На причале Гуаякиля
Весной 1932 г. из итальянского порта Генуя на корабле «Виргилиус» отправилась в плавание группа юношей. Судно миновало Балеарские острова и, пройдя через Гибралтарский пролив, вышло из Средиземного моря на бескрайние просторы Атлантического океана.
В пути молодые люди держались несколько обособленно. Никто не видел их ни в танцзале, ни в биллиардной. Редко появлялись они и на палубе, откуда остальные пассажиры подолгу смотрели на серебристые гребни волн или любовались резвящимися в водах океана в часы затишья дельфинами. Юноши были тихими и сосредоточенными. Большей частью они стояли на коленях в корабельной часовенке у алтаря святого Виргилия и горячо молились.
Внешне они ничем не отличались от остальных пассажиров. На них были темные костюмы и яркие галстуки. По утрам, выходя из кают на палубу, они приветствовали встречных на звучном итальянском языке. На вопросы отвечали на испанском или немецком. О себе и цели своего путешествия никогда не говорили. Было известно лишь, что они направляются в Эквадор.
Причину таинственного путешествия этих молодых людей из Италии в Эквадор следует искать в политических обстоятельствах того времени.
Долгое время Эквадор находился под властью испанских колонизаторов. После изгнания последних он вошел в состав Великой Колумбии, а в 1830 г. стал самостоятельным государством. В стране началась борьба за власть между двумя партиями — консерваторов-клерикалов и либералов.
На улицах столицы Эквадора Кито буквально на каждом шагу встречаются монахи и монахини. Они чувствуют себя здесь как дома...
В 1860 г. власть в стране захватил Габриель Гарсия Морено, который 15 лет правил страной при помощи церковников, наделенных им неограниченными правами.
В 1876 г. либералы свергли власть клерикалов. Были отменены платежи в пользу «святого престола», составлявшие 10 % от государственных доходов, иезуиты изгнаны из государственных учреждений, их собственность секуляризирована.
Однако вскоре церковь снова захватила ключевые позиции в республике, хотя государственная власть оставалась в руках либералов. Конкордат с Ватиканом был возобновлен, но папа был серьезно обеспокоен пошатнувшимся положением клерикалов в стране. В Ватикане было решено усилить миссионерскую деятельность в Эквадоре с помощью новых монашеских орденов, которые не успели еще скомпрометировать себя ни в одной стране. Папа Лев XIII обратился с секретным посланием к таким орденам (в том числе и к салезианцам), в котором обязывал их занять пустующие монастыри иезуитов в Эквадоре, обосноваться там и развернуть свою деятельность. Беспокойство Ватикана было вполне обоснованным. Народ не хотел больше мириться со всевластием церкви.
В 1906 г., в период правления президента Элоя Альфаро, церковь в Эквадоре была отделена от государства. Либеральное правительство запретило въезд в страну католическим монахам. Тогда монахи стали проникать в Эквадор тайно, под видом, например, специалистов сельского хозяйства: агрономов, ветеринаров, садоводов, в которых республика очень нуждалась.
Набожные юноши с судна «Виргилиус» были именно такими «специалистами».
По узкому Панамскому каналу корабль вышел в Тихий океан и приближался к берегам Эквадора. Юные пассажиры заметно волновались. Ведь паспорта и дипломы были у них фальшивые. Закончили они не сельскохозяйственные училища, а духовные семинарии в монастырях салезианской конгрегации в Италии. Они отправились в Эквадор, чтобы выполнить чрезвычайную миссию по воле господней: защищать христиан от гонений и обратить в христианство населяющее джунгли индейское племя хибаро.
Наконец судно вошло в Гуаякильский залив. Всюду виднелись большие и маленькие острова. Между ними сновали каноэ с загнутыми носами и моторные лодки. Кое-где стояли торговые судна. За ними возвышались огромные портальные краны. Прошли добрые полдня, пока «Виргилиус» подошел к причалам Гуаякиля.
Когда корабль пришвартовался, молодые путешественники с небольшими саквояжами в руках вместе с другими пассажирами направились к пограничному контрольному пункту. Первым из них подал свои документы пограничникам испанец де ла Фуэнте, стройный, темноволосый, очень живой, смелый и решительный. Он был родом из Севильи, любил путешествия и приключения и не боялся рискованных ситуаций. Вслед за ним подошел литовец Альфас Юкнюс, коренастый, светловолосый каунасец. В салезианский монастырь его привела не чрезмерная набожность, а страсть к путешествиям. За высказываемые им сомнения в истинности религиозных догм его не раз привлекали к ответу на закрытых заседаниях профессуры духовной семинарии, и оставлен он был в монастыре только благодаря своим незаурядным способностям. За Юкнюсом протянул свой паспорт пограничникам итальянец Джиованни Казираги. Он решил отправиться в Эквадор в надежде отыскать неизвестные индейские племена и научить индейцев не только любить господа, но и идти во имя его на жертвы, как сделал это он сам, покинув богатый дом своих родителей, неаполитанских фабрикантов. К контрольному пункту Джиованни Казираги подошел смело: господь с высот своих видит его благородные цели и не допустит до беды. Больше всех робел Пятрас Масколайтис. Он, как и Альфас Юкнюс, был родом из Литвы. Вырос в богомольной семье. Закончил Вильнюсскую прогимназию, и миссионеры-литовцы увезли его в Италию, в салезианский монастырь. Масколайтис был очень чувствительным и робким юношей. Доставая из кармана документы, он дрожал всем телом. Лицо его то краснело, то бледнело, а жилки на висках так напряглись, что, казалось, того и гляди лопнут.
Но проверка документов оказалась весьма поверхностной. Молодые миссионеры вздохнули с облегчением. А Масколайтис, заполучив обратно свой несколько помятый заграничный паспорт, чуть было не поклонился пограничнику. Все чувствовали себя счастливыми.
В порту монахов встретил представитель Гуаякильского монастыря салезианцев и отвел их в помещение, по-видимому специально предназначенное для прибывающих подобным образом. Он объяснил юношам, что в целях предосторожности им не следует сразу отправляться дальше. Чтобы скрасить их пребывание в этом помещении, он предложил молодым людям спелые бананы и душистые ананасы. Джиованни Казираги во всеуслышание выразил свое удивление:
— Ведь из Италии мы уехали весной!
Три недели плыли они по океану, а казалось, будто прошло полгода. В Италии они оставили цветущие сады и буйные альпийские луга, а здесь — осень. Спелые плоды. Воздух душный, подернут дымкой, как перед сильной грозой. Уже наступил период дождей.
