Эта эпоха ассоциируется с пышнотелыми девицами на потемневших полотнах в золоченых рамах, с наглыми сексуальными авантюрами персонажей Джованни Боккаччо, с первооткрывателем Америки Кристофором Колумбом, со знаменитым пиратом Френсисом Дрейком и скромным актером и драматургом Уильямом Шекспиром, с лютеранством, кальвинизмом, иезуитами, грозным кардиналом Ришелье, блистательным королем Людовиком XIV, великим Леонардо да Винчи и многими другими людьми такого уровня незаурядности, что всякая иная эпоха попросту блекнет и стыдливо сворачивается в трубочку при одном лишь упоминании о Ренессансе…

Так называется идеологическое и культурное течение, зародившееся в Италии середины XIV века. Это было безусловно прогрессивное движение сопротивления дремучему средневековому феодализму и церковному мракобесию, проникшему во все сферы бытия.

Эпоха возрождения естественных жизненных приоритетов, характерных для древней Греции и Рима, эпоха освобождения от насаждаемого Церковью противоестественного аскетизма, эпоха буйства красок, форм и страстей, вырвавшихся из-под тяжкого гнета.

Оказалось, что вырваться из-под гнета не так уж сложно при наличии необходимой степени внутренней свободы. Конечно, такую свободу нельзя купить, как нельзя получить в подарок, но пробудить ее, дремлющую, приободрить ее, растерянную, а затем распахнуть перед ней дверь в мир раскрепощенного естества и осязаемой, многоцветной, терпкой, как вино, жизни…

Ф. Буше. Изящный поворот

Все не так уж сложно при наличии здорового начала.

Это здоровое начало присутствует в человеке независимо от внешних условий, от государственного устройства или системы общественных связей. Конечно, не в каждом из людей, но и не настолько редко, как это хотят преподнести некоторые субъекты, претендующие на исключительность, исходя из совершенно несостоятельного группового принципа.

Здоровое начало, как и здравый смысл, — понятие строго индивидуальное, что бы и кто бы ни говорил о коллективном сознании, эгрегорах и т.п., однако оно, несомненно, имеет черты, характерные для каждой конкретной эпохи.

Чтобы постичь эти черты, прежде всего следует обратиться к философии той неповторимой поры…

КСТАТИ:

«Философия есть современная ей эпоха, постигнутая в мышлении»

Георг Вильгельм Фридрих Гегель

 

Брожение умов

Философия во все времена играла роль некоего рентгеновского аппарата, лучи которого проникают в глубинную суть явлений и выявляют закономерности взаимодействия всех начал и всех противоположностей — в Природе, в характере человека и в общении его с себе подобными, отвечая на бесчисленные «почему?» и «зачем?».

Каждая эпоха имеет своих философов, которые с объективностью врачевателей ставят ей свои диагнозы — иногда в виде обширных трактатов, иногда — какой-нибудь одной будто бы случайно оброненной фразой.

Впрочем, в философии, как и в жизни, не бывает ничего случайного…

Характернейший персонаж эпохи — итальянский философ Никколо Макиавелли (1469—1527 гг.). Этот образ имеет традиционно зловещий оттенок из-за одной его крылатой фразы, ставшей девизом иезуитов: «Цель оправдывает средства». Собственно, в этой фразе содержался не столько призыв действовать определенным образом, сколько констатация существующего с незапамятных времен положения вещей, однако на Макиавелли всегда ссылались как на желчного мизантропа, вооружившего негодяев всех времен и народов таким вот руководством к действию.

КСТАТИ:

Эта мысль была сформулирована как программа лишь через 120 лет после Макиавелли священником-иезуитом Германом Бузенбаумом в сочинении «Основы морального богословия», где утверждалось: «Кому дозволена цель, тому дозволены и средства».

В начале XIX века подобную мысль выскажет Наполеон: «Нет путей к победе, есть только победа!»

Что же до совершенно беспринципного XX столетия, равно как и начала XXI, то нет, пожалуй, девиза, характеризующего это время наилучшим образом.

Более или менее образованные обыватели в связи с именем этого философа могут припомнить мудреный термин «макиавеллизм» — некий синоним политической беспринципности, вероломной интриги и морального беспредела, хотя сам философ ничего подобного не пропагандировал, а лишь отмечал то, что наблюдал вокруг себя, пребывая с 1498-го по 1512 год на государственной службе в своей республике Флоренции.

Так что он может быть обвинен в пропаганде политического коварства не более, чем Дарвин — в пропаганде естественного отбора.

А вот то, что он наблюдал и анализировал, нашло свое отражение в таких известных трудах как «Государь», «Мандрагора», «История Флоренции» и т.д.

АРГУМЕНТЫ:

«Насколько похвально, когда государь неизменно благочестив, живет цельно и бесхитростно, понятно каждому; тем не менее видно из опыта в наши времена, что те государи, которые мало заботились о благочестии и умели хитростью заморочить людям мозги, победили в конце концов тех, кто полагался на свою честность».

«Глава знаменитой семьи Борджиа, папа Александр VI, только то и делал, что обманывал, ни о чем другом не думал и находил случаи для этого… однако он всегда преуспевал…»

«Один из способов, с помощью которого можно удерживать власть в новом государстве и либо укрепить колеблющихся, либо сохранить в них состояние нерешительности и неизвестности, это держать их постоянно в ожидании, возбуждая желание узнать, чем же закончатся новые предприятия и начинания…»

Никколло Макиавелли. «Государь»

Реалии нашего бытия XX века ясно свидетельствуют о том, что государи бывших советских республик, а затем — «независимых государств» детальнейшим образом ознакомились с этим произведением Макиавелли (или, скорее всего, их ознакомили референты), особенно с последним из приведенных мною абзацев. Ну, один к одному…

В 1546 году состоялся Тридентский собор, в материалах которого произведение Макиавелли «Государь» объявлялось «написанным рукой Сатаны».

В 1559 году был опубликован папский «Индекс запрещенных книг», куда были занесены все произведения Макиавелли.

Этот печально знаменитый «Индекс…» просуществовал до 1966 года. К тому времени он включал в себя около 4000 названий произведений, которыми может лишь гордиться человечество.

В 1512 году республиканское правление во Флоренции сменилось тираническим. Правящая семья Медичи изгнала философа из его родного города, а через некоторое время, когда этого показалось мало, Никколо Макиавелли был брошен за тюремную решетку, где его и допрашивали со всей настойчивостью, и пытали, конечно же, не с целью вырвать из него какую-то тайну, а просто так, для мстительного кайфа…

КСТАТИ:

«Всегда недруг призывает отойти в сторону, тогда как друг зовет открыто выступить за него с оружием в руках. Нерешительные государи, как правило, выбирают невмешательство, чтобы избежать ближайшей опасности, и, как правило, это приводит их к крушению».

«Люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость».

«В действительности нет способа надежно овладеть городом иначе, как подвергнуть его разрушению. Кто захватит город, с давних пор пользующийся свободой, и пощадит его, того город не пощадит».

Никколо Макиавелли

Он был подлинным философом Возрождения, выразив суть своей эпохи просто, доходчиво, без всяких интеллектуальных изысков: «Все вещи в мире во все времена на свой лад сходны с античными временами. Ибо их творят люди, у которых всегда одни и те же страсти, приводящие к одному и тому же результату. И это облегчает узнавание будущих вещей посредством прошлых».

Вот так. И не имеет абсолютно никакого значения мнение по этому поводу какого-то там Тридентского собора…

Я не устану утверждать, что Бог, несомненно, существует как создатель Вселенной и всего сущего, но не следует переносить отношение к Богу на недобросовестных посредников между Ним и людьми, на клерков, которые должны, черт их побери, кланяться и умильно спрашивать: «Чего изволите?», а не восседать рядом с государями и запрещать «Анну Каренину». Да, и до такого дошла их наглость в 80-е годы XIX столетия…

Эпоха Возрождения, как никакая другая, поставила церковников на должное место. Они, правда, отомстили ей издевательствами над Галилеем и сожжением Бруно, Коперника и других светочей мысли, но этим они ничего, кроме холодного презрения потомков, так и не добились.

КСТАТИ:

Девятого июня 1889 года в Риме, на той самой площади, где был сожжен Джордано Бруно, в присутствии 6000 делегатов от всех стран и народов мира был открыт памятник великому мыслителю.

К чести папы Иоанна Павла II нужно отметить, что перед 2000-летием Рождества Христова он от имени католической Церкви принес покаяние за преступления инквизиции.

Еще один философ эпохи Возрождения, чьи труды под общим названием «Опыты» были осуждены Церковью.

Мишель Эйкем из замка Монтень, или попросту — Мишель де Монтень (1533—1592 гг.).

Он избрал отправной точкой познания окружающего мира человеческую душу как своеобразную действующую модель бытия. Как крошечная капля океанской воды содержит в себе все химические характеристики океана, так и человеческая душа, — по Монтеню, — содержит в себе все свойства огромного окружающего мира.

Полагаясь на древний принцип «Познай самого себя», Монтень выстроил свое философское учение на результатах анализа собственной души, и нужно отдать ему должное: мало кто способен на полное самообнажение, притом лишенное какого бы то ни было украшательства. Только через постижение самого себя Монтень изучал мир с азартной дотошностью ученого и с мудрой терпимостью истинного философа, и все затем, чтобы подвести итог своего исследования сакраментальным вопросом: «А что я знаю?»

Подобный вопрос может поставить только действительно мудрый и обладающий поистине глубокими знаниями человек…

КСТАТИ:

«Если хочешь излечиться от невежества, надо в нем признаться… В начале всякой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, ее концом — незнание».

Мишель де Монтень

Видимо, контраст между его социальным статусом и местом в семейной иерархии породил знаменитую крылатую фразу Монтеня: «Для камердинера нет героев», которая стала лаконичным продолжением такого его изречения: «Мир считает чудом иных людей, в которых их жены или слуги не видят ничего замечательного».

«Опыты» Монтеня изобилуют истинами, пропущенными через его трепетное сердце, а потому весьма горькими. «Об истине, — писал философ, — нельзя судить на основании чужого свидетельства или полагаясь на авторитет другого человека».

Он считал религию не объективной данностью, а всего лишь реакцией человека на явления окружающего мира. «Религия людей, — утверждает Монтень, — есть ни что иное, как их собственное измышление, необходимое для поддержания человеческого сообщества».

КСТАТИ:

В 1676 году Ватикан внес «Опыты» Монтеня в «Индекс запрещенных книг».

Философу еще повезло, что он все-таки избежал костра инквизиции. А может быть, это повезло Ватикану, потому что еще пять-шесть сожженных вольнодумцев такого уровня, и — кто знает, чем бы завершилась эта эпопея с кострами на площадях…

Монтень не считает и человека каким-то уникальным явлением. Он беспристрастно рассматривает его как всего лишь одного из субъектов Природы, тем самым отвергая идею богоподобной исключительности. Человек, по Монтеню, не надприродный феномен, но и не слепая игрушка в руках этой самой Природы, в которой «ничто не бесполезно, даже сама бесполезность».

Монтень призывает человека заглянуть в собственную душу и постараться отделить в ней зерна от плевел, именуемых тщеславием, конформизмом, привычками и стереотипами, которые, как всякие слабости, необычайно коварны, живучи и вместе с тем необычайно разрушительны.

Душевные качества во многом определяются характером желаний того или другого человека, и прежде чем вкусить их сладкий дурман, следует трезво взвесить, стоит ли искомое наслаждение той платы, которую жизнь потребует за него.

Зачастую эта плата неоправданно высока.

Многие люди бывают недовольны государственным строем, при котором они живут. Наиболее радикальные из них проникаются страстным желанием изменить существующий порядок вещей, причем любой ценой. При этом они забывают о том, что этот порядок далеко не случаен, что он сформирован под воздействием определенных объективных законов, что он является строением, сложенным из взаимосвязанных частей, и нельзя поколебать хотя бы одну из этих составляющих, чтобы не нанести существенного ущерба всем остальным.

Монтень предостерегает от искушения вводить радикальные социальные новшества: «Плоды смуты никогда не достаются тому, кто ее вызвал: он только всколыхнул и замутил воду, а ловить рыбу будут уже другие».

Несомненно, именно эта фраза Монтеня навеяла в свое время германскому канцлеру Бисмарку его знаменитый афоризм: «Революцию подготавливают гении, осуществляют фанатики, а плодами ее пользуются проходимцы».

Бисмарк далеко не единственный, кто испытал на себе влияние великого французского философа. В драматургическом наследии Шекспира исследователи обнаружили более 750 косвенных цитат из «Опытов» Монтеня. Эта книга была настольной и у Г. Флобера, и у Л. Толстого, и у многих других выдающихся писателей и философов.

По количеству ссылок на них «Опыты» уступают разве что Библии.

Непревзойденная мудрость в сочетании с отточенной простотой:

«И даже на самом высоком из земных престолов сидим мы на своем заду».

Так что нечего искать на него приключений…

Но что было бы с миром, если бы все враз перестали искать подобные приключения?

Блистательный искатель приключений Томас Мор (1478—1535 гг.), английский гуманист, государственный деятель, писатель.

Один из основоположников утопического социализма.

Выпускник Оксфордского университета. Правовед.

В 1516 году увидело свет его сочинение «Утопия», где представлено идеальное общественное устройство фантастического острова Утопия. Там нет частной собственности, там все общее, там труд — почетная обязанность всех и каждого, а распределение жизненных благ осуществляется исключительно по потребности каждого желающего.

Любую идею можно дискредитировать, доведя ее до абсурда, и если идеологам социального паразитизма «Утопия» показалась рабочей моделью желаемого бытия, то здравомыслящие люди усмотрели в ней абсурд, доказательство от противного теоремы под названием «Рай для бездельников» или, в крайнем случае, беспощадную сатиру на популистские бредни.

К числу последних относился король Англии Генрих VIII, который по достоинству оценил критический пафос «Утопии» и назначил ее автора сначала своим советником, а затем — королевским секретарем. Очень скоро Томас Мор удостаивается рыцарского звания, а в октябре 1529 года становится лордом-канцлером Англии.

Ничто, казалось бы, не предвещало грозы на ясном небосклоне его успешной карьеры, как вдруг… собственно, не вдруг, к этому дело шло несколько лет подряд… король окончательно решил отмежеваться от католической Церкви, аннулировать все обязательства перед Римом и объединить в своем лице светскую и духовную власть. К причинам такого разворота событий мы еще вернемся. Сейчас речь о другом… В 1534 году Генрих VIII издает скандальный «Акт о верховенстве», где король провозглашается отцом Церкви. Томас Мор отказывается подписать Акт, за что препровождается в Тауэр, а через некоторое время обвиняется в государственной измене и приговаривается к смертной казни.

Что ж, немало людей без колебаний подписало бы любой Акт при малейшей угрозе своему благополучию, сочтя пустым звуком разговоры о чести, совести, верности и достоинстве…

КСТАТИ:

В 1886 году Томас Мор был причислен католической Церковью к лику блаженных, а в 1935 году — к лику святых.

Далеко не святой, но весьма уважаемый и Церковью, и ее оппонентами мыслитель Герхард Герхардс (ок. 1466—1536 гг.), он же Дезидерий, он же знаменитый Эразм Роттердамский. Непререкаемый авторитет в области научного познания христианства, античной философии и литературного творчества.

В 1500 году он завоевал общеевропейскую известность, выпустив в свет книгу под названием «Адагии», где были собраны поговорки и афоризмы античных и раннехристианских писателей. Книга произвела настоящий фурор, которого автор, по его словам, никак не ожидал. Так или иначе, но это была бомба, заложенная под устои ортодоксального христианства, потому что в ней красной нитью проходила тема Человека, ненавязчиво выводящая на идею его независимости и самоценности.

Недаром же Эразма Роттердамского считают одним из основоположников ренессансного гуманизма и наиболее характерным из его персонажей.

КСТАТИ:

«Иногда хорошо любить — значит хорошо ненавидеть, а праведно ненавидеть — значит любить».

Эразм Роттердамский

В 1501 году им был написан религиозно-этический трактат «Оружие христианского воина», где изложены основные принципы религиозной философии Эразма, который всегда подчеркивал важность нравственного совершенствования человека в соответствии с учением Христа, но совсем не с обрядовой стороной богослужения, которая к этому совершенствованию имеет весьма отдаленное отношение, если не противоречит ему.

Здесь можно с полным на то основанием усматривать основы Реформации церковной практики, что в принципе так и было, но когда впоследствии деятели этого течения обратились к Эразму Роттердамскому с предложением занять почетное место в их рядах, философ отказался, видимо, хорошо понимая, что реформаторами движет не столько забота о благе прихожан, сколько желание самим пользоваться всеми благами отцов обновленной Церкви.

В искренность реформаторов может поверить только уж очень наивный человек, а уж кто-кто, но Эразм Роттердамский таковым не был.

Некоторое время он жил в Лондоне, пользуясь гостеприимством Томаса Мора. Именно там была написана блистательная «Похвала глупости», остроумнейший синтез католической традиции и ренессансного гуманизма. Это был подлинный бестселлер, только при жизни автора переиздававшийся сорок три раза! Эразм по праву считается первым популярным писателем эры книгопечатания.

КСТАТИ:

«В человеческом обществе все делается дураками и для дураков».

«Христианская вера, по-видимому, сродни некоему виду глупости и с мудростью совершенно несовместна. Отсюда дураки столь угодны Богу».

Эразм Роттердамский. «Похвала глупости».

И никто не возмутился, наоборот, ему наперебой предлагали свое высокое покровительство и светские государи, и князья Церкви. Он учил их, как править своими подданными в «Наставлении христианского государя» и как правильно понимать патриотизм — в «Жалобе мира», где развенчивал славу завоевателей чужих земель и народов.

Это был необыкновенный человек: монах-антиклерикал, желчный критик своих содержателей и начальников, искренний протестант, не желающий принимать участие в протестантизме, христианин и в то же время — гуманист, то есть крайне парадоксальная личность, не воспринимаемая таковой…

Он писал: «Думаю, никакой беды в том не было бы, если бы высшее духовенство, эти наместники Христа на земле, попытались бы подражать Ему в своей повседневной жизни, исполненной тяжких лишений и труда, не так ли?» И тут же отвечал самому себе: «Оно-то так, но тогда ведь тысячи писак, блюдолизов… сутенеров останутся без работы…»

И в то же время он издает «Новый Завет» на греческом языке, написав в предисловии: «Я хочу, чтобы каждая женщина могла читать Евангелие и Послания Св. Павла. И пусть эти произведения будут переведены на языки всех народов, чтобы их понимали не только шотландцы и ирландцы, но и турки и сарацины…»

И в то же время это был великий пересмешник, мудрый шут, без язвительных тирад которого невозможно было бы осознать все безумие нашего мира.

КСТАТИ:

«Лишь одним дуракам даровано уменье говорить правду, никого не оскорбляя».

Эразм Роттердамский

Эту тему по-своему развивает другой знаменитый персонаж Возрождения — Фрэнсис Бэкон, лорд Веруламский (1561—1626 гг.), который заявил в присутствии членов королевской фамилии: «Не может быть двух более счастливых свойств, чем быть немножко глупым и не слишком честным». Сын лорда-хранителя печати, он получил прекрасное образование и стал одним из самых известных политических деятелей своего времени.

В 1613 году он назначается генеральным прокурором Англии.

В 1617 году Фрэнсис Бэкон — лорд-хранитель большой государственной печати. В том же году — лорд-канцлер.

Он поддерживал дружеские отношения с лордом Эссексом, фаворитом королевы, умницей и эрудитом, оказавшим большое влияние на совершенствование научного знания Бэкона. Правда, когда блистательного лорда Эссекса неожиданно для всех, в том числе и для него самого, обвинили в государственной измене, Фрэнсис Бэкон не только не вступился за него, но

еще и выступил в качестве главного государственного обвинителя на судебном процессе.

Меня бесят аргументы самоуспокоенных людишек по таким поводам:

«А что же, — говорят они, — ему оставалось делать? Как-никак, генеральный прокурор (или лорд-канцлер). Служба такая, ничего не попишешь… Тут, брат…» Да нет такой службы, ублюдок, которая вынуждает быть вероломным, коварным, жестоким, беспринципным и т.д. Нет такой службы. Накануне судебного заседания я на месте Бэкона поехал бы на охоту и сломал ногу, неудачно упав с лошади или сотворил что-то иное, если уж невозможно было пойти в открытую против «генеральной линии». Всегда можно что-то придумать, чтобы не стать негодяем. Мне как-то рассказывал знакомый военный прокурор, что в свое время парни, которые действительно не желали участвовать в Афганской войне (и у которых хватало должной решимости), совершали не слишком тяжкие уголовные преступления, за которые их приговаривали к различным срокам наказания — с отбытием его в Союзе…

КСТАТИ:

Анекдот афганских времен. Военкомат. Призывники уже в автобусе, который отправляется на вокзал. Пожилая женщина кричит из толпы провожающих:

— Сереженька! А куда же писать-то тебе?

— В плен, мама! В плен!

Так что Фрэнсис Бэкон мог избежать этой гнусной ситуации. Но, видимо, не счел нужным. Однако ничто не проходит бесследно. Через несколько лет, в 1621 году, Англия испытала тяжелый финансовый кризис. Король Иаков I созвал парламент и, чтобы разрядить накаленную атмосферу, указал на козла отпущения, на виновника всех возможных бед — лорда-канцлера Фрэнсиса Бэкона. И тот вынужден был принять на себя вину за все-все…

На этом его политическая карьера закончилась.

Но есть иной, гораздо более важный вклад Фрэнсиса Бэкона в Историю. Он является основоположником дедуктивного и экспериментального метода научного познания. Он осмелился отвергнуть традиционный индуктивный метод, согласно которому знания выкристаллизовывались только из аксиом, непременно утвержденных Церковью, и предложил прямо противоположный путь освоения Природы.

КСТАТИ:

«Природу побеждают только повинуясь ее законам».

«Причина заблуждений коренится не только в наших ощущениях, но и в самой природе человеческого разума, который все представляет себе по своему собственному масштабу, а не по масштабу Вселенной и таким образом уподобляется зеркалу с неровной поверхностью, которое, отражая лучи каких-нибудь предметов, еще и примешивает к ним свою собственную природу».

«Истина — дочь Времени, а не Авторитета».

«Знание — сила».

Фрэнсис Бэкон

Он оставил Истории свои трактаты: «Опыты и наставления моральные, экономические и политические», «О мудрости древних», «О началах и истоках», «Новый Органон наук, или Верные указания к истолкованию природы» и др., а также весьма любопытную философскую утопию «Новая Атлантида».

Он оставил множество мудрых мыслей, которые часто цитируются интеллектуалами, но, к сожалению, не берутся на вооружение теми, для кого эти мысли должны были бы, по идее, быть программными положениями. Чего стоят такие высказывания как: «Обычная уловка: создатели любой науки обращают бессилие своей науки в клевету против природы», «Общее согласие — самое дурное предзнаменование в делах разума», «Бессмертие животных — в потомстве, человека же — в славе, заслугах и деяниях»… А ведь сколько совершенно никчемных типов с гордостью заявляют, что заслуживают общественного признания только лишь на основании своего трех— или четырехкратного отцовства. Ну, если уж это считать критерием оценки социальных доблестей, то любой кролик или там… боров — достойнейшие из граждан… И еще о социальных ценностях: «Несомненно, что самые лучшие начинания, принесшие наибольшую пользу обществу, исходили от неженатых и бездетных людей».

Это — аксиома, подтвержденная всей Историей человечества.

А вот это изречение Фрэнсиса Бэкона можно считать исчерпывающей формулой социального прогресса: «Три вещи делают нацию великой и благоденствующей: плодоносная почва, деятельная промышленность и легкость передвижения людей и товаров».

Гениально и просто, как все гениальное, однако никак не постижимо мозгами парламентского поголовья всех последующих времен, которое упрямо изобретает свои формулы всеобщего счастья…

У Бэкона было несколько секретарей, записывавших его мысли. Один из этих секретарей был ничем не выдающимся простолюдином, которого звали Томас Гоббс, тот самый Томас Гоббс, который очень скоро станет известным английским философом…

Сын крестьянки и приходского священника, Томас Гоббс (1588—1679 гг.), тем не менее, успешно заканчивает Оксфорд, преподает, исследует тайны Природы, сочиняет трактаты, работает секретарем у Бэкона, обучает математике сына короля Карла I, встречается с Галилеем и другими героями своего времени…

Его раздумья о государстве, народе и о природе власти нашли свое отражение в трактатах: «О человеке», «О гражданине», «О свободе и необходимости», «Левиафан» и т.д.

КСТАТИ:

«Я не сомневаюсь, что если бы истина, что три угла треугольника равны двум углам квадрата, противоречила чьему-то праву на власть или интересам тех, кто уже обладает властью, то, поскольку это было бы во власти тех, чьи интересы задеты этой истиной, то учение геометрии было бы если не оспариваемо, то вытеснено сожжением всех книг по геометрии».

Томас Гоббс

А если потребуется, то и ликвидацией всех тех, кто читал эти книги. Да, все очень знакомо и, как подлинная классика, пережило века…

Произнеся свою историческую фразу: «Народ — парень дюжий, но злокозненный», Гоббс становится убежденным пропагандистом абсолютизма и создает образ чудовища — Левиафана, который состоит из огромного количества людей, объединенных в одном теле — государстве. При этом подчеркивается, что Левиафан не проглотил этих людей, не заставил их объединиться таким любопытным образом, а лишь воплотился в их однородной массе, которая так нуждается в сильной власти…

Значительные порции масла в огонь конфликта между научным знанием и религиозной верой подлили Рене Декарт, Пьер Гассенди, Блез Паскаль, Бенедикт Спиноза и др.

Знаменитое изречение Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую» стало краеугольным камнем теории познания мира, которую творчески развили Блез Паскаль и Бенедикт Спиноза, заявивший, что «истинное счастье человека заключается только в мудрости и познании истины». В их учениях сквозил вызов установившейся системе взглядов на мир, который оказался совсем не таким плоским и одноцветным, как его преподносили церковники. «Зло, — подчеркивал Спиноза, — порождено недостаточным знанием, а слепая вера достойна лишь презрения».

Их блистательно остроумный современник Франсуа де Ларошфуко (1613—1680 гг.) сквозь лавину своих афоризмов четко и уверенно провел мысль о том, что окружающий мир может иметь те или иные характеристики лишь на основании нашего восприятия и ни на каком ином. «Радости и несчастья, — утверждал он, — которые мы испытываем, зависят не от размеров случившегося, а от нашей чувствительности, не более того…»

Разумеется, такое брожение умов, отмеченных достаточно высоким уровнем независимости, непременно должно было найти свое действенное, практическое воплощение, как, например, принцип цепной передачи неизменно должен был привести к изобретению велосипеда.

Свободный ум может принять подчинение какой-либо власти или, по крайней мере, не отторгать идею этого подчинения, воспринимая его как осознанную необходимость. Однако на фоне этого брожения умов, да и вообще на фоне пробуждения здравого смысла и здоровых эмоций, власть Церкви уже никак не могла восприниматься как осознанная необходимость. Чем больше было осознания бытия, тем меньше было нерассуждающей веры в надприродные силы, управляющие каждой его деталью, и уж, конечно же, в необходимость подчинения церковникам, которые вели себя прямо противоположно насаждаемым ими же догмам и стереотипам.

КСТАТИ:

«Проводник нужен в странах неизвестных и диких, а на открытом и гладком месте поводырь необходим лишь слепому. А слепой хорошо сделает, если останется дома. Тот же, у кого есть глаза во лбу и разум, должен ими пользоваться в качестве проводников».

Галилео Галилей

Все сферы бытия той эпохи освобождались, как змея — от старой кожи, от докучливого и во многих отношениях тлетворного влияния самозванных посредников между Богом и Человеком. Это был процесс освобождения от средневековой идеологии, согласно которой люди — безвольные, беззащитные и беспомощные порождения Божьи, погрязшие в первородном грехе и крайне нуждающиеся в поводырях. А философия Ренессанса сказала: «Сбросьте повязки с глаз. Протрите их и взгляните на окружающий мир, что так прекрасен и так наполнен радостями, которые нормальный человек никогда не назовет грехами. Живите и радуйтесь!»

КСТАТИ:

«Нельзя отрицать того, что внешние обстоятельства способствуют счастью человека. Но главным образом судьба человека находится в его собственных руках».

Фрэнсис Бэкон

Но это ни в коей мере не было тем, что можно было бы назвать атеистической революцией. Речь шла не об отмене Бога, а о реформации системы служения Ему. Вот почему наблюдаемый процесс и получил название Реформации.

Конечно, он начался не вдруг, не в какую-то ночь с такого-то по такое-то, но он начался, и это уже невозможно было ни скрыть, ни игнорировать!

Во Флоренции объявился крайне фанатичный и, естественно, недалекий священник-популист Джироламо Савонарола (1452—1598 гг.), который произносил пламенные речи перед возбужденным» толпами народа, обличая папский престол, епископов, светскую власть, да и вообще все социальные институции во всех возможных грехах, и прежде всего — в содомии.

Далась же этим обличителям содомия, а особенно в Италии, где анальный секс считался еще с незапамятных времен специфической «итальянской любовью»…

Но, видимо, обличения этого полупомешанного монаха были достаточно убедительными, если Флоренция взбунтовалась и прогнала прочь своих властителей Медичи. Савонарола на какое-то время стал чем-то вроде первосвященника и настолько вошел в свою роль, что организовал публичные акты сожжения произведений гуманистического искусства, которое-де простому народу вовсе не нужно, а эти голые бабы на полотнах художников — сплошной грех…

Тициан. Венера Урбинская

Через некоторое время Медичи вернулись, а Савонарола, ко всеобщему удовлетворению, был отлучен от Церкви и сожжен на костре.

А престиж Церкви падал неумолимо и стремительно. Этому падению во многом способствовали такие понтифики как Родриго до Борджа (Папа Александр VI), который правил 1492—1503 гг., и Джулиано делла Ровере (Папа Юлий II), который правил с 1503 по 1513 гг. Вот уж кто не гнушался никакими деяниями, удовлетворяющими самые темные инстинкты! Кроме того, Папа Юлий II был патологически падок на деньги, и при нем продажа индульгенций приобрела поистине скандальные масштабы, что, естественно, способствовало невиданному ранее падению нравов. Впрочем, Церковь это никак не волновало.

Но зато был крайне взволнован всем увиденным побывавший в Риме некий монах-августинец из Виттенберга (Саксония) — настолько взволнован, что через десять лет возглавил протестантское движение и протестантскую Церковь.

Звали его Мартин Лютер (1483—1546 гг.).

Тогда, через десять лет после своего посещения Рима, он был уже профессором теологии Виттенбергского университета. Слыл он человеком прямолинейным до грубости и последовательным до маниакальности. Его публичные выступления, густо пересыпанные ругательствами, содержали в себе гневные тирады в адрес папского Рима, погрязшего в скверне и содомии (далась им всем эта содомия!). А тут, словно по заказу, в Саксонию приезжает посланец Папы монах Иоганн Тецель с заданием реализовать большую партию индульгенций. Понятное дело, он стал зримым объектом нападок Лютера на папство. Саксонский курфюрст поддерживает Лютера в этих нападках и высылает Тецеля из Саксонии.

Вдохновленный этой поддержкой, Лютер прибивает на дверях замковой церкви Виттенберга свое воззвание к верующим — так называемые «Девяносто пять тезисов», где решительно осуждались торговля индульгенциями и другие антибожеские деяния папского Рима.

Лютер публично заявил, что Церковь не имеет права присваивать себе функции посредника между Богом и людьми, что при этом она вполне способна прожить и без Папы и что, в любом случае, следует всем носителям власти прекратить отчисления денег на содержание папского престола.

Папа, как водится, ответил на все это буллой, содержащей проклятие зарвавшемуся «виттенбергскому монаху» и отлучение его от Церкви.

Лютер, как и следовало ожидать, сжег папскую буллу на костре при большом стечении народа.

Император Карл V нахмурился в раздумье. С одной стороны, ему вовсе не улыбалось ссориться с Папой Римским из-за какого-то зарвавшегося попа, но, с другой стороны, если объективно, Церковь действительно дискредитировала себя в глазах всех слоев населения и нуждается в реформации своей деятельности, да и, кроме того, уж очень дорого она обходится с ее индульгенциями, отчислениями, монастырями и т.п., так что ограничить ее аппетиты никак не мешает…

Он вызвал мятежного священника в Вормс, на заседание императорского парламента, где Лютер должен был отречься от своей позиции относительно Рима. Лютер приехал в Вормс, но на первом же заседании парламента со всей твердостью заявил, что не отступит ни на шаг от того, к чему призывал и чему учил.

Император попытался было арестовать Лютера, но саксонские рыцари опередили его, выкрав возмутителя спокойствия и спрятав его в одном из хорошо укрепленных замков.

Эти события совпали по времени с Крестьянской войной, которая вспыхнула в Баварии и вскоре охватила почти все германские земли. Повстанцы в какой-то мере рассчитывали на поддержку лютеранцев, но очень скоро их постигло горькое разочарование, когда они прочитали обращение Лютера «Против убийственных и злодейских крестьянских орд». Вскоре восстание было подавлено с показательной жестокостью, которая никак не была осуждена немецкими гуманистами.

А имперский парламент в 1526 году принял большинством голосов формулу власти, предложенную оппозицией: «Чья власть, того и религия». Император отверг эту формулу, и тогда оппозиция подала свой официальный «Протест», который дал название всему движению, отныне называемому протестантским. Император отверг требования протестантов, но их движение уже набрало силу, с которой нельзя было не считаться.

Лютеранское движение получило поддержку в Швейцарии, где некий священник Гульдрих Цвингли (1484—1531 гг.) решительно выступил против римской Церкви, но пошел дальше Лютера, отвергая не только индульгенции, не только некоторые элементы богослужения, но и власть епископов, и причастие как священное таинство.

Он погиб в одной из первых войн между католиками и протестантами, идя впереди войска с протестантским знаменем в руках.

В 1521 году в Саксонии заявили о себе анабаптисты («перекрещенные»). Они планировали создание идеальной христианской республики, основанной на евангельских принципах. В этой республике должны были жить заново крещеные христиане, не знающие ни частной собственности, ни насилия в любых его формах.

В итоге анабаптистов начали с одинаковым рвением преследовать и католики, и протестанты, вследствие чего они вынуждены были уйти в подполье, чтобы потом выйти на поверхность в виде баптистов, унитаристов, квакеров и т.п.

В 1529 году английский король Генрих VIII разорвал все отношения с Папой Римским и основал собственную англиканскую Церковь.

Действительно, что там мудрствовать…

А вот в Северной Германии князья провели в собственных владениях радикальную церковную реформу по образцу, предложенному Мартином Лютером. Они закрыли монастыри, естественно, прибрав к рукам их богатые земли, и стали главами Церквей в своих княжествах. Эти Церкви отныне назывались лютеранскими.

Короли Дании и Швеции, последовав примеру Генриха VIII, стали главами своих Церквей.

В швейцарской Женеве протестантскую Церковь возглавил некий Жан Кальвин (1509—1564 гг.), француз, бежавший от преследований католиков.

Эта Церковь получила название кальвинистской.

Глава ее внушал своим последователям идею собственной исключительности. Что ж, хорошо проверенная временем приманка для аутсайдеров. Действительно, быть какую-то часть сознательной жизни типичным никем, и — вуаля! — отныне ты избранный! Почему? Да потому, что стал моим последователем. Все мои последователи — избранные, а если кто-то сомневается в этом… скоро раскается… очень скоро…

И самое ужасное состоит в том, что те, другие, и в самом деле очень скоро раскаиваются в своей едкой иронии по адресу «этих олигофренов»! Кто бы мог подумать, что их так много…

Кальвин планировал создание автономных религиозных общин с неограниченными полномочиями их руководителей. Любопытно, как он собирался решать при этом организационные вопросы с местными феодалами… Вдруг возникает какой-то тип, который предъявляет свои права на абсолютную власть в данной деревне. Почему? Да потому, что здесь организована община кальвинистов, так что ее настоятель имеет право… Повесить без разговоров, потому что такие типы никаких логических аргументов не воспринимают, а крестьянам сказать, что отныне они вольны в выборе духовного наставника, но наставника, а не самозванного деспота, а если таковой снова объявится, то что ж… деревьев хватает…

Кальвин разработал принципы своей, кальвинистской этики. Согласно этим принципам добропорядочная семья должна была избегать любых проявлений чувственности, а также: танцев, пения, алкоголя, азартных игр, флирта, нарядной одежды, книг развлекательного характера, громких разговоров, энергичных жестов и т.п.

Трезвость, сдержанность, скромность, трудолюбие, богобоязненность… Мало было, видите ли, католического пресса, потребовался еще и такой…

КСТАТИ:

«Религия представляет собой узду для людей неуравновешенных по характеру или пришибленных обстоятельствами жизни. Страх перед Богом удерживает от греха только тех, кто не способен сильно желать или уже не в состоянии грешить».

Поль-Анри Гольбах

И, тем не менее, это изуверское учение выжило, распространилось и пустило глубокие корни в англоязычных странах под именем пуританства.

А тогда, в Женеве, кальвинисты так же, как и католики, со всей жестокостью преследовали своих противников и сжигали их на кострах. Недаром же называли тогдашнюю Женеву «протестантским Римом», а Кальвина — «женевским Папой». Можно себе представить, как он пыжился, слушая такие сравнения…

КСТАТИ:

«Человек подобен дроби: в знаменателе — то, что он о себе мнит, в числителе — то, что он есть на самом деле. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь».

