Вернувшись в Америку после года, проведенного на юге Франции, коту и человеку пришлось приложить немало усилий, чтобы приспособиться к жизни. Нортону — снова привыкать глотать нормальную кошачью еду (а не его любимые консервы из кроличьего мяса с гусиной печенью). А его папочке — вспоминать, как работают обычные люди. Еще я понял, что не должен вслух ехидничать на людях, поскольку здесь все понимают английский язык.

Иными словами, нам предстояло снова вести нормальный образ жизни, что не является моим любимым занятием. К счастью для меня, благодаря Нортону стать абсолютно нормальным было очень не просто.

Я впервые осознал, что жизнь меняется и это навсегда, когда мы отправились в рекламный вояж со второй книгой. В свое время, когда мы с Нортоном ездили рекламировать «Историю любви», меня поразило, с какими нежными чувствами и теплотой встречали люди моего кота. Но новая поездка не имела с той ничего общего.

Одна из первых остановок состоялась в Ноксвилле, штат Теннесси. В книжном магазине «Дэвис-Кидд» я, как обычно, произнес нечто с претензией на остроумие, затем почитал, а Нортон в это время спокойно лежал рядом в своей излюбленной позе сфинкса с таким видом, будто был моим переводчиком. Когда я закончил, нас окружили люди, как я решил, чтобы получить на книге мой автограф, но оказалось, что ни моя подпись, ни я сам их нисколько не интересовали. О, они были исключительно вежливы, но пришли, чтобы погладить Нортона и поговорить с ним. Один мужчина испытал от этого такой восторг, что предложил мне билет на самое главное городское событие года — назначенный на следующий день футбольный матч между командами университетов Теннесси и Флориды. Я поблагодарил, но в шутку ответил, что не могу пойти без своего приятеля — страстного болельщика Теннесси. Мужчина посмотрел на кота.

— Ну что ж, достану билет и ему.

Пришлось сказать, что его предложение заманчиво, но я все-таки должен придерживаться графика турне, поэтому не смогу повести Нортона пить пиво, есть хот-доги и болеть за университет Теннесси.

Когда толпа поредела, к нам смущенно подошла очень миловидная женщина среднего возраста. Посмотрела на меня, затем с обожанием устремила взгляд, сами догадаетесь на кого, и произнесла:

— Я проехала больше четырех сотен миль, чтобы его увидеть. — Ее интонации были еще более благоговейными, чем слова.

У меня возникло ощущение, будто она смотрит на дверцу холодильника в чьем-то кемпере и вдруг различает в разводах жира лик Девы Марии. Ее нежное чувство к моему коту было настолько трогательным, что я позволил ей провести со звездой вечера несколько минут наедине, и Нортон проявил себя с лучшей стороны — довольно мурлыкал во время их беседы. Не представляю, о чем они болтали — да, пожалуй, и не хочу знать, — но могу сказать определенно: она не была разочарована беседой. Затем она поблагодарила его и, надо отдать ей должное, сказала спасибо и мне. А потом, вероятно, опять проехала четыре сотни миль, возвращаясь домой.

В Ноксвилле жили мои добрые знакомые Ли и Линда Эйсенберг. Привлекательную, милую и обаятельную Линду обожали буквально все. А вот Ли был поциничнее. И более дерганным. И с причудами. И… ограничимся упоминанием, что, не считая близких родных, этого Ли так уж сильно обожали всего трое. К счастью, я был одним из них. Мои друзья, бывшие ньюйоркцы, считали себя видавшими виды людьми, но и они были удивлены тем, что узрели и услышали в тот вечер. Ли, проведший с Нортоном немало времени до того, как вислоухий шотландец вознесся на вершину кошачьей славы, был ошарашен пылкостью его почитателей. Он общался с Нортоном в Нью-Йорке и во Флориде (куда мы ежегодно ездили на бейсбольные тренировочные игры), и подозреваю, у него возникло ощущение сродни тому, как если бы в прошлом он встречался с Нормой Джин Бейкер до того, как она превратилась в Мэрилин Монро: приятное времяпрепровождение, но кто бы предполагал, что настолько приятное. После мероприятия мы вернулись в их идиллически-прекрасный дом, и Линда приготовила ужин. Думаю, ее слегка удивило, что после всех восхвалений восхищенной публики Нортон не присоединился к нам за столом, а решил превратиться в обыкновенного кота и принялся есть из миски на полу. Должен признаться, я и сам немного удивился.