Дорога в бывшую обитель иезуитов
Под вечер в помещение вошел крупный мужчина с толстыми губами и черными, блестящими, словно антрацит, глазами. У порога он несколько раз поклонился, поздоровался по-испански и попросил юношей по одному направиться к грузовой автомашине «форд», стоящей за рынком.
Как выяснилось потом, это был местный фермер, который за солидное вознаграждение переправлял вновь прибывающих миссионеров в салезианский монастырь в Гуаякиле. Если полицейские или жандармы останавливали машину и интересовались документами пассажиров, фермер заверял их, что везет на свою асиенду специалистов сельского хозяйства.
Молодые люди поднялись со своих мест. Первым вышел Пятрас Масколайтис. Он всегда старался выглядеть самым исполнительным и старательным. Быстро, не оглядываясь по сторонам, направился он через рынок к машине. Зато Альфас Юкнюс и де ла Фуэнте буквально впились глазами в пеструю рыночную толпу. Прежде всего им бросились в глаза индейцы, одетые в пончо — большие пестрые четырехугольные накидки с прорезью для головы. Много было здесь метисов и мулатов с кожей цвета какао. Встречались и стройные, очень высокие негры. И почти каждый что-либо предлагал. Один — говорящих попугаев, другой — шкуру ягуара, третий — живых ужей, якобы способных защищать жилище от ядовитых насекомых, четвертый — крошечных пестрых птичек.
Было тут полным-полно и всякой снеди. Лежали горы початков кукурузы, стояли мешочки с рисом. В больших корытах вяло разевали рты недавно выловленные рыбины. Рынок гудел разноязычной речью.
— Смотри, смотри, обезьянка! — толкнул Юкнюса в бок де ла Фуэнте.
Оба они уставились на зверька. Обезьянка перепрыгивала от одного продавца к другому, хватала из плетеных корзин бананы и, изящными движениями очистив их от кожуры, отправляла себе в рот. Увлекшись этим экзотическим зрелищем, молодые монахи не заметили, как отстали от своих товарищей. Спохватившись, они поспешили вдогонку.
Не без труда разыскали юноши среди множества стоявших за рынком грузовых автомашин ту, которая была им нужна. Как только машина двинулась, взгляд их устремился вдоль захламленных улиц, которые извивались между голубыми бухтами или повторяли изгибы реки Дауле.
Из истории монахам было известно, что Гуаякиль основан в 1535 г. одним из офицеров армии Писсаро — Себастианом де Беналькасаром. Он жестоко относился к индейцам, и те, будучи не в силах стерпеть издевательства и притеснения, втайне ополчились против завоевателей и внезапно напали на них. Там, где стоял город, остались лишь пепелища. Спустя некоторое время испанцы отстроили Гуаякиль, оборудовали причалы для кораблей. Однако у мореплавателей этот город еще многие годы именовался «пастью смерти», «кладбищем на Тихом океане»…
Машина катила по предместью Гуаякиля. Здесь жались друг к другу построенные на сваях лачуги из досок или картона с темными проемами вместо окон. На узеньких мостиках, соединяющих лачуги с берегом залива, сновали собаки и кошки, играли бледные, худые и грязные дети. То тут, то там можно было видеть женщин, которые несли гроздья бананов.
От болотистых заливов доносилась вонь гниющего ила. Монахи зажали пальцами носы. Кое-кто из них наверняка с опаской подумал о том, что здесь нетрудно подхватить какую-нибудь болезнь.
Вскоре «форд» выскочил на возвышенность. Окружающая картина резко изменилась: по обе стороны дороги стояли двух-, трех- и даже восьмиэтажные здания. В скверах покачивали своими широкополыми шляпами пальмы, будто зеленая стена тянулись манговые аллеи. Ярко цвели усыпанные острыми колючками кактусы, которые достигали здесь высоты человеческого роста. Сразу позабыв о недавней тревоге, молодые люди не отрывали глаз от нарядных, тонущих в зелени домов. Увидев на самой вершине возвышенности стену из красного кирпича, они поняли, что перед ними монастырь. Большие обитые жестью ворота со скрипом отворились. Машина въехала во двор. Навстречу вышел привратник в сутане.
— Мы давно ждем вас, дорогие братья, — поклонился он. — Милости просим, милости просим…
Все сошли, машина развернулась и уехала. Во дворе, между высокими кокосовыми пальмами, юноши увидели несколько многоэтажных зданий. Главный корпус был украшен выступающей полукругом колоннадой и барельефами, изображающими страсти господни. Напротив главного корпуса возвышался грандиозный собор в стиле Возрождения. Кругом не было ни души. Так выглядел бывший иезуитский, а ныне салезианский монастырь в Гуаякиле.
Ступая по мощенной камнем дорожке, прибывшие направились в отведенную им комнату.
По пути в Куэнку
В салезианском монастыре Гуаякиля прибывшие отдыхали несколько дней. Им показали школу, формально открытую для всего города, однако на деле доступную лишь для детей из зажиточных семей. В ней учились преимущественно дети буржуазии и таможенных чиновников. Из деловых соображений монастырю было выгодно поддерживать тесные связи именно с этими слоями общества. Естественно, что, боясь испортить свои отношения с монастырем, служащие пограничного надзора старались не замечать прибывающих из Европы переодетых монахов и смотрели сквозь пальцы на переправлявшиеся через гуаякильский монастырь за границу фрукты, какао-бобы, шляпы-панамы, серебро и золото, которые поступали из миссий, разбросанных по всей стране. Разумеется, обо всем этом никто не говорил молодым монахам. Зато им подробно рассказывали о новых методах преподавания, применяемых в школе, о том, что учителя оказывают большую помощь отстающим детям и в форме игры обучают их английскому и немецкому языкам, что ученики этой школы поют в церковном хоре, а хорошие манеры им прививаются на торжественных вечерах, которые монастырь, не жалея денег на угощение, время от времени устраивает не только для детей, но и для их родителей.
Будущие миссионеры осмотрели часовню, приходскую церковь, но огромных складов, где хранились товары, приготовленные для вывоза за границу, им, конечно, никто показывать не стал.
В Гуаякильском монастыре молодые люди сменили свои штатские костюмы на сутаны, получили эквадорские паспорта и удостоверения слушателей духовной семинарии в Куэнке, словом, превратились в полноправных граждан Эквадора.
Наступил день отъезда в Куэнку. С Гуаякилем Куэнка связана узкоколейной железной дорогой. Поезд состоял лишь из нескольких вагонов. Да и пассажиров было немного. Молодые монахи, не отрываясь, смотрели в окна. Убогие предместья Гуаякиля вскоре сменились непривычным для глаз европейца пейзажем: бескрайние саванны, поросшие высокой травой, в которой паслись отары овец и ламы.