Лев Толстой

И все же… Вот что значит оказаться в нужное время и в нужном месте. А так ведь — ничтожество ничтожеством…

Во Франции его последователей прозвали гугенотами. Они довольно оперативно распространили свое верование на юге и западе страны, а также в ряде крупных городов.

Так, к середине XVI века христианский мир, до этого расколотый на две части: на православных и католиков, разделился на три: православные, католики и протестанты. Это в общих чертах. А если учесть все направления протестантизма? А российских староверов? Да что там говорить, можно только завистливо поаплодировать исламу за его монолитность. Да, есть сунниты и шииты, но касательно «неверных» у них нет разногласий.

 

Тьма власти

Пора бы, конечно, перестать всплескивать руками, задаваясь бесполезным вопросом: «Кто нами правит?!» История человечества отвечает на него более чем исчерпывающе: нами, нормальными людьми, правят дебилы, шлюхи, садисты, психопаты, убийцы, насильники, воры, клятвопреступники и прочая нечисть. Так было во все времена, во все периоды развития цивилизации, и это — правило, непреложное правило, которое лишь подтверждают немногочисленные исключения, увы…

А может быть, это они и есть нормальные, а мы…

Так или иначе, но они, бесспорно, обладают неподдающимся анализу качеством, предопределяющим их возвышение над другими людьми.

Современные исследователи называют это качество «харизмой» или «фактором Икс».

О наличии этого таинственного фактора можно было бы спорить, если бы не существовало убедительных подтверждений его проявлений в ходе опытов, проводимых этологами (деятелями науки о поведении животных). Они неоднократно отмечали странности в поведении крыс, собак и других животных, которые, встретив своего собрата, внешне абсолютно ничем не отличающегося от контрольной особи, неожиданно падали ниц перед ним, выказывая знаки безусловного повиновения.

Люди, обладающие этим «фактором X», уверенно, и как говорится, ничтоже сумняшеся, стремятся к высшей власти даже в тех случаях, когда отсутствуют какие бы то ни было предпосылки для такого стремления, когда даже робкое предположение о подобном кажется не более чем неумной шуткой. И тем не менее…

Середина XV века. Италия. Даже в те распущенные времена весь Рим потрясен скандальными похождениями некоего Родриго Борджиа, военного, не совершившего ни одного воинского подвига, но широко известного своим безудержным распутством. Собственно, не он первый, не он последний, мало ли на свете сексуально озабоченных тыловых крыс?

То обстоятельство, что он был племянником валенсийского кардинала Алонсо Борджиа, никак не выделяло его из общей массы: в то время кардиналов в Италии было хоть пруд пруди, и у каждого имелись племянники, а то и незаконнорожденные дети, ну и что?

Но вот случается так, что кардинал Алонсо Борджиа вдруг становится Папой Каликстом III (правил 1455—1458 гг.), а Родриго Борджиа— на правах его племянника, не более того, — кардиналом. Да, все в жизни не так уж сложно при наличии связей и не слишком уязвимой совести.

Итак, отпетый гуляка и дебошир преображается в почтенного кардинала, что все окружающие почему-то воспринимают как должное. Может быть, действительно, так должно?

Став кардиналом, Родриго Борджиа входит во вкус положения князя Церкви и очень скоро становится обладателем несметных богатств, разумеется, вследствие участия в самых сомнительных спекуляциях. По-иному на планете Земля внезапно разбогатеть невозможно, если не считать, конечно, в качестве источников дохода ограбление банка, разбой на большой дороге, организацию финансовой «пирамиды» и т.п.

КСТАТИ:

«За каждым быстро нажитым богатством стоит преступление».

Оноре де Бальзак

Ну и что? Кого из преступников можно было бы смутить подобными высказываниями? Да и вообще — смутить…

Новоиспеченный кардинал, спешно пополняя свою сокровищницу, не забывал и о простых жизненных радостях. Среди довольно многочисленного контингента его сексуальных партнерш была замужняя римлянка Ванноцца Катанеи, которая родила от него трех сыновей — Чезаре, Хуана и Жоффре, а также дочь Лукрецию. Видимо, эта Ванноцца представляла собой в каком-то плане нечто выдающееся, если Родриго Борджиа поддерживал с ней связь столько лет, да еще и официально признал своими всех этих детей.

Едва ли сам он знал, сколько у него вообще детей, при такой беспутной жизни, но этих он все же выделил из общей массы.

А жизнь его, судя по свидетельствам хронистов, была весьма и весьма насыщенной…

Письмо Папы Пия II кардиналу Родриго Борджиа 2 июня 1460 года

«Возлюбленный сын, Мы узнали, что Вы, забыв о высоком Вашем положении, присутствовали четыре дня назад (с семнадцати до двадцать двух часов) в саду Джиованни де Бичи, где было и несколько жительниц Сиены, живущих в мирской суете…

Мы слышали, что Вы наблюдали за их распутными танцами, что ни в одном из любовных соблазнов не было недостатка, и Вы вели себя как мирянин. Стыд мешает мне говорить о происшедшем, ибо не только такие деяния, но даже упоминание о них недопустимо рядом с Вашим именем. Я знаю, что мужья, отцы, братья и родственники этих молодых женщин и девушек не были приглашены, чтобы ничто не помешало Вашей похоти. Вы не только присутствовали на этой оргии, Вы ее вдохновляли и руководили ею».

Никакой ответной реакции.

А в 1492 году распутный кардинал Родриго Борджиа добивается избрания его понтификом. И он избран! Отныне он называется Папой Александром VI(правил 1492—1503 гг.), и в этой роли он заявляет о себе как об одной из самых одиозных фигур эпохи Возрождения.

Используя свои папские возможности, Александр VI буквально ограбил Италию, да и весь католический мир, а что до сексуальных удовольствий понтифика, то, судя по отзывам современников, он подчинил этим целям, как говорится, все живое и теплое.

При этом он не забывал своего официального потомства. Старший сын, Чезаре, по решению отца, посвятил себя духовной карьере, а Хуан и Жоффре стали владетельными сеньорами в Испании. Младшей, Лукреции, была уготована особая роль, но ее пора еще не пришла…

Чезаре получил хорошее воспитание в Риме, затем был отправлен в Перузу, где изучал право и философию. Король Арагонский (разумеется, под давлением Александра VI) признал законность его происхождения и присвоил ему право быть подданным королевств Арагона и Валенсии. Вскоре он получает должность каноника в Валенсии, а еще через некоторое время — архиепископа.

Он становится правой рукой отца во всех его делах и оставляет недобрый след в Истории как беспощадный устранитель всех, кого папский престол счел неудобным или лишним. В число таких людей зачастую попадали первые лица многочисленных мелких итальянских государств, кардиналы, вельможи, военачальники — все, чьи жизни были признаны ненужными или нежелательными.

Некоторые историки, умиленные целью объединения Италии, чего вроде бы добивались эти дьявольские отец и сын, пытаются смягчить их вину: дескать, время-то какое, а тут еще и раздробленность, как же было ее преодолеть, не запачкав рук… Далась им эта раздробленность… Ревнители коллективизации… Это все равно, что насильственным путем объединить несколько хуторов в колхоз… Все собиратели земель во все времена руководствовались только лишь стремлением подобрать то, что плохо лежит. Или отобрать его у законных хозяев, предварительно устранив их…

Что они, Чезаре Борджиа и его батюшка Александр VI, и делали, не останавливаясь ни перед чем. В самом буквальном смысле слова. Излюбленным средством решения ими любых проблем был яд. Отравляли они со знанием дела, масштабно, дерзко, с применением самых разнообразных подручных средств. Недаром же фамилия Борджиа стала синонимом понятия «коварный отравитель».

Чезаре, правда, пользовался не только ядами: эта капризная натура не терпела однообразия ни в чем, включая и убийство. Например, своего брата Хуана он зарезал. Так же он поступил и с целым рядом других людей, либо не вписавшихся в его жизненные планы, либо попросту вызвавших его неудовольствие.

Например, когда некий дон Жуан де Червильоне отказался уступить ему на время свою жену (только-то!), Чезаре приказал отрубить ему голову прямо посреди людной улицы. И данный случай далеко не оригинален.

Это был достойный сын своего отца, унаследовавший от него не только жестокость, коварство, вероломство и тому подобные «достоинства», но и болезненное сластолюбие. Не удовлетворившись всеми возможными вариантами сексуальных связей на подвластных ему территориях, Чезаре сделал своей постоянной партнершей родную сестру Лукрецию. Правда, ему пришлось делить ее ласки с их отцом, Папой Александром VI, но эта ситуация лишь добавляла остроты удовольствиям, которым предавалось трио кровосмесителей.

Поэт Понтано писал, что донна Лукреция приходилась Папе Александру VI одновременно «дочерью, женой и невесткой».

Они любили устраивать и массовые оргии, о чем свидетельствуют записи хронистов того времени.

ФАКТЫ:

«Вечером 30 октября 1501 года в покоях графа Валентино (Чезаре Борджиа) в папском дворце был праздник. На нем присутствовали пятьдесят проституток высшего класса. После трапезы они танцевали со слугами и гостями. Сначала все были в платьях, но потом совершенно обнажились. Когда гости закончили есть, горящие свечи со стола переставили на пол, и голым куртизанкам швыряли каштаны, чтобы те подбирали их, ползая между подсвечниками на четвереньках.

Папа, граф и его сестра Лукреция наблюдали за этим зрелищем. Коллекция шелковых шарфов, чулок и брошей предназначалась в награду тому, кто совершит наибольшее количество соитий с проститутками. Зрители, бывшие судьями, вручали победителям призы».

«В город явился крестьянин с двумя кобылами, нагруженными дровами. Когда они появились на площади Святого Петра, какой-то папский слуга, пробегая мимо, схватился за поводья, сбросил поклажу и отвел кобыл в маленький дворик за дворцовыми воротами. Там были выпущены четыре жеребца без седел и уздечек. Они бросились к кобылам, передрались между собой, кусаясь и лягаясь с громким ржанием, и покрыли кобыл с яростным пылом. Папа наблюдал за этим из окна своих покоев, Лукреция была рядом с ним. Оба хохотали до упаду и открыто проявляли свое удовольствие».

Записи в дневнике епископа Бурхарда, папского церемониймейстера.

А. Борель. Подставка

Почтенный епископ Бурхард упоминал еще о всякого рода «насилиях, непотребных действиях, совершаемых во дворце Святого Петра, бесчестных вещах, творимых с подростками и юными девушками, о проститутках, допущенных ко двору, и папских детях, рожденных от инцеста».

Ну и что? Вот если бы вывели на сцену какого-нибудь экзотического праведника из списка власть имущих, тогда стоило бы ахать, охать и анализировать причины и следствия, а так… рутина.

Папа Александр VI и его сынок Чезаре несколько раз выдавали Лукрецию замуж, преследуя опять-таки благие цели объединения итальянских земель. При этом оба они, естественно, продолжали с нею сексуальные игры. Третьего ее мужа Чезаре убил лично, не уступая такого удовольствия слугам.

Весной 1503 года Папа Александр VI и Чезаре устроили пышный пир в честь нескольких кардиналов, которых они решили отправить на тот свет, но по ошибке оба. отведали отравленного вина, вследствие чего старшее чудовище умерло на месте, а младшее, хоть и с трудом, но оклемалось.

Когда был избран Папой Джулиано делла Ровере (Юлий II), заклятый враг Чезаре Борджиа, тот купил себе жизнь ценой всех сокровищ своего отца и отречения от прав на герцогство Романья.

Далее он скитается, два года содержится в качестве пленника в испанском замке Медина дель Кампо, бежит оттуда к королю Наварры и 12 марта 1506 года в конце концов погибает в бою. Это был, пожалуй, единственный его поступок, не проклятый человечеством.

КСТАТИ:

«Он хвастается, что происходит по боковой линии от Авеля. Все правильно, он — потомок Каина».

Станислав Ежи Лец

А вот субъект совсем иного плана.

Франциск I (1494—1547 гг.), король Франции с 1515 года, зафиксирован Историей как не очень серьезный человек, но одержимый идеей абсолютной монархии. Для воплощения этой идеи он ничего подлинно исторического не предпринял, разве что в сфере правил внутреннего распорядка своей резиденции.

Он активно участвовал в европейских разборках, не преследуя далеко идущих политических целей, а так, скорее, за компанию. В 1515 году он совершил поход в Италию и даже одержал победу в битве под Мариньяно, однако второй его поход завершился бесславным пленением со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Франциск I был известен как монарх, склонный к заключению совершенно неожиданных договоров (например, с турецким султаном или Венецианской республикой), которые аннулировались с такой же сказочной быстротой, с какой и заключались. Векторы его внешней политики постоянно пребывали в хаотическом движении, в котором никто не мог установить хоть какую-то закономерность.

Но он еще известен как щедрый покровитель Рабле, Челлини и Леонардо да Винчи, как инициатор строительства роскошных дворцов в Шамфоре, в Сен-Жермен и Фонтенбло, как организатор экспедиции Жака Картье к берегам Канады, но прежде всего этот персонаж запомнился как блестящий рыцарь, жаждущий подвигов и бранной славы, а в итоге вполне удовлетворившийся славой неутомимого оплодотворителя придворных дам.

Он превратил королевский двор в некую помесь гарема и публичного дома, помесь довольно странную, впрочем, под стать хозяину. Как говорили тогда, «он превратил французских баронов в своих лакеев, а их жен — в одалисок». Собственно говоря, не всех баронов, а только тех, кто стремился к придворной карьере, кто хотел жить в Лувре на всем готовом, ни за что не отвечая и в то же время обладая вполне реальным влиянием, которое приносило немалые барыши.

Так что, за все это не нужно было платить?

И не следует усматривать здесь трагедию подневольного человека.

Придворными становятся только лишь по доброй воле, а скорее по недоброй, желая отхватить кусок пожирнее и не останавливаясь ни перед чем на этом пути, где дорожными указателями могли бы быть: «Клевета», «Вероломство», «Ложь», «Лесть», «Подкуп», «Лицемерие» и т.д. и т.п. Так что не стоит сочувственно вздыхать, читая о моральных страданиях униженного и «обесчещенного» царедворца. Невозможно обесчестить того, у кого нет этой самой чести.

КСТАТИ:

«Человеку невозможно жить честно и в то же время в достатке и уважении».

Генри Торо

Франциск I заставил всех желающих называться придворными, и при этом имеющих красивых жен или дочерей проживать непременно в Лувре. Кроме них, по свидетельствам современников, в Лувре проживала масса дам, преимущественно жен всякого рода чиновников. У короля имелись ключи от всех комнат дворца, так что он мог беспрепятственно навещать любую из них. Естественно, далеко не все мужья были в восторге от такого положения, но свое отношение к нему держали при себе.

Известно, правда, что один из придворных пригрозил жене смертью, если она отдастся королю. Узнав об этом, Франциск как-то ночью ворвался в его спальню с мечом в руке и попросту вышвырнул из постели, а сам тут же занялся его женой. С тех пор, как сообщает хронист, эта дама наконец-то обрела душевный покой, так как муж не только не препятствовал ее любовным играм с королем, но и всячески им способствовал.

КСТАТИ:

«Благородно только то, что бескорыстно».

Жан де Лабрюйер

Английский коллега Франциска Первого — скандально известный, одиозный Генрих VIII (1491—1547 гг.), беспощадный и безоглядный тиран. Нужно заметить, что его тирания носила сугубо личный характер, т.е. она была основана исключительно на скверности характера, а не на государственной пользе или, скажем, на агрессивной религиозности.

Впрочем, его многочисленным жертвам от этого легче не становилось.

Рослый, импозантный, энергичный, он в первые годы своего правления пользовался всеобщим расположением, а это, при недостатке самокритичности и воображения, способно сыграть злую шутку с кем угодно, и Генрих VIII не стал исключением из общего правила.

В 1509 году он женился на Екатерине Арагонской, вдове своего брата Артура. Так как формально он с ней состоял в родстве первой степени по боковой линии, то для заключения брака требовалось специальное разрешение Папы Римского. Учитывая то, что невеста была дочерью короля Испании Фердинанда II Католика, чье прозвище говорило само за себя, а жених был настолько ревностным католиком, что даже написал книгу, обличающую Лютера и его еретическое учение, Папа дал разрешение на этот брак и, кроме того, присвоил Генриху VIII почетный титул «Защитник веры».

Они прожили вместе около двадцати лет. Конечно, любвеобильный Генрих «осчастливил» за это время не одну сотню женщин, к чести своей, не делая различий между скотницами и герцогинями, но конфликтов между супругами, по крайней мере из-за этого, не наблюдалось.

И продолжалось бы все это неизвестно сколько времени, если бы не появилась во дворце новая фрейлина, очаровательная насмешница Анна Болейн. Девушка была очень не проста, ни по происхождению, ни по образу мыслей, ни по опыту придворной жизни, который она приобрела в ранней юности при французском дворе (Франциска I, между прочим). Короче говоря, девица, как говорят, не промах.

Есть данные, на которые ссылался Виктор Гюго, о том, что у Анны Болейн было шесть пальцев на левой руке. Возможно, эта деталь не имеет никакого значения, а возможно, означает очень и очень многое.

Так или иначе, юная леди Анна резко отличалась от привычных объектов королевской похоти, настолько резко, что король вдруг проникся мыслью сделать ее своей законной женой. Эта совершенно нелепая мысль завладела всем его существом, и он со всей решительностью начал воплощать ее в жизнь.

Разумеется, Анна Болейн, вдруг увидевшая вполне реальную перспективу стать королевой Англии, лезла из кожи вон, чтобы приблизить этот вожделенный миг.

Когда Генрих VIII начал хлопотать перед Папой о разводе с Екатериной Арагонской, тот уклонился от принятия решения по этому вопросу, не желая ссориться из-за сексуальной блажи «этого борова» с императором Священной Римской империи, племянником Екатерины Арагонской.

Генрих продолжал настаивать на разводе, аргументируя свою настойчивость муками совести, не позволяющей ему, верному и доброму католику, состоять в незаконном браке с вдовой своего брата, то есть со своей родственницей.

Папа продолжал уклоняться от прямого ответа на поставленный вопрос, и вот тогда в Англии произошла Реформация. Все эти глубинные исторические процессы и объективные причины — бред сивого мерина! Когда Генриху надоело ждать от Рима разрешения на развод, да еще когда при этом объект вожделения уклоняется от близости, ссылаясь на головную боль, которая пройдет только после венчания, нетерпеливый монарх воскликнул: «Ах, так? Какой-то там Папа Римский будет решать мою судьбу?! Да в гробу я его видал!» Или что-то в таком роде… И он объявляет себя главой Церкви на вверенной ему Богом территории. Вот так, ни больше, ни меньше!

Так в Англии состоялась Реформация и родилась Англиканская Церковь. Отныне была упразднена власть Папы, богослужение велось на английском языке, священники имели право жениться, звание епископа сохранялось, а звание монаха упразднялось. И не потребовалось никаких соборов, споров и подсчета голосов. Сказано — сделано.

Развод Генриха с Екатериной Арагонской был совершен с рекордной скоростью накануне его венчания с Анной Болейн.

Правда, вскоре после брачных торжеств пришлось казнить весьма известных людей, которые отказались принять только что сочиненную религию, таких как Томас Мор, кардинал Уолси и др., но это — детали, которые не омрачили семейного счастья короля.

Но довольно скоро это счастье поднадоело Генриху, и он начал подумывать о том, как бы избавиться от наскучившей красотки, которая мало того что проявляла недопустимую независимость суждений, так еще и родила девочку вместо обещанного мальчика.

Долго обдумывать что-либо было не в характере бравого короля и одновременно главы Англиканской Церкви, так что вскоре королева была обвинена в преступной связи с целой сотней мужчин и в организации заговора с целью лишения короля его драгоценной жизни.

Был организован громкий показательный процесс над группой «заговорщиков» из числа придворной знати, которые «признались» в том, что были еще и любовниками королевы и что она обещала якобы выйти за них замуж после благополучного убийства Генриха VIII.

Несмотря на абсолютное отсутствие каких бы то ни было улик, высокий суд приговорил несчастных к «квалифицированной» казни — повешению, снятию еще живыми с виселицы, сожжению внутренностей, четвертованию и обезглавливанию. Правда, король проявил особую милость к осужденным, заменив «квалифицированную казнь» простым отсечением головы.

Вот здесь-то Англию ожидал еще один сюрприз. Дело в том, что отсечение головы там осуществлялось при помощи секиры, тогда как в соседней Франции орудием палача был меч. Генриху меч показался предпочтительней примитивного топора, и поэтому он решил впредь отсекать английские головы тоже мечом. Действительно, чем английские головы хуже французских?

И вот нововведение решено было опробовать на нежной шее некогда обожаемой Анны Болейн. Ввиду отсутствия в Англии достаточно опытныхспециалистов пришлось заказать палача в Кале. Специальным кораблем его доставили в порт Саутгемптон, а затем, привезли в Лондон, где он с блеском продемонстрировал свое искусство. Головы у Анны Болейн как не бывало!

Большой, однако, забавник был этот Генрих VIII! В день казни Анны Болейн он обвенчался с некоей Джейн Сеймур, девушкой не очень хорошего происхождения, но и не такой самоуверенной и языкатой, какой была Анна Болейн.

Собственно, дело тут не в девушке, посредством которой король стал родственником сельского кузнеца, ладно, в конце концов, кузнеца, а не лакея или торговца, дело не в этом, а в том, что шел 1536 год, то есть прошло более 320 лет действия Великой Хартии вольностей, которой так гордились (и по сей день гордятся) англичане! Чем тогда гордиться, если вот так, запросто можно обвинить кого угодно и в чем угодно, а судьи послушно вынесут любой угодный деспоту приговор? Всякое бывало в Истории, так что не было бы в этом ничего из ряда вон выходящего, если бы тот же Генрих VIII,решив избавиться от поднадоевшей супруги, подсыпал ей в питье чего-нибудь «избавительного» или подослал верного человека, умеющего хорошо владеть кинжалом. Так нет же, устраивается смехотворный судебный процесс, насмешка над правосудием, над всеми английскими вольностями и законами, плевок в лицо палате лордов и т.д. И все это сходит с рук…

Азиатщина, причем самая дремучая.

КСТАТИ:

«Когда дикари Луизианы хотят сорвать плод с дерева, они срубают дерево под корень и тогда срывают плод. Таково деспотическое правление».

Шарль де Монтескье

В ликвидации Анны Болейн принимал самое активное участие государственный секретарь Томас Кромвель, который оперативно сфабриковал криминальное дело против нее и «антинародной» группы любовников. Дело, конечно, было шито белыми нитками и развалилось бы во мгновение ока, если бы в тогдашней Англии имел место хоть слабый бы намек на правосудие или на чувство собственного достоинства у членов парламента, но тогда другого и не требовалось.

Кромвель очень много сделал для укрепления королевской власти и для придания ей того характера, который в полной мере проявился в деле Анны Болейн.

Генрих VIII, с одной стороны, высоко ценил помощь госсекретаря, но, с другой, эта помощь начала его раздражать. Подобно всем низким натурам, напрочь лишенным чувства справедливости, Генрих начал считать, что он и сам мог бы справиться с такими делами, а этот заносчивый умник теперь, видите ли, цены себе не сложит…

А тут еще вот такая незадача: Джейн Сеймур умирает при родах, успев, правда, подарить своему мужу наследника престола, но все же умирает, значит, возникает проблема поиска новой королевы. И тут Кромвель выступает с предложением, которое, по его словам, является универсальным ключом к решению множества задач. Он предлагает королю жениться на немецкой принцессе Анне Клевской. Этот брак должен стать залогом прочного союза с германскими государствами и германскими протестантами, что особенно важно ввиду образования мощной антианглийской коалиции в составе двух католических держав — Франции и Испании. Для Генриха все эти премудрости были раздражающе сложны, но сама идея женитьбы на «дебелой немке» пришлась ему по вкусу.

Дабы не покупать кота в мешке, решено было отрядить на родину невесты знаменитого живописца Ганса Гольбейна (1497—1543 гг.) с поручением зафиксировать внешность Анны и предоставить портрет на суд жениха.

Но художник — не фотограф, делающий снимки на документы. Великий Гольбейн изобразил на полотне то, что он скорее почувствовал, чем увидел воочию в этом образе, и когда Генрих VIII взглянул на портрет, решение жениться созрело тут же и бесповоротно.

Вскоре невеста прибыла в Англию. Генрих галантно выехал ей навстречу, и вот в Рочестере, в тридцати милях от Лондона, они увиделись…

Первым желанием короля было тут же, собственноручно отрубить голову живописцу Гансу Гольбейну, так как невеста настолько отличалась от своего портрета, что видавший виды Генрих чуть не плакал от отчаяния и обиды.

Он заявил придворным, что никогда не женится на «этой кобыле», но потом изменил свое решение из боязни поссориться с немцами. Однако, как вскоре выяснилось, слухи об антианглийской коалиции Франции и Испании оказались сильно преувеличенными, так что, в принципе, отделаться от «кобылы» можно было достаточно просто и без особых дипломатических последствий.

Но прежде нужно было избавиться от Кромвеля. Сказано — сделано. Кромвель во мгновение ока оказывается узником Тауэра, его имущество конфисковывается, а все заслуги аннулируются ввиду открывшихся «фактов» ереси, государственной измены и прочих проявлений злокозненности.

Ему предлагается облегчить свою участь, подписав заявление о том, что король Генрих VIII неоднократно говорил в его присутствии о том, что «не исполнял своих супружеских обязанностей» по отношению к Анне Клевской, которая, исходя из этого, осталась в своем добрачном состоянии, а следовательно, не является женой короля в буквальном смысле этого слова. Несомненная ложь. Учитывая характер и наклонности Генриха VIII, просто невозможно предположить, будто он был настолько принципиален, что отказался от возможности хотя бы раз проинспектировать сексуальные способности «кобылы». Но дело не в этом.

Кромвель подписал все, что ему дали на подпись, после чего ему сообщили, что король в виде особой милости избавил его от повешения и сожжения на костре, разрешив ограничиться отсечением головы.

Вскоре его голову отсекли, а королеве объявили, что она разведена, правда, с назначением ей пенсии в 4 000 фунтов стерлингов и присвоением почетного звания «сестры короля».

А Генрих VIII незамедлительно женился на восемнадцатилетней Екатерине Говард, которая менее чем через два года после свадьбы была обезглавлена по обвинению в развратном поведении, несовместимом со званием королевы Англии.

Далее началась череда казней разного рода государственных преступников и еретиков. Парламент принял специальный билль, согласно которому осужденных католиков надлежало вешать, а вот лютеран — сжигать заживо.

Считается, что за годы правления Генриха VIII было повешено не менее 72 000 человек, только повешено, не считая сожженных заживо и обезглавленных.

Его последняя, шестая жена, Екатерина Парр, едва не угодила на эшафот за какое-то высказывание, вызвавшее неудовольствие ее кровожадного супруга.

Сам-то он себя таковым не считал.

КСТАТИ:

«Если Бог все знает и может отвратить всякого заблудшего от заблуждения, то почему он этого не делает? И почему, если Бог не отвращает от заблуждения, то грех падает не на Бога, а на человека?»

Пьетро Помпонацци

Вопрос, конечно, любопытный, но, на мой взгляд, аморальный: если человек не в состоянии удержаться от неблаговидного поступка, то пусть вся ответственность падет на его голову, а не на чью-то чужую, тем более голову Бога. С другой стороны, хорошо было бы, если бы Бог останавливал таких как Борджиа или Генрих VIII в самом начале их убийственного пути. Хорошо бы. Но, опять-таки, если многие тысячи окружающих терпят вот такое, то, может быть, так им и надо?

И вот что самое, пожалуй, печальное: все эти «многие тысячи окружающих» совершенно одинаковы в своих проявлениях независимо от времени, страны, религии и любых других условий. Вот они-то и создают тот вакуум, который непременно заполняется деспотами, а потом они страдают от беспредела власти, ненавидят ее, воспевают подвиги сопротивляющихся ей бандитов типа Робин Гуда или Стеньки Разина, с нетерпением ждут избавителя, который приходит только лишь затем, чтобы занять место предыдущего деспота, да так занять, чтобы эти «многие тысячи» с теплым чувством вспоминали о не таком уж плохом былом…

КСТАТИ:

«Решения проблем могут умирать. Сами же проблемы остаются вечно живыми».

Гаральд Геффдинг

Экзотический персонаж. Правитель ацтеков Монтесума II Младший (1466—1520 гг.).

Став главой государства, он сосредоточил в своих руках гражданскую, военную и религиозную власть.

Сразу же после инаугурации Монтесума приказал отстранить от дел всех тех, кто служил его предшественнику, абсолютно всех, включая курьеров, слуг, старейшин общин и т.п.

Все бы ничего, но только там, в доколумбовой Мексике, «отстранить от дел» означало — «ликвидировать», что и было сделано со всем тщанием.

Монтесума поставил перед собой задачу объединения всех племен, населяющих огромную страну под верховенством ацтеков. Понятное дело, эти племена вовсе не сгорали от желания обрести статус рабов, поэтому «святое дело объединения» сопровождалось постоянными военными походами, многими тысячами погибших защитников племенной независимости и столь же многими тысячами пленных, предназначенных для жертвоприношений грозным ацтекским богам.

ФАКТЫ:

Мексиканские жрецы доколумбового периода в отправлении религиозных обрядов достигали такого уровня холодной жестокости, который в свое время потряс даже испанских конкистадоров, людей далеко не милосердных и знакомых с методами европейской инквизиции.

Храмы были уставлены страшными идолами, окрашенными человеческой кровью. Капища бога Вицлипутли украшались черепами принесенных ему в жертву людей. Полы и стены этих капищ были покрыты толстым слоем засохшей крови. Перед статуей этого божества всегда лежало человеческое сердце, еще хранившее тепло своего бывшего обладателя. Понятно, что сердца постоянно обновлялись… Жрецы носили одеяния, сшитые из человеческой кожи. Обряд жертвоприношения проходил следующим образом. Главный жрец направлялся к жертвеннику, держа в руке большой нож, выточенный из куска кремния; за ним шел второй жрец с деревянным ошейником, а еще четверо жрецов замыкали процессию.

Четверка замыкающих останавливалась по обе стороны большого пирамидального камня. На этот камень клали человека таким образом, что вершина пирамиды давила ему на поясницу, и тело получало изгиб, облегчающий вспарывание живота.

Четверо жрецов держали жертву за руки и за ноги, пятый надевал ей на шею деревянное кольцо, а затем главный жрец каменным ножом вспарывал живот и, вырвав из груди жертвы сердце, посвящал его Солнцу.

Процедура была многочасовой, так как Солнцу требовалось посвятить не менее полусотни сердец.

Мы привыкли читать о жестокостях испанских конкистадоров, но ради элементарной справедливости следует заметить, что те жестокости, с которыми они столкнулись при первом же знакомстве с мексиканскими религиозными обрядами, не шли ни в какое сравнение с их собственными.

Во время одного из самых первых своих завоевательных походов Монтесума неожиданно приказал главному военному вождю срочно возвратиться в столицу и обезглавить всех воспитателей его детей, компаньонок многочисленных жен, а также других дворцовых женщин, чтобы тут же заменить их новыми. Зачем? А чтобы проверить, насколько оперативно и точно исполняются его приказы, не более того.

Вот этого уже не требовали религиозные правила. Это была сугубо частная инициатива человека, наслаждающегося безграничной властью над себе подобными.

Он покорял соседние племена с какой-то болезненной жестокостью, которая вызывала изумление даже у его сподвижников, отнюдь не страдающих альтруизмом.

Монтесума часто (и совершенно добровольно) исполнял обязанности главного жреца при жертвоприношениях (то есть именно он вспарывал живот жертвы).

Однажды, после усмирения непокорного племени уэшотцинков, было устроено массовое жертвоприношение военнопленных, поразившее всех приближенных Монтесумы своей неоправданной жестокостью и нарушением установленного ритуала. Пленных разделили на три группы. Первая была принесена в жертву обычным способом (рассекание груди и вырывание сердца). Вторую группу сначала поджаривали на медленном огне, а затем уже лишали сердец, а третью расстреливали из луков. Монтесума был очень доволен, но в народе пошли разговоры о том, что жертвоприношение — вовсе не казнь, так что был утрачен священный смысл древнего ритуала. Конечно, эти разговоры велись глухим шепотом, но сам факт их возникновения был симптомом, на который следовало бы обратить внимание. Но Монтесуме было не до того: поступили сведения о появлении каких-то таинственных пришельцев, в которых жрецы, посоветовавшись, признали богов, покинувших Мексику много столетий назад и пообещавших вернуться когда-нибудь. Это был отряд испанских конкистадоров.

Испанцы повели себя так, что очень скоро утратили ореол божественности и стали восприниматься лишь как жестокие и алчные незваные гости. И вот тут-то великий вождь, военачальник и жрец Монтесума II продемонстрировал полный паралич воли и элементарного достоинства первого лица государства. Он призвал своих соотечественников смириться и покорно принять власть завоевателей, за что был этими же соотечественниками побит камнями, до смерти, разумеется.

КСТАТИ:

«Кто кажется страшным, тот не может быть свободным от страха».

Эпикур

Еще один страшный человек с правами казнить и миловать — внук Ивана III и Зои Палеолог, великий князь «Всея Руси» Иван IV, прозванный Грозным (1530—1584 гг.).

Если рассматривать эту личность в контексте всех реалий его эпохи, то мы не увидим ничего из ряда вон выходящего ни в злодействах, ни в тех деяниях, которые историки традиционно считают положительными. Обыкновенный деспот эпохи Возрождения, четко вписывающийся в рамки понятия «типичный представитель самодержавной власти».

И он никак не более Грозный, чем, скажем, Генрих VIII или Карл IX, просто таков сложившийся стереотип. А то, что его образ был так горячо любим Сталиным, увидевшим в нем своего рода предтечу, можно объяснить, во-первых, тем, что он свой, отечественный, и, во-вторых, недостатками сталинской эрудиции. Например, Филипп II, «король-паук», покровитель испанской инквизиции, замучил и отправил на тот свет гораздо больше безвинных людей, а Генрих II был куда более взбалмошным и преуспевшим в садистских проявлениях, о чем, возможно, не читал ни Сталин, ни кто-либо из его пролетарско-местечковых референтов.

А грозный Иван Васильевич, как и все представители этой социальной группы, в детстве мучил животных, издевался над слугами и ставил первые сексуальные опыты над подневольными женскими телами.

16 января 1547 года его венчали на царство, и с этого венчания титул царя на Руси стал считаться легитимным, так как был подтвержден специальной грамотой Константинопольского патриарха. Грамота, правда, была получена лишь через четыре года после акта венчания на царство, но — как говорится, лучше поздно, чем никогда. Вскоре Иван женился на Анастасии Романовой, с которой прожил тринадцать лет, не отмеченных особо важными событиями, если, конечно, не считать таковыми страшный пожар, уничтоживший практически всю Москву, кроме Кремля, и, как последствие пожара — уничтожение всех родственников царя по материнской линии, обвиненных в поджоге, причем уничтожал не кто-нибудь, а народ, убитый горем, оставшийся без крова и кипящий жаждой мести виновникам несчастья, которые, конечно же, должны быть, иначе, если таковые не отыщутся, тогда вообще… безнадега… выходит, Божья кара, а она не бывает несправедливой… нет, лучше все-таки отыскать супостатов…

Универсальная формула реакции масс на негативное явление.

В окружении царя появились новые люди, которые, конечно же, по моде всех времен и народов, были рано или поздно казнены.

При этом нестерпимо терзают алчное воображение земли, лежащие вокруг, лежащие в общем-то плохо, а посему сам Бог велел их подобрать под царскую руку, а то как-то непрестижно звучит, если честно: «Царь Московского княжества»…

16 июня 1552 года Иван выступил в поход на Казань, столицу татарского ханства, а 2 октября, после осады и штурма, город был подвергнут ужасной резне. А, собственно, кто и когда видел иную, не ужасную резню? Резня как резня, что уж тут поделать…

В 1556 году московское войско захватывает Астрахань и, естественно, всю территорию Астраханского ханства и поволжские степи до самого Каспийского моря.

Затем начинается вялотекущая Ливонская война, которая в начале своем отмечена была взятием Нарвы и еще двадцати городов, а затем забуксовала, потому что Дания, Польша и Швеция осознали, что произойдет после того, как азартный русский царь покончит с относительно слабым Ливонским орденом, и укрепили линию сдерживания его молодых амбиций. Нормальный процесс мировой Истории, которой скучно без конфликтов…

КСТАТИ:

«Когда, наконец, человечество дождется эпох, в дни которых ложно понятая мужественность не будет превращать мужчину в свирепого захватчика, в кичащегося своей грубостью драчуна, в помесь индюка с тигром?»

Даниил Андреев

Ю. Ш. фон Карольсфельд. Победа Михаила над драконом

Наверное, никогда. Да и кто знает, что будет с миром, если из мужского начала исключить такое понятие как «свирепый захватчик»? Иное дело — мера, процентное содержание этого понятия в характере мужчины, как, например, содержание кислорода в воздухе. Если его больше, чем необходимо для жизни, это создает угрозу. Все дело в пропорциях.

Но есть и другое свойство, сопутствующее в некоторых случаях мужской агрессивности как ее компонент. Вот здесь-то самое, казалось бы, незначительное нарушение необходимых пропорций приводит к ужасающим последствиям, зачастую непоправимым. Речь идет о жестокости.

Сама по себе жестокость является совершенно необходимым элементом многих человеческих проявлений, называясь при этом «разумной жестокостью».

