Да простят меня кандидаты и доктора исторических наук вкупе с членами-корреспондентами Академии, но называть Историю наукой может человек либо далекий от понимания действительной природы научного знания как такового, либо (что в принципе одно и то же) избравший для себя карьеру профессионального историка.
Первый невежествен, второй недобросовестен.
Поэтому, если по правде, плевать мне на их прощение.
Как говаривали древние римляне, «кто служит алтарю, тот живет с алтаря». И так во всем и везде. Целый легион служащих пенитенциарной (исправительной) системы весьма сытно кормится посредством совершенно бесплодной идеи перевоспитания преступников, то есть того, чего никто и никогда не видел с самого начала начал.
Желающие вволю пощипать сочной травки на ниве Истории определяют ее как науку, «изучающую факты и закономерности развития общества и природы».
Что до Природы, нашей мудрой и всесильной праматери, то если уж физики, химики, биологи или, скажем, медики проявляют столь инфантильную беспомощность, пытаясь хоть как-то объяснить ее закономерности, то упоминание об историках в данном контексте попросту смехотворно.
Закономерности развития общества еще можно как-то попытаться анализировать с позиций социальной психологии, логики, психиатрии, на худой конец, но никак не Истории. Эта дама слишком субъективна, прихотлива и склонна к проституции.
Поэтому не только закономерности, но даже свободно плавающие на поверхности факты едва ли доступны научному анализу господ историков.
Факты фактам рознь.
Одно дело — падение с дерева яблока, что иллюстрирует закон всемирного тяготения, и совсем иное — какой-либо социальный катаклизм. Весьма вероятно, что у этого катаклизма есть причина, сформированная теми или иными объективными закономерностями, но, увы, не историкам их отследить и тем более объяснить.
Вот и выходит, что даже общеизвестный факт далеко не всегда возможно объяснить с научных позиций или хотя бы с позиций элементарной житейской логики.
КСТАТИ:
Как-то оппоненты указали Гегелю на то, что его теоретические выкладки не согласуются с фактами. Философ невозмутимо ответил: «Тем хуже для фактов!»
Бесспорно, каждый из историков (или философов) опишет общеизвестный факт по-своему, в зависимости от особенностей своего менталитета, мировоззрения, пристрастий, не говоря уже о пошлой материальной заинтересованности.
Встречаются, правда, и такие случаи, когда историки наглядно иллюстрируют такое понятие из области криминалистики, как «добросовестно заблуждающийся свидетель». Суть этого понятия состоит в том, что человек дает ложные показания вовсе не из стремления запутать следствие, а по причине искаженного восприятия. К примеру, свидетель утверждает, будто видел светло-серый автомобиль, однако в действительности этот автомобиль был синим и номер его начинался не с двух восьмерок, а с тройки и девятки. Или — у страха глаза велики — нападающий описывается как детина двухметрового роста, хотя на поверку он оказывается тщедушным сморчком ростом, как говорится, метр пять со шляпой…
Эти люди заблуждаются действительно добросовестно, но вот среди профессиональных историков их искать не стоит.
КСТАТИ:
«Беспристрастных историков нет. Историки делятся на две группы: одни говорят половину правды, другие — чистую ложь».
Гилберт Кийт Честертон
Да что там историки… Возьмем для примера спортивного комментатора, что ведет репортаж с футбольного матча. Характер этого репортажа, его смысловые акценты, эмоциональная окраска и прочие особенности прямо укажут на личностные ориентировки комментатора. Здесь достаточно ярко проявятся и его патриотизм, и национальная принадлежность, и сугубо индивидуальные пристрастия, которые могут касаться взаимоотношений с президентом того или иного футбольного клуба или, скажем, цветовой гаммы формы игроков.
И это, заметим, рассказ бесспорного очевидца!
Недаром же бытует такое выражение: «Лжет как очевидец».
