РАЗРЕШИТЕ ПРЕДСТАВИТЬ: ЯШКАЛА!

До чего же хорошо и привольно в маленьком городке районного масштаба! Это вам и не глухая деревушка, и не шумный город. Тут к вашим услугам все блага городской культуры, но без надоедливого трезвона трамваев, без выхлопных газов нескончаемого потока автомашин, без дыма и копоти фабрично-заводских труб. Словом, атмосфера маленького городка, очищенная от вредоносных микробов и шума, — благодатная почва для серийного выращивания образцово-показательных долгожителей. К ним мы смело относим Шагей-бабая — одного из активных героев нашего повествования, с которым познакомим вас чуточку позже.

Экскурсию по городку советуем начать с центральной магистрали, крытой асфальтом и потому названной Асфальтовой. Расплавленный нещадным солнцем асфальт назойливо липнет к обуви, и вы невольно замедляете и без того неторопливый шаг. На углах и перекрестках улиц вам любезно предложат газированную воду. Пестрые вывески пригласят в предприятия коммунально-бытового обслуживания и в торговые точки, где вы легко убедитесь в том, что на прилавках магазинов порой можно найти то, о чем модницы в столице могут только мечтать, а в дамских залах парикмахерских делают модные прически.

Вечером на Асфальтовой зажигаются фонари. В меру своих сил они помогают полноликой луне освещать городок. Но если вам лунно-фонарный свет режет глаза и вы предпочитаете более укромные уголки, отправляйтесь в местный парк культуры и отдыха. Он отсюда совсем близко. У конца Асфальтовой улицы осторожно сверните на улицу с довольно звучным на башкирском языке названием — Баткаклы. (При переводе на русский оно, к сожалению, теряет поэтическое очарование и превращается в прозаическую Грязевую улицу.) Здесь уже не асфальт, а грязь прочно прилипает к грубой мужской обуви и изящным дамским туфелькам. Пройдете еще один квартал и, сделав несколько шагов, очутитесь в парке культуры. Занимайте любую свободную скамью и располагайтесь, как у себя дома. Одно только дружеское предупреждение — если неподалеку завоют собаки, не смущайтесь: вой бродячих собак, конечно, не заменит концерта духового оркестра, но ничего не поделаешь — это неизбежное бесплатное приложение к культурному обслуживанию местного населения.

За парком культуры — ходьбы минут десять — пятнадцать — синеватые горы, луга, усеянные цветами неповторимых красок — хоть тут же, не отходя от них, рисуй и налаживай массовое производство пейзажей и натюрмортов. А какие в окрестностях прозрачные речки! Какие леса и рощи! Одним словом — все сто удовольствий: и работа в здоровой атмосфере, и отдых — никем и ничем не регламентированный: хочешь — рыбалка, хочешь — охота, а не хочешь ни того, ни другого — прогулка для души и тела!

Вам не терпится узнать, как называется городок, который мы так усердно расхваливаем. Да разве в названии суть? Называйте его, как вам угодно, хоть, ну хоть X — сюжетная линия нашего повествования от этого ничуть не изменится. Однако, во избежание недоразумений и кривотолков, давайте окрестим географический населенный пункт, где развертываются описываемые нами события, Яшкалой — молодым городком.

Яшкала делится на две дополняющие друг друга части: на собственно Яшкалу, где бессменно, круглые сутки, стоят на трудовой вахте длинноногие краны-аисты, приносящие населению трех- и пятиэтажных близнецов, и на Старый поселок, являющийся неотъемлемой частью Яшкалы, с выцветшими на солнце стандартными домиками. Их построили и вскоре покинули непоседы нефтяники, — они ушли на новое, более перспективное месторождение черного золота.

В Яшкале, в том числе в Старом поселке, живут простые, скромные труженики: никакими особыми доблестями они не выделяются. По мере своих сил и способностей принимают долевое участие в сводках Центрального статистического управления о выполнении государственных планов. Не обогащают они и милицейских сводок. Все здесь, так сказать, на соответствующем уровне и в пределах приличествующей нормы.

У каждого города свои пути-дороги к вершинам славы. Один город знаменит тем, что у него все самое большое, самое высокое, у второго хоть пруд пруди памятников — исторических и современных. А у третьего… Словом, кто как может привлекает к себе внимание и завоевывает популярность.

 

ПОЗНАКОМЬТЕСЬ: ШАГЕЙ — СЫН ШАХМАНА!

Именно эти соображения и побудили Шагей-бабая, в недалеком прошлом кузнеца из деревни Талтубяк, наотрез отказаться от переезда на постоянное жительство к сыну в большой, слишком большой город — в столицу Уфу. С такой же категоричностью он отверг предложение и средней дочери поселиться у нее в Стерлитамаке: там, мол, слишком много заводов. Бабай предпочел обосноваться у младшей дочери Гульгайши, работницы консервного комбината, в Старом поселке, в доме № 19 по Яблоневой улице. Шагей рассудил трезво и расчетливо: Яшкала тем именно и привлекала его, что здесь мирно сосуществовали домашний скот, гуси, куры и коммунальные удобства большого города — газ, горячая, холодная вода, а также прочие компоненты городского благоустроенного быта.

Вам наверняка захочется узнать фамилию Шагей-бабая? Боюсь, что и сам он едва ли удовлетворит ваше любопытство. Когда его спрашивают об этом, он отделывается коротким ответом: «Шагей — сын Шахмана!» И все. Так же неопределенно обходит и другой каверзный вопрос: сколько ему лет?

— Больше чем достаточно!

По приблизительным подсчетам земляков Шагею — сыну Шахмана, должно быть, лет под семьдесят.

На свою жизнь Шагей-бабай не жалуется. А чего жаловаться?! Все, что нужно, всегда под рукой: в домашнем хозяйстве, в магазинах, на рынке. Вчера, говорит он, жили на «четверку», сегодня живем на «пятерку». Завтра, слава аллаху, заживем, быть может, и на «шестерку». Бабай любит повторять слова, вычитанные им на транспаранте у входа в школу-семилетку: «Лет до ста расти нам без старости!»

Много ли надо ему, старику вдовцу? На скромную пенсию плюс то, что аккуратно присылали ему дети, он жил, не зная забот, не тревожась за завтрашний день. Никакие мрачные мысли не одолевали его, да и откуда им было взяться, мрачным мыслям, ежели жизнь старика текла по спокойному, привычному руслу.

Вот и сегодня, утро 23 мая, Шагей-бабай встретил приподнято, бодро. Проснулся чуть свет и подал положенную порцию кормов своим пернатым и четвероногим питомцам, проводил на работу Гульгайшу и снова прилег малость подремать. В течение короткой утренней дремы он мысленно обозревал пройденные годы, с удовлетворением отмечал, что прожиты они не напрасно: вырастил хороших, работящих детей и сам оставил в жизни какой-то след — трудился так, что краснеть не приходится. Сознание этого придавало ему каждый раз новые свежие силы.

Согрев на плите воду, он намыливал лицо и, ловко орудуя бритвой-самоделкой из куска Златоустовской косы, наводил красоту. Бритье узкой каймы бороды и усов не доверял никому. Косметическая процедура продолжалась не менее получаса. Освежив дочкиным одеколоном «Кармен» бороду и усы, он, крякнув от удовольствия, приступал к наиболее приятной его сердцу операции — разжигал самовар…

Никто во всей округе не мог сравниться с Шагеем в искусстве заваривать чай. Искусство же это заключалось в том, что Шагей знал, когда именно, на какой секунде следует бросать в чайник щепотку индийского чая.

Многие, даже близкие родичи, упрашивали Шагея раскрыть им секрет заварки чая — на что всегда следовал категорический отказ. Шагей охотно угощал всех своих чаем. Его самолюбию льстило, когда люди превозносили вкусовые, ароматные и целебные качества шагеевского чая.

Итак, утром 23 мая, пребывая после бритья в наилучшем настроении, Шагей вышел на крыльцо и… застыл. Нет, это не совсем точно: окаменел. Самовар, который он, по обыкновению, оставил вчера на ночь на колышке забора, трехлитровый самовар, служивший верой и правдой ему, Шагею, его отцу, а может, и деду, этот родовой самовар исчез. У старика, никогда до того не знавшего, где у него расположено сердце, болезненно заныло под ложечкой, перехватило дыхание…

— Что за злую шутку сыграл со мной шайтан!? — растерянно пробормотал старик.

Шагей-бабай, обычно степенный, рассудительный и выдержанный, сейчас, когда на него свалилась такая напасть, являл собой зрелище поистине жалкое: то беспомощно разводил руками, то хватался за голову и бессмысленно таращил по сторонам глаза. Он ни за что не хотел примириться со случившимся и не верил до конца, что подобное могло произойти: у него, у Шагея, сына Шахмана, злоумышленники украли заветный самовар. Для Шагея это был не просто агрегат, способный за семь минут вскипятить три литра воды. В долгой и насыщенной событиями жизни Шагея самовар был его неизменным и верным спутником. И тут нам скороговоркой не отделаться. Учитывая немаловажную роль самовара в биографии Шагея, придется, хоть мы и не любители размусоливать истории, остановиться несколько подробнее на некоторых эпизодах самоварной эпопеи.

 

ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

Это было десять лет назад. Сельскому кузнецу Шагею, знаменитому не только в своей деревне Талтубяк, но и за ее пределами, исполнилось шестьдесят лет. По мнению любителей юбилейных речей, сей возраст — самый расцвет жизнедеятельности человека. Шагей же придерживался иной точки зрения.

К чему самообольщаться? В том, что к твоему от рождения данному имени прибавят из почтения кличку бабай — старик радости и проку, поверьте, мало. Как ни верти, когда ты уже отмахал по жизненной тропе шестьдесят годков, пора и честь знать, пора тебе возвращаться с ярмарки. Короче говоря, пришло время без лишних вздохов сожаления покинуть земную юдоль и смиренно предстать пред грозные очи всеблагого аллаха…

О встрече со смертью Шагей рассуждал как о чем-то вполне естественном, обычном. Его мать умерла в пятьдесят восемь лет. Столько же, решил он, отпущено и ему. Он был убежден, что коса смерти оборвет и его суетную жизнь в пятьдесят восемь лет. Но смерть тогда и пальцем не тронула его.

И вот ему — шестьдесят. Именно в шестьдесят умер его отец. Шагей был убежден, что теперь ему определенно не миновать путешествия к праотцам.

— Пока не пробил этот последний час, мне бы хоть успеть со старшим сыном Шайхалямом попрощаться…

Вся деревня провожала его в Уфу.

— Дай, аллах, встретиться на том свете, — вскинув очи к небу, напутствовали его старики.

— А не встретимся там, — говорили те, кто помоложе, — не поминай, бабай, нас лихом…

Бабай взял в одну руку узел с гостинцами, другой прижал к груди трехлитровый медный самовар и отправился в путь.

Сын Шайхалям жил в Уфе в большом доме на последнем, пятом этаже. Задрав голову вверх, старик струхнул, аж сердце зашлось. Нет, такой страшной высоты ему не одолеть! Он и на третий этаж едва взберется, а если каким-то чудом все-таки доползет со своим самоваром до квартиры сына, то попадет прямо в объятия ангела смерти Газраила.

Восхождение на пятый этаж, однако, прошло благополучно. Сын встретил отца радушно и сердечно. Заметив знакомый с детства самовар, он скрыл улыбку и виду не подал, что чем-то удивлен. Невестка Галия тоже сдержалась, лишь в мыслях помянула чертей, вдохновивших свекра привезти с собой неведомо зачем самовар.

Утром завтракать с детьми бабай отказался:

— Спасибо, детки, вы уж обо мне не беспокойтесь!

Как только Шайхалям с Галией ушли на работу, Шагей-бабай стал разжигать самовар, но операция чуть было не сорвалась из-за отсутствия трубы. В предотъездной сутолоке Шагей забыл ее дома. Старый сапог сына для этой цели явно не годился. Хорошо, что на дворовой свалке бабай выискал покореженный кусок жести и, будучи кузнецом, смастерил из сапога и жести отличную замену самоварной трубе.

Чаепитие прошло на славу. Осушив неторопливо, в свое удовольствие, весь трехлитровый самовар, старик, по обыкновению, впал в блаженное дремотное состояние. Он не расслышал даже, как в обеденный перерыв пришла сноха Галия. Дым и копоть на кухне, щепки и обрезки жести, разбросанные по всей квартире, вывели ее из себя. Не скрывая своего раздражения и не стесняясь в выражениях, она поносила свекра на чем свет стоит. Выложив все, что накипело на душе, Галия схватила остывший самовар и, не отдавая себе отчета, что делает, вышвырнула его с балкона во двор как ненужный хлам. Громко хлопнула дверью и ушла на работу.

Шагей-бабай почувствовал сквозь сон что-то неладное, глухо застонал, проснулся и, размахивая руками, бросился к кухонному столу, где стоял самовар. Но самовара не было ни на кухне, ни на балконе. Глянул вниз на улицу и остолбенел: школьники с радостным визгом уносили его родовой самовар как металлолом в фонд постройки электровоза «Пионер Башкирии».

Долго не раздумывая, старик кубарем выкатился с пятого этажа, сметая с пути все преграды. Соседи, видимо, приняли его за сумасшедшего и, опасливо прижимаясь к стене, уступали ему дорогу. Бабай никогда не участвовал в соревнованиях по скоростному бегу, но тут проявил незаурядные спортивные качества и, можно сказать, заткнул бы за пояс рекордсменов по скоростному спуску по лестнице.

Шагей нагнал ребят. Те оказались сознательными, поверили старику на слово, что в данном случае произошло прискорбное недоразумение, и без долгих разговоров вернули самовар владельцу.

Шагей судорожно, обеими руками, словно мать попавшего в беду ребенка, схватил самовар, ощупал вмятины, полученные при падении с пятого этажа, и возблагодарил небо, что верный друг отделался легкими ушибами: кран остался цел и невредим, — а это было самое главное…

Надо отдать должное старику, он не стал испытывать терпение снохи: больше не разжигал самовара в квартире, делал это во дворе. Но зато надо было видеть, как гордо и торжественно нес Шагей кипящий самовар на пятый этаж.

Потерпев моральное поражение, Галия все больше ожесточалась, чернея от неуемной злости. На старика же бесконечные стайерские пробежки то вниз, то вверх действовали исключительно благотворно, закаляли, молодили. Одышка исчезла, будто ее и не было, сердце начисто избавилось от перебоев, билось ритмично, как у юноши. О близкой смерти Шагей больше и не думал.

Сын Шайхалям не мог нарадоваться, глядя на отца: как тот посвежел, как поздоровел, и не поверил своим ушам, когда однажды Шагей объявил, что покидает его гостеприимный дом.

— Куда спешишь, отец? Чем тебе плохо у нас?

— Домой потянуло…

Старик и словом не обмолвился сыну об антисамоварных вылазках снохи. Что толку, рассуждал он, в том, что нажалуется на Галию? Не нарушать же из-за того их добрый семейный союз. Он здесь, можно сказать, жилец временный, снимется и покинет их, а они пусть живут себе и дальше в мире и согласии.

Шагей тут же уложил самовар в мешок. Сын предложил отцу денег на дорогу, тот наотрез отказался, отказался он и от билета на автобус:

— Я по-стариковски, на своих двоих…

 

КОГДА СМЕРТЬ ОТСТУПИЛА

Дорога вдоль реки Уфимки была хорошо знакома Шагею по пешим прогулкам из Талтубяка в Уфу, когда в молодости он без затруднения отмахивал пешим ходом сто семьдесят километров.

Старик шел четким спортивным шагом, останавливаясь на ночлег в домах для приезжих при леспромхозах.

Здесь каждое утро и каждый вечер он разжигал свой самовар и досыта баловался чайком. В одной такой гостинице случай свел его с интересным человеком, назвавшимся краеведом, сыгравшим впоследствии немалую роль в жизни Шагея, о чем мы в свое время не замедлим поведать читателю.

Краевед исколесил всю Башкирию вдоль и поперек. Шагей не преминул угостить нового знакомого чудотворным напитком из родового самовара.

За чашкой шагеевского чая (это только говорится «за чашкой»! Сколько было выпито этих чашек, сколько раз Шагей снова и снова разжигал самовар — история умалчивает)…

Итак, за чашкой чая краевед долго и увлеченно рассказывал о странствованиях по родным и чужим землям. В свою очередь краевед, естественно, полюбопытствовал, куда и откуда держит путь почтенный собеседник, да еще с таким странным багажом — с самоваром.

И тут на Шагея нашло: он рассказал историю, смахивающую на фантазию. Рассказал о том, как однажды ночью ему во сне пришло видение о неминуемо близкой смерти, как он трезво стал готовиться к переселению в потусторонний мир и начал прощальный обход своих детей и внуков. А внуки у него пока только от средней дочери в Стерлитамаке. Младшая еще не пристроена, не замужем, все перебирает. Сноха же, что за старшим сыном, и не думает обзаводиться малышами, хочу, говорит, пожить, пока молода, в свое удовольствие. Слыхали, какая философия! И понял он, что рано еще покидать этот мир, покуда не навел порядка в собственном доме. И задумал во что бы то ни стало одолеть ангела смерти Газраила. И одолел.

«Что есть жизнь? — рассуждал Шагей. — Чтобы добраться до истины, надо сперва уяснить обратное: что есть смерть?» Как он своим умом понимал: смерть — полная неподвижность, сплошная немощь. Лежи себе в отведенном участке земли и не рыпайся, потому как весь истощился. Если так, то жизнь, стало быть, есть обратное, то есть движение, не смей торчать на одном месте, двигайся, бегай, хлопочи… суетись… Ко всему, что творится вокруг, до всего тебе должно быть дело.

Краевед завороженно слушал старика и что-то, как бы невзначай, заносил в блокнот.

— И вы такой режим выдерживаете и в непогоду? — спросил краевед.

— А то как же! Раз смерть не признает ни снега, ни слякоти, то жизнь и подавно на том стоит. Никакая погода не помеха для здоровья и жизни. И теперь, хотите — верьте, хотите — нет, — закончил рассказ Шагей, — а смерть отступила от меня, и надолго. Могу расписку дать: чувствую себя преотлично и до ста доживу как пить дать! — прихвастнул напоследок Шагей.

— Позвольте вас сфотографировать, — попросил краевед. — На память о нашей замечательной встрече. Снимки обязательно пришлю. Вы только мне свои координаты уточните.

Краеведу пришлось несколько минут разъяснять старику, что он имел в виду под координатами.

Шагей пожурил его:

— Вы все по-ученому. Сказали бы попроще: дай, пожалуйста, адресок…

На прощание краевед несколько раз щелкнул фотоаппаратом и заснял «на память» Шагея с самоваром. Если бы Шагей предвидел, к чему приведет эта затянувшаяся беседа за чашкой чая, он, возможно, умерил бы свою словоохотливость…

 

ШАГЕЙ В ОРЕОЛЕ СЛАВЫ

Шагей, не торопясь, продолжал путь домой. Если по дороге случались интересные встречи или в попутном колхозе была нужда в кузнецах, он охотно задерживался на несколько дней.

И все же односельчане каким-то образом проведали, когда точно Шагей прибывает в родную деревню. Как только он показался на околице Талтубяка, вся деревня высыпала на улицу и устроила ему пышную встречу с цветами, плакатами и школьным оркестром. Бабай опешил и чистосердечно удивился:

— Кого встречаете? Или праздник сегодня какой?

— Чего скромничаешь, бабай! Кого как не тебя встречать? С воскресением тебя из мертвых! На всю Башкирию, можно сказать, прославил и себя, и нашу деревню.

Шагей взглянул на плакаты, с которыми пришли односельчане, и совсем растерялся.

«Да здравствует турист Шагей — сын Шахмана!»

«Пусть живет долгие годы старейший пешеход Шагей!»

Бабаю протянули газету с его фотографией. Он сразу узнал себя по трехлитровому самовару. Вместе с фотографией в газете был помещен большой очерк под броским заголовком: «Когда смерть отступила…» Шагей никак не мог понять, откуда автор очерка — известный в республике журналист А. Хайдаров — узнал такие подробности из его биографии. Ему не сразу пришло в голову, что автор и краевед, повстречавшийся ему в доме приезжих, — одно и то же лицо.

Журналист живописал в газете, как Шагей, обремененный старческими недугами, отправился в путь к детям, чтобы попрощаться с ними перед смертью, и как благодаря неустанным тренировкам и главным образом спортивной ходьбе избавился от всех недугов и сейчас, полный сил, здоровья, забыл и думать о смерти. Очерк заканчивался мажорным призывом ко всем немощным старикам, и в первую очередь к пенсионерам, последовать живительному примеру Шагея — сына Шахмана.

Шагей пробежал глазами статью и, не глядя никому в лицо, потупился:

— Я ничего такого не говорил. Здесь многое выдумано.

Честному и скромному по натуре Шагею не по душе была такая шумиха и незаслуженная реклама, он не знал, как избавиться теперь от почестей и похвал.

Под звуки пионерского горна, под дробь барабана и дружные голоса школьников, распевавших: «Умирать нам рановато», народ проводил «знаменитого туриста» до его дома.

Как ни отнекивался, как ни отбивался Шагей, но ему все же пришлось изведать вкус славы и нести непосильный груз, выпадающий разве что на долю известных киноактеров или спортсменов. Он безропотно всецело отдал себя в распоряжение районного Совета физкультуры: его можно было видеть в президиумах туристических слетов, почетным судьей на соревнованиях по спортивной ходьбе и бегу. Если говорить начистоту, ему неловко было принимать незаслуженные почести, но он утешал себя тем, что и в этом ложном положении он, не получая никаких личных выгод, невольно играет положительную стимулирующую роль и приносит несомненную пользу обществу.

 

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Прошли годы… А годы текут куда быстрее рек в весеннее половодье. После описанных нами самоварных баталий с невесткой Галией, после того как журналист А. Хайдаров вознес Шагея на пьедестал республиканской славы, прошло добрых десять лет… И вдруг такое чрезвычайное происшествие: самовар исчез опять. На сей раз сноха Галия была тут явно ни при чем.

Старик тщательно обшарил все закутки двора и случайно около забора обнаружил на земле клочок бумаги, где печатными буквами было выведено: «Самовар в надежных руках. Вернем новым». И таинственные четыре буквы под этим невразумительным сообщением: «ИДБС».

Шагей окончательно расстроился. Значит, самовар действительно кем-то украден. Нашли чем успокоить: находится в «надежных руках». Будто у него, у Шагея, самовару было ненадежно?! И на кой шайтан ему новый самовар?! Ведь все знали, самовар потому и дорог ему, что он старый! Шагей постучался к соседке, может, она видела, кто унес самовар и так зло подшутил над бабаем?

Соседку Шагея официально, по паспорту, звали Минникунслу — длинно и сложно, а по-уличному ее окрестили Сумитэ, что коротко и колоритно передавало ее внешний облик. Сумитэ — по-башкирски — мясо на бедрах. Эта кличка вполне подходила к ней.

Соседка сердилась, когда ее называли Сумитэ. Особенно обижало ее, когда к ней так обращался Шагей.

Упитанная, дородная, крупномасштабная Сумитэ напоминала пожарную каланчу районного масштаба, а невысокий, неказистый на вид Шагей — низкорослую лестницу-стремянку.

Отношения между соседями были далеко не добрососедскими. Будучи вдовой с десятилетним вдовьим стажем и отличаясь завидным здоровьем, мощной фигурой и огромным запасом неизрасходованной ласки, Сумитэ открыто угрожала агрессией — рано или поздно она женит на себе вдовца Шагея. Не пойдет за нее добром, насильно похитит его темной ночью и перенесет, как младенца, на руках к себе в дом. В эту угрозу легко было поверить: для осуществления такого агрессивного плана у Сумитэ были все данные. Шагей хоть и выглядел молодцом, но едва ли мог противостоять Сумитэ, которая вознамерилась действовать с позиции силы.

Опасаясь возможных последствий, старик старался не замечать соседку, не обращался к ней ни с какими просьбами и вообще остерегался встречи и разговоров с ней наедине, без свидетелей, а если это случалось, то лишь в крайних, исключительных случаях.

Но сейчас как раз и был такой исключительный случай, ЧП, можно сказать, и какое. Шагей преступил меры предосторожности, несмело, однако достаточно громко окликнул соседку. Половицы в соседнем доме дрогнули, заходили под тяжелыми шагами хозяйки, словно неподалеку находился эпицентр семибалльного землетрясения.

— Ты извини, Сумитэ, это я, — невразумительно и боязливо начал Шагей. — Ты дома?

— Нет, меня дома нет, — съязвила Сумитэ. — Ты видишь мою тень… Заходи, коли окликнул…

Пути к отступлению были отрезаны. Опасливо озираясь по сторонам, словно ища, кого бы позвать в случае чего на помощь, старик протиснулся в проем штакетника, который отделял его дом от соседского.

— Что стряслось? Лица на тебе нет! — с деланным сочувствием спросила Сумитэ.

— Ты, случаем, не видела моего самовара? — с трудом проговорил Шагей.

— Я не нанималась в сторожа к твоему дырявому самовару! — грубо огрызнулась соседка.

— Ай, зачем такие слова? Извини, я не то хотел сказать… Ты, случаем, не видела, кто унес мой самовар?.. Унесли и на память оставили записку.

— Записку, говоришь? — заинтересовалась Сумитэ. — И мне сегодня была записка. Не от кавалера, к сожалению, нет. Ничего не унесли, наоборот даже… Привезла я на днях себе машину дров. Ломала голову, кто бы их распилил. На тебя, сам понимаешь, надежды мало. Ты меня все сторонишься, будто чумы… Просыпаюсь нынче утром и, как в сказке, глазам не верю: дрова распилены, а на чурках лежит записочка. Можешь прочитать, если грамотный. Вот как чужие люди ко мне относятся, не тебе чета. «Желание граждан для нас — закон». Понимаешь, мое желание — закон! И подпись на записке не по-нашему — ИДЭБЭСЭ.

— Что за чертовщина! — воскликнул Шагей. — И у меня та же подпись. А что она означает, аллах ведает…

Достаточно было нескольких минут, чтобы весть о загадочных расписках облетела все дома по Яблоневой улице. И тут выяснилось: не одни только Шагей и Сумитэ стали жертвами злой шутки таинственного ИДБС. У пенсионера Садыкова, когда у него все крепко спали, отремонтировали палисадник, хотя хозяин об этом и не просил, у парикмахера Абдуллина похитили продырявленный диван и письменно заверили, что вернут его в наилучшем виде, у старухи Хаернисы злоумышленники утащили старые, никому не нужные керосиновые лампы, пообещав их зачем-то заново отникелировать. И всюду таинственный ИДБС вместо похищенных вещей оставлял расписки, а их ведь в качестве документов к уголовному делу не приложишь.

— Не иначе, как проделки шайтана! — авторитетно заявила старуха Хаерниса. — Был бы у нас мулла, помолился бы за нас, грешных, и избавил от бесовского наваждения, да где теперь муллу найдешь…

— Много знает твой мулла! Только денежки с нас слупит… — возразил Шагей. — К участковому, к Ярмухамету, вот к кому надо пойти. Есть аллах, нет аллаха — это бабушка надвое гадала, а вот милиции государство задаром трудодни не платит…

 

ЯРМУХАМЕТ ИДЕТ ПО СЛЕДУ

Вот и конец суровой зиме, трескучим морозам, безжалостным буранам. Весна… Земля, как истая модница, быстро-быстро меняет наряды и облекается по сезону во все яркое, пестрое, цветное.

Вместе с природой обновляется соответственно и человек — царь природы. Радость жизни охватывает все сущее на нашей планете. Все сущее, кроме участкового милиционера — старшины Ярмухамета.

Даже весна и сопутствующие ей радужные настроения, даже влюбленные парочки, снующие по Асфальтовой улице, даже легкая, будоражащая музыка, льющаяся из раскрытых настежь окон, — ничто не в состоянии расшевелить Ярмухамета, погруженного по самую голову в заботы. Ему сегодня не до весны… Он при исполнении служебных обязанностей, причем обязанностей весьма сложных и ответственных. Он пристально всматривается в лица прохожих и пытается разгадать, нет ли среди них тех, кто причастен к делу о шайке ИДБС, которое свалилось на него неожиданно, как снежная лавина, и сразу же круто изменило весь его распорядок дня, заволокло горизонт темными тучами.

Еще вчера ничто не предвещало грозы. Все, казалось, шло своим чередом, все было в полном ажуре. Человек исполнительный, не склочный, Ярмухамет пользовался хорошей репутацией. На подопечной ему территории процент нарушений уверенно сползал вниз. Случалось, конечно, что отдельные малосознательные граждане напивались до чертиков, даже иногда затевали драки. Бдительное око Ярмухамета всегда было на страже: едва только кто-либо позволял себе напиться до безобразия и неприглядно валяться на улице, Ярмухамет тут как тут, не щадя сил, переносил захмелевшего гуляку в ближайший квартал соседнего участка и тем спасал свой участок от угрозы роста правонарушений.

И вот сегодня пришел конец тихой, бестревожной поре, когда рапорты начальству сводились к стандартным записям: «За время моего дежурства никакие происшествия не имели места». И надо же было тому случиться, чтобы какая-то шайка избрала для своей преступной деятельности именно его участок — район Яблоневой улицы!

А тут еще дома ни с того ни с сего он обрушился на дочку Тиниру, запретил ей ходить на танцплощадку, где царит сплошной разврат и где она только компрометирует отца в глазах населения. Вспомнил о ссоре с дочкой и пожалел, что был несправедливо резок и груб с ней. Пусть себе танцует: и не посещая танцплощадки, можно сбиться с пути. Пусть танцует, пока молодая, а то ведь лучшие годы быстро пролетят.

Не успел старшина объявить амнистию дочери, как его вывел из себя — кто бы вы думали? — огромный жук. Это, с позволения сказать, насекомое нахально пыталось протаранить околышек милицейской фуражки Ярмухамета. Какая непочтительность!

Майский жук, потерпев неудачу, сделал крутой вираж и, не извинившись, полетел дальше. Столкновение с жуком вернуло старшину к суровой действительности. Нечего раскисать, размагничивать себя! Никаких отклонений в сторону, не имеющих прямого отношения к шайке ИДБС! Надо объявить себя в состоянии полной боевой готовности, быть собранным, подтянутым, как лук батыра!

Ярмухамету было совершенно ясно, что он имеет дело с хорошо налаженной преступной организацией. Такие преступники едва ли встречались в богатой практике известных сыщиков. Любой детектив позавидовал бы старшине Ярмухамету: сказочная жар-птица сама просилась ему в руки. Какая счастливая возможность довести столь сложное дело до конца, разоблачить ИДБС и отличиться на весь район!

Кто же они — члены шайки ИДБС? Воры! Это ясно по массовому исчезновению вещей. А то, что воры тут же делают добро — ремонтируют палисадники, рубят дрова, оказывают мелкие услуги, все это маскировка, показуха для отвода глаз.

С чего же ему начать поиски? Любой школьник скажет, что начать надо с расшифровки таинственных букв «ИДБС». Кто или что скрывается за этими четырьмя буквами? Если за каждой буквой стоит определенное лицо, нетрудно догадаться, что в шайке, по крайней мере, четыре человека. А если это условный шифр, как тогда быть?

Ярмухамет сознавал, что опыта уголовно-розыскных дел у него маловато, как криминалист он слаб, а если честно сказать, беспомощен. Но признаться в этом начальству и просить подмоги? Ни за что! В кои-то годы к нему попало стоящее дело, и отдать его кому-нибудь другому, чтобы тот, другой, незаслуженно купался в лучах славы, а он, Ярмухамет, кусал бы себе локти?!

Из прочитанных в разное время книг о милиции и сыщиках Ярмухамет знал, что преступник имеет обыкновение возвращаться на место преступления. Если так, то наблюдение и розыск следует начать с Яблоневой улицы.

И вот, едва ступив на Яблоневую, старшина, как и подобает детективу, не шел, а неслышно передвигался по опустевшей и замершей улице, прислушиваясь к каждому подозрительному шороху, боясь, как бы чего-то не пропустить.

Где-то часы пробили десять. Неожиданно впереди промелькнули два силуэта. Они только что свернули с Кооперативной улицы на Яблоневую, прошли метров десять и застыли. Незнакомцы о чем-то пошептались, затем один из них вскочил другому на спину, лихо перепрыгнул через забор, отомкнул калитку. Сердце у старшины милиции зачастило, как кинокадры при ускоренной съемке. Ярмухамет занял выгодную позицию, откуда удобнее всего было вести наблюдение и в решающий момент можно было застигнуть преступников врасплох.

Злоумышленники, ничего не подозревая, вынесли со двора мотоцикл и трехколесный детский велосипед. Они собирались снова нырнуть во двор, но тут их оглушил грозный окрик:

— Ни с места! Руки вверх!

Задержанные послушно подняли руки. Подойдя поближе, старшина осветил карманным фонариком их лица и захваченные ими «трофеи». Лица показались ему вроде бы знакомыми, где-то он их видел. Но где?

— Вы что тут делаете? — строго спросил участковый.

— Да мы… ничего… — промямлил один из них, широкоплечий, с необычно большой бородой.

— Что, живете здесь?

— Не-ет… — честно признался высокий брюнет с густыми черными бакенбардами.

— А это ваши вещи? — старшина указал на мотоцикл и велосипед.

— Нет, что нет, то нет, — пустился в объяснения парень с бородой.

— Все ясно! Разберемся… Подымите с земли краденое барахло, а точнее сказать, вещественные доказательства, и следуйте за мной.

— Позвольте узнать, куда вы нас поведете? — запротестовал чернявый.

— Здесь я спрашиваю, а не вы… Давайте не будем! Поведу, куда надо!

В милиции, усевшись за стол, Ярмухамет начал писать протокол дознания.

— Фио! — обратился он к задержанным.

— Булат Арсланович Барыев.

— Родис Мустафович Аглямов.

Записав адреса, Ярмухамет припер задержанных к стенке и, не дав им словчить, задал прямой вопрос:

— Что вы делали ночью в чужом доме?

— Да мы при исполнении служебных обязанностей, товарищ уполномоченный.

— Я вам не товарищ, а гражданин!

— Гражданин участковый.

— Предъявите документы!

Документов ни у кого не оказалось. Тогда Ярмухамет произвел личный обыск и обнаружил в карманах заготовленные заранее бумажки с сакраментальной подписью: «ИДБС».

Так вот она, знаменитая шайка ИДБС! Вот кто терроризировал население поселка! Ну, теперь им не отвертеться!

У старшины перехватило дыхание. Нет, не торопись, Ярмухамет. Оставь дело до утра. Их двое, а ты один. Подумай за ночь, как успешнее изобличить преступную шайку. С ними ничего не станется, если переночуют в камере предварительного заключения — КПЗ. Недаром пословица гласит: «Утро вечера мудренее». Задержанные особого протеста не выразили, но чернявый настоятельно просит об их аресте сообщить уважаемому Ибрахану Сираевичу.

Ярмухамет наказал дежурному под его личную ответственность охранять особо опасных преступников до утра, пока добьется у прокурора санкции на их арест.

Довольный одержанной победой, старшина заранее предвкушал: каково будет завтра всеобщее удивление, когда узнают, что это он, скромный участковый, презрев опасность, ночью, один против двоих, поймал на месте преступления и разоблачил опасную шайку! Ай да молодец, Ярмухамет! — скажет районное начальство. И почему его раньше не замечали, не отличали. Теперь-то наверняка его отметят приказом, представят к награде и, чем черт не шутит, повысят в чине.

Надо ли описывать настроение, с каким Ярмухамет возвращался домой. Просьба того, кто назвал себя Булатом Барыевым, напомнила ему, что сегодня, в субботу вечером, он был зван на пельмени к старому другу Ибрахану. Было уже около одиннадцати часов, удобно ли так поздно заявляться в гости. Но, приблизившись к дому, где он жил, рядом с директором комбината бытового обслуживания Ибраханом Сираевичем Ибрахановым, он увидел, что в окнах директора горит свет.

И Ярмухамет зашел на огонек. Зашел не за тем, чтобы отведать у соседей смачных пельменей, на которые такая мастерица Ямбика — супруга Ибрахана. И подавно не затем, чтобы выполнить просьбу пребывающего сейчас в КПЗ Булата Барыева, который определенно спекулировал именем ответственного работника, прикрываясь им, как щитом. Ведь не мог же в самом деле Ибрахан Сираевич, его давний друг и сосед, быть замешанным в преступной экспроприации у граждан предметов домашнего обихода!