Вечер завершился, и после восхитительного ужина Ли повез нас с Нортоном в отель. Мы вышли из машины и направились в свой номер, а Ли продолжал смотреть на кота и покачивал головой, словно никогда его раньше не видел. Когда мы проходили стойку регистрации, дежурившая за конторкой женщина, слегка помявшись, окликнула:

— Мистер Нортон?

Я тут же представил, что это очередной кошмарный эпизод в моей битве за сохранение собственного «я» и меня уже называют по имени моего кота. Но оказалось, что она обращается вовсе не ко мне, а к тому из нас, кто был вислоух. Я понял это, когда подошел к конторке и попытался затеять спор:

— Вообще-то моя фамилия Гитерс… — но заметил, что она не смотрит на меня. Женщина протянула руку погладить сидевшего в сумке Нортона и, глядя ему в глаза, проговорила:

— Я ваша большая поклонница. Хочу, чтобы вы знали, как мне жаль, что я не попала на ваши чтения, — не могла отлучиться с работы.

Я застыл на месте, как всегда, почти ожидая, что кот ответит: «Ничего страшного, дорогая. Хочешь, заходи ко мне в сумку, перекусим сухим кормом». Но он ничего не сказал, только солидно замурлыкал, когда рука женщины прошлась по его мягкой шерстке. Однако служительнице гостиницы этого было достаточно, и на ее лице появилось выражение, какого сам я добивался у женщин только в том случае, когда произносил заветные слова: «Билеты на Карибские острова».

Вторую остановку в Теннесси мы сделали в Мемфисе. Отчасти потому, что этого требовала реклама книги, отчасти потому, что газета «Нью-Йорк дейли ньюс» дала задание написать очерк о нашей с Нортоном поездке. Разумеется, когда редактор позвонила, она спросила, не смог бы Нортон подготовить материал. Убедившись, что она не шутит, я объяснил ей, как устроены кисть человека и лапа кота. Она выслушала и сказала:

— Мы не возражали, чтобы писали вы, но хотим, чтобы была изложена его точка зрения. Таким образом, вдобавок к тому, что я позволял фанатам кота его обожать, мое задание состояло в том, чтобы отразить его реакцию на картины и звуки Мемфиса.

Моя горячо любимая подруга Дженис, с которой мы давно вместе, выросла в Мемфисе и согласилась приехать ко мне. Мы втроем остановились в отеле «Пибоди», славящемся своей красотой, респектабельностью и утками. Да-да, вы правильно прочитали — именно утками. Каждое утро в девять часов открываются двери лифта, и служащий отеля выводит в вестибюль вереницу уток, которые вразвалочку пересекают пространство, пока не оказываются у большого мраморного фонтана. Утки вступают в воду и весь день с горделивым видом плавают в фонтане. В шесть вечера они выходят из воды, совершают в вестибюле обратный путь и скрываются в лифте. Не представляю, откуда они появляются, но хотелось бы верить, что из своего номера «люкс», а не из клетки на крыше. Но точно знаю одно: Нортона привел в восторг этот ежедневный ритуал. Мы прожили в отеле два дня, и каждое утро кот восседал на моем плече и любовался парадом крякв. В один из дней мы угощались в вестибюле напитками — Нортону нравились большие, удобные сиденья. Он прошел к фонтану и вспрыгнул на невысокий бортик. Обычному коту при виде такого скопления дичи могла бы прийти в голову мысль о раннем ужине, но по Нортону нельзя было сказать, что его потянуло на утятину. Ему было просто любопытно. Мне показалось, что он размышляет, каким образом этим уткам удается устраивать представление еще эффектнее, чем его собственное.