Но что же тогда говорить о хронике событий, имевших место несколько сотен, а то и тысяч лет назад, да еще в какой-нибудь экзотической стране, быт и нравы которой никак не соответствуют стереотипам мышления исследователя?
Вот он и пытается подогнать явления старины глубокой под параметры прокрустова ложа своей, понятной его сознанию и валентной в отношении его ущербного менталитета Истории, которую многие с настойчивостью, достойной лучшего применения, продолжают называть наукой…
Такой вот историк, пытаясь применить знакомый ему с университетского курса метод аналогий, начинает бездумно сравнивать Наполеона с Гитлером только на том лишь основании, что и тот, и другой в свое время двигались с запада на восток в направлении Москвы, и оба — с бесславным финалом на театре военных действий.
Метод аналогий, как и всякий иной научный метод, гораздо сложнее примитивного сопоставления, достойного разве что старух на лавочке у подъезда. Среди великого множества требований, предъявляемых научному методу, есть и такое, как унификация понятийного аппарата. Если История, преподаваемая в российских школах, содержит сведения о том, что испанский авантюрист Кортес во главе небольшого отряда высадился на побережье Мексики и грабительски захватил эту страну, то его современник Ермак Тимофеевич совершал абсолютно идентичные действия на территории Сибирского ханства. Можно, конечно, из чувства патриотизма называть действия Ермака присоединением, но сути дела это не меняет, а вот на понятийный аппарат влияет самым разрушительным образом, уничтожая иллюзию наукообразности.
Если своего соотечественника, засланного на чужую территорию с целью сбора секретной информации, мы почтительно называем разведчиком, то иностранец, прибывший к нам с той же миссией, тоже имеет право на аналогичное определение. Оценочные критерии должны быть едиными, иначе нужно наложить жесточайшее табу на слово «наука» в сочетании со словом «история».
Критерии не имеют права зависеть от вкуса, моды, политической конъюнктуры, а также от религиозной или национальной принадлежности исследователя.
Если, конечно, вести речь об Истории как о науке. Есть история Франции, но не может быть французской истории. Можно говорить о французской мифологии, поэзии, музыке или живописи, но не существует французской физики или химии…
КСТАТИ:
«Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения; что же национально, то уже не наука».
Антон Чехов. Из записных книжек
А древнегреческий ритор Лукиан писал: «Историк в своей книге обязан забыть про свою национальность».
Национально ориентированная история, если уж на то пошло, ничуть не лучше патриотически ориентированной. И та, и другая может быть проиллюстрирована известной анекдотической фразой: «А-а-а! Их двое, а мы одни!»
Историки, к сожалению, весьма напоминают этих двух болванов, особенно если позволяют себе фразу типа: «О, как мы их отколошматили при Грюнвальде!»
Вы, господа, всего лишь читали о Грюнвальдской битве, а вот кто, кого и как колошматил тогда, увы, никто доподлинно знать не может.
В идеальном, можно сказать, случае историк наблюдает какое-либо событие, хуже, если он слышит о нем из уст очевидцев, и уж совсем безнадежно, если он об этом событии прочтет, скажем, в газете, где какой-нибудь ретивый борзописец этой публикацией берет реванш за отсутствие литературного таланта и его признания.
Если в газете напечатана заметка под названием «Попал под лошадь» (см. «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова) с описанием уличного происшествия, то едва ли самый талантливый из историков смог бы на основании прочитанного убедительно проанализировать множество самых разных исходных моментов. Например, Остап Бендер мог по нечаянности, по рассеянности попасть под лошадь; мог сделать это умышленно, желая покончить счеты с жизнью; его могли толкнуть под копыта и т.п.
Не может быть также и однозначного ответа на вопрос, являлся ли Остап Бендер исторической личностью. Впрочем, так ли это важно?
Зачастую художественные произведения отражают суть эпохи точнее и содержательнее архивных материалов.
КСТАТИ:
«История — это роман, который был; роман — это история, которая могла бы быть».