Дважды маленький, словно игрушечный, поезд пересек реку Чимбе. Она широко несла свои воды. Среди зелени деревьев виднелись построенные на сваях тростниковые домики — пристанища лесорубов и рыбаков. После того как железнодорожная линия в третий раз пересекла реку Чимбе, рельеф местности стал меняться. Чувствовалось приближение гор. Появились лиственные деревья. Поезд, передвигаясь со скоростью размеренно шагающего человека, пыхтя, взбирался все выше, прокладывая себе извилистую дорогу между горами.
Сквозь ущелье монахи вдруг увидели горную вершину, ярко сверкающую на солнце. Они поняли, что проезжают мимо предгорий Анд.
Дальше поезд шел по горным ущельям, и дорога становилась все более извилистой. Кое-где он нырял в тоннели, кое-где громыхал по мостам над глубокими пропастями. Затем постепенно стал спускаться вниз. Оставив позади еще несколько тоннелей, он неожиданно вынырнул у самого берега широкой реки Сантьяго. По берегам ее стояло на сваях множество лачуг без окон. Поезд въезжал в центральную часть города. Нищие кварталы кончились. Мимо окон вагона проплывали высокие дома. Некоторые из них были построены из белого гранита. Их украшали круглые балконы. Здания утопали в садах. А вокруг возвышались Анды.
Непредвиденное заседание
Настоятель салезианского монастыря в Куэнке — отец Анхель, итальянец с решительным лицом и порывистыми движениями, некоторое время был миссионером в Индии, затем в Японии, а примерно четыре года назад был переведен в Эквадор. Здесь он работал в джунглях среди индейцев, а затем получил значительное повышение — ему было поручено возглавить в Куэнке не только монастырь и духовную семинарию, но и гимназию. Наряду с этим отец Анхель был одним из наиболее активных деятелей клерикальной партии Эквадора.
Настоятель приглашал к себе для беседы каждого, кто прибывал в монастырь, стараясь по разговору и поведению понять, кто он и каков.
Во время приема отец Анхель сидел за письменным столом с видом в высшей степени занятого человека. Когда молодые монахи постучали в дверь приемной, он разговаривал по телефону. Окончив разговор, он попросил их войти. Первым воспользовался приглашением настоятеля Пятрас Масколайтис и, как было принято в конгрегации салезианцев, остановившись у порога, поклонился. За ним вошли и остальные. Отец Анхель встал, подошел к юношам и протянул руку Джиованни Казираги, как бы подчеркивая этим, что итальянцы ему наиболее близки. Здороваясь с настоятелем, все монахи целовали украшенный драгоценным камнем перстень на его указательном пальце.
Разместившись полукругом у стола, за которым сидел отец Анхель, монахи подняли наконец глаза. А отец Анхель давно уже внимательно всматривался в каждого, тщательно стараясь запомнить их лица.
— Надеюсь, вы чувствуете себя как дома, — произнес он.
— О… да, отец, — ответил Казираги за всех.
Настоятель рассказал вновь прибывшим о деятельности монастыря, подчеркнул, что салезианцы, являясь современными монахами, не сторонятся народа: и в приходской церкви, и в монастыре всегда полно прихожан. Салезианцы постоянно общаются с ними. Естественно, отец Анхель обошел молчанием то обстоятельство, что ни одного земельного участка, унаследованного от иезуитов, салезианцы не возвратили индейцам, хотя, прибыв сюда, обещали уменьшить принадлежащие монастырю латифундии. Они приобрели даже новые земли. А индейцы и ныне работают на монахов.
— Сначала вам следовало бы ознакомиться с нашим городом, — продолжал отец Анхель. — Город наш по величине третий в стране. В нем пятьдесят тысяч человек населения. Хороша наша Куэнка.
Настоятель монастыря любил подчеркивать перед вновь прибывшими, как хорошо он знает свой город, и всегда лично руководил экскурсией по городу. В первую очередь он показывал новичкам этнографический музей, затем — все церкви и монастыри. И в заключение знакомил с университетом, единственной в городе гимназией, которая существовала на средства городского самоуправления, и начальной школой.
Молодые монахи очень обрадовались такому предложению. Они уже поднимались со своих мест, когда раздался стук в дверь. Отец Анхель разрешил войти, и на пороге появился пожилой человек. Кивнув головой, он произнес:
— Мне поручено поговорить с вами.
— О… де ла Мартини, — настоятель протянул ему руку. — И у меня есть, о чем поговорить с вами. Минуточку…
Сняв телефонную трубку, он позвонил духовному отцу Креспи и попросил его познакомить молодых монахов с городом.
Как только дверь за будущими миссионерами закрылась, де ла Мартини сказал:
— Делегация от партии консерваторов нашего города направляется в столицу посоветоваться с центром. Мы хотим, чтобы как можно больше наших людей прошло в муниципалитет. Вы пользуетесь большим влиянием среди прихожан. Надеюсь, вы нам поможете на выборах?
— Что ж, консерваторам давно пора завоевать пост президента, — усмехнулся отец Анхель. — Ведь они, если я не ошибаюсь, стремятся к этому уже более пятидесяти лет… Мы окажем вам поддержку, можете сообщить об этом центру.
Де ла Мартини с любезной улыбкой поднялся. Лицо отца Анхеля не выражало особого удовлетворения. Он не верил в успех клерикалов на выборах.
Веселье в монастыре
В воскресенье в полдень на богослужение стали собираться индейцы. Они шли босиком. Пончо, которые прикрывали их плечи, были в заплатах, а порой и в дырах. Войдя в церковь, они опускались на колени и целовали пол. А когда началась служба, бросились наземь ничком и в таком положении пребывали в течение всей мессы.
«Как набожны эти индейцы!» — с удивлением думал про себя Пятрас Масколайтис. На Юкнюса же картина обедни, по-видимому, произвела иное впечатление.
— Почему индейцы молятся, лежа ничком? — обратился он с вопросом к ризничему. — Неужто они благоговеют перед богом больше, чем монахи?
— Иезуиты согнули бедняг в бараний рог, и сейчас их никто не может от этого отучить, — усмехнулся ризничий.
А против большого алтаря на длинных скамьях, поставленных в ряды, сидели остальные прихожане — белые. Никому из них и в голову не приходило «пасть ниц перед лицом господа». Лишь изредка они лениво преклоняли колена и снова садились на свои места. Среди них было много пришедших на обедню по специальному приглашению настоятеля монастыря.
Когда первая часть богослужения была окончена, на амвон поднялся отец Анхель в праздничном белом одеянии, украшенном кружевами. Прочитав соответствующее место из евангелия, он начал проповедь. Пересыпая свою речь ссылками на евангелия, отец Анхель объяснял, что на небесах единая власть — господня. Эта же власть через церковь правит миром. Ей должна подчиниться Республика Эквадор. Воля господа проявит себя в день выборов.