Мы приехали в Мемфис в начале лета, и температура была всего три сотни градусов по Фаренгейту. Дженис предупреждала меня, как там бывает жарко, но я отмахнулся, заявив, что люблю экстремальные температуры и чувствую себя в таких условиях как рыба в воде. Что, как правило, соответствовало действительности. Но пребывание в Мемфисе не походило на обыкновенный экстрим. Выход из охлаждаемого кондиционером помещения на летний теннессийский воздух я могу сравнить только с падением в недра ада. Но этот шаг нам сделать пришлось, поскольку я хотел показать Нортону «Грейсленд» — поместье «короля рок-н-ролла» Элвиса Пресли.

Элвис жил до эпохи Нортона. Кот был поклонником группы «Ар-и-эм» и Тома Петти. Но я решил, что немного истории рок-музыки ему не помешает. К сожалению, мы столкнулись с откровенным нарушением поправки к Конституции о кошачьих правах — прямым проявлением котизма: нас завернули от двери, заявив, что вход с кошками запрещен. Это нам показало, насколько мы оба оторвались от действительности. Нортон обедал в лучших ресторанах мира, его принимали в соборах и музеях Европы, и нас поразило, что его не пускают в общественное место, особенно такое, где выставлено больше замшевых и бархатных накидок, чем в любом другом помещении к востоку от Музея Либерэйса. Немного поспорив, мы смирились с судьбой и повернули обратно — туда, где стояла раскаленная стена жара, которую некоторые люди называют Мемфисом.

Желая поднять настроение моему коту, чьи чувства были явно уязвлены, отец Дженис Марв повез нас в «Коркиз» — самое замечательное место в мире, где подают барбекю. Жаль только, что там в отличие от не таких солидных и менее коммерческих заведений Мемфиса не поджаривают свиную колбасу. В «Коркиз» нас не могла достать тень менеджера Элвиса, известного как Полковник Том Паркер, и Нортон сидел на стуле, пережевывая восхитительные кусочки свинины и утешаясь удивленными причитаниями официантки, которая с сильным южным выговором то и дело повторяла:

— Ах, никогда не видела, чтобы кот ел барбекю.

За две недели мы изрядно покружили по стране. К этому времени я уже был, как обычно, во всеоружии.

Издатели нанимают авторам «эскорты» для сопровождения в каждом городе. «Эскорты» не только следят, чтобы мы прибывали вовремя и куда следует, они также знают сотрудников редакций газет, радиостанций и телеканалов. Им известны расписания и порядки, поэтому они могут облегчить всем жизнь. И благодаря им жизнь Нортона была намного спокойнее. Мы покидали Бостон (или какой-нибудь другой город, в котором находились) и совершали перелет в Дейтон (или другое место, куда нам надлежало прибыть). Когда нас везли в аэропорт, «эскорт» клал на заднее сиденье машины готовый к употреблению кошачий туалет, чтобы Нортон… мог пользоваться им до последней минуты перед посадкой на борт. По прибытии нас встречали у входа в аэропорт — узнать меня не представляло труда: я единственный из пассажиров выходил с котом на плече. Новый «эскорт» сопровождал нас из аэропорта, и в машине тоже имелся кошачий туалет, чтобы Нортону не пришлось ждать ни минуты. Я оставлял дома несколько совсем не лишних рубашек, чтобы втиснуть в багаж складные кошачьи туалеты и пяти- или десятифунтовый пакет с наполнителем, и вынимал, как только мы вселялись в гостиничный номер. Пусть мой приятель был отличным путешественником, но переезды — непростое дело для кошек, и я как мог старался облегчить Нортону жизнь во время этого тяжкого испытания. Я прекрасно сознавал, какую он мне оказывает любезность, и поклялся, что буду допускать его до работы лишь в тех случаях, когда он будет устроен с такими же удобствами, как дома. Перелеты ему давались немного легче, чем другим кошкам, поскольку, когда мы оказывались в самолете, бортпроводница уже получала по связи нужную информацию. Его часто узнавали и обеспечивали ВИП-обслуживанием. В то время как других животных задвигали в контейнерах под сиденья, Нортону большую часть времени разрешали сидеть у меня на коленях или рядом на сиденье, если оно оказывалось свободным. Обычно давали поесть, возились, ласкали. Но взамен приходилось выслушивать горестные и нескончаемые жалобы стюардесс, как они скучают по своим ненаглядным кискам. Однако игра стоила свеч, и я знал, что Нортон ценит мой стоицизм.

