О дорогая милая роза   недоступное желание …как жаль, никак   не изменить безумный культурный златоцвет,   доступную реальность… и листья эпидермы   ужасают — как вдохновлены они так лгать, лежа   в гостиной пьяными, нагими и мечтая в отсутствии   электричества… снова и снова пожирая тощий корень   златоцвета, унылая судьба…   собрание поколения на цветастом ложе   как на берегу в Ардене — сейчас моя единственная роза —   радость собственной наготы.

Бремя мира —   любовь. Под ношей   одиночества, под ношей   недовольства   бремя, бремя, что несем мы —   любовь. Кто отрицает?   Во сне она касается   тела, в мыслях   сооружает чудо,   в фантазиях страдает,   пока не рождена в человеке — смотрит из сердца,   горит непорочно — ведь бремя жизни —   любовь, но мы несем это бремя   устало, и должны найти покой   в объятьях любви,   в конце концов, найти покой   в объятьях любви Нет покоя   без любви, нет сна   без сновидений о любви —   безумствуй или будь холодным, преследуемым ангелами   или машинами, последнее желание —   любовь — не может быть горьким,   нельзя отрицать и невозможно скрыть   при отрицании:   груз слишком тяжел   — нужно отдать безвозвратно,      как мысль, пришедшую   в одиночестве, во всем блеске   ее излишества. Теплые тела   сияют вместе в темноте,   рука движется к центру   плоти, кожа трепещет   от счастья, и душа радостно   приходит в глаза — да, да,   вот чего я хотел,   я всегда хотел, я всегда хотел   вернуться в тело,   где я был рожден.

  Пью свой чай Без сахара —   Безразлично. Воробей гадит   вверх ногами — а! мой мозг и яйца. Голова Майя тиха На древесном стволе — Однажды стану жить в Нью-Йорке. Оглядываюсь через плечо — мой зад укрыт вишневыми цветами.

Я не знал имен цветов — теперь мой сад исчез. Я хлопнул комара и промахнулся. Что заставило меня? Читая хайку, я несчастлив в тоске по Безымянному. Лягушка плавает в аптечной банке: летний дождь на серых мостовых. Cтою на балконе в одних трусах; свет фар под дождем. Прошел еще один год — мир не изменился. Первое, что я искал в моем старом саду — Вишневое Дерево. Мой старый стол: первое, что я искал в моем доме. Мой старый дневник: первое, что я нашел в моем старом столе. Дух моей матери: первое, что я нашел в гостиной. Я кончил бриться, но глаза, смотревшие на меня, остались в зеркале. Безумец выходит из кинотеатра: улица в обеденный перерыв. Города парней в своих могилах, и в этом городе… Лежу на боку в пустоте: Дышу через нос. На пятнадцатом этаже Пес обгладывает кость — Визг шин такси. Эрекция в Нью-Йорке, мальчик В Сан-Франциско. Луна над крышей, черви в саду. Я снимаю этот дом.

Прошлой ночью мне снился Т. С. Элиот он звал меня с собою в царство грез Кровати диваны туман над Англией Чай в его доме радуга в Челси Шторы на окнах, дым поднимается вверх по трубе, а в тихом и теплом доме невероятно милый крючконосый Элиот любил меня, приютил меня, предложил лечь на диван и поспать, был очень вежлив и слушал серьезно спросил мое мнение о Маяковском я читал ему Корсо Крили Керуака советовал Берроуза Олсона Ханке бородатая леди в зоопарке мудрая пума в Мехико Сити шестеро мальчиков из хора в Занзибаре измученно пели на разных языках суахили и пульсирующий ритм Ма Рэйни и Рэйчел Линдсей. На Королевском острове мы вели долгую вечернюю беседу Потом он накрыл меня, лежащего в красных семейных трусах на диване у камина, мягким шелковым одеялом отдал мне недокуренную трубку и с грустью отправился в постель, Сказав ах Гинзберг я так рад встретить такого чудесного юношу, как Вы. Потом я проснулся, стыдясь за себя. Так ли он добр и хорош? Так ли велик я? С чего это я вдруг мечтаю о манне небесной? Кого во всей Англии хотел поразить я? Что я сделал не так, чтобы стать совершенным пророком? Мне снится моя доброта к Т. С. Элиоту ведь я желаю быть частью истории и владеть частью его воображения — амбициозная мечта эксцентричного мальчишки. Боже, пусть не сбудутся мои злые мечты. Прошлой ночью мне снился Аллен Гинзберг. Т. С. Элиоту не было бы стыдно за меня.