Она понятна и естественна, если занимает должное место, не становясь самоцелью и объектом любования, как это воплотилось в характере Ивана Грозного. Ведь одно дело — отдать приказ о чьей-либо казни, и совсем другое — любоваться этой казнью, вникать во все подробности агонии, смаковать их…

Во все времена естественным последствием взятия войсками какого-либо города было его разграбление — плата победившим воинам за перенесенные опасности, раны, горечь утрат своих товарищей и т.п. В некоторых случаях командующий отдавал приказ убить какую-то часть населения взятого города (иногда — большую). Не будем рассматривать нравственный аспект ситуации — он абсолютно понятен и однозначен, как понятна ее мотивация: плата победителям, наказание за упорное сопротивление, устрашение жителей других городов противника, устранение данной административно-военной единицы с поля военной игры…

Ну, а если город не оказывает сопротивления? Если он гостеприимно распахивает навстречу войску противника свои ворота? Если за всем этим не кроется какая-то хитроумная западня, а все происходит так, как декларируется, с искренними проявлениями полной покорности пришельцам, как тогда расценивать резню, акты вандализма (не грабежа, а вандализма!), массовые изнасилования?

Тогда на первый план выступает личность командующего победившим войском, потому что все происходящее в данном городе санкционировано им и ни кем иным. Ссылки на то, что солдат — существо грубое, и поди останови его в захваченном городе — чушь, нелепая выдумка недобросовестных биографов этого командующего. Что бы там ни происходило, но публичный расстрел на городской площади пяти-шести зачинщиков насилия или просто насильников, пойманных на месте преступления, — надежнейшая гарантия того, что отныне город может спать спокойно. Следовательно, проблема состоит не в солдатском произволе, а в особенностях личности того, кто принимает решения.

Все вышесказанное в полной мере касается многих подробностей царствования Ивана Грозного, которого одни историки считают кровавым чудовищем, русским Нероном, другие — воплощением идеи безграничной свободы, третьи — трусливым и недалеким тираном, четвертые — рачительным хозяином и приумножителем богатств земли Русской, пятые — психически нездоровым человеком, глубоко страдающим от проявлений своего страшного недуга в минуты прояснения сознания и т.д.

Прежде всего, конечно, нужно, оценивая чьи бы то ни было деяния, отрешиться от понятий «свой» или «чужой». Подросток, зарезавший прохожего за то, что тот отказался дать ему закурить, совершил деяние, заслуживающее смертную казнь, и не имеют никакого значения ни страна, где это произошло, ни семья, в которой он воспитывался, ни его оценки в классном журнале. Значение имеет, в данном случае, преступление, а не тот, кто его совершил…

Биографию Ивана Грозного можно разделить на два периода: до смерти его первой жены Анастасии и после этой смерти, когда миру вдруг предстал совершенно иной, новый человек, у которого, если сравнивать его с прежним Иваном IV, как говорится, «поехала крыша». Да, он проводил довольно жесткую политику, да, он — дитя своего времени, и потому нет нечего удивительного в его поощрении казанской или астраханской резни после взятия этих городов, как нет ничего удивительного в казнях политических противников, явных или мнимых. Там, по крайней мере, наличествовали логически обоснованные мотивы, но вот после смерти жены его поведение во многом можно назвать неадекватным.

Он начинает убивать всех подряд, и лично, и с помощью своих подручных. Его жертвами стали: преподобная Мария с пятью сыновьями, Иван Шишкин с женой и детьми, князь Дмитрий Овчинин, князь Дмитрий Кашин (убит на пороге церкви), князь Михаил Репнин (убит во время чтения Евангелия), Дмитрий Курлятев с женой и малыми детьми, священник Благовещенского собора Сильвестр, советник Алексей Адашев, а также князья суздальские, ростовские, ярославские, полоцкие и т.д.

В то же самое время он заявляет: «Чтобы охотиться на зайцев, нужно множество псов; чтобы побеждать врагов — множество воинов; кто же, имея разум, будет без причины казнить своих подданных!»

В том-то и дело, что без причины, просто так, от плохого настроения или головной боли. Бесспорно, для поддержания должного порядка в стране казни были необходимой мерой, но неужели трудно было находить людей, действительно заслуживающих наказания за свои деяния? Думается, что их было вполне достаточно, и тем не менее…

Он хорошо понимал необходимость демонстрации жестокости, которая как бы подтверждает естественность, природность существующей власти. Например, в Османской Империи была своеобразная норма, — 250 публичных казней в месяц, — которая была призвана поддерживать на должном уровне престиж власти.

Видимо, масса усматривает в жестокости своего правителя нечто подспудно желаемое ею, вынашиваемое, но нереализованное из-за страха наказания или вообще недостатка силы духа.

КСТАТИ:

«Есть много жестоких людей, которые чересчур трусливы для жестокости».

Фридрих Ницше

Так уж повелось, что масса склонна принимать гуманность правителя за его слабость, а вот чего-чего, но слабости она не простит своему «отцу». Кроме того, гуманность абсолютно чужда массе, поэтому при контакте с ее (гуманности) проявлениями масса испытывает лишь негативные эмоции, что нельзя не учитывать тем, кто собирается его руководить.

Например, с точки зрения Зигмунда Фрейда, психология лидера резко отличается от психологии других членов социальной группы. Он не имеет эмоциональных привязанностей к кому-либо, кроме себя. Он никого не любит, кроме себя, он самоуверен и независим, он обладает определенными качествами, непостижимыми на уровне бытового сознания, и поэтому он становится общим идеалом — «Я».

Ему вовсе не обязательно быть лучше, умнее, благороднее других, но все его поступки, даже явно негативные, воспринимаются массой в совершенно ином ключе, чем если бы их совершил кто-то из «простых смертных».

А если ко всему этому добавить еще и мощную харизму, которой, несомненно, обладал царь Иван Васильевич…

ФАКТЫ:

В июле 1570 года он устроил в Москве очередную образцово-показательную казнь. На глазах у огромной толпы, запрудившей Китай-город, в течение двух часов две сотни человек были разрублены на части, распилены пополам или сварены живьем. Дети и жены казненных были тут же утоплены, как котята.

И вот царь поднимается на липкий от крови эшафот и обращается к толпе:

— Народ! Скажи, справедлив ли мой суд? «Народ» разразился радостными криками:

— Справедлив! Справедлив, батюшка-царь! Дай Бог тебе долго жить!

Но и это еще не все. Посаженный на кол боярин, умирая в нечеловеческих муках, присоединился к ликующему хору:

— Боже, храни царя! Даруй ему счастье и спасение!

Этот случай универсален. Такого уровня «народ» совершенно одинаков в своих проявлениях и в России, и в Испании, и в Германии, и в Мексике, конечно, только такого уровня, называемый не иначе как «чернью». Между прочим, и во все времена…

В конце 1564 года царь демонстративно покидает Москву и поселяется в Александровской слободе, откуда он присылает две грамоты: одну — Думе, вторую — для принародного оглашения населению Москвы. Оба документа обвиняли бояр в сопротивлении власти, корыстолюбии и государственной измене, а посему на Думу, дворян, священников и прочие власти объявлялась опала. А вот на «простой народ» — никакой опалы и никакой царской обиды, только от дел царь удаляется…

Парод пришел в ужас и тут же снарядил посольство, которое должно было умолить государя вернуться, при этом заверив его во всесторонней поддержке в его святой борьбе с врагами Отечества.

Получив таким образом неограниченные полномочия, Иван развернул невиданный доселе массовый террор. Был создан и надежный режущий инструмент — особая структура, получившая название опричнины. Это был прообраз современных полицейско-карательных служб, своего рода государство в государстве, игнорирующее его законы и обычаи, имеющее практически неограниченные права и подчиняющееся только одному человеку — царю.

Страна была разделена на две неравные части. Одна из них, меньшая, но более богатая, поступала во владение новой структуры и получила название «опричнины», а другая — «земщины». Опричнине, кроме лучших улиц Москвы, достались 20 городов с уездами, причем самые богатые, ну а земщине— поболее, конечно, но победнее, похуже.

Соответственно и все подданные царя, а если точнее, его рабы (как заведено в восточных деспотиях) были четко разделены на первый сорт — опричников, и второй — всех остальных.

Первый сорт имел огромные преимущества перед вторым буквально во всех сферах бытия и. разумеется, широко использовал эти преимущества в соответствии со своими моральными качествами. А качества, конечно, были именно того уровня, который соответствовал этим людям с улицы — в полном смысле этого слова.

Это были подонки общества, беспредельщики, выражаясь современным языком, которые вдруг получили неограниченную власть над тысячами и тысячами земцев, которых можно было совершенно безнаказанно грабить, убивать, подвергать всяческим унижениям — по наскоро сфабрикованным обвинениям, а то и вовсе без оных. Чем не светлая мечта отребья всех народов и во все времена?

Это была шоковая терапия «от Ивана Грозного», и, надо сказать, организована и проведена она была блестяще. Как он, должно быть, наслаждался, поставив над чванливыми боярами безродную чернь, которая могла, при желании, отнять их имущество, изнасиловать жен и дочерей, пытать, убивать… Это весьма напоминает ситуацию в сталинских лагерях, когда политических заключенных, этих профессоров, главных инженеров, знаменитых артистов, генералов, содержали вместе с ворами и убийцами, которые всячески изгалялись над ними, чтобы, по замыслу тюремщиков, сломить, растоптать волю политических, лишить их самого главного достояния — духа.

Эта организация по форме напоминала рыцарско-монашеский орден. Члены ее носили грубые мрачные одеяния и назывались братией. Царь назывался братом. Устав этого ордена напоминал монастырский, да и весь распорядок жизни вне казней, грабежей, пыток и набегов на земские земли был густо наполнен религиозной службой. Царь Иван носил звание игумена, а его помощник Малюта Скуратов — пономаря. Все они много и часто молились…

И развлекались в соответствии со своими душевными качествами и наклонностями. Их трапезы превращались в дикие оргии в духе Калигулы, когда «братья» во главе со своим «игуменом» предавались безудержному разврату, объектами которого были не только многочисленные женщины, но и мужчины, в частности боярин Басманов, который на царских попойках щеголял в женском платье и исполнял любые капризы своего своенравного властелина.

Думаю, это грубейшая напраслина — называть Ивана Грозного извращенцем на основании хотя бы эпизодов с Басмановым. Царь был абсолютно чужд гомосексуализму, а содомия с Басмановым основана прежде всего не на сексуальном гурманстве, а на унижении в его лице всего боярства, которое он, выражаясь тюремным языком, «опускал» таким образом, да еще и на глазах у представителей социального дна.

А в отношении ориентации — здесь было все в порядке.

Второй женой Ивана Грозного была черкесская княжна Мария Темгрюковна, женщина красивая, своенравная, склонная к жестоким забавам. Ей нравилась травля собаками или медведями приговоренных «врагов» царя, как нравились и сцены групповых изнасилований с участием бравых опричников и боярских дочерей.

У нее были любовники, и царь знал об этом, однако не препятствовал ее развлечениям, будучи сам погружен в омут дикого сладострастия. Он не возражал против того, что в его отсутствие царицу часто навещал опричник Афанасий Вяземский, но когда Мария связалась с дворянином Федоровым, и они замыслили заговор, Иван, узнав об этом, зарезал Федорова, а Марию приказал запереть в Кремлевском дворце навечно. Вскоре она умерла при невыясненных обстоятельствах.

Третьей кандидаткой в царские жены стала боярышня Марфа Сабурова, рослая, румянощекая красавица, которая вдруг стала буквально таять на глазах во время приготовлений к свадьбе. Возникло серьезное подозрение касательно отравления ее родственником умершей Марии, Михаилом Темгрюком. Иван все же остался верен своему слову и обвенчался с уже полумертвой Марфой. Через две недели она скончалась. Михаила Темгрюка обвинили в убийстве и посадили на кол.

Четвертая жена, Анна Колтовская, была неглупа, любознательна, ненавидела опричнину и обладала необузданным темпераментом.

Возможно, набор и соотношение этих качеств импонировали царю, потому что некоторое время он полностью находился под ее влиянием, забросив все государственные дела и опричнину в том числе.

Но случилось явно водевильное происшествие, резко повернувшее ход событий. Анна, будучи натурой страстной, время от времени имела сторонних сексуальных партнеров. Одним из них был князь Ромодановский, который проникал на женскую половину дворца, переодевшись в соответствующее платье и называясь при этом «боярышней Ириной». Иван несколько раз видел эту «Ирину», мельком, правда, но отметил про себя и статность красавицы, и ее румяные щеки, и черные брови… Короче говоря, а почему бы и нет? И вот когда «Ирина» в очередной раз пришла к его жене, ее встретили двое дюжих опричников, которые без лишних разговоров препроводили прямо в царскую спальню, где немедленно обнажили, дабы государь не тратил свое драгоценное время на раздевание скромницы…

Ромодановского Иван убил тут же, на месте, а коварную Анну отдал в пользование опричникам, у которых были веские причины отомстить ей за то, что она настраивала Ивана против них, да и вообще за брезгливую надменность. Вволю натешившись, опричники постригли ее в монахини.

Брак с княжной Марией Долгорукой был, пожалуй, самым кратковременным. Буквально на следующий день после венчания новобрачную, связанною и с кляпом во рту, привезли в санях на полузамерзший пруд. Царь сел в заранее приготовленное кресло на берегу, а его «пономарь» Малюта Скуратов объявил всему честному народу, густо облепившему место действия, что царица оказалась не девственницей, посему оскорбленный в своих лучших чувствах государь передает ее на волю Божью. Затем Скуратов хлестнул лошадь, и она вместе с санями провалилась под лед…

Некоторое время состояла в его женах семнадцатилетняя красавица Анна Васильчикова, которая внезапно скончалась по необъяснимой причине.

Далее был страстный период Василисы Мелентьевой, на которой Иван женился, предварительно отравив ее мужа. Став царицей, Василиса проявила явно садистские наклонности, помыкая супругом, унижая его, отказывая в интимной близости и при этом заставляя прислуживать себе в качестве камеристки. И он, Грозный, безропотно терпел все это! Что ж, каждый волен выбирать для себя удовольствия сообразно своим вкусам и капризам, но понятие «удовольствие» враз приобрело свой общепринятый смысл, когда царь застал у своей повелительницы ее любовника Ивана Колычева.

…Их похоронили рядом, в двух гробах, но, как поговаривали тогда, в отличие от Колычева, Василиса была похоронена живой…

Последней его женой была боярская дочь Мария Нагая. Правда, уже будучи ее законным супругом, Иван Грозный решил попытать брачного счастья с племянницей английской королевы Елизаветы I, так как проникся мыслью породниться с королевский династией и поднять свой престиж, поколебленный опустошительным разгулом опричнины и военными неудачами в Ливонии и на татарском фронте, потому что взятие Казани и Астрахани вовсе не означало решения проблем взаимоотношений с татарами, скорее напротив…

Но сватовство сорвалось, а Мария Нагая родила царю сына, которого нарекли Дмитрием. Мальчика ждала трагическая судьба: страдая припадками падучей, он в отроческом возрасте (согласно официальной версии) случайно поранился ножом и умер. Эту смерть принято приписывать стараниям Бориса Годунова, устранившего препятствие на пути к трону. Что ж, весьма вероятно…

Между прочим, известно, что царевич Дмитрий еще в раннем детстве испытывал наслаждение при виде предсмертных судорог овец, кур и гусей, которых резали в его присутствии. Кто знает, какой кровавый след оставил бы в Истории этот прелестный малыш, если бы судьба не распорядилась своевременно вывести его со сцены…

Да, его батюшки для той эпохи было вполне достаточно.

Характерный эпизод: вдруг, ни с того ни с сего вбив себе в голову, что престарелый конюший намеревается свергнуть его с престола, Грозный приказал ему одеться в царский костюм и взгромоздиться на трон. Затем царь начал униженно кланяться ему и ползать на коленях перед троном, приговаривая: «Здрав будь, Государь Всея Руси!», а натешившись самоунижением, встал с колен и сказал: «Вот ты и получил то, чего желал. Я сам сделал тебя государем, сам же и свергну тебя с престола». После этого Иван Грозный зарезал его и приказал бросить тело голодным собакам.

КСТАТИ:

«Царь Иван Васильевич царствовал так, как и следует царствовать… Он, как говорят, забавлялся тем, что вышибал мозги своим рабам, насиловал их жен и дочерей, калечил их собственными руками, рвал на части и сжигал… Он убил своего сына. Подавляя восстание в Новгороде, он приказал сбросить в реку три тысячи человеческих трупов. Он был российским Нероном!»

Маркиз де Сад. Жюльетта

Новгород — особая статья. Во-первых, там не было никакого восстания, а было лишь обвинение в возможном намерении городских властей перейти под юрисдикцию польского короля. Но даже если так, арестуй эти самые власти, казни их как изменников и дело с концом, так нет же… Дело тут было совсем в другом. Новгород вот уже несколько веков был известен всему миру как крупнейший торговый и культурный центр, как цивилизованный европейский город, никак не нуждающийся в таких силой навязанных ему «родственниках», как Москва.

Иногда думаешь о том, что, может быть, не следует обвинять Александра Невского в коллаборационизме, когда он активно сотрудничал с Золотой ордой, не заботясь о судьбе Москвы, но любой ценой оберегая Новгород от регрессивного влияния азиатских кочевников.

Москва всегда, во все времена, носила на себе печать азиатщины, и такое явление, как деспотия Ивана Грозного было, как мне кажется, вполне нормальным для Москвы и невозможным для Новгорода. И дело тут не в количестве убиенных, а в самой структуре отношений «царь — народ». Новгородцы могли быть подданными, покорными, смирными, дисциплинированными, но все же подданными, трезво осознающими, как все самодостаточные люди, понятие «необходимость», что дает ощущение внутренней свободы, а вот москвичи были рабами царя, а рабство, как известно, штука весьма непроизводительная.

Иван Грозный, наверное, осознавал это, и считая невозможным превращение истинно свободных людей в рабов, пришел к выводу об уничтожении Новгорода как явления.

Можно возвыситься над другими либо посредством собственных успехов, либо вследствие низведения до нужного уровня тех, других…

Иван Грозный избрал второе. В декабре 1569 года он с опричным войском двинулся из Александровской слободы сначала на Тверь, которой был учинен жестокий погром, а затем дальше, на Новгород…

ФАКТЫ:

«Вслед за убийством митрополита Филиппа приказал он грабить дотла тверского епископа, монахов и всех духовных. Граждане и купцы, ремесленники и другие стали надеяться, что грабежи не распространятся дальше. Они были вполне уверены в этом в течение двух дней, когда он прекратил убийства и грабежи, но по прошествии этого срока приказал великий князь врываться в дома и рубить на куски всю домашнюю утварь, сосуды, бочки, дорогие товары, лен, сало, воск, шкуры, всю движимость, свести все это в кучу и сжечь, и ни одна дверь или окно не должны были остаться целыми; все двери и ворота были отмечены и изрублены. Если кто-либо из грабителей выезжал из дома и не делал этого, его наказывали как преступника. Кроме того, они вешали женщин, мужчин и детей, сжигали их на огне, мучили клешами и иными способами, чтобы узнать, где были их деньги и добро…»

Из воспоминаний опричников Иоганна Таубе и Эларта Крузе

Да, среди опричников было немало иностранцев. Но дело не в этом. Следом за Тверью был, можно сказать, уничтожен Новгород, где были разрушены все хозяйственные и административные здания, разграблены огромные запасы дорогих товаров и убит каждый третий житель.

Вследствие этого приоритет в торговле и ремеслах перешел к Москве, а Великий Новгород вскоре превратился в обычный провинциальный город, былая слава которого ушла в область воспоминаний…

Та же судьба постигла древний Псков.

Вопрос первенства был однозначно и окончательно решен в пользу Москвы. А вскоре за Окой объявилось 120-тысячное татарское войско. Грозный спешно уезжает в Ростов, бросив Москву на произвол судьбы.

Столица (кроме Кремля) сгорела в один день. Тех москвичей, которые не погибли в огне, татары увели в плен.

Военная удача решительно отвернулась от Грозного. В начале 1582 года он заключил перемирие с Польшей, отказавшись от притязаний на Ливонию, а в мае 1583 года — со Швецией, и тоже отнюдь не на почетных условиях.

Однако, в противовес этому негативу, наконец-то пришло известие о победе Ермака над аборигенами Западной Сибири.

Время Ивана Грозного характеризует бурный процесс захвата территорий соседних государств, который историки лицемерно называют «присоединением». Казань, Астрахань, Сибирь… Естественно, такой поворот событий не входил в планы «присоединяющихся». Однако, ничего не поделаешь: колонизация есть колонизация…

Едва ли этот процесс можно признать положительным для усиления могущества Руси. Когда западные страны образовывали свои колонии, они использовали аборигенов как основную производительную силу, а наместники и небольшие военные отряды обеспечивали соблюдение установленного порядка, не привлекая туда продуктивное население метрополии.

Русское самодержавие действовало по-иному, вытесняя местное население и переселяя на новые земли представителей основной национальности, тем самым дробя и распыляя ее потенциал.

Потенциал нации является неизменной величиной, и наибольший успех в ее развитии достигается в основном за счет концентрации этого потенциала на пространстве, обеспечивающем нормальную жизнедеятельность нации.

КСТАТИ:

«Когда государство не может достичь своей высшей цели, то оно растет безмерно. Мировая римская империя не представляет, в сравнении с Афинами, ничего возвышенного. Сила, которая должна принадлежать исключительно цветам, принадлежит теперь неимоверно вырастающим стеблям и листьям».

Фридрих Ницше

Количество, как известно, далеко не всегда автоматически переходит в качество.

А Иван Грозный скончался 18 марта 1564 года, расставляя фигуры на шахматной доске.

Символично, что и говорить…

Его несостоявшаяся родственница Елизавета I Тюдор (1533—1603 гг.), английская королева с 1558 года.

Дочь Анны Болейн и Генриха VIII, она более пяти лет провела в одиночной камере Тауэра, собственно, все время правления королевы Англии Марии Тюдор (1516—1558 гг.), которая решила на всякий случай упрятать за решетку свою младшую сводную сестру, имеющую такие же, как и у нее самой, права на английский престол.

Мария Тюдор была замужем за испанским королем Филиппом II (1527—1598 гг.), фанатичным ревнителем католической веры и преследователем ереси в любых ее проявлениях. Под его влиянием Мария жестоко преследовала протестантов, ввела в Англии инквизицию и подписала более 500 смертных приговоров на религиозную тему за недолгое время своего правления, тем самым заслужив прозвище «Кровавая».

Ее поведение, конечно, импонировало ее не менее кровавому супругу, однако он в 1558 году вернулся на родину, в Испанию, где было невпроворот дел по искоренению ереси, да и инквизиция что-то обленилась… Мария впала в глубокую депрессию, вследствие чего умерла 17 ноября 1558 года.

Елизавета прямо из тюремной камеры восходит на трон Великобритании. Этот день, 17 ноября, превратился в национальный праздник, в триумф протестантизма.

Елизавета восстановила англиканскую церковь, за что была предана анафеме папой Сикстом V, который, тем не менее, признал, что она «государыня большого ума». И это было действительно так. Ее правление отмечено бурным развитием торговли, промышленности, наук, искусств и ремесел. Она покровительствовала торговым кампаниям. При ее поддержке утвердилась на русском рынке Московская кампания, на Балтике — Эстляндская, Берберийская — в Африке, Левантийская — на Ближнем Востоке, в Индии — Ост-Индская и т.д.

Разумеется, вокруг нее вился рой желающих разделить с ней трон, власть и успехи. Среди желающих не последнее место занимал овдовевший Филипп II Испанский, которому, видимо, импонировала мысль управлять одновременно Испанией и Англией из постели английской королевы, как это имело место при Марии Тюдор. Однако Елизавета была гораздо более цельной натурой, чем ее покойная сестра, и при этом ненавидела Филиппа II как зашоренного фанатика, не говоря уже о том, что она была убежденной англиканкой и не собиралась идти на какие-либо уступки в вопросах веры. Ее раздражала мышиная возня претендентов на роль мужа английской королевы, и, наверное, поэтому (хотя не исключены и другие версии) она объявила, что хочет остаться королевой-девственницей.

КСТАТИ:

« Елизавета (с достоинством): Мистер Шекспир, ваше счастье, что я милостивый монарх. Я оказываю вам снисхождение; вы росли в деревне и мало знаете. Но впредь запомните, что есть слова, пусть даже сказанные от чистого сердца, с которыми все же не подобает обращаться… не скажу к королеве, ибо вы меня таковой не считаете, — но к девственнице.

Шекспир (без запинки): Не моя вина, что вы девственница, ваше величество, это только моя беда… клянусь жизнью, будь я властен превратить вас в служанку, вы остались бы королевой и девственницей ровно столько времени, сколько нужно молнии, чтобы пересечь Темзу. Но раз уж вы королева и не желаете знать ни меня, ни Филиппа Испанского, ни какого другого смертного мужчины, мне приходится сдерживаться по мере сил…»

Джордж Бернард Шоу. «Смуглая леди сонетов»

Естественно, девственницей Елизавета была только номинально. У нее были фавориты, с которыми она поддерживала отнюдь не платонические отношения, так что звание «королева-девственница» существовало прежде всего для того, чтобы отгонять ретивых женихов. К чести Елизаветы следует заметить, что она — одна из очень немногих женщин в Истории человечества, которые не проявляли рабского благоговения перед институтом брака — источником неисчислимых бедствий всех внутренне свободных людей.

Это была одна из самых выдающихся женщин и государственных деятелей эпохи Возрождения. Елизавета, ко всем прочим ее достоинствам, владела латинским, греческим, французским, итальянским, испанским, немецким, голландским и шотландским языками, писала стихи, играла на различных инструментах, покровительствовала литераторам и театральным деятелям.

Вместе с тем, авторы министерских учебников часто ставят Елизавете в вину то, что она покровительствовала не только деятелям культуры, но и — прости, Господи! — пиратам, этим ужасным морским разбойникам.

Ну и что? Давайте освободимся от стереотипа: «свой — это хорошо, чужой — плохо». Эта женщина решила сделать Англию владычицей морей — и сделала то, что задумала, сделала блестяще, победоносно, по-королевски, одним словом. А кто кому мешал сделать Францию владычицей морей? Россию? Италию? Германию? Да хотя бы ту же Испанию, которая захватила во всем мире все, что можно и нельзя было захватить…

Желательно, конечно бы… но, увы, не до того было. Тут бы успеть организовать сеанс группового секса в Ватикане или в Александровской слободе, кого-то отравить, кого-то допросить с пристрастием. Все это, возможно, и нужно было делать, только вот решив для себя предварительно, что есть главное, основное, а что и подождать может…

КСТАТИ:

«Существенное должно сочетаться с приятным, но приятное следует черпать только в истинном».

Блез Паскаль

Было бы сказано.

А этим всем было не до того, в отличие от Елизаветы, которая решила и сделала…

Главной соперницей Англии в морской торговле была Испания, владевшая бесчисленными колониями и запрещавшая кому бы то ни было торговать с этими колониями в обход испанского правительства. Издать запрещающий акт — дело нехитрое. Гораздо сложнее — проследить за его исполнением.

Знаменитый, непобедимый английский флот еще только строился, а пока Елизавета решала прибегнуть к помощи морских разбойников.

Как известно, эти «джентльмены удачи» считаются состоящими вне закона, а поэтому при неблагоприятном для них стечении обстоятельств всю команду захваченного пиратского корабля принято было вешать на реях — всех, от капитана до юнги. Елизавета же, выражаясь нашим государственно-уголовным языком, предоставляла им «крышу», так что в случае неудачи они могли предъявить грамоту, свидетельствующую, что податели ее — вовсе не разбойники, а моряки королевского флота Великобритании. А почему на мачте развевается «Веселый Роджер», черный флаг с белыми костями и черепом? Да так… юнга созорничал… получит за такую шутку десять горячих, не меньше, уж не сомневайтесь…

За такую «крышу» пираты, естественно, «отстегивали» королеве определенный процент с добычи. И она этого никак не стыдилась. Даже украсила свою корону бриллиантом, добытым под «Веселым Роджером». И ничего, он от этого не утратил своей чистоты.

КСТАТИ:

«Жемчужина, если она брошена в грязь, не станет более презираемой, и, если ее натрут бальзамом, она не станет более ценной».

Иисус Христос

Знаменитый пират Фрэнсис Дрейк (ок. 1540—1596 гг.) во главе небольшой флотилии достиг побережья Южной Америки и нанес неожиданный визит целому ряду колониальных портов, где как раз к этому времени были подготовлены большие партии золота для отправки в Испанию. «Конфисковав» это золото, Дрейк пересек Тихий и Индийский океаны, совершив, таким образом, второе после Магеллана кругосветное путешествие, и вернулся в Англию.

Вскоре испанский посол попросил у королевы Елизаветы аудиенции, и когда она приняла его в тронном зале в присутствии толпы разряженных придворных, он от имени своего монарха Филиппа И потребовал возмещения убытков, причиненных «королевскими пиратами». Королева была крайне удивлена таким требованием и сказала, со свойственной ей насмешливостью: «Его католическое величество Филипп Второй хочет, видимо, таким образом получить компенсацию за свой моральный ущерб при моем отказе стать его супругой. Но кто возместит мой моральный ущерб? Ведь сам факт сватовства Его величества способен скомпрометировать любую женщину, не говоря уже о христианской королеве, так что еще неизвестно, кто кому должен…» Посол поспешил откланяться под громкий хохот придворных.

Елизавета в тот же день посетила корабль Фрэнсиса Дрейка и посвятила его в рыцари, так что в Историю он вошел как «Сэр Фрэнсис Дрейк».

А Филипп II начал самым деятельным образом готовиться к вторжению в Англию, и вот летом 1588 года испанский флот в составе 130 кораблей с двадцатитысячным десантом, самоуверенно названный «Непобедимой армадой», вошел в пролив Ла Манш, где его уже ждал английский флот, в составе которого были, конечно же, отчаянные головорезы сэра Фрэнсиса Дрейка и других капитанов, сменивших «Черного Роджера» на флаг английских королей.

Сражение длилось почти две недели. Лёгкие, быстроходные английские суда массированным артиллерийским огнем вывели из строя большинство огромных испанских фрегатов, рассчитанных больше на транспортировку десанта, чем на боевую ситуацию, требующую маневренности и оперативности.

Остатки «Непобедимой армады» попытались уйти домой через Северное море, но сильная буря разбросала их и побила о скалы. Лишь несколько кораблей достигли родных берегов.

Реакцию Филиппа Второго на это поражение хронисты не описывают.

Так или иначе, но Англия отныне стала владычицей морей, что и требовалось доказать.

Елизавета торжествовала победу.

Некоторые историки и писатели, в частности Стефан Цвейг, склонны считать, что у Елизаветы был какой-то существенный изъян по части женской физиологии, чем и объясняются ее деловые качества как результат сублимации неизрасходованной по назначению половой энергии. Цвейг при этом ссылается на обличительное письмо ее оппонентки Марии Стюарт (1542—1587 гг.), которая заявила, что Елизавета физически «не такая, как все женщины».

Ну, во-первых, это заявила женщина, да еще и смертельно ненавидящая объект обсуждения, во-вторых, «не такая, как все женщины» — вовсе на означает гермафродитизм. Зачастую «не такой» называют женщину, неспособную к деторождению. Что ж, если она способна на что-то большее, то зачем ей растрачивать свою энергию на сомнительнее счастье воспроизведения… о, если бы еще «себе подобных», а то ведь черт знает кого. Если учесть тот неприятный факт, что примерно четверть населения любой страны — осадок, уголовники, проститутки, наркоманы и т.п., то остается только сожалеть по поводу плодовитости родивших этот осадок женщин…

КСТАТИ:

«Какую чудовищную ситуацию создает синхронизация демографического взрыва с падением интеллектуального уровня!»

Станислав Ежи Лец

А со всем прочим у Елизаветы было все в порядке, о чем свидетельствует наличие нескольких блестящих фаворитов, которые, будучи допущенными до королевского тела, конечно же, где-то когда-то проговорились бы в случае аномалии, на которую столь прозрачно намекала Мария Стюарт.

Их было не так уж много, но зато это был цвет нации: лорд Лейчестер, с которым Елизавета даже подумывала вступить в брак, но раздумала ввиду открывшихся фактов его недостойного поведения; граф Рэйли, который в ее честь основал в Америке колонию, названную Виргинией; граф Эссекс и… может быть, Вилли Шекспир, может быть…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Некрасивая Елизавета считала себя красавицей; она любила катрены, акростихи; по ее желанию ключи от города ей подносили купидоны; она поджимала губки, как итальянка, и закатывала глаза, как испанка; у нее было три тысячи платьев, в том числе несколько костюмов Миневры и Амфитриты; она ценила ирландцев за их широкие плечи, носила расшитые блестками фижмы, обожала розы, ругалась, сквернословила, топала ногами, колотила своих фрейлин, Дедлея посылала к черту, била канцлера Берлея так, что бедняга плакал, плевала в лицо Мэттью, хватала за шиворот Хэттона, давала пощечины Эссексу, показывала свои ноги Бассомпьеру — и при всем этом была девственницей. Она сделала для Бассомпьера то же, что сделала когда-то царица Савская для Соломона. Священное писание упоминало о подобном случае: следовательно, это не могло быть неприлично. Все, что допускала Библия, могло быть допущено и англиканской церковью. Происшествие, о котором повествует Библия, завершилось рождением ребенка, нареченного Эвнеакимом или Мелилехетом, что означает сын мудреца».

Развратные нравы. Да. Но лицемерие не лучше цинизма.

Виктор Гюго. «Человек, который смеется».

Мы знаем далеко не все, да и так ли уж необходимо знать все? Исходя из неоспоримых фактов, можно сказать, что соперница Елизаветы шотландская королева Мария Стюарт в своих действиях руководствовалась не столько доводами рассудка, сколько томлением своей промежности. Каждый новый любовник оказывал на нее влияние, сила которого была попросту недопустимой, если вести речь не о скотнице, а о королеве.

Когда умерла Мария Тюдор, она под влиянием небескорыстных любовников заявила, что Елизавета — незаконная дочь Генриха VIII, а посему не имеет прав на английский престол, и предъявила свои претензии на этот самый престол, претензии, продиктованные скорее страстью, чем разумом.

Недолгое исполнение ею роли королевы Шотландии было отмечено волнениями, вызванными исключительно ее же непредсказуемым поведением и неясной политической линией. Есть вещи, которые должны быть четко определены, иначе многочисленные их трактовки приведут к хаосу.

Мощное восстание шотландских протестантов вынудило ее отречься от престола и искать убежища в Англии. Елизавета, хорошо понимая, с кем имеет дело, приказала посадить Марию за решетку.

Ну и что? Положение узницы никак не помешало экс-королеве Шотландии плести нити все новых и новых интриг, которые в итоге привели в 1569 году к мятежу католического дворянства на севере Англии. Целью мятежа были реанимация католичества и освобождение из-под стражи Марии Стюарт, которая в любом случае оставалась главной претенденткой на английский престол в случае смерти бездетной Елизаветы.

А эту смерть не так-то сложно было бы организовать…

Нужно было действовать на упреждение. Мария Стюарт в январе 1587 года предстала перед судом по обвинению в антигосударственном заговоре, осуждена, и 8 февраля палач отрубил ей голову в парадном зале замка Фотерингей.

Согласно завещанию Елизаветы, английский трон унаследовал сын Марии Стюарт Иаков VI. Таким образом была осуществлена долгожданная уния между Англией и Шотландией.

Став королем, Иаков приказал перезахоронить мать в Вестминстерском аббатстве, а замок Фотерингей сравнять с землей…

А одиозный Филипп II оставил о себе недобрую память еще и тем, что долго и тщательно топил в крови Нидерланды, благополучную и богатую некогда страну, которую он, превратив в свою колонию, начал разорять, причем совершенно бездумно, как режут курицу, несущую золотые яйца.

Несомненно, Филиппом руководил не здравый смысл, а ненависть к чужому успеху, к чужому превосходству в интеллектуально-деловой сфере, примерно то же, что руководило Иваном Грозным при уничтожении Новгорода.

В результате Северные Нидерланды, прогнав испанцев, образовали государство Голландия. Очень скоро Амстердам, столица Голландии, стал крупнейшим центром мировой торговли, и тут уж Филипп II мог только кусать локти в бессильной ярости…

КСТАТИ:

«Ненависть — активное чувство недовольства; зависть — пассивное. Не надо поэтому удивляться, если зависть быстро переходит в ненависть».

Иоганн Вольфганг Гете

Следующий персонаж того времени считается средоточием и ненависти, и зависти, и жестокости, и коварства, и многих других негативных свойств человеческой натуры, которые сделали имя этого персонажа нарицательным того же плана, что и, к примеру, «Борджиа». Речь идет о Екатерине Медичи (1519—1569 гг.), французской королеве.

Она вошла в историю как последовательная и непреклонная разжигательница религиозных войн между католиками и гугенотами, венцом которых была ужасающая по своим масштабам и жестокости Варфоломеевская ночь (24 августа 1572 года), организованная в строгом соответствии с замыслом властной королевы-матери.

ФАКТЫ:

Толпы вооруженных католиков врываются в дома мирно спящих протестантов. Они стреляют, режут, жгут, вспарывают животы беременным женщинам, выбрасывают из окон прямо на острия пик и алебард маленьких детей. И эти мерзости организованы сразу же после свадьбы короля Наварры Генриха (со временем Генрих IV (1553—1610 гг., король Франции) и Маргариты, родной дочери Екатерины Медичи. Эта женщина, действительно, не имела сердца… А ее сын, король Франции Карл IX (1550—1574 гг.), являющий собой странный коктейль Саддама и пассивного гомосексуализма, во время парижской резни стоял на балконе дворца и ради потехи палил из аркебузы по всем, кто имел неосторожность проходить мимо, неважно, католик это был, или же гугенот.