Ярмухамету просто не терпелось поделиться с закадычным другом и покровителем большой радостью и во всех подробностях рассказать об успешно завершенной операции, а попутно развеять лживый поклеп проходимца Булата, имевшего наглость впутывать в свои темные делишки доброе имя Ибрахана.

Ибрахан и его дебелая супруга встретили соседа справедливым укором:

— Уже пятую порцию пельменей закладываем в кастрюлю, а соседа все нет! Где пропадал?

— Дела, Ибрахан Сираевич, неотложные дела! — скромно, потупив взор, ответил участковый.

— Скажите пожалуйста, какие мы занятые! — сыронизировал основательно подвыпивший хозяин. — В наказание выпьешь штрафную!

Как ни отнекивался Ярмухамет, ссылаясь на то, что находится при исполнении служебных обязанностей и его в любую минуту может вызвать к себе высокое начальство в связи с той операцией, какую он только что закончил, Ярмухамет не посмел отказать Ибрахану. Не тонкой ниточкой, а толстой бечевкой были они оба связаны уже много, много лет.

Ярмухамет был в вечном долгу перед Ибраханом. Когда тот из председателя райпотребсоюза выскочил в зампредседателя райисполкома, кто как не он вспомнил о своем дружке Ярмухамете и помог ему перевестись старшиной милиции в райцентр. Но вдруг колесо фортуны повернулось не в пользу Ибрахана: он не долго продержался на высоком руководящем районном посту, сполз на ступеньку ниже, в райкомхоз. Но и на новом посту сумел быть полезным Ярмухамету: посодействовал ему с трехкомнатной квартирой в Яшкале. Их дружба прошла горнило испытаний, и хорошее было, и плохое, но при том они всегда оставались добрыми друзьями, всегда делились радостью и горем. Несмотря на превратности в служебной карьере, Ибрахан продолжал оставаться в районной номенклатуре. Теперь он — директор районного комбината бытового обслуживания. Верно, в этой должности он теперь не может протежировать Ярмухамету. Но их дружба по-прежнему прочная, нерушимая, водой не разольешь. У обоих растут дочери, по воле случая они родились почти в один день: у Ибрахана — Минира, а у Ярмухамета — Тинира.

Ибрахан никогда не давал Ярмухамету почувствовать, что он-де в номенклатуре, а тот всего только рядовой совслужащий. Напротив, сам Ярмухамет по давней привычке никак не мог избавиться от какой-то потки почтительности по отношению к Ибрахану. Это обстоятельство отнюдь не мешало им, когда речь заходила о третьих лицах, перемывать косточки всяким карьеристам, подхалимам, крохоборам и эгоистам, которые нет-нет да встречались на их пути.

В последние дни старшина пережил много неприятных и хлопотливых минут из-за этого ИДБС. Дадим же ему возможность немного отдохнуть и перекусить. А мы тем временем, дорогие читатели, хотя бы вкратце обрисуем внешний облик двух закадычных друзей.

Ибрахан и Ярмухамет очень похожи друг на друга. Правда, назвать их родными братьями или близнецами никак нельзя. У того и другого — неширокий лоб, жесткие, с проседью, волосы. У Ярмухамета прическа ежиком, а Ибрахан стрижется под нулевку. Оба крупного телосложения, скуластые. В народе про таких говорят, что, когда бог раздавал людям отдельные органы, предки Ибрахана и Ярмухамета, будучи по натуре ловкими и пробойными, попали к богу на прием раньше других и заполучили для себя, а затем оставили в наследство своим отпрыскам завидные носы, большие рты и широкие густые брови. А вот глаза у них — разные. У Ибрахана они зеленоватые, а у Ярмухамета — черные.

Отведав две полные миски пельменей и подкрепившись не поддающимися учету «штрафными» рюмками, Ярмухамет исподволь приступил к рассказу о том, что, собственно, и заставило его сегодня так поздно прийти в гости. Свой рассказ он начал с конца операции, ошарашив хозяина неожиданным вопросом:

— У тебя, Ибрахан Сираевич, работает некто Булат Барыев?

— У меня, и не первый день! И не некто, а главный технолог! В чем дело?

— Просто твой главный технолог по совместительству главарь шайки, и я его с дружком посадил в КПЗ.

Полное лицо Ибрахана побагровело от гнева. Тяжело и прерывисто дыша, он напустился на Ярмухамета:

— Какая шайка? В своем ли ты уме?

— Шайка… Она терроризировала весь поселок… ИДБС. А что это значит, пока еще тайна…

Из уст Ибрахана одновременно вырвались и стон, и смех, он не дал закончить старшине его победную реляцию:

— Ой, не могу! Я думал, ты поумнел, а ты… Ну и удружил! Натворил делов!

— Ибрахан Сираевич, толком скажи, что я натворил?

— Тебе, дураку, за раз не растолкуешь. Беги что есть мочи к себе в участок и немедленно, понимаешь, немедленно выпусти задержанных. А вернешься, я тебе вправлю мозги, если они у тебя еще есть.

Ярмухамет потерял дар речи, стал заикаться:

— Как это… как это так «немедленно»? Они же арестованные… Утром придет начальник… Подам рапорт…

— Завтра будет поздно, понимаешь ты, голова садовая. Ты режешь меня без ножа, с живого кожу сдираешь. Бегом, одна нога — здесь, другая там. Утром скажешь: произошла досадная ошибка. Найдешь, что придумать. Поторопись! Вернешься, все объясню…

Ярмухамет ракетой вылетел на улицу. Слова Ибрахана Сираевича прозвучали для него как беспрекословный приказ.

 

ДОРОГОЕ НАЧИНАНИЕ

Не прошло и двадцати минут, как Ярмухамет, запыхавшись, прибежал обратно и доложил: все в порядке. Ибрахан облегченно вздохнул. Пропустили еще по одной.

— После такой встряски надо проветриться… — предложил Ибрахан.

Ярмухамету и самому хотелось как можно скорее выйти из душной квартиры. На свежем воздухе легче думается. А ему есть о чем подумать: как завтра утром он оправдается перед начальством?

Город сладко спал, убаюканный волшебной ночью. В парке и в лесу безумолчно, не зная перерыва на обед и сон, пели соловьи, им вторили другие пернатые, их было так много, что трудно даже просто их перечислить. Именно в такую пору природа, что называется, буквально раскрывает душу, безмерно общительна с человеком, доверяет ему все свои тайны.

Оба друга шли молча, боясь нарушить прекрасную гармонию природы. Каждый думал о чем-то сугубо сокровенном. Ибрахан предавался мечтам о будущем, когда он наконец утрет нос злопыхателям и завистникам и покажет, на что способен Ибрахан! Ярмухамета ни на минуту не покидала тревога: как бы ему не нагорело…

Участковому не терпелось поскорее узнать, что общего между бывшими «арестантами», шайкой ИДБС, и его другом Ибраханом. Это сразу поставило бы все на свои места, внесло бы успокоение в душу Ярмухамета. Но Ибрахан как будто нарочно переводил разговор на другие темы:

— Послушай, как они, стервецы, поют! Вот кому хорошо — птицам! Живут в полном согласии и мире и знать не знают ничего, кроме как исправно пополнять свой певческий репертуар. Остальное же им, извини, до лампочки…

После такого философского умозаключения Ибрахан устремил свой взор с небес на землю:

— Ты задумывался, Ярмухамет, над вопросом: кому на этом свете больше почета и удачи? Не знаешь? А я тебе скажу: тому, у кого вот этот котелок (тронул рукой голову) напичкан выдумками на все новое. Что двигает человечество вперед? Новые открытия, новые идеи! А тот, кто топчется на месте, тому суждено увязнуть в болоте. Кто смотрит другому в рот, послушно исполняет чужие приказы, тот отстает от жизни, прозябает, в итоге у него на балансе круглый нуль. Что не согласен?

Пойдем дальше. Чем берет, чем добивается успеха мой заклятый друг Хамза — директор горторга? Показухой! Открывает магазины без продавцов, доставляет товары на дом покупателям. Тоже мне Америку открыл! В наших столицах давным-давно это практикуют. А что сделал Хамза? Присвоил чужой передовой метод себе и — на тебе! — прослыл новатором. Карьера ему обеспечена! Глядишь, и в министерство выдвинут. А шумиха какая! Сначала передовой метод внедряется, потом передовой метод обобщается, выпускаются плакаты, созываются конференции покупателей, торговых работников, в газетах появляются статьи… И кто всей этой шумихой заправляет? Сам же Хамза! Под лежачий камень вода не течет. Ты можешь сделать в сто раз больше Хамзы, работать в сто крат лучше, но будешь скромничать и закиснешь в тени, и сказок про тебя не расскажут, и песен про тебя не споют.

Что же, по-твоему, мне остается делать? — продолжал монолог Ибрахан. — Не на того напали! Я обязан во что бы то ни стало переплюнуть Хамзу. Доказать, что и мы не лыком шиты. А что, если нам брать заказы, минуя заказчиков?! Что может быть приятнее, чем делать сюрпризы. Не ждать же, пока заказчик раскачается и обратится с просьбой: отремонтируйте, пожалуйста, то-то и то-то. Упредить заказчика — вот задача! Для того я и придумал ИДБС! Это неважно, что хозяина нет дома, мы и в его отсутствие распилим дрова, приведем в порядок амбар, восстановим палисадник, отремонтируем старую мебель, наладим испорченную швейную машину. Где найдешь такое новое начинание? Нигде! У Хамзы кишка тонка до такого додуматься! Главное — сделать людям приятное, сюрприз!

— Но почему же ИДБС? — несмело перебил Ярмухамет Ибрахана.

Тот вскинул на старшину удивленные глаза:

— Ох, голова садовая! Какой тугодум! ИДБС — это идеал доброй бытовой службы. А можно иначе — историческое движение бюро сюрпризов. А кто его зачинатель? Я — Ибрахан! А ты чуть не подрубил сук нового движения. Хорошо, что я вовремя поправил тебя…

— Вот оно что! — разинул рот Ярмухамет. — Это же здорово! — И после небольшой паузы добавил: — А нет ли здесь, Ибрахан Сираевич, риска: поймет ли народ твое начинание?

— Я много думал. Все рассчитал — и «за», и «против». По-моему, должно получиться. Я еще покажу, на что способен Ибрахан! Не так просто сбросить меня с номенклатурных весов, убрать с генеральной дороги!

Из-за вершины Сияле-тау — Вишневой горы — уже занималась заря. Соловьи и другие птахи еще сильнее зачирикали, защебетали: концерт птичьего ансамбля продолжался почти без антракта. На землю опустилась свежая прохлада. Утро развесило на травах и деревьях крупные капли росы. Одетым налегке — в пиджаке и плаще — Ибрахану и Ярмухамету стало зябко.

— Ладно, поговорили… Пошли спать, — предложил Ибрахан. — А может, завтра — какой там завтра, сегодня — махнем на Тарян-куль. Рыбалка — лучший отдых и зарядка для мозгов. Вздремнем часок-другой, и приходи ко мне. Шофера я предупредил, будет к восьми.

— К восьми и я буду как штык! — с благодарностью принял участковый приглашение на рыбалку.

Друзья разошлись по домам. Но оба они не так скоро уснули. Ярмухамет и в постели кряхтел, стонал, переживая вторично события минувшего дня, а Ибрахан никак не мог сдержать поводья необузданного коня фантазии: ему все рисовались гигантские масштабы, какие непременно примет во всей стране задуманное им начинание.

Обладая природной сметкой, Ибрахан прожил интересную жизнь, хоть и не имел специального образования. Что тут сыграло роль — трудно сказать. Счастливая звезда, под которой он родился? Врожденный организаторский талант, вскормленный с молоком матери? Одно несомненно — Ибрахан всегда был на виду, его поощряли, повышали, и шагал он по жизни словно по бархатной дорожке, не зная ухабов и рытвин. И вдруг его, такого непогрешимого, такого неуязвимого для критики, стали прижимать, обижать, выискивать и подбирать одно к одному крупицы недостатков, перечеркнув прошлые заслуги. Когда взбираешься по служебной лестнице, не так-то просто смириться с необходимостью спуститься хотя бы на одну-две ступеньки ниже. Каково же было Ибрахану, достигшему высокого поста — зампредседателя райисполкома, — спуститься до завкомхозом, а теперь до командования банями и парикмахерскими. Безусловно, для такого понижения были причины, были у него ошибки… У кого их нет, лишь у того, кто лежит на печи, греет бока и бьет баклуши…

Сквозь дремоту Ибрахан расслышал скрип двери. По-кошачьи ступая, сняв предварительно туфли, домой вернулась дочка Минира и сразу прошла на кухню. Вот она что-то жует, проголодалась. Ни совести, ни чести! А Ямбика храпит, сотрясая храпом стены дома, и ведать не ведает, где и с кем дочка прогуливает всю ночь напролет. Встать, что ли, и всыпать, как в детстве. Но Минира уже достаточно взрослая, у нее паспорт, самостоятельная… Прочитаешь ей нотацию — только сам расстроишься, тогда и вовсе не уснешь…

Ибрахан повернулся на другой бок и второй подушкой прикрыл уши, чтобы не слышать равнодушного храпа супруги.

 

ИБРАХАН СНИМАЕТ СТРУЖКУ

Ибрахан солидным медленным шагом направлялся на работу. Он все еще находился под приятным впечатлением вчерашней удачной рыбалки и чудесной ухи. Нет, что ни говорите, а Ярмухамет — большой спец по части приготовления ухи. И откуда у него такой талант?!

Быстрым дробным стуком каблучков Ибрахана опередила Аклима — секретарь-машинистка комбината, девица в возрасте. По начальнику можно было проверять часы: он переступал порог комбината точно в девять, Аклима считала, что ома обязана приходить на пять минут раньше.

— Ах, Аклима, Аклима, — укоризненно покачал головой Ибрахан. — Сколько раз вам повторять, в ваши годы на работу нельзя бегать как на пожар. Ходите не спеша, чтобы вся красота окружающей природы запечатлелась в душе. Это ведь зарядка на весь день. К лицу ли вам уподобляться легкомысленному мотыльку? Секретарь комбината должна ходить важно, степенно, с достоинством.

— Никак этому не научусь, Ибрахан Сираевич, — ответила, смеясь, вертлявая и кокетливая Аклима. — Все никак не угожу начальству. Ваш предшественник, напротив, требовал, чтобы я двигалась, как волчок, а вы…

— Поспешишь — людей насмешишь. Вот оно и обернулось против него: так спешил-насмешил, что сняли его.

Привыкший к солидным кабинетам и личным секретарям, Ибрахан, возложив на себя бразды правления комбинатом бытового обслуживания, первым делом распорядился оборудовать себе кабинет, который по внешнему виду отражал бы широту задач, стоявших перед Ибраханом, ведь в его ведении находились все предприятия службы быта города — от парикмахерских, сапожных и портновских мастерских до бань и ремонта хозяйственных сумок. Новый кабинет, правда, по кубатуре был намного меньше тех, что занимал он прежде, в исполкоме и в комхозе, но выглядел все же вполне солидно.

Явно подражая Ибрахану, грузной походкой в кабинет проследовала курьер Халиса-ханум с утренней почтой, с газетами, журналами. Халиса переигрывала, она ходила важно, степенно, ни дать ни взять — она, а не Ибрахан управляет комбинатом! Надо вовремя одернуть курьершу, подумалось Ибрахану, а не то, боже упаси, если внешняя грань будет стерта, как же тогда отличишь простого смертного от директора.

Ибрахан едва успел просмотреть почту, как секретарь Аклима доложила…

— Ибрахан Сираевич, на пятиминутку собрались!

Ибрахан неторопливо спустился в красный уголок, служивший одновременно и клубом, и бильярдной. Здесь его уже дожидались начальники цехов, мастера, плановики, бухгалтеры, экономисты. Небрежным кивком головы, со сдержанной улыбкой, как приличествует высокому начальству, не расточающему свои улыбки направо и налево, сделал всем общий поклон.

Выступления ораторов носили чисто информационный характер: каждый докладывал об итогах работы за минувшую неделю. Аклима фиксировала их основные мысли в особом журнале пятиминуток. Что же касается основополагающих выступлений Ибрахана, то они записывались со стенографической полнотой и точностью: дабы ни одна из его ценных мыслей не пропала бесследно.

На этот раз никакой мобилизующей и направляющей заключительной речи начальства не было, Ибрахан ограничился тем, что обратился к коллективу с коротким и деловым призывом:

— За работу, товарищи!

Директору Яшкалинского комбината бытового обслуживания не терпелось поскорее остаться наедине с Булатом и Родисом, отчитать их по двадцатое число и, как говорится, снять с них стружку так, чтобы они на всю жизнь запомнили этот урок. Шутка ли, попали в милицию. Пусть спасибо скажут, что Ибрахан нажал на своего дружка Ярмухамета и все обошлось благополучно… А не то подсекли бы под корень новое начинание.

Булат и Родис в предвидении заслуженной головомойки настроились на виновато-извинительный лад.

— Я не буду требовать объяснений, как все это произошло, — сказал Ибрахан строго. — Я знаю вас: в свое оправдание вы всегда найдете тысячи и одну объективную причину. Предупреждаю — чтоб это было в первый и последний раз.

— Сделаем выводы, будьте уверены, Ибрахан Сираевич, — покорно заявил Булат. — Наша вина налицо. Недоработка. Нам бы надо предварительно, хотя бы поверхностно, познакомиться с будущей клиентурой, а мы бросились очертя голову, напролом. Вот и получилась осечка. Больше этого не будет!.. Но, согласитесь, один случайный прокол камеры не способен вывести из строя автомашину. Одна промашка не порочит всего движения.

— «Не порочит, не порочит», — передразнил Ибрахан. — Вам ли объяснять, что маленькой ложечки дегтя достаточно, чтобы испортить огромную бочку душистого башкирского меда. Не слова нужны, а положительные факты, только факты.

— Таких фактов у нас сколько угодно, — с апломбом заявил Булат.

— Сколько угодно, — поддакнул Родис.

— Народ встретил идею нового движения с радостью. Вот вам пример: старухе Хаернисе обтянули диван, и мы с Родисом доставили его хозяйке. Старуха спросила: «Кому в голову пришло такое доброе дело?», а я ей сказал: «Ибрахана Сираевича знаете? Ну, того, что в исполкоме сидел?» — «Как же не знать, с умом, говорит, человек». А я ей: «Так это он людям добро несет». — «Да продлятся его дни на земле!» А я ей: «Если хочешь похвалить, напиши в газету». А она: «Я бы написала, да аллах не сподобил меня грамотой. Ты бы сам настрочил, а я руку приложу». Ну, я не дал ей опомниться и тут же, как говорится, не отходя от кассы, сочинил благодарность, а она пару каких-то арабских букв в конце приписала. Отдал ей заметку, чтобы сама отнесла в редакцию и на словах все, как было, передала.

Широкое лицо Ибрахана озарилось довольной улыбкой:

— А если она не пойдет в редакцию? Где гарантия?

— Людям надо верить. Вы же сами нас этому каждый день учите, Ибрахан Сираевич. Таких примеров, как со старушкой Хаернисой, могу привести десятки. Ваша тактика внезапного натиска и оглушения сюрпризами вполне себя оправдала.

Ибрахан жестом руки остановил поток красноречия Булата, он знал, что тот способен говорить без передышки двадцать четыре часа в сутки. И еще он знал за Булатом: дабы угодить начальству, тот способен расшибиться в лепешку, и уступить ему авторство любой гениальной идеи, пришедшей в его голову.

 

ЧЕРНАЯ ПЯТНИЦА

Ибрахан испытывал по отношению к Булату двоякое чувство. Он завидовал Булату. Завидовал тому, что природа одарила Булата, а не его, бурной фантазией, неуемной энергией, и в то же время ему было приятно сознавать, что такой бесспорно одаренный и талантливый организатор работает рядом с ним, предоставил все свои способности и талант в его безграничное распоряжение. Он любовался Булатом, таким импозантным, впечатляющим.

У его дочери Миниры губа не дура, она сразу же, как только впервые увидела Булата, излучила обжигающий взгляд, от Ибрахана это не ускользнуло. В своих далеких мечтах он видел Булата зятем. Интересы тестя станут интересами зятя, и тогда Булат безраздельно будет служить делу Ибрахана и его семьи! И, право, в том нет ничего несбыточного: слава Ибрахана снова засверкает в зените!

История человеческих отношений знает немало случаев взаимной и чистой любви с первого взгляда. Столько же можно привести случаев взаимного Доверия и Дружбы с большой буквы, какая возникает между вчера еще совершенно незнакомыми людьми, стоит им чистосердечно поговорить друг с другом, выложить, что называется, свою душу. Достаточно было короткой, но откровенной беседы, чтобы Булат за какой-то час покорил Ибрахана, а тот вслепую, безоговорочно поверил ему, поверил в него.

Вот как это произошло.

У Ибрахана был трудный, непосильно трудный день. Недаром называл он этот день «черной пятницей». Именно каждую пятницу Ибрахан принимал жалобщиков. Приемный день сознательно был установлен в пятницу, поскольку за пятницей следовали два выходных дня, когда можно было всласть отдохнуть после умственного и физического пятничного напряжения.

Двери кабинета Ибрахана раскрывались настежь для всех, у кого было дело к директору комбината — большое, проблемное, или малое, пустяковое. Прием продолжался весь рабочий день, без перерыва на обед. (Аклима ухитрялась незаметно приносить директору из буфета на подносе обед.) Приемы отнимали у Ибрахана много нервов и сил. Не желая прослыть бездушным бюрократом, он проявлял к посетителям, независимо от их служебного положения, максимум внимания, терпения и такта, сочувственно выслушивал претензии, порой даже необоснованные. И никто из посетителей не смел упрекнуть директора в том, что тот отнесся к нему казенно, по-чиновнически.

Дорогой читатель, вы никогда не задавались вопросом, достойным докторской диссертации: что собой представляет неистребимое племя жалобщиков?

Невозможно вообразить себе нашу планету без жалобщиков. Жалобщик многолик. Это — пострадавший клиент, покупатель, посетитель, это — потенциальный критик, испытавший на себе маленькие недостатки нашего большого механизма. Такие жалобщики вызывают к себе уважение, сочувствие. Их прогрессивная роль как критиков всего плохого — несомненна.

Наряду с ними процветает порода жалобщиков, для которых жалобы — «влеченье, род недуга». Они облачаются в тогу правдолюбцев, борцов за справедливость. Жалобы пишут не анонимно, подписываются именем, отчеством, фамилией, указывая даже возраст и номер профбилета. Их жалобы подкрепляются цитатами из речей и постановлений, вырезками из центральных газет — передовых статей и фельетонов. У каждой такой жалобы имеется исходящий номер, на каковой можно при необходимости ссылаться, сообщая, что ожидается ответ в установленные высшими инстанциями сроки, хотя зачастую то, что вызвало гражданский гнев жалобщика, не стоит и выеденного яйца. С таким же успехом можно жаловаться на ураган или извержение вулкана.

Однако, чего греха таить, в некоторых учреждениях к жалобам, и притом весьма серьезным, обоснованным, отношение, мягко выражаясь словами поэта, «плевое». Жалобы надолго застревают в канцелярских дебрях, и раскопки их длятся месяцами.

Ибрахан, получив назначение в комбинат, поставил себе за правило незамедлительно реагировать на сигналы с мест. На письменные накладывал категорические резолюции: «Срочно разобраться!», «Проверить и доложить!», а по устным — вызывал к себе исполнителя и под его личную ответственность поручал, вникнув в суть, удовлетворять претензии клиентов. Ибрахан не уставал повторять, что заказчик, он же покупатель, он же потребитель, он же клиент, он же заявитель, всегда прав. И этому неопровержимому тезису подчинил всю повседневную деятельность комбината. И не его, Ибрахана, вина в том, что далеко не все жалобы решались тут же на месте, в присутствии заявителя. Всякий здравомыслящий человек понимал, что серьезную жалобу нельзя решать с кондачка, тяп-ляп, в один присест. Серьезная жалоба требовала серьезного, вдумчивого к себе подхода и невольно превращалась в «Дело №», а «Дело №» становилось нередко трудноразрешимой проблемой.

После такого небольшого отступления да будет нам позволено пройти в приемную Ибрахана, переполненную как вагон трамвая в часы «пик». Многие жалобщики явились задолго до начала приема, успели перезнакомиться друг с другом, громко переговаривались, изливая свои беды и нужды, заставившие их отпроситься с работы или оставить на соседку малых детишек.

Девять часов утра. Директор молча проследовал в кабинет. Секретарша предложила прекратить курение в приемной, призвала к тишине. Затем опросила пришедших на прием, собрала анкетные данные и выяснила суть их претензий. Записи передала начальству, а оно, не торопясь, приступило к глубокому и основательному их изучению, дабы во всеоружии подготовиться к приему.

Прошло не менее получаса, когда из кабинета последовал звонок. Аклима назвала первого по списку заявителя. Им оказался молодой словоохотливый паренек, лет двадцати, недавно вернувшийся из армии.

Ибрахан вышел из-за стола на середину кабинета, поздоровался за руку с клиентом, усадил в кресло и, экономя время, не дал посетителю высказаться:

— Значит, часы барахлят?..

— В армии от командования в подарок получил, вот и надпись на часах. Шли секунда в секунду, а отдал их в ремонт и… на работу стал опаздывать…

— Опаздывать нехорошо, бывшему солдату негоже нарушать дисциплину.

— И я так говорю. На ваших часах сколько сейчас?

— Двадцать минут одиннадцатого…

— А на моих без двадцати десять. Куда это годится?

— Вот вам письменное распоряжение, пройдите в мастерскую: в три дня приведут в порядок. А то сегодня на работу опоздали, а завтра на свидание… Хи-хи… Невесту этак можно потерять, — хихикнул Ибрахан и проводил клиента до дверей. Снова нажал звонок.

В кабинет влетела старушка и, не дожидаясь, пока Ибрахан проделает свой обычный маршрут от стола к середине кабинета, окатила его пулеметной очередью и подвела к зеркалу:

— Посмотрите, на кого я похожа?

Ибрахан опешил и не знал, что ответить:

— Как на кого? На себя…

— С этой прической, остриженная под молодежную польку? Опозорили мою седую голову.

Прическа действительно была более чем странная для женщины в годах. Но сразу признаться в том, что в парикмахерской напортачили, Ибрахану не хотелось, и он попытался свести все к шутке:

— Я не знал вашего отца и мать, а потому мне трудно сказать, на кого вы больше похожи.

— Не трогайте моих родителей, да будет земля им пухом…

— Напрасно, ханум, сердитесь. Как мужчина, должен прямо сказать, что прическа вам к лицу. Она молодит, и вам не дашь ваших лет… Поверьте моему вкусу. Я могу приказать, и вас причешут по-другому, по… В этой прическе вы так похожи на Шульженко, что вот-вот, кажется, запоете: «Парней так много холостых, а я люблю женатого…»

— Ну, положим, у меня другая песня…

Звонок. Аклима впустила следующего.

— Чем вам не угодило наше фотоателье?

— Почему не угодило? Прямо в лицо угодило. Никак себя не могу узнать. Сами убедитесь, — и протянул фотоснимки.

— Верно, получилась накладка: к вашей голове присобачили чужую физиономию… Ошибку исправим в наилучшем виде.

Вслед за пострадавшим от фотобрака вошла домашняя хозяйка с керогазом.

— Скажи ты мне, пожалуйста, почему мой керогаз, как покойник, не горит, не дымит?

— А почему вы ко мне пришли? Идите в мастерскую, там вам его и починят.

— А я потому и пришла, что там три раза чинили и по пол-литра за каждый раз брали, а керогаз ни с места, какой-то в нем карбюратор, говорят, испортился…

— Что за чушь несешь, мамаша? Какой в керогазе карбюратор?

— Вот и мне люди то же самое говорят… а твои охламоны три пол-литра у меня выманили за этот карбюратор…

Ибрахан понял: женщина стала жертвой каких-то ловкачей из «Металлоремонта».

— Оставьте здесь керогаз. Завтра зайдите за исправным… Договорились? Я им такой карбюратор покажу, что до седьмого колена помнить будут и детям накажут…

Очередной посетитель озадачил Ибрахана неожиданным вопросом:

— Товарищ директор, вы любите стихи? Поэзию?

— Я не для того принимаю посетителей, чтобы отвечать на глупые вопросы.

— Вопрос ничуть не глупый. Эта поэзия прямо к вам относится. Как сказал поэт: «Что за толк мне от того, что мир широк, когда туфли жмут». Со мной еще хуже, не жмут, а колят. Три раза ходил к вашим сапожникам. Избавьте, говорю, от гвоздей, что остались после ремонта.

— От кого я это слышу? От молодого джигита?! Тогда у меня вопрос: историю ты читал?

— Как не читать? На пятерки учился.

— Плохо, видать, учился. Еще раз прочитай про Спартака. Он воинов заставлял по сто километров бегать в ботинках с гвоздями, а ты…

— Уж лучше вы еще раз прочитайте историю древней Греции. Это не Спартак, а спартанцы на голых кроватях спали.

— Зачем далеко ходить — возьми индийский факиров или йогов: они и посейчас на гвоздях спят, а ты каких-то трех гвоздиков испугался. Где же закалка молодежи?! Нежные вы стали, инкубаторные…

— Попробовали бы вы походить на гвоздях…

— Не будем пререкаться… Вот бумажка, пойдешь в мастерскую, чтобы вытащили гвоздики и показали наглядно, что они не так страшны…

Знатока истории древней Греции сменила дородная красавица из Белебея. Ее претензия касалась интимного предмета дамского туалета.

Не успела белебейская красавица распрощаться с Ибраханом, как в кабинет ворвался вне очереди, не оформленный в списке, гражданин, у которого испортился телевизор. С места в карьер он обвинил и секретаршу и Ибрахана в бюрократизме.

— Я требую — немедленно отремонтируйте мой телевизор. Вы срываете важное мероприятие. Сегодня такая передача… Футбол, понимаете? На кубок, а я по вашей милости не буду смотреть. Ваши мастера-ломастера ничего знать не хотят, у них, видите ли, большой список очередников. А мне какое дело! Государство продает телевизоры, в газетах печатаются программы передач, а они ни с чем не считаются. Как это называется, скажите мне?

И, не дожидаясь ответа Ибрахана, владелец телевизора сам же ответил:

— Бюрократизм! И если вы это поощряете, то вы тоже первостатейный бюрократ.

— Кто бюрократ? Вы за бюрократа ответите! Пятнадцать суток захотелось? Сейчас позвоню в милицию и… — он потянулся к телефонной трубке…

— А я не боюсь милиции. Моя милиция меня бережет!.. Отремонтируйте телевизор, иначе я отсюда не уйду…

Ибрахан не ожидал, что разговор примет такой оборот, и попытался урезонить ретивого посетителя:

— Вы срываете прием населения…

— Я тоже население…

— Вы не население, вы бузотер…

— От бюрократа слышу…

— Я на государственной службе, а вы мне не даете выполнять государственные функции. Вы понимаете, чем это пахнет? Войдите в мое положение. На моем месте как бы вы поступили?

— Я бы отдал приказ гнать в три шеи таких бюрократов, как вы!

Ибрахан понял, что шутки плохи, и снял телефонную трубку:

— Милиция! Говорит Ибраханов! Какой-то хулиган вот уже целый час терроризирует меня. Приезжайте!..

Владелец телевизора поспешил ретироваться:

— Буду смотреть передачу у соседей, а завтра снова приду…

Этот разговор выбил Ибрахана из колеи: еще один такой посетитель, и он за себя не отвечает, нервы не выдержат, сорвется. Вызвал Аклиму:

— Будем закругляться… Давайте всех сюда!

Человек тридцать — сорок — кто знает, сколько их было, — повалили в кабинет.

— Все ваши жалобы у меня записаны. Ничего вам понапрасну терять драгоценное время. Я отдам распоряжение удовлетворить все ваши законные претензии. У меня золотое правило — клиент всегда прав, и именно в таком духе я воспитываю свой коллектив.

Вот в какой сложной и бурной обстановке приходилось работать директору КБО — комбината бытового обслуживания — Ибрахану. Еще не так давно он занимал кресло в исполкоме. Все вокруг него ходили на цыпочках, боясь лишний раз его потревожить. А сегодня он пересел в комбинатское кресло, и все, кому не лень, жалуются, требуют, угрожают, и нет на них никакой управы.

 

ЯВЛЕНИЕ БУЛАТА ИБРАХАНУ

Ибрахан и предвидеть не мог, что в тот же самый день, когда на него скопом навалились и красавица из Белебея, и сумасбродный владелец телевизора, и старушка с нелепой прической, к нему неожиданно придет спасение.

Народ хлынул из кабинета, только один неизвестный гражданин с густыми черными бакенбардами, орлиным носом продолжал сидеть как ни в чем не бывало.

— Боже мой, а вы почему не уходите? — утомленным голосом, еле ворочая языком, произнес Ибрахан. — У вас что?

— ИДБС! — таинственно прошептал незнакомец.

— Не понимаю, что вы там бормочете?

— Не бормочу, а произношу внятно и раздельно по буквам: ИДеБеСы.

— Вы это мне говорите: иди к бесу?

— Совсем напротив! Я пришел помочь вам, избавить вас от назойливых жалобщиков.

— Ничего не понимаю. Кто вы такой?

Незнакомец пронзил Ибрахана всепроникающим взглядом черных гипнотизирующих глаз и с апломбом представился:

— По специальности социолог-экономист, а по совместительству, если хотите, ваш будущий ангел-хранитель — все зависит от вас. Я не успел, к сожалению, подвергнуть обстоятельному анализу деятельность всех подведомственных вам коммунально-бытовых предприятий, Но прежде чем явиться к вам, прошелся по парикмахерским, пошивочным и сапожным мастерским… Всюду, увы, неприглядная картина. Ваши титанические усилия по подъему службы быта на недосягаемую высоту не достигают дели. Почему? — спрашиваю я. Чего не хватает коллективу вашего объединения? Отвечаю: огня, которым горите вы, отдавая этому важнейшему участку всю свою энергию и талант. Я уверен, мы найдем общий язык и поймем друг друга. Ваши устремления мне близки. Вы — работник крупного калибра. Для вас служба быта — временная остановка по требованию, если хотите, трамплин, с которого вы взлетите на более масштабный пост.

Ибрахан был несказанно ошарашен и смущен: незнакомец читал его сокровенные мысли. Речь незнакомца лилась, как целебный бальзам на незажившие еще раны. Он боялся прервать его, нарушить ход его мыслей, хотелось слушать и слушать. Тот почувствовал в лице Ибрахана чуткого, благодарного слушателя и вдохновенно, торжественно, как когда-то, в старое время, оглашались манифесты и рескрипты царствующих монархов, изложил суть своих радикальных мыслей:

— Я предлагаю при руководимом вами КБО создать ИДБС, иными словами, спецбригаду по образцово-показательному обслуживанию. Расшифруйте ИДБС — и вот вам целая программа действий. ИДБС — идеал доброй бытовой службы. ИДБС — идейное движение бытовых сюрпризов. ИДБС — истинное добро без спасибо! ИДБС — знак качества, гарантия отличного обслуживания. Если меня правильно информировали, ваше имя, уважаемый, по далеко не случайному совпадению, тоже начинается на «И», следовательно, движение, которое вы возглавите, будет теснейшим образом связано с вашим именем. Я уже предвижу, что это вам сулит…

Ибрахана словно током ударило, голова кругом пошла. Он толком еще не разобрался, что именно предлагает ему незнакомец и что требуется от него, Ибрахана. Но уж больно хотелось поверить в те намеки и полунамеки, какими обильно оснастил незнакомец свою речь.

— Мне лично, — продолжал таинственный незнакомец, — слава не нужна. Идеи мои пусть будут вашими. И деньги мне не нужны. Я буду счастлив от сознания, что принес посильную пользу обществу. — И, считая вопрос решенным, сугубо деловым тоном спросил Ибрахана: — План города у вас имеется?

— Где-то был… — Ибрахан неловко пошарил в ящиках письменного стола. Он не помнил, когда пользовался этим планом. — Нет, не здесь. — План города был обнаружен среди пыльных папок на шкафу.

— Я предлагаю разбить город на зоны. Главное — внезапность и натиск, главное — ошеломить клиента неожиданным сюрпризом. Итак, что мы имеем?..

Две головы склонились над картой, точно два маршала перед началом генерального наступления.