Под миром много задниц и дырок, много ртов и членов, много спермы и много слюны, текущей ручьями, Много дерьма, текущего реками под городами, много мочи струится под миром, много соплей в индустриальных ноздрях мира, пота  под  железной рукой  мира, крови, хлещущей из груди мира, бесконечные озера слез, моря болезненной рвоты, несущейся между полушариями, плывущей  к Саргассову морю, старые жирные  лохмотья и  тормозная  жидкость, газолин — Под миром есть боль, переломанные  бедра, напалм,  горящий в черных волосах, фосфор, разъедающий локти до костей, инсектициды,  загрязняющие   океаны,  пластмассовые  куклы,  плывущие  через Атлантику, Игрушечные  солдаты,  толпящиеся  у  Тихого  океана,  бомбардировщики  Б-52, засорившие воздух джунглей следами выхлопа и яркими вспышками, Беспилотные роботы, проносящиеся  над  полями  риса, сбрасывая пачки гранат, пластиковая дробь пронзает тело, противотанковые мины и огни напалма падают на соломенные крыши и буйволов в воде, осколочные  бомбы,   сверлящие  лачуги  в   деревнях,  траншеи,  наполненные бензином-газом-ядовитой взрывчаткой — Под миром  есть проломленные  черепа, раздробленные ноги,  вырезанные глаза, отрубленные пальцы, разорванные рты, Дизентерия, миллионы бездомных, измученные сердца, опустошенные души.

Сфера заката, как апельсин без кожуры, освещает палисадники, голые теснящиеся ветви растут из болот — Нью-Джерси, мой отец ведет машину по шоссе к Ньюаркскому аэропорту — шпиль Эмпайр Стэйт, остроконечные вершины зданий, Манхэттен возвышается, как в глазах У. С. Уильямса, над линиями электропередач — шестиколесные грузовики размеренно движутся мимо, проезд мимо Нью-Йорка — я здесь, крошечный под солнцем в бесконечном белом небе, глазею на каркасы новых зданий, и просыпаюсь с карандашом в руке…

Кого бомбят? Мы их бомбим! Кого бомбят? Мы их бомбим! Кого бомбят? Мы их бомбим! Кого бомбят? Мы их бомбим! Кого бомбят? Бомбишь себя! Кого бомбят? Бомбишь себя! Кого бомбят? Бомбишь себя! Кого бомбят? Бомбишь себя! Что делаем? Кого бомбим? Что делаем? Кого бомбим? Что делаем? Кого бомбим? Что делаем? Кого бомбим? Что делаем? Да ты их! Ты бомбишь! Что делаем? Да ты их! Ты бомбишь! Что делаем? Да мы их! Мы бомбим! Что делаем? Да мы их! Мы бомбим! Кого бомбят? Да мы тебя! Кого бомбят? Да мы тебя! Кого бомбят? Да ты себя! Кого бомбят? Да ты себя!

В шестьдесят шесть только учусь заботиться о своем теле, Бодро встаю в 8 утра, пишу в тетради, встаю с постели обнаженным, оставляя голого мальчика спать у стены, смешиваю мясо, грибы, лук и зиму в кашу — завтрак, Проверяю сахар,  аккуратно чищу зубы, щетка,  зубочистка, нить, жидкость для рта, мажу ноги, одеваю белую рубашку, трусы и носки, одиноко сижу перед раковиной, прежде, чем причесаться, счастлив еще не быть трупом.