В ту ночь Генрих Наваррский едва не погиб, несмотря на то, что накануне стал католиком, прагматично рассудив, что «Париж стоит мессы»…

А его супруга Маргарита (у А. Дюма — королева Марго) состояла в кровосмесительной связи со своим братом Карлом IX, как, впрочем, и с другими братьями.

Карл IX о своей сестре: «Для этой женщины нет ничего священного, когда дело идет об удовлетворении ее похоти: она не обращает внимания ни на возраст, ни на положение в свете, ни на происхождение того, кто возбудил ее сладострастное желание; начиная с двенадцатилетнего возраста она еще не отказала в своих ласках ни одному мужчине».

Нравы того времени исключали подобные отказы. Известно, что Екатерина Медичи летом 1577 года устроила банкет в саду замка Шенон, где самые красивые и благородные придворные дамы, полураздетые, с распущенными, как у новобрачных, волосами, должны были прислуживать за столом королю и его приближенным.

Известно также, что Екатерина Медичи располагала так называемым «летучим отрядом королевы», который насчитывал от 200 до 300 дам, обладавших профессиональной сексуальной техникой при полном отсутствии стыдливости и готовых продемонстрировать ее когда и с кем угодно в ходе тонких политических игр своей грозной повелительницы.

А. Борель. У окошка

КСТАТИ:

«Политика — искусство создавать факты, шутя подчинять себе события и людей. Выгода — ее цель, интрига — средство… Повредить ей может только порядочность».

Пьер Огюстен Бомарше

Но политика и порядочность — параллельные прямые, которые, как известно, никогда не пересекутся, так что политики могут спать спокойно.

А в ту эпоху они только и делали, что грели руки на религиозных войнах, играя на эфемерном чувстве групповой солидарности.

Генрих IV, правда, попытался им помешать, установив некое подобие гражданского мира. Но его остановила рука политического убийцы.

Царствование Людовика XIII (1601—1643 гг.) было, по сути, игрой великовозрастного и капризного баловня всех окружающих, прозвавших его Справедливым просто так, чтобы сделать ему приятнее. Действительно. Жалко, что ли?

Это был классический маменькин сынок, которому в детстве было дозволено абсолютно все, чего он желал. В двенадцать лет он беспрепятственно входил в спальню к своей гувернантке и ощупывал ее с ног до головы. По свидетельству придворного лекаря, этот милый мальчик требовал, чтобы все родственники любовались его эрекцией и превозносили мощь полового члена, который «поднимался и опускался подобно замковому мосту».

Его женили в четырнадцатилетнем возрасте. На брачное ложе его укладывала мать, которой он через час продемонстрировал красный от девственной крови член и отчитался о происшедшем во всех подробностях.

Героине этих подробностей было тоже четырнадцать. Дочь испанского короля Филиппа III Габсбурга, сыгравшая свою роль на подмостках Истории под именем Анны Австрийской (1601—1666 гг.).

По свидетельствам современников, это была очень красивая женщина, воспетая всеми поэтами той эпохи.

Думается, обладание такой женщиной никак не могло быть в тягость Людовику XIII, человеку с весьма посредственными физическими данными, да и моральными, пожалуй, тоже. Однако дело обстояло именно так.

Красавице-жене король предпочитал ее фрейлин, мелкопоместных дворянок из провинции и даже случайных пейзанок во время загородных прогулок или охотничьих празднеств.

Согласно расхожей версии, нашедшей развитие в знаменитом романе Александра Дюма, Анна, гордая, недоступная, с хорошо развитым чувством подлинно королевского достоинства, даже увлекшись блистательным английским герцогом Бекингемским, не позволяла поцеловать ее руку выше края перчатки.

В то же время существуют свидетельства совершенно иного порядка, проливающие свет на нравы той эпохи, например: «Между королевой и Бекингемом завязалась переписка при посредстве г-жи де Шеврез, за которой волочился граф Холланд. Когда Бекингем прибыл в Париж для переговоров, царствующая королева Франции была готова принять его весьма благосклонно. Немало было галантных встреч, но более всего наделало шума их свидание в Амьене. Любезник повалил королеву и расцарапал ей ляжки своими расшитыми штанами…» При этом Анна Австрийская гневно отвергла любовные притязания всесильного герцога Армана-Жана дю Плесси де Ришелье (1585—1642 гг.), кардинала Ришелье, фактически правившего Францией вместо ее никчемного супруга. Между прочим, грозный кардинал в ту пору (1625—1627 гг.) выглядел вовсе не тем иссохшим и согбенным старцем, каким мы привыкли видеть его на старинных гравюрах. Это был тогда красивый сорокалетний мужчина, человек непоколебимой воли и храбрый военачальник. И тем не менее…

КСТАТИ:

«Любовь не ищет подлинных совершенств; более того, она их как бы побаивается: ей нужны те совершенства, которые творит и придумывает она сама. В этом она подобна королям: они признают великими только тех, кого сами и возвеличили».

Никола-Себастьен де Шамфор

Ришелье не нуждался в том, чтобы его кто бы то ни было возвеличивал.

Он был властелином Франции, и этим все сказано.

Ревновал ли он Анну Австрийскую? Намеревался ли опорочить ее в глазах супруга? Наверное, да, но его действиями руководила не столько ревность или обида отвергнутого самца, сколько досада на эту бездумную чету, которая свои удовольствия ставила выше интересов страны, готовой попросту расслоиться, развалиться без мощного цементирующего начала.

Ришелье решительно сместил многих наместников провинций и заменил их людьми не столь знатными, но зато мыслящими категориями государственности, а не своекорыстия. Так же решительно первый министр двора пресекал рецидивы феодального своеволия поместной знати. Многие и многие из разряда «неприкасаемых» угодили если не на эшафот, то за тюремную решетку. Те из них, которые решили укрыться от цепких рук власти в родовых укрепленных замках, вынуждены были в итоге выбирать между срытием наружных стен своих феодальных гнезд и отсидкой за толстыми стенами Бастилии. В довершение ко всему Ришелье под страхом смерти запретил дуэли — кровавую забаву гордецов, которым было четко сказано, что дворянин может проливать кровь только на королевской службе, и нигде более.

Конечно, многие и многие из тех, кто считал себя ровней королю, ответили на эти меры целой серией заговоров, которые, благодаря разветвленной агентурной сети трезво мыслящего кардинала, раскрывались еще до периода своего созревания.

Король занимал отрешенно-нейтральную позицию, видимо, отрабатывая прозвище «Справедливый», а вот Анна Австрийская откровенно принимала сторону оппозиционеров, так что странно было бы наблюдать иную, положительную реакцию Ришелье на ее деструктивную деятельность. Бывают ситуации, когда требуется обезвредить опасного противника, и тут уже не имеет никакого значения, красивая ли это женщина, давний приятель или даже родной брат. Или нужно дать возможность этому противнику победить, взять верх, однако на такой мазохизм имеют право разве что частные лица, но никак не государственные деятели.

При этом нельзя не учитывать того очевидного факта, что Франция активно участвовала в кровопролитной Тридцатилетней войне (1618—1648 гг.), и поэтому нельзя было допускать попыток подрыва существующего государственного строя, чего не хотели осознавать ни Людовик XIII, ни его социально активная супруга.

КСТАТИ:

«Кто хочет стать водителем людей, должен в течение доброго промежутка времени слыть среди них опаснейшим врагом».

Фридрих Ницше

По-иному еще ни у кого не получалось.

Но ушел в безмятежные дали грозный кардинал, через год призвав к себе своего подопечного Людовика XIII, и в Париж приезжает в качестве представителя Ватикана некий Джулио Мазарини (1602—1661 гг.), очень скоро ставший кардиналом Мазарини, преемником Ришелье.

Сын итальянского рыбака, затем — прислужник римского кардинала Бентиволио и его протеже на ватиканском поприще, Мазарини быстро осваивается в новой для него обстановке и очаровывает королеву-регентшу Анну Австрийскую, которая правит страной за малолетнего сына Людовика XIV (1638—1715 гг.).

И вот чопорная и надменная королева в свои сорок три или сорок четыре года, со всем пылом нерастраченной страсти бросается в скандальную интригу с итальянским авантюристом, бросается безоглядно и бездумно.

Мазарини очень скоро становится кардиналом и первым министром двора, заняв до того времени пустующий рабочий кабинет покойного Ришелье.

Следствием всего этого был целый ряд политических событий, в частности резкая активизация оппозиционного дворянского движения, называемого Фрондой, когда толпы парижан скандировали на площадях: «Долой Мазарини!», но королева-регентша свои влечения ставила выше соображений гражданского мира в государстве.

Гражданский мир — понятие довольно сложное и требующее неформального подхода, потому что искусственно созданная видимость такого мира чревата гораздо более тяжелыми последствиями, чем открытый конфликт, который так или иначе завершится, выдохнется, исчерпав себя. То же самое, что нарыв, который требует скальпеля хирурга.

Отдавая должное кардиналу Мазарини, нужно заметить, что в борьбе с Фрондой он проявил себя искусным дипломатом и в то же время достаточно непреклонным защитником абсолютной королевской власти. Этот человек умел, когда это требовалось, четко произносить слово «нет», и за четкость произношения этого слова он считался одним из самых влиятельных политиков в современном мире. Естественно, не только за четкость, но это свойство очень редко встречающееся, а потому весьма ценимое.

Он добился политической гегемонии Франции в Европе, прибегая подчас к нестандартным решениям, вызывающим целую гамму противоречивых чувств, среди которых в итоге превалировало восхищение.

Например, для участия в осаде и штурме крепости Дюнкерк, захваченной в свое время испанцами, Мазарини пригласил 2400 запорожских казаков, которые в составе армии принца Людовика Бурбона де Конде (1621—1686 гг.) проявили чудеса героизма и внесли достойный вклад в блистательную победу французского оружия, одну из самых значительных в ходе Тридцатилетней войны.

Конечно, этот человек был далеко не бескорыстен, если брать во внимание огромнее состояние, которое он сколотил, сидя в кресле первого министра французского королевского двора. Что и говорить, он себя не забывал, но при этом не забывал и дело, которому служил, и это совершенно бесспорно.

В конце концов, все, что происходит в нашем подлунном мире, оценивается исключительно по результатам, и вовсе не по благим намерениям, речам, лозунгам и попыткам, которые не увенчались успехом по правдоподобным причинам…

КСТАТИ:

«Обладать и создавать — вот проявление самых сильных человеческих страстей. В этом — вся особенность человека».

Жюль и Эдмон Гонкуры

Мазарини обладал тем, что создал — в той или иной мере, но все-таки создал, сотворил из ничего что-то, а не наоборот, как многие и многие, претендующие на славу и вечную историческую память…

А еще он обладал Анной Австрийской, и это было загадкой, над которой ломали головы и современники этой странной пары, и их потомки. Действительно, неужели Анна Австрийская не могла найти менее компрометирующего сексуального партнера, в особенности тогда, когда он еще не был признанным Европой государственным деятелем, а был просто чужеземцем сомнительного происхождения и неопределенных намерений?

Когда в ту пору ее близкая подруга, герцогиня де Шеврез, завела разговор на эту тему, Анна расхохоталась и сказала: «И ты веришь этим глупым сплетням? У нас с ним не может быть ничего общего в этом плане хотя бы потому, что он итальянец. Понимаешь? И-таль-я-нец!»

Герцогиня де Шеврез была достаточно опытной женщиной и поняла, что ее подруга имеет в виду так называемую «итальянскую любовь», а попросту говоря, анальный секс, который традиционно считается пристрастием всех итальянцев. Но даже если и так, то в чем проблема? Герцогиня пришла к выводу, что Анна лукавит, и, что более чем вероятно, вовсю занимается с этим подозрительным брюнетом его «итальянской любовью», разве что в знак благодарности за обучение давая ему уроки «французской любви», каковой, тоже традиционно, считается оральный секс.

Так или иначе, но версия относительно привязанности Анны к Мазарини на почве сексуального гурманства была одной из самых распространенных и в то время, и в последующие. Впрочем, версия — это всего лишь предположение, не более…

КСТАТИ:

«Женщинам свойственно доказывать невозможное на основании возможного и возражать против очевидного, ссылаясь исключительно на предчувствия».

Оноре де Бальзак

Может быть, и не следует ссылаться на предчувствия, принимая какие-либо важные решения, но прислушаться к их голосам далеко не лишне…

У английского короля Карла I (1600—1649 гг.) не могло не быть предостерегающих предчувствий, когда он, зачастую вопреки элементарной логике, предпринимал шаги, неминуемо ведущие к пропасти. Например, этот внук Марии Стюарт, напрочь отбросив свои шотландские корни, силой навязывал гордым шотландцам англиканскую литургию, не желая понимать, что это ни к чему иному, кроме восстания не приведет. Так и случилось. Началась фактическая война с Шотландией.

А в это время он принимает решение править страной без парламента, который он распустил. Просто так, взял и распустил. Но если уж так, то держись этой линии до конца, докажи, что можешь обойтись без чванливых лордов Верхней палаты и без не менее чванливых мясников Нижней, так нет же… В апреле 1640 года король все-таки созывает парламент, чтобы попросить денег на шотландскую войну (!). Вот тут-то и мясники, и лорды засыпали его требованиями одно жестче другого. И король нехотя, но послушно кивал головой в ответ на каждое их требование. Кивнул он и тогда, когда они потребовали казнить графа Страфорда, его первого министра, ну, а это, кроме всего прочего, означало расписаться в своем ничтожестве. История простила бы ему, если бы он в ответ на такое требование отправил на тот свет весь парламент, но только не графа Страфорда, потому что это было фактически концом его, Карла, власти.

А тут заволновалась и без того вечно неспокойная Ирландия, где забродил взрывоопасный коктейль из католицизма, протестантизма, англиканства и прочих результатов стремлений не слишком благополучных и недостаточно образованных людей стать отцами хоть какой-нибудь Церкви.

У. Хогарт. Епископ Гоудли

Шотландское войско пришло в Ирландию, чтобы поддержать своих одноверцев — протестантов (разумеется, не все войско, так как и в Шотландии хватало дел по борьбе с англиканской экспансией и, разумеется, с королем). Королевство запылало со всех сторон.

Вот тут-то Карла Первого наконец-то осенила мысль если не ликвидировать, то хотя бы изолировать источник смуты — парламент, хотя бы самую опасную его часть — Нижнюю палату, да не тут-то было…

Парламент начал войну против королевской власти, войну, которую историки назовут Английской революцией.

Этой революции могло бы, конечно же, не быть, окажись к тому времени у кормила власти другой человек, не Карл I, который слыл большим любителем женского тела, но это, как говорится, не профессия…

КСТАТИ:

«Это сила легко получает наименования, а не наименования — силу».

Никколо Макиавелли

Народ ведь всегда поддерживает идею парламента как органа своего представительства, но не сам по себе парламент, где в действительности собраны люди, воплощающие в себе самые худшие, самые низменные качества своих избирателей. Поэтому народ традиционно ненавидит депутатов, как карикатуру на тех, кого они представляют.

КСТАТИ:

Когда 3 октября 1993 года по приказу Ельцина расстреливался из танковых орудий Белый дом, в котором забаррикадировались страдающие деструктивной манией величия депутаты российского парламента, народ был однозначно на стороне Ельцина. В толпах, которые часами наблюдали картину этого противостояния, депутатов иначе как «сволочью» не называли.

Вот так-то. Но Карл Первый, к сожалению, не Ельцин, за что и поплатился.

А на сцену выходит многодетный сельский сквайр Оливер Кромвель (1599—1658 гг.), депутат Нижней палаты парламента, естественно. Пуританин, правдолюб, непримиримый борец за справедливость (в его собственном понимании, разумеется), защитник веры.

Эти непреклонные «защитники веры» во все времена совершали столько антигуманных актов, что в каталогах Истории они значатся под рубрикой «исчадия ада», и никак иначе.

К ним мы еще вернемся, а вот этот экземпляр, хоть и не блещет оригинальностью, зато очень убедительно подтверждает мысль о том, что, как правило, борцы за социальную справедливость преследуют сугубо личные цели, и когда достигают их, смотрят на эту пресловутую социальную справедливость как на досадный анахронизм. В этом контексте в качестве наиболее яркого примера такой трансформации приоритетов можно привести Владимира Ульянова (Ленина), но и Кромвель тоже хорош…

Когда началась гражданская война между парламентом и королем, Кромвель, разумеется, принимает сторону парламента и вступает в его армию (да, и такое допустил этот блаженненький Карл Первый!) в чине капитана.

К сентябрю 1642 года он уже возглавляет отряд из 60 фанатиков-пуритан. Этот отряд, участвуя в битвах гражданской войны, проявляет как завидное мужество, так и нерассуждающую жестокость, которая всегда отличает простолюдинов, вдруг обретших право казнить и миловать. Как правило, они предпочитают казнить…

В январе 1643 года Кромвель производится в полковники. Свой полк он разбивает на отряды и во главе каждого из них ставит капитана — непременно либо извозчика, либо пивовара, либо сапожника, а то и вообще какого-нибудь сельского батрака. К марту того же года его полк насчитывает около двух тысяч всадников, которым нечего терять, а вот приобрести — весьма желательно.

В конце ноября Кромвель едет в Лондон, где выступает в парламенте с обвинением командующего армией графа Манчестера в трусости и измене. Конечно же, графа смещают, а Кромвеля назначают главнокомандующим.

14 июня 1645 года армия Кромвеля наносит сокрушительное поражение войскам короля.

Король бежит, прячется, его ловят, затем он снова бежит… Несмотря на мятежи роялистов, его заключают под стражу обезумевшие от внезапно свалившихся на них возможностей революционеры.

КСТАТИ:

«Революции чаще всего совершаются вовсе не потому, что одна сторона стала просвещеннее, а потому, что другая натворила слишком много глупостей».

Антуан де Ривароль

20—27 января 1649 года происходят заседания так называемого «Верховного суда справедливости», созданного революционерами. Низложенного короля Карла обвиняют во всех смертных грехах, включая тиранию, кровопролитие (это кто бы обвинял!) и государственную измену.

ФАКТЫ:

В июне 1644 года был вырезан город Бодтон, а весной 1649 — ирландский город Дрогеда.

Между прочим, одно из любимых выражений Кромвеля: «Необходимость не признает закона».

А Карла Первого приговорили к смертной казни, и 30 января 1649 года приговор был приведен в исполнение на площади перед королевским дворцом. В Англии устанавливается республика под началом Оливера Кромвеля.

Для того, чтобы она выжила (хоть какое-то время), необходимо было навести элементарный порядок. Как известно, рукотворный хаос никогда не возвратится в состояние гармонии без применения силы. Кромвель, разворошив муравейник, теперь пытался вернуть муравьев в их некогда упорядоченный мир.

И полилась новая кровь. В результате наведения такого порядка погибла треть населения Ирландии. Тысячи ирландцев покинули родину, еще большее их число попало в американские колонии в качестве «белых рабов». А их земли вошли в уплату тем, с кем должен был рассчитаться Кромвель за поддержку его претензий на господство.

В мае 1650 года начинается усмирение Шотландии, где после казни Карла заметно усилились роялистские настроения и даже был провозглашен королем его сын, Карл II. Потопив в крови Шотландию, Кромвель возвращается в Лондон триумфатором.

Его достаточно вялые попытки провести демократические преобразования заходят в тупик, и самым естественным образом трансформируются в меры по установлению авторитарной власти. Что, собственно, и требовалось доказать…

История твердо и однозначно заявляет на основании более чем печального опыта, что все разговоры о «свободе», «демократии», «народном счастье» и т.д., не более чем спекуляция на естественном стремлении людей получать какие-либо блага взамен как можно меньшего количества приложенныхстараний. Увы, такова природа человеческая, и поэтому люди, в массе своей, так легко поддаются на посулы революционеров.

16 декабря 1653 года Кромвель провозглашается Лордом-Протектором Англии, Шотландии и Ирландии, то есть единоличным правителем.

В стране устанавливается уже откровенная военная диктатура, естественно, без парламента (зачем он нужен, если свою задачу по выдвижению Кромвеля он уже выполнил?), но с жесткой цензурой и с майор-генералами (комендантами) во главе каждого округа.

Англичане, конечно, не выражают бурного ликования, что чревато серьезными проблемами, и Кромвель это хорошо понимает.

Он возрождает парламент, даже палату лордов, которая лицемерно называется «другой палатой». Вскоре депутаты разрабатывают некое подобие конституции, где Англии возвращалась дореволюционная форма правления. Кромвеля нижайше просят принять корону.

Вот и все, к чему ведет любая революция. Любая!

Кромвель принять корону как-то стесняется, однако конституцию подписывает, то есть звание монарха принимает, но только без золотого головного убора.

За время его правления экономика страны пришла в полный упадок, а ко дню смерти Кромвеля — 3 сентября 1658 года — обнаружилось, что казна совершенно пуста.

Ну и что? Все это кого-то чему-то научило?

КСТАТИ:

«Нет беды страшнее, чем гражданская смута. Она неизбежна, если попытаться всем воздать по заслугам, потому что каждый тогда скажет, что он-то и заслуживает награды. Глупец, взошедший на трон по праву наследования, тоже может причинить зло, но все-таки не столь большое и неизбежное».

Блез Паскаль

Его похоронили в древней усыпальнице английских королей — в Вестминстерском аббатстве, однако после реставрации законной власти, 30 января 1661 года, в день казни короля Карла I, труп Кромвеля был эксгумирован и обезглавлен (после ритуального повешения). Затем его туловище зарыли под виселицей, а голову выставили на всеобщее обозрение, насаженную на острие копья.

Как говорится, за что боролись…

Когда думаешь о субъектах власти, вспоминается диалог, приведенный, кажется у Чехова, в его записных книжках: «— Как поживает ваша жена? — А, все они одинаковы…» Вот так и эти… Конечно, разные страны, разные костюмы и обычаи, но ведь все остальное, главное, — абсолютно одинаковое!

Эпоха Елизаветы Тюдор и Марии Стюарт имела свой аналог на Востоке, где женщина если и не могла официально руководить государством, то делала это хоть и неофициально, но вполне реально, правда, соблюдая все мусульманские формальности, касающиеся места женщин в системе общественных взаимоотношений. Восток ведь дело тонкое…

Этот период османской истории недаром получил название «Султанат женщин». Во время правления турецкого султана Сулеймана Великолепного (1494—1566 гг.) огромное влияние на внутреннюю и внешнюю политику страны оказывала украинская девушка Настя Лисовская, запечатленная Историей под именем «Роксолана». Попавшая в татарскую неволю, она была привезена в Турцию, где на невольничьем рынке ее приметил визирь султана, а затем в нее без памяти влюбился наследник престола.

Через некоторое время он становится султаном Сулейманом Великолепным, а Настя — его женой и верной помощницей во всех делах управления империей, владения которой включали огромные территории Северной Африки, весь Ближний Восток, Балканы и Юго-Восточную Европу.

Роксолана знала несколько европейских языков и свободно общалась с послами разных стран, оставившими восторженные отзывы о мудрости и дипломатическом таланте красавицы-султанши.

Второй заметной фигурой «Султаната женщин» была гречанка, известная под именем Кесем-султан, жена султана Ахмеда I, мать султанов Мурада IV и Ибрагима I. Она свыше тридцати лет оказывала заметное влияние на имперские дела как в области внешней, так и внутренней политики.

Видимо, именно ей удалось добиться отмены жестокого обычая убивать всех братьев провозглашенного султана и вообще всех его родственников по мужской линии. Свидетельство тому — ее сын Ибрагим, который остался в живых после инаугурации Мурада, старшего брата.

Мурад IV (1622—1640 гг.) принял империю в плачевном состоянии, когда ее экономика пришла в упадок, армия долгое время не получала жалованья, в столице царили бандитизм и мародерство.

Спасти положение могла только сильная и беспощадная рука власти.

Мурад был, по свидетельствам современников, атлетически сложенным и очень сильным человеком. Он не страдал комплексами Генриха VIII или Ивана Грозного, поэтому не торопился рубить первые попавшиеся головы, чтоб другим было неповадно попадаться ему на глаза. Ему не претило рубить головы, только эту процедуру он воспринимал тогда как средство, но не как цель.

Он принял в своем дворце большую делегацию взбунтовавшихся янычар. Они в ультимативной форме потребовали выдачи им семнадцати чиновников и великого визиря Хафиза Ахмад-пашу. Султан обратился к ним со страстной речью, убеждая не решать все проблемы посредством кровопролития. Делегаты стояли на своем. Тогда визирь Хафиз, решив принести себя в жертву, решительно направился к янычарам. Они его тут же зарезали, прямо на глазах у султана.

Тогда Мурад, тронутый мужественным поступком великого визиря, сказал: «Если будет на то воля Аллаха, вас ждет ужасное возмездие, вас, низкие убийцы, не боящиеся Аллаха и не испытывающие чувства стыда перед Пророком!» Эти слова были откровенно пропущены мимо ушей, и напрасно, потому что на этом лимит терпения молодого султана был исчерпан.

На следующее утро перед дворцовыми воротами можно было увидеть обезглавленный труп Реджеб-паши, подстрекателя взбунтовавшихся янычар.

Этот аргумент подействовал сильнее самых пылких речей, и янычары торжественно поклялись в вечной верности султану.

Затем была казнена большая группа коррумпированных чиновников.

Далее Мурад организовал прочесывание столицы и уничтожение бандитов и бродяг.

А дальше… дальше у него, как и у Грозного, «поехала крыша». Он опьянел от пролитой крови и утратил чувство меры в ее пролитии. Поэтому все его дальнейшие действия были окрашены именно в этот жуткий цвет…

Он строжайше запретил употребление спиртных напитков, ссылаясь на запрет, содержащийся в Коране, но при этом запретил и потребление такого тонизирующего напитка, как кофе. Все кофейни на территории империи были закрыты.

Мурад запретил и табакокурение.

Отныне всякий, кто позволил себе закурить трубку, выпить чашечку кофе или бокал вина, имел все возможности быть немедленно повешенным или заколотым.

Застав однажды садовника и его жену за курением, Мурад приказал отрубить им ноги и выставить, истекающих кровью, на всеобщее обозрение.

Одного француза, встречавшегося с турецкой девушкой, по воле султана посадили на кол.

Мурад стрелял из аркебузы по всем прохожим, которые, как ему казалось, неодобрительно посматривали на султанский дворец.

Он утопил несколько женщин только за то, что они, идя по лугу навстречу ему, слишком громко смеялись.

Он отрубил голову придворному музыканту только за то, что тот исполнял персидскую мелодию, чем, по мнению Мурада, прославлял врагов империи. За первые пять лет своего правления он погубил 25 000 человек.

Но порядок в империи он навел.

Думаю, что если порядок так дорого стоит, то возникает вполне естественный вопрос: «А порядок ли это?»

И кому он нужен — такой…

Наверное, он нужен власти, которая усматривает в порядке не цель, а средство, с помощью которого можно удовлетворить свои темные инстинкты. Впрочем, сама по себе воля к власти — достаточно темный инстинкт.

 

Наброски с натуры

Каждая эпоха схожа со всякой иной своими мерзостями, но при этом все же существуют те неповторимые штрихи, которые позволяют совершенно безошибочно определять по ним время действия того или иного акта человеческой трагикомедии, вернее, трагифарса.

Такими штрихами эпохи Ренессанса, несомненно, являются так называемые Великие географические открытия.

Причинами этих открытий лишь в последнюю очередь можно назвать жажду знаний, интерес к окружающему миру и т.п., так как на первом месте здесь, конечно же, стояла жажда наживы, которой было тесно в привычных рамках, и поэтому она торопила корабелов создать такие суда, которые смогли бы выдержать путешествие на самый-самый край земли и даже за его пределы…

Такие корабли были построены раньше всех в Португалии, и поэтому именно португальцы первыми начали бороздить дальние моря и океаны.

Прежде всего они освоили, вернее, ограбили западное побережье Африки, выменивая у туземцев за дешевые безделушки слоновую кость и золотой песок. Войдя во вкус, они все меньше выменивали и все больше просто отбирали, пользуясь преимуществом в вооружении и полной безнаказанностью.

Начала процветать и работорговля, когда с западного побережья вывозились тысячи негров для продажи на невольничьих рынках Средиземноморья.

Со временем и этого показалось мало.

В 1486 году португальская морская экспедиция под командованием Бартоломеу Диаша (ок. 1450—1500 гг.) обогнула южную оконечность Африки и вышла в Индийский океан, но вынуждена была повернуть назад из-за бунта матросов, отказавшихся продолжать плавание.

В 1498 году новая экспедиция во главе с Васко де Гамой (1468—1524 гг.) через четыре месяца после отплытия из Лиссабона обогнула южную оконечность Африки и вышла к ее восточному побережью, еще не изнасилованному европейцами.

Целью их путешествия была Индия, и поэтому, не задерживаясь, корабли де Гама взяли курс на Калькутту. Они прибыли туда в мае 1498 года, вызвав восторженный интерес у местных жителей, впервые видевших европейцев, и тревогу у арабских купцов, давно уже монополизировавших торговлю индийскими пряностями.

Васко де Гама побывал на приеме у раджи и заверил его в дружеских намерениях пришельцев и сугубо научном интересе их экспедиции. Вернувшись от раджи, он тут же послал своих матросов скупать по дешевке пряности, на которых арабы наживали 800—1000 процентов прибыли.

Арабские купцы в качестве ответной меры уговорили раджу арестовать несколько португальцев. Васко де Гама отреагировал на этот шаг тем, что задержал на флагманском корабле несколько знатных индийцев, которые знакомились с его устройством. Раджа выпустил арестованных, а когда они возвратились на свои корабли, послал за пленниками португальцев несколько лодок. Васко де Гама приказал открыть по лодкам орудийный огонь. Держа на борту индийцев в качестве заложников, он беспрепятственно загрузил трюмы своих кораблей пряностями, после чего двинулся в обратный путь. Судьба индийцев-заложников неизвестна.

Известно лишь то, что после двухлетнего плавания, во время которого погибло две трети матросов, корабли Васко де Гамы возвратились в Лиссабон. Доставленные пряности в 60 раз окупили все затраты на эту экспедицию.

Такая вот любознательность…

Вскоре португальцы освоили все города на побережьях стран бассейна Индийского океана. По этому поводу в Индии говорили: «Как хорошо, что португальцев так же мало, как тигров или львов, потому что иначе они истребили бы весь род человеческий».

Дело, конечно, не в португальцах как национальности, а в том, что они, пожалуй, первыми из европейцев сообразили, какое это доходное занятие — удовлетворение географической любознательности. И риска-то при этом почти никакого при наличии огнестрельного оружия и отсутствии совести.

Когда пишешь или говоришь о каких-то достижениях (неважно, какого рода), непременно находится человек, который, упрекнув в отсутствии должного уровня патриотизма, заявит, что еще за сто лет до этих вот португальцев наши побывали на восточном побережье Африки, и есть множество тому доказательств… Что ж, очень даже может быть, что какая-то наша сволочь побывала там раньше португальской. Очень даже может быть, только вот гордиться этим едва ли стоит.

А предприимчивые португальцы довольно скоро вытеснили арабов из Индийского океана и фактически монополизировали торговлю пряностями. Они беспощадно топили арабские и индийские торговые суда, заставляли индийских раджей платить им дань пряностями, захватывали большие территории и превращали их в свои колонии, и все это исключительно из любознательности…

КСТАТИ:

«О, на что только ты не толкаешь алчные души людей, проклятая золота жажда!..»

Публий Марон Вергилий

До конца XV века жажда золота толкала европейцев только на три континента: на свой, естественно, но там к тому времени уже все было распределено, на азиатский континент и на африканский.

Тогда еще они не знали о том, что уже более чем полтысячи лет викинги имели полное право называться первооткрывателями четвертого континента планеты, но им некогда было ни почивать на лаврах первооткрывателей, ни воспользоваться своим открытием земли, которую лишь в XVI веке откроют по всем правилам, ограбят и назовут Америкой.

Континент был довольно странен. Его жители не знали ни лошадей, ни колеса, ни плуга. Они жили первобытно-общинным строем, а в то же время их жрецы владели некоторыми знаниями такого уровня, что современные академики (и не только те, которые вместо математики или биологии изучали марксизм-ленинизм) лишь пожимают плечами при беглой попытке вникнуть в суть этих знаний.

Несомненно, там когда-то творилось нечто недоступное нашим земным оценкам. Там приземлялись чьи-то корабли, из них кто-то выходил, общался с туземцами, обучал наиболее смышленых основам примитивных (по их меркам) знаний, оплодотворял туземок, которые потом рожали касту жрецов…

Кто знает, что там происходило в действительности… Ясно только одно: уклад жизни, быт и нравы аборигенов Америки были особыми, не такими, как у других людей, принципиально особыми.

А в середине XVI века по приказу Трибунала инквизиции испанские монахи сожгли все древние рукописи народа майя (за исключением четырех, но, как выяснилось при расшифровке, сугубо бытового характера). Зачем? Возможно, это было сделано не из инквизиторской стервозности, возможно, эта спецслужба что-то знала, а возможно, что она получила указание от Кого-то, кто знал неизмеримо больше… Но это все версии, а вот факт состоит в том, что рукописи были уничтожены. Как и жрецы.

Но это все потом, а пока, в начале 1492 года, некий Христофор Колумб (ок. 1446—1506 гг.) получил наконец-то долгожданное разрешение испанского правительства предпринять путешествие в Азию через Атлантический океан. При этом он назначался губернатором всех земель, которые должны быть открыты (читай: захвачены) и признавался обладателем десяти процентов ожидаемой прибыли (добычи) в нелепом, но, наверное, весьма почетном звании «Адмирал океана».

3 августа того же года он вышел из порта Палос во главе маленькой эскадры из трех бригантин: «Санта-Марии», «Пинты» и «Ниньи».

Долгие десять недель они плыли на Запад, не повстречав ни клочка суши. На кораблях уже назревали матросские бунты, и Колумб уже готов был вешать на реях самых ярых противников продолжения путешествия, когда в два часа ночи 12 октября раздался крик вахтенного: «Земля!»

На рассвете Колумб сошел на берег, опустился на колени и поцеловал неведомую землю, которую он назвал «Сан-Сальвадор» и объявил, что отныне эта земля принадлежит испанской короне.

Это был остров, безлюдный и отнюдь не усыпанный золотыми слитками. Не расставаясь с мыслью найти золотые россыпи, Колумб открыл острова Куба и Гаити.

15 марта 1493 года он вернулся в Палос и вскоре доложил королю, что открыл морской путь в Индию.

В ближайшие годы Колумб предпринял еще три путешествия через Атлантику, открыв множество островов в Карибском море и исследовав часть побережья материка.

Но и там тоже земля не была усыпана сокровищами, так что «адмирал океана» не оправдал возложенных на него надежд. За это он был лишен всех званий, а его имущество пошло с молотка, чтобы оплатить затраты по снаряжению экспедиций, признанных безрезультатными.

Но результат был, и еще какой, на века!

Кроме открытия Америки, которое никто таковым не признал, моряки Колумба привезли из-за океана один подарок, страшный подарок, который очень скоро будут называть «французской болезнью», «итальянской болезнью», «испанской болезнью», а то и по-турецки — «христианской болезнью»…

Эта неизлечимая в ту эпоху болезнь с огромной скоростью распространилась по всей Европе, доселе не знавшей ничего подобного, а посему безмятежно предававшейся всем мыслимым и немыслимым плотским утехам. Это был удар такой разрушительной силы, что впору было проклясть открытие этой чертовой Америки, так жестоко отомстившей за непрошенный визит в ее пределы.

Через несколько десятилетий сифилис поразит уже миллионы людей, среди которых будут и папа Юлий II, и король Генрих VIII, и царь Иван IV Грозный…

А Колумб умер в безвестности и нищете.

КСТАТИ:

«Теперь я понимаю, почему Колумб пожелал, чтобы ему в гроб положили его цепи. Какой урок изобретателям! Всякое великое открытие — это истина. Истина разрушает столько заблуждений и ошибок, что все, кто живет неправдой, восстают и хотят убить истину. И прежде всего они нападают на ее носителя. Мы добываем свет, а у нас его отнимают, чтобы зажечь костер для нашей казни».

Оноре де Бальзак

Ну, не нарочно же он завез оттуда сифилис! Между прочим, оттуда, из Америки, тогда были завезены картофель, кукуруза, подсолнечник, помидоры, какао, табак и т.д. Правда, ежли положить на весы, то без всего этого можно, в принципе, прожить…

КСТАТИ:

«Сколько же есть вещей, без которых можно жить!»

Сократ

Так-то оно так…

А с 1497 по 1504 год флорентиец Америго Веспуччи (1451—1512 гг.), агент Медичи в Севилье, совершил три заокеанских путешествия, подтвердивших версию о том, что Колумб открыл четвертый материк, ни больше, ни меньше. Сам же Америго получил титул Главного лоцмана Испании. Новый материк был назван его именем.

Не столь важно быть первым, как важно оказаться в нужное время в нужном месте. Старая, как мир, истина…

Они очень торопились. В 1500 году португальцы объявили себя владельцами Бразилии, в 1505 — Маврикия, в 1509 — Суматры, в 1511 — Индонезии. Испанцы тоже не дремали. В 1511 году они освоили Кубу как плацдарм для дальнейших территориальных захватов, а в 1519 отряд из 400 конкистадоров высадился на побережье Мексики.

