожиратель опустил взгляд на свои белые теннисные туфли и отметил, что они превратились в прекрасные элегантные мокасины. Вращая тростью, он неспешно зашагал туда, откуда пришел.

Его мокасины не оставляли следов.