Поскольку мы жили в Нью-Йорке, прославить Нортона, пока мы находились в городе, было несложно. Самый легкий его выход на публику состоялся в телешоу «Отдел домашних любимцев», который транслировали по кабельной сети. Запись прошла прекрасно, к этому времени Нортон превратился в бывалого телепрофи и, казалось, точно знал, когда надо слушать, когда замереть, а когда какой-нибудь прелестной выходкой затмить меня. Единственная странность содержалась в памятке, которую мне прислали до того, как мы приехали на студию. Журналист передал факс, в котором говорилось, куда явиться, к какому времени, как долго будет продолжаться запись и кого спросить на месте. А в самом низу значилось: «Принимающие — Стив Уолкер и пес Джек».

Когда мы появились на студии, к нам подошел Стив и объявил, что будет брать интервью. Вместе с ним подскочил довольно крупный пес. Он обнюхал Нортона, а когда включили камеру и мы предстали перед широкой публикой, сел вместе с нами. Признаюсь, я так и ждал, что Джек спросит Нортона, получает ли тот удовольствие, наблюдая за собачьей беготней в парке на Вашингтон-сквер. Но четвероногие молчали, предоставляя говорить людям.

В тот период мне приходило много программок общественных мероприятий. И почти в каждой внизу стояли слова: «Ваш „эскорт“ такая-то. Она будет встречать ваш рейс. У нее в машине будет для вас пятифунтовый пакет наполнителя для кошачьего туалета». Не надо нам роскошного лимузина и угощения шампанским «Дом Периньон», но вот кошачий туалет — именно то, что требовалось.

В Милуоки указания рекламщика соответствовали тому, как нас принимали. Нас пригласили принять участие в радиошоу с ведущей Мэрилин Ми. В бумаге содержалась приписка: «Это НЕИМОВЕРНАЯ фанатка Нортона и захочет сделать в студии множество фотографий. Она сама попросила, чтобы ей поручили взять интервью у Нортона Гитерса».

Так я жил в тени своего кота. Не сомневайтесь — все чистая правда.

В Милуоки по случаю раздачи автографов на книгах был организован конкурс «Кто больше похож на Нортона». К счастью для всех, он проходил заочно, а не вживую при нас. Владельцы котов сдали фотографии, а мы с Нортоном выбирали победителя. Самый похожий на Нортона счастливчик получил подарочный сертификат в книжный магазин и банку кошачьих консервов.

Каждый раз под занавес, когда были уже подписаны все книги и я заканчивал разглагольствовать, наступал черед вопросов и ответов. В общем, я представлял, о чем меня спросят. Всегда находился человек, которому хотелось подробнее узнать, как обстоят дела с кошачьим туалетом. Интересовались основными данными кота: сколько ему лет, сколько он весит и тому подобным. Кто-нибудь обязательно упрекал меня за то, что я позволил Нортону самостоятельно исследовать парижские крыши и тем самым подверг его жизнь опасности. И уж точно один из присутствующих вставал, рассказывал длиннейшую историю о собственном коте, после чего опускался на стул, не задав ни единого вопроса. А еще…

Что ж, от чудаков никто не застрахован.

В Сиэтле мне задали совсем необычный вопрос — речь зашла о длине рукава Нортона. Мне пришлось признаться, что это то немногое, чего я не знаю о своем коте. Но судя по всему, женщине удалось снять мерку на глаз, потому что спустя несколько недель я получил по почте связанное вручную пальто. Очень-очень маленькое. Размера XXXS.