— Дорогие братья во Христе, — обратился проповедник к верующим. — Ваша набожность беспредельна. Я вижу, что вы действительно горячо жаждете всемогущества слова божьего на земле. Слово это расцветет как оливковое дерево, если все мы проявим единодушие во время голосования на выборах в муниципалитет нашего города. Выражая чаяния всех католиков, я, ваш духовный отец, прошу голосовать за кандидатов консервативной партии, которая оказывает поддержку нашей матери-церкви. А тот, кто будет голосовать за врагов церкви — либералов и социалистов, — возьмет на свою душу смертный грех! Аминь.
Богослужение окончилось. Индейцы вернулись в свои лачуги, а гости настоятеля, оживленно беседуя, стали собираться в трапезной. Там их приветливо встречали отец Анхель и отец Креспи.
Гости продолжали прибывать. Далеко не все из них присутствовали на богослужении. Большинство приехало лишь на ужин. Де ла Мартини и активисты консервативной партии чувствовали себя здесь как дома. Отвешивая низкие поклоны, вошел с женой, тяжело дыша, толстый как бочка директор компании по производству панамских шляп, за ним — представители американской компании «Шелл» с супругами, служащие различных промышленных корпораций, с которыми монастырь поддерживал деловые связи. Гордо прошествовали несколько офицеров. Отец Анхель и де ла Мартини оказывали последним особое внимание.
Когда гости заняли свои места за столом, который буквально ломился от яств, отец Анхель, разлив по бокалам привезенное из Италии вино «Слезы Христовы», провозгласил тост за офицерство республики. Затем последовали тосты за церковное начальство в Ватикане, потом — за присутствующих представителей деловых кругов.
Когда лица у всех гостей раскраснелись и залоснились от обильной еды и питья, на возвышение поднялся монастырский хор. Сначала прозвучали церковные песнопения, а затем хор стал исполнять итальянские и испанские народные песни. Хоровое пение сменилось сольным: выступали проживающие в Куэнке певцы-профессионалы, которые за солидное вознаграждение пели в церкви во время торжественных богослужений и были постоянными гостями монастыря.
Тосты следовали один за другим. Зал наполнялся клубами густого сигарного дыма. На лицах гостей появилось выражение усталости и скуки. И вдруг в соседнем помещении грянул джаз. Гости сразу оживились. Кавалеры с поклонами приглашали дам на танго.
Тем временем во дворе монастыря стояла мертвая тишина. Когда в монастырь съезжались высокие гости, ворота по приказу отца Анхеля закрывались и никто посторонний в монастырь не допускался. Монахам разрешалось собраться в какой-нибудь аудитории. Туда вкатывали бочонок вина, отец-эконом разливал его по стаканчикам, а миссионеры рассказывали разные истории из своей богатой приключениями жизни. После этого монахи отправлялись в часовню на вечернюю молитву.
В тот вечер, возвращаясь после молитвы и духовных упражнений в свои комнаты, вновь прибывшие молодые монахи были очень удивлены, услышав доносившуюся откуда-то поблизости джазовую музыку.
Необычная миссия
Обосновавшись в монастыре, молодые монахи начали готовиться к работе в миссии. Они изучали верования индейцев хибаро, среди которых им предстояло действовать, их обычаи, язык. Ездили на монастырские плантации и учились там рыхлить землю длинными изогнутыми ножами — мачете, как это делают индейцы, рубить ими сахарный тростник, колоть кокосовые орехи и даже резать хлеб. Приучались стрелять из охотничьих ружей и ездить на мулах. Последнее давалось с большим трудом. Частенько случалось долгополым наездникам оказываться по прихоти строптивого животного на земле.
Однажды в полдень в разгар «полевой учебы» будущим миссионерам приказано было вернуться в монастырь. Не успели они туда приехать, как дежурный пригласил их в семинарию в аудиторию догматического богословия.
Когда молодые монахи разместились на продолговатых лавках из красного дерева, к кафедре подошел отец Креспи. Он принес с собой кипу каких-то листков и положил их на край кафедры. Юноши замерли. Де ла Фуэнте, очень не любивший писать, в ужасе шепнул Юкнюсу:
— Сочинение… О боже, отврати наказание!
— Не похоже. Листки слишком маленькие и на них уже что-то написано.
Духовный отец похвалил прибывших за успехи в учебе и стал разглагольствовать на тему об отношениях церкви и общества. Он доказывал, что церковь дает народу огромное духовное удовлетворение, что духовенство, как никто другой, заботится о духовных и материальных потребностях народа. Поэтому духовенству должны принадлежать и высокие государственные посты, как некогда они принадлежали иезуитам. Возможность этого существует, ведь настоятель монастыря отец Анхель выдвинут кандидатом в члены муниципалитета.
— Перед нами стоит ответственнейшая задача — обеспечить как можно больше голосов за кандидатов клерикальной партии, — подчеркнул отец Креспи. — Вы пойдете к верующим нашего прихода и будете агитировать их за отца Анхеля и за других кандидатов консервативной партии. Вот вам агитационные листки. Вы должны раздать их избирателям.
— Совсем неплохо! — обрадовался Казираги.
Масколайтис же насупился. Он не любил общаться с людьми и сомневался в успехе возложенной на них миссии.
— А если люди не возьмут эти листки? Что тогда? — спросил он.
— Вам придется столкнуться с разными людьми, — пояснил отец Креспи. — Индейцы, если они не намерены голосовать, листков брать не будут. А негры и метисы — те возьмут как ни в чем не бывало, но, если вы их не сагитируете, отдадут свои голоса за тех, кто им покажется выгодней. Так же поступят и белые. Наша цель склонить всех верующих проголосовать за наших кандидатов. Да поможет вам бог!
Получив списки избирателей и соответствующее количество агитационных листков* монахи, немного взволнованные и смущенные таким заданием, разошлись. Одни из них направились в часовню помолиться, попросить благословения святого духа, другие — в сад, под тенистые платаны, поразмышлять о том, как лучше выполнить поручение монастырского начальства.
Вечером, сменив сутаны на штатские костюмы, молодые монахи пошли в город по адресам, указанным в списках избирателей. Казираги достались лавочники. Он без труда нашел с ними общий язык, обещав посодействовать, чтобы их детей приняли в монастырскую школу.
Де ла Фуэнте тоже повезло. У него в списке оказались в основном его соотечественники — испанцы. Поговорив с ним о далекой родине, они заверили, что будут голосовать за отца Анхеля и других консерваторов.