Братья Гонкуры
И при этом далеко не всякий документ мог бы стать Историей. В архивах пылятся сотни, тысячи неправедных судебных вердиктов, идиотских указов и законов, справок, протоколов, заявлений и т.п.
Ну, как можно делать выводы об эпохе на основании типичного протокола профсоюзного собрания, на котором обсуждалось аморальное (по-советски: антиобщественное) поведение одного из членов коллектива образца 1982 года? Подобные документы — компетенция скорее психиатра, чем историка.
И все же…
Профсоюзное собрание.
— Да что ж это такое?! — сокрушается председательствующий. — Вы, Альбина Николаевна, зарекомендовали себя прекрасным работником, принимаете участие в общественной жизни коллектива, у вас есть муж, двое детей… Как же получилось, что вы стали валютной проституткой?
— Повезло…
Можно ли представить более убедительный документ, характеризующий эпоху Брежнева? А само понятие «валютная проститутка»? Ведь ничего подобного мир не видел… Куда там документам!
КСТАТИ:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Роберт Рождественский
А что подумают эти самые археологи, отыскав, к примеру, протокол заседания парламента любого из независимых государств на территории бывшего СССР? Применив метод аналогий, они, конечно же, сопоставят этот протокол с фильмом «Чапаев», где легендарный (во всех отношениях) комдив требует немедленно экзаменовать коновала на доктора. Ярче иллюстрации не придумаешь. Вернее, аналога.
А законы, с вызывающей наглостью лоббирующие интересы отдельно взятых малых групп населения?
А что скажут эти археологи, каким-то образом проникнув в секреты предвыборных технологий?
А совершенно смехотворное обоснование многих налогов и акцизных сборов… Но будут ли эти документы вызывать естественный смех? Они ведь так страшны…
А как они воспримут лозунги брежневской поры?
А как оценят панегирики Ленину, Сталину или Гитлеру — злым гениям XX века, погубившим десятки миллионов ни в чем не повинных людей?
Да нет, чушь я несу. Это они, эти десятки миллионов, прямо повинны в том, что милостиво позволили неудачнику-адвокату, сапожнику с уголовным прошлым и неудачнику-художнику с нашивками ефрейтора распоряжаться судьбами народов и поколений. Социальный мазохизм — вот как это называется. Ну, а за удовольствия надо платить. И за экзотические в том числе.
Любопытно, что скажут наши потомки, ознакомившись с обвинительными приговорами по делам так называемых «врагов народа». Впрочем, суть проблемы заключается даже не в этих памятниках тоталитарно-кухарочьего правосудия, а в том, кто и кого именно считает народом. Не следует смешивать такие понятия как «народ» и «население», как это делают тоталитарные вожди и американские демократы.
Еще Диоген в весьма едкой форме советовал не путать «народ» с «людьми», ну да ладно, бог с ним. Так можно далеко зайти. Однако формула состава населения видится мне такой:
Население = народ + осадок
Осадок — это люмпены и примыкающие к ним группы. В здоровом обществе осадок должен включать в себя не более 10—11 процентов населения. В ином случае самое лучшее вино грозит превратиться в уксус.
Образованный, квалифицированный, самодостаточный человек всегда воспринимался и будет восприниматься как враг социального дна, которое хочет, чтобы представители абсолютно всех слоев общества были похожи на это самое дно и умом, и эрудицией, и трудолюбием — всем, что отличает народ от осадка, как металл от руды.
Народ, конечно, тоже не является неким слитком драгоценного металла, однако он принципиально отличается от осадка, который существует только в человеческом обществе. В Природе подобная категория особей так или иначе ликвидируется.
Мне, честно говоря, как-то не хочется идти на избирательный участок, зная, что при решении сложнейших социальных проблем мой голос равен голосу какого-то пьяного отребья.
КСТАТИ:
«Голоса взвешивают, а не считают».