В Бока-Ратоне женщина спросила, знаю ли я дату и время рождения Нортона. Я знал (если не с точностью до минуты, то достаточно близко к истине), но, прежде чем ответить, спросил, зачем ей понадобились такие сведения. В конце концов она призналась, что хочет составить гороскоп Нортона и послать ему в качестве подарка. Как можно мягче я объяснил ей, что Нортон не верит в астрологию и мысль о гороскопе придется оставить. Я бы не возражал, если бы она предложила погадать на картах Таро, но решил не заводить об этом разговор.

В Сан-Франциско Общество защиты животных учредило ежегодный «Приз Нортона», который присуждался за преданное служение делу улучшения жизни братьев наших меньших. Мне до сих пор не вполне ясно, кому собирались вручать этот приз — людям или животным, — но мы решили не интересоваться и скромно, с благодарностью приняли от Общества награду, которую получил единственный присутствующий на церемонии вислоухий шотландец.

Нортон был очень известен в Огайо, и в этом штате мы посетили несколько городов: Дейтон, Колумбус, Цинциннати. Желая отметить приезд Нортона в Цинциннати, сотрудники книжного магазина пригласили его в замечательный паб в центре города. В Колумбусе очень много хороших книжных магазинов, и сопровождающая возила нас из одного в другой, чтобы клерки и продавцы могли познакомиться со знаменитым котом. Мы шли к оставленной на стоянке машине нашей сопровождающей, когда свернувшегося в наплечной сумке Нортона заметили две старушки. Одна из них бросилась к нему… ладно, преувеличиваю — посеменила в его сторону. Погладила его по голове и спросила, не шотландской ли он вислоухой породы. Я ответил утвердительно. Старушка пришла в большое волнение и повернулась к подруге:

— Помнишь, я рассказывала тебе о книге. Этот кот такой же породы, как и тот, который ездил в Париж. — Она снова обратилась ко мне: — Он точно, как тот, который ездил в Париж.

У меня возникло волнующее ощущение, словно бы ко мне подошли и спросили, как пройти в «Карнеги-холл». Я улыбнулся и ответил:

— Знаете, он не как тот кот, который ездил в Париж. Он и есть тот самый кот.

Старушка выпрямилась и отдернула руку от кошачьей головы, словно испытала настолько сильный благоговейный трепет, что больше не решалась дотрагиваться до Нортона.

В Норфолке, штат Виргиния, владелица книжного магазина придумала хитроумный ход, помогающий успешной торговле и привлекающий покупателей. Людей, купивших за полгода наибольшее количество книг, она награждала подарками. На сей раз подарком стал обед с Нортоном. Встретив нас в аэропорту, она отвезла в отель и после того, как мы зарегистрировались и установили ночной кошачий туалет, сразу забрала в лучший городской ресторан, где мы обедали с четырьмя ее покупателями. Трудность возникла, когда клиенты выразили желание лично пообщаться с Нортоном, и нам каждые двадцать минут приходилось пересаживаться за столом, чтобы все они могли насладиться обществом вислоухого шотландца. В Норфолке жила моя тетя Сара-Ли со своим новым мужем. Я спросил хозяйку книжного магазина, нельзя ли пригласить и ее, и она любезно согласилась включить мою тетю в число гостей. До этого дня Сара-Ли не видела моего кота и теперь недоумевала, почему он вызывает такое воодушевление за столом. Поначалу даже заявила, что у нее нет желания скакать с места на место, чтобы оказаться рядом с Нортоном. Ведь она пришла в ресторан повидаться с любимым племянником, а не с котом. Но через час, глядя на восторженные лица сидящих вокруг, посмотрела на меня и извиняющимся тоном сказала:

— Пожалуй, я тоже не могу упустить такую возможность.

После обеда, когда мы прощались, она спросила:

— Это происходит каждый раз? — И, получив утвердительный ответ, удивленно покачала головой. Но по крайней мере наконец поняла, почему среди почитателей Нортона возникает такой ажиотаж.

В Лос-Анджелесе Нортону всегда нравилось. Отель «Времена года» был для него словно родной дом вдали от родного дома. Каждый раз, когда мы останавливались перед фасадом, принимающие наш багаж гостиничные служащие неизменно говорили:

— Рады, что ты снова к нам приехал, Нортон.