В этот момент в кабинет влетела молодая жгучая брюнетка с широко раскрытыми глазами.

— Извини, папочка…

Незнакомец изумленно уставился на чернобровую красавицу, словно путник на неизвестно откуда появившийся в пустыне яркий цветок. Красавица обожгла незнакомца ответным взглядом.

— Пардон… — и что-то зашептала на ухо Ибрахану. Тот молча вынул бумажник и протянул девушке двадцать пять рублей.

— Познакомьтесь, — обратился он к незнакомцу. — Моя дочь Минира…

— Очень приятно, — привстал незнакомец, просверлив девушку жгучими глазами. — Булат Барыев.

Так Ибрахан узнал, как зовут его спасителя.

Так в маленьком городке районного масштаба Яшкале зародилась новая форма бытового обслуживания, которая с первых же шагов породила в адрес ее зачинателей кривотолки и протесты, благодарность и похвалу.

 

РОЖДЕНИЕ ИДБС

Булат совсем недавно отметил свое тридцатилетие. В трудовой книжке — сплошной перечень полярных устремлений. Честно сказать, он и сам не знал, чего, собственно, добивается, чего хочет. Нет, он не гнался за длинным рублем. Но и не был бессребреником, хорошо одевался, костюмы шил в ателье-люкс, любил с размахом отдохнуть. Для этого нужны были деньги…

В юные годы у него прорезался драматический баритон. Но актером не стал, быстро разочаровался в сценической карьере. Увлекался шахматами, проявил недюжинные способности в комбинационной игре, но скоро понял, что шахматной короной ему не овладеть. Чтобы располагать побольше свободным временем для разработки и осуществления далеко идущих планов, которые обеспечили бы ему красивую жизнь и положение в обществе, поступил в агенты Госстраха.

Близкое знакомство с застрахованными клиентами позволило ему встречаться с нужными и полезными людьми.

Он жил надеждой, что встретит в конце концов человека, который поймет, поддержит его, и тогда он вспыхнет на небосводе яркой звездой. Вместе с ним, естественно, на пьедестал признания и почета взойдет и его меценат.

Неудачи не обескураживали его. Напротив, закаляли. К нему вполне были применимы строки великого поэта, запомнившиеся со школьной скамьи: «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой».

Булат попал в Яшкалу к Ибрахану в счастливую пору. Ибрахан пребывал в состоянии острой депрессии, вполне понятной после сокрушительного нисхождения по служебной лестнице. Неожиданный приход Булата прозвучал как праздничный благовест. Булатовский ИДБС показался Ибрахану чудодейственным стимулином, призванным вывести его из состояния оцепенения, застойного тупого безразличия ко всему, что делалось вокруг.

Ибрахан и Булат нуждались друг в друге. Их сближение с точки зрения диалектики было естественным и закономерным. Не приди Булат в Яшкалинский комбинат бытового обслуживания, пришел бы кто-то иной — натура Ибрахана жаждала, чтобы явился некто булатоподобный, начиненный с ног до головы всевозможными идеями, способными вернуть Ибрахану былое величие и власть.

Ибрахан завороженно слушал излияния Булата о предстоящей революции в бытовом обслуживании граждан. Это приятно щекотало самолюбие Ибрахана. Это было как радужный и пленительный сон, когда боишься проснуться, иначе прекрасное сновидение мгновенно улетучится. На сей раз происходило не во сне, он наяву слышал, что говорил будто с неба свалившийся молодой человек, назвавший себя его спасителем: он предлагал ему стать зачинателем нового массового движения! Неужели это сбудется? Неужели наряду со стахановским или гагановским движением скоро повсеместно заговорят об ибрахановском движении, которое вольет новое вино в старые мехи заскорузлых, испокон веков застоявшихся стереотипных форм обслуживания бытовых нужд населения?

Нет, об этом вслух нельзя и говорить, об этом можно лишь тихо, робко мечтать, иначе, не дай бог, еще сглазишь, вспугнешь жар-птицу, она взмахнет крыльями, и ты снова останешься у разбитого корыта.

То, что предлагал Булат Барыев, кажется, так он назвал себя, было просто и вместе с тем гениально: что может быть приятнее, чем делать людям добро. Граждане ни сном, ни духом не подозревают, что их ждет, а ты преподносишь им сюрприз! И все без очереди, без привычной в подобных случаях волокиты!

— Надо, чтобы о вашем ИДБС (Булат уже передоверил свое детище Ибрахану) заговорили в Яшкале! Как этого добиться? Как учил нас великий полководец Суворов? Вы лучше меня знаете историю. Внезапность, учил Суворов, залог победы! Пусть думают, что все это проделки какого-то циркового фокусника или сказочного старика волшебника.

Внезапное, но тщательно подготовленное наступление на жителей Яшкалы по зонам — таков первый этап. Второй — благодарственные отзывы клиентов, обслуженных ИДБС, — отзывы устные и письменные, на собраниях и в печати. Третий, заключительный этап — вежливое, предупредительное приглашение к оплате услуг, оказанных опять же под девизом ИДБС. Осчастливленные приятным сюрпризом граждане, смею вас заверить, не обратят внимания на лишние двадцать — тридцать процентов наценки, включенные в счет за применение повышенной технологии и за обслуживание экстра-классом. В итоге комбинат бытового обслуживания, руководимый вами, закончит хозяйственный год с активным балансом, небывалым ростом прибыли. Надо ли говорить, какой это вызовет повсеместно резонанс.

Помимо высокой рентабельности куда большее значение имеет моральный фактор — полная и окончательная ликвидация проклятого наследия прошлого — бесконечных жалоб. Не пройдет и месяца, от силы — двух, как повсюду исчезнут осточертевшие всем книги жалоб. Вместо них появятся в золотых тиснениях книги положительных отзывов и благодарностей!

Предложение Булата было столь неожиданно-ошеломляющим для Ибрахана, что тот даже онемел и с трудом выдавил несколько слов:

— Признаюсь, все это довольно заманчиво… Но… хотелось бы посоветоваться кое с кем… Надо с Аксакалом поговорить.

— Вот именно этого делать пока не следует. Пропадет, если можно так выразиться, «сюрпризность», элемент неожиданности. Потом, попозже, пожалуйста, советуйтесь с кем угодно, и они скажут вам огромное спасибо.

— Но все-таки следует обдумать… Знаете что, давайте завтра снова встретимся. Встретимся, если не возражаете, в неофициальной, домашней обстановке… Жду вас у себя.

Булат поблагодарил за приглашение. Он знал, что они с Ибраханом отныне друзья, прочно связанные одной общей идеей.

План Булата смелостью, дерзостью, необычностью увлек Ибрахана. Дома он рассеянно слушал бессвязный лепет жены Ямбики, не заметил, как проглотил ужин, и, улегшись на диван, продолжал в полудреме обсуждать детали организации ИДБС.

Кабинет Ибрахана Булат покинул взмокший, усталый, словно студент после сдачи трудного экзамена придирчивому, дотошному профессору. Хотелось прийти в себя, рассеяться, развлечься…

Выйдя из комбината бытового обслуживания, Булат запеленговал бравурные танцевальные ритмы, доносившиеся из яшкалинского парка культуры и отдыха.

На танцплощадке народу было не протолкаться. На какую-то долю секунды Булат пожалел, что не посвятил себя балету.

Танцевал он классно. Каждая девушка считала для себя большой честью, когда он приглашал ее на танец. Пока он танцевал, всеобщее внимание было приковано только к нему.

Распорядитель объявил: «Дамский вальс. Дамы приглашают кавалеров!» Но девушки почему-то предпочитали приглашать девушек и танцевали, что называется, «шерочка с машерочкой». Перед глазами Булата промелькнуло знакомое тонкое лицо. Так и есть — он увидел красавицу Миниру — дочь Ибрахана. Она танцевала с веселой хохотуньей, которая рассказывала ей, видимо, что-то очень смешное.

Булат проследил глазами за этой парой. Когда кончился танец, они подошли к какому-то чернобородому юноше, в джинсах и цветастой нейлоновой ковбойке с алжирскими пальмами на груди. Неужели это поклонник Миниры? Неужели Булат упустил, проворонил красавицу, и у него, едва только он с ней познакомился, появился соперник? Что ж, поборемся…

Булат подошел к Минире, которая была приятно поражена, увидев на танцплощадке нового знакомого. Обратившись, как положено, к кавалеру в джинсах, он попросил разрешения пригласить его даму на танец. Минира, не дожидаясь согласия юноши в ковбойке, сама положила руку на плечо Булата, и они вышли на середину площадки.

Булат нежно обнял Миниру за талию, и они, то сближаясь, то расходясь, выделывали сложнейшие па. Минира сразу почувствовала, что ее партнер — первоклассный танцор. Булат заметил, что произвел впечатление на девушку, и решил тут же внести ясность.

— Это что, ваш поклонник? — спросил, указывая на чернобородого.

— Что вы, что вы! — поспешила отмежеваться девушка. — Мы только что познакомились с ним. Он тоже приезжий.

— Тогда вы спасли ему жизнь, — серьезно произнес Булат. — Я хотел было вызвать его на дуэль. Пусть ухаживает за вашей подругой сколько ему угодно. А вас пусть сегодня никто и не вздумает приглашать. Я вас монополизировал. Если, конечно, вы не возражаете…

Минира ослепительно улыбнулась и вместо ответа еще сильнее прижалась к Булату.

В перерыве между танцами девушка познакомила его с подругой Тинирой и с чернобородым юношей, назвавшимся Родисом. С первых же слов Булат понял, что Родис — человек без определенных занятий, ловкий, предприимчивый делец, не знающий преград в достижении поставленной цели. Такой тип, решил про себя Булат, несомненно, пригодится для будущей операции ИДБС.

Потом они с Родисом проводили девушек домой. Минира млела от счастья и все допытывалась у Булата надолго ли он приехал в Яшкалу. Булат заверил:

— Надеюсь, что надолго. Все зависит от вашего отца…

— Ну, тогда я скажу папе, и он вас не так скоро отпустит… — защебетала Минира, уверенная в своей власти над отцом. — Вы так замечательно танцуете…

— Да, это вполне достаточное основание, чтобы отец задержал меня в Яшкале как можно дольше…

— Нет, нет, не только это, — зарделась девушка. — А завтра вы придете на танцплощадку?

— Нет, завтра у меня большое и ответственное мероприятие, ради которого я, собственно, и приехал в Яшкалу. Завтра мне будет не до танцев.

Минира искренне огорчилась, Булат ее успокоил:

— Точнее, завтра я приглашен в гости…

— К кому, если не секрет?

— Вы этого человека знаете. И даже очень хорошо.

— Угадала: вы будете у нас? Честное слово? Не обманываете? Тогда и я не пойду на танцы.

— Ну, зачем жертвовать чудесным вечером ради моего общества, тем более что у меня будет скучный, деловой разговор с вашим отцом?

На другой день Булат явился в дом Ибрахана, раздобыв каким-то чудом два букетика цветов для хозяйки и дочери.

Беседа Булата с Ибраханом прошла в дружеской, теплой обстановке, в духе взаимопонимания, Булат буквально обворожил семейство: отца, жену Ямбику и дочь Миниру. Булат с полным основанием мог теперь дать еще одно толкование ИДБС — ибрахановская дочь будет счастлива.

Так было положено начало сугубо деловому союзу Булата Барыева и Ибрахана Ибраханова по улучшению бытового обслуживания населения Яшкалы и по устройству личного быта самого Булата и дочери Ибрахана — Миниры.

Операция ИДБС началась…

 

СКАЗОЧНЫЙ БЕГУН

Старая истина гласит: всякое начало трудно. Как говорится, «было гладко на бумаге, да забыли про овраги». Сказать, что первый блин вышел комом, было бы несправедливо. Но в то же время какие-то просчеты и недоделки отрицать бессмысленно. Недаром же Ибрахан учинил головомойку Булату и Родису, чему мы с вами, читатель, уже были свидетелями. Но не успел Ибрахан пропесочить Булата и Родиса, как в кабинет, минуя заградительный шлагбаум в лице секретарши Аклимы, грудью ставшей перед дверью начальника и утверждавшей, что у директора совещание чрезвычайной важности, ворвался Шагей-бабай.

Ибрахан собирался было осадить и призвать к порядку нахального старика, но, узнав, с кем имеет дело, изменил тон и мягко упрекнул:

— В кабинет к занятому человеку вламываться нельзя.

— А забирать самовар без разрешения можно? — агрессивно наступал Шагей-бабай.

Борода и усы, как всегда тщательно подстриженные и надушенные одеколоном «Кармен», ощетинились, придавая его лицу возмущенно-гневное выражение.

— Что еще за самовар? — директор обернулся к Булату и Родису, хотя прекрасно догадывался, что самовар имеет прямое отношение к ночному походу бригады ИДБС на Яблоневую улицу. — А вы, бабай, садитесь, успокойтесь, — приветливо пригласил директор, — сейчас разберемся.

— Некогда сидеть. И разбираться нечего. Забрали у меня без спросу самовар. Давай самовар назад!

— Разрешите пояснить, — включился в разговор Булат. — Самовар ваш старый, со вмятинами. Мы и взяли его подникелировать.

— А я вас об этом просил?

— Мы хотели сделать вам сюрприз.

— Мне не надо сюрприз, мне самовар надо!

— Действительно, это безобразие! — притворно возмутился Ибрахан. — Лишить такого почтенного человека предмета необходимости! Вам это так не пройдет!

— Вот, вот, правильно ругаешь, начальник!

— А вы, бабай, успокойтесь, самовар вернут вам в целости и исправности. Потерпите немного.

— Хорошо вам говорить — потерпите. Это такой самовар. Его ничем не заменишь. Не успеешь оглянуться, он уже закипает. Не кипит, а поет.

— Не волнуйтесь, бабай. Мы сделаем его еще лучше. Я лично за этим прослежу, — успокоил старика Ибрахан и проводил его до самых дверей.

— Тоже мне клиента нашли для ИДБС, — пристыдил Ибрахан Булата и Родиса, повернулся к окну, и вдруг что-то привлекло его внимание. — Смотрите, как бежит! Вот дает!.. Настоящий сказочный бегун — Югерек-батыр. Да это же наш жалобщик — бабай. В его годы так лихо бегать!.. Догоните его, — приказал Ибрахан Родису. Тот стрелой вылетел из кабинета. — Я давно мечтал о курьере-скороходе. Да он за полчаса обежит всю Яшкалу из конца в конец.

— Это блестящая идея, — поддержал Ибрахана Булат. — Именно такой нужен нам для ИДБС. По совместительству будет разведывать, кто в чем нуждается.

Ибрахан был польщен тем, что его сподвижник по ниве бытового обслуживания признал предложение о Шагей-бабае блестящим, и продолжал наблюдать за тем, что происходило на улице.

Родис стремительно побежал за стариком, что-то кричал, видимо предлагая остановиться. Но старик, увидев за собой погоню, решил, что чернобородый в джинсах преследует его за то, что тот посмел пожаловаться Ибрахану, и еще пуще устремился вперед. Раздутый ветром подол чапана Шагея трепыхался, словно крылья птицы. Казалось, старик вот-вот взлетит.

Прошло много времени, прежде чем Родис нагнал старика и привел его, несмотря на сопротивление, в кабинет.

Переговоры на высшем уровне между Ибраханом и Шагеем были недолгими. Старик трезво рассудил, что к его скромной пенсии лишний рубль не помешает. Он быстро прикинул в уме, сколько осьмушек чаю и сахару он дополнительно купит на зарплату курьера. А самое главное, будучи на службе в комбинате, скорее вызволит свой самовар из неволи.

 

НА ВСЕХ ПАРАХ

Ни одно новое изобретение или научное открытие не приходит само собою, оно подготавливается всей предшествующей историей. Новое с трудом пробивается на свет божий. С новатора пот льется ведрами, на каждом шагу ему приходится бороться, огрызаться, кусаться, наступать, и отступать, и снова вести атакующие бои за внедрение прогрессивной идеи. Новое не обходится без жертв.

Даже когда новое прочно утверждается, сметая со своего пути всякие преграды, новатор не смеет заноситься. Заслуженные похвалы да не вскружат его голову. Чем выше вздымается слава, тем больше опасностей — ветер славы может сорвать шляпу вместе с головой.

Эту истину прекрасно сознавал Булат. По его настоянию под ИДБС была подведена солидная организационно-производственная база. Приказом по комбинату Ибрахан официально оформил бригаду ИДБС. Главным технологом назначил Булата.

Этот приказ Ибрахан обнародовал на очередной летучке и в напутственной речи пожелал бригаде попутного ветра и побольше добрых дел, слава о которых прокатится по всей республике.

— Из всех ателье и мастерских приказываю отобрать лучших из лучших мастеров. Пора от единичных, неожиданных операций ИДБС перейти, так сказать, к широкому по охвату и по масштабам обслуживанию всех граждан Яшкалы. Только будьте осторожны, не наломайте дров!..

Увы, на первых порах без издержек не обошлось. Члены бригады — пильщики Михэй, Никэй и Пиляй перестарались и, обнаружив в одном дворе сложенные штабелем бревна, без спроса распилили их. В результате разыгрался крупный скандал: хозяин приготовил бревна для строительства, а распиленные чурки для этого никак уже не годились.

На другом дворе жестянщик Галяу заглянул в амбар и нашел там аккуратно сложенные листы жести. «Интересно, для какой цели они предназначены?» — подумал Галяу. Посмотрел на крышу дома, проверил ворота, заглянул в баню. Нигде никакого ремонта не требовалось. А Галяу уж очень хотелось что-то смастерить из этой жести, но что именно? Он сел на табуретку, на другую табуретку поставил брусок рельса, который всегда носил с собой, разрезал листы на несколько кусков и через двадцать минут листы жести превратились в ведра, на которые была приклеена записка: «Наша работа. Благодарить не надо. ИДБС».

И верно, хозяину жести было не до благодарностей. Ведь он-то скупал в хозмагах жестяные ведра и превращал их в листы, которыми собирался покрыть сарай.

В борьбе за внедрение «сюрпризных» методов обслуживания населения неоценимую услугу оказывал Шагей-бабай. Неведомо откуда в нем вдруг проявился недюжинный талант настоящего разведчика: из его поля зрения не выпадала ни одна маловажная деталь. У него был зоркий глаз и цепкая зрительная память.

Попутно с точным и добросовестным выполнением ответственных обязанностей посыльного-курьера, он самым подробным образом информировал Булата о своих наблюдениях: кто, где, в чем нуждается. Он не просто сообщал, что такой-то, мол, гражданин, проживающий там-то, нуждается, например, в ремонте электропроводки или в обновлении тахты. Он дополнял эти сведения крайне важной информацией о наличии во дворе собак таких-то пород, о том, кто остается днем дома и насколько безбоязненно можно осуществить здесь «сюрпризную» операцию.

Но Шагей-бабай перестал бы быть Шагеем, если бы хоть на минуту забывал о незажившей ране на сердце: о заветном самоваре, так нагло и бесцеремонно похищенном и до сих пор не возвращенном. Что с того, что он знает злоумышленников? Что с того, что его ежедневно кормят «завтраками», что обещают не сегодня-завтра вернуть самовар целым и невредимым? Шагей понимал, капля камень долбит. По нескольку раз на день он надоедливо и монотонно канючил:

— Когда вернете мне самовар?

— Что ты, как попугай, заладил «самовар» да «самовар», — раздражался Булат. — Пойми раз навсегда, это тебе не какой-нибудь мотоцикл: разобрал и собрал, и вся недолга… Это агрегат — самовар! — и вздымал кверху палец. После этого старик затихал еще на несколько дней.

Ибрахан и Булат придумывали все новые и новые версии: самовар проходит авторитетную экспертизу в столице, самовар произвел сильное впечатление на руководителей музея краеведения, и его решили сделать чуть ли не главным экспонатом в экспозиции башкирского быта прошлого века.

— А мое согласие! — отвечал на это Шагей-бабай. — Сегодня самовар взяли на выставку, а завтра меня самого потащат в музей.

В конце концов Шагей так намозолил мозги Ибрахану и Булату, что те, не имея возможности вернуть ему самовар, поскольку при ремонте его окончательно загубили, написали письмо тульским коллегам по бытовому обслуживанию с настоятельной просьбой за любые деньги выслать трехлитровый самовар.

Самый акт вручения нового тульского самовара Шагею был отмечен с помпой. Опять же это событие использовали для популяризации идей ИДБС. Старика Шагея пригласили явиться по окончании рабочего дня в комбинат, якобы на какое-то торжественное мероприятие. Тот, ничего не подозревая, явился, как всегда, тщательно выбритый, подстриженный, в новом праздничном костюме.

В красном уголке комбината в присутствии сотрудников и специально приглашенных клиентов Ибрахан открыл собрание.

— Дорогие друзья и единомышленники! — сказал Ибрахан. — Мы с вами собрались, чтобы отметить знаменательное событие, которое как бы венчает первый этап нашего прогрессивного движения за образцовое обслуживание населения Яшкалы. Некоторое время тому назад в нашу бригаду отличного качества поступил старый, почти негодный, повидавший многое на своем веку самовар. — Ибрахан стыдливо умолчал подробности того, каким образом поступил к ним чаеварочный агрегат. — Самовар этот принадлежал одному из старейших жителей Яшкалы, нашему активному члену бригады отличного качества, глубокоуважаемому и почтенному Шагей-бабаю, да продлятся его годы! Сегодня мы можем вернуть самовар его владельцу заново рожденным, вернее сказать, совершенно новым.

По знаку Ибрахана в красный уголок внесли упакованный в картонную коробку самовар. Взволнованный Шагей не мог усидеть на месте, вышел на авансцену, обнял Ибрахана и Булата и, едва сдерживая слезы радости, пролепетал:

— Спасибо вам, дорогие! Уважили старика… Я этого никогда не забуду…

Распаковали коробку. Перед собравшимися предстал новенький блестящий самовар. Шагей отшатнулся от него, как от страшного привидения, и не крикнул, а застонал:

— Это не мой! Не мой самовар! Где помятые места? Где согнутый носик?

Ибрахан растерялся. Положение спас Булат.

— Это ваш самовар! Проверьте по инвентарным книгам. Персонально ваш, а не кого-либо другого. Уважаемый Шагей-бабай не учел, что благодаря достижениям научно-технической революции с предметами домашнего обихода можно творить чудеса. Да, теперь никаких вмятин на самоваре нет и быть не может. Да, погнувшийся при падении или по другой причине носик самовара выровнялся и стал прямым, как классический римский нос. В том, что это ваш самовар, можете убедиться по подписи, оставленной вам на память на самоваре: «Дорогой Шагей-бабай, пейте на здоровье чай! ИДБС».

Шагей недоверчиво поднял самовар и под аплодисменты собравшихся унес его, приговаривая:

— Я еще дома проверю…

Долго еще после возвращения блудного самовара в родные пенаты Шагей, прежде чем рапортовать Булату о будущих клиентах ИДБС, неизменно повторял:

— Вы мне очки не втирайте! Самовар, что говорить, хороший, но не мой… Чай у него не тот…

Затем следовали сообщения по существу. Сколько раз Булат настаивал на том, чтобы старик вел записи своих наблюдений на бумажке и не полагался на старческую память. Бабай же предпочитал узелковый метод запоминания событий: завязывал узелки на носовом платке. Стенографическая запись доклада Шагей-бабая о нуждах населения, если бы она велась, звучала бы примерно так:

— Этот узелок, дай бог память, о чем? Ах да, в доме нумер десять по Кузнечной просят отремонтировать чуть ли не целый мешок старой обуви. А вот этот я отлично помню: на Кооперативной улице во многих домах жители проветривают на заборах старые шубы и пальто. Если их приведете в порядок, сразу выполните годовой план. А этот узелок о чем? Помню хорошо: в дом нумер шашнадцать лучше не заходить: там огромные собаки, не собаки, а настоящие волки. Если кто по неосторожности войдет во двор, пусть распрощается со своими штанами.

Член бригады сапожник Сахау пренебрег добрым советом Шагея и жестоко поплатился. Днем, когда хозяева дома были на работе, Сахау отправился на операцию. Во дворе дома № 16 играли детишки: мальчик трех лет и девочка лет шести. Сахау потянул мальчика за нос, и нос загудел, как паровоз. Мальчик улыбнулся. Сахау дал детям по конфетке.

— Папа дома?

— Нет.

— А мама?

— Тоже нет.

— Кто же дома?

— Мы с Айратиком.

— А тебя, девочка, как зовут?

— Гузелька.

Сахау дал детям еще по одной конфетке и вместе с детьми вошел в дом. Все, к чему он притрагивался, было в исправности. Вдруг в прихожей он увидел старые, стоптанные ботинки на каучуковой подошве. На одном из них отошла подошва. Для ремонта требовался специальный клей, а его Сахау с собой не захватил. Сапожник почесал затылок и, махнув рукой, крупными гвоздями прибил подошву. И, как обычно, оставил в ботинке записку: «Ботинки отремонтировала бригада ИДБС».

Сахау собирался уже покинуть дом, как вдруг на пороге, откуда ни возьмись, появилась огромная овчарка. Сахау от испуга чуть не свалился на пол. Овчарка повела головой налево, направо, обнюхивая издалека непрошеного гостя. Как задобрить собаку? Сахау бросил ей конфетку. Та отвернулась от нее. Сахау попытался прошмыгнуть мимо собаки, но она преградила ему дорогу и легла у самого выхода. Сахау воззвал о помощи к детям:

— Гузелька, Гузелька, как зовут собачку?

— Пират!

— Пиратик, Пиратик! — взмолился Сахау, бросая ей конфету за конфетой. Но верная овчарка не предала хозяев: Пират взяток не брал.

Бедный Сахау просидел в осаде несколько часов, пока не пришел хозяин. Тот, обнаружив в доме постороннего, хотел тут же под охраной Пирата препроводить его в милицию. Сахау заскулил и долго заверял хозяина в том, что пришел с благими намерениями, но тот был неумолим.

— Да я из ИДБС! Небось слыхали? Из бригады идеальной доброй бытовой службы. Мы делаем населению сюрпризы.

— А какой мне сюрприз собирался сделать?

— А я уже сделал… Отремонтировал ботинки. И записку от ИДБС оставил…

— Какие ботинки? — вспыхнул хозяин.

— А вот эти, — Сахау извлек только что отремонтированные ботинки.

Хозяин взглянул на прибитую гвоздями подошву и вскрикнул:

— Кто позволил портить чужие вещи?

— Я исправлю… Ничего с вас не возьму!

— Спасибо твоей бабушке! — Хозяин схватил покалеченные ботинки и помчался в комбинат бытового обслуживания, а Сахау оставил дома, приказав Пирату не спускать с него глаз.

С большим трудом Булат уладил неприятный инцидент. Но на очередной летучке бригады ИДБС были сделаны надлежащие оргвыводы: Сахау за испорченные французские ботинки объявили выговор и сделали начет.

 

ДОХОДНОЕ МЕСТО ФАКАЯ И АКОПА

Есть такое слово — неофит. Так зовут приверженцев и сторонников нового движения, новой идеи. А тому, кто сопротивляется, чинит всякие препоны новому, приклеивают ярлыки ретроградов, консерваторов. Несмотря на то что создание бригады ИДБС было подкреплено специальным приказом Ибрахана, где поименно перечислялся состав бригады, нашлись отщепенцы, не осознавшие всей важности нового начинания. Сапожник Сахау, жестянщик и слесарь Галяу, столяры Миннемырзаханиф и Хайрулла, пильщики Михэй, Никэй и Пиляй, агент по разведке Шагей-бабай, не говоря уже о Булате и Родисе, работали не покладая рук. А вот закройщик, он же приемщик заказов, он же временный директор ателье, Факай и шапочник Акоп под разными предлогами увиливали от участия в бригаде.

Когда Шагей-бабай передавал им распоряжение главного технолога Булата явиться на оперативный сбор бригады, они отмахивались обеими руками:

— Мы вышли из детского возраста… Мы не дураки, чтобы заниматься глупостями и пустяками.

Особенно неистовствовал закройщик Факай. Акоп наконец согласился было пойти в бригаду, но Факай пристыдил его:

— Трус ты жалкий! Какой-то мальчишка Булат тобой командует, а ты послушно ему подчиняешься! Не дорос он, чтобы мне приказывать. У тебя есть рабочее место? Есть, и довольно хлебное. Ради чего ты станешь его терять? Ради славы Ибрахана и хахаля его перезрелой доченьки Миниры?

Ибрахан потребовал от Факая объяснений:

— Почему игнорируете приказ? Почему не включаетесь в бригаду ИДБС?

Факай вертелся юлой, придумывал тысячу и одну объективную причину, не позволяющую ему якобы в данный момент поддержать ценную инициативу Ибрахана.

— Как только чуток разгружусь, даю слово, наверстаю упущенное.

Но вот беда: разгрузиться ему, к сожалению, никак не удается. У него накопилось столько ответственных заказов от влиятельных лиц в Яшкале, что не знает, как и когда с ними управится. Для убедительности он перечислил фамилии заказчиков. Конечно, если Ибрахан Сираевич, невзирая ни на что, прикажет, пожалуйста, он охотно отложит заказы, но за последствия ответственность пусть берет на себя Ибрахан Сираевич.

То, что при приеме заказов Факайетдин Фасхутдинович Фасхутдинов (так по паспорту значился Факай) отдавал явное предпочтение руководящим работникам Яшкалы, ни для кого не было секретом. Каким-то надцатым чувством он безошибочно определял служебное положение заказчика или родственные отношения заказчиц. Прежде чем оформить заказ на шитье костюма, пальто или женского платья, Факай спрашивал имя, отчество заказчика, его домашний адрес и быстро ориентировался, кто чем дышит.

Для заказчиков мужчин у него всегда про запас в карманах были папиросы разных сортов: для высокого начальства — «Казбек», для равных себе — «Беломор», а для прочих «Прибой». Хватит, мол, с них и этого…

А когда приходили заказчицы, он расточал им тысячи угодливых улыбок и рассыпался перед ними мелким бесом.

Булат давно раскусил подхалимскую натуру Факая, да поймать его с поличным было не так просто. Он никого, боже упаси, не понуждал давать ему взятки, или, выражаясь профессиональным языком портных, давать калым. Но ежели сам заказчик, желая, чтобы костюм или платье было сшито качественно и в срок, незаметно во время примерки вкладывал в карман Факая десятку-другую, не мог же он быть свиньей, подымать скандал и публично оскорблять благодарного заказчика, швырять ему в лицо обратно деньги!

Не довольствуясь денежными вкладами в личный бюджет, Факай осторожно выведывал, чем конкретно может оказаться полезным тот или иной высокопоставленный заказчик. У одного выпросит из «бросовых отходов» лесу для строительства дачи, у другого — из залежавшихся «неликвидов» дефицитных красок для ремонта квартиры, у третьего добьется рекомендации и содействия в устройстве в музыкальное училище его «исключительно одаренной» дочери… Словом, рука дающего да не оскудеет!

И это доходное место бросить, простите за грубое выражение, собаке под хвост ради вздорной прихоти Булата, который наседает на Ибрахана и чуть ли не каждый день напоминает ему, что Факай и Акоп саботируют приказ и не думают включаться в бригаду ИДБС! Ни за что! Этому не бывать!..

Ибрахан охотно соглашался в Булатом, что приказы для того и издаются, чтобы их выполнять, и каждый раз обещал принять строгие меры к саботажникам… Но… все оставалось по-прежнему.

Либеральное отношение начальства к злостным нарушителям приказа по комбинату наводило Булата на грустные размышления, но он отгонял их прочь, ему дико было даже представить себе, что Факаю и Акопу все сходит с рук, ибо…

Не находя поддержки у Ибрахана, Булат единолично объявил Факаю и его сподвижнику Акопу газават — священную войну. Чего бы это ему ни стоило, а он добьется своего, разоблачит Факая, выведет его на чистую воду.

Напялив темные очки, Булат как-то незаметно прошел в переполненное народом ателье, тихо уселся в отдаленный угол за столик, где были разложены старые журналы мод и газеты, и, прикрывшись развернутым листом газеты, стал наблюдать.

«Боже, как он разжирел! Сразу видать, не единым хлебом жив этот человек!» — подумал Булат, следя за тем, как Факай, круглый, словно мяч, катился по приемной, обхаживая с подобострастной улыбкой какую-то вальяжную особу, по всей видимости, супругу важного начальника.

— Какой фасон изволили, ханум, выбрать? — Глаза при этом излучали тысячи букетов-улыбок. Умилительно сладчайшим голосом добавил: — Я так и предполагал. У вас удивительно тонкий вкус. Для этой модели порекомендую импортный кримплен, артикул «Голубой огонек». — Он шарикоподшипником покатился в кладовую и тут же вернулся с куском «Голубого огонька». — Вам, поверьте, будет к лицу. Скромно и изящно.

— Я весьма вам признательна, — рассыпалась в благодарностях заказчица. — Вы были так любезны…

Факай замахал руками:

— Никаких благодарностей! Это наш долг… Мы для этого призваны. Костюм вам понадобится срочно или..? Нет, нет, не задержим, к праздникам получите в наилучшем виде… Всего вам доброго! Салям вашему уважаемому супругу! — И, довольный собой, как на шарнирах, выкатился в кладовую с кримпленом и, вернувшись, обратился к очереди: — Кто следующий?

К столу заказов подошла молодая девушка в более чем скромном пальто явно устаревшего покроя. Тысячи букетов-улыбок в глазах Факая мгновенно увяли, осыпались. Наверное, какая-то доярка, по виду определил Факай и сухим, жестким голосом спросил:

— Вам что?

— Мне бы костюм…

— Прошу! — и выложил образчики тканей, предназначенные для простых смертных.

Заказчица поморщилась:

— Нет, мне это не нравится. Покажите, пожалуйста, материал «Голубой огонек», какой вы предлагали гражданке передо мной.

Факай скорчил брезгливую мину: «Ишь, чего захотела! „Голубой огонек“ есть, да не про вашу честь», — подумал он, а вслух резко произнес:

— Такого материала больше нет!

Заказчица продолжала настаивать на своем:

— Я видела, там осталось больше чем на один костюм…

— Много вы понимаете, — не унимался Факай, — могу предложить вам другой артикул, он ничуть не хуже «Голубого огонька».

Но девушка не соглашалась.

— Это все, чем располагаем… Долго будете базарить?.. У меня нет времени заниматься только вами.

У девушки не было иного выхода, и она скрепя сердце согласилась.

— Итак, оформляю заказ. Только предупреждаю, к празднику и не рассчитывайте… Ваша фамилия и адрес?

Так оно и есть: привередливая и требовательная заказчица была из дальнего колхоза «Заря». Чутье никогда не обманывало Факая.

Девушка скинула пальто. Факай собирался снять мерку, но, взглянув на заказчицу, обмер, лишился дара речи: на груди у девушки сверкала Золотая Звезда Героя Социалистического Труда и значок депутата Верховного Совета. От предчувствия надвигавшейся неотвратимой беды у Факая вздыбились реденькие волосы на голове, а кустистые брови сразу обмякли… Взмокшей ладонью переложил считанные волосы справа налево:

— Простите, так сказать, бес попутал… Не рассчитал, что у вас такая фигура… Думаю, остатка «Голубого огонька» вам определенно хватит… Извините, я мигом… — Факай испарился и тут же, запыхавшись, притащил из кладовой «Голубой огонек». Даже неспециалисту было ясно, что из остатка можно сшить не один, а целых три костюма, и даже на более объемных заказчиц.

Чувствовалось, что молодой колхознице хотелось швырнуть отрез в лоснящееся от жира лицо Факая. Но она подавила в себе гнев и тихо, почти беззвучно потребовала книгу жалоб.

На Факая было противно смотреть, выглядел он, как побитая собака, которая не знала, куда ей приткнуться.

— Что я такого сделал?.. Уже и ошибиться нельзя… Вы были в пальто, откуда я мог знать, что делается у вас под пальто?..

Назревал крупный скандал, после которого Факаю определенно не поздоровилось бы. Накаленную обстановку разрядил Булат. Он выскочил из укрытия и ткнул в лицо вконец обалдевшему Факаю какую-то красную книжицу (должно быть, членский билет «Общества друзей зеленых насаждений»):

— Немедленно извинитесь перед заказчицей, побыстрей оформляйте заказ, а потом мы с вами поговорим в другом месте… Там вас научат, как разговаривать с клиентами!

