(От составителя)

Разбирать комедии — дело заведомо неблагодарное и, в общем, бессмысленное. Неблагодарное — потому что даже самый сверхпроницательный критический анализ едва ли увлечет читателя/зрителя больше, чем сама веселая круговерть сценических событий; ну а бессмысленное потому, что в истинной комедии и так все понятно — кто болван, кто негодяй и кто благороднейший человек, а если не понятно, то, стало быть, никакая это не комедия, одно название.

Тем не менее, представляя читателю Руди Штраля (а это первая выходящая у нас его книга), ограничиться просто короткой биобиблиографической информацией никак невозможно. Во-первых, потому, что, как ни ужимай, информация эта все равно короткой не получится, а во-вторых, это будет как раз та самая информация, которая наводит на размышления. Судите сами.

В свои 57 лет Руди Штраль — автор четырнадцати «полнометражных» и тридцати трех одноактных пьес, семи повестей, шести стихотворных сборников, тринадцати книжек для детей, четырнадцати телевизионных спектаклей, пяти радиопьес, девяти киносценариев и неучтенного количества рассказов — и все это, заметьте, в жанре сатиры и юмора. Его книги и пьесы переведены на двадцать шесть языков, изданы в тридцати двух странах общим тиражом больше четырех миллионов экземпляров, его комедии обошли сцены около пятисот театров ГДР и мира. Неизвестно, как сейчас, но несколько лет назад, по авторитетным данным, Штраль занимал восьмое место среди самых исполняемых авторов (включая композиторов) всех времен и народов, отстав от Шекспира, но опередив Иоганна Штрауса. К этому надо добавить, что, помимо огромного признания публики, Штраль удостоен у себя на родине, в ГДР, нескольких высших литературных наград: Национальной премии, премии имени Лессинга, имени Гёте и других.

Вообще Руди Штраль может показаться баловнем удачи. У него и биография какая-то на удивление стремительная, насыщенная, ладная, даже, можно сказать, радостная, как и сами его вещи. Родился в 1931 году, учился на слесаря-инструментальщика, художника по фарфору, занимался велосипедным спортом, был призером национального чемпионата, служил в армии, стал кадровым офицером, командовал батальоном, потом, почувствовав литературное призвание, бросил все, поступил в лейпцигский Литинститут, после института работал в сатирическом журнале «Ойленшпигель», где прославился своими юморесками, и, наконец, в 1961 году, поверив в свои творческие силы, ушел со службы и Целиком посвятил себя сочинительству, достигнув за двадцать пять лет литературной карьеры едва ли не всего, о чем только может мечтать писатель…

Вот и возникает вопрос: чем объясняется такая феноменальная и стойкая популярность Штраля? Или: что же такое свойственно Штралю, что публика находит только у него? Короче: в чем его своеобразие и, если угодно, значение?

Сразу оговоримся: сколь бы ни был велик коммерческий успех Штраля, к так называемой «масскультуре» он не имеет никакого отношения. Хотя его комедии и не лишены известной, местами вовсе цирковой буффонадности, в большинстве своем они социальны и исполнены глубокого смысла. И тот факт, что «сам» Петер Хакс — эстет и интеллектуал в лучшем смысле слова, изысканный интерпретатор классики и античной мифологии — настолько пленился штралевской комедией «Он снова с нами», что предложил ему написать в соавторстве новую пьесу на прежний сюжет (она и была написана — «Барби»), говорит о многом.

Но все-таки: в чем секрет Штраля? В том, что у него от природы богатейшее чувство юмора? Что он неистощим на выдумку? Что в совершенстве владеет драматургическим ремеслом? Все это так. Но главное, думается, все же не в этом. Потому что на одном умении придумывать комедийные ситуации и отточенной драматургической технике далеко не уедешь. В лучшем случае будут получаться смешные пустячки, и притом с неизбежной пошлинкой. Для того, чтобы произошло чудодейственное превращение всяких больших и мелких житейских несуразиц в настоящую литературу, превращение металла в золото, непременно требуется какой-то «философский камень», и он у Штраля есть. Камень этот — знание людей, согретое любовью к ним. Еще Чехов говорил своему брату, неудачливому драматургу, допытывавшемуся, как написать «кассовую» пьесу: «Людям подавай людей, а не себя». Но, чтобы «подавать людей», нужно быть Чеховым. Или хотя бы Штралем.

Галерея штралевских персонажей разнообразна, как сама жизнь: рабочие, чиновники, партийные секретари, студенты, медсестры, бармены, суфлерши, продавщицы, полицейские, жулики, пожарники, журналисты, священники, вдовы, ревнивцы, молодожены, неверные мужья, догматики, вольнодумцы и прочая, и прочая. Но и этого ему мало. У него действуют еще и сказочные принцы, и черти, и ангелы, и ясновидящие, словом, все, что живет вокруг нас и в нашем воображении.

И вот что самое важное. Юмор для Штраля не самоцель, не способ посмешить зрителя, а — употребим ученое словцо — имманентная форма мироощущения. Он не выжимает из себя улыбку — он действительно улыбается. Не хуже остальных сознает он человеческие и социальные недостатки своего времени и своего общества: и невнимание друг к другу, и разобщенность, и двоедушие, и инфляцию многих громких лозунгов, и мертвящую силу бюрократизма, об этом он и пишет, но не бичуя, а врачуя — исходя из того, что все проблемы разрешимы, что человек, которого искусство XX века и сам век так старательно втаптывали в грязь, все-таки прекрасен и, что бы ни было, что бы ни случалось — жизнь продолжается!