А вхождение в вестибюль слегка напоминало то, как я представлял себе двор Людовика XIV. Правда, никто не устилал наш путь цветами, но каждый, от консьержки до коридорных и клерков за стойкой регистрации, называли Нортона по имени и горячо приветствовали в отеле. Ему даже разрешалось пользоваться бассейном на четвертом этаже (или, скажем так: территорией рядом с бассейном, поскольку плавание не входило в его любимые виды спорта). Одна из десяти самых милых моему сердцу фотографий: Нортон сидит у бассейна в собственном шезлонге, а официант подносит ему мисочку с охлажденной водой.

В Америке выход к обеду с котом — это всегда некоторый напряг. Присутствие животного в ресторане противоречит законодательству по вопросам здравоохранения, если только животное не собака-поводырь. Поэтому владельцам ресторанов приходится давать специальное разрешение (как это произошло в Норфолке) и рисковать вызвать возмущение какого-нибудь завернувшего к ним правительственного инспектора. В Лос-Анджелесе Нортона постоянно принимали в «Спаго», самом известном ресторане города. Его владелец Вольфганг Пак был нашим приятелем. (Моя мать специалист по кулинарии. Кстати, она явно любила бы меня больше, если бы я говорил с легким намеком на австрийский акцент и умел готовить сквоб, как это делает Вольф. Поразмыслив об этом, я решил, что и Дженис любила бы меня больше, если бы я умел хоть что-нибудь готовить, как Вольф.) Плюс к тому жена Вольфа, Барбара, была известна в округе как самая большая любительница животных. Достаточно сказать, что у нее во дворе жила лама, и это в качестве дополнения к обычному набору собак, кошек и еще Бог знает кого. Когда вышла моя первая книга, Вольф устроил в «Спаго» презентацию и приготовил Нортону особенную пиццу, покрытую кошачьим деликатесом. Думаю, Вольф мог позволить Нортону есть на людях, потому что его ресторан был так популярен, а столики настолько востребованы, что влияние хозяина было не меньше, чем мэра или губернатора. Не хотел бы я оказаться на месте чиновника, попытавшегося заказать столик на четверых на восемь вечера в субботу, если этот чиновник — тот самый человек, который когда-то прогнал из зала моего кота.

В ту поездку на обед в ресторане поступила особенная заявка. В городе одновременно с нами оказался мой близкий друг Уильям Голдман, который был не только моим литературным кумиром, но и гурманом. Он пожелал сводить в «Спаго» двух приятельниц — Сьюзен Гудсон и Элен Брэнсфорд, и я согласился заказать для них столик. Элен тоже несколько подвинута на животных (если вам кажется, что у меня не все в порядке с головой, замечу, что она частенько путешествует со своей мини-свинкой). Узнав, что мой кот гостит в городе, она попросила Билла позвонить мне и спросить, не сможет ли Нортон присоединиться к ним за обедом. Я, как всегда, объяснил, что если пойдет кот, то придется идти и мне. Билл немного подумал и согласился. Он даже не посоветовался с Элен — взвалил всю тяжесть ответственности на свои плечи.

Когда мы расселись за столиком — Нортон, разумеется, на собственном стуле, — к нам сразу подошел официант и спросил:

— Вы меня, наверное, не помните? Я вас обслуживал во время презентации книги Нортона. Я тогда только начинал здесь работать, и это была моя первая встреча со знаменитостями. — Он покосился на кота и добавил: — Рад, что ты снова у нас.

Мы заказали из меню разные вкусности, а Нортону официант, не спрашивая, принес тарелочку с жареной курятиной. Все было восхитительно, но вскоре оказалось, что Сьюзен почему-то не в восторге. Она то и дело посматривала в сторону Нортона. Я подумал, что у нее аллергия или ей неловко есть рядом с четвероногим покрытым шерстью существом. Но выяснилось — ни то ни другое. Потом Сьюзен призналась Биллу: она расстроилась, потому что ей показалось, что еда у кота вкуснее тех блюд, которые подавали ей. Ей очень захотелось жареной курятины, но ее не было в меню. Нортон был единственным из нас, кто обладал настолько большим авторитетом, что для него готовили специальное блюдо.