Поминутно извиняясь, Факай кое-как, с грехом пополам, снял мерку и заполнил квитанцию. Заказчица, успокоенная Булатом, мирно покинула ателье. Булат увел Факая в директорский кабинет и с глазу на глаз так отчитал его, что тот ужом извивался, словно на раскаленной сковороде.

— Жалкая мелюзга!.. В порошок тебя сотру! Мокрого места не останется! Подхалим несчастный! А еще ерепенился и кричал: «Пусть дураки занимаются этим дурацким ИДБС!» А теперь дрожишь! Трусливый заяц!..

— Я так не говорил. На меня наябедничали… Я с удовольствием пойду в бригаду. Дайте только освободиться от важных заказов.

— Не валяй дурака! Завтра же пойдешь по домам принимать заказы! Иначе пеняй на себя. Ничто и никто тебя не спасет… — Булат хлопнул дверью и оставил Факая, пришибленного и раздавленного, наедине со своими горькими мыслями о превратностях судьбы.

Булат хотел было заглянуть еще по соседству в шапочную мастерскую к Акопу, но передумал: слишком большая нагрузка на его нервы за один день — и помчался к Ибрахану докладывать о происшествии в ателье.

Вместо Булата к Акопу заявился Факай: ему не терпелось излить свое возмущение неслыханной дерзостью какого-то проезжего мальчишки, посмевшего так грубо и оскорбительно разговаривать с почтенным и добросовестным тружеником, каким считал себя Факай. Мальчишка, а держит в ежовых рукавицах весь комбинат! В сыновья годится Факаю, сосунок, а командует им, как оловянным солдатиком.

Акоп был занят покупателем. Не в пример Факаю Акопу было совершенно безразлично, кто его заказчик и покупатель — министр или тракторист, он одинаково со всех ухитрялся сдирать лишний рубль-другой.

Акоп убеждал какого-то невзрачного паренька, что кепка, которую он предлагал ему, сшита словно на него.

Паренек возражал:

— Она маловата, жмет…

— Не беспокойтесь, пару дней поносите, и она растянется, — убеждал Акоп. — У нас покупатели берут кепки на два номера меньше. Мода! Но если вам не нравится, я не насилую. Вам ее носить, не мне. — Акоп заглянул под стойку и извлек оттуда огромную кепку с широким козырьком. — Сколько времени ищем, а она, нужная кепка, лежит перед самым носом! Это ничего, что чуточку велика. Недаром говорят: «Если кепка не закрывает глаза, это не кепка!» А сукно какое! После первого дождя будет как раз по мерке.

Клиент отверг и эту кепку. После долгих поисков Акоп, разворошив груду кепок, предложил пареньку одну из них с маленьким козырьком и с коротким хвостиком на макушке.

— А эту кепку выпускаем исключительно на экспорт… Но вам, боюсь, не подойдет по цене.

— Откуда вы знаете? — обиделся юноша. — Я, может, зарабатываю больше вашего, — и, задетый за живое, клюнул, приобрел-таки кепку, переплатив за нее лишних пять рублей.

— Ну и ловкач же ты, Акоп Галибекович! — восхитился Факай, когда ушел клиент.

— Не обманешь — не проживешь. Надо как-то сводить концы с концами.

— Твое счастье, что Булат не видел, как ты сводишь концы с концами, а то был бы тебе совсем конец!.. — Факай рассказал о разносном визите Булата и о нависшей над ними угрозе.

Товарищи по несчастью тяжело вздохнули и задумались.

— ИДБС! Где я только не был, — прервал молчание Акоп, — в Тбилиси был, в Нахичеване был, в Новороссийске был, в Гудаутах был — нигде такой глупой затеи не встречал…

— Хоть тысячу раз повторяй слово «глупость», от этого глупость не поумнеет и нам легче не станет, — возразил Факай. — Ты дело скажи: как нам быть?

— Ты, Факай, постарше меня и опытнее… Наверное, еще не в таких переплетах бывал.

— На что намекаешь?

— Я без намеков… Я вообще…

— Ну, ладно… Не будем ссориться. Нам с тобой в союзе надо быть против общего противника… Как я понимаю, лбом стены не прошибешь… Хочешь не хочешь, а придется нам с тобой вставлять наши головы в ибрахановское ярмо и двигаться со всеми в этой дурацкой бригаде ИДБС. Но я хочу так двигаться, чтобы они не рады были… Раскусил?

— Не по моим зубам раскусывать… Говори без туману…

— Вот и предлагаю обвести Булата… Все вроде будет чин-чинарем, а по сути покажем ему и всем кузькину мать.

Хотя в шапочной мастерской никого, кроме них, не было, Факай вплотную подошел к Акопу и заговорщицким шепотом изложил задуманный им план.

Но то, что представляет собой тайну для посторонних, не является тайной для автора. А поскольку у автора от читателей тоже нет никаких секретов, он доверительно, не для распространения, может сообщить, что в планах Факая центральное место было отведено Шагей-бабаю.

А дело вот в чем. Несколько дней назад Шагей явился в ателье. Не по служебному, по личному делу, как заказчик.

— Прошу прощения, — подковырнул бабай заносчивого Факая, — простому смертному войти к вам можно? Или только начальникам?

— Войти можете, — отпарировал Факай, — да что толку?

— Мы в долгу не останемся: рахмат скажем.

— И вашего рахмат платье не сошьешь… Что вы хотите?

— Хочу обновить дедову шубу и отцовскую лисью шапку.

— С превеликим удовольствием… Вам, нашему кадровику, сработаем вне очереди…

— Не будет ли, как с самоваром, — отдам шубу и шапку — и поминай как звали?..

— Что, что вы?! — притворно возмутился Факай. — Все будет в аккурате! Но теперь, как вам известно, заказы принимаем исключительно на дому. ИДБС, как говорится… Когда прикажете заглянуть?

— В любой вечер… Я завсегда вечерами дома…

— Вот и хорошо!.. Договорились… Возможно, даже сегодня мы с Акопом к вам и заглянем… Только двери оставьте открытыми, чтобы вас не беспокоить…

Дочь Гульгайша ушла на ночную смену, и Шагей просидел долгий томительный вечер в ожидании гостей из ателье. За день он так уморился, что, не дождавшись гостей, уснул крепким богатырским сном.

 

И СНИЛСЯ ДИВНЫЙ СОН ШАГЕЮ…

Со дня сотворения вселенной, если верить священным книгам, прошли тысячелетия, но до сих пор нет твердого и обоснованного определения: что же в конце концов представляет собою рай, его географическое положение, границы, рельеф местности, животный и растительный мир, занятие райского населения. Разные источники — христианские и мусульманские — по-разному описывают райские кущи и будни рая.

Шагею, сыну Шахмана, не дождавшемуся бригады ИДБС, посчастливилось попасть в мусульманский рай. Приняли его там знатно, усадили на почетное место. Красота кругом неописуемая. У Шагея глаза разбежались, он не знал, на чем остановить взор. В воздухе царило истинное благовоние, пришельцу с Земли трудно было с непривычки дышать.

Нигде никаких секретарей, бдительно охраняющих массивные дубовые двери начальственных кабинетов, а на дверях — никаких предостерегающих табличек: «Прием от и до». Больше того, начальники то и дело выглядывали из кабинетов, сами зазывали к себе посетителей и тут же, не отходя от письменного стола, решали сложнейшие дела.

Шагей не мог налюбоваться райскими красотами. Ангелы обоего пола, неслышно порхая, окружали Шагея и потчевали непередаваемо вкусными яствами и крепким чаем из его заветного старого медного самовара.

Увидев свой самовар, Шагей радостно засуетился. Он готов был обнять его, как родного человека, но самовар вовсю кипел, и бабай чуть не обжегся.

— Каким образом к вам попал мой любимый самовар? — удивился бабай.

— Мы извлекли твой самовар из утильного небытия, — возвестили ангелы под звуки труб, — и сохранили его в ожидании твоего пришествия в рай в благодарность за твою праведную жизнь; ведь ты все годы берег самовар, словно святыню, как память об отце. А тех, кто разлучил тебя с твоим самоваром, всевышний осудил — одну тысячу восемьсот и еще пятьдесят лет вариться в адском котле при температуре в две тысячи градусов.

Сидел себе Шагей в раю и попивал чай, попивал час, попивал два, и казалось, нет конца райскому чаепитию. Над головой летали райские птицы, распевали песни легкого райского репертуара. Шагей аж взмок, неустанно вытирая лицо нежнейшим махрово-райским полотенцем, а расставаться с родным самоваром страх как не хотелось.

Когда же с чаепитием все-таки было покончено, раскрылись райские врата и к старику подбежали семьдесят семь обольстительных красавиц, не сравнимых ни с чем своей неземной красотой. Они подхватили бабая и вознеслись в райские кущи. Боже ты мой! Что только здесь, в кущах, не росло! Тут, видать не без помощи местных мичуринцев, одно дерево приносило сразу семьдесят семь различных плодов и овощей. Да, да, на одном дереве росли апельсины с виноградом, гранаты с арбузами, орехи и дыни! А рядом мирно протекали молочные реки: одна — из взбитых сливок, другая — из кислого молока — катыка.

Райские девушки, отталкивая друг друга, льнули к Шагею, обхаживали его. Эх, скинуть бы Шагею лет пятьдесят, он показал бы райским гуриям, на что способен.

Едва Шагей мысленно высказал столь греховное желание, как свершилось чудо: бабай перестал быть бабаем, исчезли морщины и седина, тело налилось свежей молодецкой кровью, мускулы напряглись, как у молодого в восемнадцать — двадцать лет. Мешкать нечего! Он поманил пальцем самую стройную, самую красивую девушку. Та послушно подбежала, он заглянул в бездонные карие глаза и обомлел… Кто бы, вы думали, предстал перед ним? Соседка Минникунслу! Куда девались ее внушительные отложения на бедрах?! Она была само совершенство и по красоте могла бы сойти за первую гурию в раю.

Минникунслу поднесла земному соседу серебряную чашу со взбитыми сливками. Глаза ее заблестели, словно в них вселились бесенята. Омоложенная Минникунслу прижалась, насколько позволяли райские правила приличия, к Шагею и страстно зашептала: «Десять лет прожили мы с тобой бок о бок. Будь ты чуточку умнее, давно бы понял, что означают мои тяжкие вздохи. Но ты равнодушно проходил мимо, а я уподобилась бездыханной рыбе, выброшенной на берег. Будь ты чуточку умнее, мы давно соединили бы наши дома. Вместо двух труб дымилась бы одна, и мы бы создали для нас с тобой не на небе, а на земле настоящий рай…»

Шагей болезненно вздрогнул и пустился бежать. Минникунслу за ним. Вот уже расстояние между ними — не больше волосинки. Хищной птицей налетела Минникунслу на Шагея, который помолодел и стал во сто крат желанней. Шагей с трудом вырвался из цепких объятий обольстительной соседки. Но что за чертовщина?! Минникунслу обернулась летучей мышью, накрыла молодого джигита широкими крыльями и сковала Шагея с головы до пят железными обручами. Он собрал все недюжинные силы и разжал железные кольца: «Не хочу! Не хочу!» — и проснулся в холодном поту, с тяжелой головой.

Раскрыл глаза. В доме — кромешная тьма, не видать ни зги. Подал голос, никто не отозвался. Тишина. Включил свет. Обошел дом, нигде никакого беспорядка. Всюду чисто, прибрано.

При воспоминании о рае, о встрече в том, потустороннем мире с Минникунслу ему стало не по себе. И приснится же такая чертовщина!..

Вдруг взгляд его упал на вещи, каких раньше не было в его доме: на гвозде в прихожей висели новая заячья шапка-ушанка непостижимой конфигурации и короткое стильное пальто ослепительной, ярко-красной расцветки. А его старой шапки и стеганки и след простыл. Значит, кто-то сюда приходил? И только тут он догадался: да это же были Факай с Акопом! Это дело их рук!

Любопытства ради примерил новую шубу. Наряд для огородного пугала! В плечах — двухметровый балахон, суженный книзу до метра, в длину — словно куртка. Посмотрел на себя в зеркало: настоящий заграничный стиляга.

Засунул руки в карманы шубы и обнаружил записку: «Носите на доброе здоровье, дорогой Шагей-бабай! ИДБС».

Разгневанный Шагей клокотал, точно вода в кипящем самоваре. Баста! Такого издевательства он не потерпит! Он напишет в Уфу! Не поможет — в Москву! Он учинит им, устроителям бытовых сюрпризов, такой сюрприз, что они запомнят его до конца дней своих!

Не дав остыть гневу, он помчался с утра пораньше в новом наряде в комбинат, к Ибрахану. Пусть прохожие подымут его на смех, пусть мальчишки проводят его улюлюканьем, он снесет все колкости и прогуляется по Яшкале в этом шутовском обличье! Неплохо бы еще нацепить на шубу плакат: «Я — жертва ИДБС!» Но сдержался, еще, чего доброго, милиция оштрафует за нарушение общественного порядка.

Несмотря на предупреждение секретарши, что у Ибрахана идет важное совещание, Шагей распахнул двери кабинета. Там кроме Ибрахана был Булат. Они о чем-то оживленно беседовали. При виде бабая в столь странном наряде оба невольно улыбнулись.

— С обновкой вас, дорогой бабай! — с деланным радушием воскликнул Ибрахан. — В новой шубе вы совсем как молодой человек.

Бабай молча сбросил с себя ненавистную шубу и шапку, швырнул их на диван.

— Сами носите, если хорошо! Пускай она и вас молодит, а мне верните мои заветные вещи. Мало вам самовара, теперь за носильные вещи принялись. Я отсюда не уйду, пока ваши бандиты не вернут мне мою зимнюю стеганку с поясом и лисью шапку.

Ибрахан понял, что старик не шутит, нажал кнопку:

— Факая и Акопа — ко мне!

Те на третьей скорости прибежали на зов начальства. Когда же узнали, в чем дело, не испытали угрызений совести, прикинулись невинными овечками.

— Это ваша работа? — грозно спросил Ибрахан, указывая на лежавшие на диване шубу и шапку.

— Наша! — как ни в чем не бывало ответили они.

— Дорогой бабай, прошу вас, наденьте это одеяние и выскажите мастерам свои претензии…

Шагей нехотя снова нарядился в модерновую шубу и шапку.

— В этом наряде вы сделали меня посмешищем всей Яшкалы!

— Мы выполнили все, что вы просили. Нас учили, что желание заказчика — закон… — без тени иронии произнес Факай. Акоп безмолвно кивнул головой.

— Вы слышите, что мастера говорят? Вы сами выбрали фасон…

— Неправда! Я еще с ума не сошел! — истерически запротестовал Шагей.

— Я вам освежу память, — настаивал Факай. — Вы приходили с заказом к нам в ателье…

— Приходил, ну и что?

— Мы отказали вам. Так, мол, и так: есть распоряжение уважаемого Ибрахана Сираевича — принимать заказы на дому. Было такое?

— Было…

— Мы и пришли к вам домой, показали журнал мод, и вы самолично, без нашей подсказки, выбрали этот фасон. Мы сняли мерку и мирно ушли. Теперь, выходит, мы же виноваты. Скажите прямо — фасон вам разонравился. А то с больной головы на здоровую…

— Не делайте меня сумасшедшим, — взорвался Шагей.

Ибрахану стало совершенно ясно: мастера чего-то крутят. Однако, не желая разоблачать их в присутствии старика, отдал приказ:

— В три дня сшить новую шубу и шапку!.. Убытки отнесем за счет мастеров! Все! Вы удовлетворены, почтенный бабай?

Шагей горячо запротестовал:

— Не надо мне новую! Верните старую! Ангел смерти Газраил примет меня и в старой стеганке. А в вашей обновке мне место в пекле, у шайтана…

— Ладно, успокойтесь, вернем вам старое…

— Это невозможно, дорогой товарищ начальник! — обрел дар слова Акоп.

— Как так невозможно?! Я приказываю!

— Вещи давно у старьевщика… — пояснил Факай.

— У какого такого старьевщика?

— У обыкновенного… Два раза в неделю он приходит из утильсырья за обносками и ветошью…

— Ну и наделали делов! — вспыхнул Ибрахан. — Знать не знаю никаких старьевщиков! Хоть из-под земли найдите вещи уважаемого Шагея! Все!

— Нет, не все! Далеко не все! — заговорил снова ничуть не успокоенный Шагей. — Я буду не я, если не выведу вас на чистую воду. Я докопаюсь… Я подозреваю, что моя шуба пошла туда же, куда и самовар.

— Вы что имеете в виду, уважаемый? — спросил Ибрахан, как бы давая понять, что он прежде всего сам кровно заинтересован в том, чтобы разоблачить нечестные махинации своих работников.

— А то и имею в виду, что краеведческий музей предлагал мне большие рубли за самовар и шубу — их ни за какие деньги нигде теперь не купишь… Мое дело предупредить… До прокурора дойду, а правды добьюсь… — и громко хлопнул дверью.

Факай и Акоп собрались было тоже уйти, но Булат, хранивший все время молчание, задержал их:

— Оставайтесь! Мы с вами еще поговорим. Признайтесь, всю эту историю с дурацкой шубой вы нарочно придумали, чтобы подорвать передовое ибрахановское движение? Вы играете на руку нашим противникам…

— Мы ни во что не играем… Мы действовали точно по вашим указаниям, товарищ Булат, — неуклюже оправдывался Факай.

— Врете! — взорвался главный технолог. — Наглая ложь! Таких указаний ни я, ни кто другой вам не давал! Я сказал этим жалким пигмеям: «Думайте! Думайте, как лучше обслужить население в духе ИДБС!» А они… Заставь дурака богу молиться, он… А постыдная история со знатной дояркой, депутатом. Это же скандал на всю Башкирию! Я требую решительных мер. Это не случайные ошибки…

Ибрахану, по одному ему известным причинам, не хотелось громить Факая, но и попустительствовать было рискованно.

Факай виновато и покорно опустил голову:

— Что было, то было. Признаю свою вину целиком и полностью. Ум за разум зашел…

— Я просил представить объяснительную записку, а вы…

— Я сделал для себя выводы… Посмотрели бы, какие у нас ненормальные условия работы. Кругом шум, гам, толчея, голова кругом идет. Как тут не спутаешь длину с шириной. Удивительно, что на нас поступает так мало жалоб. Порядочного человека принять негде…

— Построить новое помещение пока не можем… — перебил Ибрахан тираду Факая.

— А мы и не просим. Нам нужна отдельная комната для приема заказов…

— Браво, браво! — захлопал в ладоши Булат. — Долго над этим думали? Подальше от посторонних глаз, чтобы все — шито-крыто… Будете сдирать калым, не стесняясь, по таксе: с кого дефицитными материалами, а с кого наличными…

— Гнусная клевета!

— Довольно пререкаться! — Ибрахан предвидел, что спор до добра не доведет, и отпустил Факая с Акопом. — Можете идти, а мы еще подумаем, чем вам помочь.

 

НЕРАЗРЕШИМАЯ ПРОБЛЕМА

— Что вы предлагаете? — спросил Ибрахан.

Булат беспомощно развел руками: ему нечего было предлагать.

Некоторое время назад Факай просил Ибрахана разбить пошивочные ателье на первый и второй разряды и, соответственно, установить новые, повышенные расценки. В директора ателье первого разряда прочил себя, естественно, Факай. В этом предложении на первый взгляд не было нечего предосудительного. Напротив, в финансовом отношении оно сулило комбинату некоторые выгоды, но самому Факаю неизмеримо большие.

Булат раскусил факаевский маневр и открыл глаза Ибрахану, который готов был уже подписать соответствующий приказ, поскольку это совпадало и с его личными интересами.

Нет, нет, боже вас упаси, как могла вам прийти в голову крамольная мысль, будто Ибрахан сдирает со своих подчиненных «калым»?! Ибрахан никогда ни с кого ничего не брал, никогда не понуждал делать ему ценные подарки, подношения. Как-то кто-то из малосознательных сотрудников попробовал открыто, на собрании, преподнести Ибрахану дорогой письменный прибор в ознаменование юбилейной даты — годовщины со дня вступления его в должность управляющего комбинатом. И чем все это кончилось?!

Если б вы слыхали, как Ибрахан отчитал неудачливого подхалима! От него и мокрого места не осталось.

— Государство платит мне оклад, какой я заслужил! Мне этого вполне хватит! А ваши подарки оскорбляют меня перед всем коллективом и бросают тень на мое доброе и незапятнанное имя.

Дальновидные и понимающие толк в жизненной тактике подхалимы сообразили, куда гнет Ибрахан: хорошо, больше не будем позорить начальство открыто перед всем коллективом…

— Что же вы предлагаете, Булат Арсланович? — в который раз спрашивал Ибрахан.

Булат загадочно молчал. Ибрахан обсуждал вслух разные варианты.

— Сохранить в ателье все, как есть, вы правы — нельзя. Поставить Факая в ателье первой категории, согласен, — опасно. Выделить ему отдельную комнату для приема заказов — тоже нельзя. А что же можно?

— Остается одно — то, чего мы с вами безуспешно добиваемся столько времени: включить Факая и всех сопротивляющихся в активную работу по линии ИДБС!

— Хорошо… Пусть будет по-вашему, но кто поручится, что Факай прекратит, как вы выражаетесь, свои темные махинации? — Ибрахан говорил это таким тоном, что никто не мог заподозрить его в пристрастном отношении к Факаю, в желании любой ценой сохранить его для комбината.

Булат сокрушенно вздохнул:

— Да… Заколдованный круг! Неразрешимая проблема! Не может быть… — и снова задумался, обхватив голову ладонями. — Да где гарантия, что в ИДБС он не будет обслуживать на дому выгодных клиентов? Неразборчивый и наглый, Факай определенно напорется на неприятности. И тогда мы с вами заработаем на орехи… Будем чесать затылки, но поздно… Однако при всем том я склонен заставить их работать на благо ИДБС. Правда, нам с вами прибавится хлопот — не спускать с них глаз…

— Быть по сему, — изрек Ибрахан. — Заготовьте приказ: за грубое обращение с заказчицей — депутатом Верховного Совета, как ее там фамилия, Факаю объявить выговор. За шутки с Шагеем — вы там сформулируете как следует — Факаю строгий выговор, а Акопу — просто выговор. И подтвердить старый приказ об их работе по ИДБС… Я подпишу. Пусть ищут новые формы работы…

На другое утро Факаю и Акопу дали ознакомиться с приказом директора. Они встретили его мужественно и достойно.

— Одним выговором больше, одним меньше — какая разница! Не выговорами жив человек! — философски воскликнул Факай. — Не в этом смысл жизни… А искать новые формы работы мы будем! С удовольствием!

«Не будет по-твоему, дорогой Булатик! — рассуждал Факай. — Обведем тебя вокруг пальца, как миленького, и за то скажем тебе пребольшое спасибо… Идти по домам? Пойдем! Но со списком домашних адресов начальства. Никого не пропустим! Всех обойдем…»

Радужным рисовалось будущее и Акопу. Денежки бурной весенней рекой потекут в карман. Акоп тоже будет пользоваться факаевским списком адресов.

Кое-какие перспективы открывались и перед Булатом. Он будет начеку, зорко будет следить за Факаем, Акопом и прочими жуликами. Чуть что обнаружит, прижмет их к стенке… Хватит играть роль невинного бессребреника…

 

РОДИС — ЗОЛОТЫЕ РУКИ

Скитаясь по городам, Родис в каждом новом месте выдавал себя то за механика-универсала, то за многопрофильного техника. На Булата Родис после первой их встречи на яшкалинской танцевальной площадке произвел не особенно благоприятное впечатление. Родис не выдерживал долгого, устремленного на него постороннего взгляда, казалось, что он все время настороже.

Не внушал доверия Родис и тем, что у него было слишком много специальностей и ни одной определенной. В милицейских официальных документах такие люди большей частью фигурируют под тремя буквами — б. о. з. — без определенных занятий.

Но, странное дело, в Яшкалинском комбинате Родис с первых же шагов проявил себя действительно незаурядным механиком и техником. Он блестяще справлялся с самым сложным ремонтом любого агрегата — будь то телевизор, швейная или стиральная машина, радиотранзистор или магнитофон. Не дожидаясь данных разведки от старика Шагея, он чутьем собаки-ищейки безошибочно находил объекты, заслуживающие внимания ИДБС. Если по своему масштабу работа оказывалась ему не под силу, он вызывал бригаду, но и при этом самую сложную часть брал на себя. Его стиляжная внешность — обтянутые брючки, мохнатая узкополая шляпа, цветастая нейлоновая рубашка, разрисованная пышными африканскими пальмами, патлатая, как у попа, голова и густая черная борода — резко контрастировала с удивительной его работоспособностью.

Даже те, кто судил о Родисе по его внешнему виду и отзывались о нем недвусмысленно резко: «Вертихвост!», даже они не могли сказать ничего дурного о нем как о работнике. За короткое время он, исполнительный, вежливый и обходительный, снискал в городе единодушные симпатии, особенно, конечно, среди молодых домохозяек. Яшкалинки отдавали должное всему хорошему, что делалось под знаком ИДБС.

— Раньше, бывало, несешь всякое домашнее барахло на ремонт, неделями ходишь потом за готовым заказом, да все без толку. А теперь, любо-дорого, все делают у тебя же на дому. Больше того, тебя может и не быть дома, а все сделают честь по чести, как в лучших столичных мастерских. Что, может, не так?

Восьмидесятилетняя старушка слов не находила, чтобы поблагодарить персонально Родиса, который позаботился о ней, словно о родной матери, привел в идеальный порядок ее — пусть скромное — хозяйство. И проделал все это днем, на глазах у соседей. От денег, предложенных старушкой, он отказался, довольствуясь тем, что старушка при всех расцеловала его и от всего сердца сказала: большой рахмат…

Как-то, совершая оперативный обход поселка, Родис обратил внимание на добротный, с резными наличниками, дом, окна которого были украшены вышитыми занавесками. В доме стояла мертвая тишина. Собак нигде не было слышно.

Ворота были накрепко заперты изнутри на солидный замок. Открыть замок для Родиса не представляло никаких трудностей. Не звонить же хозяевам, беспокоить их, чтобы встретили незваного гостя!

Чтобы заранее, хотя бы для себя лично, определить фронт предстоящих работ, Родис прежде всего заглянул в сарай. Боже мой, сколько там валялось всякой рухляди, которой давно было место на свалке! Однако опытный глаз заметил какой-то странной формы агрегат с многочисленными трубочками и колбочками. Такие приборы можно встретить в школьных физкабинетах, где они служат для объяснения законов диффузии и помогают решать задачи с сообщающимися сосудами. Агрегат бездействовал, и Родис никак не мог взять в толк, для чего он, собственно, предназначен. Странный агрегат что-то смутно напоминал, но что именно, Родис не мог вспомнить. Не теряя драгоценного времени, он быстро извлек из широкого портфеля, где у него лежали всевозможные инструменты и материалы, мешковину, тщательно завернул аппарат и унес его, покинув дом так же тихо, как вошел, заперев ворота снова на замок.

На другой день вечером Родис проник во двор дома с резными наличниками. На этот раз окна были настежь раскрыты, из дома доносилось жалобное пение. Женский голос с надрывом распевал по нескольку раз одни и те же куплеты:

Родис нажал звонок у входа в дом. Нежный женский голосок протяжно спросил:

— Кто та-ам?

— Я.

— Кто это — я?

— Тот, по ком скучаете, кого ждете!

— Как вы попали сюда? Ведь ворота были закрыты…

— Для кого-то они были закрыты, но не для меня.

— С вами тогда опасно иметь дело…

— Быть может, да, быть может, нет… Все зависит от того, чего вы ждете от меня…

— Ответьте на один вопрос.

— Охотно… Спрашивайте!

— Жена не придет за вами?

— Это исключено. Я холост и одинок, как былинка в поле.

— Так я и поверила! Все мужчины говорят так…

— А я исключение. Если боитесь, нечего было жалобным пением завлекать бедного одинокого мужчину.

— Рискну в последний раз: входите! — В дверях дважды щелкнул ключ. Родис вошел в полутемный коридор, массивная рука увлекла его вовнутрь дома. В ярко освещенной гостиной, которая служила одновременно и столовой, и спальней, он наконец получил возможность лицезреть хозяйку дома, пристально, по-деловому изучавшую незнакомца.

— Салям, красавица! — приветствовал хозяйку гость.

— Здрасте! — И она протянула ему увесистую руку. — Меня зовут Гиззельбанат.

— А меня зовите просто Родис. Будем считать, что мы уже знакомы.

Про хозяйку нельзя было сказать, что она стара, но и молодой ее можно было назвать с большой натяжкой. Одно сразу бросилось в глаза Родису — щечки хозяйки при взгляде на пришельца загорелись ярким румянцем.

— Проходите, пожалуйста, садитесь, чувствуйте себя, как дома, — пригласила Гиззельбанат.

Родис развязно и равнодушно, будто был здесь не впервые, бросил свой огромный портфель и пиджак на диван и, прежде чем сесть, обшарил взглядом обстановку комнаты. Все было добротно, весомо и значительно. Во всем чувствовалась домовитость, забота о личном преуспеянии. Круглый стол — не большой и не маленький, но достаточный для того, чтобы в праздничные дни за него могли усесться десять — двенадцать гостей. Платяной шкаф, конечно, с зеркалом во всю длину шкафа. Видно, хозяйка любила обозревать в нем свою фигуру. Комод, широкий диван, железная кровать с разрисованной спинкой. На кровати пуховые подушки разных размеров в шесть этажей. Одного комода хозяйке было мало, тут же напротив стоял большой сундук, обитый белой жестью. Здесь, наверное, хозяйка хранила наиболее ценные вещи.

На всех стенах бесконечное множество вышивок с изображением кошечек разных мастей, целующихся голубков и цветов в корзинах. Видимо, вышивание было излюбленным занятием хозяйки, коротавшей за ним скучные одинокие вечера. Над вышивками висели под стеклом в деревянных рамочках фотографии.

Во всю длину кровати со стены на хозяйку дома днем и ночью глядели два стройных лебедя, которых с рук кормила полураздетая пышногрудая дива.

Родису в таких домах было все знакомо и привычно, он мог, закрыв глаза, перечислить малейшие детали обстановки. На комоде обязательно должны выстроиться по ранжиру костяные слоны и слоники, пустые флаконы из-под одеколона и духов, красочные почтовые открытки с надписью «Желаю счастья», полученные хозяйкой ко дню рождения.

Родису не надо было быть чтецом чужих мыслей, он заранее предвидел, что именно скажет хозяйке. И он угадал: Гиззельбанат действительно предложила ему просмотреть семейный альбом, а она пока накроет на стол.

Родису ужасно не хотелось тратить попусту время на просмотр семейного альбома, ему было совершенно безразлично, кого двадцать и тридцать лет назад запечатлел безвестный фотограф — племянницу покойного дяди или внучку любимой тети. Родис тактично отодвинул альбом на край стола, взял хозяйку за руку и, заглянув ей в глаза, подобострастно произнес:

— К чему мне фотокарточки, когда передо мной прекрасный оригинал. Вы, милая хозяюшка, сразу видать, натура довольно сложная. Вас без ста грамм не раскусить.

Гиззельбанат еще пуще зарделась и торопливо раскрыла буфет:

— Ради такого гостя могу и раскошелиться. Угощу вас домашним коньячком. Деверь из деревни прислал. — И она выставила на стол пол-литровую бутылку с мутно-желтой жидкостью, затем принесла из кухни большое блюдо со студнем. — Знай я, что у меня будет такой гость, конечно, все было бы иначе… А так не обессудьте…

— И на том спасибо! Эх, Гиззельбанат, Гиззельбанат, чего, дорогая, скромничаешь и хочешь, чтобы я вознес благодарственную молитву во здравие несуществующего деверя. (Родис нарочно перешел на «ты». Он знал, хозяйка протестовать не будет. Дистанция между ними сразу сократилась, и установился дружески-интимный контакт.) Признайся: ведь это твои золотые ручки сотворили золотистый коньячок.

Гиззельбанат замахала обеими руками.

— Не будем играть в прятки. Когда я шел сегодня к тебе, красавица, знал наперед: в этом доме меня угостят самодельным коньячком.

— Вы что, провидец? — кокетливо спросила Гиззельбанат.

— Нет, милая, всего лишь агент…

Гиззельбанат сразу побледнела и, заикаясь, вымолвила:

— Я так и знала… Я сразу почувствовала, что вы пришли неспроста… Что вы — агент розыска…

— И ты ошиблась, красавица моя. Я агент, но не розыска…

Гиззельбанат совсем растерялась. Румянец на щеках поблек, глаза трусливо забегали, руки задрожали и чуть не уронили рюмку, выдавая хозяйку с головой.

Она сделала робкую попытку отвести от себя надвигающуюся беду:

— А чем вы докажете, что аппарат принадлежит мне?

Родис припер бледную Гиззельбанат к стенке:

— Требуешь доказательств? Могу подробно перечислить, какое барахло я обнаружил в твоем сарае вместе с самогонным аппаратом.

Гиззельбанат поняла: отпираться бесполезно — и пошла на попятную;

— Но он же никуда негодный. Храню, как память от деда…

Родис продолжал наступать:

— Не прибедняйся: машинка вполне исправная и действует, как говорится, на полную проектную мощность. Можешь сама убедиться…

Хозяйка окончательно растерялась:

— Ничего не понимаю… С каких пор агенты починяют самогонные аппараты?

— Очень просто: делать людям добро — входит в мои служебные обязанности.

Гиззельбанат постепенно приходила в себя и пустила в ход самое сильное свое оружие — обаяние:

— Ты и впрямь похож на ангелочка, только где крылышки?.. Не понимаю, с чего же ты, ангелок, живешь, ежели расточаешь добро направо и налево? Ведь тебе и поесть надо, и приодеться. Кто заботится о тебе, родненький?

— Пойми, дурочка, будь я ангел, давно бы ноги протянул, а я живой человек, мужчина, можно сказать в соку. Мне и то нужно, и другое, и двадцать третье… Я служащий. Слыхала, наверное, про ИДБС?

— Как не слыхала! Всякое про вас говорят. То жуликами обзывают, то благодетелями. Говорят, вдовам и одиноким женщинам помогаете. А видать в лицо — не видела.

— Так я и есть этот ИДБС. Врать не буду, состою в нем агентом…

— Тогда угощайся, Родисунчик дорогой, — Гиззельбанат наконец успокоилась и пришла в себя. На столе неведомо откуда появилась копченая колбаса, жирная селедка, вишневая наливка. Хозяйка мобилизовала свои ресурсы, дабы прочно завоевать симпатии молодого джигита. — Угощайся и расскажи, что это за птица ИДБС? А то никто толком не объяснит.

Родис, основательно проголодавшийся за день, уселся поудобнее и стал поглощать все, что было на столе, запивая «домашним коньяком» и вишневой наливкой. В редкие перерывы между отдельными блюдами и закуской он подробно рассказывал, что собой представляет ИДБС и какие благородные цели оно преследует.

Гиззельбанат тяжело вздохнула и всплеснула руками:

— Так это же то, что нам, одиноким женщинам, нужно. А там в вашем Идебесе нет такого отдела, чтобы занимался устройством личной жизни одиноких женщин?

Родис притворился, будто предложение Гиззельбанат его заинтересовало:

— Это же блестящая идея! Я сегодня же доложу нашему руководству. Раз мы сказали «а», надо сказать и «б». Наш долг позаботиться о неустроенных одиноких женщинах. Это же благородное дело! Я обещаю, крошка, подобрать для тебя подходящего жениха. Век будешь благодарить.

— А мне не нужно никакого жениха, — страстным шепотом произнесла хозяйка.

— Как не нужно, — удивился Родис, — только что изливала душу…

— У меня уже есть избранник сердца…

— Что же ты морочишь мне голову? — возмутился Родис.

— Не сердись, родимый, — ты мой избранник. С первого взгляда покорил меня…

Родис поспешил уйти от столь рискованной и чреватой последствиями темы:

— Пока у нас, к сожалению, нет специального отдела по устройству личной жизни. Если тебе, помимо этой спиртогонной штуковины, может, что нужно подремонтировать, скажи, я запишу. В два счета обделаем в наилучшем виде…

— Как мне не нужно? Очень даже нужно! Я женщина одинокая, слабая, не все мне под силу. Телевизор барахлит, картинки делятся пополам. Диван скрипит. Так, что не уснешь… И во дворе много чего надо исправить… Вот кабы ты навсегда согласился ко мне переехать… А то на время, чуть привыкнешь к тебе, а ты уже, глядишь, смотаешь удочки. Комнату отдельную выделю. Денег твоих мне не надо, своих достаточно. Зарплата у меня остается нетронутая, потому как на консервном работаю, оттуда понемножку выношу… В подвале своя картошка, соленья разные. Я женщина хозяйская, домовитая. В убытке не будешь… Но учти — я человек осмотрительный, так, сослепу, за парой брюк гоняться не стану. Мне нужен мужик положительный, а не какой-нибудь вертопрах… Расскажи про себя. И подробнее.