Марк Туллий Цицерон
Взгляните на любой парламент. Даже не беря во внимание то, что говорят эти люди, а лишь посмотрев на их лица, можно прийти к уверенному выводу о том, что если бы голоса избирателей взвешивались, а не считались, подавляющее большинство «народных избранников» видело бы зал пленарных заседаний разве что на экране телевизора.
Что поделать, если вопреки элементарной логике вот уже которое тысячелетие владеет массовым сознанием жутчайший стереотип, суть которого заключается в правомерности доминирования большинства людей над их меньшинством!
Этот стереотип абсолютно антиприроден, и прежде всего потому, что жизнь на планете Земля развивается по принципу естественного отбора всего лучшего, продуктивного, жизнеспособного из массы, участвующей в этом конкурсе. Таким образом осуществляется процесс совершенствования видов, процесс совершенно немыслимый без отбраковки всего нежизнеспособного и тормозящего дальнейшее развитие.
А доминирование большинства — самый верный путь к регрессу, к вырождению любого человеческого сообщества.
А упорно насаждаемый постулат о том, что массы — движущая сила истории! Бесспорная компетенция психиатра.
Массы в ходе исторического процесса всегда были фоном, фундаментом, почвой, рычагом, режущим инструментом, бульдозером, наконец, но они никогда не были действительно созидательной силой. И никогда не были творцом прогрессивных, да и вообще каких-либо идей.
Фридрих Ницше со свойственным ему сарказмом отмечал, что «если грубой массе пришлась по душе какая-нибудь идея, например, религиозная идея, если она упорно защищала ее и в течение веков цепко за нее держалась, то следует ли отсюда, что творец данной идеи должен считаться в силу этого и только в силу этого великим человеком? Но почему, собственно? Благороднейшее и высочайшее совершенно не действует на массы…»
Массы имеют устойчивую тенденцию двигаться не вперед, а назад, от светлого мира людей к дикому остервенению зверей, к первобытной орде.
Роль масс в истории можно охарактеризовать лишь как деструктивный фактор естественного процесса развития общества, а идеи, которые пользуются среди них наибольшей популярностью, можно уверенно отнести к антиприродным, а следовательно, к античеловеческим.
Человеческая личность изначально противопоставлена массе, и ценность ее определяется глубиной имеющихся между ними противоречий. Извечное противостояние Я и Мы. Кто создал бумагу, порох, велосипед, электрическую лампочку или роман «Война и мир»? Это, как и все прочее на Земле, создало Я. А вот МЫ… разве что таскали камни для пирамид да еще что-то крушили, свергали, переворачивали с ног на голову… Вода — драгоценность, но едва ли она доставляет кому-то радость в половодье.
А историки зачастую воспевают именно половодье.
В немалой степени повинны они и в разжигании среди народа совершенно бесплодной и крайне опасной идеи национальной исключительности.
Это было бы смешно, если бы не отдавало таким махровым идиотизмом, когда «богоизбранным» народом объявляют себя и евреи, и немцы, и русские, и тибетцы, да и вообще все кому не лень, предоставляя при этом ну абсолютно неоспоримые и «научно» обоснованные свидетельства этой самой «богоизбранности». Ну ладно, если б речь шла о составе крови или отличительных особенностях строения, скажем, голеностопного сустава, так нет же… Бравые патриоты-историки в своих сенсационных «открытиях» ссылаются на такой спорный материал как размышления древних философов (записанные их учениками) или на книги, авторство которых азартно приписывают существам высшего порядка. «Махабхарата», Коран, Библия… Конечно, лишь крайне извращенный ум может представить себе Всевышнего, занятого маранием бумаги (пергамента, папируса и т.п.). Бог — не графоман. Его книга — Вселенная, и странно было бы предполагать письменность в качестве знаковой системы общения Бога со своими творениями.
Давно замечено, что когда человек разговаривает с Богом, это называется молитвой, а вот когда Бог разговаривает с человеком, это уже шизофрения.