Командовал этими крутыми парнями некий Эрнан Кортес (1485—1547 гг.), человек, напрочь лишенный не только жалости, но и самого элементарного понятия о чести и совести. С другой стороны, может ли конкистадор выполнить свою задачу, руководствуясь соображениями чести и совести? Нет. Следовательно, конкистадор — человек изначально бесчестный. Тоже простая истина, казалось бы, но давайте ее придерживаться и при упоминании о тех конкистадорах, которые нам роднее, чем Кортес. Или давайте не называть Кортеса вероломным чудовищем. Или — или, а то ерунда какая-то получается…

Когда они высадились на берег, туземцы, впервые увидевшие лошадей и впервые услышавшие грохот мушкетов, безоговорочно поверили своим жрецам, заявившим, что пришельцы — боги, когда-то покинувшие их, а теперь сменившие гнев на милость. Но очень скоро все стало на свои места, и суеверные туземцы не только восстали против банальнейших грабителей, насильников и убийц, но и против аферистов, выдавших себя не за тех, кем являются.

Первым был убит ими собственный вождь Монтесума, а затем они напали на пришельцев, уже не воспринимая мушкеты, как источники грома небесного. Во время бегства из столицы ацтеков испанцы, тяжело груженые награбленным золотом, в большинстве своем потонули, переправляясь вплавь через канал.

Но на смену им пришли другие. Мексика была покорена и окатоличена. Последнее, пожалуй, было гораздо более жестоким и болезненным процессом, чем первое. Давно известно, что когда представители одной культуры грубо вторгаются в знаковую систему мировосприятия другой культуры, это никогда не приводит к позитивным результатам. Покоренные народы с гораздо большей легкостью смирятся с утратой политической независимости, чем с насилием над эмоционально-духовной стороной их бытия.

Конкистадоры, начавшие процесс окатоличивания Мексики, были крайне возмущены нравами туземцев, в частности особенностями их сексуальной культуры в виде группового, массового, гомосексуального, анального, орального и прочих способов сношения. Конечно, кто бы возмущался, но тем не менее…

Не меньшее возмущение вызывали и предметы прикладного искусства, отражавшие эту сторону жизни аборигенов.

Папа Павел III разделил это возмущение, но заметил, что туземцы — тоже люди, а следовательно, их можно и нужно обратить в истинную веру.

Обращение туземцев в «истинную веру» проходило в сочетании с решительным уничтожением предметов прикладного искусства равно как и самих туземцев, погрязших в «содомском грехе», о тяжести которого они не имели ни малейшего представления, будучи совершенно девственными в плане знакомства с Библией и с проблемами иудейско-христианской морали.

КСТАТИ:

«Независимая мораль оскорбляет всеобщие принципы религии, а особые понятия религии противоречат морали».

Карл Маркс

Поэтому, наверное, и были пролиты моря крови, вследствие чего современные мексиканцы, перуанцы и другие потомки древних народов Америки в подавляющем большинстве своем являются христианами и метисами с изрядной долей испанской, португальской и других кровей европейских завоевателей.

В так называемом «чистом виде» инки, ацтеки и майя практически не существуют.

А чудом сохранившиеся произведения прикладного искусства этих народов, для которых эпоха Возрождения стала Апокалипсисом, перешли в ранг объекта искусствоведческих исследований и теперь воспринимаются именно так, как и следует воспринимать предметы культуры.

Им посвящены серьезные монографии известных исследователей. Между прочим, в одной из таких монографий приводится любопытная классификация сосудов для питья, среди которых: 31 % отражает подробности гетеросексуального анального сношения; 14 % — оральный секс; 11 % — традиционное гетеросексуальное сношение; 6 % — зоофилию; 5 % — мастурбацию; 4 % — женские половые органы; 3 % — мужской гомосексуализм; 1 % — женский гомосексуализм; и 1 % — нечто неопределенное.

Это может кому-то не нравиться, но вот осуждать это никто не вправе. Такой была культура этих народов, и они отнюдь не высаживались на побережьях Европы, чтобы шокировать целомудренных испанцев, португальцев, французов и т.д. своими «непотребствами». Они жили у себя дома и никого туда не звали, поэтому самая вопиющая безнравственность — это открытие Америки, с его жестокостью, насилием и самым неприкрытым грабежом чужих ценностей, действительно апокалипсического уровня преступление, наказание за которое началось с сифилиса, а вот чем закончится, мы еще не знаем в своем тревожном XXI веке…

Кто-то скажет, пожав круглыми плечами: «Но… а как же без Соединенных Штатов?» А что, Европа, Азия и Африка к началу XVI века зашли в тупик своего развития, и поэтому срочно потребовалось открытие четвертого континента? Что, они никак не могли выжить без картошки, кукурузы и сифилиса? Это то же самое, что вопрошать: «Как же России жить без Сибири?» Но ведь жила же до конца XV века, и ничего, не погибала… Живет же Франция без Сибири, да и Англия тоже не бедствует. Стереотипы это все, господа. Бог дал каждой нации определенный участок земной коры для ее полноценного развития. Но этого участка, видите ли, показалось мало, так что нужно отнять землю у соседей или вообще у каких-то экзотических чужаков, живущих где-то за океаном…

А почему, на каком основании — отнять?

В эпоху Возрождения европейская конкиста действовала в двух противоположных направлениях: в восточном — завоевание Сибири и в западном — завоевание Америки. Остальные направления «великих открытий» были частью процесса колонизации, что отличалось от конкисты тем, что колонизаторы, вторгаясь в чужие земли, грабили их, затем посылали туда своих попов для ловли душ аборигенов, а в дальнейшем держали там лишь свои гарнизоны, обеспечивающие должный порядок, но вот европейская конкиста и в Америке, и в Сибири ставила перед собой цели не колонизации, а истребления аборигенов, которые, будучи язычниками, должны были, обязаны были умереть, уступив таким образом жизненное пространство алчущим христианам.

Россия такую политику старалась не афишировать, а вот западные европейцы открыто заявляли: «Хороший индеец — мертвый индеец». И претворяли этот лозунг в жизнь, не задумываясь о нравственной стороне проблемы.

Страна инков, ныне называемая Перу. Собственно, инками считались далеко не все ее обитатели, а лишь правящая каста, а вот остальные считались всего лишь «кечуа», в общем, так себе людишки… На вершине социальной пирамиды стоял верховный правитель — «Единственный Инка», подлинный деспот восточного образца, обладающий неограниченной властью над своими подданными.

Основной формой общественной деятельности была война, затеваемая по инициативе Единственного Инки и непременно при его высочайшем участии. Он воевал только на носилках (золотых, между прочим), а во время сражения метал из пращи во врагов снаряды из чистого золота. Жуть берет, когда подумаешь, сколько цивилизованных европейцев могло бы с радостью согласиться оказаться в зоне поражения такими снарядами: а вдруг повезет…

Война, пленные рабы, казни, короткий период затишья и снова война и т.д. Все это на фоне какой-то неправдоподобной, сказочной роскоши, которой пользовался Единственный Инка и его многочисленные родственники, число которых стремительно возрастало благодаря полигамии. У инков существовал аналог мусульманского гарема, называемый «избранными девственницами». Отбор туда был весьма строгим, как и дисциплина, главным требованием которой была плодовитость, так что кровных родственников у правителя хватало с избытком.

В 1529 году Единственным Инкой стал некий Атауальпа (1500—1533 гг.), победивший своих оппонентов в ходе кровопролитной междоусобной войны, длившейся три года.

Эта война унесла жизни 150 000 индейцев, но, видимо, Атауальпа и его приближенные сочли, что игра стоит таких свеч.

Но пришло с побережья сообщение о вторжении испанцев, которых после мексиканской трагедии уже никто не воспринимал в качестве небесных посланцев, и Атауальпа на всякий случай удалился на высокогорное плато, где располагался крупный город, называемый Кахамарка.

Испанский отряд под командованием Франсиско Писарро (ок. 1475—1541 гг.) насчитывал 200 солдат, из которых только 37 были конными. Учитывая успех Кортеса, этой военной силы, по мнению Писарро, должно было с лихвой хватить для покорения Перу, но, опять-таки, учитывая опыт Кортеса, это покорение следовало начать с пленения первого лица государства, который находился в какой-то Богом забытой глуши, до которой еще нужно было добраться…

Испанцам пришлось преодолеть более двух тысяч километров от побережья до Кахамарки, но Атауальпы они там не обнаружили. Верховный инка предусмотрительно укрылся в горах.

Отряд Писарро размещается в зданиях, окружающих центральную площадь города. К вождю инков направляется посольство, целью которого было пригласить его на переговоры, причем непременно на той самой центральной площади Кахамарки, которой суждено было сыграть роль западни. По замыслу Писарро, когда Атауальпа со свитой выйдет на площадь, она будет совершенно пуста, так как испанцы пока что займут боевые позиции в окружающих ее домах. К вождю выйдет только монах-доминиканец Вальверде (ничего себе священник!), который предложит этим язычникам принять христианство, а когда они откажутся, он же подаст знак нападающим.

Со своей же стороны, Атауальпа решает согласиться на встречу, чтобы там, на площади Кахамарки, перебить пришельцев, если они дадут повод для этого.

На следующий день они встретились. Согласно замыслу непрошенных гостей, Вальверде демонстративно протянул Атауальпе молитвенник, а тот оттолкнул от себя этот непонятного назначения предмет. Этого было достаточно для того, чтобы, по знаку святого отца из всех окон окружающих площадь домов загрохотали выстрелы. Многочисленная свита Атауальпы, примерно пять тысяч человек, приходит в крайнее смятение и начинает беспорядочно метаться по площади, выходы из которой заблокировали конные испанцы.

Один залп следует за другим, сея панику и смерть среди туземцев.

А затем испанцы — пешие и конные — двинулись на площадь, завершая мечами то, чего не достигли мушкетные пули. Неплохим подспорьем в этом деле оказались испанские боевые собаки, от которых вообще невозможно было ни защититься, ни скрыться.

По свидетельству очевидцев, на той площади погибло тогда около трех тысяч туземцев.

Как и было задумано, Атауальпа попадает в плен.

Он сразу сообразил, какому богу в действительности молятся христиане-испанцы, и предложил плату за свою свободу в виде такого количества золота, которого хватило бы для того, чтобы заполнить доверху комнату, где его содержали. И в качестве дополнения — вдвое большее количество серебра.

Писарро согласился на эти условия. Через два месяца со всех концов Перу свезли требуемый выкуп. Комнату заполнили прекрасными золотыми изделиями, настоящими шедеврами ювелирного искусства. Конкистадоры, как, впрочем, и следовало ожидать, переплавили эти шедевры в слитки.

Пятая часть добычи отправилась в Испанию, в королевскую казну, все остальное поделили между собой пропагандисты европейской цивилизации. Естественно, значительная доля золота и драгоценных камней досталась командиру отряда. Кажется, какого еще рожна ему было нужно? Отребье есть отребье, оно никогда, ни в какие времена не придерживалось взятых на себя обязательств, оно никогда не признавало силы слова чести, так что удивляться не стоит, узнав о том, что после получения выкупа Писарро обвинил Атауальпу во враждебном отношении к испанцам, в идолопоклонстве, многоженстве и т.п. Так как он не был христианином, то его не сожгли на костре согласно приговору Писарро, а удавили.

Это произошло 29 августа 1533 года.

Испанский король выразил неудовольствие по поводу казни Атауальпы, так как столь вольное обращение с человеком монаршего звания грозило подорвать усиленно насаждаемую веру в божественное происхождение власти. Впрочем, королевское неудовольствие носило довольно формальный характер…

КСТАТИ:

«Преданность негодяев так же ненадежна, как они сами».

Плиний Младший

Относительно Писарро король не мог обольщаться еще и по той причине, что отлично знал о другой истории, в которой тот фигурировал как персонаж еще более гнусного свойства. Казалось бы, куда еще, да вот поди ж ты…

Испанский конкистадор Васко Нуньес де Бальбоа (1475—1519 гг.) в сопровождении двух сотен головорезов предпринимает поход через перешеек на восток, к Тихому океану. Там, на той стороне перешейка, по его сведениям, находится страна, где золото ценится не выше, чем камни по краям дороги…

И вот отряд отправляется в опасный путь через быстрые реки, болота и горные ущелья. Им приходится прорубать себе дорогу мечами сквозь непроходимые тропические чащи, они карабкаются на обожженные солнцем скалы и бредут, в своих стальных доспехах, по горло в зловонной болотной жиже.

Они падают и снова встают, чтобы идти дальше, к побережью неведомого еще океана, где так много желтого металла, который искупит все их страдания и все грехи.

Некоторые из солдат не имеют сил подняться после очередного привала, изнуренные лихорадкой. Командир бросает их на произвол судьбы. Он спешит поскорее достичь волшебного берега.

И вот, когда до заветной цели, казалось бы, остался всего один, последний отчаянный бросок, дорогу заметно поредевшему отряду преграждают туземные воины, полуголые, раскрашенные, с короткими копьями в руках.

Бальбоа командует: «огонь!» Мушкеты испанцев изрыгают смерть. Пораженные ужасом туземцы, вернее, те из них, кто остался в живых после мушкетного залпа, падают ниц, побросав свои копья. Но доблестного исследователя чужих земель Нуньеса де Бальбоа не удовлетворяет эта капитуляция, и он отдает вторую команду, только теперь уже не людям, а собакам. Стая голодных, обозленных боевых псов бросается на безоружных туземцев, воскрешая давно (якобы) забытые кровавые зрелища на аренах Древнего Рима…

Отряд движется дальше и вскоре выходит на берег Тихого океана, и водружает там, на берегу, огромный деревянный крест — символ владычества испанской короны.

На обратном пути испанцы грабят мирные деревни и храмы, так что на побережье Атлантики отряд выходит тяжело нагруженный золотыми трофеями. И вот здесь-то Нуньеса де Бальбоа ожидает неприятная встреча с испанской эскадрой, доставившей отряд под командованием Франсиско Писарро. Узнав об успехах Бальбоа, Писарро, не желая в дальнейшем делиться золотом и славой со столь предприимчивым конкурентом, обвиняет его в государственной измене, благо в те времена и в тех краях особых доказательств для обвинения в чем-либо не требовалось. Просто отряд Писарро был более многочисленным, чем отряд Бальбоа, и этого обстоятельства было вполне достаточно для того, чтобы Бальбоа был арестован, осужден и казнен.

КСТАТИ:

«В жизни есть две трагедии. Одна — не добиться исполнения самого сокровенного желания. Вторая — добиться».

Джордж Бернард Шоу

По сокровенному желанию не так уж сложно определить тип желающего, причем абсолютно независимо от того, в каком контексте это желание будет высказано.

Возможно, Фернан Магеллан (1480—1521 гг.) был не самым благочестивым человеком, однако его заветной мечтой были все-таки не золото и не возможность безнаказанно убивать себе подобных, а открытие морского пути в Азию через Атлантику.

В 1518 году возглавляемая им флотилия из пяти кораблей пересекла Атлантический океан, прошла вдоль всего побережья Южной Америки, затем по обнаруженному Магелланом проливу достигла другого океана, названного моряками Тихим.

У них начались проблемы с продуктами и питьевой водой, их беспощадно косили болезни, но железная воля Магеллана вела их все дальше и дальше в сторону заходящего солнца…

В конце концов они достигли Филиппинских островов, где Магеллан самым пошлым образом погибает в стычке с местными жителями, с которыми его матросы не нашли общего языка.

Из пяти кораблей, на которых отправились в путешествие 265 моряков, на родину возвратился только один с 18 больными моряками на борту. Но это было настоящее открытие!

Это было первое кругосветное путешествие, наглядно доказавшее то, что Земля имеет форму шара, причем без всякой оглядки на то, нравится ли эта истина кому-либо, или нет.

КСТАТИ:

«Для истины — достаточный триумф, когда ее принимают немногие, но достойные: быть угодной всем — не ее удел».

Дени Дидро

Мы очень часто либо скрываем истину, либо адаптируем ее таким образом, чтобы не обидеть, не дай Бог, какую-то часть воспринимающих ее людей. Можно, конечно, таким образом поберечь их самолюбие или стереотипы мышления, но у истины есть такая особенность: когда ее прячут или камуфлируют, она заявляет о себе в самый, казалось бы, неподходящий момент и без оглядки на этикет.

Например, боязнь обидеть участников советско-финской войны 1939—1940 гг. не может уберечь их от очевидной истины, которая заключается в том, что давно известно всему миру: эта война была откровенно агрессивной со стороны СССР, за что нашу страну исключили из Лиги Наций. Это может кому-то не нравиться, но ведь не финны же вломились к нам с оружием, а мы к ним. Между прочем, афганцы тоже не ломились, а тот аргумент, что «если бы не мы, то американцы давно бы туда вошли», — попросту компетенция психиатра, потому что он вполне годится для самых фантастических устремлений, например, оккупации современной Франции или, скажем, Китая… Ну, это уже… слишком, но вполне в духе советской пропаганды образца конца семидесятых.

А вот то, что Земля — шар, было убийственной истиной для многих и многих, но, к счастью, после Магеллановой кругосветки никто не заботился об их психике.

Горькая истина всегда лучше сладкой лжи, тем более что от такой сладости неизбежно развивается кариес души.

А изнасилование Америки продолжалось. В 1536 году бретонский моряк Жак Картье (1491—1557 гг.) основал Монреаль в Канаде.

В 1565 году некий Педро Менендес основал Сан-Августин во Флориде, перед тем сравняв с землей существовавшее там гугенотское селение. Обитателей этого селения он решительно повесил как еретиков.

Через три года некий Доминик де Гурге, соотечественник повешенных, повесил весь испанский гарнизон Сан-Августина как мародеров и убийц.

Такой вот «обмен любезностями» между католиками и протестантами продолжался еще не одно столетие.

Да, чего только не видела открытая Америка! Открытая и для всех неблагополучных элементов Европы, для всех, кто был не в ладах с ее законами и укладом бытия, кто жаждал легкой наживы, не задумываясь о способах ее добывания, да и вообще мало о чем задумываясь.

Самое, пожалуй, безмозглое и деструктивное — прежде всего по отношению к грядущим поколениям — деяние пионеров Америки заключалось, на мой взгляд, в переселении туда черных рабов из Африки.

Не говоря о том, что само по себе рабство отвратительно, — прописная истина, — как же можно было, уничтожая чуждых, видите ли, по духу туземцев, коренных жителей страны, одновременно с этим завозить туда гораздо более чуждых по духу людей, чуждых и рабовладельцам, и всей атмосфере бытия осваиваемого континента!

Мало того, что они чуждые, что они — враги (потому что это истина: «Сколько рабов, столько врагов»), они еще необычайно плодовиты, гораздо более, чем европейцы, так что только дебил не в состоянии представить себе демографическую картину через 50, 100, 200 лет, когда они будут в подавляющем большинстве.

Не думаю, что все белые переселенцы были дебилами. Скорее, это были люди крайне безответственные, живущие одним днем и желающие получить все и сразу, не задумываясь о последствиях.

Характерная черта подонков общества. А, собственно, разве они были кем-то иным? Тараканы, выползшие из темных щелей Старого Света, которые там, на родине, могли рассчитывать разве что на карьеру батрака или лакея, вдруг обрели возможность владеть, повелевать, приказывать, казнить и миловать!

Там, в Европе, они жаловались на то, что нет возможностей развернуться, проявить себя, что тяжко обрабатывать чужую землю… Вот если бы свою… А в Америке, получив огромные, немыслимые по европейским меркам земельные владения, они начали судорожно обдумывать проблему рабочей силы, и как все люди с торгашеско-криминальным складом ума, пришли к выводу, что нет ничего дешевле привозного рабского труда, а если так, то почему бы им не воспользоваться?

Да, во главе угла стояла выгода — простая, пошлая, базарная выгода, — а вот все остальное, типа возможности казнить и миловать, было все-таки второстепенным, потому что для этих людей смыслом и целью жизни является выгода, и ничто иное.

А относительно куража, даже в жестоком, издевательском, унижающем человеческое достоинство смысле, я все-таки поначалу, каюсь, идеализировал эту пену. Куражиться могли Генрих VIII, Людовик XIII или Иван Грозный, а вот эти не куражились, им подавай нечто более материальное, чем кураж, они любую оплеуху с благодарностью примут, если она будет оплачена ударяющим, вот почему они не задумывались о последствиях ввоза на новые земли африканских рабов. Это ведь та же самая категория людей, которая сейчас убивает окружающую среду, потому что выгода прежде всего…

Типичная позиция социального дна. Между прочим, «дно» — это далеко не всегда бомжи, проститутки, подзаборные пьяницы и т.п. В наше время «дно» зачастую ездит на престижных автомобилях, посещает дорогие клубы, заседает в парламенте. Оно может одеваться у лучших кутюрье и оплачивать обучение своих отпрысков в Оксфорде, но никогда не сможет изменить свою подлую суть.

КСТАТИ:

«Благородный человек знает только долг, низкий человек знает только выгоду».

Конфуций

Я не восхищаюсь, вопреки сложившимся стереотипам, пионерами Америки, как не восхищаюсь пионерами Сибири, я вообще не восхищаюсь пионерами в любом значении этого слова. Но еще более я не восхищаюсь теми, кто был вторым эшелоном. Если у первых еще можно предположить наличие куража, азарта первопроходцев, корсарской романтики, то вторые двигались на плечах первых с единственной целью — захватить, заграбастать, присвоить, причем любыми способами.

Ввоз в Америку негров я рассматриваю как тяжелейшее преступление и против самих негров, и против всех грядущих поколений американцев, расхлебывающих кашу, которую заварили их предки, обуянные слепой жаждой наживы. Нельзя совмещать несовместимое, а путем насилия — тем более.

Как нельзя было встревать в размеренную жизнь арабских бедуинов, которые бы и по сей день ездили бы, куда им заблагорассудится, на своих верблюдах и не знали бы, что такое автомат Калашникова или Центр мировой торговли в Нью-Йорке. Так нет же… нефти арабской пожелалось, благо цена подходящая…

КСТАТИ:

«Они — хищные животные: в их слове работать слышится еще и грабить, в их слове зарабатывать слышится также перехитрить. Потому-то пусть им достается все с трудом».

Фридрих Ницше

И пусть они во всем и всегда будут вторыми. И в плане сорта — тоже.

Вместе с тем следует отметить, что базарный прагматизм в эпоху Возрождения все же знал свое место и не рисковал, как в последующие эпохи, заявлять о себе как о господствующей идеологии. Да, уже подсмеивались над чудаковатым Дон-Кихотом, но еще не допускали мысли о том, что Санчо Панса не понарошку может быть губернатором. Основные позиции все-таки оставались на тех местах, которые обеспечивали устойчивость общественной пирамиды.

А. Дюрер. Крестьянин и крестьянка

Эта устойчивость была сильно поколеблена Реформацией, продемонстрировавшей вероятность того, что при сильном желании любой авантюрист типа Кальвина или любой монарх-самодур типа Генриха VIII может создать свою Церковь — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Официальная Церковь отреагировала на случившееся запоздалой и неоправданной жестокостью по отношению к последователям Лютера, Кальвина и т.д., однако при этом почти ничего не предприняла для цивилизованного развенчания новых «учений».

Кое-что, правда, было сделано в этом направлении.

В 1540 году Папа Павел III освятил элитное подразделение католической Церкви, называемое «Общество Иисуса» или Орден иезуитов.

Основателем ордена был человек известный как своей непоколебимой набожностью, так и агрессивной воинственностью. Это был некий Иниго Лопес де Рекальде, более известный как Игнатий Лойола (1491—1556 гг.), впоследствии причисленный к лику святых.

Орден иезуитов по характеру своему был военно-идеологическим. Целью своей он ставил «возвращение заблудших душ в лоно Церкви», ну а средства ее достижения… они определялись исключительно важностью цели. Там царила суровая дисциплина, категорически исключающая все возможные «зачем» и «почему». Согласно уставу ордена, «если Церковь определяла, что вещь, кажущаяся вам белой, черна, вы сразу же должны признать ее черной».

Возглавлял орден генерал, который подчинялся непосредственно папе. Естественно, его полномочия и действия обсуждению не подлежали, как и положено, когда каждый из исполнителей общей задачи знает лишь свой участок работы и не должен вникать в то, чем заняты его коллеги. Это и есть то, что называется «работой на результат». Нужно же было учесть просчеты, приведшие к Реформации…

Всего за несколько десятилетий своего существования иезуиты создали развернутую сеть своих штаб-квартир, откуда их миссионеры проникали во все точки планеты — от Мексики до Киева или Японии. Они имели своих людей практически при всех монарших дворах мира и активно влияли на внутреннюю и внешнюю политику самых непохожих друг на друга правителей и государств.

Судя по бесспорным успехам ордена, можно с уверенностью сказать, что там не держали дураков и не было ни кумовства, ни круговой поруки. Иезуиты славились железной логикой в богословских спорах и способностью активно воздействовать на массовые аудитории любого уровня развития. Все это в сочетании с немалыми богатствами, накопленными орденом, порождало массу негативных эмоций и у протестантов, и у католиков, собственно говоря, у всех простых людей, которые не приемлют чужого богатства в сочетании с интеллектуальным превосходством. Иезуитов накрепко связали с сакраментальной фразой «Цель оправдывает средства», забывая (вернее, сделав вид, что забыли) о том, что девять десятых человечества живет именно по этому принципу. Я далек от пиетета в адрес иезуитов, но ради элементарной справедливости все же следует признать, что образ иезуита — хитрого, коварного, беспринципного, с кинжалом в одной руке и кубком с ядом в другой — не более чем расхожий стереотип, созданный конкурентами «Общества Иисуса».

Неизвестный автор. Сестра Моника.

КСТАТИ:

«Подозрений у человека тем больше, чем меньше он знает».

Фрэнсис Бэкон

Еще один штрих к портрету эпохи — созданная в 1542 году так называемая «Священная конгрегация инквизиции» — своеобразный верховный суд по делам, связанным с преследованием ереси. Конгрегация призвана была осуществлять надзор за деятельностью инквизиции, неустанно сжигавшей на кострах тысячи людей по весьма сомнительным поводам. Это было если не пресечением беспредела ущербных ортодоксов, то, по крайней мере, его обузданием, как того требовало изменившееся время.

В 1557 году «Священная конгрегация инквизиции» создала печально знаменитый «Индекс запрещенных книг» — добросовестно составленный каталог литературных шедевров, который оказал весьма дурную услугу репутации католической Церкви.

КСТАТИ:

«Любоваться миром можно бесплатно. Платить приходится за комментарии».

Станислав Ежи Лец

Особым, совершенно уникальным явлением эпохи Возрождения было казачество, возникшее в XIV веке на окраинах московских и украинских земель.

Казаки образовывали поселения непосредственно на границах, таким образом создавая буферную зону, предназначенную для защиты государства от внешних посягательств. От обычных пограничников они отличались (да и отличаются в настоящее время) тем, что пограничники несут службу на границе, а казаки там живут. Если первые могут беспечально отступить в случае возникновения крайне неблагоприятной боевой ситуации, то вторым отступать попросту некуда, потому что их родина — это именно та земля, на которой они живут, и другой земли у них нет: таков уговор с государственной властью.

Казаки — полновластные хозяева этой земли, в пределах которой действуют их органы самоуправления, суд и т.п. Они, как правило, освобождены от уплаты налогов и пользуются весьма ощутимыми привилегиями, за что обязаны по первому требованию власти выступать на защиту державных границ или на их расширение.

Казачество стало особым сословием элитного порядка, стоящим, условно говоря, на полступени ниже дворянства, но на ступень выше мещанства.

Территориально казачьи поселения относятся к тем или иным войскам: Всевеликое Войско Донское, Кубанское войско, Терское, Уральское (бывшее Яицкое) и т.д.

А тогда, в эпоху Возрождения, это сословие только формировалось под влиянием экстремальных условий жизни на южных окраинах христианского мира европейского Востока. Казаки селились не просто на границах государств, а на границах двух противоположных по духу и сути, взаимоисключающих миров, и это обстоятельство, несомненно, сыграло значительную роль в деле формирования этого сословия.

Особого порядка явлением, возникшим в ходе общего процесса становления казачества, можно считать Запорожскую Сечь, которая, в отличие от русских и украинских военно-общинных поселений того времени, была своеобразным орденом вольных воинов, маленьким государством, жившим по своим законам и правилам, некоей «вещью в себе», совершенно автономной единицей, не признающей над собой никакой власти, кроме христианского Бога.

Образовалась она по причинам не очень романтического свойства. Дело в том, что в ту эпоху, когда монголы, уйдя восвояси, оставили после себя на территории Украины, по крайней мере, ее центральной и восточной частей, так называемое Дикое поле, поросшее травой, способной надежно спрятать всадника с лошадью, появились в этом поле люди, которые избрали своим делом нападение на татарские отряды, проникающие с территории Крыма.

Эти отряды в поисках добычи углублялись на довольно большие расстояния, доходя даже до московских земель, а затем возвращались в Крым с захваченными невольниками (так называемым «ясыром») и огромными стадами домашних животных.

Вот тут-то эти вольные казаки нападали на татар и отнимали их добычу. Со временем таким образом образовалось довольно мощное движение сопротивления татарским набегам.

Но при этом существовали и другие казаки, которые базировались вокруг замков украинских князей и в городах, расположенных на рубежах обитаемых земель. Старосты этих городов, да и сами казаки, которых называли «городовыми», начали выражать неудовольствие по поводу обогащения вольных казаков, как говорится, на ровном месте. Короче говоря, они начали изнывать от жгучей зависти. Казалось бы, нет никаких препятствий к тому, чтобы самим сделать то же самое, ан нет…

КСТАТИ:

«Зависть есть беспокойство души, вызванное сознанием того, что желательным нам благом завладел другой человек, который, по нашему мнению, не должен обладать им раньше нас».

Джон Локк

Так вот, старосты этих городов не нашли ничего лучшего, чем взять и обложить данью вольных казаков. Те вначале совершенно беспрекословно отдавали им часть своей добычи, но когда аппетиты старост начали стремительно возрастать, казаки решительно отказались делиться с ними своими трофеями, что привело к весьма кровопролитной войне местного характера. Затем казаки ушли от греха подальше в низовья Днепра, но и там их достали загребущие руки охотников до тыловой наживы, и вот тогда-то двинулись казаки туда, где сама Природа воздвигла перед путниками почти непреодолимую преграду — грозные днепровские пороги, с их ревущей водой, перепадами и коварными подводными скалами.

Это была безумная затея — пройти днепровские пороги на утлых лодчонках, которые каждую секунду грозили расколоться, разбиться вдребезги при любом неверном движении рулевого, и тем не менее казаки с минимальными потерями миновали эту преграду и вышли на мирную воду.

Отныне пороги стали союзниками, защитниками и надежной гарантией свободы и независимости вольных казаков, которые стали называться запорожскими, или запорожцами.

Украинский князь Дмитрий Вишневецкий (Байда) построил там, за днепровскими порогами, на острове Малая Хортица, мощный укрепленный лагерь, получивший название Запорожская Сечь.

Это был форпост, надежно защищавший украинские земли с юга и державший под военным контролем довольно большую территорию на обе стороны нижнего течения Днепра. Это была точка непосредственного контакта христианского и чужого, перевернутого мира, своего рода та самая сказочная «избушка на курьих ножках», которая служила контрольно-пропускным пунктом на границе этого и того света.

Но все это не столь важно в сравнении с тем, что Запорожская Сечь была республикой, в то время как весь остальной мир стремительно формировал абсолютизм, причем, в наиболее жестких, наиболее одиозных его вариантах. Это была классическая республика, в которой правительство избиралось путем свободного волеизъявления каждого из ее граждан и при этом строго придерживалось принципа подотчетности своим избирателям.

Например, для руководства военным походом избирался напольный гетман, который на время этого похода получал совершенно неограниченные полномочия диктатора, но если поход завершался неудачей или сопровождался слишком большими потерями, напольный гетман лишался головы.

Человек, который обретает право распоряжаться судьбами многих тысяч (в данном случае) людей автоматически лишается права на ошибку, как не имеет этого права пилот воздушного лайнера или сапер. Мы же, в нашем конформистском настоящем, спокойно воспринимаем жутчайшие просчеты носителей высшей власти, мало того, мы еще им сочувствуем, входим в их положение, когда они ссылаются на свою неопытность или на непредвиденные обстоятельства.

Запорожцы в таких случаях попросту рубили головы, потому что ни до них, ни после человечество так и не изобрело другого способа заставить власть быть добросовестной и порядочной.

Сечь не имела писаных законов. Ее жизнь регулировалось обычаями и традициями, определяющими иерархию социальных ценностей, которые не подлежали обсуждению и должны были безоговорочно приниматься всеми без исключения членами сообщества.

По обычаю, прийти на Сечь имел право каждый желающий. Никто не интересовался его прошлым, хотя довольно часто у неофитов имелись веские причины скрываться за днепровскими порогами от польского, московского или, скажем, французского правосудия. Сечь была многонациональным образованием, но национальность того, кто приходил туда, становилась таким же прошлым, как и вся его биография. Он начинал жизнь с чистого листа, оставив за крепостными воротами все былое, даже свое имя, вернее, фамилию.

Кроме символического, смена фамилии имела еще и практическое значение: таким образом запорожцы обретали защиту от преследований властей из своего прошлого. Так, если, предположим, польский король требует выдать ему на расправу некоего пана Старицкого, то канцелярия Войска Запорожского уверенно и, главное, совершенно правдиво отвечает на это требование заявлением о том, что в реестре такой человек не значится. Да, это чистая правда, потому что, вступая в Войско, пан Старицкий стал казаком Ракитой, а к Раките никто никаких претензий пока не предъявлял…

Но единым и непреложным требованием для любого из пришедших на Сечь было православное крещение.

Традиционный вопрос, который кошевой атаман задавал каждому новичку:

— В Бога веруешь?

— Верую, — отвечал тот.

— Перекрестись.

Если новичок крестился по-православному, его тут же принимали в сообщество, если же нет, то вели в церковь, где он должен был принять православие. Исключений не допускалось.

Не допускались и разночтения такого понятия как свобода личности, понятия, имевшего на Сечи принципиальное, основополагающее значение. Прежде всего оно предполагало внутреннюю независимость человека от каких-либо стереотипов мышления окружающего рабско-феодального мира, в том числе и от семейно-бытовых устоев.

Запорожский казак должен был быть холостым, потому что семейные узы — это якорь, причем занесенный илом, так что при такой привязке невозможно быть полноценным воином, который обязан думать только о своих товарищах, о чести и славе, и ни о чем другом.

Если пришедший на Сечь был женатым, он должен был, во-первых, умолчать об этом и, во-вторых, как можно скорее забыть, как должен был он забыть о других обстоятельствах своего прошлого.

КСТАТИ:

«Свободу нельзя симулировать!»

Станислав Ежи Лец

Впрочем, каждый казак-запорожец имел право покинуть Сечь когда ему заблагорассудится и избрать себе какой угодно образ жизни, но в этом случае он лишался права голоса при обсуждении насущных проблем Сечи (если возвращался) и, соответственно, рыцарских привилегий.

Существовал категорический запрет на посещение Сечи женщинами. Этот запрет был одним из самых жестких, и нарушителей его ждала немедленная казнь. Поступок нарушителя расценивался как предательство, как попытка подорвать обороноспособность военного лагеря. Кроме того, согласно поверию, Сечь ожидала погибель, если на ее землю ступит нога женщины.

КСТАТИ:

«И нашел я, что горше смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».

Экклезиаст. Глава 7:26

Еще одно ограничительное требование заключалось в том, что прибывший на Сечь мог быть кем угодно, но только не крестьянином.

В силу обстоятельств это требование со временем было упразднено, но на этапе становления Сечи оно было непреложным. И дело тут вовсе не в сословных предрассудках, а в том, что крестьянское хозяйство — это тоже якорь, причем, еще более занесенный илом, чем просто семейные связи.

Конечно, запорожский конгломерат состоял из очень и очень разных по характеру и наклонностям людей, но крайне экстремальная жизнь в сочетании с жесточайшей дисциплиной надежно отсеивала слабых духом и порочных людей. Вследствие этого идея равноправия, которая в других сообществах неизменно приводит к доминированию недостойных над достойными, то есть к гибели такого сообщества, в условиях Сечи не имела таких последствий.

По крайней мере, в первые десятилетия истории Войска Запорожского там не было социальных, имущественных или каких-либо иных контрастов. Это были люди далеко не бедные, одетые в шелка и бархат (совсем не как на картине И. Репина «Запорожцы»), владеющие весьма дорогим оружием, ценность которого, между прочим, была своеобразным индикатором воинской доблести. Бедность была пороком, укорачивающем жизнь.

Пороком считалась и неуемная страсть к алкоголю. Одно дело, если мужчина любит выпить, и совсем иное — если он не может не выпить. В перерывах между походами на Сечи царил пьяный разгул, но он прекращался сразу же после объявления подготовки к очередной операции. В походе категорически запрещалось употребление алкоголя. Нарушители этого запрета приравнивались к предателям со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Запорожцы предпринимали наряду с ближними походами в Крым и достаточно дальние — в Турцию и другие страны Черноморского бассейна, откуда они возвращались далеко не все, но с богатыми трофеями, которые могли бы позволить наслаждаться годы и годы безмятежной жизнью, но проходило совсем немного времени, и объявлялся новый поход, в который они шли с радостью и надеждой…

КСТАТИ:

«Что делает героическим? Одновременно идти навстречу своему величайшему страданию и своей великой надежде».

Фридрих Ницше

И они шли.

Шел основатель Запорожской Сечи князь Вишневецкий-Байда, мужественно принявший мучительную смерть в турецком плену.

Шел гетман Самойло Кошка, проживший 26 лет во вражеской неволе, а затем снова возглавивший Войско.