Родис так красочно описал свое тяжелое детство, что чуть слезу не вышиб из глаз сердобольной хозяйки. Круглый сирота с детских лет. Холост, в браке не состоял. Живет в общежитии для холостяков, где за тобой никакого присмотра. О том, что он приударивает за дочкой участкового милиционера Тинирой, по скромности и во избежание кривотолков, естественно, умолчал.

— Ну, вот и хорошо. Переезжай, дорогуша, в мое семейное общежитие. Будешь у меня как у аллаха за пазухой. И уход за тобой будет, и ласка. И вдобавок ко всему принесу тебе в приданое облигации Золотого займа на две тысячи. Тоже на улице не валяются.

Пресытившись едой, Родис вытер платочком рот и поблагодарил гостеприимную хозяйку, которая поудобнее расположилась на застеленной кровати. Желая на деле доказать свою любовь с первого взгляда, она пальчиком поманила к себе агента ИДБС.

— Садись, милок, рядком, да потолкуем ладком…

Родис был настороже, не дал себя обольстить. Однако, услышав про облигации, навострил уши:

— А ты, любушка, покажи их мне. У меня, да будет тебе известно, счастливая рука. Годами облигации лежат, не выигрывают, но стоит мне прикоснуться — и что ни тираж, то выигрыш.

Но Гиззельбанат тут смекнула, что не стоит рисковать и отдавать облигации человеку, с которым едва знакома, и сослалась на то, что облигаций у нее сейчас нет: они сданы, мол, на хранение в сберкассу.

— Завтра, в обеденный перерыв, забегу в кассу за облигациями… Передам тебе для проверки…

Родис приличия ради посидел еще немного, даже позволил хозяйке чуть-чуть прижаться к нему, а потом как бы невзначай взглянул на часы и испуганно вскочил с кровати:

— Совсем позабыл… Вот что значит женские чары… У меня сегодня запланировано еще столько дел. Если сорву план, начальство взгреет. Лучше уж завтра подольше посидим… — И, чмокнув Гиззельбанат в щечку, удалился. Гиззельбанат вздохнула:

— Что за времена наступили, что за нравы! Надо будет выпытать через подружек — может, они слыхали, что собой представляет Родис. Все они, пока ухажеры, говорят, что холостые.

Чернобородый владелец нейлоновой рубашки с разрисованными пальмами знал, что нравится девушкам и женщинам, что способен произвести на них неотразимое впечатление, но даже он никак не ожидал, что так молниеносно, с первого взгляда, сразит женское сердце. Когда он покинул Гиззельбанат, у него на секунду екнуло что-то внутри, он хотел было вернуться. Сквозь раскрытое окно доносилось грустное пенье, словно пел соловей с ранеными крыльями:

Родис молча постоял у окна, вспомнил о том, что у него сегодня свидание с Тинирой, тяжело вздохнул и быстро удалился…

Сложной и противоречивой натурой был Родис. Ему неизменно сопутствовал успех, но он столько раз обжигался, в нарсудах на него было заведено столько алиментных дел, что только, скитаясь по всей республике, он спасался от полного банкротства.

И вместе с тем, в служебных делах он был человеком слова. И на этот раз он с лихвой выполнил обещания, данные под хмельком Гиззельбанат.

В точно назначенное время Родис вместе с бригадой ИДБС в отсутствие хозяйки явился в ее дом. Она была на работе и оставила ключ от квартиры в условленном месте. Предусмотрительный Родис проник в квартиру первым. И правильно поступил. На комоде под салфеткой нашел записку. «Миленький мой Родис! Если заболит голова, живая вода за комодом. Соленые огурчики в подвале!» Родис быстро спрятал записку. Ему сегодня не до живой воды, не до огурчиков… Гиззельбанат обещала побывать в сберегательной кассе и передать ему облигации…

Пока члены бригады ИДБС ремонтировали все, что требовалось привести в порядок, включая телевизор и диван, Родис положил под салфетку на комоде ответную записку: «Жди меня, и я приду, только очень жди!»

Вернувшаяся с работы Гиззельбанат ходила по дому счастливая и взволнованная. Нет, что ни говорите, только настоящий рыцарь мог ради любимой дамы сделать столько хорошего!

Она еле дождалась вечера, когда в окне показалась нейлоновая рубашка с африканскими пальмами. Она прильнула к груди Родиса, крепко-крепко расцеловала своего благодетеля и вручила ему облигации.

Родис пересчитал их, вынул из портфеля квитанционную книжку и выдал расписку на столько-то облигаций трехпроцентного займа, взятых на проверку.

— У нас все по закону… Это тебе не шарашкина контора, а солидная фирма — ИДБС!

Предчувствие не обмануло Родиса: на четыре облигации пали выигрыши, и не малые: на две — по двадцать рублей, на одну — пятьдесят рублей и, что особенно вскружило ему голову, на двести пятьдесят рублей. Он не поверил, какое счастье нежданно-негаданно ему привалило.

— Слушай, дорогая, хорошую весть! — словно выступая на общегородском митинге, возвестил следующим вечером доброй хозяйке Родис. — На две облигации пали выигрыши по двадцать рублей.

Благодарная Гиззельбанат еще сильнее прижалась к агенту ИДБС и осыпала его лицо жаркими поцелуями. Родис на этот раз не отбрыкивался от ласк, отвечая тем же. Гиззельбанат приписывала это своим неотразимым чарам, хотя в действительности Родис выражал всего-навсего признательность вдовушке, одарившей его счастливыми облигациями.

Гиззельбанат млела от неземного счастья и шептала!

— Хазер улям! Сейчас умру!

— Не умирать надо, а жить. Долго, долго жить! — отвечал Родис.

В перерыве между ласками Родис вернул хозяйке облигации, приложив к ним выигрыш — сорок рублей. О более крупных выигрышах он, естественно, умолчал, заменив счастливые облигации другими, приобретенными тут же, в сберкассе.

Гиззельбанат сделала красивый жест:

— Выигрыш принадлежит тебе, мой хороший!

— Ты меня оскорбляешь! Я выполнил свой служебный долг, и только! Купи себе что-нибудь на память…

— Ярай, ярай… Ладно, ладно… Я куплю браслет и выгравирую на нем твое имя, дорогой.

— Умница ты у меня. Купи лучше серьги. — Предусмотрительный агент предпочитал не оставлять после себя даже косвенных следов.

— Пусть будет по-твоему. Но облигации возьми себе. У тебя счастливая рука…

Родис отнекивался и от этой чести, он серьезно опасался, что Гиззельбанат пытается таким образом напрочь закабалить его. Он разгадал ее маневр и искусно отбил атаку:

— Облигации оставь у себя. У меня будет лишний повод навестить тебя. Мы вместе будем проверять таблицы выигрышей…

— Какой ты хороший! — не унималась хозяюшка. — В наше время такие, как ты, редкость! Чем же тебя отблагодарить? Хочешь, я объявлю через газету благодарность тебе и твоему ИДБС?

— Мне большей награды и не надо. И начальство будет довольно, и мне перепадет.

Гиззельбанат совсем разошлась и выставила на стол все наличные запасы съестного и горючего. Насытившись, они уселись на диване и в обнимку смотрели телевизионную передачу: на голубом экране картинки больше уже не рвались пополам. Часы пробили девять. Родис покинул Гиззельбанат, которая настаивала на том, чтобы он остался. Но Родис сослался на неотложные дела, и хозяйка, сокрушаясь, проводила его до ворот.

— До скорой встречи, родимый! А я пойду писать письмо в редакцию.

 

В ЛУЧАХ СЛАВЫ

ИДБС купалось в лучах славы. Районная газета посвятила целую страницу новому движению в бытовом обслуживании населения.

Страница открывалась благодарственными письмами старушки Хаернисы и Гиззельбанат Газзалиевой. Письма подкупали своей искренностью и простодушием.

Письмо старушки Хаернисы, написанное, как помнит читатель, многоопытной рукой Булата, было так правдиво, что ни один квалифицированный психолог не мог бы заподозрить подделку:

«Когда неизвестные мне лица похитили у меня диван, я чуть было не сошла с ума и не знала, чем это я прогневила аллаха, что на меня, и без того обездоленную, свалилась ни за что ни про что такая беда. Я хотела было пожаловаться на милицию, что плохо охраняет покой населения Яшкалы: то у одного, то у другого пропадают разные носильные и другие вещи и предметы. Когда же на другой день диван в исправленном виде вернулся неизвестно каким чудом в мою квартиру, я возблагодарила аллаха и тех добрых людей за их отзывчивость по отношению к престарелым людям, отдавшим все свои силы на процветание нашего города, которые теперь, получая трудовую пенсию, ушли на заслуженный покой, лишенные прежних сил, чтобы привести в порядок свое скромное имущество. За что выражаю большое народное спасибо — рахмат — бригаде Идыбысы, что значит, как потом мне разъяснили, идеальная добрая бытовая служба при комбинате под руководством товарища Ибраханова. Тысячу раз салям добрым людям и тысячу раз им рахмат. К сему собственноручно подписуюсь. Хаерниса, 82 лет от рождения, что подтверждается моим паспортом».

Второе письмо, написанное размашистым почерком, выдававшим широкую натуру автора, не изобиловало особыми красотами стиля. Это было скорее даже не письмо, а крик души, который Гиззельбанат выплеснула на публичное обозрение общественности Яшкалы.

«Дорогая редакция, — говорилось в письме, — это пишет вам вдовая женщина, которая вот уже много лет живет одинокая, как стебелек в степи, не видя со стороны окружающих заслуженной ею заботы и внимания. Пишу я впервые в своей одинокой жизни, потому что не писать не могу. Справедливость заставляет меня написать такое письмо, а совесть подсказывает, что именно писать. Вот уже десять лет, как я осталась безутешной вдовой, и вдруг мне, одинокой женщине-вдове, пришел на помощь незнакомый до того гр. Родис из организации ИДБС при комбинате бытового обслуживания. Раньше мне, честно признаюсь, казалось, будто все это бабьи слухи, что кто-то помогает престарелым, а также одиноким женщинам, которым трудно самим справиться с домашними нуждами. И вот в один прекрасный день ко мне, хоть я и не звала, явился, повторяю, без моего приглашения, некий Родис из этого самого ИДБС. Он починил все, что требовалось, — вплоть до телевизора и сложной машины, которая долгое время лежала без движения, а сейчас работает, как часы. Пусть и дальше он, этот настоящий егет, и его начальство в лице директора комбината бытового обслуживания товарища Ибраханова живут долгие годы и процветают. Разрешите через газету передать доброму вестнику и носителю добрых дел Родису столько благодарностей и приветов, сколько цветов на земле, сколько птиц на деревьях, сколько бабочек на Урале, сколько рыб плавает в Агидели, то есть, короче говоря, вечное спасибо ему и его товарищам. Заканчивая это короткое письмо, я провозглашаю: „Да здравствует ИДБС“.

Одинокая женщина-вдова Гиззельбанат Газзалиева, проживающая по адресу; г. Яшкала, ул. Яблоневая, д. 27».

Оба письма сопровождались пространными редакционными комментариями.

«Идя навстречу пожеланиям населения нашего района, редакция обратилась к директору Яшкалинского комбината товарищу Ибрахану Сираевичу Ибраханову с просьбой рассказать читателям подробнее, какие цели преследует ИДБС, каковы первые успехи и дальнейшие перспективы этого движения.

— Создание ИДБС было подсказано самой жизнью. ИДБС не могло быть создано в тиши кабинета, по воле одного или двух человек. А потому я, пользуясь предоставленной мне возможностью, категорически отвергаю досужие домыслы, будто ИДБС в какой-то мере связано с моим именем. Некоторые безответственные элементы расшифровывают ИДБС как ибрахановское движение — бытовые сюрпризы. Это в корне не соответствует действительности. Да, на первых порах, прежде чем мы добились апробации на многочисленных фактах, мы сочли необходимым новое движение по улучшению обслуживания населения проводить в виде сюрпризов. Но как только это движение твердо стало на ноги, мы стали действовать в точном соответствии с духом и содержанием ИДБС, иными словами, стали выполнять высокие задачи, стоящие перед ИДБС, то есть идеальную добрую бытовую службу.

Как во всяком новом начинании, и у нас не обошлось без накладок, досадных ошибок и, прямо скажем, перегибов. Это были, так сказать, неизбежные трудности роста. И — чем более мы растем, а мы, товарищи, растем, это бесспорно, тем больше вырастаем из рубашек и штанишек, которые носили несколько лет тому назад».

Об инициативе Яшкалинского комбината бытового обслуживания упоминалось и в передовой статье газеты, упоминалось сдержанно, но довольно благожелательно. Газета писала: «Рано еще давать исчерпывающую оценку начинанию комбината, но одно бесспорно заслуживает всяческого поощрения, люди, работающие в комбинате, не стоят на месте, они ищут новых форм обслуживания, они горят желанием улучшить и расширить сферу бытового обслуживания. Нам остается только пожелать „Попутного вам ветра!“».

Утром, точнее в половине десятого, исполнительная Аклима бесшумно вошла в кабинет к шефу, положила на стол солидную почту и свежий номер районной газеты с полосой, посвященной ИДБС.

Когда Аклима закрыла за собой дверь, Ибрахан нетерпеливо бросился к газете, ему хотелось лишний раз проверить, все ли осталось в той статье, которую с его слов написал для газеты местный журналист. Да, все было в полном ажуре. И под статьей стояли набранная жирным шрифтом его персональная фамилия «И. Ибраханов». Довольный, он потер руки и откинулся на спинку мягкого кресла, сладко потянулся. «Интересно, какую рожу состроит Хамза из горторга, прочтя сегодняшний номер газеты! — подумал он про себя. — Накося выкуси!» — И он погрозил в воздухе невидимому сопернику внушительным кукишем…

Ибраханов торжествовал победу. Ибрахановское движение стало реальным, неопровержимым фактом.

Отдав Аклиме распоряжение — скупить по крайней мере десять экземпляров сегодняшнего номера газеты, он назначил после окончания работы внеочередное оперативное совещание.

 

«ВЕЛИКИЙ НЕМОЙ» ЗАГОВОРИЛ

Ораторское искусство глубокими корнями уходит в древние времена. Казалось бы, что за тысячелетия при желании можно было бы теоретически обосновать и объяснить широким массам, каковы движущие силы, если можно так выразиться, подпочвенные воды, питающие ораторское искусство.

Давно пора раскрыть секрет: почему одним, несмотря на природные помехи, удается все-таки стать Демосфенами, а другим ни за что не одолеть боязни аудитории: едва только они выходят к трибуне, их словно сковывают стальные тиски, они не в состоянии произнести и двух слов.

В глазах высокого начальства Ибрахан слыл «великим немым». И действительно, на городских активах и конференциях, на собраниях, в присутствии высокого начальства, Ибрахан будто в рот воды набирал. В лучшем случае, когда не выступать уже было просто невозможно, он ограничивался стандартными фразами: «Я целиком и полностью согласен с положениями докладчика», «Я присоединяюсь к предыдущему оратору», «Я извлеку из критики уроки» и т. д. и т. п.

Великий молчальник в присутствии вышестоящих товарищей, Ибрахан обретал дар речи, когда общался с нижестоящими. Посмотрели бы вы на Ибрахана, послушали бы вы его на собраниях актива бытового комбината! Куда девались робость, неловкость, косноязычие? И откуда вдруг взялся этот неиссякаемый фонтан красноречия? Невзрачный воробышек, каким Ибрахан представал перед своим непосредственным начальством, он превращался в орла, распростершего над аудиторией своего комбината мощные крылья. Ибрахан весь преображался, становился вожаком, командиром: стоит ему только приказать, и подчиненный ему отряд ринется в атаку. К его словам чутко прислушивались, будто вот-вот он выдаст какое-то откровение. Его речь многие даже в блокноты записывали.

— Дорогие друзья и соратники, — начал свою речь Ибрахан. В особо торжественных случаях он любил выражаться высокопарно, ему нравилось называть сослуживцев соратниками, это сразу придавало его выступлению праздничный оттенок. — Дорогие друзья и соратники! — обратился он к собранию. — Сегодня подлинно исторический день в жизни комбината. Наше с вами начинание получило поддержку общественности. У нас с вами сегодня большой праздник. Но я собрал вас не только для того, чтобы поздравить с одержанной победой, вы вполне заслужили это поздравление. Я хотел бы, чтобы мы все вместе, так сказать коллективно, осознали всю важность происшедшего события. Нам ни в коем случае нельзя почивать на лаврах. Наша боевая задача — закрепить завоеванное. Никто из нас не смеет ни на секунду забывать, что у нашего с вами движения есть завистники, они наступают нам на пятки. Наши успехи для них — кость в горле. Мы не должны давать ни малейшего повода, чтобы наши противники злорадствовали… (Ближайшие помощники Ибрахана одобрительно закивали головами. Им было ясно, против кого направлены сокрушительные стрелы их шефа.) Одобрение общественностью нашей инициативы ко многому нас обязывает. Мы вступаем в новый, более ответственный период, который позволит нам всемерно углубить и расширить сферу обслуживания населения. Отныне вместо случайных и неожиданных сюрпризов мы должны действовать с открытым забралом, организованно к четко. Мы должны поставить перед собой категорическую задачу — чтобы не было ни одной, пусть даже пустяковой, жалобы! Наоборот, пусть стены нашего комбината будут сплошь увешаны благодарностями яшкалинцев.

Позвольте мне еще раз от всей души поздравить вас, пожелать вам всем и каждому в отдельности здоровья и счастья в личной жизни на благо нашего общего дела. Спасибо за внимание!

Речь Ибрахана, как отмечала впоследствии районная газета, была выслушана с большим вниманием, а заключительные слова оратора потонули в продолжительных аплодисментах.

Чего не упомянула газета — так это того, что работники комбината, или, как их окрестили в Яшкале, ибрахановцы, после собрания расходились шумно, вслух выражая недовольство скупостью Ибрахана:

— Неужели ради такого знаменательного случая нельзя было отвалить из директорского фонда сотню-другую, ну, если не на премирование, то хотя бы на дружескую чашку чая?

И сам Ибрахан не прочь был бы собраться честной компанией за рюмочкой. Ведь надо же как-то выделить этот день из других дней в жизни комбината. С кем же это воодушевляющее мероприятие можно безбоязненно осуществить? С Булатом! Как-никак, а Булат (наедине с собой Ибрахан был честен и прямодушен) — главный виновник сегодняшнего торжества. Он вполне заслужил того, чтобы поднять за него бокал вина.

Но где бы им вдвоем, Ибрахану и Булату, безвозбранно провести часок-другой? У себя дома Ибрахан не решался: вездесущий Ярмухамет обязательно пронюхает, да и боевая подруга Ямбика не даст им спокойно посидеть вдвоем, не говоря уже о Минире — до смерти влюбленная в Булата, она непременно присоединится к их обществу. А ей, девчонке, рано еще прикладываться к рюмке…

Не придумав ничего определенного, Ибрахан приказал шоферу Мухарляму приготовить «Москвича»:

— Малость проветримся…

Через несколько минут Ибрахан с Булатом снова катили по улицам города.

Ибрахан, как положено, важно восседал рядом с шофером, а Булат сиротливо покачивался на заднем сиденье.

Навстречу неслись автомашины классных марок. Когда-то он, Ибрахан, разъезжал на «Волге», мечтал о «ЗИЛе», «Чайке». Но волею судеб пришлось пересесть на «Москвича». Приподнятое настроение мгновенно рассеялось, едва только мимо промчалась лихая «Волга». Ибрахан невольно съежился, стараясь быть незамеченным, не бросаться в глаза счастливому пассажиру «Волги». Но тут же приосанился, выпрямился: кто-то ехал на скромном «Запорожце» или на «Шкоде».

А вот на пролетке, устланной красно-голубым ковром, солидно покачивался в такт своему рысаку директор «Металлолома». Увидев Ибрахана на «Москвиче», он почтительно снял шляпу и сник, словно гриб на ярком солнце. Вот что значит сила персонального транспорта! Легковая автомашина и человеком может сделать, и в пшик превратит в два счета…

— Насколько я понял, мы едем в Сандуны, — сказал Ибрахан. — Ждут ли нас там? Все ли готово к приему?

— Ибрахан Сираевич, — успокоил Булат, — я предвидел такой вариант и распорядился, чтобы там сегодня не было ни одного клиента. Объявлен санитарный день.

Мухарлям резко свернул в сторону и лихо подъехал к гордости яшкалинского комбината бытового обслуживания — городской бане.

Что собой представляли яшкалинские Сандуны? По инициативе и личному замыслу Ибрахана женское отделение городской бани было коренным образом реконструировано по образу и подобию знаменитых Сандуновских бань в Москве.

На средства, ассигнованные для строительства второй городской бани, в женском отделении старой бани был устроен мраморный бассейн, установлены по примеру римских бань широкие топчаны, могущие принять в свое лоно клиентов самой крупной комплекции. Главным и основным украшением новой бани — надо ли подчеркивать — был буфет с прохладительными и горячительными напитками.

Словом, яшкалинскими Сандунами Ибрахан, прямо скажем, заткнул за пояс коммунальников Уфы. Кто бы ни приезжал в Яшкалу, их неизменно приглашали в баню, точно так же, как в Москве гостей столицы приглашали в Третьяковку или во Дворец съездов. Правда, для рядовых граждан Яшкалы в связи с этим возникали некоторые неудобства. В мужском отделении устанавливались — чисто стихийно — то мужские, то женские дни, и часто происходила путаница, доходившая до шумных скандалов. Все это, однако, было сущим пустяком по сравнению с тем моральным капиталом, который приобретал Ибрахан и возглавляемый им комбинат в глазах приезжих.

На сей раз судьбе угодно было сыграть с Ибраханом злую шутку и преподнести ему сюрприз. Едва Мухарлям подкатил к яшкалинским Сандунам, их встретил дородный директор бани, нос которого достаточно красноречиво свидетельствовал о том, что из всех компонентов банного обслуживания особое предпочтение он отдавал буфету.

— Маленькая осечка получилась… — запинаясь, стал объяснять он возникшую в бане ситуацию. — Мож-жет, в-вы найдете на него управу: ни за что не хочет уходить…

Такого сюрприза Ибрахан никак не ожидал: кто это посмел противиться его приказу?

— Я ему: сегодня санитарный день, баня закрыта. А он мне: какой там санитарный день? Покажи мне приказ! Скоро твоему любимчику Ибрахану, извините, это он так сказал, зададут, извините за выражение, такую баню, что никакой санитар не поможет.

— Говори толком, о ком говоришь?

— Да кто может бузить, как не ваш Шагей-бабай! Приблизили его к себе и носитесь, как с пис-саной торбой…

— Неужели вы с Ахлямычем не справитесь с хилым старикашкой? — резонно заметил Булат.

В это время двери предбанника раскрылись настежь, и на пороге показалась во всей своей красе невзрачная фигура Шагея. Прикрывшись березовым веником, он, если бы его не сдерживали, вышел бы, наверное, ораторствовать и на улицу.

— Я до сих пор молчал, — кричал Шагей-бабай. — Я вообще не говорун. Но после того как вы прикончили мой самовар, мою стеганку и шапку, больше молчать не буду… Вы наступили на мою больную мозоль — и я подыму такой шум… Я понял, что молчанием с такими, как вы, ничего не добьешься. Не нравится, Ибрахан, да?.. Приехали сюда после собрания попариться? Оно и понятно, на собрании вам никто жару не задал. Вы и решили попариться и устроить праздничный междусобойчик подальше от постороннего глаза. Так ведь? Ну что ж, милости просим, присоединяйтесь к вашему Ахлямычу. Места под столом, где он валяется, еще много, хватит и на вас…

Ибрахан силой оттолкнул Шагея и прошел прямо в буфет. Действительно, Ахлямыч-банщик, он же по совместительству и заведующий банным буфетом, действительно валялся мертвецки пьяный.

Картина не из приятных! Она была просто отвратительная. Ибрахан в сердцах сплюнул и покинул с Булатом баню, пригрозив ее директору:

— Завтра объяснительную, как дошли до такого позора…

Так хорошо начавшийся день, день признания и торжества ИДБС, закончился омерзительно, оставив противный осадок…

— Вот с какими горе-кадрами внедряешь новый быт! — сокрушался Ибрахан.

Он долго не мог прийти в себя и, вернувшись домой, не поужинав, принял таблетку люминала и попытался уснуть. Долго ворочался с боку на бок, а сон все не шел. Где-то скрипнула калитка: значит, Минира опять выскользнула из родительского дома на очередное свидание с Булатом. А может, с кем-либо другим? И в кого она такая уродилась? Ибрахан не поленился, встал с постели и заглянул сквозь занавеску во двор. Так оно и есть, Минира с Булатом в обнимку куда-то удалялись… Завтра надо будет поставить точку: или — или, нечего компрометировать на глазах у всего города дочь руководящего товарища. До каких пор можно продолжать ухаживания и ночные свидания? Ибрахан принял еще одну таблетку снотворного и, хоть в квартире было тепло и душно, с головой укутался в теплое одеяло.

 

ТРУДОВЫЕ БУДНИ

А на другое утро, точно в девять, Булат явился в комбинат свежий, как огурчик, — усталость, бессонница — ни в одном глазу.

«Вот что значит молодость!» — с завистью подумал про себя Ибрахан, запираясь в кабинете с Булатом и наказав Аклиме никого не впускать.

Булат пришел не только свежий внешне, но и полный свежих идей, направленных на развитие выдвинутых накануне Ибраханом предложений о переходе на открытые формы работы бригады ИДБС.

Так начался новый этап в жизни комбината, так начались для Ибрахана с Булатом новые трудовые будни, полные новых забот и треволнений. Оба старались вычеркнуть из памяти огорчительный эпизод — провал выездного мероприятия в баню. Как ни в чем не бывало они сдержанно поздоровались с промелькнувшим в коридоре Шагеем и занялись текущими делами…

Работа закипела. Из Уфы были приглашены лучшие художники и фоторепортеры. Им были заказаны красочные фотостенды, фотовитрины, популяризирующие ИДБС, отражающие многогранную деятельность комбината по линии ИДБС, и просто зазывные плакаты с броскими и запоминающимися лозунгами-призывами, вроде таких: «Нет никаких чудес! Обращайтесь в ИДБС!», «Если тебя не попутал бес — помни: есть на свете ИДБС!» — и многие, многие другие. Автором всех этих плакатов, которым мог бы позавидовать любой графоман, был не кто иной, как Булат.

В наиболее людных местах красовались на фанерных щитах фотокопии газетной полосы яшкалинской газеты с материалами об ИДБС.

Словом, машина завертелась. Завертелась для того, чтобы все в людях Яшкалы было прекрасно: и одежды, и обувь, и прическа, и лицо. Активная и наглядная пропаганда идей ИДБС в этом духе возымела свое действие. В ателье и мастерские комбината посыпался нескончаемый поток заявок и заказов. Ибрахан каждое утро получал от планового отдела радующие глаз сводки. Но он, надо отдать ему должное, предостерегал Булата от чрезмерного увлечения большими цифрами:

— Легче на поворотах! Иначе свернем себе шею…

Конечно, при том массовом характере, какое приобрело ибрахановское движение, трудно было избежать накладок и недоразумений.

Наряду с похвалами и благодарностями слышались и недовольные голоса. В основном это были жалобы на непомерно высокую стоимость услуг ИДБС. Действительно, к обычным расценкам по настоянию Булата приплюсовывалась надбавка в 23 процента за «экстраобслуживание», что сразу резко повышало доходы комбината. Главный бухгалтер возражал против незаконной надбавки и отказывался подписывать счета клиентам. В результате подписывал их один Ибрахан, подписывал формальности ради дважды, так требовал закон в случае возражения бухгалтерии.

А тут как назло снова всплыла злополучная шагеевская шуба и меховая шапка, сшитые Факаем и Акопом. Стоимость этого пошива непогашенным укором висела на балансе комбината. Шагей, естественно, и не думал платить за явный брак. Исполнительный счетовод, ведавший расчетами за готовую продукцию, аккуратно каждые десять дней выписывал Шагею счет на 49 рублей 26 копеек. Шагей аккуратно собирал эти счета, чтобы при случае швырнуть их в лицо Ибрахану.

Такой случай вскоре подвернулся, когда счетовод к указанной сумме 49 рублей 26 копеек прибавил еще пени, присовокупив угрозу, что деньги будут взысканы судом в бесспорном порядке.

Старик вскипел от негодования и, как обычно, минуя аклимовский шлагбаум, ворвался в кабинет к Ибрахану, когда тот с Булатом обсуждали очередное оргрекламное мероприятие.

— Что, издеваться вздумали, товарищи начальники?! Мало того, что пустили слух, будто я с ума сошел, так еще на моих грошах план хотите выполнить? Видали мы таких! Послушаем, что запоете, когда вызовут в Уфу и учинят допрос по всем статьям…

Когда же Ибрахан узнал, что вывело из себя бабая, усадил старика в кресло, вызвал Аклиму и тут же, чтобы еще раз успокоить старика, продиктовал приказ по комбинату: «За допущенный брак при выполнении заказа для гр. Шагея — сына Шахмана стоимость готовой, но забракованной продукции — шубы и меховой шапки — отнести целиком за счет мастеров Ф. Фасхутдинова и А. Хачикяна, которые за этот брак получили уже административные взыскания. Означенную сумму погасить в течение месячного срока. Обязать в этот же срок вернуть гр. Шагею — сыну Шахмана принадлежащие ему шубу и меховую шапку, незаконно изъятые Ф. Фасхутдиновым и А. Хачикяном. Настоящий приказ сегодня объявить Ф. Фасхутдинову и А. Хачикяну под расписку».

— Теперь ты успокоился, бабай? — угодливо спросил Ибрахан, отлично понимая, что не так просто погасить пламя гнева в душе Шагея.

— Я никогда не успокоюсь! Вы только обманываете меня!

— Что-то ты больно распустил язык, старикан, — пришел на помощь Ибрахану Булат.

— Молчи, когда говорят старшие! — не унимался Шагей.

Ибрахан понял, что старика можно утихомирить не криком, а только добрым словом.

— Мы ценим, Шагей-бабай, вашу критику и, как вы только что сами убедились, бракоделам спуску не даем. Так что, если будут еще какие замечания, двери для вас всегда открыты…

— Что до замечаний, то у меня их для вас, товарищи начальники, всегда полные мешки. Можете меня не просить, вам надоест меня слушать. А потому пусть лучше Уфа их выслушает. А за сим до скорого свидания…

Шагей наконец покинул кабинет.

Булат и Ибрахан облегченно вздохнули.

— От такого склочника всего можно ждать… — обронил Булат, чтобы как-то повернуть беседу с Ибраханом на деловой лад.

— Что старик — склочник, оно действительно так, но насчет шубы он на все сто процентов прав. Наши умники напортачили. Пусть теперь отвечают рублем из своего кармана.

После долгой паузы Ибрахан, думая о чем-то другом, глубокомысленно заметил:

— Никогда не знаешь, какой ветер тебя сбросит и какая свинья тебя съест… Даже в самом близком человеке никогда нельзя быть уверенным…

— Вы к чему это, Ибрахан Сираевич? Неужели и про меня такое можете подумать? Я не заслужил! На что намекаете, скажите, если не секрет.

— А я не намекаю, а прямо в глаза говорю, — и просверлил Булата пронизывающим взглядом. — Ты можешь мне ответить, чего моя Минира ходит в последние дни такая мрачная и задумчивая? Если узнаю, что ты зашел слишком далеко, голову оторву.

К разговору на такую тему Булат был явно не подготовлен, но с честью выдержал агрессивный тон Ибрахана. Между нами говоря, Булат и не собирался опутывать себя узами Гименея, но в данном случае он понял, что дальше играть в прятки нельзя, а тем более ловчить, изворачиваться, отделываться ни к чему не обязывающими общими фразами. Это тебе не собрание актива или заседание месткома. Тут надо действовать напрямик: или — или. Жениться или сматывать удочки из Яшкалы, решительно порвать с Ибраханом и уйти из дела, которое сейчас в самом расцвете.

Булат — была не была — не долго думая, выпалил единственно разумные в сложившейся ситуации слова:

— Я давно ждал этого разговора, Ибрахан Сираевич. Давно собирался сказать вам, что мы с Минирой любим друг друга, и я был бы счастлив, если бы… — Булат несколько замялся.

— Что, «если бы»? Договаривай! — вскипел Ибрахан. — Расставаясь со мной, тайком от меня уводишь куда-то мою единственную дочь, совращаешь девушку, чистую, невинную!

— Я хотел сказать, что буду счастлив назвать Миниру своей женой, если на то будет как говорили в старину, ваше благословение.

— Наконец-то я слышу слова джигита! А то я считал, скажу откровенно, что ты просто рядовой ловелас и тюфяк. Что ж, поздравляю тебя, дорогой зятек! — Ибрахан притянул к себе Булата и трижды облобызал его. — Мое благословение — это всего лишь полдела. Надо еще для проформы получить визу, то есть, я хочу сказать, попросить «добро» у противной стороны, то бишь, у женской половины нашей семьи. Приходи вечером к нам, вызовем невесту, потолкуем с будущей тещей. Словом, чтобы все было как у порядочных людей…

Скоро сказка сказывается, а в наш космически-реактивный век дела делаются еще быстрее. Ибрахан не стал тянуть волынку со свадьбой Миниры и Булата. Используя связи, преодолел подводные рифы и обошел закон, допускающий регистрацию брака лишь через месяц после подачи заявления в загс. Старая приятельница Ибрахана, заведующая загсом, учитывая, что сочетающиеся имели достаточный срок, чтобы всерьез подумать о браке, разрешила регистрацию через две недели — за это время будущие молодожены и их родные могли заказать и подвенечное платье и приличествующие столь торжественному случаю праздничные наряды.

Ибрахан торопился со свадьбой не потому, что боялся, как бы Булат не изменил решения и не смылся, нет, в Булате он был уверен. Ибрахан исходил из чисто практических соображений: он, зная пылкий характер дочери, вполне резонно опасался, как бы Минира не опередила событий и еще до свадьбы не зашла слишком далеко…

Слава загсу, все обошлось благополучно.

 

ДВОЙНАЯ СВАДЬБА

Дом Ибрахана просторен, как ангар столичного аэродрома. Не то что одну — сразу пять свадеб можно сыграть. Двери всех комнат в доме распахнуты настежь, хлебосольные хозяева рады всем, кто почтит присутствием их семейное торжество. В длину двух комнат расставлены столы, а на столах… Нет, перо бессильно описать изобилие и разнообразие блюд, закусок, напитков. Тут требуется великий художник, специализирующийся на натюрмортах. Скажем только, что столы ломились от яств.

Места для гостей отводились в строгом соответствии со служебным положением. Огромную гостиную предоставили в распоряжение бывших сослуживцев Ибрахана по прежним высоким постам, близким родственникам. Здесь же восседали новобрачные и родители.

Гости рангом пониже, сотрудники комбината и теперешние друзья, подобные Ярмухамету, заняли исходные позиции в столовой, комнате поменьше гостиной, но тоже достаточно вместительной.

Казалось бы, что все званые гости уже собрались, можно начать то, ради чего сюда устремилось столько народу. Но нет, кто-то, и притом довольно важная персона, еще не пришел. Ибрахан все время тревожно поглядывал на входную дверь: когда там наконец покажется самый главный гость, украшение и гордость сегодняшнего праздника, Салахи Салахиевич, которому выпала почетная роль свадебного генерала.

А гости все чаще посматривали на столы, на вкусную снедь, на волнующие воображение бутылки с разными привлекательными наклейками. Но Ибрахан как будто отсутствовал, его мысли витали где-то далеко, и ему были безразличны терзания гостей: всем своим существом он — в кабинете, в котором восседает Салахи Салахиевич. Неужели побрезгует, пренебрежет приглашением, не окажет честь?..

