Быть современным – значит не иметь будущего. Но не в том смысле, что вообще-то оно (будущее) есть, только у нас его Нет, а в том, что оно йе существует. Оно не существует так, как существуют вещи, слова и мы. Современность началась там, где закончился бег: в будущее бежали слова. Словесное не отсутствует, оно перестало быть как присутствие уже в Новое время, т. е. перестало быть заботой, надеждой и ответом на зов, которым зовет трансцендентное. Озабоченность заботой немецких метафизиков указывала на беззабот-ность современного человека, который не заботится о бытии и не сожалеет о словах. Ведь слова от него уже убежали, их не догонишь и не привяжешь к реальности. Они теперь сами себе реальность и ни в чем вне себя не нуждаются.

Но если не существует будущее, то куда же течет (если течет) время? И во что превращается настоящее? Текущее время растеклось в современность, как ручей в озеро. Настоящее истекает неподлинным, безвременьем. Которые тут временные?

Кончилось наше время. Это значит, что кончилось и наше время. От времени осталось только два модуса: прошлое и безвременье. Память как условие прошлого и равенство души самой себе как условие безвременья. Первое – тупик, второе – лестница, которая никуда не ведет, колонна, которая ничего не держит.

Новое язычество отказывается от времени и, следовательно, от современности.

Отказаться от современности – это значит допустить возможность того, чтобы все имело свое время и этой своевременностью каждое «что» могло отгородиться от «ничто» современности.

Новых язычников объединяет не время, а скорее пространство, которое, объединяя, обособляет. Отказ от времени вед,ет к отказу и от схематизма времени, на который, как на стержень, нанизаны категории современного сознания. Новоязыч-ников объединяет скорее диван, на котором они сидят, или комната, в которой они собираются, но не идеи, не схематиз-мы времени и труда. Труд выродился в работу, а работа не самое главное в новоязыческой жизни. Они больше со-пле-менники или со-бутыльники, чем современники. Платон и Диоген не современники, хотя и жили в одно время. Они соучастники в деле Сократа, которое распалось на низ и верх, на свет и мрак. Платон победил Диогена и победивший платонизм назвал себя культурой, а побежденный кинизм – бескультурьем.

Новое язычество предпочитает маргинальную философию софистов и киников и репрессированные культурой формы жизни.

Без схематизма времени категории проваливаются из мешка мышления в пространство стола и могут быть собраны «столующимся» новоязычником в каком угодно порядке.

Без схематизма труда разлагается трудовое общество. Умирает человек, которого создал труд.

Безвременье конструирует время из того, что уже было временем. Оно имитирует и подделывает. Безвременье – это время самои'митаций и подделок. В нем нет места ни бытию как присутствию, ни бытию как бытию подлинного. Бытие как событие мешает быть. Оно становится преждевременным.

Новое язычество отказывается от бытия-события, которым живет время. Бытие-прежде-времени новоязычников у себя дома вне поступка. Поступком выдает свое присутствие спятившее «Я» современного человека. Как присутствие, т. е. как забота и как надежда бытие нуждается в мистике бессловесного жеста-указания «вот» и «здесь», чтобы настоять на выстоявшем перед открыто брошенным взглядом соблазна-безвременья.

Присутствие самоопределяется в возможности настроя настоящего. Присутствовать вовсе не означает быть в наличии. И в этом смысле отсутствие лица есть присутствие бытия, которое действует тем, что оно отсутствует. Современный человек маскирует свою беззаботность одеждами беспамятства. Новоязычники обезличивают присутствие личного бытия дословностью своей преждевременности.

Пустоту современного человека перечеркивает не полнота, а удвоенная имитацией пустота, т. е. пустота как позитивность. Это и есть подделка полноты, которая становится полнее полного. Бытие перечеркивает не ничто, а удвоенное бытие, двойное существование, которым конструируется взгляд современного человека в поисках изнанки. Имитация – действующая причина действия, источник современной реальности. Она наделяет или лишает права что-либо быть реальностью.

После современности возникает, вопреки ожиданиям А. Гу-лыги, не новая современность. После современности начинается новое язычество, время простых мыслей и твердых верований горожанина, уставшего от города-цивилизации.

Христианство было духовным, слишком духовньш для современного человека. Новое язычество культивирует простоту и непритязательность красоты. Глоток вина дает ново-язычнику столько же удовольствия, сколько и музыка Вагнера, а удачный подбор красок на-стене равен лицу апостола на полотне Эль Греко. Оно спасает нас от чрезмерной духовности, лечит самоочевидности природы. Новое язычество отказывается от сознания, в котором коренится возможность подделывания реальности и самоимитации. Оно не доверяет мысли, ибо то, что было мыслью, было одновременно и палачом мысли.

Новое язычество всеядно. Оно ничего не отбрасывает и во всем находит свое. Новые язычники гиперэклектичны, т. е. у них нет ни определенных принципов, ни методов, ни объединяющих идей, которые они могли бы предъявить как визитную карточку.

Вернее, их мысль движется со всем, что движется и по многим направлениям одновременно, с захватом разнородных идей и принципов. Новые язычники не плюралисты. Они поняли, что мысль не вытекает, что между одной мыслью и другой стоит всегда пропасть и эту пропасть создает факт существования мыслящего. Или, что то же самое, они поняли, что мир по существу эклектичен, а не некая органическая целостность.

Немыслимое встречается с мыслимым в жизни, в которой «Божественная комедия» может встретить дихлофос только в мусорном ведре, т. е. жизнь – это не то, что звучит гордо, а, как сказали бы киники, вселенская «помойка». Единственное, что, может быть, объединяет новых язычников, это стиль жизни. Они рожают детей под водой, увлекаются сыроедением и не пытаются слова сложить в систему.

Новое язычество провозглашает недоверие новому и обессмысливает работу науки и социальных технологий. Оно возвращает нас в тот момент, когда мыслимое вырастало из болота пяти чувств. Например, ты что-то увидел и подумал. Подуманное рождается в брошенном тобой взгляде. Нужно обладать хорошим обонянием, чтобы что-то подумалось. Современный человек потерял зрение, равно как и обоняние. Он думает, а потом уже по логике надуманного видит, осязает и слышит.

Сила власти и вещей не имеют для новоязычников силы. Импульсы дела не пугают их и они его не насилуют. Быт закрыл от них бытие, которым были до современности.

Быть крестьянином отупляюще тяжело.

Новое язычество отказывается от «Я» и возрождает первобытное представление о социальности. Массы – это современный тип социальности, тусовка – новоязыческий.

Мир «тусуется», он не стушевался перед лицом новых язычников. Наступил бесконечный тупик пата.

Для новоязычников не существует проблемы смерти, как не существует ее для растения. Смерть переживалась европейской метафизикой в момент, когда умирала личность. После личности – возникает чувство равнодушия к смерти и умершим. Память теряет почву и, следовательно, прошлое становится беспочвенным, а настоящее – нечеловеческим в том смысле, что теперь уже невозможно не только дело личности, но и дело человека. Где дела человека? Этим вопросом разбиваются остатки былой культуры, ибо ответ на него заранее известен: нет этих дел. Мыслит не человек, люди не умеют мыслить. Мыслит мысль, любит любовь, действует дело, а не человек.

«Лишь последняя ночь тяжела: Слишком грузно течение крови, Слишком помнится дальняя мгла Над кострами свободных становий.,. Будь спокоен, мой вождь, господин, Ангел, друг моих дум, будь спокоен: Я сумею скончаться один, Как поэт, как мужчина и воин».