Когда умру я Мне плевать, что будет с моим телом бросайте пепел в воздух, рассыпьте вдоль Ист Ривер похороните урну в Элизабет, Нью Джерси, на кладбище Б'нэй Исраэл Но я хочу большие похороны Собор Святого Патрика, церковь Святого Марка, большая синагога на Манхэттене Прежде всего  семья, мой брат,  племянники,  бодрая старая Эдит,  мачеха, ей девяносто шесть, и тетя. И милая из старого Ньюарка, Кузина Минди, Доктор Джоэл, братец Джин, одноглазый, одноухий, и невестка Блондинка Конни, пять племянников, сводные братья, сестры и их внуки, мой компаньон Питер Орловски, заботливые Розенталь и Хэл, Билл Морган — Затем, дух моего учителя Трунгпы Ваджрачарьи, Гелек Ринпош, потом Сакьенг. Мифам, бдительный  Далай  Лама, возможность посетить  Америку,  Шатчитананда Свами Шивананда, Дехорахава Баба, Кармапа XVI, Дуджом Ринпоче, духи Катагири и Судзуки Роши Бэйкер, Уален,  Дэйдо Лури, Квонг, Фрэйл Белоголовый Кэплю Роши, Лама Тарчен  — И главное, потом, любовники за все полвека Дюжины, сотня и больше, старые парни, с деньгами и лысые мальчики,  недавно  встреченные в  постели,  толпы удивленных  увидеть  друг друга, несчетные, интимный обмен воспоминаниями «Он учил меня медитировать, теперь я старый ветеран тысячедневного уединения —  «Я играл музыку на платформах в метро, я гетеро но любил его он любил меня» «Я получил от него больше любви в 19, чем потом от кого-то еще» «Мы  лежали под одеялами, болтали, читали мои стихи, обнимались и целовались живот к животу обхватив руками друг друга» «Я всегда залезал к нему в кровать в трусах, а утром они уже лежали на полу» «Японец, всегда хотел пристроить к мастеру мою задницу» «Бывало, говорили с ним всю ночь о Кэссиди и Керуаке, сидели  в позах Будды, а после спали в постели гения-поэта.» «Ему,  похоже,  было  нужно  столько   любви,  так  стыдно  не  сделать  его счастливым» «Я был одинок,  никогда раньше  не был голым в постели  с кем-нибудь, он был так нежен, мой живот трепетал, когда он проводил по нему пальцем, спускаясь к бедрам — " "Я просто лежал  на  спине с закрытыми глазами,  он доводил меня до  оргазма ртом, пальцами обняв меня за талию" "Он здорово сосал" И будут слухи от любовников из 1948-го, дух Нила Кэссиди соединится с плотью и юной кровью 1997-го какой сюрприз — "Ты тоже? Я думал, ты не голубой!" "Да, но Гинзберг — исключение, мне почему-то с ним было хорошо" "Я забывал, был я гетеро, геем, забавным или странным, я был собой, нежным и любил, когда меня целуют в макушку, мой лоб, горло и сердце и солнечное сплетение, пупок, мой член, мой зад, который он щекотал языком" "Мне  нравилось, как он цитировал: 'Но позади всегда я  слышу/как колесница времени мне в спину дышит,' головы лежат рядом, глаза в глаза, на подушке — " Среди любовников один юный красавец бродит сзади "Я посещал его  уроки поэзии 17-летним парнем, бегал по поручениям в его дом без лифта, соблазнил меня, я  не хотел, заставил меня  кончить, ушел домой, никогда  не видел его больше, никогда не хотел… " "У  него  не  вставал,  но  он  любил меня,"  "Чистый  старый человек."  "Он убеждался, что я кончил первым" Скопление удивленных и гордых на почетном месте церемонии. Потом поэты и музыканты — гранджевые  группы парней  из  колледжа  — звезды старой эпохи "Битлз", честные трудяги-гитаристы, голубые дирижеры классики, неизвестные  композиторы   высокого  Джаза,   фанки-трубачи,   черные  гении изогнутого баса и валторны, скрипачи-фольклористы и домры тамбурины гармоники мандолины арфы свистульки и казу Затем, художники  Итальянцы  романтики реалисты обученные мистике в Индии  в 60-е, Поздние любимцы Этрусские художники-поэты, Классики-художники Массачусетс сюрреалисты нахалы с европейскими женами, скудные альбомы гипс масло акварель мастера из американских провинций Потом, школьные учителя, одинокие ирландцы-библиотекари, утонченные библиофилы, нет движению за свободу секса армии, дамы обоих полов "Я видел его десятки раз он никогда не помнил моего имени я любил его как бы то ни было, настоящий художник" "Нервный  срыв после  менопаузы, юмор  в его стихах спас меня от больниц для самоубийц" "Чародей, гений сдержанных манер, умывался, обедал в моей студии гостил неделю в Будапеште" Тысячи читателей, "'Вой' изменил мою жизнь в Либертвилле, Иллинойс" "Я видел, как он читал Монклера в педучилище, решил стать поэтом — " "Он завел меня, я начинал гаражным рокером, пел в Канзас Сити" "После 'Каддиша' я плакал о себе и об отце, тогда еще живом, в Неваде" "'Cмерть отца' утешила меня, когда сестра умерла в Бостоне в 1982-м" "Я увидел его  слова в журнале,  мне стало  так  светло,  я понял, что  есть другие люди, такие же, как я" Глухонемые барды поют при помощи рук, быстрые блестящие жесты Потом Журналисты, секретари редакторов, агенты, портретисты и фотографы ревностные поклонники, рок-критики, культурные трудяги, историки культуры приходят лицезреть исторические похороны Суперфаны,  графоманы,   стареющие   Битники  и   Примыкалы,   охотники   за автографами, беспокойные папарацци, интеллигенты-простофили Все знали, что они были частью "Истории", кроме покойного, который никогда точно не знал, что происходит, даже когда я был жив