Чу! В застывшем воздухе почувствовалось движение. В дверях показался Салахи Салахиевич с шагавшей за ним следом дородной, степенной супругой, давно уже глубоко осознавшей, что она не рядовая женщина, не просто жена, а жена номенклатурная со всеми вытекающими отсюда преимуществами.

За Салахи Салахиевичем два дюжих грузчика внесли на шлеях, какими обычно переносят рояли, огромную коробку, размером больше телевизора «Рубин-205». Это, надо полагать, был подарок новобрачным. Ибрахан и Ямбика расплылись в широкой радостной улыбке, поприветствовали дорогих гостей и проводили их на уготованные почетные места.

Ибрахан постучал по бутылке шампанского, предложил всем наполнять высокие фужеры. С грохотом выстрелили пробки.

— Товарищи, друзья, соратники! — начал Ибрахан с заметным волнением в голосе. — Сегодня в моей жизни, в жизни моей семьи, а значит, смею надеяться, и в вашей жизни, моих близких и дорогих друзей, большое, я не боюсь преувеличения, историческое событие. Наша единственная, наша любимая дочь Минира выходит замуж, создает свою семью. Ее муж — хорошо всем вам известный Булат. (При этих словах Булат, скромно потупив взор, встал, поклонился во все стороны гостям.) Благодаря своей инициативе, кипучей энергии он за короткий период сумел проявить себя с наилучшей стороны. Решительный сдвиг в работе нашего комбината во многом связан именно с Булатом. Надеюсь, что у нового члена нашей дружной семьи на плечах ясная и трезвая голова, и моя похвала не вскружит ее. (Булат снова привстал и поклонился, как бы благодарил за лестный о нем отзыв и давал клятву быть и впредь скромным, достойным семьи Ибрахана.)

Я хотел бы, — продолжал Ибрахан, — воспользоваться правом главы этого дома и публично, можно сказать всенародно, в присутствии лучших представителей общественности нашего города дать наказ молодоженам: вы, дети мои, родились в счастливое время. К вашим услугам все, что требуется для счастливой жизни. Мы с моей верной подругой Ямбикой о таком и не мечтали. Мы начинали с пустого места. Начинали голодные, голые и босые. И действительно, что на мне было? Заплатанные штаны, лапти, есть нечего, жена в положении. А что мы видим теперь? К вашим услугам, молодые, и дом, и все, что в этом доме. Не жизнь, а малина! Живите и цените все, что для вас сделано. Живите, как мы жили и живем с Ямбикой, как два голубка, воркуя и не ссорясь. Заканчивая свое выступление, хочу провозгласить здравицу в честь молодых, в честь высоких гостей, доставивших нам радость своим присутствием. Да здравствуют сидящие здесь цвет и украшение нашей Яшкалы!

Гости в обоих залах дружно захлопали. Музыканты сыграли туш.

— А теперь я предоставляю слово матери новобрачной — моей уважаемой супруге Ямбике.

Ямбика с глазами красными от слез — всякой матери, выдающей дочку замуж, положено причитать и плакать — как будто ей предстояла долгая разлука с любимым детищем, хотя этот великовозрастный ребенок и после свадьбы будет жить в одной с родителями квартире на всем готовом, — Ямбика подняла бокал с шампанским и, смущаясь от десятков любопытных, устремленных на нее глаз, начала:

— Я не умею говорить так ладно, как мой любимый муж Ибрахан, к тому же он каждый день у себя произносит речи, можно сказать, собаку съел по этой части, а я что? День-деньской веду разговор с кастрюлями и тарелками. Но не каждый день выдаешь дочку замуж, и мне, хочешь не хочешь, а сказать пару слов придется. И что это такая за жизнь? Не успела вырастить дочку, воспитать, вложить в нее все лучшее, как она, подобно птице, у которой едва отросли крылья, спешит вылететь из родного гнезда. Птицы, как вы знаете, прилетают обратно в свои насиженные обжитые гнезда, а дочери обратно не возвращаются. И это очень хорошо, ведь если дочка возвращается, значит, жизнь у нее не сложилась, как надо. Мы не хотим, чтобы Минира вернулась обратно. Живи с мужем дружно, деток расти на радость нам, будущим бабушке и дедушке. Будьте здоровы и вы, дорогие гости, спасибо вам великое, что пришли разделить нашу радость, пусть и в ваш дом, у кого есть дочери на выданье, тоже придет такое счастье.

Тут снова встал Ибрахан, но на этот раз не затем, чтобы выступить с речью. Он подал знак, которого так долго ждали истомившиеся от пытки голодом гости:

— А теперь попросим дорогих гостей выпить за здоровье и счастье молодых. Поднимем бокалы! Ешьте-пейте, веселитесь!

Гостей долго упрашивать не пришлось, они отдали должное и закускам, и напиткам, и гостеприимству дома Ибрахановых. Не прошло и получаса, как степенные гости расстегнули вместе с пуговицами пиджаков и, если так можно выразиться, пуговицы своих душ. Каждый стал вести себя свободно, языки развязались. По залам гулял большой поднос, он уже несколько раз обошел гостей, внесших свою щедрую лепту в семейный фонд новобрачных. Помимо денежных поступлений, на заранее приготовленный стол складывались подарки, среди которых было семь настенных и пять настольных часов. Подарки сопровождались поздравительными речами и тостами, которые произносились без соблюдения какого бы то ни было регламента.

Стенографически воспроизвести все произнесенные речи физически невозможно — да к тому же на это ушло бы очень много дефицитной бумаги. Поневоле автору приходится ограничиваться наиболее интересными, я бы сказал, основополагающими речами. Ну, как, скажите пожалуйста, не привести речь всеми уважаемого Салахи Салахиевича. Сердечно поздравив новобрачных и родителей, он сказал:

— Товарищи, выступавшие до меня, произнесли много теплых и правильных слов. Я не буду повторяться и присоединяюсь к их пожеланиям. Вы, уважаемые гости, наверное, обратили внимание на то, что новобрачные получили в дар двенадцать пар часов. И в этом, если хотите, знамение времени. Не тратьте время попусту, будьте счастливы каждый час и каждую минуту! Цените каждую минуту, уходящую в прошлое, она больше не вернется, расходуйте эти минуты с пользой в настоящем, думайте о будущем. Вот я много думал, что бы подарить новобрачным, и решил преподнести такое, чтобы молодожены ускорили приближение будущего.

Салахи Салахиевич попросил Акопа и Родиса установить на двух стульях принесенную им огромную коробку и стал ее медленно, неторопливо распаковывать. За одним слоем упаковки следовал другой и, так, казалось, до бесконечности. Уже выросла гора оберточной бумаги, а подарка все еще не было видно. Гости, и прежде всего новобрачная и ее родители, терялись в догадках, что же это за таинственный подарок? Минира почему-то была уверена, что это обязательно должны быть золотые дамские часики. Наконец из огромного свертка появилась малюсенькая бархатная коробочка. Все затаили дыхание. Салахи Салахиевич раскрыл ее и торжествующе продемонстрировал… желтую резиновую соску. Парализующий шок охватил гостей. Будь дарителем кто-то другой, его трюк с соской встретили бы шиканьем, но это был как-никак сам Салахи Салахиевич, и его оригинальный подарок вызвал, естественно, гул одобрения и восторга. Убедившись в том, что подарок надлежащее впечатление произвел, Салахи Салахиевич удовлетворительно хихикнул:

— Я от всего сердца дарю этот маленький подарок с большим смыслом. Не растрачивайте время зря! Растите детей! Много-много детей! Стране нужны кадры! Вы это знаете отлично без меня. Примите же подарок вашему первому кадру, который, надеюсь, не заставит себя долго ждать.

Снова раздались шумные аплодисменты.

Ибрахан угодливо улыбнулся:

— Дорогой Салахи Салахиевич! Большое спасибо за ваш, так сказать, интересный, оригинальный и перспективный подарок. — А сам с горечью подумал: «И бессовестный же ты человек, Салахи Салахиевич. Я тебе ко дню рождения преподнес телевизор, а ты мне что? Трехкопеечную соску». Однако, как того требует ритуал, обнял высокого гостя. Салахи Салахиевич не оставался безучастным, тоже обнял хозяина дома, и они долго целовали друг друга.

Посидев приличия ради еще часок, Салахи Салахиевич в сопровождении своей номенклатурной супруги покинул гостеприимный дом. Ибрахан с Ямбикой проводили именитых гостей до ворот. С уходом Салахи Салахиевича стали прощаться и другие из гостиного зала. Ибрахан удерживал гостей, упрашивал посидеть еще немного, но они считали для себя неудобным задерживаться после того, как Салахи Салахиевич подал сигнал, что пора и честь знать.

Над Яшкалой царила волшебная июльская ночь. Ибрахан был на седьмом небе, готов был обнять весь мир. Все шло как нельзя лучше. Дочку вовремя выдал замуж. С руководящими товарищами Яшкалы возобновлена дружба и личные отношения. Все, кто был приглашен, пришли. Никто не побрезговал.

Ибрахану никогда, ни при каких условиях не изменял рассудок. Он отлично сознавал, что с вышестоящими надо быть неизменно в тесном контакте, но и отрываться от масс, с теми, кто повседневно трудится рядом с тобой, тоже нельзя. Это чревато серьезными последствиями. Теперь, когда гостиная поредела, можно переключить внимание и на своих соратников, сидевших в столовой, как показалось Ибрахану, почему-то понурив головы. И надо вам заметить, что подлинная демократичность Ибрахана проявилась и в том, что на свадьбу были приглашены очень многие сотрудники комбината.

— Что крылышки опустили, орлы и орлята? — приободрил приунывших гостей Ибрахан. — Что, без хозяина и в горло не проходит?! Так, что ли! Ну-ка, пропустим разок-другой, чтобы дома не тужили…

Все выпили, один только Шагей-бабай (а он тоже явился на свадьбу) отставил рюмку.

— А ты почему не пьешь, бабай?

— Нельзя! Ураза, сам знаешь, товарищ начальник.

— Плюнь на уразу, выпей, не каждый день бываешь на свадьбе, — настаивал Ибрахан и не отстал от старика, пока тот не уступил.

— Налейте мне красного, чтобы на чай походило… И не из бутылки, а из чайника, — поставил условие Шагей.

Так и поступили: в белый фарфоровый чайник налили перцовки, а затем наполнили граненый стакан и подали Шагею. Старик сделал глоток и поперхнулся: он в жизни не пил ничего крепкого, если не считать крепкого чая. Ибрахан, желая развеселить гостей, потребовал, чтобы старик выпил «через не могу». Шагей как будто сдался, сам же вышел за ширму и тихо вылил содержимое стакана в вазон с кактусом.

— Ну и злая! — проговорил старик, притворившись захмелевшим. — Ну и жжет!.. Будь она неладна…

Ибрахан сунул ему в рот соленый огурец. Шагей откусил и постепенно как бы пришел в себя.

Шутка с Шагеем заметно оживила свадебный меджлис — пиршество. В этом, втором, зале Ибрахан почувствовал себя раскованнее, он мог позволить себе шутки, которые смешили подчиненных, не то, что в первом, номенклатурном зале, где ему оставалось одно — поддакивать вышестоящим товарищам, смотреть им в рот и угодливо смеяться даже их плоским остротам.

Постепенно гости из первого зала перекочевали во второй. Хоть здесь ассортимент застолья был несколько беднее, зато все вели себя непринужденней, без церемоний, веселились, танцевали, пели — словом, кто во что горазд.

Один только Ярмухамет сидел насупившись, мрачный, как осенняя туча, словно по его вине сорвалась операция по поимке важного государственного преступника.

— А ты чего не весел, голову повесил, дорогой дружок мой Ярмухамет? — подошел к участковому Ибрахан. — И мало ешь, и мало пьешь?!

Ярмухамет сгоряча чуть было не выложил своему высокопоставленному дружку все, что у него накипело на душе, но сдержался, отложив откровенный разговор на другое время и при другой обстановке, так сказать, без свидетелей. Ярмухамет отделался общей фразой:

— Я здесь прежде всего при исполнении служебных обязанностей, а потом уж гость. В случае какого-то ЧП — я на месте!

В самом деле, мог ли Ярмухамет публично признаться в том, что у него довольно веские основания пребывать в состоянии безысходной депрессии. Его, Ярмухамета, старого, верного, закадычного друга, Ибрахан усадил в зал, где сидели, так сказать, граждане второго сорта. Как будто так трудно было выкроить в первом, номенклатурном зале для Ярмухамета и его супруги два места рядом с начальником городской милиции. Ведь это само по себе возвысило бы участкового в глазах начальства!

Ярмухамет был мрачен еще и потому, что неотступно следил за дочкой Тинирой, которая открыто льнула к этому типу без рода и племени, Родису, на радость досужим кумушкам, которым только пищу подавай.

Ничего этого Ярмухамет, разумеется, не мог сказать Ибрахану при посторонних. Ибрахан же, стремясь как-то расшевелить своего дружка, налил ему водки:

— Выпей и поздравь молодых.

Ярмухамет покорно встал из-за стола и вышел вперед:

— От всей души поздравляю вас, Ибрахан Сираевич, и вашу уважаемую супругу! Поздравляю опять же от всего сердца молодых! Что мы имеем на сегодняшний день? Факт бракосочетания. Живите мирно, в добром согласии, не давайте повода для составления протоколов, для вмешательства органов власти в вашу семейную жизнь. Раз вы уже законно зарегистрировались в загсе, знайте туда дорогу только для регистрации своего потомства. Я правильно говорю? По-моему, правильно. Не будьте рецидивистами, то есть такими, что поживут медовый месяц и бегут в тот же загс, чтобы оформить развод. Начинаются ссоры, раздоры, и мне только прибавляется работы. Так что давайте лучше не будем! Я не оратор и на этом кончу. А вот и мой подарок.

Ярмухамет извлек из-под стола радиоприемник последней модели и вручил молодоженам:

— Одно предупреждаю: не включайте его после одиннадцати вечера. Не нарушайте постановление исполкома № 11345 от 5 февраля. Опять же не вынуждайте меня составлять протоколы. Я это, конечно, в шутку, потому как вы уже взрослые и самостоятельные граждане…

Немногословный в обыденной жизни, Ярмухамет взмок после непривычно длинной для него речи и, разволновавшись, не заметил, как осушил рюмку водки, хотя и был при исполнении служебных обязанностей.

Ибрахан поблагодарил Ярмухамета за щедрый подарок и переключился на другого оратора — Факая, а Ярмухамет получил полную возможность следить за дочерью Тинирой, которую Родис все норовил куда-то увести…

Факай с трудом поднял свою неуклюжую тушу, задев при этом бокалы, так что их содержимое выплеснулось в тарелки с закуской.

— Вы просите, чтобы я сказал пожелания молодым? — спросил он Ибрахана. — Как я могу отказаться. Это такая честь… Скажу пару слов… Вы, молодые, — начал Факай и тут же осекся: ну, какой Булат молодой? Опять вовремя спохватился и после паузы повторил: — Вы, молодые, стоите у порога жизни. А что в жизни самое главное? Твердо и точно знать, с кем имеешь дело, что собой представляет человек, с которым ты разговариваешь, что за птица твой сосед справа и то же самое — слева? Как это узнать? В чужую душу не залезешь! Другое дело, если бы повсеместно, в государственном масштабе, ввести знаки различия по занимаемой должности. По этого почему-то не делают. Вот и выходит, что первое слово тут принадлежит нам — мастерам иглы и ножниц. В одном городе, в каком — не важно, портные шили для начальства пальто до самых пят. Шел тебе навстречу гражданин в таком одеянии, и ты сразу узнавал, кто идет тебе навстречу, как тебе вести себя с ним, чтобы никакого конфуза не произошло. Вот была благодать. Но… мода есть мода. Приезжаю я в этот город через несколько месяцев. И что же? Столпотворение, все смешалось, перепуталось, не знаешь, где дворник, а где министр? Что же оказывается? Почему произошел весь этот халам-балам? Начальству, видите ли, надоели, обрыдли зеленые шляпы и длинные пальто, они сдали их в комиссионные магазины, а сами стали одеваться кто во что горазд. И умным портным в этом городе пришлось начать все с самого начала. К чему я все это говорю? Я поздравляю молодых со свадьбой и имею честь преподнести молодоженам два отреза «Люкс» и «Экстра», каких ни у кого нет и не будет. Я сам лично вам скрою и сошью, что захотите. И все, кто встретится с вами, будут прекрасно знать, с кем они имеют дело. И сам я тоже буду вас узнавать издалека… — Факай торжественно вручил молодым сверток с отрезами.

— Всех переплюнул! Молодец Факайетдин Фасхутдинович! — не находил слов для восторга Ибрахан. — Выпьем по маленькой, чтобы дома не журились! Вот молодец так молодец! — и с шумом пытался обнять Факая, но давно известно, что объять необъятное невозможно, и Ибрахану пришлось довольствоваться поцелуем в блестящую лысину Факая, давно освободившуюся от рыжих волос.

Почти все гости из первого и второго залов высказали свои пожелания молодоженам, остался «невысказавшимся» один Шагей-бабай. Когда Ибрахан предоставил ему слово, все оживились, предвидя, что старик произнесет речь с какой-то подковыркой. Так оно и было.

— Я не мастер произносить речи, тут не колхозное собрание в Талтубяке, а свадьба. Так вот я расскажу вам поучительную историю. Давным-давно это было. Жили старик со старухой, и был у них один единственный сын. Как-то заболел старик и призвал к себе сына: «Вот, сын, тебе все, что я имею — триста рублей. Каждый год покупай себе ровно за сто рублей самую нужную тебе вещь, без которой трудно будет тебе обойтись». Старик вскорости помер. И тогда взял сын у матери сто рублей и пошел на базар. Ищет-рыщет, чего бы такого купить, без чего никак не обойтись. Есть полезные, нужные вещи, но без них обойтись можно, да и стоили они то меньше ста рублей, то больше. А чтоб ровно в сто рублей, тютелька в тютельку, такой вещи нет. Так и слонялся он по базару без толку почти целый день. Вот и базару приходит конец, а ничего не куплено. Уже по дороге домой встречает он старика.

«Чего печальный идешь, юноша, ведь у тебя вся жизнь впереди, не грустить тебе, а радоваться нужно».

«Да как мне радоваться, коли я отцовского завета исполнить не могу?» И рассказал все, как оно есть.

«Купи у меня заветные слова. Возьму с тебя сто рублей, не больше и не меньше».

Подумал-подумал юноша и купил заветные слова. Вот они какие: «Прежде чем войти, подумай о том, как выйти».

Мать одобрила покупку. «Умное слово, — сказала она, — стоит дороже любой вещи. Вещь — что? Она износится, и нет ее, а слово навеки при тебе. Только пользоваться им надо с умом».

Прошел год, как один день. И снова собирается стариков сын на базар на вторые сто рублей купить нужную вещь. И опять же не находит нужной-пренужной вещи ровно за сто рублей. И опять же повстречался ему седобородый старик, и купил у него юноша новые заветные слова: «Если слепой поведет слепого, оба упадут в яму».

На следующий, третий год снова отправился на базар стариков сын, чтобы ровно за сто рублей купить самую нужную ему вещь. И опять же ничего не суждено было ему купить. И опять он купил у деда мудрые слова: «Пустая бочка гремит громче полной».

И знаете, в жизни у юноши не все было ладно, случались разные беды, одна другой хлеще. И всякий раз он вспоминал заветные слова седобородого деда и с честью выходил из самого крутого что ни есть положения. Они и вам пригодятся, эти мудрые слова. А чтобы вы их не забыли, я дарю вам выдолбленный из липы бочоночек для меда — тэпэн. Будет вам тяжко, задумаете какое дело, загляните в тэпэн — там записаны эти слова.

Принимая подарок, Булат спросил Шагея, почему тэпэн без дна.

Бабай ехидно улыбнулся:

— О, аллах, неужели не понял? Если ты не вникнешь в суть заветных слов, то для тебя они упадут в бездонную бочку, в одно ухо войдут, а из другого выйдут.

Не успел Шагей закончить свою нравоучительную притчу и вручить свадебный подарок, как двор ибрахановского дома огласился рыкающим ревом и истошным криком. Можно было подумать, что из какого-то зверинца на волю вырвался лев, сокрушая все на своем пути.

Но то был не лев, а пострашнее — участковый Ярмухамет. Он выследил Родиса с Тинирой. Если бы только они мирно, как голубки, ворковали, шептались или хотя бы читали стихи о любви! Ничего подобного! Родис позволял себе всякие недопустимые в приличном доме вольности, а Тинира весело повизгивала.

— Застрелю тебя, негодяй! — неистовствовал Ярмухамет, схватившись за кобуру. — Не трогай мою невинную дочь! Ах, негодяй!..

На крики во двор выбежал Ибрахан, а с ним и другие гости.

Ибрахан закричал не своим голосом:

— Ярмухамет, остановись!!! Опомнись!.. — и схватил за руку разъяренного милиционера.

Родис понял — секунда промедления, и все может кончиться страшной, кровавой катастрофой. Он бухнулся, на колени:

— Ярмухамет-атай, отдайте мне Тиниру…

Участковый весь передернулся:

— Тебе, голодранцу, отдать мою единственную дочь?! Не дождешься!

— Мы любим друг друга! Тинира, скажи хоть слово.

Тинира заплетающимся от волнения голосом подтвердила, что она и Родис действительно страстно любят друг друга.

— Пока я жив, этого не будет! — твердил в безумстве отец.

И тут Тинира обрела дар речи и спокойно, рассудительно объяснила:

— Папа, выслушай меня! Мы с Минирой родились в один день, в один день мы и умрем. И я хочу, в один день с ней, выйти замуж! — и призвала на помощь самое сильное и неотразимое оружие женщины — слезы.

Ярмухамет не мог спокойно взирать на слезы любимой дочери и невольно сам прослезился.

— А черт с вами, пусть будет по-вашему… Но предупреждаю: если пальцем тронешь, если словом обидишь, пули для тебя не пожалею. Сам на себя составлю протокол, сам себя в тюрьму отправлю…

Черные тучи, готовые вот-вот обрушить гром и молнию на свадебное пиршество, мигом рассеялись. Все облегченно вздохнули и вошли в дом.

— Выходит, мы сегодня справляем две свадьбы! — вытирая слезы, произнесла Ямбика.

— Это к счастью! — поддержала ее до сих пор весь вечер хранившая молчание жена Ярмухамета. — И у меня будут внуки… Какая радость!..

— Свадьба продолжается! — воскликнул Ярмухамет. — Прошу дорогих гостей не расходиться. Будем считать эту помолвку репетицией перед настоящей свадьбой, после регистрации брака в загсе.

Не теряя ни минуты, старшина позвонил по телефону директору городской столовой, которая для пущей важности по вечерам называлась рестораном «Атлантика»:

— Половину наличных продуктов, половину наличного шампанского — все через десять минут должно быть здесь! Оплата утром по предъявлении счета. И вас лично тоже приглашаю!

Свадебный пир разгорелся с новой силой. Вместо выстрелов из ярмухаметовского пистолета раздавались мирные выхлопы пробок шампанского.

Ярмухамет окончательно успокоился и, обняв как родного Родиса, пил шампанское.

Гости двойной свадьбы разошлись под утро, благо, день был выходной, и все могли спокойно отдохнуть после бессонной ночи. Только Ибрахан и Булат — два близких друга, — скрепленные сейчас родственными узами, продолжали как ни в чем не бывало судить-рядить, как им жить дальше. Сна ни в одном глазу. Да и откуда было ему взяться, если оба они подливали друг дружке то вино, то водку, то остатки шампанского.

— Дорогой зятек, вот мы теперь и связаны одной веревочкой, мы с тобой вроде одна семья и должны держаться вместе, спаянно.

Булат делал вид, что внимательно прислушивается к словам тестя, в такт его словам кивал головой и ни в чем не перечил.

— Ты за моей спиной, как за каменной стеной, но и я должен видеть в тебе надежную опору, чтобы не было того, о чем рассказывал — и неспроста — выживший из ума старик Шагей-бабай, про то, как слепой ведет слепого и оба падают в яму… Типун ему на язык, этому старому ворчуну и склочнику.

— Вы абсолютно правы, папаша! Мне ясно одно — со стариком надо держать ухо востро…

— Правильно, зятек!.. Но этого мало. Давай в понедельник, на свежую голову, просмотрим все наши мероприятия. И не забудь проверить, что предпринимает наш заклятый «друг» Хамза.

— Совершенно справедливо, папаша. Надо, как говорят врачи, держать руку на пульсе Хамзы, не упускать его из виду, он так просто не сдаст завоеванных им позиций…

— Золотые слова… Разойдемся по домам. Доброй тебе ночи! Что я, старый олух, несу — по каким разойдемся домам, когда теперь это и твой дом. И какого черта спокойной ночи, когда уже совсем рассвело и наступил новый день в истории нашей семьи, в истории нашего славного ИДБС…

 

ТЯЖЕЛОЕ ПОХМЕЛЬЕ

Пока целую неделю справляли двойную свадьбу, гайки в комбинатовском механизме ослабли, за сроками выполнения заказов никто не следил. А о качестве и вовсе забыли.

Со всех сторон посыпались жалобы. Одна другой хлеще, одна другой злее. Над Ибраханом, Булатом и их детищем ИДБС нависла угроза — утонуть в этих жалобах. Что предпринять? Как восстановить пошатнувшийся авторитет?

И на этот раз Булат, пораскинув мозгами, внес дельное и разумное предложение: созвать срочное собрание актива. Сказано — сделано. Заранее наметили состав президиума собрания, согласовали список ораторов. Даже тексты будущих речей подготовили. (Эту самую сложную миссию взял на себя Булат.) Все до мелочей как будто было предусмотрено. А на самом собрании произошел неприятнейший конфуз и скандальная осечка.

Председатель месткома, открывая собрание, спросил: есть ли у кого какие предложения по составу президиума? Товарищ, которому поручили огласить список президиума, почему-то замешкался или просто замечтался. Наступила неловкая пауза. С места встал сапожник — инвалид Отечественной войны. Он давно слыл присяжным оратором, без него не обходилось ни одно собрание. Он и предложил свой, несогласованный с руководством, список членов президиума. За этот список поднялся лес рук. А когда разобрались, обнаружили, что в президиум не избрали ни Ибрахана с Булатом, ни председателя месткома.

Один мудрый человек верно сказал: если застегнуть неправильно одну пуговицу пальто, и все остальные будут застегнуты неправильно. Неудачное начало собрания не предвещало ничего хорошего для Ибрахана.

Ему предоставили слово для доклада. Он шел к трибуне как на плаху, полный мрачных предчувствий… Вместо вдохновляющего, мобилизующего слова он кое-как, скороговоркой, произнес заранее написанный им с Булатом доклад. Аудитория, настроенная явно враждебно, слушала его невнимательно, прерывала неуместными, ехидными репликами.

Когда Ибрахан упомянул отдельных нерадивых работников, из зала послышалось:

— Рыба портится с головы…

— Про себя скажи…

А потом начались прения. Ибрахану не впервые приходилось подставлять себя под огонь критики. Но тут он спасовал. Он так надеялся, что ИДБС снова выведет его на номенклатурную орбиту. А тут, если послушать ораторов, ИДБС — сплошная показуха, обдираловка, кормушка, вокруг которой отираются сомнительные личности, и т. д. и т. п.

Выходило, что новое, ибрахановское движение — точно новый спущенный на воду корабль, успело уже обрасти ракушками, которые тормозят и замедляют его ход.

О собрании актива стало известно руководителям города. Ибрахана вызвали к самому Аксакалу.

Тот объяснил ему, что внедрять новое надо обдуманно, не торопясь. Иначе любое начинание быстро скомпрометируется в глазах населения и засохнет на корню. И не всегда новое есть новое: под видом нового порой можно натворить глупостей.

Что мог сказать в свое оправдание Ибрахан? Как всегда, последовал стандартный ответ:

— Учтем… На ошибках учимся…

— Уж больно долго вы учитесь на своих ошибках. Что толку от бесконечной учебы? Вы вроде вечного студента из института ошибок… — пожурил Ибрахана Аксакал.

После головомойки Ибрахан вернулся домой, как любил говорить наш армейский старшина, с бледным видом и тонкой шеей… Ему казалось, что потерял точку опоры, что земля уходит из-под его ног. Но продолжалось это недолго. Он отогнал прочь горестные мысли, навеянные беседой с Аксакалом. «Нечего раскисать, — твердо решил он про себя, — мы не дадим повода злорадствовать нашим недругам, и в первую очередь Хамзе…»

Ибрахан, надо отдать ему должное, когда обстоятельства его поджимали, когда, как говорят в народе, его кусал поджаренный петух, умел поработать засучив рукава. Две недели, не зная отдыха и передышки, Ибрахан гонял в хвост и в гриву своих подчиненных и сам себе не давал поблажек.

Две недели потребовалось ему, чтобы разобраться с жалобами, расшить узкие места, навести, где нужно, железный порядок. И над ним снова засияло солнышко, запели птицы, и на душе стало легко и радостно. Жизнь входила в нормальное русло, полное будничных забот… Как вдруг…

В исполкоме Ибрахану сообщили приятную новость: в столице республики стало известно о яшкалинском начинании. Возможно, номер газеты со страницей, посвященной ИДБС, привлек внимание столичного начальства, а возможно, кто-то в Уфе случайно, со слов приезжих, узнал об этой новинке. Так или иначе, но ИДБСом заинтересовались в столице, из Уфы звонили в яшкалинский исполком, что приедет комиссия по изучению передового опыта.

Ибрахан не знал — радоваться ему или огорчаться. Но так или иначе комиссию из Уфы надо было встретить во всеоружии и приготовиться ко всяким неожиданностям.

А если это только говорится, что комиссия едет изучать яшкалинский опыт, а на деле это — очередные козни Шагей-бабай? В любом случае от Шагея хорошо бы на время избавиться, не то неприятностей не оберешься. Премировать его путевкой в дом отдыха? Откажется, поймет, что тут что-то не так. Лучше всего отправить старика в дальнюю командировку, в Уфу, например. Но как сделать, чтобы он ничего не заподозрил?

— Беру на себя, — заявил Булат и срочно разыскал бабая.

— Что за спешка? Может, нашлись мои вещи? — обрадовался Шагей.

— Увы, пока и следов не обнаружили. Но надежды не теряем… Все зависит от вас, уважаемый.

— Как это понимать? Меня обидели, и я же должен просить у себя прощения?

— Вы не так поняли… Уважаемый бабай, вы знаете, как многие относятся к чужой беде? Им бы только сказать: не нашли… И точка. Так легче всего… Кто как не сам владелец пропавших вещей больше всех заинтересован их найти? Своя рубашка ближе к телу. Понятно?

— Пока я ничего не понял…

— Сейчас поймете. Не согласитесь ли вы поехать в командировку в Уфу? Побываете в республиканской конторе «Союзутиль», в музеях, в скупочных магазинах, в комиссионных. Поразнюхаете, поразведаете, может, кто приносил ваши вещи, и, на ваше счастье, нападете на след.

— Мало того, что у меня украли вещи, я еще должен тратиться на дорогу?! Нашли дурачка…

— Вы и копейки своей не потратите. Поедете за счет комбината. Нам больно смотреть на вас, как вы страдаете из-за своего самовара, шубы и шапки… А помочь ничем не можем. Вот и решили пойти вам навстречу. Дорогу оплатим, суточные, все как полагается…

Шагей не поверил своим ушам. Уж слишком подозрительной показалась ему неожиданная щедрость Ибрахана и Булата… А впрочем, почему бы ему не проветриться за казенный счет. Может, ему действительно повезет, и он нападет на следы пропавших вещей… Если же его розыски не увенчаются успехом — он постучится в столичные инстанции и расскажет о беспримерной волоките с поисками самовара, шубы и шапки, исчезнувших при весьма таинственных обстоятельствах. Заодно он с удовольствием проведает сына и сноху, которая наконец согласилась стать матерью и подарить Шагею еще одного внука или внучку…

Так бабай уехал в Уфу. Ибрахан и Булат стали на боевую вахту, готовясь достойно встретить столичную комиссию.

Перво-наперво освежили лозунги и рекламу у пунктов обслуживания. В людных местах водрузили яркие рекламные щиты. На тротуарах установили фанерные будки для сапожников, портных, парикмахеров, фотографов, часовщиков. Будки в строгом соответствии с профессиональной принадлежностью были разукрашены броскими рисунками и зазывными стихотворными лозунгами.

У фотографов:

У парикмахеров:

У часовщиков:

Сандуновские бани, буфеты, радиоузел были приведены в состояние боевой готовности. Почти всем, занятым в ИДБС, была выдана фирменная спецодежда — нечто среднее между медицинским халатом и рабочим комбинезоном.

С особой тщательностью велась подготовка благодарных клиентов. Каждого из них Булат проинструктировал: прорепетировал ответы на самые каверзные предполагаемые вопросы комиссии и вручил некоторым тексты выступлений, ежели комиссия вздумает провести пресс-конференцию клиентов.

Слух о приезде комиссии подтвердился. Действительно, вскоре в Яшкалу прибыл из Уфы товарищ (а не комиссия) со специальным поручением изучить наиподробнейшим образом яшкалинскую новинку — ИДБС. Товарищ пожаловал в горисполком, а оттуда его направили в комбинат к Ибрахану. Не успела Аклима доложить о приезде товарища из Уфы, как в кабинет проследовал мужчина средних лет с огромным портфелем, служившим одновременно и чемоданом на время краткосрочных командировок. Ибрахан встал из-за стола, с милым выражением лица пошел навстречу гостю и крепко, даже слишком крепко, пожал ему руку:

— Очень рад. Милости просим… Ибраханов…

— Хайдаров… Из Уфы…

Это имя Ибрахану ничего не говорило. Не то, что вам, дорогие читатели. Вы-то запомнили столичного журналиста Хайдарова, который под видом краеведа встретился лет десять назад с Шагеем и прославил его в газетном очерке на всю Башкирию.

Хайдаров охотно принял предложение главного редактора республиканской газеты выехать в командировку в Яшкалу и на месте объективно разобраться, насколько перспективно новое начинание яшкалинского комбината бытового обслуживания — ИДБС, о котором идут столь разноречивые слухи. Естественно, в этой командировке Хайдаров рассчитывал на активную помощь всесведущего и многоопытного Шагея. Но пути аллаха неисповедимы: Хайдаров и Шагей разминулись. Шагей после бесцельных хождений в республиканскую контору «Союзутиль» и безрезультатных посещений музея и скупочных магазинов кинулся в редакцию. Там ему доверительно сообщили — Шагей объявил, что они с Хайдаровым старые друзья, — Хайдаров срочно выехал в Яшкалу.

Шагею не надо было быть особо проницательным, чтобы связать его никому не нужную командировку в Уфу с поездкой в Яшкалу Хайдарова. Он мигом отправился обратно в Яшкалу.

Известие о том, что Шагей лишь накануне отбыл в командировку в Уфу, огорчило Хайдарова. Он искренне недоумевал, с каких это пор стали курьеров посылать в служебные командировки. «Тут что-то нечисто», — подумал Хайдаров и все-таки не терял надежды повидать бабая.

Не будем жестоки к читателю и, опережая события, поспешим успокоить: в свое время, пусть позже, чем полагалось, оба друга встретятся. И они встретились. По пока что Хайдаров, как мы уже отметили выше, встретился с Ибраханом.

Столичный гость коротко изложил цель своего визита.

— Я к вашим услугам. Но вы только с дороги и, верно, устали, — засуетился Ибрахан, — буду счастлив, если окажете честь, посетите мой скромный дом. Попьем чайку и еще кое-что. Кстати, моя хозяйка, пусть это будет нескромно с моей стороны, замечательно готовит бишбармак.

— Спасибо за приглашение… Чай и кое-что успеется потом. Сначала надо заработать этот чай… Прежде всего дело, ради которого я приехал.

Слова гостя: «чай и кое-что потом» успокоили Ибрахана. «Значит, можно надеяться, очевидно, лучше перенести в Сандуновские бани: там основательно попарим гостя, тогда и угощение легче пройдет».

— С чего хотите начать? С бумаг или с ознакомления дел на месте?

— Бумаги успеются… Лучше один раз самому увидеть, чем сто раз услышать или прочесть, — заявил гость.

— Вы абсолютно правы. Пусть будет по-вашему.

У подъезда стоял наготове модернизированный «Москвич». По указанию Ибрахана верх машины был снят, и перед пассажирами открывалась широкая панорама города.