Гетман Иван Свирговский, который повел своих казаков на помощь молдавскому господарю, чтобы помочь ему освободиться от турецкого ига. Не успели они построить свои войска на берегу Днестра, как оказались прижатыми к воде турецкой армией, вдесятеро превышающей их совместные силы. Молдавский господарь предложил Свирговскому увести своих казаков за Днестр, чтобы молдаване прикрыли их отступление, но гетман гордо отказался от этого спасительного предложения, и они приняли геройскую смерть…

И. Крислач. Сеча

Гетман Богдан Ружинский (Богданко) — гроза крымских татар и союзник Ивана Грозного в деле защиты от набегов кочевников южных земель Московщины…

Исходя из территориального статуса, запорожцы считались польскими подданными, но это не мешало им проводить совершенно самостоятельную внешнюю политику и вступать в любые международные контакты по своему усмотрению. Польское правительство вначале старалось не замечать растущее могущество казацкой республики, но когда это могущество стало фактором влияния на реалии европейского бытия, правительство заволновалось, и от волнения начало предпринимать и запоздалые, и неуклюжие попытки затолкать в бутылку вырвавшегося оттуда джинна.

Дело осложнялось еще и тем, что в Польше (Речи Посполитой) к тому времени сформировалась модель государственного устройства, которую можно было бы назвать аристократической республикой, где шляхта выбирала, вернее, нанимала короля, который был весьма ограничен в своих правах и действиях, будучи скорее символом, чем реально функционирующим монархом.

Польская шляхта была настолько увлечена отправлением своего коллективного деспотизма и при этом, как всякий коллективный деспот, была настолько кичливой и настолько уверенной в собственной непогрешимости, что это не могло не привести к фатальным просчетам как во внутренней, так и во внешней политике.

В 1590 году был созван сейм Речи Посполитой, на котором основным вопросом был запорожский. Прежде всего чванливых шляхтичей оскорбляло то, что запорожцы считались хоть и не родовой, но все же шляхтой, а следовательно… Собственно, что — «следовательно»? Какие права и привилегии польской шляхты от этого страдали? Принцип, и не более того, но как дорого этот самый принцип обошелся в обозримом будущем!

На сейме было принято решение о «наведении должного порядка» в Запорожской Сечи, что послужило ключом зажигания всех последующих событий, которые можно охарактеризовать исключительно как разрушительно-гибельные.

Ответом на это решение сейма было решение военного совета Запорожской Сечи оказать вооруженное сопротивление тем, кто придет «наводить должный порядок».

Польский коронный гетман не решился приближаться со своим войском к Сечи, но зато отыгрался на городовых казаках и крестьянах, которым отныне было запрещено по собственной инициативе менять место проживания.

Это вызвало негативную реакцию запорожцев, которые к этому времени ввиду значительных потерь личного состава вынуждены были снять запрет на прием крестьян в число войскового товарищества.

Крестьянская часть запорожцев потребовала силовой реакции на действия коронного гетмана, но большинство сечевиков категорически отказалось предпринимать какие-либо боевые действия против вооруженных сил своей же державы, тем более, что в данном случае коронный гетман не посягает на права и вольности Войска Запорожского.

Здесь нужно кое-что заметить по поводу стереотипа, согласно которому казак — благородный защитник народных низов, носитель справедливости для сирых и убогих. Казаки всегда, во все времена служили державе, охраняя ее пределы, но они никогда не принимали участия во внутренних конфликтах социальной пирамиды, никогда не служили народу в смысле насильственного перераспределения благ, никогда не смешивались с ним, потому что в этом случае они не смогли бы выполнять свои специфические задачи. Мало того, на Дону в совсем недавнее время выписывали паспорта с записью «казак» в графе «национальность».

То есть, казаки не могут быть вызволителями какой-то части населения, не нашедшей общего языка с другой частью населения. Казак и повстанец, казак и революционер — «две вещи несовместные».

А тогда, в 1590 году, впервые произошел раскол на Сечи, когда часть казаков проявила явно антиказацкие настроения, призвав к вмешательству во внутренние дела державы. Эта часть была немногочисленной, но, тем не менее, избрав своим напольным гетманом Криштофа Косинского, украинского шляхтича, отличавшегося некоторым прекраснодушием, выступила в поход против тех, кого считала обидчиками народа. Они успели разгромить несколько замков польской шляхты, прежде чем были окружены и разбиты войсками коронного гетмана.

Побежденный Косинский дал слово чести, что вернется на Сечь и не будет впредь устраивать разборок внутри страны. На Сечь-то он вернулся, но ненадолго. Вскоре, собрав ватагу «народных мстителей», он снова двинулся в поход по Украине, но был выслежен и убит в ходе спровоцированной пьяной драки в корчме.

А тут началась нашествие турок на Австрию, и запорожцы, хорошо понимая, какую опасность таит в себе мусульманская военная экспансия, заявили австрийскому правительству о своей готовности выступить на защиту христианской страны.

Нужно отметить, что, в отличие от многих и многих европейских монархов, запорожцы в своей военной политике не делали различий между, предположим, католической Польшей или кальвинистской Австрией. Речь шла лишь о христианском мире и мире ему враждебном — мусульманском, все же остальное не имело особого значения.

И вот тут-то на арену выходит довольно одиозная фигура, о которой можно было бы вообще не вспоминать, если бы она не фигурировала во всех популярных исторических изданиях чуть ли не как символ казацкой чести и доблести, коварно преданный приспешниками польских магнатов.

Речь идет о Северине Наливайко.

Неглупый и достаточно образованный человек, сотник в войске князя Константина Острожского, он принимал участие в разгроме отрядов Косинского, а затем, узнав о намерениях Войска Запорожского оказать помощь Австрии в отражении турецкой агрессии, Наливайко решил загладить свою вину перед запорожцами за смерть Косинского тем, что, собрав большой отряд вольных воинов, самостоятельно напал на турецкий арьергард и изрядно пощипал его, захватив богатые трофеи.

Он прислал на Сечь 1000 лошадей и письменное извинение в некорректном поведении, которое заканчивалось предложением совместной борьбы с турками и татарами.

Запорожцы, поколебавшись, все-таки приняли предложение и осуществили совместно с ним операцию против турок в Молдавии. Вот здесь, пожалуй, и заканчивается героическая тема в биографии Наливайко.

После молдавской операции запорожцы вернулись на Сечь, а вот Наливайко со своими людьми отправился грабить Полесье, Волынь и Белую Русь. Объектами его грабежей были названы польские магнаты, но грабил он целые города, не очень-то вдаваясь в подробности, кто магнат, а кто нет…

Тот период характеризовался массовым переходом украинской шляхты в лоно униатской Церкви, объединяющей католическую и православную ветви христианства.

Крестьяне обвинили шляхту в предательстве национальных интересов (!), а тут как раз подвернулся случай и посчитаться с этими благополучными «предателями народных интересов», как любят выражаться авторы учебников. Наливайко мотивировал свои разбойничьи рейды желанием отомстить угнетателям, так что у него не было недостатка в желающих реализовать то же самое желание. Очень скоро крестьянское восстание охватило значительную часть Украины и Белой Руси.

Сначала восставшие успешно отражали натиск королевских войск, но когда прибыли подкрепления из Варшавы и Кракова, Наливайко вынужден был отступить к порогам Днепра.

И обратился он к Войску Запорожскому за помощью, мотивируя свое обращение благородным стремлением защитить православную веру от угнетателей.

К тому времени на Сечи уже пребывало достаточно много людей, чуждых рыцарскому духу, а лишь желающих отомстить кому-либо за нанесенные им обиды или попросту улучшить свое материальное положение, используя для этого Войско Запорожское лишь в качестве средства достижения своих мелочных целей.

Таких людей набиралось уже столько, что при голосовании они могли составить серьезный противовес рыцарству. И вот когда на общем совете обсуждалось обращение Наливайко, голоса тех, которые резонно замечали, что Войску Запорожскому не пристало вмешиваться во внутренние дела государства и тем более разбойничать на его территории, попросту потонули в яростных призывах к «борьбе за спасение веры предков» и т.п. И двинулось Войско на соединение с повстанцами Наливайко…

В итоге, после целого ряда кровопролитных сражений, они вынуждены были занять оборонительную позицию, будучи плотно окружены королевскими войсками. И вот тут-то противоречия между запорожцами и повстанцами проявились во всей возможной неприглядности, когда, например, повстанцы потребовали, чтобы обороной лагеря командовал не напольный гетман запорожцев, а непременно Северин Наливайко. Запорожцы начали возражать. В кровавой стычке был убит напольный гетман. В отместку запорожцы связали Наливайко и выдали его осаждающим.

Такая вот негероическая история.

КСТАТИ:

«Многие из тех, кто рвался в светочи, повисли на фонарях».

Станислав Ежи Лец

А далее на сцену, где основной диалог вели Речь Посполитая и Запорожская Сечь, выходит третий персонаж — Московия. После смерти Ивана Грозного, фактически изолировавшего страну от окружающего мира, начался процесс, весьма напоминающий тот, который происходит с конечностью человеческого тела, туго перетянутой жгутом более допустимого времени…

После смерти сына Грозного, царя Федора Ивановича (1598 год), начался период истории Российского государства, получивший название «Смутное время», когда центральная власть сама собой распалась, а на так называемое свято место, которое пусто не бывает, начали карабкаться все, кому не лень.

С 1598-го по 1605 год страной правил первый министр царя Федора, боярин татарского рода Борис Годунов (ок. 1552—1605 гг.). Его попытки восстановить сильную власть были достаточно решительными, но малоэффективными на фоне тотальной нестабильности и вялотекущей войны всех против всех в государстве, где трон расценивался как предмет, который плохо лежит.

А тут началась Ливонская война (очередная) между Польшей и Швецией, которая вторглась в Ливонию и захватила значительную часть ее территории. Польское правительство обратилось за помощью к запорожцам, но те ответили, что и пальцем не пошевелят в пользу правительства, которое так и не отменило решение сейма относительно «непорядков на Сечи» и репрессивных мер против казачества.

В начале 1601 года варшавский сейм отменил все акты, осуждающие казаков, и подтвердил их права и вольности, после чего Войско Запорожское выступило в Ливонию.

Шведов довольно скоро прогнали из Ливонии, но польский король возжелал еще и Эстонии, а затем и шведского престола, так что война грозила затянуться до неопределенных времен.

Запорожцы, не проявив интереса к Эстонии, решили вернуться домой, что и сделали. По пути они решили стать на постой в Витебске, а когда мещане отказались принять их, город был фактически взят приступом со всеми традиционными последствиями в виде погромов, грабежей, изнасилований и т.п.

И ни в коем случае не следует здесь искать какое бы то ни было проявление национального, социального или исторического характера. Так называемый «человек с ружьем» ведет себя абсолютно одинаково и в XIII, и в XVII, и в XXI веке, находясь во временной среде обитания, населенной безоружными жителями. Он почему-то считает, что они ему по гроб жизни обязаны… а, собственно, чем обязаны? Тем, что он воюет за интересы тех, кто его нанял на службу? Или призвал? Ну, в последнем варианте действительно стоит посочувствовать солдатику, которого в принудительном порядке послали проливать кровь, а в варианте контрактника, профессионала — нет, потому что сам он избрал для себя такую вот стезю, где стреляют, где смерть так же буднична, как дождик в октябре, где все женщины чужие… Такая вот специфика работы, и тут уж ничего не поделаешь. Но он почему-то так не считает, и редкому городу выпадает счастье повстречать в военном эпизоде своей истории такого коменданта, который не испытывает сочувствия к насильникам и мародерам в военной форме.

В 1602 году гетманом Войска Запорожского был единодушно избран Петр Конашевич-Сагайдачный (1570—1622 гг.), выдающийся полководец и общественный деятель. Он решительно реформировал Войско, превратив его в дисциплинированную армию. Те казаки, которые не способны были уяснить себе разницу между свободой и вольницей, были либо изгнаны из Сечи, либо казнены. По свидетельствам современников, Сагайдачный, добиваясь должного уровня боеспособности Войска Запорожского, «щедро проливал кровь». Увы, вербальное воздействие в таких случаях уж очень неэффективно…

Он возглавил целый ряд победоносных походов в Турцию и Крым, подарив свободу многим тысячам невольников самых разных национальностей.

Во второй половине 1603 года на арену Истории выходит так называемый «царевич Дмитрий», якобы законный сын Ивана Грозного, который, оказывается, не умер отроком в Угличе, а выжил, и вот…

Заручившись поддержкой князей Вишневецких и польского магната Ежи Мнишека, самозванец женился на его дочери Марине и начал собирать войско для похода на Москву.

Этот поход начался осенью 1604 года. Под Новгородом-Сиверским к Лжедмитрию и полякам примкнули двенадцать тысяч запорожских казаков, а затем — несколько тысяч донских казаков. Москву они взяли довольно быстро.

Лжедмитрий I сменил на московском престоле Бориса Годунова и правил страной с 1605-го по 1606 год, после чего был убит сторонниками следующего претендента, Василия Шуйского, который пребывал в звании московского царя с 1606-го по 1611 год.

В этот период против Шуйского было направлено восстание под руководством Болотникова (лето 1606 г. — осень 1607 г.), которого зачем-то поддержала часть запорожцев. Под «зачем-то» я имею в виду и без того полную, ничем не ограниченную, свободу их действий. Вода, в которой они «ловили рыбку» была настолько мутной, что не было ни малейшей необходимости еще более ее мутить. Иное дело — сам Болотников, у которого, конечно же, были амбиции, пусть не продуманные как следует, но амбиции…

В то время, недаром названное «смутным», любой авантюрист имел громадные амбиции, реализовать которые было не так уж сложно. Казалось, сам Бог карает Москву за ее самозванство, когда она вдруг объявила себя столицей державы, разгромив всех иных и даже возможных претендентов на это звание. Теперь она стала вдребезги пьяной бабой, которой может пользоваться любой из желающих…

Кроме восстания Болотникова, было еще восстание терских казаков, выставивших своего претендента на московский престол, названного «царевичем Петром», внуком Ивана Грозного.

В то же самое время объявляется и Лжедмитрий II, которого прозвали «тушинским вором» за то, что он обосновался в деревне Тушино под Москвой и оттуда руководил блокадой города. Это был, конечно, авантюрист высочайшего класса. Что там говорить, если ему удалось убедить Марину Мнишек в том, что он в действительности — ее воскресший муж, Лжедмитрий Первый!

К нему начали стекаться авантюристы со всей Европы, но больше всего там было, конечно, поляков и запорожцев, хотя донские, терские и поволжские казаки тоже были представлены достаточно широко.

На этом этапе, вопреки учебникам, официальная Польша не принимала участия в происходящем, но вот когда к середине 1608 года польско-литовские авантюристы в союзе с казаками достигли весьма впечатляющих успехов, польское правительство начинает всерьез обсуждать вопросы, связанные с развитием этого успеха на государственном уровне.

Осенью 1309 года войско польского короля выступило на Смоленск и взяло его в плотное кольцо осады. По свидетельствам хронистов, под Смоленском запорожский контингент насчитывал более 30 000, а под Москвой — примерно 40 000. Отдельный казацкий корпус занимался взятием Чернигова, Новгорода-Сиверского, Брянска, Козельска и др.

Польский король Жигимонт (Сигизмунд) III (1566—1632 гг.) был человеком весьма азартным, но отнюдь не великим стратегом. Он все свои силы бросил на завоевание Смоленска, оставив без должного внимания Москву и все, что с нею связано на политическом уровне. Правда, следует заметить, что польский сейм при этом никак не поддержал своего короля материальными ресурсами, и это не могло не сказаться на ходе кампании.

Московское боярство обратилось к нему с предложением короновать его сына, принца Владислава, так как престол пустовал, но король был слишком занят Смоленском, а казаки, не получая у него обещанного жалованья, разбрелись кто куда добывать «казацкий хлеб», а попросту говоря — грабить окрестные города.

В итоге Москва была занята польским гарнизоном, боярство правило страной от имени некоронованного принца Владислава, причем правило весьма своекорыстно и жестоко, что не могло не вызвать адекватной реакции народа. Спасти положение могла только эффективная помощь из Польши, но сейм не спешил с решением по этому поводу, видимо, оставив ситуацию на суд Божий…

В конце концов Москва загорелась в очередной раз и сгорела, а польский гарнизон был вышиблен из Кремля ополчением Минина и Пожарского.

Начала свое правление династия Романовых. Казаки после ухода поляков из Москвы еще долгое время промышляли на землях русского Севера.

Гетман Войска Запорожского Петр Сагайдачный в этот период в Москве бывал, но временами, наездами, хорошо осознавая всю надуманность польских притязаний на Москву и предвидя бесславный конец этой нелепой кампании.

Он постоянно отряжал военные походы в Турцию, как правило, успешные, считая необходимым по возможности ослаблять мусульманский мир, если уж ничего не выходит с укреплением монолитности христианского.

Сагайдачный понимал, что казаки нужны полякам лишь как ударная сила, которую можно расходовать, не жалея, но и на разрыв с Польшей он не решился бы, помня, что турки и татары в этом случае не заставят долго ждать своей наступательной реакции. Он считал, что с польской экспансией нужно прежде всего бороться в сфере духовной, так как силой оружия можно освободить лишь тело человека, но никак не душу, так что освобождение духовных рабов — дело абсолютно бессмысленное.

Он первым, и в принципе единственным, из запорожских гетманов в полной мере осознал необходимость повышения культурного уровня народа. В 1614 году он открывает в Киеве типографию, в 1615 — основывает Киевское украинское братство, в котором — впервые в сложившейся практике — казачество было представлено в сочетании с мещанско-духовной интеллигенцией, что до Сагайдачного невозможно было даже предположить. Таким образом наметился коренной перелом в развитии взаимоотношений между мещанством, духовенством и казачеством.

А походы и бои продолжались. В 1617 году польский принц Владислав двинулся с войском на Москву, потому что очень уж хотелось воссесть на московский престол. Сейм не выделил денег на эту очередную авантюру, так что польский король вынужден был снова просить помощи у Войска Запорожского.

Во главе двадцатитысячного войска Сагайдачный поспешил на помощь незадачливому принцу. Он взял штурмом Путивль, Елец и Ливны, после чего подступил к Москве, но вскоре было заключено перемирие, и все разошлись по домам.

Казаки снова впали в немилость, и польский сейм в очередной раз обсудил вопрос о лишении Войска Запорожского всех вольностей и привилегий. Не успела чванливая шляхта проголосовать за это самое лишение, как турецкий султан двинул на Польшу огромную армию, которая наголову разбила вооруженные силы поляков, а их резервное войско попало в окружение. Речь уже шла не просто об успехах или неуспехах какой-либо военной кампании, а о том, быть или не быть Польше как государству.

Когда польский король запросил помощи, Сагайдачный долго колебался, прежде чем дать ему однозначный ответ. С одной стороны, уж очень велико было искушение своим невмешательством в ситуацию надежно освободиться от влияния государства-сеньора и заодно поквитаться с ним за все несправедливости, чинимые его сеймом, его королем и т.д…

С другой стороны, гетман Сагайдачный не мог игнорировать свой долг перед всем христианским миром, долг защищать его от внешних врагов, а ведь оставив Польщу без поддержки, он тем самым открывал перед мусульманами путь к покорению Западной Европы…

Это было великим подвигом — и его решение, и победа его сорокатысячного войска над впятеро превосходящими силами турок…

КСТАТИ:

«Люди с сильным и великодушным характером не меняют своего настроения в зависимости от своего благополучия или своих несчастий».

Рене Декарт

И совсем по-иному выглядела картина взаимоотношений в этом районе христианского мира, когда основными действующими лицами следующего этапа Истории стали русский царь Алексей Михайлович (1629—1676 гг.), сын Михаила Романова; польский король Ян-Казимир (правил в 1648—1668 гг.) и гетман Зиновий-Богдан Хмельницкий (ок. 1595—1657 гг.).

Хмельницкий родился в семье мелкопоместного шляхтича, получил очень неплохое по тем временам образование в иезуитской коллегии, затем избрал военную карьеру. В составе Войска Запорожского он участвует в турецких походах, затем в Московской войне, где за проявленное мужество награждается именной саблей.

В 1646 году Хмельницкий, уже в довольно высокой должности Чигиринского сотника, подписывает с правительством Франции договор о военной помощи, после чего 2400 запорожцев в составе французской армии участвуют в штурме крепости Дюнкерк, захваченной испанцами.

Казалось бы, все предвещало блестящую карьеру, и вдруг, — как это всегда бывает, когда все складывается уж очень гладко, — польский шляхтич Чаплинский нападает со своей челядью на поместье Хмельницкого — хутор Субботов и подвергает его жестокому разграблению, при котором погибает младший сын хозяина.

И тогда в полной мере проявились и гнилость, и бездарность польского государственного строя, где король — якобы первое лицо, но только лишь якобы, потому что все действительно важные решения принимал сейм, этот коллективный тиран, который всегда более глуп и жесток, чем тиран-индивидуал. Но самое ужасное состояло в том, что этот коллективный тиран, будучи руководящей и направляющей силой (совсем как Компартия Советского Союза), был избавлен от какой бы то ни было ответственности за принятые им решения (ну, один к одному!).

Они сочли ниже своего достоинства вникать в тяжкую проблему Чигиринского сотника, а когда он обратился с ней к коронному гетману, тот не нашел ничего лучшего как приказать вместо того, чтобы наказать агрессора, сделать все с точностью до наоборот. Корпоративная солидарность, видите ли…

О, как дорого обходится человечеству групповая солидарность!

Хмельницкий организовывает крупномасштабное антипольское восстание, уже не беря во внимание (как это, в не такое уж давнее время, делал и гетман Сагайдачный) проблемы монолитности христианского мира или бессмысленности внешнего освобождения людей, несвободных внутренне.

Он привлек в союзники крымского хана, что в корне противоречило запорожским традициям, но игра зашла уже так далеко, что не до традиций было…

И вот, с апреля 1648 года до поздней осени 1653 года, Украина становится ареной кровопролитных сражений, разгула самых темных страстей, предательства татарских союзников, блистательных побед Хмельницкого и горьких разочарований при сопоставлении задуманного и реального.

После победы под Корсунем Хмельницкий обратился за военной помощью к московскому царю Алексею Михайловичу, но тот благоразумно отмолчался, при этом приказав нескольким своим воеводам быть готовыми вмешаться в украинскую войну на стороне поляков. Этот его приказ до сих пор вызывает нарекания: «Как же так… православные, братья… а те ведь чужие, католики…» Не вдаваясь в теологические тонкости, следует отметить, в поддержку решения Алексея Михайловича, что во всяком восстании прежде всего участвуют неблагонадежные элементы, которым охота половить рыбку в мутной водичке. Им в принципе все равно, за кого и против кого воевать, лишь бы получить возможность вволю пограбить и поубивать других людей, абсолютно не беря во внимание, кто они: православные, католики или мусульмане.

КСТАТИ:

«Даже если заговор составляется иногда людьми умными, осуществляется он всегда кровожадным зверьем».

Антуан де Ривароль

Так что Алексей Михайлович верно рассудил, что не всякий православный — брат, а вооруженный бунт социального дна поддерживать крайне неблагоразумно…

Собственно, на том этапе войны Хмельницкий и без помощи извне одержал полную и безоговорочную победу над поляками. Иное дело — назревающие внутренние проблемы. Возвратить муравьев в развороченный муравейник — задача едва ли осуществимая, по крайней мере, в XVII веке… А тут еще крымский хан заключает с польским королем Яном-Казимиром договор о пылкой дружбе и о том, что король впредь не будет иметь ничего против татарских набегов на украинские земли…

Хмельницкий снова и снова обращается к царю с призывами спасать православную веру. Тот не отказывается помочь ее защитникам, но только на материальном уровне, без заключения каких-бы то ни было политических соглашений.

Положение Хмельницкого было весьма незавидным, несмотря на все одержанные победы. Он никак не обманывался в отношении Войска Запорожского, которое помогло ему освободить Украину от поляков, но впредь, конечно же, не будет помогать формировать структуры общегосударственной власти, потому что оно само по себе — государство, и это государство никогда не поступится своими коренными интересами. А без Войска Запорожского — на кого ему делать ставку? На полковников-выдвиженцев, которые и сами-то собой управлять не слишком горазды, не то что целыми городами…

Кроме того, большинство из них — люди восставшие, то есть имеющие установку на разрушение, как все восстающие, как все революционеры. А ведь ясно же, что после завершения восстания, этих людей желательно ликвидировать, потому что они уже ничего, кроме разрушения, делать не умеют, да и не хотят, вкусивши аромат рукотворного хаоса.

Я весьма и весьма далек от симпатий к Сталину, но не могу не признать его адскую гениальность, одним из проявлений которой была ликвидация всех «старых большевиков», т.е. профессиональных революционеров, способных только подрывать устои, но никак не возводить их.

А кто у него, Хмельницкого, еще оставался в соратниках? Хорошо осознавая необходимость опоры на сильного союзника хотя бы в первое время, когда возводятся устои и когда все так шатко, он в очередной раз обращается к Алексею Михайловичу, и тот в конце 1653 года неожиданно дает согласие на подписание союзного договора.

И вот 8 января 1654 года в Переяславле состоялась войсковая рада, которая утвердила принципиальное решение о присоединении Украины к Московщине на правах автономного государства со своим собственным войском, своей казной, администрацией и прочими признаками державности.

Однако после принятия этого решения сложилась ситуация, которая едва не свела на нет все предварительные договоренности. Дело в том, что московские послы потребовали, чтобы гетман и все присутствующие присягнули на верность царю Алексею Михайловичу. Казаки в принципе не возражали, однако в свою очередь потребовали, чтобы и послы от имени своего царя присягнули им на верность, как это всегда делали польские короли.

Царские послы категорически отказались сделать это ввиду того, что царь, как самодержец, не присягает своим подданным.

Казаки зароптали. Напрасно Хмельницкий уговаривал послов не требовать казацкой присяги — те были непреклонны. Хмельницкий в конце концов согласился на одностороннюю присягу.

В ответ на это помещение рады демонстративно покинули полковники Войска Запорожского Иван Сирко (? —1680 гг.) и Иван Богун (? —1664 гг.), а также представители Уманского, Брацлавского, Полтавского и Кропивнянского полков.

Против вхождения в московское подданство высказались и представители киевского духовенства, указав на значительные расхождения в канонах богослужения между украинской и московской православными Церквами расхождения настолько серьезные, что требуют изменений в одной из систем, понятно в какой, учитывая сложившуюся ситуацию…

Но решение было принято, все присутствующие прокричали то, что положено кричать в таких случаях, и лексикон историков обогатился новым штампом: «Воссоединение Украины с Россией».

Собственно, Россией с полным на то правом Московия начала называться лишь после Переяславской рады, когда родилась формула: «Московия + Украина = Россия». Учитывая присоединение в этот же период Сибири, можно с уверенностью сказать, что царь Алексей Михайлович и есть подлинный основатель страны, получившей название «Российская империя».

А Хмельницкий вскоре умер.

Трагический пример явления, к которому вполне применимы слова Эйнштейна, произнесенные, правда, по совсем иному поводу: «Совершенство средств при неясности целей».

Еще один весьма интересный персонаж той эпохи — шведская королева Кристина (1626—1689 гг.).

В девятнадцатилетнем возрасте она начала править могучей державой, оказывающей огромное влияние на европейскую политику. Она была энергична и решительна, при хорошем образовании и незаурядном интеллекте.

Члены Государственного совета вполне искренне признавали ее превосходство в державном мышлении и державной воле. При этом юная красавица, воспитанная отцом в спартанском духе, была прекрасной и неутомимой наездницей, страстной любительницей охоты, воплощением образа мифической богини Дианы.

Осенью 1645 года из уст Пьера Шаню, французского посланника в Швеции, она услышала имя известного философа и ученого Рене Декарта (1596—1650 гг.), а в 1648 году они встретились, когда Декарт переехал в Стокгольм.

При первой же встрече королева задала философу следующие вопросы:

— В чем заключается сущность любви?

— Вытекает ли любовь к Богу из нашего естественного сознания?

— Что хуже: безмерная любовь или безмерная ненависть?

Несколько месяцев она была его безмерно талантливой ученицей, она боготворила своего учителя, и злые языки достаточно уверенно связывали их имена в постельных сюжетах.

Конечно, этого нельзя исключить категорически, как нельзя исключать категорически ничего в этом мире, но юная королева была лесбиянкой, и это обстоятельство снижает уровень вероятности их близких отношений. Снижает, но не исключает эти отношения, потому что лесбиянки довольно часто отдаются мужчинам, и весьма охотно.

А. Девери. Одалиски

А какая, собственно, разница?

КСТАТИ:

«Стремись всегда побеждать скорее самого себя, чем судьбу, и менять скорее свои желания, чем порядок в мире».

Рене Декарт

Узнав о смерти Декарта, Кристина разрыдалась. Первым ее побуждением было похоронить философа в усыпальнице шведских королей, но друзья Декарта убедили ее в том, что этому человеку более подходит простой гранит, чем мраморная роскошь.

А Кристина, вскоре после смерти Декарта, ко всеобщему изумлению, приняла католицизм, отреклась от престола и переехала в Рим. Она в своем дворце устроила настоящий салон, где собирались самые талантливые и образованные люди ее времени.

Церковь, вначале прославлявшая новоявленную католичку, очень скоро начала качать головой и поджимать губы по поводу ее вызывающей интеллектуальности, свободомыслия и отсутствия комплексов, которые, по мнению той же Церкви, были, скорее всего, прямым следствием ее богопротивной лесбийской ориентации.

Королеве Кристине, как необычайно яркой личности, вовсе не требовалось подтверждать свою значимость для Истории демонстрацией способности к деторождению, и она не брала на себя труд это скрывать.

И это прекрасно.

КСТАТИ:

Не хвастайся, дряхлый рассудок людской, Безумству — любовь и почет. Сулишь ты, рассудок, прохладный покой — Безумство восторг нам дает!

Роберт Бернс

Чего-чего, а безумства хватало во все времена, и Ренессанс — не только не исключение, но, пожалуй, наиболее характерная в этом плане эпоха, густо насыщенная воинствующим алогизмом бытия, нестандартными проявлениями его эстетики, дерзким, наступательным гуманизмом и в то же самое время — ворожбой, колдовством, астрологией, алхимией и т.п.

Один из наиболее характерных персонажей этой сферы — Мишель де Нотрдам (1503—1566 гг.), более известный как Нострадамус.

Он происходил из семьи еврейских выкрестов в Провансе. Получив хорошее (по тем временам) медицинское образование, он занялся врачебной практикой. Во время эпидемии чумы он самоотверженно спасал людей в Марселе и Авиньоне. Нострадамус не раз вынужден был скрываться от преследований инквизиции, исходившей из простой логики: если этот человек не заболел в зачумленном Авиньоне, значит, тут не обошлось без нечистой силы…

Однажды он познакомился с молодым итальянским монахом Феличе Перетти, к которому вдруг обратился: «Ваше Святейшество». Этому не было разумных объяснений, и лишь через сорок лет, уже после смерти Нострадамуса, монах Перетти стал Папой Сикстом V.

Нострадамус быстро прославился своими пророчествами, которые были изданы отдельной книгой в 1555 году.

Книга стала настоящей сенсацией, а вскоре автор был приглашен в резиденцию королевы Франции Екатерины Медичи для конфиденциальной беседы, содержание которой стало достоянием любознательных лишь через много лет.

Как поведала королева, в одной из комнат ее замка была установлена таинственная машина, центральную часть которой составляло вращающееся зеркало, в котором возникали образы тех или иных людей.

По ее словам, в зеркале возникали какие-то непонятные картины, меняющиеся после каждого поворота его плоскости. После первого же такого поворота она увидела смертное ложе младшего сына и рыдающую над ним женщину. Это была его жена — Мария Стюарт.

Далее, вспоминала Екатерина, «были картины каких-то празднеств, философских диспутов, но я никого не узнавала… Их сменили огни пожаров и потоки крови — это была ночь святого Варфоломея… Еще одно ложе смерти, пышное, королевское… Лицо мужчины, но с женскими серьгами и ожерельями — увы, это был Генрих Третий, потом — обнаженные тела, странные пляски… Да, это были приметы его царствования… Затем в зеркале появилась чья-то большая тень. Нострадамус не смог или не захотел ответить, кто это… Во время ночи Святого Варфоломея, поддавшись уговорам Марго, я сохранила жизнь этого беарнца, ее мужа… Теперь я поняла, чья это была тень…»

Все виденное, вернее, предвиденное, сбылось со временем с поражающей точностью.

Как и многие из пророчеств Нострадамуса.

В них обнаруживали себя Сталин и Гитлер, Джон Кеннеди и Михаил Горбачев, в них присутствуют и мировые войны XX века, и освоение Космоса, и многое другое, в зависимости от угла восприятия и точки зрения…

 

Зеркало Бытия

Зеркалом бытия принято называть искусство той или иной эпохи, отражающее своими специфическими средствами не только видимую, поверхностную сторону жизни, но и ее глубинный смысл, ее сокровенную суть.

Пафос искусства эпохи Возрождения состоит, пожалуй, в таком бесспорном постулате: «Смыслом жизни является сама жизнь». Жизнь — с ее радостями и печалями, взлетами и падениями, с ее страстями, присущими нормальному здоровому человеку, который верит в Бога, но при этом не верит поповским разглагольствованиям об антагонизме между телом и душей.

КСТАТИ:

«Душа телесна!» — Ты всех уверяешь смело;

Я соглашусь, любовию дыша;

Твое прекраснейшее тело

Не что иное, как душа!

Михаил Лермонтов

Средневековая концепция глобального греха лопнула, как мыльный пузырь, когда победивший гуманизм решительно провозгласил отход от теократического (центр — Бог) к антропоцентричному (центр — Человек) мировоззрению, которое сориентировано на уникальность человеческой личности и ее самоценность.

В изобразительном искусстве Ренессанса возвращение античных традиций воплотилось в прекрасных образах совершенно реально живущих и столь же реально чувственных женщин. Мы видим их на полотнах великих мастеров той эпохи, центральным образом которой была языческая Венера — богиня любви в простом, доступном и естественном понимании этого слова.

Мифическая богиня предстает на полотнах живописцев подчеркнуто земной, даже как-то нарочито реалистичной, давая понять зрителю, что перед ним — прежде всего обнаженная женщина, способная вызывать совершенно конкретные эмоции и влечения, а то, что она является богиней, лишь подчеркивает связь между людьми и богами, которые подчиняются тем же, что и люди, законам Мироздания.

Такова «Спящая Венера» Джорджоне, таковы и все другие Венеры из огромной галереи вызывающе чувственных образов, созданных художниками той эпохи.

Как правило, женщины на полотнах живописцев Ренессанса — созревшие, распустившиеся цветы, способные дарить всю возможную гамму чувственных ощущений и вызывающие тот самый эмоциональный отклик, который через четыре, примерно, столетия закомплексованные и зашоренные, но при этом необычайно авторитетные эксперты будут уверенно относить к наиболее характерным признакам порнографической продукции.

КСТАТИ:

«Некий содомит возбуждался, рассматривая учебник зоологии. Следует ли признать эту книгу порнографическим изданием?»

Станислав Ежи Лец

Это был не просто дерзкий эпатаж ханжей и мракобесов, это была демонстрация определенного мировоззрения, не только посмевшего отличаться от общепринятого, но и ниспровергающего его.

И в центре этого мировоззрения находился Человек, с его плотскими радостями и богатым внутренним миром, с его ликом, символизирующем неповторимость каждого индивидуума…

Бесспорно, наиболее величественной фигурой этой эпохи, столь густо насыщенной гениями и великими мастерами, был Леонардо да Винчи (1452—1519 гг.), живописец, скульптор, архитектор, инженер, ученый, философ — воплощение идеала «универсального человека» поры Ренессанса.

Он знал и умел так много, и при этом его знания и умения были настолько совершенны, настолько превосходили стандартные представления о возможностях человека, что и в эпоху Леонардо, и в наши дни время от времени возникает странный вопрос: «А человек ли он?» Вопрос, конечно, очень странный, но мало кто решился бы дать на него уверенно утвердительный ответ…

Он был сыном богатого землевладельца и простой крестьянки Катарины, которую, после разрешения от незаконного бремени, выдали замуж за крестьянина, польстившегося на ее красоту и хорошее приданое.

Мальчик воспитывался в семье отца, где благодаря острому уму, коммуникабельности и необычайной красоте был всеобщим любимцем и баловнем.

В 1466 году, в 14-летнем возрасте, Леонардо да Винчи поступил учеником в мастерскую живописца Вероккьо. Через шесть лет он уже был признанным мастером.

Кроме того, этот юноша становится блестящим музыкантом, певцом, мастером по изготовлению музыкальных инструментов, не говоря уже об ошеломляющих успехах в инженерном деле, механике, химии, зодчестве, ваянии, верховой езде, фехтовании и т.д.

При этом он был высок, красив и необычайно силен физически: будучи левшой, он правой рукой запросто сминал подкову.

Его характер все окружающие считали очень и очень странным. Он, например, не выказывал никаких эмоций ни по какому случаю, был до неправдоподобности равнодушен и ко всему, что принято считать добром, и ко всему, что принято считать злом, то есть в своих проявлениях напоминал заводную куклу, но никак не живого человека.

Зигмунд Фрейд, анализируя эту особенность характера Леонардо, объяснял ее глобальностью мышления, игнорирующего наработанные нравственные стереотипы.

АРГУМЕНТЫ:

«Он отвергал, как известно, мясную пищу, потому что считал несправедливым отнимать жизнь у животных и находил особое удовольствие в том, чтобы давать свободу птицам, которых он покупал на базаре. Он осуждал войну и кровопролитие и называл человека не столько царем животного царства, сколько самым злым из диких зверей. Но эта женственная нежность чувствований не мешала ему сопровождать приговоренных преступников на их пути к месту казни, чтобы изучать их искаженные страхом лица и зарисовывать в своей записной книжке… Он кажется часто индифферентным к добру и злу, — или надо мерить его особой меркой…»

Зигмунд Фрейд. «Леонардо да Винчи. Воспоминания детства».