На долю Юкнюса выпало агитировать в кварталах бедняков. Видимо, он пришел слишком рано. Большинство лачуг были пусты. В некоторых из них лежали больные. Женщины, правда, были дома, но ведь они не имели избирательных прав. С наступлением сумерек стали появляться мужчины. Но после тяжелого трудового дня или изнурительных поисков работы они были усталы, голодны и раздражительны и совсем не расположены к беседе с агитатором. Они даже не интересовались, за каких кандидатов он агитирует. А если кто вступал с ним в разговор, то перво-наперво спрашивал:
— А ваша партия переселит нас из этих вонючих болот?
— Работа будет?
— Зарплату нам повысят?
— Все эти проблемы будут решаться… в некоторых аспектах, — выкручивался Юкнюс. — Учение будет доступно всем. Бесплатное.
— Нам жить надо, а не учиться, — огрызались мужчины. — Либералы обещали переселить нас из болот, уменьшить плату за электричество, дать всем работу. За них и голосовать будем.
— Но вы же католики! Церковь позаботится о вашем благополучии. А страждущие обретут царство небесное. Кандидаты клерикалов назначены самим богом.
Юкнюс вспомнил, что отец Креспи учил их чаще ссылаться в беседе с избирателями на бога.
— Церковь мы посещаем. Вместе с индейцами на коленях молим всевышнего о милости. Но господь не любит нас. Разве это жизнь? Мучение, да и только.
Нищета и убожество жизни этих людей поразили Юкнюса. Он так и не решился предложить им агитационные листки. Молодой монах решил было поговорить обо всем этом с отцом Анхелем, но в таком случае он нарушил бы устав ордена, который требовал от рядовых членов беспрекословного выполнения обязанностей, а выяснять и решать вопросы положено только начальству. Поэтому Юкнюс вернул листки отцу Креспи, а за невыполнение задания на него было наложено недельное покаяние.
Не повезло с избирателями и Пятрасу Масколайтису. Ему достались индейские кварталы по реке Сантьяго. Вокруг хижин здесь шныряли обезьяны, а Масколайтис побаивался этих дерзких зверьков. Он буквально съежился, когда одна из обезьян, подбежав к нему, вытащила из его кармана агитационные листки и стала быстро их рвать.
Расстроенный этим происшествием, Масколайтис быстро вошел в ближайшую хижину и… очутился на женской половине. Вспомнив, что без разрешения главы семьи на женскую половину заходить не полагается, он обратился в бегство, оставив в удивлении женщин и детей. В другие хижины он входил уже лишь после того, как определял, где находится мужская половина.
Намереваясь войти в очередную хижину, Масколайтис столкнулся в дверях с хозяином. Растерявшись от неожиданности, он протянул индейцу руку, но тот своей ему не подал, а положил ее гостю на плечо. Окончательно смутившийся юноша лишь тогда вспомнил, что именно так здороваются индейцы.
— Можно войти? — спросил Масколайтис.
— Да, да, можно. Сын родился, сын. Прошу! — обрадовался индеец.
В помещении Масколайтис увидел облаченного в шкуру ягуара колдуна, которого пригласили для совершения ритуала, связанного с рождением ребенка. Он двигался по хижине, размахивая веником, что должно было означать изгнание злых духов. Затем взял на руки плачущего младенца и стал завертывать его в несколько звериных шкур, чтобы сила этих животных перешла к ребенку. Головку мальчика от лба до затылка он покрасил каким-то темно-фиолетовым настоем: индейцы верили, что от этого волосы у ребенка будут черными и густыми и дадут ему волю и силу. Потом шипом чионты, очень твердого дерева, проколол ребенку ушки и продел в них тоненькие бамбуковые палочки.
Масколайтис с удивлением наблюдал весь этот обряд. Он никак не мог понять, почему индеец, будучи христианином, пригласил в свой дом колдуна. «Может быть, мне, как представителю церкви, выгнать его? — размышлял монах. — Вряд ли от этого будет какой-нибудь прок, хозяин только рассердится и не станет голосовать за наших кандидатов. Да помилует бог этого невежду… А может, мне побыстрее уйти отсюда? Но ведь нас учили: если индеец приглашает тебя в хижину, ты обязан принять его приглашение, иначе оскорбишь хозяина… О боже! Час от часу не легче! Придется, кажется, отведать никаманчи. Неописуемая гадость! Провалиться бы сквозь землю!» Однако христианское смирение взяло верх над смятенными чувствами, и Масколайтис, стоя у стены, терпеливо ждал окончания «языческого» ритуала.
Когда колдун, закончив обряд, снял с себя шкуру ягуара, хозяин пригласил его, родственников и Масколайтиса к разостланному на полу тростниковому коврику. Каждому дал по куску жареного мяса и по вареной маниоке. Затем он разлил в чашки зловонную никаманчу и пригласил всех выпить и закусить.
— Белый господин, — сказал он, — дал мне работу. Я получил деньги. Я богат. У меня родился сын. Я приведу в дом вторую женщину. Хорошо заживу. Еще господин обещал построить мне фанерный дом.
— Но ведь вы христианин, — сказал Масколайтис. — Бог запрещает многоженство.
— А я и не женюсь, — хитро улыбнулся индеец. — Я так буду с ней жить…
Монах не решился продолжить беседу на эту тему. Он стал думать о том, как бы перевести разговор на приближающиеся выборы. Хозяин дома, как бы угадав его мысли, вдруг заявил:
— Я буду голосовать за либералов. Они дали мне работу.
Масколайтиса даже в жар бросило. Он понял, что этот избиратель выскальзывает из его рук, что надо за него как-то бороться. Но как?
— Вы должны голосовать за отца Анхеля! Все католики отдадут за него свои голоса. Вот его кандидатский листок. Возьмите, пожалуйста.
— А отец Анхель даст мне работу? — индеец впился в агитатора карими глазами. — Даст? Тогда беру листок. Не даст — я за него голосовать не буду. Листок не возьму.
Масколайтис знал — обещать работу он не может: настоятель монастыря — не фабрикант. Может, припугнуть индейца адом? Но его жизнь и так мало чем отличается от ада. Скорее, пожалуй, соблазнится загробным блаженством, решил про себя монах.
— Голосуя за отца Анхеля, вы обретете царство небесное. Во веки веков не надо будет ни работать, ни заботиться о чем бы то ни было. В полном достатке жить там будете.
— А в Куэнке надо работать. Что буду делать без работы. Утоплюсь? А утопленников в царство небесное не берут. Жгут в аду.
И индеец закивал головой, что означало: «нет, нет, нет!»