Во все времена у башкир гостю оказывался почет, и он в знак особого уважения восседал на подушках. И в данном случае Мухарлям принес из дома Ибрахана несколько подушек и сложил их на заднем сиденье. Гость из Уфы был несколько смущен, но не подал виду и сел на подушки. Ибрахан занял место рядом с правой стороны.

— Газуй! — приказал он шоферу. Мухарлям нажал на газ и свернул на Центральную улицу. Стараниями Ибрахана и Булата она была украшена, как в большие праздники. Через всю улицу висели красочные транспаранты: «Служба быта, шагай вперед! Спасибо скажет нам народ!», «Бытовому обслуживанию — зеленую улицу!»

На перекрестках были установлены фотостенды, наглядно показывающие, какие формы обслуживания берет на себя ИДБС: уборка квартир, уход за детьми, колка и пилка дров, обеспечение водой стариков, ремонт и реставрация любой мебели, а также зимней и летней одежды, мужской и женской, ремонт детской обуви, домашней бытовой техники: от пылесоса до телевизора и стиральной машины. Парикмахерские рекламировали чудо-прически по последним иностранным моделям…

По обе стороны Центральной улицы выстроились наскоро сколоченные будки, откуда доносились дружные стуки молотков, щелкание ножниц и зудящий гул электромеханизмов. Даже ремонт телевизоров и радиоприемников выполнялся в будках.

— Новый метод, — объяснил гостю Ибрахан, — позволяющий приблизить обслуживание к населению, себя оправдал. Яшкалинцы довольны. А это для нас лучшая награда…

— Если не возражаете, сделаем остановку, — попросил гость. Машина остановилась. Ибрахан и Хайдаров подошли к сапожникам.

— Как поживаете, орлы? — спросил Ибрахан.

— Хорошо, — дружно ответили мастера.

— Довольны ли обслуживанием, гражданочка? — Ибрахан обратился к молодой женщине, стоявшей на одной ноге, пока сапожник чинил ее туфлю.

— Не жалуюсь. Обслуживают отлично. Раньше ремонтировали туфли пятнадцать дней, а теперь в один миг, в присутствии заказчика. Дай бог, чтоб так было не только по случаю приезда из Уфы комиссии…

— А вы откуда знаете, что должна приехать комиссия? — опросил гость.

— Горшок с маслом виден издалека. Мы уже неделю знаем, что вот-вот приедет комиссия. Так что теперь жалоб не будет…

«Как бы чего лишнего не наболтала, вот сорока». Ибрахан поскорее увел Хайдарова подальше от этой разговорчивой дамочки.

Через несколько шагов им попался неохваченный кустарь-одиночка, проворно точивший на ножной точилке ножи.

— Каким образом здесь появился частный сектор? — возмутился Ибрахан и собрался было задержать и сопроводить в милицию точильщика, который хотел уже улизнуть.

— Зачем сразу в милицию? — осторожно и тактично посоветовал Хайдаров. — Не лучше ли принять на работу в комбинат? Точка ножей — тоже относится к сфере быта.

— Вы совершенно правы, — быстро согласился Ибрахан и предложил старику точильщику прийти завтра в комбинат. — Всего сразу не охватишь. Честно признаться, есть еще недоделки, недоработки… Это наше упущение. Мы все внимание сосредоточили на приеме заказов на дому. Укажите любую квартиру, зайдем, лично убедитесь, как глубоко охвачено этим начинанием население Яшкалы.

Хайдаров указал на ближайшую квартиру на первом этаже. Хозяева оказались дома.

— Как живете? — спросил Ибрахан.

— Спасибо, хорошо, Ибрахан Сираевич, — в один голос ответили муж и жена.

Ибрахану было лестно, что жители города знают его по имени-отчеству, и он смелее стал задавать супругам вопросы.

— К вам на дом приходили из комбината, заказы приняли?

— Как же, были! Мы заказали шесть кепок… У нас, слава аллаху, пятеро пацанов. Приходил мастер Акоп. По таксе уплатили, но больно дорого получилось. Дороже, чем в магазине готовые.

По просьбе Хайдарова они заглянули еще в три квартиры. Там та же картина: Акоп сдирал с каждого заказа лишних три рубля, не упоминавшиеся в квитанциях. Хайдаров все время что-то заносил в блокнот…

Затем приехали в Старый поселок.

— Здесь и зародилась новая, передовая форма обслуживания — ИДБС, — проинформировал столичного гостя Ибрахан.

Ибрахан чуть было не выпалил, что он является, так сказать, родоначальником и вдохновителем нового движения. Но сдержался: еще неизвестно, какое впечатление это начинание произведет на Хайдарова. Уж лучше сейчас умолчать, а потом, при случае, ввернуть словечко… Но Хайдаров сам затронул это немаловажное, но щекотливое обстоятельство:

— Мне в Уфе говорили, что новое движение связано с вашим именем.

Эти слова приятно задели самолюбие Ибрахана, но он поспешил отмежеваться от славы:

— Что вы, что вы? Мало ли что говорят… На чужой роток, как известно, не накинешь платок. Я уже опроверг это в газете. Вы, наверно, читали… Мысль об этом начинании возникла в народе, подсказана самим населением. Нам оставалось только поддержать ее и развить…

«Москвич», похожий на открытую машину командующего парадом, выйдя через мост, повернул на Кооперативную улицу. На горизонте показались Михэй, Никэй и Пиляй — они несли на плечах бензопилу «Дружба» с огромным глушителем. Ибрахан собрался было представить их: «Вот наши орлы-молодцы, пильщики дров», но, увидев, как они неуверенно петляют по мостовой, понял: все трое основательно нагрузились и дельного разговора при таком их состоянии определенно не получится.

— Кто это? — заинтересовался Хайдаров, когда Михэй, Никэй и Пиляй, сняв кошмовые шляпы, низко поклонились Ибрахану, а тот отвернулся, будто не заметил их.

— Какие-то шабашники, — безразлично произнес Ибрахан. — Шляются тут всякие… За всеми не уследишь… Мухарлям, поворачивай направо.

«Москвич» выкатился на Яблоневую улицу. На углу, как было заранее условлено, у дома стоял на посту Родис. Ибрахан незаметно толкнул в спину Мухарляма. Тот остановил машину.

— Может, зайдем к кому-нибудь? — обратился Ибрахан к Хайдарову.

— Чего же не зайти? — согласился гость. — Поговорим с клиентами вашего ИДБС.

Ибрахан познакомил Хайдарова с Родисом:

— Это наш агент. Принимает и выполняет заказы на дому. Важный, так сказать, шуруп в сложном механизме нашего бюро сюрпризов…

Хайдаров крепко пожал руку Родиса и пристально посмотрел на него, словно старался вспомнить, где он его уже видел. Но серо-мышиные глазки Родиса почему-то отвернулись от испытующего взгляда гостя и суетливо забегали по сторонам.

Гуськом все вошли во двор. Родис постучался. Нарядно разодетая Гиззельбанат широко раскрыла дверь и еще шире раскрыла в улыбке рот, приглашая к себе в дом: «A-а, гости, милости просим!»

В доме Гиззельбанат все было убрано по-праздничному. Вышитые занавески, выстроившиеся на комоде по ранжиру слоники, флаконы духов, кровать с туго набитыми подушками — все блистало чистотой. Она встретила гостей в свеженакрахмаленном переднике и белоснежном платке, в старомодном ярком платье, словно сошла со старых, многолетней давности семейных фотографий…

— С кем имеем честь? — спросил Ибрахан, хотя отлично знал и раньше, к кому их приведет Родис.

— Я, можно сказать, одинокая женщина, вдова с консервного завода. Зовут меня Гиззельбанат Газалиева, — бодро, по-заученному отрапортовала хозяйка.

— А это наш гость из Уфы, — представил Ибрахан Хайдарова. — Интересуется бытовым обслуживанием. Мы вас не отвлекли от дел? Если что, извините…

— Ничего, ничего, я всегда рада гостям, тем более из Уфы. Может, закусите?..

— Нет, спасибо, — ответил Хайдаров.

Тут на пороге появился шустрый молодой человек с магнитофоном и фотоаппаратом.

— Здравствуйте, я не помешаю? Я из радио — Будракай Факеров. Редакция поручила мне побеседовать с вами, ханум. Я буду спрашивать, а вы отвечайте. Нет, не мне, а прямо в микрофон. Вот в эту штуковину. Это будет называться радиоинтервью. Не возражаете? А вы продолжайте, — кивнул он Ибрахану, Хайдарову и Родису, — свое дело. — Установил на столе магнитофонный аппарат и приблизил ко рту Гиззельбанат микрофон. Та, будто олененок, впервые увидевший паровоз, вздрогнула и отпрянула назад.

— Не бойтесь, ханум, не кусается, — словно малого ребенка успокаивал ее Будракай. — Держите себя свободно. Внимание! Микрофон включен! Первый вопрос: «Нравится ли вам состояние обслуживания населения Яшкалы?»

Гиззельбанат, удобно усевшись за стол, стала говорить как по писаному:

— Благодаря умному и чуткому руководству директора комбината Ибрахана Сираевича Ибраханова мы повседневно… значит, каждый день, ощущаем отеческую заботу…

— Стоп!.. Кассета не вертится! Вот дьявол!.. — выругался Будракай, прокрутил обратно ленту в кассете и подал знак хозяйке: — Внимание! Микрофон! Говорите!

Гиззельбанат начала снова:

— Благодаря умному руководству…

Магнитофон опять забарахлил…

— Прежде чем выполнять такое ответственное поручение редакции, — выговорил радиокорреспонденту Ибрахан, — надо было исправить магнитофон…

— Вчера получил из ремонта в вашем ателье. В мастерской работал, а сейчас халтурит.

— Не умеешь с техникой обращаться, а наводишь тень на ясный день, — наседал расстроенный Ибрахан. — У нас мастера классные, свое дело знают.

После долгих мытарств магнитофон, раз-другой чихнув и кашлянув, кое-как задребезжал. Радиокорреспондент подал знак Гиззельбанат, и та затараторила:

— Благодаря умному руководству директора комбината Ибрахана Сираевича…

Ибрахана наконец проняло ненужное славословие в его адрес, и он оборвал Гиззельбанат:

— Да бросьте вы этого Ибрахана… О себе лучше скажите…

— Я о себе и говорю… Благодаря отеческой заботе… особенно благодаря обслуживанию с сюрпризами… Это очень хороший прагре… прагре… я хочу сказать… агрессивный способ… Мы трудимся у себя на заводе, а о нас, даже без наших письменных заявлений, словом, без волокиты, заботятся…

— Что конкретно сделано для вас по линии ИДБС?

— Как что? Все! У меня по этой линии отремонтировали все в доме, весь мой скарб, оборудование, все аппараты, я хочу сказать, инвентарь, все с головы до ног — все у меня теперь благодаря отеческой заботе приведено в полный порядок. А что, разве не так? И все благодаря отеческой заботе, особенно вот этого молодого человека, товарища Родиса… Он стал для меня самым близким и дорогим человеком, да попадет его душа прямо в рай…

Лента в кассете иссякла, интервью кончилось. Все направились к выходу, попрощались с хозяйкой, которая вдруг остановила Ибрахана и Хайдарова:

— Извините, а можно мне покритиковать эту самую ИДБС и товарища Ибрахана…

— Пожалуйста, мы вас слушаем…

— Оно конечно, не совсем удобно, поскольку дело личное, так сказать, даже интимное…

— Говорите, не стесняйтесь, — приободрил хозяйку Хайдаров. — Говорите, здесь все люди свои.

— Да ладно уж. — Гиззельбанат густо зарделась и, приложив ко рту конец белоснежного передника, смущенно заговорила: — Я жаловалась уже вот этому товарищу Родису… Раз создали такую ИДБС, что делает всякие услуги людям, то должны подумать и про одиноких женщин, чтобы приискать им хороших и порядочных мужей… Ой, что я наговорила… — и стремительно убежала в дом.

Все вышли на улицу.

— На этом мы закончим сегодня знакомство с вашим комбинатом, — сказал Хайдаров. — Если разрешите, завтра продолжим…

— Ну, теперь, надеюсь, вы не откажетесь, уважаемый, разделить со мной, как говорится, скромную трапезу в моем доме…

— К сожалению, у меня дела… Как-нибудь в другой раз и при других обстоятельствах я с удовольствием…

В гостинице Хайдарова нетерпеливо дожидался главный бухгалтер комбината. Он упрятался от посторонних глаз за пальмой на втором этаже и следил за тем, когда наконец появится жилец из номера 34.

Что мы знаем о бухгалтерах? В представлении тех, кто мало разбирается в тонкостях финансового учета, бухгалтеры — сухие формалисты, казенные крючки, бухгалтеры — народ бессердечный, вместо сердца у них рокочут электросчетные машины и щелкают деревянные костяшки счетов.

Что мы знаем о главном бухгалтере яшкалинского комбината бытового обслуживания? Едва ли он чем-либо отличается от всей массы стражей финансов и учета.

Мы уже имели честь поставить в известность наших читателей, что главбух комбината, приветствуя ИДБС как новаторское начинание, в то же время протестовал против наценки в 23 процента, взимаемой с клиентов якобы за «экстра-класс» обслуживание. Наперекор настояниям Ибрахана и Булата, главбух отказался визировать счета с незаконной наценкой. Он открыто и неопровержимо доказывал, что никому не дозволено залезать в карман клиентов, что столь высокая наценка нужна только заправилам комбината, чтобы создать видимость преуспеяния и благополучия. При такой наценке легко получались высокие прибыли, выполнялись и перевыполнялись планы по доходам. Отсюда и прогрессивка, отсюда и премии…

Ибрахан и Булат не посчитались с мнением главбуха, а тот не смирился и написал обо всем в Уфу, в редакцию республиканской газеты. Он писал, что не боится последствий своего острокритического письма, но просит не оглашать его авторства, держать фамилию в тайне, иначе ему и его близким несдобровать, поелику Ибрахан в Яшкале персона грата, и сальдо всегда будет в его пользу. Он, мол, не посчитается ни с чем и любого неугодного ему сотрет в порошок.

Редакция вняла просьбе главбуха и не переслала, как обычно это делается, письмо на расследование в соответствующие организации, в результате чего авторство легко могло раскрыться. Приведенные в письме факты внушали доверие, и редакция направила в Яшкалу опытного корреспондента.

Надо честно признаться, что внешний облик главбуха не являл собой мужественного борца за правду и справедливость. Встретившись с Хайдаровым, он пугливо озирался по сторонам и беспрестанно спрашивал:

— К вам никто не придет? Нас никто не подслушивает?

Желая как можно меньше времени провести в опасном обществе уфимского газетчика, главбух, дополняя свое письмо новыми фактами, излагал их с пулеметной скоростью — да что там пулеметной — с ракетной. Корреспондент плохо ориентировался в бешеном водопаде словоизвержения собеседника и все время прерывал его, просил повторять и повторять факты и комментарии к ним. В результате беседа, на которую одного часа хватило бы с излишком, затянулась на несколько часов.

Главбух покинул Хайдарова глубокой ночью, покинул, уже не тревожась, что в столь поздний час встретит около гостиницы кого-либо из ибрахановцев.

Проснувшись рано утром, Хайдаров не поспешил на свидание с Ибраханом. Один, без сопровождающих лиц, совершил обход ибрахановской епархии как рядовой клиент. Побывал в парикмахерской, где побрился и постригся, вставил отсутствующую секундную стрелку в часах, в пункте химчистки отутюжил брюки, в фотоателье заказал фотокарточки для документов.

Затем он направился в комбинат бытового обслуживания.

У входа в него Хайдарова окликнул небритый гражданин с гвардейским фронтовым значком на груди:

— Извините, это вы с комиссией из Уфы?

— Предположим, что я…

— Моя фамилия Сабиров, инвалид Отечественной. Можно вас на минутку… Да я могу и на ходу все выложить. Мне, спасибо советской власти, выделили немного строительного лесу для постройки домика. Так вот я спрашиваю товарищей из центра: кому дадены такие права, чтобы без спросу распиливать строительные бревна на дрова?

Хайдаров вскинул на бывшего гвардейца удивленные глаза:

— Что за чушь? Кто распиливает? Какие бревна?

— Так я же говорю: заготовил я бревна для нового дома, а их распилили без моего ведома, ночью, тайком, чтоб никто не видел…

— Кто же себе подобное позволил?

— Как кто? Ибрахановцы, если хотите знать…

Хайдаров записал фамилию и адрес жалобщика.

— А вот они, эти молодцы, легки на помине! Вы у них и опросите…

В самом деле, на улице показалась знакомая троица пильщиков — Михэй, Никэй и Пиляй.

Хайдаров остановил их:

— Шабашничаем, братишки?

— Куда там шабашничать?! — огрызнулся Михэй.

— От себя работаете?

— Кабы от себя… На Ибрахана пот проливаем… Для его движения… Извини, товарищ, торопимся… Некогда языком трепать… — и свернули за угол.

Хайдаров поблагодарил инвалида за сообщение и пообещал разобраться.

— Это присказка, сказка впереди! — продолжал гвардеец. — Как говорил мой фронтовой дружок Панас Гулька из-под Полтавы: «За мое жито меня и побито!» Да, да… Мало того, что мой строительный лес сгубили, с меня за это и деньги требуют… Да еще угрожают: не уплачу, судом взыщут. Видали таких?

Хайдаров простодушно признался:

— Нет, такого не видал…

 

ИБРАХАН НЕРВНИЧАЕТ

Ибраханов нервничал. Хайдаров задерживался… Неужели он единолично шныряет по городу и тенденциозно выискивает недостатки?

Булат, произведший накануне молниеносный облет периферии, заверил Ибрахана, что все обстоит благополучно. Служба быта, по словам Булата, в Яшкале соответствовала мировым стандартам. Самый строгий ревизор ни к чему не мог бы придраться. Правда, чуть было все не испортил Акоп. Именно в эти тревожные и ответственные для комбината дни Акоп не удержался и сор, вал лишних три рубля за кепку — представьте себе с кого? — с вновь назначенного начальника милиции. Акопа подвело то, что квартира нового начмила отсутствовала в факаевском списке.

Булат принес милицейскому чину извинения, вернул перебранные три рубля, пообещав строго-настрого наказать виновного. От Ибрахана эту скандальную историю скрыли, тот и так с трудом держал себя в руках в предвидении неприятностей.

Наконец Хайдаров явился в комбинат:

— Совершил небольшую прогулку по Яшкале…

— И какие впечатления? — всполошился Ибрахан. — Небось, наговорили вам с три короба?

— Так, все по мелочам… Представьте себе, по дороге к вам случайно встретил вчерашнюю бригаду пильщиков-шабашников. Они почему-то утверждают, что числятся на работе у вас в комбинате.

— Какая наглость! Вот проходимцы! Еще, чего доброго, натворят делов, а потом расхлебывай… Приму меры… — и сделал пометку в настольном календаре. — Чем сегодня намерены заняться? — спросил Ибрахан гостя.

— Я весь в вашем распоряжении…

— Тогда предлагаю посетить пошивочное ателье, а затем проследуем в нашу новую, вернее, реконструированную баню. Этим участком быта мы заслуженно гордимся. Нам не стыдно показывать баню уфимцам и даже москвичам. В заключение приглашаем вас на загородную базу отдыха… При желании рыбку поудите и отдохнете на лоне природы. Официально база еще не открыта, но ради такого гостя сделаем исключение. Не возражаете?

Хайдаров был весь покорность и не выразил никаких особых пожеланий.

— Повторяю, мне все равно, лишь бы как можно полнее проникнуться высокими идеями вашего идеального бытового обслуживания. Ради этого я, собственно, и приехал.

Не к чести Ибрахана, надо признать, что в обществе Хайдарова его все время пробирала мелкая дрожь. Ибрахан призвал на помощь Булата. У того нервы были покрепче, и он, ничем не выдавая своего волнения, способен был заговорить гостя и болтать с ним безумолчно на любые темы.

Накануне, расставшись с уфимским обследователем, Ибрахан созвал внеочередную летучку и проверил готовность объектов, намеченных к посещению на следующий день.

 

ТЫСЯЧНАЯ КЛИЕНТКА

Если баня и база отдыха не внушали Ибрахану тревоги, сложнее обстояло с ателье. Чем могло поразить воображение столичного товарища провинциальное пошивочное ателье? Не сногсшибательными же модами? Или тщательной отделкой готовой продукции? Тут требовалось нечто сенсационное. Но что именно?

Мы уже отмечали насыщенную подхалимажем фантазию Факай. Но здесь он спасовал, не придумал ничего оригинального, впечатляющего. На выручку пришел Булат, которому, если говорить по большому счету, Факай и в подметки не годился. Булат и предложил: в присутствии уфимца организовать торжественное вручение готового заказа тысячной клиентке. И притом совершенно бесплатно, за счет комбината. Предложение всем понравилось. Остановка была за тем, кого объявить счастливым заказчиком — тысячным клиентом Факай остался верен себе и предложил кандидатуру супруги Салахи Салахиевича.

Ибрахан и Булат единодушно отвергли этот «подхалимский вариант».

— Надо, чтобы то был представитель народных масс… — настоял Булат при поддержке Ибрахана.

— А где же я его возьму? — беспомощно развел руками Факай. — Впрочем… — он сделал многозначительную паузу и поднял указательный палец, — у меня есть козырное предложение.

Все, конечно, заинтересовались факаевским козырем, хотя внутренне сомневались в его масштабности и весомости. Но Факай на этот раз оказался на высоте и действительно бил с козырного туза. Он припомнил крайне неприятную для себя историю — инцидент с Героем Социалистического Труда, депутатом Верховного Совета, знатной дояркой из колхоза «Заря», за что ему влепили строгий выговор.

— Вот ее и объявим тысячной клиенткой!

Предложение Факай выглядело со всех точек зрения заманчивым. Булат подхватил его и на основе этой сжатой заявки разработал подробный сценарий торжественного вручения готового костюма тысячной клиентке, каковой совершенно случайно окажется скромная доярка из «Зари»…

Ничего не подозревая, Герой Социалистического Труда приехала в Яшкалу и в точно назначенное время пришла в ателье.

Суетливый Факай, желая загладить бестактный по отношению к ней поступок и заодно окончательно вытравить из ее памяти этот прискорбный эпизод, источал подобострастную улыбку.

— Одну минуточку, и я к вашим услугам…

Но прошла не одна, а добрых десять «минуточек», гостей же, в присутствии которых можно было начать гала-представление, все не было. Зато, по счастливой случайности, тут на месте, на боевом посту, оказался вездесущий фоторадиорепортер, готовый запечатлеть для истории замечательную сцену.

— Одну минуточку… Прошу прощения за задержку, — успокаивал нетерпеливую заказчицу Факай. — Мелкие недоделки… Две-три петельки… убрать следы мелков — и все будет в ажуре…

Наконец к ателье подкатила автомашина, на пороге показались Хайдаров в сопровождении Ибрахана и Булата. Мгновенно вспыхнули люстры, зажглись десятки лампочек. Ибрахан представил Факая гостю:

— Наш лучший ведущий мастер… Спец по дамскому платью. Можно сказать, и по мужскому тоже… Факайетдин Фасхутдинович, пожалуйста, книгу отзывов и пожеланий. Это наше, так сказать, зеркало…

Зеркало, как и следовало ожидать, отражало радужную, без единого пятнышка, деятельность ателье и ее чудо-мастера Факая, — ему чуть ли не на каждой странице воскуривался головокружительный фимиам!

Факай юркнул в производственный цех и торжественно, словно знамя, вынес на вешалке готовый костюм из ткани «Голубой огонек». Фоторадиокорреспондент нажал магниевую вспышку «блитц» и зафиксировал этот исторический момент.

— Если спешите, можете примерить дома, с родными посоветуйтесь… Любую поправочку сделаем при вас… Останетесь довольны… Позвольте завернуть?

— Вы правы, я спешу… Примерю дома… В случае чего, приеду… Сколько с меня причитается? — заторопилась заказчица.

Радио-корреспондент насторожился, включил микрофон.

Факай углубился в квитанцию и неожиданно вскочил сам не свой.

— Ибрахан Сираевич! Какое совпадение! — с заранее отрепетированной интонацией объявил Факай. — Прошу поздравить гражданку… Перед нами тысячная клиентка нашего ателье! Это событие придется как-то отметить.

Заказчица почувствовала себя крайне неловко. Ей претила парадная шумиха вокруг ее персоны.

— Извините, я очень спешу… Отметьте этот факт как-нибудь без меня! Подсчитайте, пожалуйста, сколько мне доплатить?

Факай для виду о чем-то пошептался с Ибраханом и громко возвестил:

— Уважаемая ханум, решением дирекции тысячный заказ выполняется бесплатно. Не вы нам, а мы вам должны вернуть аванс…

Заказчица побагровела, вырвала из рук Факая квитанцию:

— Кому очки втираете?! На квитанции ясно стоит № 995. Тысячной клиентке вы и шейте бесплатно. А я в ваших подачках не нуждаюсь… — И, интуитивно признав в Ибрахане начальника, обратилась к нему: — Вы свои фокусы бросьте! Решили свою вину загладить? Я еще не забыла и не забуду, как со мной по-хамски обошлись при заказе…

На Ибрахана было жалко смотреть. В миг на его мясистом, скуластом лице обвисли губы, мохнатые брови почти закрыли глаза. Он беспомощно залепетал:

— Но вы действительно тысячная клиентка. Пять заказов до вас мы выполнили в порядке массового пошива… А насчет инцидента впервые слышу. Он письменно не зафиксирован?.. Откуда мне было знать?..

— Этот товарищ отговорил жаловаться, — колхозница указала на Булата, — обещал принять меры… Повторяю, сколько с меня?

Факай дрожащими руками быстро произвел расчет.

— Напрасно горячитесь… Не хотите — не надо. Для нас воля заказчика — закон. Не так ли, Ибрахан Сираевич?

Заказчица быстро расплатилась и со словами: «Ноги моей больше здесь не будет!» — хлопнула дверью.

Тут слово взял Булат и воркующим мягким баритоном разъяснил Хайдарову:

— Вот так было и в первый раз… Потребовала, чтоб ее обслужили вне очереди… А в ателье народу… Факайетдин Фасхутдинович пристыдил ее, а она в раж… Угоди таким… Для нас все клиенты — равны.

 

ЯШКАЛИНСКОЕ ЦУНАМИ

Хайдаров и сопровождающие его лица направились в машине к яшкалинским Сандунам. Посещение этого архитектурного уникума намечалось на вчера, когда по календарю там был женский день. Однако в связи с приездом высокого гостя баню закрыли. Объявили санитарный день, а женский день перенесли на сегодня. Эта чехарда вызвала ропот женской половины яшкалинского населения. Ругая и проклиная на чем свет стоит порядки, женщины накануне ни с чем разошлись по домам и сегодня чуть свет штурмом взяли Сандуны, хотя на дверях снова висела неумолимая табличка: «Санитарный день».

Внутреннее помещение бани было ярко освещено, и весь наличный мужской персонал (женская обслуга была освобождена от работы) неистово и ожесточенно, в который раз, чистил, мыл, драил двери, банные лавки, парилку, украшали и выставляли напоказ дары банного буфета.

Когда же в баню проникли Хайдаров, Ибрахан и Булат, женщины подняли такой визг, что посторонние мужчины вынуждены были спешно ретироваться из оккупированной женщинами банной территории.

Банный заряд пропал впустую. А Ибрахан на него так рассчитывал! Конкретнее, на парилку и буфет, которые, по замыслу Ибрахана, могли бы привести в доброе расположение духа строгого столичного ревизора. Но Ибрахан утешал себя тем, что пригородная база отдыха с ее развлечениями восполнит радости, недоданные баней. Сели в машину, поехали.

По дороге Булат повел красочный рассказ об истории базы отдыха. На него снизошло вдохновение, и он, никем не сдерживаемый, дал волю фантазии.

— На постройку базы не ушло ни копейки государственных средств. Все — за счет накоплений… Мы сторицей возместим клиентам понесенные ими затраты. Каким образом, спросите вы? А вот как! Мы предлагаем нашим заказчикам не уничтожать, не терять, а бережно хранить оплаченные квитанции. У каждого яшкалинца, если только он так или иначе нами обслужен, есть шанс выиграть путевку в однодневную базу отдыха.

Хайдаров делал вид, что с интересом воспринимает рассказ Булата, хотя накануне имел уже удовольствие прослушать несколько иную интерпретацию главбуха. Тот ничего не упомянул ни о лотерее-аллегри квитанций, ни об отдыхе клиентов. Не упомянул потому, что Булат только сейчас, на ходу, придумал этот оригинальный вариант. С откровенным интересом, буквально разинув рот, слушал Булата Ибрахан. Концепция Булата была для него откровением, он впервые узнал о новом назначении базы отдыха.

— Мы пока широко не обнародовали нашу идею, — продолжал, увлекшись, Булат. — Яшкалинцы и не догадываются, какой их ждет сюрприз, и никак не возьмут в толк, почему и зачем мы призываем их хранить квитанции об уплате за оказанные им бытовые услуги…

Вдруг Булат осекся. Небо, только что чистое, безоблачное, внезапно покрылось грязными тучами. Подул резкий, порывистый ветер, поднявший столбы густой, едкой пыли. Все мероприятия, намеченные на этот день по линии базы отдыха, пошли насмарку. «Москвич» стал открытой мишенью для взбунтовавшейся стихии. Потоки дождя заливали кузов и конечно же столичного гостя. Оставалось одно — повернуть обратно, искать спасения где-нибудь под городской крышей.

— Это — похуже японского цунами или каспийской моряны, — мрачно изрек Булат, продемонстрировав при этом глубокую и всестороннюю эрудицию. — Как бы эта стихия не наделала нам бед…

И действительно, то, что творилось в Яшкале, не поддавалось описанию. Фанерные киоски бытовых служб ИДБС, как сумасшедшие, сорвались с мест и, увлекаемые буйными порывами ветра, хлесткого дождя, пустились в бешеный пляс. В потоках грязной воды плыли салфетки из парикмахерских, сапожные табуретки, катушки с нитками, портновские лекала, ткани, фотобумага. Все смешалось и закружилось. Работники киосков растерялись, не зная, что и делать: то ли спасать казенное добро, то ли самим опасаться от нашествия стихии.

— Ибрахан Сираевич, гость нас извинит… Прервем поездку…

Хайдарова подвезли к гостинице, а сами устремились в исполком, где уже заседала чрезвычайная тройка во главе с Аксакалом.

Поздно вечером Ибрахан доставил Салахи Салахиевичу первую сводку о понесенных убытках. Они были довольно значительны. В ответ посыпались вполне справедливые упреки и нарекания. Оказывается, комбинат установил на улицах Яшкалы киоски самовольно, без ведома и разрешения городских властей.

— Мы хотели как лучше… В интересах населения… Приблизили сферу обслуживания к массам… — запинаясь, оправдывался Ибрахан.

— Погнались за шумихой, а убытки кто возместит? — распекали нерадивых хозяйственников из комбината.

Оба события — приезд представителя из Уфы и обрушившийся на Яшкалу ураган необычайной силы — надолго запечатлелись в сознании яшкалинцев, переплелись между собой, как будто и в самом деле были взаимосвязаны.

— Когда у нас был ураган? Дай бог памяти!.. A-а, когда нежданно-негаданно приезжал обследователь из столицы…

— Когда приезжал к нам в Яшкалу ревизор из Уфы? Дай бог памяти… Это было, когда мы все нежданно-негаданно чуть не погибли от урагана…

Под утро стихия смирилась, отступила… Ибрахан, проведший бессонную ночь, все же готов был ехать с гостем на базу отдыха… Но… Хайдаров, пришедший утром в комбинат, поблагодарил за оказанное ему внимание и сообщил, что его срочно вызывают в Уфу.

Ибрахан, не без понятного волнения, тактично прощупал гостя: удалось ли ему за два дня получить достаточное представление о комбинате и о новаторском начинании ИДБС?

Хайдаров не стал таиться и заверил:

— Я вполне удовлетворен поездкой в Яшкалу. Все увиденное превзошло мои ожидания. Выводы? Мне трудно сейчас сразу охватить и проанализировать огромный материал…

Ибрахан, естественно, жаждал выудить у гостя более конкретную информацию, но тот высказывался осторожно и обтекаемо:

— С моей стороны было бы несерьезно, не дав остыть горячим впечатлениям, тут же делиться какими-то еще не вполне созревшими выводами.

О, как хотелось Ибрахану узнать, хотя бы приблизительно, хотя бы намеком, какое впечатление произвел на гостя яшкалинский опыт ИДБС. Ибрахан сделал еще одну попытку, опасливо задав вопрос:

— Но, надеюсь, о ваших выводах мы как-нибудь узнаем?..

— Обязательно! В секрете держать не будем…

— Это самое главное. Ваши выводы станут для нас основополагающими.

На том гость и хозяева расстались…

 

ВСТРЕЧА СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

По дороге на междугородную автобусную станцию Хайдаров побывал на радиоузле и на всякий случай заглянул еще раз на квартиру к Шагею: того еще не было. Но как мы предупреждали читателя, судьбе было угодно, чтобы Хайдаров и Шагей все-таки встретились, правда, накоротке. Один и тот же автобус, доставивший Шагея из Уфы в Яшкалу, после заправки горючим увез Хайдарова в Уфу. Пока автобус заправлялся, и состоялась сердечная встреча старых друзей.

Хайдаров первым узнал Шагей-бабая. Старик был все такой же бодрый, шустрый, так же чисто выбрит, с той же каймовой бородой, как и при первой встрече много лет назад.

— Здравствуй, турист-бабай! — радостно приветствовал Хайдаров и протянул бабаю руку.

— Ой, аллах! Ты ли это? — воскликнул Шагей-бабай и кинулся в объятия корреспондента. — А помнишь мой любимый самовар?.. Ибрахановцы прикончили его…

И Шагей-бабай второпях, довольно сбивчиво, поведал Хайдарову все свои мытарства, как его, почтенного старика, Ибрахан с Булатом превратили в жалобщика и пустили слух, будто он, Шагей, спятил с ума. Хайдаров внимательно выслушал старика и подробно расспросил о деятельности ИДБС.

Шагей ничего нового к тому, что Хайдарову было известно, не прибавил.

Корреспондент, тепло попрощавшись с Шагей-бабаем, уехал.

Ибрахан утешал себя тем, что, чем бы ни кончился хайдаровский визит, все обернулось бы гораздо хуже, если бы им не удалось спровадить в командировку несносного Шагея.

От Хайдарова не поступало никаких известий. Состояние полного неведения изматывало, изводило Ибрахана. Булат не переставал убеждать его в том, что слова гостя из Уфы «Увиденное превзошло всякие ожидания» следует понимать как хороший признак.

— Вот увидите, ИДБС скоро получит республиканское, а может, и союзное признание…

Но, оставаясь наедине с собой, со своими мрачными мыслями, Ибрахан давал волю сомнениям и самым худшим прогнозам: поди разберись, что именно хотел сказать Хайдаров. А тут еще разнос у Аксакала за убытки, понесенные комбинатом в результате стихийного бедствия…

Прервем на минутку горестные размышления Ибрахана и, сделав небольшое отступление, скажем, что…

 

ГАЗЕТУ НАДО УМЕТЬ ЧИТАТЬ

Булат делал все от него зависящее, чтобы не беспокоить и без того чересчур обеспокоенного Ибрахана. По договоренности с Аклимой отныне все жалобы, поступающие на ИДБС, — а их было, к сожалению, немало — направлялись на разрешение к Булату. Ибрахану же на стол Аклима клала только восторженные отзывы клиентов. Число их за последнее время подозрительно возросло благодаря предприимчивости и неиссякаемой творческой инициативе Булата, — он сочинял положительные отзывы пачками. Аклима перепечатывала их на машинке, и Булату оставалось лишь, меняя почерк, подписывать их разными фамилиями.

Желая как-то рассеять и развлечь Ибрахана, Булат преподносил ему то одну, то другую скандальную историю, происшедшую якобы с его «заклятым врагом» директором промторга Хамзой или же с его ближайшими помощниками. Ибрахану все время чудилось, что именно со стороны Хамзы ему угрожает опасность, что Хамза — его главный конкурент, основная помеха на пути возвращения на высшую номенклатурную орбиту. По настоянию Ибрахана Булат установил близкие отношения с работниками Хамзы, которые и снабжали его информацией о неудачных сделках, о затоваривании и о растратах в системе торга. Ибрахан верил всему, что доносили добровольные агенты через Булата. Ему хотелось верить в скорое посрамление его недруга и соперника, и он легко принимал за чистую монету любую выдумку Булата о Хамзе.