Встречаются и такие субъекты, каждый из которых, признаваясь в такого рода авторстве, заявляет при этом, что «его рукой двигал Бог». Звучит, конечно, интригующе, однако не следует путать литературное творчество с мастурбацией.
КСТАТИ:
«Библия — это литература, а не догма».
Джордж Сантаяна
Думается, что историков можно с полным правом назвать профессиональными лжесвидетелями на суде Времени.
Что ж, кто платит, тот, как правило, и заказывает музыку.
Историк всегда готов выполнить любой заказ, даже самый нелепый, немыслимый, самый фантастический. Есть заказчики, желающие документально подтвердить арийское происхождение своего народа? Что ж, без проблем! Иным край как необходимо оправдать плачевное состояние своей экономики и убогость социальной сферы многовековым гнетом соседних держав, о котором, правда, никто толком не знает, да и вообще сомнительно, имел ли место тот гнет… Третьим нужно оправдать свои территориальные притязания на явно чужие земли. Историки и здесь не теряются, добывая совершенно неправдоподобные документы, оправдывающие эти притязания.
Меня всегда изумляла та легкость, с которой историки употребляют слово «исконный». Выходит, что Сибирь — исконно русская земля, а Мексика — исконно испанская, будто бы там никогда не существовало коренного населения, покоренного жестокими завоевателями. В то же время по меньшей мере удивительна аргументация образования государства Израиль на землях, которыми арабы владели многие и многие века после ухода оттуда евреев. Тоже исконная земля, но чья именно? Думается, все-таки, что события, имевшие место до Великого переселения народов, не должны провоцировать территориальные споры.
Но историки зачастую думают иначе.
Существует упоминание о том, что царь кочевников-гуннов Аттила, в 452 году вошедший во главе своего войска в Милан, пришел в ярость, увидев на стене королевского дворца фреску, на которой скифские владыки низко кланялись римскому императору. Имея свое представление об Истории и об исторической справедливости, кровожадный предводитель гуннов приказал художнику переписать фреску таким образом, чтобы римский император низко кланялся скифам.
А потом, спустя примерно полторы тысячи лет, эта самая фреска может быть представлена историками как бесспорный документ. И после этого кто-то будет что-то произносить о научности исторических исследований!
КСТАТИ:
«Легенда историчнее факта: факт говорит об одном человеке, легенда — о миллионах. Если мы прочитаем, что герой обращал Солнце в Луну, а зелень — в багрец и пурпур, то можем усомниться, но при этом мы узнаем самое главное; мы узнаем, что глядя на него, люди в это верили».
Гилберт Кийт Честертон
Наиболее высоким спросом пользуются легенды о героическом прошлом. Нужно, однако, заметить, что историки, раздувая эти легенды, оказывают медвежью услугу своим заказчикам. Безмерно героическое прошлое вступает в кричащее противоречие с бесславным и бесперспективным настоящим, что порождает идею вырождения нации, комплекс неполноценности, но никак не ожидаемый энтузиазм.
На совести историков лежит и культивирование такого порочного комплекса, как ксенофобия, когда все чужое, невиданное ранее и не соответствующее привычным стереотипам воспринимается как глубоко враждебное и таящее в себе потенциальную угрозу.
Тенденциозная, искаженная в угоду тем или иным политическим заказам картина жизни предшествующих поколений приводит, как правило, к однозначно негативным результатам.
КСТАТИ:
Где лгут и себе, и друг другу, и память не служит уму, история ходит по кругу: из крови и грязи — во тьму.
Игорь Губерман
Весьма подозрительно наличие огромного числа копий исторических документов, которые, естественно, ни один нотариус не сверял с оригиналами. Да и был ли в природе тот подлинник, на который ссылаются позднейшие летописцы?