Он во многом был особым. Пользуясь огромным успехом у флорентийских дам и накопив весьма богатый сексуальный опыт, он вдруг меняет ориентацию и становится активным гомосексуалистом, за что чуть было не попадает на костер инквизиции. Молва приписывала ему недозволенные сношения со всеми учениками, которые были, как на подбор, юными красавцами…

Впрочем, какое это имеет значение, если только лишь его гениальная живопись способна послужить оправданием жизни многих и многих поколений благонамеренных ортодоксов?

Я не устану повторять, что люди вовсе не для того взращены на этой планете, чтобы соревноваться с животными в быстроте передвижения, поднятии тяжестей, агрессии, потреблении пищи, размножении и т.п. В чем не находит должного применения человеческий интеллект — этот величайший дар Природы, предусматривающий совершенно особую миссию Человека в этом мире.

КСТАТИ:

«Как страшен может быть разум, если он не служит человеку».

Софокл

Его разум намного опережал не только время, в котором он жил, но и многие грядущие эпохи. К примеру, в 1499 году Леонардо для достойной встречи в Милане французского короля Людовика XII сконструировал механического льва, который сделав несколько шагов навстречу высокому гостю, садился на задние лапы, раскрывал свою грудную клетку и демонстрировал находящийся там букет из лилий — символов власти французских королей.

Леонардо да Винчи изобрел скафандр, подводную лодку, пароход, броненосец, вертолет, велосипед, планер, парашют, танк, пулемет, отравляющие газы и дымовую завесу. Это если не считать оформленными изобретениями мощнейшие (и по нашим временам) подъемные механизмы, текстильные машины, ирригационные системы, увеличительное стекло и т.д.

И, естественно, непревзойденные шедевры живописи:

1483—1494 гг. «Мадонна в скалах». Лувр.

1495—1497 гг. «Тайная вечеря», монастырь Санта-Мария делле Грацие.

1503 г. «Джоконда», Лувр.

1500—1507 гг. «Святая Анна с Марией и младенцем Христом».

1515—1517 гг. «Святой Иоанн Креститель», серии рисунков.

Но и это не все. В 1494 году им были сделаны очень странные записи, рисующие картины грядущего или отдельные приметы других времен. Например, изобретение телефона («Люди будут разговаривать друг с другом из самых отдаленных стран и друг другу отвечать»), телевидения («Люди будут ходить и не будут двигаться; будут говорить с тем, кого нет, будут слышать того, кто не говорит»), и даже все криминальные «прелести», связанные с современными успехами трансплантации («Многочисленны будут те, у кого будут отняты их маленькие дети, которых будут свежевать и жесточайшим образом четвертовать!») и так далее.

Так что Леонардо да Винчи — не просто «культурный деятель эпохи Возрождения», как принято сообщать о нем в учебниках. Весьма вероятно, что он — один из Мессий, которые время от времени посещают нашу беспутную планету, пытаются чем-то помочь ее обитателям, щедро наделенным искрами интеллекта, и уходят, убедившись в бесплодности своих усилий, как великий Леонардо, заметивший, что «некоторые люди должны называться не иначе как проходами для пищи, производителями дерьма и наполнителями нужников, потому что от них в мире ничего другого не видно…»

Со времени Леонардо число этих «некоторых» сильно возросло, потому что именно они проявляют способность к интенсивному размножению, подобно бурьяну, подавляющему полезные злаки на поле, называемом человеческим сообществом.

Вторым по значению, после Леонардо, принято считать великого художника той, да и всех других эпох, — Рафаэля Санти (1483—1520 гг.), автора бессмертной «Сикстинской Мадонны».

В конце 1508 года Рафаэль по приглашению Папы Юлия II переезжает из Флоренции, где он уже котировался как талантливый мастер живописи, в Рим. Там он очень скоро приобретает известность того уровня, которая позволила ему занять ведущее место среди художников, работавших при дворе Юлия II, а затем его преемника Льва X.

Главная тема его живописи — Мадонна с младенцем, ей посвящено свыше десяти полотен. Мадонны Рафаэля — вполне земные женщины, наделенные той неброской красотой, которая как бы светится изнутри, сквозь кожу, так мастерски выписанную художником. Глядя на этих женщин, будто намеренно созданных для чувственной любви в самых ярких ее проявлениях, не можешь освободиться от досадливой мысли о непорочности зачатия, исключающей шквал удовлетворенной страсти.

В этих Мадоннах Рафаэль воплотил свои представления о красоте флорентиек, одной из которых он посвятил такое стихотворение:

В Риме молодой художник назначается на высокую должность «живописца апостольского Престола». Ему доверена роспись парадных покоев Ватиканского дворца. Эта блестяще выполненная работа приносит Рафаэлю и славу, и материальное благополучие.

Но, бесспорно, вершиной его творчества становится «Сикстинская Мадонна», написанная в 1513 году — одно из самых значительных достижений человеческой цивилизации.

Чезаре Ломброзо упоминает о том, что итальянский живописец Франчиа умер от восхищения, увидев «Сикстинскую Мадонну».

Весьма вероятно…

Моделью этой Мадонны послужила некая Форнарина, дочь простого римского булочника, любовница великого художника. Миленькое свежее личико, которое дышит искренней любовью и предчувствием неизбежной жертвы…

Ошеломленный Василий Жуковский назвал эту Мадонну «одушевленным престолом Божиим, чувствующим величие сидящего».

А вот прелестная модель никак не чувствовала величие своего возлюбленного. Она его просто любила, как может женщина любить мужчину, и ей было абсолютно все равно, великий он художник или же бесталанный пачкун…

Их любовь классифицировалась как «преступная». Девушку яростно упрекали в легкомыслии, в безнравственности, собственно, во всех возможных грехах, однако когда Рафаэль умер во цвете лет, она, совсем еще молодая, постриглась в монахини.

Позднейшие исследования определили ее настоящее имя. Теперь доподлинно известно, что «Сикстинскую Мадонну» Рафаэль писал с прекрасной Маргариты Лутти.

А еще он известен как руководитель строительства собора Святого Петра в Риме, церкви Сан Элиджо, капеллы Киджи и церкви Санта Мария.

Да что там… Он — Рафаэль, и этим все сказано.

И третий столп эпохи — Микеланджело Буонаротти (1475—1564 гг.). Тот, который сказал, что скульптор берет глыбу мрамора и лишь отсекает от нее все лишнее…

Великий скульптор, живописец, архитектор, поэт.

Уже в ранних произведениях Мастера прослеживаются характерные черты его творчества: монументальность, динамичность, драматизм в сочетании с поклонением человеческой красоте.

Его «Давид», названный современниками «Гигантом» не только потому, что он был высечен из огромного мраморного монолита (высота статуи 5,5 м), стал символом величия и непобедимости человеческого духа. Недаром же «Давид» был установлен на центральной площади Флоренции и считался с тех пор покровителем города.

Второй знаменитый шедевр скульптора — «Моисей», излучающий нравственную стойкость и красоту цельной и сильной человеческой личности.

Творчеством Микеланджело освящены также свод Сикстинской капеллы в Ватикане, ансамбль церкви Сан-Лоренцо во Флоренции, ансамбль Капитолия в Риме и, конечно же, собор Святого Петра, где объединились усилия двух гениев, — его и Рафаэля…

Вот так следует заявлять о себе на скрижалях Истории, а не количеством отрубленных голов и не покоренными землями, которые все равно отпадут, отторгнутся, в очередной раз доказав абсолютную бессмысленность самой идеи такого покорения.

Эти трое, — Леонардо, Рафаэль и Микеланджело, трое гениальных флорентийцев, прославили Италию на весь мир и на все грядущие времена, они, а не Борджиа и не Муссолини. И не пираты, не футболисты и, конечно же, не смазливые дылды, якобы защищающие своими ляжками честь страны на каком-нибудь конкурсе типа «Мисс Глобус»…

Честь — это честь, и не следует ее путать с комплексом неполноценности.

КСТАТИ:

«Существует понятие чести среди карманных воров и понятие чести среди шлюх. Все дело в том, что применяются разные мерки».

Эрнест Миллер Хэмингуэй

Мерки, конечно, разные, но все же существуют так называемые общечеловеческие ценности, столь нелюбимые поборниками национально-территориальных математик, физик и биологий. Собор Василия Блаженного в Москве — это общечеловеческая ценность, как и собор Святого Петра в Риме, а также «Сикстинская мадонна», «Давид» или иконы Андрея Рублева.

Эпоха Возрождения, как, пожалуй, никакая другая, богата бессмертными шедеврами, авторы которых составляют ту группу исторических персонажей, которую можно было бы назвать элитой человечества, в отличие от подавляющего большинства монархов, президентов и прочих правителей, а также политиков, финансистов, военачальников, чиновников — словом, всех тех, которые оказались в нужное время в нужном месте и при этом доказали свою полезность тем, кто оказался там чуть раньше их, только и всего…

А эти люди, элита, отмечены печатью Божьей, и это совсем иное — то, что называется «эксклюзив».

…Антонио Аллегри (Корреджо), Тициано Вечельо (Тициан), Якопо Робусти (Тинторетто), Доменико Теотокопули (Эль Греко), Альбрехт Дюрер, Лукас Кранах, Альбрехт Альтдорфер, Ханс Хольбейн, Иероним Босх, Питер Брейгель Старший, Рембрандт ван Рейн, Диего Веласкес, Питер Пауль Рубенс, Сандро Ботичелли, Доменико Гирландайо, Пьеро делла Франческа, Франц Хальс, Жак Калло, Джулио Романо, Агостино Караччи…

И это, кроме перечисленных выше главных действующих лиц Ренессанса, только живописцы, а ведь в ту эпоху блистали еще и великие архитекторы, изобретатели, музыканты… Верно говорится, что трудно отыскать изюминку в корзине с изюмом…

КСТАТИ:

Ива склонилась и спит.

И кажется мне, соловей на ветке —

Это ее душа.

Басё (Мунэфус Мацуо)

Песни ренессансного соловья слагали художники слова, заговорившие живым языком любящих, страдающих, ненавидящих или счастливых людей. Разговорный язык литературных произведений стал характерной приметой эпохи возрождения традиций жизнелюбивой античности.

Во Франции живым языком заговорили поэты «Плеяды», в Испании — Мигель де Сервантес Сааведра (1547—1616 гг.), в Португалии — Луис де Камоэнс (1524—1589 гг.), в Италии — Торквадо Тассо (1544—1595 гг.), Джованни Боккаччо (1313—1375 гг.), Поджо ди Гуччо Браччолини (1380—1459 гг.), Пьетро Аретино (1492—1556 гг.), во Франции — Франсуа Рабле (1494—1553 гг.), Маргарита Наваррская (1492—1549 гг.), Пьер де Бурдей (1540—1614 гг.), в Германии — Себастьян Брант (1457—1521 гг.), в Англии — Джеффри Чосер (1340—1400 гг.), Кристофер Марло (1564—1593 гг.), Уильям Шекспир (1564—1616 гг.) и др.

Язык их произведений был не просто разговорным, он был вызывающим, зачастую шокирующим — в азартном стремлении дискредитировать мертвящие идеи отрешения от радостей истинного бытия во имя благодати на том свете.

Самым ярким литературным символом эпохи Ренессанса является, бесспорно, роман Джованни Боккаччо «Декамерон», написанный между 1348 и 1353 годом.

Этот шедевр занял свое достойное место в Истории не только благодаря своим бесспорным литературно-художественным достоинствам, но и потому, что это была первая книга, изданная типографским способом. Самое первое ее издание датировано 1371 годом.

Автор «Декамерона», Джованни Боккаччо, в юности служил при дворе неаполитанского короля, дочь которого, красавица Мария д'Аквино, стала его первой любовью и пылкой любовницей. Ее образ Джованни запечатлел в своих произведениях под именем Фьяметты.

Позднее он переезжает в Рим, поступает на службу в Ватикан, много путешествует, выполняя дипломатические поручения папы, а затем выходит в отставку, покупает дом в окрестностях Флоренции и на досуге пишет свое великое произведение…

Роман состоит из ста новелл. Согласно сюжетной канве, эти новеллы рассказывают в течение десяти дней семь молодых дам и три кавалера, которые, спасаясь от эпидемии чумы, охватившей Флоренцию в 1348 году, находят убежище на уединенной загородной вилле. Там, изолированные от мрачных реалий, они рассказывают разные истории, каждый свою и в определенной последовательности.

Перед читателем проходит нескончаемый парад колоритных образов самых разных представителей той и предыдущих эпох: короли и бездомные нищие, султаны и странствующие монахи, высшее духовенство и разбойники, благонравные матери семейств и уличные проститутки, озорные жены и их простоватые мужья, коварные соблазнители и их доверчивые жертвы, ненависть и любовь, порок и добродетель…

Но красной нитью через весь «Декамерон» проходит тема Церкви, ее двойной морали, деспотизма и мракобесия, алчности и вопиющей безнравственности священников всех уровней.

Вторая из основных тем романа — показная, официальная добродетель, нещадно осмеянная остроумным и дерзким автором.

И над всем этим многоцветьем тем, персонажей, ситуаций и событий победно царит всемогущий Эрос, вполне доказательно утверждая торжество естественных законов над законами, придуманными людьми неполноценными для того, чтобы властвовать над людьми самодостаточными.

Именно эротические новеллы принесли громкую славу «Декамерону», подчас довольно скандальную и связанную с забавными курьезами, наглядно демонстрирующими агрессивную косность блюстителей общественной морали всех без исключения последующих эпох.

Наиболее известные новеллы стали классическими образцами литературы эпохи Возрождения.

К их числу, конечно же, следует отнести знаменитую новеллу о деревенском парне по имени Мазетто, который устроился садовником в женский монастырь, притворившись немым…

Другая известная новелла повествует о некоей Перонелле, прелестной и озорной жене трудолюбивого и покладистого каменщика, которая в его отсутствие принимала любовника, но муж неожиданно рано возвращается домой. Перонелла, не растерявшись, представляет дело так, что Джаннело, любовник, будто бы пришел покупать бочку и согласен ее купить, но при условии, что она будет очищена от гущи, приставшей к ее дну.

Простодушный муж с готовностью залезает в бочку и тщательно чистит ее дно. Перонелла, нагнувшись над бортом бочки со свечой в руке, указывает ему, где еще нужно поскрести, а в это время любовник пристраивается к ней сзади и завершает прерванный несвоевременным возвращением мужа сексуальный акт…

Герой еще одной знаменитой новеллы — недалекий брат Пуччо, мечтающий достичь подлинной святости, по совету молодого и далеко не чуждого плотским радостям монаха дона Феличе накладывает на себя весьма суровую епитимью: в течение сорока дней поститься и каждую ночь, глядя на небо, молиться, опершись спиной на стол, причем в отдельном помещении. И вот, в течение всего этого срока брат Пуччо усердно молится, а в соседнем помещении его жена столь же усердно занимается любовью с бравым монахом…

Действие одной из популярнейших новелл «Декамерона» разворачивается в пустыне, где обитает отшельник по имени Рустико. В его хижину неожиданно приходит дочь одного берберийского богача, юная и очаровательная Алибек. Девушка желает узнать, в чем состоят особенности христианского богослужения, и он начинает рассказывать Алибек о Боге и дьяволе, о гордыне и коварстве последнего, о том, что наилучший способ угодить строгому христианскому Богу заключается в том, чтобы как можно более решительно и непреклонно загнать этого гнусного дьявола туда, где ему положено находиться — в ад.

Красавица живо интересуется, как именно это следует делать.

Рустико в ответ предлагает ей делать то же, что и он, после чего раздевается догола.

Бесхитростная Алибек следует его примеру…

Через некоторое время девушка вошла во вкус и стала требовать постоянного «служения Господу», а вот Рустико, питавшийся лишь кореньями и водой, очень скоро начал под разными предлогами уклоняться от контактов «дьявола» и «ада», так как его возможности явно не соответствовали разбуженным потребностям Алибек.

К счастью, все разрешилось наилучшим образом, когда Алибек, ставшая богатой наследницей, вышла замуж.

А такое понятие, как «загонять дьявола в ад», стало крылатой фразой…

Визет. Мушкетер

Монах Альберт, герой другой новеллы, выслушав исповедь смазливой, но крайне самовлюбленной купчихи, заявлявшей, что она настолько прекрасна, что простые смертные не могут рассчитывать на ее взаимность, приходит к ней ночью, переодевшись архангелом Гавриилом, и вовсю занимается с нею совсем не ангельским сексом…

А всеми уважаемый и богатый Пьетро ди Винчоло, застав у своей жены юного любовника, с удовольствием содомирует его, и в семье воцаряются мир и покой…

Достойным венцом темы коварного распутства духовенства может служить поистине знаменитая новелла о священнике доне Джанни, который часто останавливался на ночлег в доме своего приятеля Пьетро, а у того, конечно же, была молодая и красивая жена…

Они обратились к дону Джанни с просьбой поделиться своими волшебными знаниями и навыками. Тот поначалу отнекивался, но потом согласился провести показательный урок превращения женщины в кобылу, но только при условии абсолютного молчания во время эксперимента.

Супруги согласились на это условие, и вот начался урок…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Дон Джанни, приказав и Джематте молчать, что бы с нею ни произошло, велел ей раздеться донага и стать на четвереньки, наподобие лошади, а затем начал ощупывать ее лицо и голову, приговаривая: „Пусть это будет красивая лошадиная голова!“ Потом провел рукой по ее волосам и сказал: „Пусть это будет красивая конская грива“. Потом дотронулся до рук: „А это пусть будут красивые конские ноги и копыта“. Стоило ему дотронуться до ее упругой и полной груди, как проснулся и вскочил некто незваный. «А это пусть будет красивая лошадиная грудь, — сказал дон Джанни. То же самое он проделал со спиной, животом и бедрами.

Оставалось только приставить хвост; тут дон Джанни приподнял свою сорочку, достал детородную свою тычину и, мигом воткнув ее в предназначенную для сего борозду, сказал: «А вот это пусть будет красивый конский хвост». До сих пор Пьетро молча следил за всеми действиями дона Джанни; когда же он увидел это последнее его деяние, то оно ему не понравилось. «Эй, дон Джанни! — вскричал Пьетро. — Там мне хвост не нужен, там мне хвост не нужен!» Влажный корень, с помощью которого растения укрепляются в почве, уже успел войти, и вдруг на тебе — вытаскивай! «Ах, Пьетро, голубчик, что ты наделал! — воскликнул дон Джанни. — Ведь я тебе сказал: „Что бы ты не увидел — молчи“. Кобыла была почти готова, но ты заговорил и все дело испортил, а если начать сызнова, то уже ничего не получится».

«Да там мне хвост не нужен! — вскричал Пьетро. — Вы должны были мне сказать: „А хвост приставляй сам“. Вы ведь его низко приставили…». «Ты бы не сумел, — возразил дон Джанни, — Я хотел тебя научить». При этих словах молодая женщина встала и так прямо и сказала мужу: «Дурак ты дурак! И себе, и мне напортил. Ну, где ты видел бесхвостую кобылу? Вот наказание божеское! С таким, как ты, не разбогатеешь».

В послесловии к «Декамерону» автор пишет, предупреждая возможные упреки в непристойности: «Любую неприличную вещь можно рассказать в приличных выражениях».

И это ему удалось со всем блеском признанного классика мировой литературы.

А что до неприличностей, то история любой страны и любой эпохи — не что иное как собрание сведений, способных в первую очередь привлечь внимание психиатра, сексопатолога, прокурора, полиции нравов, и тут уж ничего не поделаешь….

КСТАТИ:

«Ужас будущего: говорящие памятники».

Станислав Ежи Лец

Между прочим, в последней четверти XIX века «Декамерон» был запрещен в США и Великобритании. В течение по крайней мере половины XX столетия этот памятник литературы Ренессанса подвергался бесчисленным арестам в англоязычных странах, где так бескомпромиссно борются за свободу слова и право личности на получение информации любого содержания и направления..

Книга достойна внимания лишь тогда, когда она задевает за живое. Трудно назвать какую-либо книгу, которая привлекала бы к себе столько же внимания, сколько «Декамерон». Да что там «столько же», хотя бы десятую часть. Кроме Библии, разумеется…

Восторженный последователь Боккаччо английский поэт Джеффри Чосер написал книгу в духе «Декамерона» — стихотворный сборник «Кентерберийские рассказы», представляющие собой зарисовки нравов современного поэту общества.

Эти зарисовки имели отточенную поэтическую форму и — по большей части — содержание шутливо-эротического свойства. Но, в отличие от «Декамерона», произведение Чосера по возможности обходит церковную тематику, основное внимание уделяя перипетиям светской жизни, где хватало объектов в виде сварливых и похотливых жен, пьяниц-мужей, завистниц-кумушек, озорных служанок и коварных соблазнителей…

Изображая порок, Чосер, в соответствии с английскими литературными традициями, неизменно выносил ему обвинительный вердикт и указывал путь добродетели…

КСТАТИ:

Не говорите мужу о грехах

Его жены, хотя б вы их и знали,

Чтоб ненавидеть вас мужья не стали…

Джеффри Чосер

А в Италии блистал еще один последователь Боккаччо — Поджо ди Гуччо Браччолини. Много лет прослуживший секретарем папской канцелярии, он, как и Боккаччо, не понаслышке знал закулисную сторону жизни высшего духовенства, и это знание нашло свое блистательное отражение в сборнике прозаических миниатюр под названием «Фацеции».

Этим названием автор как бы подчеркивал свою ориентацию на традиции фольклорно-городского жанра. Именно в таких традициях представлены многочисленные персонажи «Фацеций» — резко, подчас даже карикатурно, насмешливо и по-народному прямолинейно.

При всем этом литературные достоинства «Фацеций» были настолько бесспорны, что они не вызывали отторжения ни у епископов, ни у кардиналов, ни даже у самого папы, хотя тематика этих миниатюр едва ли могла их привести в восторг.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Один монах, не обращавший большого внимания на то, что он говорит, проповедовал перед народом в Тиволи. Суровыми словами громил он супружескую неверность и изображал ее самыми черными красками.

Между прочим он сказал, что это такой большой грех, что он предпочел бы иметь дело с десятью девушками, чем с одной замужней женщиной. Многие из присутствующих были того же мнения».

Поджо ди Гуччо Браччолини

Довольно забавна его новелла о некоем отшельнике, который слыл за святого и в этом качестве склонил к сожительству немало знатных дам, приходивших к нему исповедаться.

Всем, конечно, угодить невозможно, так что в конце концов разразился скандал, вследствие которого отшельник был доставлен под конвоем к герцогу, сеньору тех мест.

Герцог лично допрашивал изобличенного «святого». Он потребовал назвать имена всех соблазненных дам. Отшельник перечислял своих мимолетных любовниц, а когда он умолк, герцог спросил, не осталось ли еще кого-нибудь неназванного. Отшельник сказал, что нет. Герцог решил было закончить допрос, но его секретарь, который записывал все сказанное, потребовал, чтобы отшельник припомнил все без исключения имена, в противном случае угрожая пытками. Тогда отшельник вздохнул и сказал дотошному секретарю: «Запишите и свою жену». Секретарь выронил перо, а герцог, рассмеявшись, заметил, что тому, кто с таким сладострастием допытывался о позоре других, воздалось по справедливости.

Еще одна короткая новелла посвящена забавному недоразумению, возникшему в связи с неосторожным заявлением молодой жены о слишком скромном «хозяйстве» ее мужа. Через некоторое время после свадьбы, когда молодая чета принимала гостей, подруги хозяйки выразили ей соболезнование по поводу ущербности доставшегося ей «сокровища». Услышав это, муж вынул член и положил его на стол. Он был настолько внушительных размеров, что потрясенные гости начали упрекать хозяйку в заведомой лжи. В оправдание она сказала, что как-то видела член у осла, так он вдвое больше мужниного, а ведь человеку следует во всем превосходить животное…

КСТАТИ:

«Что нас так восхищает созерцание животных, основывается на том, что нам приятно видеть перед собой собственную сущность, доведенную до такого упрощения».

Артур Шопенгауэр

Интересно, что по этому поводу думают животные… А среди французских последователей Боккаччо наиболее значительной фигурой является Ее Величество Маргарита Наваррская, написавшая сборник новелл под названием «Гептамерон».

Королева Маргарита слыла защитницей вольнодумцев и гугенотов, преследуемых официальной Церковью, покровительницей ученых-гуманистов, писателей и художников.

Она видела смысл жизни в ее земных и естественных радостях, решительно восставая против мертвящих догматов, посягающих на жизненные интересы человека.

Произведение Маргариты Наваррской состоит из 72 новелл, рассказанных группой мужчин и женщин, спасающихся от наводнения в обители на склонах Пиренейских гор. Вынужденная изоляция рассказчиков от внешнего мира и новеллистическая структура книги — вот, пожалуй, и все сходство со знаменитым «Декамероном». И ни одного заимствованного сюжета, хотя едкая сатира на духовенство в значительной мере роднит эти произведении. И, конечно же, триумфальное шествие плотских радостей… Поверхностный взгляд на литературу и искусство Ренессанса может навеять мысль о том, что художники и литераторы той эпохи были сплошь сексуально озабоченными субъектами, вываливавшими на своих читателей и зрителей груз своих нерешенных проблем, что мне не раз доводилось слышать из уст людей не просто образованных, но и защитивших диссертации по гуманитарным вопросам. Не вдаваясь в подробности их происхождения и воспитания, скажу лишь то, что люди, которых раздражает своим эротизмом «Декамерон», как правило, страдают разрушительными комплексами или испытывают дискомфорт от явного несоответствия своих затаенных желаний своим же возможностям, ограниченным не велениями Природы, а лицемерной моралью того общественного слоя, в котором они существуют.

КСТАТИ:

«Ах, какое это было мучение! Вокруг сплошь голые женщины, одетые с головы до пят».

Станислав Ежи Лец

Так что неча на зеркало пенять, коли рожа крива…

В поэзии тема жизненных ценностей нашла свое утонченное отражение в творчестве современника Маргариты Наваррской, блистательного Пьера де Ронсара:

А о чем еще может идти речь в лирической поэзии? О кризисе феодализма? О классовой борьбе? О научно-техническом прогрессе? Речь, конечно, может идти о чем угодно, но это личное дело, во-первых, автора, а во-вторых, его издателя, и больше никого. Не нравится — не читай…

Ведь не может же всем нравиться такая вершина литературного эпикурейства эпохи Возрождения, как творчество еще одного современника Маргариты Наваррской — Франсуа Рабле, автора знаменитых романов «Пантагрюэль» и «Гаргантюа».

Писатель начал свою карьеру монахом-францисканцем, затем получил звание священника, а в дальнейшем, изучив основы классической медицины, стал практикующим врачом.

В 1533 году увидел свет его первый роман «Пантагрюэль», а через год — «Гаргантюа», сюжетно связанный с первым романом, но потеснивший его на второе место, став прологом потрясающей своей масштабностью эпопеи.

Романы Рабле — это одновременно величественный и балаганно-ироничный гимн Возрождению, красочный карнавал, с его грубоватыми шутками и действами, раскрывающими смысл философии жизнелюбия и свободы человеческого духа.

Такая форма подачи литературного материала стала называться «раблезианством» — синонимом широты, буйства красок и балаганной гротескности.

Ярчайший тому пример — первые строки «Гаргантюа», обращение автора к читателям: «Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики, ибо вам, а не кому другому, посвящены мои писания…»

Даже в наше компьютерно-циничное время романы Рабле задевают за живое не блещущих эрудицией ханжей, так что можно легко представить себе, как воспринимались в 1534 году святошами в сутанах и без оных такие вот слова…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Милые вы мои сукины дети, покорнейше прошу вас: ежели попадутся вам такие вдовушки, с которыми приятно было бы иметь дело, то валяйте-ка сами, а потом приводите их ко мне. Ведь если они и забеременеют на третий месяц, то ребенок все равно будет признан наследником покойного, а как скоро они забеременеют, то потом действуют без всякой опаски: пузо нагуляла — поехали дальше! Вот, например, Юлия, вдова императора Октавиана: она отдавалась своим трахалыцикам только когда чувствовала себя непорожней, подобно тому, как судну требуется лоцман не прежде, чем оно проконопачено и нагружено…»

«Сударыня! Да будет Вам известно, что от любви к Вам я потерял способность писать и какать. Вы не можете себе представить, как это ужасно. Если со мной приключится что-нибудь худое, кто будет виноват?»

Но самый главный, самый беспощадный удар раблезианской сатиры был направлен на Церковь, и она, естественно, не собиралась оставлять этот удар без адекватного ответа. Кто знает, как бы сложилась судьба писателя и его произведений, если бы не авторитетное и решительное заступничество короля Франции Франциска I, поклонника его таланта…

КСТАТИ:

«Дело не в том, чтобы быстро бегать, а в том, чтобы выбежать пораньше».

Франсуа Рабле

А может быть, — в очередной раз, — Церкви повезло, что она не сожгла на костре такого вот человека, потому что… поди определи, какая из капель последняя…

Еще один современник королевы Наваррской — итальянец Пьетро Аретино. О, это был большой проказник! Сын сапожника, выдававший себя за плод несчастной любви некоего знатного дворянина и некоей очаровательной пастушки, он обладал неиссякаемыми запасами жизненной энергии и дерзкого авантюризма.

Едва ли кто-то смог бы объяснить, каким именно образом Аретино попадает в число придворных Папы Климента VII, причем, слывет одним из его любимцев. При папском дворе Аретино исполнял роль, которую можно было бы определить как нечто среднее между понятиями «придворный поэт» и «организатор развлечений».

В тот период своего творчества он написал цикл весьма откровенных сонетов, иллюстрации к которым были выполнены художником Джулио Романо. На этих рисунках были изображены различные эротические позы, названные современниками не иначе как «позами Аретино».

«Позы Аретино»

Это творение вызвало громкий скандал при папском дворе, настолько громкий, что Аретино попал в опалу и вынужден был удалиться в Венецию. М-да… весьма суровая ссылка…

Впрочем; известно, что истинной причиной этой ссылки были не столько скандальные сонеты, сколько скандальные похождения папского любимца, совратившего подавляющее большинство жен римских аристократов.

Папа вскоре простил проказника, и в Венеции он пользовался большим почетом у властей. Там Аретино жил в огромном палаццо, окруженный целым гаремом красавиц, которых называли «аретинками». В этом палаццо устраивались пышные празднества и оргии, которые поэт называл «пирами любви».

Там, в Венеции, Аретино написал свое знаменитое произведение «Раджионаменти», построенное в виде диалогов между куртизанками. В этих диалогах достаточно подробно и ярко отражена жизнь высшей римской знати и обслуживающих ее представителей других сословий. Вот почему «Раджионаменти» было классифицировано как крайне непристойное произведение, хотя там не описывались никакие «позы Аретино», а лишь оценивались нравы высшего общества…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«СВОДНЯ: Я вне себя, когда думаю о том, что нам подорвали нашу некогда почетную профессию, да еще кто! — жены и дамы, мужья и господа, придворные кавалеры и барышни, исповедники и монахини. Да, дорогая кормилица, ныне вот эти знатные сводники управляют миром, герцоги, маркграфы, просто графы, кавалеры.

Должна тебе сказать даже больше — среди них встречаются короли, «папы», императоры, султаны, кардиналы, епископы, патриархи, суфии и всякие другие. Наша репутация пошла к черту, мы уже не те, чем были раньше. Да, если вспомнишь о том времени, когда наше ремесло процветало…

КОРМИЛИЦА: Да разве оно не процветает, раз им занимаются такие высокие особы?

СВОДНЯ: Процветает, но только для них, не для нас! Нам досталось только ругательное слово «сводня», тогда как они важно шествуют и щеголяют своими титулами, почестями и синекурами. Не воображай, пожалуйста, что человек талантливый может пойти далеко. Это так же мало вероятно здесь, в Риме, в этом свином хлеву, как и в других местах».

Пьетро Аретино. «Раджионаменти».

Он называл себя «бичом князей», но в традиционном восприятии навсегда остался автором, вернее, соавтором знаменитых «поз Аретино»…

Еще один знаменитый и осуждаемый святошами литератор эпохи Возрождения — Брантом.

Сын баронессы де Бурдей, фрейлины королевы Маргариты Наваррской, он, Пьер, провел при дворе детство и отрочество, так что мог вполне авторитетно судить о быте и нравах придворных дам и кавалеров.

В 1554 году, в четырнадцатилетнем возрасте, Пьер де Бурдейначинает изучать богословие, готовясь к карьере священника, однако, освоив основы теологии, избирает карьеру военного.

Он вступает в привилегированный кавалерийский полк, где на его долю выпадает множество походов, боев и других перипетий, неизменно сопутствующих жизни офицера конной гвардии.

Но вот в его сумбурную жизнь вмешивается случай, круто меняющий весь ее дальнейший ход. В 1589 году Бурдей неудачно падает с коня, настолько неудачно, что ему приходится оставить службу.

И вот отставной кавалерист начинает писать мемуары.

Его достаточно высокий титул и характер мемуаров заставляют выбрать себе литературный псевдоним. Так Пьер де Бурдей становится де Брантомом, каковым его знает история литературы.

В мемуарах Брантома многие вещи и лица названы своими именами, что, естественно, не приводило в восторг его героев и героинь. Особенно много возмущенных возгласов и письменных протестов вызвал один из томов этих «Мемуаров», названный автором «Жизнь галантных дам».

Брантом с отстраненностью истинного хрониста описывает все характерные особенности придворной жизни, иногда ограничиваясь лишь скупым изложением фактов, иногда детально анализируя то или иное явление дворцового бытия.

Он, например, сообщает о том, как одна высокопоставленная дама из Шотландии, пожелавшая зачать ребенка от короля Генриха II, не только не делала тайны из этого намерения, но и заявляла во всеуслышание: «Я сделала все, что могла, и в настоящее время забеременела от короля. Это для меня большая честь и счастье. Когда я думаю о том, что в королевской крови есть нечто особенное, такое, чего нет в крови простых смертных, я чувствую себя очень довольной, помимо тех подарков, которые я при этом получаю».

Как не без иронии отмечал Брантом, «эта дама… считает, что находиться в связи с королем нисколько не предосудительно и что непотребными женщинами следует называть только тех, которые отдаются за небольшие деньги людям знатного происхождения, а не любовниц королей и его высокопоставленных царедворцев».

Определенная часть знакомых Брантому придворных использовали, по его словам, своих жен «чаще с тыла, чем спереди, а спереди использовали их только для того, чтобы зачинать детей».

Среди фрейлин французского двора широко практиковались лесбийская любовь и мастурбация с помощью самых разнообразных и хитроумно сработанных олисбосов, причем, она не относилась к категории действий интимного характера.

При королевском дворе наибольшей популярностью пользовался томик сонетов Аретино с иллюстрациями Джулио Романо. Изображенные художником позы были предметов самого широкого обсуждения и практических экспериментов.

А. Караччи. Иллюстрация к Аретино

«Одна дама, — замечает Брантом, — никогда не позволяла целовать себя в губы, ибо именно они обещали мужу хранить его честь, а она не хотела быть клятвопреступницей. Что же касается лона, то оно ничего такого не обещало, и поэтому могло себе позволить все положенные ему удовольствия…»

Есть в «Жизни галантных дам» и своего рода эссе, посвященные тем или иным нюансам любовных связей…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

«Вспомним еще о юноше, влюбившемся в Ламию; она столь дорого запросила с него за обладание ею, что он не захотел или не смог столковаться с нею, а потому решился на иное: упорно думая о ней, он осквернил себя и утолил свое вожделение, мысленно обладая этой женщиной. Узнав об этом, она потащила его в суд, требуя заплатить ей за полученное удовольствие; судья, выслушав истицу, приговорил позвенеть перед ней деньгами, заявив, что за любовь, дарованную ею в воображении, звон денег — вполне достаточная плата…»

«Красноречие — не последнее дело в любви: ежели дама молчалива и косноязычна, навряд ли она в постели придется вам по вкусу, так что когда господин Дю Белле, говоря о своей подруге и восхваляя ее добродетели, пишет: „Скромна в речах, неистова на ложе“, то он имеет в виду те речи, которые дама держит в свете, в общем разговоре, но наедине с избранником своего сердца истинно любезная дама не постесняется в словах и забудет о стыдливости, ибо несдержанность в любовных делах угодна Венере и сильнее разжигает страсть».

«Одна очень скромная и серьезная дама, предаваясь забавам любви со своим другом, всегда занимала положение сверху, никогда не отступая от этого правила. Объясняла она это так: если муж что-то заподозрит, она сможет все отрицать, утверждая совершено искренне и не погрешив против Бога, что она ни под кем не лежала…»

Пьер де Брантом. «Жизнь галантных дам».

Конечно, Брантом — не ахти какой литератор, но его «Мемуары» являются авторитетным памятником эпохи, и делать вид что такого автора вообще никогда не существовало, как грешили этим редакторы литературных энциклопедий советской поры, по меньшей мере неприлично. В особенности, если страницы вроде бы серьезного справочного издания (да еще и перестроечных времен) пестрят какими-то известными в узких кругах фамилиями поэтов и прозаиков с обязательной пометкой: «Чл. КПСС». Своеобразный знак качества со знаком минус…

Анонимный художник. XIX в.