В это время с улицы вбежала в дом стайка детишек, разукрашенных пестрыми перьями. Колдун вынул деревянную дудочку. Один из родственников хозяина взял два барабана. Зазвучала ритмичная музыка. Дети начали плясать первый танец младенчества — «Бум-ча».
Масколайтис понял, что разговор окончен. Он поблагодарил хозяина за гостеприимство и ушел. Удача не сопутствовала ему и в дальнейшем. Когда в последующие дни он появлялся в этих кварталах, многие индейцы, завидев его, запирались или уходили из дому. Помаявшись недели две и не добившись успеха, Масколайтис пришел к отцу Креспи и, упав на колени, сознался, что порученное ему дело выполнить он не смог. Просил наложить на него самое тяжелое взыскание, только не посылать больше к избирателям. Отец Креспи удовлетворил его просьбу: каждое утро в течение всей избирательной кампании он должен был, лежа крестом посреди церкви, замаливать грехи избирателей.
После выборов
Масколайтис истязал себя перед лицом господа, другие неудачники тоже усердно каялись: носили цепи на ногах, постились до изнеможения и молились, молились… Об их усердии священники рассказывали с амвона прихожанам. «Святые отцы» взяли дело агитации в свои руки: посещали прихожан на дому, подолгу беседовали с ними и кое-чего добились. Некоторые индейцы пообещали отдать голоса за клерикалов. Казалось, отец Анхель должен был пройти в муниципалитет. Однако на выборах клерикалы потерпели фиаско. Верх снова взяли либералы. Все постепенно утихло, успокоилось. Жизнь вошла в привычную колею. Юноши продолжали учебу, работали на монастырских плантациях.
Прошло полгода. Период дождей кончался. Стояла прекрасная солнечная погода. Близилось время экзаменов и принятия обета. Вдруг совершенно неожиданно настоятель монастыря приказал молодым людям быстро собираться в дорогу: завтра же они должны будут отправиться в джунгли на миссионерскую станцию. Зачем такая спешка — этого юношам никто объяснять не стал. Да они и не спрашивали. Им полагалось лишь выполнять приказание.
А случилось вот что.
Когда клерикалы-консерваторы потерпели поражение на выборах, церковь решила предпринять ряд мер с целью усилить свое влияние на массы. В столицу Эквадора — Кито, где находилась резиденция салезианского епископа, собрались на совет начальники миссий всех салезианских монастырей, в том числе и отец Анхель.
Во время совещания епископ с досадой отметил, что салезианцы повторяют ошибки иезуитов, осужденные еще в 1926 г. папой Пием XI в специальной энциклике «Rerum ecclesiae.». Папа требовал, напомнил епископ «святым отцам», чтобы в миссионерских странах (как в Африке, так и в Америке) во главе приходов и монастырей стояли не европейцы, а аборигены. Кроме того, добавил епископ, салезианцы должны больше приобщаться к индейским обычаям и постараться ассимилировать языческие обряды, слить их с христианским культом. Тогда индейцев легче будет склонить на свою сторону, а монастыри и миссии дадут больше прибыли конгрегации салезианцев.
Обряд конфирмации принесли с собой в Эквадор миссионеры. И теперь никого не удивляют эти индейские девочки, готовящиеся к конфирмации перед католическим собором в Кито.
Отец Анхель, обдумав упреки епископа, решил, что необходимо немедленно пополнить состав семинаристов за счет индейцев. Заканчивающих же учебу европейцев придется срочно перевести в подведомственные монастырю миссии, чтобы они подготовили как можно больше индейцев хибаро для поступления в семинарию…
Дорога в джунгли
Вечером накануне отъезда отец-эконом выдал будущим миссионерам несколько мешков провизии, каждому по ружью, мачете и непромокаемому плащу. На рассвете все уже были готовы отправиться в долгий путь. К каждому из путешественников подвели по два мула, один из которых был оседлан, а другой навьючен большими ящиками. В них под побрякушками, предназначенными для индейцев, лежали охотничьи ружья, мешочки с дробью и брикеты пороха.
Монахи сели на мулов, навьюченных привязали за поводья к седлам и тронулись в путь.
Когда путешественники трусцой выехали за ворота монастыря, отец Анхель повел их по самым глухим закоулкам. Ему хотелось избежать встречи с полицейскими или жандармами: если бы представителям власти пришло в голову проверить содержимое ящиков, было бы немало неприятностей по поводу оружия. А путешествовать по джунглям и тем более жить там без оружия — немыслимо. Оно давно уже было закуплено для миссионерской станции Макас, куда и направлялся караван. Под прикрытием густого утреннего тумана монахам удалось благополучно проехать через город.
Спустя несколько часов туман растаял, и ярко засветило солнце. Город остался далеко позади. Они ехали среди громадных бурых скал, между которыми росли разнообразнейших форм кактусы. Одни высокие, с несколькими толстыми ветвями, другие круглые, как арбузы, в красных и желтых цветах.
Солнце поднималось все выше. Подул горячий ветер. Всадники задыхались от зноя и дорожной пыли. Черные сутаны, поглощающие солнечные лучи, беспощадно жгли тела монахов. Но они двигались без остановки все дальше и дальше в горы.
В полдень отец Анхель разрешил наконец сделать привал. Соскочив с мулов, монахи развьючили их и дали животным попастись. В то время как мулы неохотно щипали вялую, полуобгоревшую траву, путешественники разместились под громадными кактусами, хотя тень от них была ничтожной. Вдруг де ла Фуэнте закричал:
— Змея!
Из норы выползла пестрая кобра. Огляделась, раздвоенным языком лизнула воздух и, заметив людей, угрожающе зашипела и поднялась на половину длины своего тела. Юноши в ужасе замерли. Но отец Анхель схватил мачете и одним взмахом отрубил змее голову. Отдых был испорчен. Хотя жара казалась невыносимой, монахи решили продолжать путь. Подкрепившись бутербродами и чаем из термосов, они оседлали мулов и двинулись дальше по горным хребтам.
Между камнями то тут, то там проскальзывали змеи. Через дорогу часто переползали тигровые ужи. Вспугнутые всадниками, серые ящерицы спешили скрыться между скалами. Такое огромное количество пресмыкающихся было очень неприятной неожиданностью для молодых монахов. Они вздыхали с облегчением лишь в низинах, у кустов, усыпанных красными нежными цветочками, вокруг которых летали большие, словно птицы, бабочки.
Ближе к вечеру юношей стало одолевать беспокойство: где ночевать? Вокруг ни дома, ни навеса, а солнце уже клонилось за горизонт.
Вдруг у громадной скалы они увидели длинное бамбуковое строение, крытое широкими банановыми листьями. У двери висела табличка с надписью, сделанной от руки: «Добрая надежда». Это был постоялый двор.
