Решив написать третью книгу о моем сером вислоухом шотландском приятеле Нортоне, я постоянно размышлял, с чего начать.

И этот чисто человеческий, отнюдь не кошачий недостаток впустую раскидывать мозгами привел к тому, что я все больше и больше просиживал, глядя в пространство, и не касался клавиатуры компьютера. Третья книга, думал я, должна по многим причинам отличаться от предыдущих, поэтому мне следует сделать некий выбор. Но всякий выбор неизбежно изменит стиль, интонацию и философию текста, если, конечно, рискнуть предположить, что в моих повествованиях о коте вообще имеется философия. (Только не подумайте, что я не понимаю, что пишу нечто более близкое ко «Вторникам с Нортоном», чем к «Мяу и небытие»).

Моим первым порывом было написать нечто вроде:

Одна из причин, почему я стал литератором: благодаря своему умению соединять слова в нужном порядке, надеялся приблизиться к тому, чтобы внести какой-то порядок и в наш достаточно безумный мир.

Затем пришлось бы продолжить и рассказать, что больше всего в жизни меня сводит с ума то, как постоянно коверкается английский язык. В этом отношении нам неплохо бы поучиться у кошек, которые высказываются определенно и безошибочно ясно. Пусть они употребляют одни и те же слова, но за ними стоит смысл, который в отличие от человеческой речи невозможно перепутать. Нельзя принять «мяу», означающее «покорми меня», за «мяу» — просьбу почесать брюшко. Разве тот, кем достаточно долго владела кошка, перепутает «мяу» — «как приятно посидеть у огня» с другим: «выпусти на улицу» или «извини, ни за что не пойду к ветеринару»? Ответ, разумеется, нет. Дело не только в том, что язык тела кошек раскрепощеннее человеческого. Они изъясняются командами, от чего жизнь становится проще, по крайней мере для них. Единственный вопрос, на который, по-моему, способна кошка: «Ты хорошо себя чувствуешь?» И если ей отвечают «нет», следует мяуканье-команда: «Тогда ложись так, чтобы я могла к тебе прижаться и тебя полечить». Кошки явно превратили акт общения в точную науку.

Зато когда рот открывает человек, нет конца всяким ляпам. Постоянная чехарда с местоимениями. (Предупреждаю: если не хотите, чтобы я вас прилюдно унизил, ни в коем случае не говорите при мне «между мной и тобой» вместо «между нами». Или «он пришел с его сыном Фредди» вместо «со своим».) А употребление слова «очень», когда говорится о чем-то совершенно уникальном? Соединить «очень» и «уникально» лингвистически никак невозможно. Вот вам еще факт: похоже, никто не знает значения слова «ирония». Оно не означает «смешной», «лживый», «случайный» или «сатирический». Не верите мне, загляните в «Краткий словарь общеупотребительного английского языка». Ирония — это когда слова употребляются для того, чтобы выразить противоположное их буквальному значение. Если на улице идет дождь, а вы говорите: «Хорошенькая погодка», это и есть ирония. Это для меня важно, поскольку название книги в значительной степени иронично, и хочу, чтобы это было понятно. Ничто не живет вечно: ни растения, ни люди, ни, что самое печальное, кошки. В каком-то смысле «жизнь» — в основе своей ироничное слово, поскольку жить — значит, что когда-нибудь придется умереть. Осознание этого, опыт и осмысление отчасти являются темой настоящей книги.

Но только отчасти.

Главным образом я старался передать свои чувства и ощущение силы, возникающие от общения с поистине удивительной жизненной энергией маленького существа.

Таков витиеватый путь объяснения, почему первоначальная версия вступления не сохранилась в окончательной редакции. К тому же сыграл свою роль факт, что у кошек нет четкого представления о понятии «ирония». Хотя эта книга написана для людей, поскольку кошки читать не умеют (как жаль: умели бы — у меня бы появился верный шанс стать богатейшим в мире человеком), я посчитал неправильным начинать повествование с того, что противоречит кошачьей природе.

Вторым вариантом был стиль строгой драмы. И долгое время историю открывало предложение: «В тот самый день, когда мы переехали в нашу новую чудо-квартиру, я обнаружил, что у моего кота рак».

Не сомневаюсь, вы бы оценили прием. В том смысле, что он захватывает. И как все, что я написал о Нортоне, сущая правда. Но в итоге я и это отверг. Слишком грустно. Слишком много жалости к себе. Слишком уж слащаво-сентиментально. И явно не имеет отношения к тому, о чем эта книга. Не о том, кем является Нортон. Надеюсь, что текст, который вам предстоит прочитать, какой угодно, но только не грустный. Мой рассказ не о болезни, а о здоровье. Не о том, какую боль причиняет болезнь, а о радости и узах, которые возникают, когда два существа понимают, что стареют, заботятся друг о друге и учатся принимать заботу другого.

Всякий, кто читал мои книги о Нортоне, подтвердит, что я почти во всем стараюсь найти смешное — и в литературе, и в жизни — и уж вовсе не поклонник ложной чувствительности (а некоторые мои бывшие подружки добавят — какой-либо чувствительности вообще). Но я уважаю подлинные чувства и, к своему счастью, в редких случаях отказываюсь посмеяться. Поэтому моя книга совсем не гнетуще-тоскливая. Она, надеюсь, веселая, радостная и настолько полная жизнеутверждения, насколько возможно, чтобы не превратиться в фильм Стивена Спилберга.

Я навел порядок если не в самой книге, то в своем мыслительном процессе. И что, вероятно, важнее, понял: несмотря на только что написанное, название не совсем иронично. Чем больше я думал об этом, тем острее сознавал, что мой маленький серый друг будет жить всегда. И жить именно так, как ему нравится: дарить людям радость и наполнять их жизнь смыслом. И когда настал момент принимать решение, я понял, что тема книги очень проста.

Она о моем коте Нортоне.

Точно так же, как две другие книги. И поэтому начало будет таким:

Вот что замечательно в отношениях с котом — среди прочих других замечательных сторон отношений с котом — ты понятия не имеешь, куда заведут тебя эти отношения…