Из Лос-Анджелеса мы с моим маленьким приятелем поехали в Сан-Диего. Нортона любили в книжном магазине «Уорикс» и устроили там его чтения. Все проходило как обычно: сначала люди, похихикивая, терпели мои остроты, а потом сгрудились выразить восхищение коту. Затем мы отправились пообедать в дом нашей приятельницы, литературного агента Маргарет Макбрайд. Маргарет — преуспевающая женщина, нравится людям, и они с мужем прекрасные хозяева. Тем вечером в честь приезда Нортона они пригласили самых заводных сан-диегцев (или сан-диегичей?). Среди гостей была Одри Гейзель, известная как миссис Доктор Сьюз. Одри поразило воспитание Нортона, что нисколько неудивительно, если учесть, насколько известен рассказ ее мужа о коте-анархисте, который приложил все силы, чтобы уничтожить дом и домашний очаг. Признаюсь, я почувствовал некую душевную связь между моим достаточно известным реальным котом и женой создателя самого знаменитого в мире литературного образа представителя семейства кошачьих. Демонстрируя поразительную зрелость, я за весь вечер не сказал ничего в рифму и, когда подавали закуски, не произнес ни одной фразочки вроде: «Послушайте, у вас, случайно, не найдется зеленых яиц с ветчиной?» Не сомневаюсь, что Маргарет была мне благодарна за сдержанность. И точно знаю, что такое же чувство испытывал Нортон. Для кота не было бы ничего неприятнее, если бы его поставили в неловкое положение перед семьей Доктора Сьюз.

Еще одним почетным гостем в тот вечер был Александр Баттерфилд. Когда я услышал фамилию, она мне что-то напомнила, но я никак не мог соотнести ее с реальным человеком. Затем, когда он начал рассказывать анекдоты — упоминать известные имена, говорить об исторических событиях, — меня внезапно осенило. Мои изумительные солидность и сдержанность вмиг меня покинули, и я брякнул:

— Вы тот самый человек, который настучал на Никсона.

Он в самом деле был тем самым человеком, который, будучи вызван в сенатскую комиссию по Уотергейту, открыл величайшую в истории тайну: Ричард Никсон в бытность президентом записывал все разговоры в Овальном кабинете. Те пленки привели Никсона к краху, и неизвестно, как бы повернулась история, если бы человек, который теперь возился с моим котом, не открыл общественности секрет. Хотя Баттерфилд поддерживал Никсона и был республиканцем, после его откровений на него стали косо смотреть и в лагере экс-президента, и его соратники по партии. Баттерфилда поносили или превозносили в зависимости от точки зрения — не самая приятная ситуация, в которой может оказаться человек. Для меня вот что странно: он стал знаменит только потому, что сделал самую обычную, достойную подражания вещь — сказал правду беспристрастно, без всякой подоплеки. За обедом он был удивительно мил и занимателен. Было в нем какое-то внутреннее, хотя и не бросавшееся в глаза благородство с едва заметным налетом грусти. Возвратившись в гостиничный номер, я подумал, не рассказать ли Нортону о превратностях славы, о ее ловушках и опасностях, о взлетах и падениях, но к тому времени кот уже крепко спал в самом удобном в комнате кресле. Я понял: как и во многих других случаях, кошкам нет надобности тревожиться о радостях и горестях в человеческом понимании. Они бесхитростны. Им ни к чему фиксировать на пленку свои личные разговоры, и они не подвергают остракизму других особей за то, что те сказали правду. Кошки по природе правдивые животные. Они не умеют лгать. И я нисколько не сомневаюсь, что это одна из причин, почему, вернувшись в гостиницу, они способны тут же заснуть на самом удобном кресле.

В тот вечер, когда приближался конец нашего вояжа, я понял, что не решусь говорить с Нортоном о непостоянстве перста славы. И заключил, что, наверное, будет полезнее самому присмотреться, как он относится к жизни, и приложить все силы, чтобы поучиться у мастера.