Несколько лет назад Булат вычитал в одном журнале, что в Америке жил мнительный, преклонных лет, миллиардер. Он слышать не желал о неудачах, болезнях, смертях и даже о мелких неприятностях на его предприятиях. И вот в его жизни воцарился мир и благоденствие. Каким образом? Специально для миллиардера печатался особый номер газеты тиражом в один экземпляр. В нем не было даже намека, что где-то имели место налеты гангстеров, забастовки, пожары…

Ах, если бы то было в возможностях Булата, и он бы выпускал подобный идиллический номер газеты, целиком — от первой до последней строчки — посвященный мудрому руководству Ибрахана, его эпохальным начинаниям и восторженным отзывам благодарных современников, облагодетельствованных целеустремленными мероприятиями ИДБС.

Такая газета, лишенная даже в зародыше критики, издаваемая в отрыве от действительности, в безвоздушном пространстве — у нас немыслима. Вместо того чтобы предаваться бесплодным мечтаниям, Булату полезнее было бы присмотреться поближе к местной районной газете «Голос Яшкалы». Булат же демонстративно пренебрегал голосом яшкалинской общественности.

Ибрахан, наоборот, ежедневно придирчиво прочитывал номер газеты от корки до корки. Если в нем появлялась куцая заметочка о плохом качестве ремонта в какой-то захудалой мастерской, он подымал на ноги весь комбинат и усматривал в заметке отдаленные зарницы грядущей грозы. Если же предприятия службы быта не упоминались в газете ни единым словом — это тоже расценивалось им как дурное предзнаменование.

Тяжелые предчувствия на сей раз не обманули Ибрахана. Районная газета, которая еще не так давно воскуривала фимиам славословия Ибрахану и его движению, печатала пространное письмо какого-то пенсионера с благодарственным излиянием в адрес торга и его руководителя Хамзы. А рядом с письмом была опубликована статья Хамзы Курамшина о новшествах в сети яшкалинского торга. Статья начиналась коротким вступлением: «Недавно мы отмечали ценный почин коллектива яшкалинского комбината бытового обслуживания, возглавляемого И. С. Ибрахановым. Сегодня нам приятно сообщить читателям, что творческий огонек загорелся еще в одном яшкалинском коллективе — в горпромторге, руководимом Хамзой Курамшиным».

Аклима на цыпочках вошла в кабинет и, не говоря ни слова, положила на стол почту и свежий номер районной газеты.

Аклима успела просмотреть газету и знала, что кладет на стол начальству бомбу замедленного действия. Но скрыть от Ибрахана номер газеты, воспевавший Хамзу, было невозможно и бессмысленно.

Ибрахан, словно почуял недоброе, первым делом схватился за газету, нажал звонок:

— Булата — ко мне! Немедленно!..

— Его нет!

— Разыскать — и ко мне! И никого не впускать! Я занят!

Ибрахан заперся в кабинете и впился в газетный лист. Он уже несколько раз перечитал статью, возносящую до небес Хамзу. А Булата, который мог бы утешить побагровевшего от черной зависти Ибрахана, все не было.

Аклима обзвонила десятки мест, пока не обнаружила Булата и передала приказ Ибрахана. Булат, предупрежденный Аклимой о теме предстоящего разговора, вошел в кабинет невозмутимо-спокойно, словно ничего не случилось.

— Где пропадал, зятек? Когда нужен, никогда нет на месте! Доигрались?!

— Я знал об этой диверсии еще вчера…

— Знал? И не предупредил! Почему допустил такое?

— Запретить печатать не в моей власти. Но я сделал…

— Что сделал? — взъярился Ибрахан. — Подставил мою голову под нож… Удружил — спасибо…

Булат воспользовался паузой:

— Вы не даете мне слова вымолвить. А мне есть что сказать. На вашем месте я бы не ругал, а спасибо сказал…

Ибрахан глубоко вздохнул:

— Говори, говори Что скажешь в оправдание?

— А то, что газету надо читать внимательно. Внимательно, вдумчиво.

— Я несколько раз перечитал ее и ничего, кроме плохого, не заметил.

— А я заметил. И потому, что собственноручно вписал эти самые важные в тексте слова.

— Что имеешь в виду?

Булат взял номер газеты и подчеркнул цветным карандашом строки в редакционной врезке: «Недавно мы отмечали ценный почин коллектива яшкалинского комбината бытового обслуживания, возглавляемого И. С. Ибрахановым…» Вот что надо читать! Надо уметь читать между строк! Про ваш почин прямо сказано «ценный», а про Хамзу скромненько «огонек»… Заметьте — не огонь, а огонек… Вы и тут обставили его. Вы — первопроходец! Вы — зачинатель! А Хамза — жалкий подражатель. Не будь я на страже, не было бы этих решающих строчек. А вы еще на меня окрысились.

— Кто знал? Даже от меня ты держал в секрете….

— Сознательно… Пока номер не был подписан в печать, всякое могло случиться…

— Извини, зятек… Сразу не дошло… И на старуху, как говорится, бывает проруха… Но ты, наверное, согласишься, что и при всем том нам надо держать порох сухим и быть начеку, не давать нашим противникам наступать на пятки… С Хамзой ты меня вроде успокоил, а вот насчет гостя из столицы душа неспокойна.

Как бы нам не подложил свинью. Хотя бы узнать, что он за личность. И найти к нему подход…

— А я и тут не сидел сложа руки… могу доложить…

— Что, что? Говори, не томи…

— Приезжавший товарищ Хайдаров — газетчик. Работает в Уфе. Пишет по большей части фельетончики…

— Ба-а?! Ну и утешил! Значит, теперь надо ждать разноса республиканского масштаба…

— Опять же паниковать до срока нечего… Сказал же он, что увиденное превзошло все его ожидания? Зачем же истолковывать его слова шиворот-навыворот?.. Терпение, и еще раз терпение!

 

УЛЬТИМАТУМ ШАГЕЙ-БАБАЯ

Беседа вдохновителей ИДБС на самом интересном месте была прервана шумом в приемной перед кабинетом. В комбинат явился Шагей, едва отдохнувший после командировки и встречи с Хайдаровым. Аклима стала у двери кабинета и, как в известной картине, раскинула руки: «Не пущу!» Категорическое предупреждение Аклимы, что Ибрахан никого не принимает, что он занят, не возымело никакого действия, старик вломился в кабинет.

Не желая, особенно в данный момент, обострять отношения с Шагеем, Ибрахан и Булат встретили возвратившегося из Уфы бабая с показным радушием.

— С приездом, досточтимый! Каковы успехи? Нашлись следы ваших вещей?

— Как же! За тем я и ехал! И привез оттуда два документика… — и положил на стол две бумажки.

— Что еще за документы? — спросил Ибрахан.

— Читайте! Грамотные…

В одной бумажке Шагей — сын Шахмана «собственнолично просил освободить его от работы в комбинате, поскольку не желал быть пешкой в руках, преследующих корыстные цели».

— Как это понимать, уважаемый? Писала не ваша рука…

— Пусть не моя, зато моя голова так решила… Думаете, я не понял, зачем услали меня в Уфу? Боялись, что наговорю лишнего комиссии, что была здесь. Комиссия от меня не уйдет. Нужно будет, доберусь и до нее. Отпустите меня, а то мне не совсем удобно работать в комбинате и подавать на вас в суд.

— Зачем нам судиться? Что мы не поделили?

— Делить мне с вами нечего… Но за пропавшие вещи вы ответите. О том и второй документик. В конце концов я требую уплатить мне за них деньги. Иначе отсюда иду в суд… Вам этого очень хочется?

Ибрахан отлично понимал, что спорить со взбалмошным стариком бесполезно. На одном заявлении наложил резолюцию: «Освободить по собственному желанию», а на втором — «оплатить стоимость, установленную экспертом».

— Вас это устраивает? По правде говоря, никак не ожидал от вас, уважаемый бабай, такого, можно сказать, удара в спину, когда перед нами раскрываются перспективы в республиканском и даже союзном масштабе. Жаль, что покидаете нас… Уходите на пенсию или как?

— Это уж не ваша забота. На прощание, товарищи начальнички, повторю то, что уже как-то вам говорил: «Прежде чем войти в дом, подумайте, как из него выйти!» Понятно? Зарубите себе на носу эту простую истину! — сказал Шагей-бабай и важно удалился.

— Второй раз ту же самую поговорку повторяет, а мне все невдомек, что это значит, — растерянно пожал плечами Ибрахан.

— А вы не ломайте себе голову над брехней выжившего из ума старика. Баба с возу — кобыле легче… Слава богу, что избавились от подколодной змеи! И пока он вертелся в коридорах комбината, никто из нас не был спокоен. Всякой пакости от него можно было ждать. Продолжим лучше наш разговор… — предложил Булат.

— На чем мы остановились? — спросил Ибрахан.

— Мы не остановились, — пошутил Булат, — мы продвигаемся, и все вперед. Дорогой папаша, вношу чисто деловое предложение. Ничто так не прочищает мозги, не восстанавливает силы, как природа, вернее, общение с ней. Как посмотрите, уважаемый тесть, на то, чтобы небольшой, но честной компанией поехать на базу отдыха? — И, лукаво улыбнувшись, добавил: — Пока туда не нагрянула орда наших клиентов…

— Ну и мастак ты трепаться, дорогой зятек!..

 

ЦЕЛИТЕЛЬНАЯ ПРИРОДА

Булату не потребовалось долго убеждать Ибрахана в благотворном воздействии природы на нервную систему человека.

Всякий раз, когда Ибрахан выезжал за город, он испытывал душевное обновление, второе рождение. Беззаботно порхающие птички, мотыльки, трудолюбивые муравьи — все, что наблюдал за городом Ибрахан, приводило его в умилительное состояние. Он, как ребенок, радовался каждому лепестку, каждой рыбке, играющей в водоеме с солнечным лучом. Нет, это не было пассивным созерцанием красот природы. У себя дома, на приусадебном участке, он любил разводить и овощи, и цветы. А за город всегда отправлялся вооруженный спиннингом или двустволкой.

И вот теперь у Ибрахана будет своя летняя загородная резиденция. Захотел — проведет досуг в шумном кругу близких друзей. Наскучат друзья — уединится и заживет отшельником, будет бродить в одиночестве по привольным рощам и лугам. Он любит оставаться наедине с собой и своими мыслями, планами, заботами. Правда, за последнее время это одиночество нередко бывало условным, он все больше и больше нуждался в дельных советах своего зятя. А Булат обладал удивительным даром по самым сложным вопросам подсказывать Ибрахану самые верные решения.

В отдаленных своих планах Ибрахан видел загородную базу отдыха как укромное местечко, где они с Булатом без помех будут обсуждать генеральные мероприятия по ИДБС.

Что же представляла собой загородная база отдыха у излучины реки Старицы, на склоне Сияли-тау? Вообразите бревенчатый с резными наличниками охотничий замок, каких много в кавказских горах и каких, к сожалению, по пальцам перечесть в нашей стороне. Устроители базы, щедрые на выдумку и на государственные средства, не стесняли себя ни в чем, лишь бы она действительно служила для совершенного времяпрепровождения в часы досуга.

Охотничий замок был обставлен специально заказанной мебелью — стильной и удобной, располагающей к интересному и разумному отдыху. В каждой комнате стояли радиола первого класса с проигрывателем, магнитофоном, телевизор последней марки. Полы во всех комнатах были застелены медвежьими шкурами, приобретенными по дешевке у вдовы известного охотника.

В самой большой комнате, отведенной специально для Ибрахана, помимо медвежьей шкуры, во всю стену висел огромный текинский ковер, а на нем были водружены оленьи рога, двустволка с ягдташами и патронташами.

Все, вплоть до мелочей, было предусмотрено и для рыбной ловли. Реку Старицу перегородили запрудами и сетками. Между сеток пустили добрую сотню щук. Едва ли в каком рыболовецком хозяйстве было столько видов спиннингов, неводов, сетей, вентелей и обыкновенных удочек. А крючков разных размеров и фасонов — не счесть!

Даже кухня базы являла собой предмет зависти домашних хозяек — мастериц кулинарного дела. Какой только посуды и предметов кухонной техники здесь не было! Для беляшей, шашлыков — из баранины или тетеревов, для простой рыбацкой ухи и для тройной!

Уфимский гость Хайдаров может пожалеть, что не остался еще на один день в Яшкале и не посетил загородную базу отдыха. Ничего подобного он не видел и не увидит! Никакое красочное описание, никакой даже широкоформатный цветной документальный фильм не воспроизведут подлинных красот природы и внутреннего убранства этого поистине райского уголка.

 

ЗАГОРОДНАЯ БАЗА — МАССАМ

Ибрахан предвидел, что далеко не все правильно поймут ценную инициативу — создание базы отдыха. Найдутся демагоги, критиканы. Особенно из лагеря Хамзы. Им только попадись на язычок! Распустят подозрительные слухи, не остановятся перед клеветой насчет барских замашек Ибрахана.

Вот почему Ибрахану пришлась по душе высказанная в порядке импровизации идея Булата (ставшая теперь ибрахановской) о розыгрыше в лотерее однодневных путевок на базу отдыха. Лотерея выбьет оружие из рук противника, парализует любые их атаки, пресечет кривотолки и вздорные разговоры о строительстве якобы персонального охотничьего замка для Ибрахана. Разбить у склонов Сияли-тау палаточный городок для счастливых обладателей квитанций ИДБС — сущий пустяк, дело получаса. Тех же тридцати минут достаточно, чтобы его убрать. Раз в месяц можно позволить себе заигрывать с населением. Зато какой резонанс!

Пусть органы финансового контроля лезут на стену, обвиняя Ибрахана в том, что он израсходовал на базу средства, предназначенные для строительства городской механической прачечной. Цель базы отдыха оправдывает средства, затраченные для ее строительства.

Кортеж из двух машин — «Москвича» и автобуса, снятого с рейса, — доставил гостей базы и дополнительные фонды продуктов, необходимые для торжества.

Прежде всего перечислим приглашенных: Ибрахан с супругой Ямбикой, дочь Минира, Ярмухамет со своей молчаливой половиной, которая за долгие годы и рта не раскрыла, даже затем, чтобы назвать свое имя, их дочь Тинира, Факай, Акоп, радиофотокорреспондент Будракай Фекеров, личный шофер Ибрахана — Мухарлям. Шофер автобуса, как непричастный к этому клану, был отослан в Яшкалу с приказом приехать на следующее утро — меньше одним посторонним человеком, так оно будет спокойнее. Пока что отсутствовал Родис: его, как объяснила Тинира, задержали неотложные дела. Буквально перед самым выездом явился важный клиент с довольно солидным заказом. Родис обещал подъехать, как только освободится.

Гости высадились из машин, разгрузили обильные продзапасы. Встречал гостей Булат. Он прибыл сюда заранее, чтобы подготовить весь торжественный церемониал.

Булат подвел гостей к крыльцу охотничьего домика. Вход в него преграждала широкая алая лента. Булат протянул Ибрахану большие ножницы и предложил перерезать ее. Ибрахан видел по телевизору и в кино, как другие это делают, сам же в подобных церемониях не участвовал. Сейчас он заметно волновался, скользил ножницами по ленте. Наконец перерезал. В подобных случаях полагалось произнести небольшую речь. И он сказал:

— Товарищи! Соратники! Родные и друзья! Мы присутствуем с вами при историческом событии… Мы открываем базу отдыха! Двери базы отдыха отныне широко раскрыты для трудящихся масс! Добро пожаловать!

Все переглянулись между собой: трудящиеся массы в единственном числе представлял шофер Мухарлям. Участники церемонии думали, что Ибрахан на этом поставил точку, и собрались было переступить порог домика, но оратор продолжал:

— С открытием базы перед всеми нами, перед широкими трудящимися массами, для которых создана база, стоит одна генеральная задача: отдыхайте! Развлекайтесь! Веселитесь! Набирайтесь сил для достижения новых производственных успехов! Спасибо за внимание!

Оценивая на ощупь каждый предмет в отдельности, причмокивая под сплошные междометия, выражавшие восторг — и восхищение, гости-хозяева осмотрели охотничий домик и окрестности. Всюду только и слышалось:

— Ох!!! Ах!!! Ух!!!

Большое впечатление, особенно на молодежь, произвели огромные медвежьи шкуры. Они так и звали, манили к себе понежиться, поваляться. Минира не удержалась, шлепнулась на шкуру и увлекла за собой Тиниру. Взвизгивая от удовольствия, они, как малые дети, кувыркались, перекатывались по шкуре от края до края. Привстали на колени, схватили за полы пиджака Булата и увлекли его в безудержном веселье за собой.

В беззаботном настроении пребывали и остальные. Лишь Ярмухамета грызла подспудная ярость: «Где же это мой шпанистый зятек? Наверное, обделывает какое-то выгодное „левое“ дельце. Придется его приструнить…»

Но и на природе Ибрахан не любил бездельничать, баклуши бить. Его деятельная натура требовала действия.

— Слушай мою команду! Орлы и орлята, марш по местам, на работу! Женская половина ставит чай и готовится во всеоружии к ужину. Ужинать будем на свежем воздухе! А что приготовят на ужин — пока в секрете: что бог даст на рыбной ловле, что бог пошлет на охоте. Глухарей, тетеревов и прочую дичь поручаем Ярмухамету, ему и двустволку в руки. Остальные вместе со мной на реку за рыбой. Мухарляму обеспечить костер!

 

НИ ПУХА НИ ПЕРА

На дворе стояла жаркая пора. Июль. Кузнечики, навевая грусть, пилили сухую траву, одуванчики пускали по ветру маленькие десанты, которые кружили в воздухе, держась за мелкие белые купола. Быстро, неуловимо быстро летит время. Не успеешь оглянуться и — лето на исходе, подступает осень. Сознание, что лето его жизни уже прошло и потянуло осенью, необъяснимо тревожило Ибрахана. Он жил с мыслью, что «вся жизнь еще впереди». А она, глядишь, уже позади, на исходе…

Но нет, Ибрахан не сдается. Он крепко и надежно держит в руках руль жизни…

С такими думами Ибрахан со своей свитой подошел к реке.

— Как поступим? — спросил он, ни к кому определенному не обращаясь. — Невод будем тянуть или сети поставим?

Булат загадочно улыбнулся:

— Забрасывайте спиннинг! Похоже, что здесь щука водится…

— Какая щука? — безапелляционно возразил Факай. — До августа щука не берет.

— Тоже мне горе-рыбак! — оборвал Факая Булат. — Не знаешь, молчи. У тебя не клюнет, а у Ибрахана Сираевича возьмет…

Ибрахану польстила уверенность Булата в его удачливость. Это ж удовольствие и память на всю жизнь — вытащить спиннингом хотя бы одну щучку!

Ибрахан быстро разоблачился, остался в одних трусах. Он давно не брал в руки спиннинг и неловко стал его налаживать. Откинул правую руку назад и долго, долго прицеливался. Затем резко взметнул вперед, катушка покатилась с бешеной скоростью, блесна взлетела над водой и шлепнулась почти у противоположного берега. Ибрахан был вне себя от радости и закрутил катушку обратно. Вдруг леска натянулась струной. Ибрахан едва не упал вместе со спиннингом в реку, но устоял. Какая-то сильная рыбина, вырываясь, водила леску из стороны в сторону. Ибрахан с напряжением закручивал катушку, пока не выбросил на пологий песчаный берег туловище огромной щуки. Однако ей чуть не удалось сорваться с крючка. Началась отчаянная схватка. Скользкая рыба не сдавалась и даже укусила рыбака в руку. Ибрахан истошно завопил:

— Держи!

Булат, Факай и Акоп дружно загородили путь щуке к воде и навалились на рыбу, которая тут же капитулировала, осознав бесцельность дальнейшей борьбы.

— Вот это зверь! — посасывая укушенный палец, горделиво обронил Ибрахан. — Пять кило, не меньше! А ты тоже мне спец, — щука не берет, — ехидно заметил он Факаю. — Уметь надо! С первого разу, а-а!

Факаю ничего не оставалось, как вместе со всеми воздать должное мастерству Ибрахана:

— Ай да молодец, Ибрахан Сираевич!

Первая удача вдохновила Ибрахана на новые подвиги. Один Булат знал, в чем секрет молниеносного успеха тестя: окруженные с обеих сторон в Старице железной сеткой, щуки, изрядно проголодавшиеся, бдительно подстерегали из-за камышей любую жертву. Белую блесну с красным хвостом-тряпкой они принимали за плотву или красноперку и жадно набрасывались на добычу. Ибрахан же этой механики не знал и приписывал свои удачи везенью и опыту. Каждая вторая или третья закидка приносила улов. За каких-нибудь час-полтора взмокший от напряжения Ибрахан выловил семнадцать щук и щучек. Сопровождавшие Ибрахана, потрясенные успехом шефа, не рискнули соперничать с ним в рыбной ловле.

Рыбаки окунулись в реке, освежились и с богатыми трофеями вернулись на базу.

— Ну, как улов? — прихвастнул Ибрахан перед Ямбикой. — Сам, сам один все это поймал. Остальные глазели и завидовали черной завистью…

Мухарлям давно разжег костер и поддерживал в нем огонь. Ибрахан наладил таганок и приступил к наиболее ответственной и приятной операции, в которой, как он считал, ему не было равных — к приготовлению тройной ухи.

Тут подоспел Ярмухамет. За его спиной на привязи болталась дичь — глухарь и пара тетеревов. Подножье Сияли-тау снова огласилось радостными криками.

— Вертела! — скомандовал Ибрахан.

 

ДВОЙНОЙ ПРАЗДНИК АКОПА

Довести подстреленную дичь на вертеле до ресторанной кондиции взял на себя Акоп:

— То, что я приготовлю, можно есть один раз в жизни. Кто отведал мою дичь, может спокойно умереть: больше такого ему никогда уже есть не придется. Я премного благодарен вам, дорогие друзья, за то высокое доверие, какое мне оказали. Ваше доверие — для меня самый большой праздник. Но у меня сегодня еще один праздник, поменьше, который я прошу разделить вместе со мной: по денежно-вещевой лотерее я выиграл «Волгу». (Акоп, понятно, при этом умолчал о том, что «счастливый» билет достался ему за большие деньги.) Такое событие полагается обмыть, — с этими словами Акоп вместе с Факаем кинулись в кусты, где, оказывается, были спрятаны выгруженные незаметно из автобуса ящик ереванского коньяка и ведро карси хоровац — превосходнейшего шашлыка, приготовленного по-армянски. С большим трудом, с помощью Мухарляма, Акоп с Факаем дотащили до полянки, где предполагался пикник, дары Акопа.

Из эмалированного ведра ударил сладостно-щекочущий запах уксуса, перца, лаврового листа, лимонной кислоты и других специй и пряностей.

Ибрахан, как многоопытный и сведущий в пиршественном застолье, нагнулся к ведру, понюхал маринованные куски баранины и облизал от удовольствия губы.

— Поздравляю, Акоп Галибекович! От души поздравляю! Счастье знает, кому идти в руки. Спасибо за сюрприз! Вот это будет заправка. Вот это будет первоклассный шашлык! Приказываю раздуть уголек! Приготовьте шпажки!

А Родиса все не было… Ярмухамет и Тинира обменивались выразительными взглядами. Автор, конечно, давно мог бы рассеять их сомнения, а заодно удовлетворить любопытство читателей. Но всему свое время и место. Пока же мы можем сообщить читателю, и то доверительно, что к отсутствию Родиса имели непосредственное касательство, — пусть это никого не удивит, — Хайдаров и Гиззельбанат.

Не прошло и часа, как на зеленом травяном ковре, застеленном белоснежным покрывалом, был накрыт праздничный ужин. Кое-кто из участников этого пиршества утверждал, что то был поистине царский ужин. Чего только тут не было? И жареное, и пареное, кипяченое, и тушеное! И дичь на вертеле с рисом, украшенная всякой зеленью, и шашлык «Арарат», и тройная уха, и заливная щука, и кумыс, и коньяк… Впрочем, пощадим читателя, не станем дразнить его аппетит. И не будем уточнять, как долго продолжался праздничный туй. Главное — все с удовольствием закусывали, пили, ели, этому способствовал и свежий воздух.

Восседавший по-восточному, подогнув под себя колени, с обернутым, будто чалмой, вокруг головы мохнатым полотенцем, Ибрахан после съеденного и выпитого пребывал в благодушно-приподнятом настроении, каждые пять минут подымал тост — то за ИДБС, то за базу, то за «Волгу» Акопа, то за самого Акопа… Все тосты неизменно сопровождались нравоучительным сентенциями:

— Знайте цену дружбе и братству!

— Знайте цену еде и выпивке! Они не подаются на скатерти-самобранке, а достаются горбом и трудом!

— Знайте цену счастью! Ловите минуту счастья! Вчерашнее от нас ушло и нам уже не подвластно! А завтрашнее — неизвестно! Как говорится в одной известной опере: «Что день грядущий нам готовит?»

После каждого тоста следовал приказ фотокору Будракаю:

— Снимай эти счастливые минуты! На память! Нашему потомству!

 

НА СЕДЬМОМ НЕБЕ

Из присутствующих на базе больше всех на седьмом небе был, разумеется, Булат. Его труды не пропали даром. Самые фантастические его планы и задумки воплощались в дело. Правда, пока лично он, Булат, от этого никакой выгоды не имеет. Вся слава достается Ибрахану. А о деньгах и говорить не приходится. Денег Булату это не прибавило, но он не теряет надежды, что все образуется. Не сегодня-завтра, а тестя обязательно наверху заметят, повысят в должности, и тогда ему, Булату, безусловно, перепадет…

Участников сабантуя потянуло на песни. Давно известно, там, где пьют, там и поют. Ни один праздничный ужин не обходится без задорных частушек, веселых песен или грустных старинных романсов.

Минира легонько толкнула Булата. Это значило: «Затяни любимую папочкину!» Булат не заставил себя просить и затянул красивым баритоном:

И речитативно добавляли:

— И моя жена тоже…

Булат пел, а Ибрахан подбадривал его:

— Ай, афарин! Ай, молодец! Ай да зятек!

Захмелевший Ибрахан с трудом сдерживал себя, чтобы не прикорнуть тут же на траве. Его развезло, и он предался мечтаниям. А что, если в самом деле Хайдаров из Уфы сказал то, что думал, и понимать его надо буквально: он действительно потрясен всем, что увидел в Яшкале, и близок, очень близок день, когда слава об ибрахановском движении станет достоянием всей страны! «Какой это Ибрахан?» — спросят в высших сферах. «Тот самый, кого напрасно задвинули с поста зампреда!» — «Неужели? — удивятся наверху. — Такого инициативного человека преступно держать в безвестности. Восстановить! Немедленно восстановить! Да что там восстановить? Повысить! И держать его не в какой-то захолустной Яшкале, а безотлагательно перевести в Уфу! Здесь его законное место!» Вот тогда-то, дорогой друг Хамза, ты поймешь, кто есть кто…

В Уфе его встречают с почетом и помпой. Отводят большой кабинет. Стены и полы кабинета устланы дорогими бухарскими коврами. На письменном столе шесть телефонных аппаратов, вентиляторы, озонизаторы… Телефоны трезвонят беспрерывно: то из редакции газет, то из телевидения, то из высших инстанций. Всем нужен Ибрахан, у всех есть дело к Ибрахану! Он с ног валится от усталости. Ему выделяют бесплатную двухмесячную путевку на Черноморское побережье Кавказа. В поездке на курорт его сопровождает секретарша неописуемой красоты. На Кавказе его встречает Акоп, приглашает Ибрахана с секретаршей в гости и угощает неземным шашлыком…

Тот же Акоп — не на Кавказе, а здесь, на базе, толкает Ибрахана в спину, будит его и предлагает выпить за дружбу… Вот свинья — не мог немного подождать, прервал такой замечательный сон на самом интересном месте.

А Родиса все нет…

Имя его всплыло в разговоре Миниры с Тинирой, которые мирно прохлаждались у реки.

— Как твой? — спросила Тинира.

— Как будто любит… Приходится верить на слово. Вещественных доказательств мало. Зарплата, сама знаешь, не ахти какая… А твой?

— Клянется, что любит… И доказывает подарками. Золотые серьги, кольца, браслеты…

— Странно, а зарплата, кажется, у него меньше, чем у Булатика?

— Значит, голова у него золотая…

— А мой только фантазировать горазд, — посетовала Минира. — Папа не нахвалится им. А денег пока мало… Да, а почему, кстати, Родис до сих пор не приехал?

— Ума не приложу…

 

«ТАНЕЦ РАЗБОЙНИКА»

Беседу двух подружек нарушил голос Ибрахана, возвещавший, что сейчас Акоп исполнит свой коронный номер: «Танец разбойника».

Булат принес ведро, опрокинул его вверх дном, Факай избрал в качестве музыкального инструмента поднос.

Булат ударил по дну ведра, Факай бил по подносу. Получился настоящий оркестр «Под звон старого железного ведра». В такт лихой, взвинченной музыке Акоп, выпучив глаза, скорчив страшную, разбойничью рожу, с большим ножом, которым разделывали рыбу, пустился в неистовый пляс вокруг костра.

Увлеченные «танцем разбойника», оглушенные «тамтамовым» оркестром и визгом Миниры и Тиниры, никто не расслышал, как к костру подкатила легковая машина. Первой пришла в себя Тинира. С криком:

— Родис! Наконец, родненький! — она подбежала к машине и отпрянула. То была черная «Волга» яшкалинского Аксакала. В ней никого, кроме шофера, не было. Шофер разыскал Ибрахана и передал распоряжение Аксакала — немедленно явиться к нему по срочному и неотложному делу. Как ни выпытывал Ибрахан у шофера, в чем дело, почему такая срочность, вышколенный шофер на все вопросы твердил одно:

— Не знаю… Не знаю… Знаю одно — доставить вас в Яшкалу. Ну, поехали, что ли?

Преданная и заботливая Ямбика окатила голову мужа холодной водой. Она хотела поехать с ним, но он взял с собой одного Булата. Вдруг понадобится для докладной об ИДБС: срочный вызов, несомненно, связан с ИДБС. Никакой тревоги Ибрахан не испытывал. Напротив, был более чем уверен, что Аксакал вызывает, чтоб сообщить нечто приятное. Если бы речь шла о худшем варианте, о разносе, Аксакал не посылал бы за ним черной «Волги».

Ибрахан успокоил оставшихся на базе:

— Продолжайте в том же духе! Мы скоро вернемся! Думаю, после моего возвращения у нас будет еще больше оснований для веселья.

 

ПУЗЫРИ СЛАВЫ

Ибрахан и Булат отбыли в Яшкалу. Ибрахан тут же был принят Аксакалом. Булат остался дома ждать возвращения тестя. О причинах срочного вызова Ибрахан и Булат узнали почти одновременно: Ибрахан — из уст Аксакала, а Булат — из свежего номера республиканской газеты, где был напечатан фельетон А. Хайдарова.

Уже само название фельетона — «Пузыри славы» — раскрывало его содержание: в погоне за славой директор яшкалинского комбината бытового обслуживания Ибрахан Ибраханов, окружив себя сомнительными дельцами, затеял никому не нужную игру в ИДБС, игру с бытовыми сюрпризами. Фельетон был предельно насыщен яркими и сочными фактами, чему Хайдаров сам был свидетелем или о чем ему поведали жертвы ИДБС. Автору не понадобилось ничего придумывать, прибегать к гиперболе или к гротеску. Сами факты говорили за себя!

Чего не знал и не мог знать Булат — это о судьбе Родиса. На эту тему газета откликнулась лишь через несколько дней. Ибрахан же был в курсе после той головомойки, какую учинил ему Аксакал. Но и того, что почерпнул Булат из газеты, было достаточно, чтобы, не дожидаясь прихода тестя, оставить на столе два письма: Ибрахану и Минире. Два коротких письма. Минире: «Детка, я думал принести тебе счастье, а получилось обратное. Прости! Я перед тобой виноват. Не поминай лихом… Твой Булат». Другая записка была еще короче: «Я не виноват, что народ не дорос до ИДБС. Прощайте. Булат».

Не будем вдаваться в подробности того, как закончился загородный сабантуй, с каким настроением вернулись его участники в Яшкалу. Скажем только, что две молодые женщины, которые в один день вышли замуж, остались соломенными вдовушками тоже одновременно. О судьбе остальных персонажей читатель узнает из второй части романа. Единственный, кто не перейдет в нее, — это Родис. Вот почему мы и посвящаем ему заключительные страницы первой части.

Если вы внимательный читатель, то, наверное, запомнили, что столичный фельетонист Хайдаров, познакомившись с Родисом у дома Гиззельбанат, чересчур внимательно всматривался в Родиса. В тонких чертах его покрытого окладистой бородой лица Хайдаров увидел что-то удивительно знакомое. Особенно резанули уфимского гостя бегающие по сторонам глаза Родиса. Да и борода лопатой выглядела чужеродной, неестественной: так и хотелось содрать ее с лица.

Хайдаров готов был присягнуть, что не впервые встречает это лицо. Но в тот момент — хоть убейте! — он не мог вспомнить, где и когда с ним встречался.

Описывая посещение квартиры Гиззельбанат Хайдаровым и сопровождающими лицами, автор, по рассеянности, упустил один немаловажный эпизод, за что приносит читателю свои извинения.

После неудавшейся попытки радиофотокорреспондента организовать радиопередачу из квартиры Гиззельбанат Фекеров, желая реабилитировать себя в глазах высоких гостей, сделал общий снимок. Родис — Хайдаров это заметил — пытался стушеваться, спрятаться за спину Ибрахана. Но фотография все же запечатлела Родиса в полный рост.

Перед отъездом в Уфу Хайдаров зашел на радиоузел побеседовать по душам с собратом по профессии журналистом Фекеровым. Тот в откровенной беседе признался, что рекламная шумиха вокруг ИДБС была инспирирована Ибраханом и его близкими. На прощание Фекеров подарил Хайдарову фотокарточку, заснятую на квартире Гиззельбанат.

Так уфимский журналист увез с собой в столицу фотографию, где среди прочих был запечатлен и Родис. Его бегающие глаза не давали Хайдарову покоя. Они преследовали его днем и ночью. Где же он видел его и когда? Он перерыл объемистый личный архив с вырезками напечатанных в газете фельетонов и очерков… В конце концов все-таки наткнулся на опубликованный несколько лет назад фельетон «Папаша в бегах» с фотографией героя. Так оно и есть! Прикрыл бумагой бороду на фотографии, сделанной Фекеровым, и перед ним предстал злостный неплательщик алиментов Мустафин-Аглямов-Родисов-Родис. Скрываясь от уплаты алиментов, Мустафин-Аглямов-Родисов-Родис переезжал из города в город, каждый раз под другой фамилией. На него был объявлен всеуральский розыск, но многочисленные попытки разыскать его пока были тщетны…

Хайдаров направил свой многолетний давности фельетон в яшкалинскую прокуратуру и приложил фекеровскую фотографию.

Дабы не вспугнуть злостного беглого алиментщика, который мог снова скрыться, следователь явился в комбинат бытового обслуживания как клиент, которому надо, мол, срочно произвести капитальный ремонт квартиры. В комбинате в тот день дежурил по приему заказов Родис. Следователь увел его якобы к себе на квартиру. Родис предупредил Ибрахана, что задержится, в комбинат уже не вернется и приедет на загородную базу отдыха с оказией.

Родис был задержан. Пока лишь по алиментным делам. В тот самый час, когда следователь снимал показания с Родиса, в прокуратуру с заявлением о его мошеннических проделках явилась Гиззельбанат.

Родис коварно и подло обманул ее еще и в сердечных делах. Божился, что холост, хотя уже числился женихом Тиниры — дочери участкового милиционера.

Заявление Гиззельбанат потянуло за собой длинную цепочку аналогичных афер с облигациями. Попутно обнаружилось, что Родис за соответствующую мзду, разумеется, записывал нуждающихся в жилплощади в несуществующие жилищно-строительные кооперативы.

На квартире у него, а точнее, на квартире его тестя, под чьей защитной крышей проживал Родис, произвели обыск и нашли там крупную сумму денег.

Вот по какой уважительной причине не присутствовал Родис на сабантуе.

Так закончилась эпопея Ибрахана и ибрахановцев на ниве бытового обслуживания в маленьком городке Яшкале.

Итак, впереди вторая часть. Там мы перебросим Ибрахана и ибрахановцев на другую работу. И посмотрим, что из этого выйдет…