Потому-то и воспринимаются как вполне правдоподобные исторические версии о том, что не было никогда такого явления, как татаро-монгольское иго (по крайней мере, в его хрестоматийном варианте), или что князь Юрий Долгорукий и Чингиз-хан — одно и то же лицо, или что всю историю средневековой Московии написала парочка каких-то борзописцев немецкого происхождения по заказу (или как теперь говорят, под патронатом) Петра Первого, которого весьма заботило убедительное обоснование воцарения династии Романовых.
Что ж, все может быть…
Не случайно же очень многие из выдающихся умов человечества называли Историю не иначе как сборником популярных басен.
Не случайно же в наше время бытует такая насмешливо-горькая фраза: «непредсказуемое прошлое».
Заказное мифотворчество господ историков своим откровенным цинизмом и всеядностью во все времена составляло достойную конкуренцию древнейшей человеческой профессии — проституции.
Итак, если найти в себе силы отринуть вековые комплексы и стереотипы, то что же можно назвать действительным предметом изображения Истории как жанра художественного (или антихудожественного) творчества?
На первое место, конечно же, следует поставить войны как самое популярное и в то же время самое бессмысленное, регрессивное и низкое из всех человеческих деяний, но горячо любимое как острием социальной пирамиды, так и ее подошвой, не говоря уже о таком мощном слое населения, как профессиональные военные. И те, и другие, и третьи вне войны никак не могут реализовать свои планы быстрого обогащения, профессиональной реализации, а также разрушительные инстинкты и влечения. Эту кровавую реализацию историки подносят грядущим поколениям не иначе как дела чести, доблести и геройства.
КСТАТИ:
«Мировая история — это история государств. История государств — это история войн».
Освальд Шпенглер
А что есть государство?
На этот вопрос так ответил в свое время блистательный Людовик XIV, Король-Солнце: «Государство — это я!»
Действительно, что есть Франция без этого человека или Россия без Петра Первого? или Британия без Елизаветы Английской, как, впрочем, Шотландия без Марии Стюарт?..
Роль личности в Истории.
А кто, кроме личности, вообще способен играть в ней достойную внимания роль?
Монарх, полководец, зодчий, инженер (самое презираемое сословие в бывшем СССР. Но инженеры есть и будут, а вот СССР — только «бывший»), изобретатель, ученый и художник (живописец, скульптор, музыкант, актер, литератор). Вот, пожалуй, и все.
Есть, правда, и личности деструктивной неправедности, такие как Кромвель, Пугачев, Ленин или Гитлер. Их деятельность наглядно свидетельствует об извечном противостоянии Бога и Сатаны, а посему придает картине мира характерные оттенки вселенской борьбы двух ее действенных начал.
А вот у других, остальных, на протяжении тысячелетий ничего не менялось, ничего не возникало принципиально нового, ничего не изобреталось, не свершалось, не творилось.
Они ели, пили, рожали себе подобных и добывали хлеб свой насущный, закапывая весной зерна в землю, а в конце лета собирая урожай. И так все время, от Адама до Чернобыля, и ничего у них при этом не менялось…
Другие ткали льняные или шелковые полотна — и во времена Александра Македонского, и во времена Интернета — и ничего у них не менялось.
Третьи старательно складывали камни согласно замыслам великих зодчих, добывая себе тем самым хлеб насущный во времена фараонов и во времена возведения небоскребов Нью-Йорка, —и ничего у них при этом не менялось.
Четвертые обрабатывали металл инструментами, созданными великими инженерами, и ничего у них при этом не менялось.
Так же точно и пятые, и двадцатые, и сорок шестые…
КСТАТИ:
«Осел, ходя вокруг жернова, сделал сто миль, шагая. Когда его отвязывали, он находился все на том же месте. Есть люди, которые много ходят и никуда не продвигаются».
Иисус Христос
Вот потому-то Клио, седьмая муза, не проявляет к ним интереса.
Ей больше по душе отчаянные персонажи театра военных действий, их эпохальные походы и битвы, эпизоды с израненными героями, изнасилованными героинями, громом орудий, ржаньем коней, лязгом клинков и смачной матерщиной.