Как только караван остановился, из дома выбежала темнокожая полная женщина. Вьющиеся волосы собраны в пучок, в ушах — круглые серьги. Женщина сложила руки на животе и поклонилась отцу Анхелю.
— Каждый месяц, в полнолуние, жду вас, падресито. Что-то вы и охотиться перестали, и в джунгли не ходите.
— Дела, синьора, дела! Власть избирали… — ответил отец Анхель. — А где хозяин, что не торопится взять у нас мулов? Устали за день… Жара…
— Болен хозяин, падресито. Болен. Две недели как с постели не поднимается. Лихорадка трясет, а я помочь ничем не могу. Горошек, оставленный вами до ливней, кончился. Знахарь приходил, но хозяин не пустил его в дом. Помогите, падресито! Отдам вам шкуру леопарда и анаконду добавлю. Сам хозяин у Сантьяго убил. Почти двенадцатиметровая. Сколько обуви будет. Помогите… Дайте тот зеленый волшебный горошек, которым лечится сам бог.
— Ладно, ладно, будет и горошек и другое лекарство. Будет. А теперь пустите нас в дом. Ночь надвигается.
Отец Анхель бросил поводья хозяйке и вошел в дом. Юноши же со своими мулами последовали за хозяйкой под навес. Развьючив и привязав животных, они тоже вошли в дом.
В помещении царил полумрак. У торцевой стены горел камин. Из подвешенного над огнем круглого котла исходил приятный запах кофе.
Посреди комнаты за столиками сидели мужчины в кожаных штанах. Они пили из глиняных кружек хмельное и о чем-то горячо спорили. Когда вошел отец Анхель, взоры всех обратились к нему. Один, видно, старший, улыбнулся и бросил:
— Пополнение духовных ферм сопровождаете, падресито?
— Интересно, зачем вы собрали парней, кабальеро? — парировал, не моргнув глазом, отец Анхель. — Уж не золотишко ли ищете? Смотрите, голов не потеряйте.
— Может, индейцев на нас натравите? — старший вскочил как ужаленный и схватился за пистолет. — У вас самих, видно, только золото на уме!
Отец Анхель правильно угадал намерение этих бродяг. Он знал, что охотники за золотом частенько забредают в долину реки Упаны, где обосновались миссионеры. Хуже всего то, что жаждущие богатства авантюристы прорываются и во владения миссий. Плюнув с досады (что выглядело совсем не по-монашески), отец Анхель быстро прошел в другую комнату. Вслед ему раздались угрожающие восклицания.
Ночью отец Анхель почти не спал, вслушиваясь в каждый шорох.
Через Анды
Рано утром отец Анхель и молодые монахи стали собираться в дорогу. Шкуры, полученные за лекарства и осмотр больного, настоятель упаковал в ящик и оставил у хозяйки постоялого двора до своего возвращения из джунглей.
Утро стояло прохладное, вчерашней жары будто и не было. От земли поднимался пар. Белесые облака плыли над скалами. Но жара пришла вновь, как только солнце поднялось над горами.
Горная тропа, по которой ехали монахи, повернула на север и начала спускаться вниз в широкую долину. Опять появились пресмыкающиеся, некоторых из них юные монахи видели впервые в жизни. В одном месте им попалась на дороге крупная, метровой длины, странная ящерица. Тело ее покрывали поперечные полосы, а вдоль спины, от головы до хвоста, шел резной гребень. Монахи не успели и разглядеть ее хорошенько, как раздался выстрел. Ящерица — это была игуана — подпрыгнула и растянулась в нескольких метрах от дороги. Стрелял отец Анхель. Так как близилось время обеда, он тут же разрубил ящерицу на куски, посыпал их красным перцем и поджарил. Стоя с поводьями в руках, монахи съели игуану, мясо которой было довольно вкусным и считалось здесь деликатесом.
Чем ниже спускались путешественники, тем кусты и деревья становились гуще. Монахи надеялись, что змей здесь будет меньше, но они встречались еще чаще. Змеи были всюду — в траве, на ветвях деревьев, прямо на дороге. Иногда они бросались на мулов и кусали их. Распухшие места укусов отец Анхель тут же смазывал каким-то лекарством. Монахи дрожали от страха и непрерывно крестились.
Где-то вблизи пыхтел паровоз, сигналили машины. Вскоре караван достиг шоссе, а затем и железной дороги. За переездом отец Анхель повернул на юг, чтобы объехать близлежащий город. Уже стемнело, когда путешественники подъехали к постоялому двору на берегу реки Сантьяго. Хозяин-европеец встретил отца Анхеля как старого знакомого. Здесь настоятель монастыря обменял часть пороха и дроби на звериные шкуры и попросил хозяина сохранить их до своего возвращения обратно в Куэнку. Следующим утром караван двинулся вдоль Сантьяго. Путники еще не раз останавливались на отдых в постоялых дворах, и везде происходил подобный обмен.
В течение всего путешествия монахи видели возвышавшиеся где-то у горизонта Анды. И вдруг горы стали расти прямо на глазах. Все чаще дорогу пересекали мчащиеся среди камней быстрые реки и ручьи. Приходилось искать брод. Стало меньше зверей и птиц. Лишь змеи и ящерицы шныряли под ногами у мулов.
А тропа поднималась все выше и выше. Между лиственными деревьями стали все чаще попадаться хвойные, и вскоре лиственные исчезли совсем. Солнце жгло немилосердно. Лица у монахов покраснели и покрылись потом, по спинам тоже струился пот. Тропа становилась все круче и опасней. Иногда приходилось подниматься почти по отвесной стене. На таких подъемах монахи спешивались, развьючивали мулов и вели их за собой по узенькой, едва заметной тропинке. А уж ящики затаскивали потом с помощью веревок.
Выбившийся из сил Казираги, для которого дорога оказалась слишком трудной, простонал:
— Тяжело… не могу больше…
Отец Анхель только ухмыльнулся:
— Плохой из вас путешественник! Вы ведь рождены «для высоких целей». Не так ли? Так что жаловаться не следует.
Среди камней росли колючки, бодяга, можжевельник. Мулы скользили и спотыкались. Мелкие камешки катились у них из-под ног. Оставаться в седлах стало опасным. Монахи слезли с мулов и вели их за поводья. Они не успели засветло добраться до постоялого двора, пришлось ночевать в палатках, под вой ветра.
Какое-то время тропа шла вдоль Кордильер, по направлению к экватору, но вскоре опять повернула в горы. В один из вечеров со стороны далеких джунглей показалась черная туча. Красное солнце, коснувшись края тучи, рассыпалось на тысячи длинных лучей. Подул холодный ветер.