Как нам часто не хватает этого доброго, ободряющего слова, как редко мы его слышим от других и произносим сами! Потому так и тянемся к нему. Если вам случится оказаться на штралевской пьесе, оторвитесь на минутку от сцены и поглядите украдкой на своего соседа. Вы непременно увидите, как разглаживаются угрюмые складки вокруг его рта, как добреет лицо, как оживают глаза. И пусть эффект этот преходящ, пусть истины, преподносимые пьесой, запомнятся не навечно — не есть ли один этот положительный заряд — «чувства добрые, пробуждаемые лирой» — уже цель и результат подлинного искусства? И сколь ничтожно мало людей, способных давать веселую «продукцию», то есть способных увидеть жизнь совсем с другой — светлой, оптимистичной — стороны, увидеть жизнь, в которой, говоря словами поэта, «и невозможное становится возможным». Штралю это дано.

Почти все его комедии замешены на каком-то чуде, или, скажем так, на том, чего в жизни не бывает: новейшие Адам и Ева предстают перед судом, который должен решить, имеют ли они право на брак («Адам женится на Еве»); партийный секретарь Маттес в захолустной деревушке Труцлафф творит, подобно Иисусу Христу, чудеса, что воспринимается приехавшей с инспекцией представительницей обкома Ангеликой несовместимым с обликом партийца («Пьянящий запах свежего сена»); дуралей и чинуша Штоцек случайно расколдовывает в доме отдыха сказочного принца, просидевшего пятьсот лет в крепостной стене («Арно Принц фон Волькенштейн»); обыкновенная земная девушка Михаэла предпринимает путешествие в рай, где встречается со вконец обюрократившимися святителями, погрязшими в ведомственных склоках и палец о палец не ударяющими, чтобы спасти Землю от надвигающейся ядерной катастрофы («Визит в небесную канцелярию»); фанатик-маньяк изготавливает в домашних условиях атомную бомбу и шантажирует ею мир («Испытание фактом»). Но так же неизменно, как эти пьесы начинаются с чуда, чудом они и кончаются, только чудом уже вполне реальным: чудом преображения человека. Повзрослевшими и поумневшими выходят из зала суда недавно еще совсем по-детски беспечные Адам и Ева, тает лед догматизма в Ангелике, не узнать Штоцека, повернувшегося лицом к жизни, наконец-то осознают важность сохранения мира на Земле райские небожители…

В предисловии к пьесе «Арно Принц фон Волькенштейн» Штраль написал: «Будучи современной комедией, эта пьеса не требует исполинской личности героя (в отличие от трагедии, где зачастую необходимы даже двое таких: один — чтобы побеждать, другой — чтобы гибнуть). Победителем здесь оказывается человеческое, которое отнюдь не жаждет крови, когда сталкивается с чем-то отрицательным. Ему, человеческому, достаточно одной лишь перемены к лучшему. Или хотя бы надежды на перемену».

Предпосланное конкретной пьесе, это признание драматурга может быть перенесено на все его творчество и истолковано как художническое кредо, суть которого сводится к глубокому и не-тускнеющему понятию: гуманизм.

При всем при этом несколько лет назад мы бы назвали комедии Штраля «острыми», «на грани проходимости», а иные и вовсе «непроходимыми» — до того они густо наперчены, обтекаемо говоря, социально-критическими репликами и монологами. Сидящий в нас внутренний цензор непременно бы восстал, наткнувшись в пьесе, допустим, на такое место, где персонаж, высокопоставленный ответственный работник, рассказывает на отдыхе политический анекдот («А это слыхали? Встречаются Хонеккер, Брежнев и Картер…»), или прочтя такой вот афоризм: «В идеологии доблестный работник предпочтет не срывать яблоко, а дождаться, пока оно упадет само. А потом еще и удивляется, если оно окажется червивым». Ныне же наш избалованный гласностью читатель едва ли будет этим потрясен. Значит ли это, однако, что пьесы Штраля теперь «не звучат»? Конечно же, нет. Ибо дело вовсе не в том, чтобы взять ноту повыше, а в том, чтобы голос был крепок и мелодия хороша (кстати, в бесплодности такого состязания по части «остроты», кажется, уже убедились наши театры, бросившиеся поначалу вдогонку за газетной публицистикой, но вскоре понявшие, что им все равно не угнаться). Как и прежде, предметом исследования для театра, для подлинного искусства остаются три бескрайних поля: человек, общество, мир. На этих полях от сотворения мира и по сей день идет вечное сражение между добротой и бездушием, порядочностью и подлостью, разумом и глупостью, жаждой социального обновления и желанием держать общество в железном корсете, борьба между идеей всечеловеческого братства и маниакальной тягой к мировому господству. Вечные темы… Да, Штраль пишет о них. Но его произведения, произведения нашего современника, гражданина социалистической страны, исполнены для нас абсолютной конкретики. И для всех нас, кто болеет за перестройку, Штраль — единомышленник и союзник, каким бы годом ни были датированы его пьесы.

В заключение несколько слов о составе данного сборника. В нем отобрана лишь малая часть написанного Штралем, наиболее известные его вещи. За рамками остались проза, стихи, сценические миниатюры, но, хотелось бы надеяться, вскоре и они станут достоянием русского читателя. При всем ограниченном объеме книги мы хотели — пусть размашистым пунктиром — показать Штраля в развитии, начиная с его драматургического первенца, пьесы «Адам женится на Еве», по сей день идущей с аншлагом в театрах ГДР (с 1969 года!), и кончая поздней монодрамой «Испытание фактом». Это уже другой Штраль — саркастичный, склонный к гротеску, заметно посерьезневший.

Но добрый и талантливый — как прежде.

Ю. Гинзбург