Еще один литератор, тоже, правда, не «Чл. КПСС», но зато основатель испанской национальной драматургии, поэт Лопе де Вега (1562—1635 гг.), автор приблизительно 1800 пьес, двадцати поэм, нескольких романов и трактатов. Он неизменно бодр, жизнерадостен и устремлен в будущее, где все перемелется и где справедливость все-таки должна восторжествовать…

В принципе, она, конечно, никому и ничего не должна, но, как говорится, не любо — не слушай, а… мечтать не мешай. Тем более что мечта облачена в столь совершенные формы…

Гораздо более сложен и глубок Мигель де Сервантес Сааведра, автор всемирно знаменитого «Дон Кихота». Это — многослойное творение, каким, на мой взгляд, и должно быть произведение любого вида искусства: наиболее утонченные, эрудированные и сообразительные воспримут и оценят по достоинству все, скажем, восемь слоев романа, менее утонченные ценители — семь и так далее до непритязательных жизнелюбов, которые смеются до упаду, если им показать палец. Им предназначен самый верхний приторно-сладкий слой.

В «Дон Кихоте» есть и такой слой, когда этот «полудурок, ну точно наш сосед сверху, кандидат каких-то, бля, наук», то есть Дон Кихот, воюет с ветряными мельницами, и это кому-то доставляет массу удовольствия от сознания своего превосходства над ним а у кого-то после прочтения тех же самых страниц сжимается горло от совсем иных чувств и переживаний.

Кто-то усмотрит в произведении Сервантеса прежде всего гротескную пародию на рыцарские романы, кто-то — едкую сатиру на современную автору действительность, кто-то содрогнется, ощутив всеми фибрами души этот жуткий разлад между истинно человеческими побуждениями странствующего рыцаря и откровенно скотскими устремлениями нерассуждающих, жующих ради самого процесса и живущих затем, чтобы, по словам Леонардо да Винчи, только лишь наполнить нужники.

В то же время Сервантес пытается отвратить нас, читателей, от сиропного прекраснодушия, демонстрируя яркие примеры не только его бесполезности, но и чреватости тягчайшими последствиями. Дон Кихот, руководимый самыми добрыми намерениями, освобождает из-под конвоя арестованных злодеев, а те вместо благодарности забрасывают его камнями. Не следует освобождать злодеев, потому что злодейство — это свойство натуры, а натуру не переделаешь, даже пытаться не стоит из-за бесспорной никчемности и опасности для окружающих.

И обольщаться попусту не следует, учит нас великий Сервантес. Не нужно из самой заурядной скотницы лепить Дульсинею Тобосскую. Это глупо, смешно и чревато последствиями, среди которых горькое разочарование — самое легкое.

Дон Кихот символизирует собой рыцарские идеалы, которые уже обречены на осмеяние, на побитие камнями, на убийственные диагнозы психиатров. Уже вовсю заявляет о себе та общественная сила, которая сделала своим богом одну лишь выгоду, а потому все, абсолютно все явления бытия оценивает только лишь исходя из этого критерия.

Дон Кихот ведет неравный бой с этой силой, которую невозможно победить, да и не следует побеждать, а нужно просто указать ей на то место, которое наиболее соответствует ее роли в процессе гармонизации общества. Самый богатый купчина в нормальном, здоровом обществе не ощущает своего превосходства над самым бедным армейским полковником или профессором. Не только не ощущает превосходства, но и почитает за великую честь сидеть с ними за одним столом. Таким образом здоровое общество устанавливает систему своих приоритетов, и не дай Бог ей накрениться в сторону золотой гири, потому что оно попросту погибнет без того, что нельзя купить…

КСТАТИ:

«Когда переведутся донкихоты, пускай закроется книга Истории. В ней нечего будет читать».

Иван Тургенев

Не переведутся, и порукой тому — История.

Во многом созвучен Сервантесу его английский современник Уильям Шекспир, великий драматург, классик литературы всех эпох и народов, как принято говорить. Их роднит прежде всего отход от кипучего оптимизма ренессансной культуры в направлении драматизации конфликтов между представителями различных сторон одной и той же медали, символизирующей жизнь.

Недаром же принято делить литературное наследие Шекспира на два разных периода: ренессансный и барокковый, относя к первому периоду сонеты, ранние комедии и исторические хроники, а ко второму — трагедии и драмы-феерии.

Основным предметом изображения в творчестве Шекспира можно назвать конфликт между внутренним миром человека и реалиями бытия. Его произведения густо населены отчаянными героями-одиночками, бросающими вызов жестокой судьбе, погибающими в неравном поединке с нею, но сохраняющими веру в свои идеалы. Гамлет, Лир, Отелло, Ромео и Джульетта, все они умирают, но не сдаются…

КСТАТИ:

Над смертью властвуй в жизни быстротечной.

И смерть умрет, а ты пребудешь вечно.

Уильям Шекспир

Герои Шекспира ощущают себя носителями истины, хотя весь строй окружающей жизни настойчиво пытается разубедить их в этом, склоняя к духовному рабству и тупой покорности судьбе. Собственно, все у Шекспира происходит созвучно тенденциям и проблемам его эпохи и в то же время созданный им безграничный мир страстей, мыслей, переживаний и проблем обладает подлинным бессмертием, он вечен, он созвучен любой эпохе, в очередной раз подтверждая столь нелюбимую мерзавцами мысль о том, что честь, достоинство, порядочность, верность идеалам — это понятия вечные, и никак не зависят от того или иного «времени», которое, по их словам, «бывает такое, что не до чести…».

Нет такого «времени», господа мерзавцы, нет и никогда не было, потому что время, оно всегда одно и то же, а меняются только его декорации, костюмы персонажей, техника и ассортимент жевательных резинок. Больше ничего…

Сонет номер пятьдесят шесть. Каждое его слово созвучно тому, что можно увидеть за любым окном в любую эпоху. Или за любой дверью, это уж как понравится…

Вот чем велик Уильям Шекспир, и право слово, не имеет никакого значения, заимствовал ли он сюжеты своих шедевров, или же сам их сочинил темными лондонскими ночами, занимался ли он предосудительным ремеслом плагиатора, как пытаются выяснить некоторые шекспироведы, да и вообще был ли он как таковой (есть и такая тема «научного» поиска). Есть пьесы, которым цены нет, как нет цены человеческому гению, чести, совести, свободе и многому другому, чего никогда и ни за какие деньги не купить никому, сколько бы некоторые из таких вот желающих ни приобретали автомобилей, вилл, шлюх и телевизионного эфира.

А шекспироведам, конечно, необходимо как-то оправдывать свое никчемное существование, вот они и шебуршат среди хлама в поисках сенсации, которую можно было бы выдать за достижение научного знания.

КСТАТИ:

«Мнение профессора: не Шекспир главное, а примечания к нему».

Антон Чехов. Из записных книжек

К «профессорам» охотно присоединяются литературные ландскнехты, состоящие (по-прежнему) на державной писательской службе. Им, отмеченным в энциклопедиях почетным клеймом «Чл. КПСС», уверовавшим в свое высокое предназначение (написать за Л.И. Брежнева его книжку «Малая Земля», а затем бесстыдно славить «автора» в прессе, на телевидении и на собраниях организации, рожденной в 30-е годы почти одновременно в двух родственных странах: Советском Союзе и гитлеровской Германии) и в свой признанный державой талант, наличие Шекспира как такового крайне нежелательно, потому что самое поверхностное сравнение с ним попросту дезавуирует их как сочинителей.

Вот если бы Шекспир жил, скажем, во времена Анны Ахматовой, тогда иное дело, тогда можно было бы вызвать его на собрание, обвинить в «безыдейщине» и «моральном разложении», а также выкопать из биографии тот факт, что отец его, прежде чем обеднеть, владел, оказывается, кожевенной мастерской, а это уже о многом говорит, и совсем не в пользу «товарища Шекспира»…

И они бы единогласно исключили его из своей организации, а в тоталитарном государстве это означало то, что ни одно издательство не осмелилось бы напечатать даже одну его строчку, и ни один театр не поставил бы самую простенькую из его комедий, и за границу не уедешь, потому что не выпустят…

А спустя пару-тройку десятилетий те, которые единогласно исключали, будут страстно охаивать вскормивший их режим и говорить, что, мол, «время такое было».

Нет «такого времени», нет и никогда не было. А вот отребье было, есть и будет во всякие времена, но вот уровень его значимости в социуме напрямую зависит от уровня бездумного милосердия людей, считающих себя хотя бы элементарно порядочными. А при воображаемом сегодняшнем «разборе полетов» те, которые изгоняли Шекспира из своих стройных рядов, пожимали бы могучими плечами и говорили бы с былым достоинством: «Ну, касательно безыдейщины мы тогда, конечно, допустили некоторый… перекос — время такое… да и в отношении кожевенной мастерской его отца… он ведь потом разорился, так что ничего страшного… а вот моральный облик… как ни крути, а факты — упрямая вещь…». И это говорили бы люди, которые, отдыхая в Домах творчества писателей, вели себя там, как обезумевшие от вожделения кобели, чем изрядно развлекали славных парней из Конторы Глубокого Бурения (КГБ), которые потом прослушивали фонограммы и просматривали отснятый видеоматериал…

А что до морального облика великого поэта и драматурга, то в нормальном обществе (не в СССР, не в гитлеровской Германии и не в США, где азартно преследовали Президента за жалкий сеанс минета, преподнесенный ему какой-то практиканткой) этот вопрос вообще не подлежит обсуждению, потому что у нормального общества есть дела поважнее, да и не запятнает оно себя таким нездоровым интересом к совершенно естественным отправлениям человеческого организма…

А Шекспир, к сведению любопытных, был женат, и довольно-таки несчастливо. Может ли быть счастливым брак, который был следствием того, что двадцатишестилетняя дылда, изнывающая от общей невостребованности, подняла подол перед восемнадцатилетним юнцом и он, тогда еще не будучи знакомым с преимуществами непроизводительного секса, сгоряча сделал ей ребенка? Родственники дылды заставили Уильяма жениться на «соблазненной», тем самым поставив крест на этом браке, потому что можно заставить пойти в церковь для венчания, но нельзя заставить любить, уважать и т.д. Мало того, жена Шекспира, родившая дочь спустя пять месяцев после свадьбы, была груба, неотесана и феноменально сварлива — типичный деревенский «станок для траха», внезапно вступивший в права законной «половины» утонченного и мечтательного юноши. Мало того, она была еще и феноменально ревнива, ну а это уже перебор…

Шекспир впоследствии выведет ее образ в своей «Комедии ошибок», где Адриана, жалуясь игуменье на ветреность мужа, говорит:

Мир должен быть благодарен этой сварливой женщине, потому что окажись она покладистой, милой, чуткой, желанной, кто знает, не прожил бы Вилли Шекспир всю свою жизнь в этом захолустном Стратфорде, так никогда и не став бы тем Шекспиром, которым по праву гордится человечество.

Но она была не такой и он при первой же возможности уезжает в Лондон, где становится тем, кем обязан был стать.

Что и говорить, он был довольно-таки любвеобилен, но через весь лондонский период его жизни прошла церемониальным маршем все же лишь одна женщина.

Мэри Фиттон, в биографиях Шекспира более известная как «смуглая леди».

Она в семнадцатилетнем возрасте стала фрейлиной королевы Елизаветы, а в девятнадцатилетнем познакомилась с поэтом и актером Шекспиром, который каким-то образом оказался на многолюдном придворном празднестве.

Она была очень смугла, при огромных черных глазах и волосах цвета воронова крыла. Должно быть, она была фантастически чувственна, если Шекспир, будучи весьма невысокого мнения о ее нравственных качествах, пребывал во власти ее тела безрассудно и покорно, как раб.

Но она, «смуглая леди», была при этом и обольстительна, и умна, и кокетлива, и лжива, и нежна, что предоставило в распоряжение Шекспира богатейший материал для создания ярких женских образов, таких как Беатриче или Розалинда.

Одно время Мэри Фиттон была любовницей графа Пэмброка и даже родила от него ребенка, мертвого, правда, но все же свидетельствующего о неслучайности этой связи и о значении, которое Мэри ей придавала (в ту пору вытравить плод было очень несложно, и фрейлины прибегали к этой операции довольно часто).

А с Шекспиром она была дерзка, капризна, временами деспотична, и тем самым все больше и больше привязывала его к себе. Он страдал от ее неверности, но это страдание было весьма благотворным, стимулируя создание новых и новых шедевров.

Он сравнивает ее с заливом, где может бросить якорь каждый желающий, и в то же время завидует клавишам, по которым бегают тонкие аристократические пальцы его неверной, но несравненной возлюбленной, которая обратила его в сладкое рабство, которая тиранит его, помыкает им и держит в постоянном страхе когда-нибудь лишиться ее чарующего гнета…

Не знаю, насколько это соответствует действительности (как, собственно, и все прочее в Истории), но существуют сведения о том, что у Шекспира была гомосексуальная связь с графом Пэмброком-младшим. Возможно, это была даже не связь, а своеобразная месть Пэмброку-старшему за его снисходительно-потребительское отношение к Мэри. Активный содомит зачастую не считается гомосексуалистом, так что этот эксцесс не влияет на характеристику сексуальной ориентации Шекспира, но какова Мэри: проведав об этом, она воспылала ревностью и, можно сказать, на глазах у Шекспира соблазнила юного Пэмброка!

Этой женщиной нельзя не восхищаться, как нельзя не оценить ее вклад в развитие мировой литературы. Вклад, конечно, весьма своеобразный, но зато какой весомый!

А величайшее чудо культуры Ренессанса — Человек, личность, индивидуальность. Не масса, не группа, не коллектив, а один человек, такой, каким он приходит в этот мир и каким он уходит из него, и это чрезвычайно важно, потому что проблема приоритетности личности — коренная, пожалуй, проблема Истории, потому что те, которые не являются личностями, яростно борются за свое право не только сбиваться в безликий монолит, но и навязывать свои ценности личностям, которые вне коллектива автоматически переходят в ранг существ низшего сорта. Заветная мечта серости, мечта, которая временами воплощается в действительность и озаряет мрачную округу обманчивым светом мятежей и революций, который неизменно гаснет при восходе Солнца.

И снова начинается эпоха Возрождения.

 

Нимфы Ренессанса

Эпоха Ренессанса отличалась от других целым рядом характерных признаков, в числе которых не последним было сильнейшее эротическое напряжение, которое витало в воздухе и было всепроникающим, всеобъемлющим и всепоражающим. Естественно, это напряжение нуждалось в разрядке и находило ее, не беря во внимание ни такое понятие как «грех», ни такое понятие как «святость домашнего очага», ни все иные понятия, призванные сдерживать природные влечения.

Проституция всегда служила клапаном, предохраняющем от взрыва перегретый котел, так что в эпоху Ренессанса она срабатывала столь же безотказно и четко, как и во все иные эпохи, но при всем этом она еще и обрела статус, которого ранее не имела: она была узаконена как социальный институт, перед которым поставлена благородная цель защиты «брака, семьи и девичьей чести».

Этот статус, естественно, стимулировал бурный рост числа борделей. Любой захолустный городок имел в ту эпоху свой так называемый «женский дом». В городах побольше уже наблюдались целые улицы, заселенные «жрицами любви», а в крупных городах — большие кварталы.

Довольно часто функции борделей исполняли трактиры и, конечно же, бани, предоставлявшие жаждущим клиентам все мыслимые и немыслимые услуги того свойства, которое в эпоху Возрождения уже не называлось интимным.

Необычайное развитие получило и сводничество, которым занимались не только официальные подонки общества, но и его сливки — дворянство, духовенство, военные — в общем, все, кому не лень…

В Неаполе, например, профессиональным сводничеством занимались в основном хозяева питейных заведений, а вот в Венеции и Флоренции — публика повыше рангом, так что Аретино нисколько не преувеличивал, обвиняя в сводничестве сильных мира сего.

П. Шове. Ванна

Одну из категорий сводников составляли сутенеры, так называемые «милые дружки», которые были любовниками проституток и одновременно поставщиками клиентов для них — самый гнусный и презренный слой этого подножья общественной пирамиды.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

Толстуху люблю, ей служу от души!

Вы скажете, глуп иль собою урод?

Поди-ка, такую найди за гроши!

И грудь, и живот хоть кого завлечет, —

Недаром к нам валит гулящий народ,

И мчусь я с кувшином — вина подзанять,

И хлеба, и сыра спешу им подать,

А сам в уголке напиваюсь потом…

Марго вам по нраву? Мы ждем вас опять

В притоне, где стол наш и дом.

Вой, ветер, лей, дождь, — мне на все наплевать:

Истоплена печь и согрета кровать,

Любовник возлюбленной даме под стать,

Лисице жить с лисом, а кошке — с котом!

Отребью — отрепья, — о чем же вздыхать?

Нет чести в бесчестье — ее не сыскать

В притоне, где стол наш и дом…

Франсуа Вийон. «Баллада о Толстухе Марго».

Сутенеров не зря считают наиболее криминальным элементом в сфере проституции, так что нечего удивляться частым репрессиям, которым они подвергались и в старину, и в наши дни (например, в Китае за сутенерство предусмотрена смертная казнь).

В Испании XV века деятельность сутенеров приняла такие общественно-опасные формы, что король Генрих IV в 1469 году специальным указам запретил проституткам иметь любовников и содержать их.

Считались предосудительными не только содержание проституткой сутенера, но и вообще ее неформальные связи вне профессиональных занятий. В эпоху Возрождения подавляющее большинство публичных домов находилось в ведении городских властей и приносило городу весьма существенный доход, так что любовные связи проституток расценивались как злонамеренный подрыв городской экономики.

Городская казна пополнялась и за счет налогов, которые должны были платить вольные проститутки, не проживающие в борделях, а также бродячие, приехавшие в данный город «на гастроли».

Меня, честно говоря, крайне удивляет то, что при таком высоком уровне современной проституции наши законодатели с плохо сыгранным негодованием попросту затыкают уши, когда заходит речь о законе, регламентирующем проституцию. Это еще более смешно, чем фраза о том, что «В Советском Союзе секса нет!» И еще более цинично, чем словосочетание «советская демократия».

КСТАТИ:

Полицейский участок в Париже.

Сержант: Господин комиссар! На площади Звезды проститутки дерутся с педерастами!

Комиссар: Ну, и как там наши?

Но, конечно, основными налогоплательщиками были бордели.

Их хозяева, вступая в должность, приводились к присяге. Они обязывались честно содержать дом, снабжать своих подопечных пищей, одеждой и вообще всем необходимым, не допускать в борделе азартных игр, не допускать в бордель священников, детей и нехристиан, заботиться о здоровье девушек, запрещать сношение с ними во время менструаций, болезней и беременности, а также не предпринимать ничего кардинального без ведома городского совета.

Широкое распространение получила и гомосексуальная проституция, о которой упоминали Данте, Боккаччо и другие литераторы той эпохи. Италия, несомненно, держала первенство в области развития гомосексуальной проституции, тем самым оправдывая справедливость ярлыка, называемого «итальянская любовь».

Власти пытались если не искоренить это явление, то, по крайней мере, хотя бы сдержать его победоносное шествие. Например, в Венеции актом от 30 августа 1443 года было запрещено мужчинам под страхом крупного денежного штрафа и тюремного заключения публично появляться в женском платье.

В 1459 году некий грек Иоанн Гиерахос был за гомосексуализм приговорен к смертной казни через обезглавливание.

А вот акт от 16 мая 1461 года строго предписывал врачам и цирюльникам доносить о любом повреждении заднего прохода как у мужчин, так и у женщин.

Закон от 25 августа 1464 года предписывал сожжение на костре за педерастию.

Специальным постановлением городского совета Венеции проституткам предписывалось стоять на улицах возле борделей или у распахнутых окон с обнаженной грудью, чтобы рекламировать таким образом преимущества гетеросексуальных контактов. Все эти меры, однако, оказались неэффективными, и гомосексуальная проституция процветала в ту эпоху во всех крупных городах не только Италии, но и всей Европы.

Об Азии и говорить нечего, так как там этот вид проституции был совершенно банальным явлением.

Признанной столицей проституции в самом широком понимании этого слова был Рим. Здесь постоянно пребывали десятки тысяч священников, паломников, паломниц, просто приезжих, которых интересовали не только красоты Вечного города, но и возможности спустить пар. И Рим щедро предоставлял эти возможности всем желающим и готовым за них заплатить.

Здесь конкуренцию профессиональным проституткам составляли многочисленные паломницы со всех концов Европы, Северной Африки и Ближнего Востока. Растратив свои деньги еще по дороге в Рим, они добывали средства на возвращение домой самым простым и доступным способом — проституцией. Это было вполне обычным явлением, которое могло бы вызвать негативную реакцию разве что у мужей этих паломниц, но они были далеко и пребывали в полной уверенности относительно богоугодной миссии своих благоверных, ну совсем как типичные мужья в новеллах Боккаччо.

Огромное количество профессиональных проституток и любительниц этого способа заработка стекалось на церковные соборы, имперские съезды и т.п. К числу «любительниц» можно смело отнести благообразных бюргерских жен и дочерей, которые не прочь были послужить «святому делу», удовлетворив как можно больше церковных пасторов.

На церковные соборы съезжались и самые знаменитые куртизанки Европы, которые зарабатывали там целые состояния, обслуживая высшее духовенство. О целибате при этом никто не вспоминал.

А бюргерские жены даже не скрывали своего удовлетворения тем обстоятельством, что они составили такую мощную конкуренцию проституткам.

КСТАТИ:

«Легкое поведение — это наименьший недостаток женщин, известных своим легким поведением».

Франсуа Де Ларошфуко

В разношерстном конгломерате женщин «легкого поведения» особое место занимали солдатские девки, которые в ту бурную эпоху сопровождали войска.

Их было очень много, едва ли не больше, чем собственно войск, и зачастую это обстоятельство вызывало серьезные проблемы. Например, в 1570 году в войске, возглавляемом французским полководцем Страцци, оказалось так много «обслуживающего персонала», что его маневренность от этого сильно страдала. Так как интересы дела превыше всего, славный полководец вышел из затруднительного положения по-военному оперативно и решительно: он приказал просто-напросто утопить восемь сотен девок, что заметно дисциплинировало остальных.

Когда кровавый герцог Альба шел карать восставшие Нидерланды, в его войске насчитывалось четыреста конных куртизанок и более восьмисот пеших проституток.

Со временем полковые проститутки были организованы в особые подразделения, которыми командовали специально назначенные офицеры. В военных уставах той эпохи специальные главы были посвящены обязанностям и правам «начальника проституток», а также его подопечных — девок и мальчиков, которые должны были верно служить своим господам, носить их вещи во время переходов, «во время стоянок стряпать, мыть, ухаживать за больными, бегать по поручениям, приносить пищу и питье, а также все другое, что нужно, и держать себя скромно».

Если же рассматривать социальную атмосферу эпохи Возрождения в целом, то можно с уверенностью сказать, что проститутка была в ней если не главным по значению персонажем, то центральным — это уж точно. Эпоха Ренессанса возродила праздничную культуру античности, основанную на торжестве неуемной плоти, так что трудно было бы представить себе какой-либо праздник того времени без элемента, символизирующего эту неуемность плоти и ярко, непринужденно, бесстыдно ее демонстрирующего.

Например, когда на городской праздник прибывал какой-нибудь высокий гость, его непременно встречали и приветствовали голые проститутки — что-то наподобие встречи гостей с хлебом-солью.

Когда начиналась танцевальная часть праздника, именно они, проститутки, а не так называемые порядочные женщины, танцевали с придворными и другими гостями города. Проститутки разыгрывали сценки на мифологические сюжеты, исполняли вакхические хореографические композиции и были непременными участницами городских конкурсов красоты, популярных и в наше время, но лицемерно открещивающихся от своей истинной сути. Когда заканчивалась официальная часть праздника, с наступлением темноты его программа находила свое продолжение в «веселом квартале», где почетные гости находили самый радушный прием и обслуживались самыми красивыми проститутками совершенно бесплатно (услуги оплачивал город). Самому именитому гостю доставалась победительница конкурса красоты, как это обычно принято.

Если в городской ратуше давался торжественный обед в честь какого-либо важного вельможи, осчастливившего город своим посещением, рядом с ним всегда усаживали красивую проститутку, которая обязана была, в довершение всего прочего, выслушивать его идиотские остроты и заливисто смеяться после каждой из них. Таковы были реалии того времени.

Впрочем, любого.

ФАКТЫ:

«Городской совет постановил, что за все это время каждый может получать вина из постоянно открытого погребка, а также был отдан приказ, чтобы в домах, где прекрасные женщины торговали собой, придворные принимались гостеприимно и даром».

Из протокола городского совета г. Берна. 1414 г.

«Вино для публичных женщин — 12 ахтерин. Плата публичным женщинам, встретившим короля — 12 ахтерин».

Из протокола городского совета г. Вены. 1438 г.

«Женщины в домах терпимости были все оплачены и не имели права брать деньги. Там можно было найти арабок и всяких других красавиц, какие только угодны душе».

Из отчета городского совета г. Неаполя. 1450 г.

«Обычай требовал, чтобы бургомистр, судьи и проститутки (видимо, это было не одно и то же. — Прим. авт. ) обедали вместе с посланником».

Из отчета посланника Сигизмунда Фон Герберштейна. 1513 г.

Проституция пронизывала все слои общественной пирамиды. Так, большинство подмастерьев, которые не имели права вступать в брак согласно цеховым законам того времени, находили сексуальную разрядку у проституток. То же можно сказать и о взрослых сыновьях мастеров, и о самих мастерах, в основном женатых на своих ровесницах, да еще и по трезвому расчету.

Публичный дом был для многих местом, где можно было не только «справить половую нужду», но и провести время в компании друзей, собравшихся «на огонек». Это был своеобразный клуб, где все знали друг друга и где царила атмосфера дружбы и доброжелательности, свободная от каких бы то ни было условностей.

Но уже имела место в ту пору особая категория людей, наиболее подверженная этим условностям в силу специфики своей жизнедеятельности. Речь идет о мелких буржуа, которым, во-первых, жаль было тратить деньги «на баловство», во-вторых, им, как говорится, «по долгу службы» надлежало быть примерными семьянинами (какое жуткое слово!), и посещение борделя этими целеустремленными рабами золотого теленка расценивалось ими же созданной лицемерной моралью как предательство, как подрыв основ благополучия семьи, которому нет и не может быть оправдания.

Ну и что? Как говорится, охота пуще неволи, и эти благообразные отцы мелкобуржуазных семейств пускались, тайком, разумеется, во все тяжкие, среди которых глубоко засекреченное посещение публичного дома было не самым тяжким из всех вероятных.

Но совсем по-другому вели себя представители уже окрепшей крупной буржуазии, которые в открытую игнорировали моральные ценности патриархальной семьи.

Это был довольно тревожный симптом, на который, конечно же, не обратило должного внимания традиционно беспечное дворянство: этим людям уже мало было обладания экономической свободой, поэтому, обретя свободу моральную, они неизбежно будут стремиться к свободе политической, а далее — к захвату власти. Есть категории людей, которым нельзя позволять подниматься с колен, даже если они обладают богатствами Креза, нельзя и все тут. И нужно устоять против всех их соблазнов, потому что расплата за такое небескорыстное мягкосердечие попросту страшна: это и экологические катастрофы, и мировые войны, и прочие прелести нынешнего бытия, такие, например, как международный терроризм, корни которого нужно искать в освоении рынков сбыта, дешевой нефти и т.д.

Люди, которые исповедуют только выгоду, крайне опасны. Возможно, они — посланцы Сатаны, не знаю, но твердо знаю одно: это люди низкие. Я безоговорочно верю Конфуцию, а потому не сомневаюсь в том, что многие беды Истории порождены неуемной алчностью.

КСТАТИ:

«Жадного деньги возбуждают, но не удовлетворяют».

Публилий Сир

А беспечное дворянство сделало своим культом рафинированное наслаждение, которое не могли предоставить проститутки. Время повелело возродить институт античного гетеризма.

Гетера, как и в греко-римские эпохи, становится предметом роскоши. Она приравнивается к экзотическому зверю, которого окружают заботой и лаской. Ей дарят драгоценности, роскошные особняки и кареты, в ее честь устраиваются пышные приемы.

Так возродился забытый в средневековье тип свободной образованной женщины, которая могла своей рафинированностью и красотой заработать достаточное количество средств, чтобы из бесправной рабыни превратиться во всевластную госпожу.

Эпоха Возрождения вывела на сцену гетеру нового образца — высшего класса кокотку, расположения которой добивались самые богатые и могущественные люди, и не столько из примитивной похоти, сколько из соображений престижа.

Пьетро Аретино, большой знаток этой стороны бытия, описал несколько наиболее характерных типов итальянских кокоток. Например, наиболее знаменитая из них, Вероника Франко, принимала в своем роскошном будуаре всю родовую и интеллектуальную аристократию не только Италии, но и, пожалуй, всей Европы.

Другая «интеллектуальная куртизанка», по словам Аретино, сочиняла стихи и читала в подлинниках латинских философов.

О третьей кокотке, Лукреции, он пишет следующее: «Она похожа, по-моему, на Цицерона, знает всего Петрарку и Боккаччо наизусть, а также множество прекрасных стихов Вергилия, Горация, Овидия и многих других поэтов».

Но все это было не более чем выполнением профессиональных требований, подобно тому как наши современные шлюхи изучают иностранные языки, информатику и правила этикета.

Время не вернуть, и кокотка эпохи Ренессанса уже не могла стать тем, кем была античная гетера, если все же судить не только по сугубо внешним показателям. Изменилась глубинная суть этого явления, и прежде всего потому, что изменилось содержание законного брака. В господствующих классах жена уже перестала быть простой производительницей наследников, как это принято было в Греции. Она превратилась в предмет роскоши, к тому же достаточно своевольный и развращенный, что уже само по себе наносило сокрушающий удар по гетеризму эпохи Возрождения.

К концу этой эпохи кокотка заняла не слишком достойное положение некоего суррогата, и со всеми вытекающими отсюда последствиями. Пресыщенным аристократам уже казалось мало утонченных ласк очаровательной кокотки. Они снимали особняки, где содержались целые гаремы из двух, трех и больше очаровательных и изощренных в искусстве любви профессионалок.

Как правило, этими гаремами пользовались не только их хозяева, но и друзья хозяев, которые часто собирались в этих раззолоченных притонах, где устраивались оргии по типу древнеримских, включавшие в себя, кроме различных видов парного и группового секса, элементы садомазохизма, зоофилии и прочих сексуальных извращений.

В древнем Риме такое проделывалось только с рабынями, а здесь… Что ж, времена меняются, а за красивую и беззаботную жизнь надо платить. Впрочем, эти женщины были в достаточной мере испорчены, чтобы не испытывать чувства униженности или брезгливости. Работа есть работа.

КСТАТИ:

«Как сладок труд, когда он соответствует призванию!»

Григорий Сковорода

Эпоха Возрождения вызвала из небытия и такую роль, обычно исполнявшуюся проститутками, как роль модели.

Так же, как в свое время знаменитая куртизанка Фрина позировала божественному Праксителю, так и в эпоху Ренессанса куртизанки служили моделями всем живописцам и скульпторам.

Это они, а не порядочные женщины, позировали великим живописцам Ренессанса, это их изображениями любуются вот уже не одно столетие миллионы восторженных зрителей, это они смотрят на нас с полотен Мурильо и Гольбейна, Тициана и Веласкеса, Гальса и Рембрандта… Что ж, таковы реалии того бытия.

Нормальные реалии, особенно в сравнении с нашими, когда лицемерие господствующей буржуазной морали привело к тому, что модели и участницы конкурсов красоты почему-то перестали считаться проститутками, хотя сама суть подобной деятельности по-иному классифицироваться не может хотя бы в силу своей природы, и тем не менее, модели у нас считаются чуть ли не элитой общества, а добрая половина (если не большинство) школьниц мечтает о карьере модели как о вершине социальных притязаний. Что тут сказать… Проституция, как и сами проститутки, — естественная и необходимая сфера нашей жизни, и в существовании ее нет, пожалуй, ничего самого по себе предосудительного, однако, она, как и все прочие сферы, должна находиться на своем месте, не нарушая общей гармонии. Если же возвести проституцию в ранг социальной элиты, чего так настойчиво добиваются и проститутки, и организаторы этого вида бизнеса, широко привлекая небескорыстные СМИ, кинематограф и литературу для его пропаганды путем романтизации и эстетизации, то мы пожнем жуткие плоды смешения общественных слоев, когда самый низший, называемый осадком, поднявшись вверх, вытеснит сливки и отравит весь социум.

КСТАТИ:

«Мир, вероятней всего, конической формы, и самая значительная его часть — дно».

Станислав Ежи Лец

А вот в ту гармоничную эпоху, называемую Ренессансом, проституткам хоть и уделялось немалое внимание, хоть они и были украшением всех празднеств, хоть и побеждали на конкурсах красоты, все же их роль была, в принципе, аналогичной роли красивых борзых собак на пиршествах феодальных баронов, не более того…

Тогда проституция не считалась «такой же работой, как и всякая иная», — я это недавно слышал с телевизионного экрана из уст женщины, которую ведущий представил кем-то вроде психолога, — а проститутка должна была всю оставшуюся жизнь носить клеймо третьесортности. Это клеймо — совершенно необходимая мера, цель которой — оградить приличных людей от нежелательных контактов в гостях, в клубе и т.д., но прежде всего — представить позорными и грязными стремления некоторой части девушек избрать себе такую вот жизненную стезю.

В ту эпоху для проститутки не было пути назад, и вовсе не из фарисейской мстительности, а по той простой причине, что при занятиях проституцией разрушается некий запретительный барьер, который восстановлению не подлежит, так что все многочисленные опыты по перепрофилированию падших женщин во все времена заканчивались самым позорным провалом.

Вот почему в эпоху Возрождения считалось невозможным возвращение в лоно семьи блудных дочерей. Их статуса не мог изменить даже брак с каким-либо уважаемым членом общества, как это имело место в последующие неразборчивые эпохи.

АРГУМЕНТЫ:

«Публичная женщина не имеет права носить украшения. Если она выйдет замуж за честного человека, то ей все-таки возбраняется знаться с честными женщинами. Такая женщина должна носить чепец, и никакого другого головного убора…»

Из постановления городского совета г. Гамбурга. 1483 г.

В первой четверти XVI века проституция, а с нею и все общество, получили страшный, ужасающий своей силой и глобальностью удар, называемый сифилисом.

Как писал Эдуард Фукс в своей «Иллюстрированной истории нравов», сифилис стал самым страшным испытанием той эпохи, «то был проклятый подарок, поднесенный Европе Новым Светом, завоеванным капитализмом рукою Колумба. То был, вместе с тем, апогей всемирно-исторической трагикомедии: бедные туземцы вновь открытого мира заранее отомстили своим будущим мучителям, столь жадным до золота. Из них хотели выжать только золото, а они влили в жилы Европы огонь, заставляющий и теперь, четыреста лет спустя, корчиться в беспомощном отчаянии миллионы людей».

А тогда, в XVI веке, благочестие одержало убедительную победу над пороком, но такой дорогой ценой, что, право слово, лучше бы эту Америку никогда не открывали…

Эпоха Возрождения была, пожалуй, последней из эпох, отмеченных стабильностью социальной гармонии, при которой каждый элемент общества занимает то положение, которому он соответствует и тем самым приносит наибольшую пользу общественному организму.

В ту эпоху служанка, к примеру, могла завидовать своей госпоже, завидовать самой черной завистью ее положению в обществе, ее нарядам, богатству, выхоленности, да мало ли чему еще, но далее, с самого тяжкого похмелья, она бы не стала строить планы относительно того, чтобы поменяться с нею местами, да еще и насильственным путем. Такая мысль попросту не могла бы прийти ей в голову, и не из забитости, не из тупой покорности, как любят говорить господа социалисты, охотно спекулирующие на людской зависти, алчности, злобе и других низменных чувствах низших сословий. Тут дело не в забитости, а в трезвом взгляде на жизнь, на свои возможности, четко сбалансированные с потребностями и устремлениями, взгляде нормального человека, не люмпен-пролетария с его криминальным мышлением, и не зажравшегося буржуа, который полагает что его деньги, вырученные с продажи пирожков сомнительного качества, дают ему право претендовать на кресло вершителя судеб, и не закомплексованного гуманитария в первом поколении, сомлевшего от того, что к нему обратились, назвав его «господином» и только лишь на этом основании решившего действительно стать таковым (черт знает что)…

А. Дюрер. Волынщик

КСТАТИ:

«Не то делает нас свободными, что мы ничего не признаем над собою, но именно то, что мы умеем уважать стоящее над нами. Потому что такое уважение возвышает нас самих…»

Иоганн Вольфганг Гете

Служанка эпохи Возрождения это понимала. На интуитивном уровне, но понимала, и поэтому эпоха была здоровой, прежде всего поэтому…

Она была здоровой и еще потому, что указала Церкви ее место, ее законное место. Пусть не поставила, а лишь указала, но и это сыграло свою роль в освобождении человека от шор на глазах, а это ой как немало…

Она была сплошным церемониальным маршем гениев, которые уже самим своим существованием расставили все необходимые акценты в шкале жизненных ценностей, наглядно объяснив всем сомневающимся, что нельзя путать божий дар с яичницей, что от Бога бывает талант, а вот власть — никак, скорее, от лукавого, который подпитывается человеческими гнусностями, удобряющими почву, на которой и произрастает это ядовитое древо.

Без власти, конечно, нельзя, но она должна быть если не разумной, то хотя бы предсказуемой с позиций законов Природы, иначе становится ясно, что она — порождение дьявола, которого разумнее всего загнать в ад, как советовал мудрец Боккаччо. А с ним и такую власть…

Но самое главное то, что эта эпоха возродила сугубо человеческие ценности и с помощью своих гениев возвела их в тот ранг, который в известной степени остался недосягаемым для всех, кто в последующие времена пытался осуществить их жульническую подмену суррогатами. Эти попытки продолжаются и по сей день, но с тем же успехом…