Отец Анхель, наблюдая за быстро приближающейся тучей, забеспокоился о ночлеге. Он долго выбирал место и наконец остановился между двумя скалами. Скалы загораживали от ветра. Правда, справа синели глыбы льда и нельзя было понять: движутся они или нет. Но лучшего места для привала подыскать не удалось, и отец Анхель приказал готовиться к ночлегу.
Ветер становился все резче и холодней. Словно белые мухи закружились в воздухе снежинки. Тут уж путешественники не на шутку перепугались. Мулов завели в укрытие и накрыли попонами. А сами быстро поставили палатки и залезли в них. Ветер все усиливался. Иногда он так завывал, что в палатках трудно было разговаривать. Темнело. В небе сверкала молния, раздавались оглушительные раскаты грома. Молодым монахам стало жутко, и они тихо молились за спасение своих душ.
Всю ночь гроза бушевала в Кордильерах. Порывистый ветер приподнимал края палаток и задувал в них снег. В палатках стало невыносимо холодно, и монахи, ежась, молились: «Боже, спаси нас!»
Под утро гроза стихла, и людям удалось немного поспать. А когда они вышли из палаток, то оказалось, что горы и их склоны покрыты толстым слоем снега. Дороги совершенно не было видно, а над головами грозно нависла глыба льда. В утреннем солнце она блестела, как хрусталь, а десятиметровые сосульки казались освещенными прожекторами сталактитами. Каждая минута промедления грозила смертельной опасностью. Отец Анхель тихим, но властным голосом приказал собираться в дорогу.
Палатки были быстро собраны, мулы навьючены. Караван медленно и осторожно двинулся вперед. Солнце уже начало припекать. Когда путешественники отдалились от стоянки метров на двести, ледяная глыба обломилась и с оглушающим грохотом свалилась на то место, где был лагерь.
— Господи! — ахнули путешественники.
Вскоре они подошли к другому обвалу. Отец Анхель остановился: из-под обломков льда торчали ноги мужчины в кожаных штанах. Поблизости бродила пара лошадей.
— Бог их наказал! — качая головой, сказал отец Анхель. — Поймайте лошадей.
«Чертов мост»
Снежный покров понемногу таял, и вода стекала меж скал быстрыми ручейками. Встречая на своем пути препятствия, они как бы останавливались, потом подпрыгивали вверх, превращаясь в фонтанчики. Гора, казалось, цвела водяными брызгами.
Оттаявшая тропа была скользкой. Мулы шли очень медленно. Монахи обратили внимание, что вдоль дороги стали попадаться небольшие холмики из камней с крестом наверху. Они сразу догадались, что это могилы путешественников, погибших на перевале.
В полдень караван повернул на восток, вдали показались зеленые заросли джунглей. Начался долгий и трудный спуск.
Торная дорога постепенно превратилась в лесную тропу. Чем дальше двигались по ней путники, тем лес становился выше. Появились пальмы, цекротеи и другие тропические деревья. Все было переплетено лианами. Начались настоящие джунгли. Местами приходилось прокладывать себе дорогу с помощью мачете. Ко всем тяготам путешествия прибавилась еще одна: тучи мошек появлялись под вечер и буквально облепляли людей и животных.
По совету отца Анхеля юноши прикрыли лица сетками, на руки надели перчатки, а рукава и брючины перевязали лианами, чтобы насекомые не проникали под одежду.
Однажды дорога вывела путников к глубокому ущелью, на дне которого пенилась, шумела и рокотала извилистая река.
Некоторое время путешественники ехали по самому краю пропасти. Вскоре они увидели мост через ущелье. Он был сплетен из лиан и выглядел очень ненадежным. Наверное, не зря отец Анхель назвал его «чертовым мостом». Юноши даже представить себе не могли, как можно пройти по нему с животными.
— Первым перейду я со своим мулом, — сказал отец Анхель. Вдруг поблизости над кустами он увидел дым.
— Масколайтис, посмотри, кто там. Не индейцы ли?
Масколайтис пошел в указанном направлении, пригибаясь и прячась за деревьями. Вскоре он вернулся.
— Нет, отец, не индейцы. Это золотоискатели.
— Вот как? — удивился и одновременно расстроился отец Анхель. — Лошадей придется вернуть. Эй вы, бродяги! Не ваших ли лошадей мы поймали. Эй, эй!
Из-за кустов вышел старший из золотоискателей. Он явно обрадовался, увидев лошадей.
— Они убежали тогда, в грозу. Нас постигло несчастье.
— Даже не похоронили своих друзей, нечестивцы! — упрекнул бродягу отец Анхель. — Хоть на обратном пути похороните, крест поставьте.
— Спасибо за лошадей, — сказал золотоискатель, как бы не расслышав последних слов отца Анхеля. — Только вот беда — не можем их перевести через этот мост.
— Это уже ваша забота, — махнул рукой отец Анхель. — Казираги, отвяжи моего второго мула.
Когда Казираги отвязал мула, навьюченного ящиками, отец Анхель взял под уздцы того, на котором ехал, подвел к мосту и отпустил. Но животное попятилось назад. Тогда монахи подтолкнули его. Мул с протяжным криком, упираясь, осторожно зашагал по бамбуковому настилу. Перейдя на другую сторону ущелья, он повернулся головой к монахам и остановился. После этого по мосту осторожно пошел отец Анхель. Скрипели натянувшиеся лианы, священник останавливался, затем шел дальше. Очутившись по ту сторону ущелья, он довольно весело крикнул:
— Видите, ничего страшного! Ну, теперь пускайте мулов!
Семеро животных благополучно перешли мост.
А вот восьмой на самой середине споткнулся и упал. Пытался встать, но ноша перетянула его на одну сторону и бедный мул упал в пропасть.
Монахов охватил ужас.
— Какое несчастье, — вздохнул Казираги.
Ни один из монахов не решался ступить на мост. А с другой стороны ущелья им нетерпеливо махал рукой отец Анхель.
— Что вы там торчите? Струсили? Такова божья воля. Поторопитесь! Смелей!
Наблюдавшие за переправой золотоискатели «подбадривали» юношей:
— Не унывайте! Попадете прямо в рай!
Первым к мосту подошел Юкнюс. Собрав всю свою волю и внимание, он ступил на мост и, стараясь не смотреть вниз, шаг за шагом стал продвигаться вперед. За ним пошли остальные. Только Масколайтис долго не решался на переправу. Как на зло, лишь только он сделал первый шаг, мост закачался. Потеряв равновесие, монах упал на колени. Ухватившись за края моста, весь в холодном поту, он на четвереньках переполз через «чертов мост».