Милы ей и различного рода массовые гнусности в виде заговоров, государственных переворотов, мятежей, революций — зрелища свободной импровизации человеческого зверства.
Не обойдены вниманием непритязательной красотки Клио и «мыльные оперы» с их крикливыми страстями и бездарным коварством, с адюльтером в высшем обществе, с незаконнорожденными наследниками престолов, с морганатическими браками и прочей ретроспективной клубничкой.
История — прежде всего явление массовой культуры, некий телесериал — пышно костюмированный, щедро насыщенный любовью, коварством, ревностью, погонями, драками и сексуальными эксцессами.
Имеют достаточно устойчивый спрос и такие темы:
— борьба за независимость (от кого и чего — неважно);
— крестовые походы и другие эксцессы военного характера на религиозной почве;
— казни;
— пожары (Рим, Москва, Чикаго и т.д.);
— инцест (кровосмесительные связи);
— скандальные проявления нестандартной сексуальной ориентации среди представителей высших эшелонов власти;
— курьезы, анекдоты, грязь, кровь, жестокость, алчность, похоть;
— головокружительная карьера представителя социального дна, названная «американской мечтой» (Золушка, Ломоносов, Меншиков и т.п.);
— организованная преступность и ее более или менее успешное сопротивление законной власти (Кудеяр, Пугачев, Бонни и Клайд, прочие висельники);
— самозванцы, двойники, загадочные и труднообъяснимые явления.
И тому подобное.
И никакого нравственного прогресса.
И никакого стремления к совершенствованию, без которого, по выражению Зигмунда Фрейда, история человечества выглядит не более чем историей развития животных.
Тем не менее знать прошлое необходимо хотя бы затем, чтобы не повторять его ошибок. Как говорится, умные учатся на чужих ошибках, а вот дураки — на своих. Но было бы сказано…
КСТАТИ:
«Погляди на стадо, которое пасется около тебя: оно не знает, что такое вчера, что такое сегодня, оно скачет, жует траву, отдыхает, переваривает пищу, снова скачет, и так с утра до ночи и изо дня в день, тесно привязанное в своей радости и в своем страдании к столбу мгновения и потому не зная ни меланхолии, ни пресыщения. Зрелище это для человека очень тягостно, так как он гордится перед животным тем, что он человек…»
Фридрих Ницше. «О пользе и вреде истории для жизни…»
Было бы чем гордиться.
Народ все же любит музу Истории хотя бы за то, что она развлекает его красивыми легендами, с одной стороны, далекими и чуждыми, а с другой — все же в какой-то мере имеющими к нему отношение, что, несомненно, волнует и вдохновляет.
И народ, оглядывая эту лавку древностей, приговаривает, подобно персонажам «Двенадцати стульев»: «Эх! Люди жили!»
КСТАТИ:
«Там лучше, где нас нет. В прошлом нас уже нет, следовательно…»
Антон Чехов. Из записных книжек
Мелькают, сменяя друг друга, кадры исторического сериала с постоянно повторяющимися сюжетными ходами — нескончаемый труд легендарного Сизифа, катящего вверх по горному склону камень, который неминуемо вернется вниз.
И так все время…
Если спросить любого из элементарно образованных людей, какие именно ассоциации вызывает у него, к примеру, девятнадцатый век, то ответ, скорее всего, будет таким: «…Наполеон… Диккенс… Железная дорога… Пушкин… Покорение Кавказа… Королева Виктория… Фотография… Репин… Автомобиль… Эйфелева башня… Золя… Толстой…»
И никакого капитализма, социализма, общественных формаций, движущих сил, да и народа как такового.
Скорее всего, это и есть История.
А все прочее… было ли оно?
Наверное, было, потому что вот уже в который раз Сизиф начинает свой путь к вершине.
КСТАТИ:
«Отличительное свойство человека — желать непременно все начинать сначала…»
Иоганн Вольфганг Гете
Что ж, начнем…