В землянках
«Ни печки жар, ни шутки балагура…»
Ни печки жар, ни шутки балагура
Нас не спасут от скуки зимних вьюг.
Деревья за окном стоят понуро,
И человеку хочется на юг,
Чтобы сказать: «Конец зиме, каюк», —
И — да простит мне, грешному, цензура —
Отрыть на родине Кара-Дэмура
Давно закопанный вина бурдюк.
— Он в Эриване ждет, — сказал мне друг, —
И мы его, не выпустив из рук,
Допьем до дна: губа у нас не дура.
А выпьешь да оглянешься вокруг —
И счастлив будешь убедиться вдруг,
Что это жизнь, а не литература.
«Зима — она похожа на войну…»
Зима — она похожа на войну,
Бывает грустно без вина зимою.
И если это ставят мне в вину,
Пожалуйста — ее сейчас я смою
Не только откровенностью прямою,
Признаньем слабости моей к вину,
Но и самим вином. Как в старину,
Мы склонны трезвость сравнивать с тюрьмою
Во-первых, это правда. Во-вторых,
Не спорьте с нами: в блиндажах сырых
Мы породнились — брат стоит за брата.
А в Эривань поехать кто не рад?
Там, если не взойдем на Арарат,
То хоть сойдем в подвалы «Арарата».
«Не крупные ошибки я кляну…»
Не крупные ошибки я кляну,
А мелкий день, что зря на свете прожит,
Когда бывал я у молвы в плену
И думал, что злословие поможет.
Ночь Зангезура сердце мне тревожит.
Торжественного света пелену
Раскинет Млечный Путь — во всю длину —
И до рассвета не сиять не сможет.
Да будет так, как я того хочу:
И друг ударит друга по плечу,
И свет звезды пронзит стекло стакана,
И старый Грин сойдет на братский пир
И скажет нам, что изменился мир,
Что Зангезур получше Зурбагана.
«Мне снился пир поэтов. Вся в кострах…»
Мне снился пир поэтов. Вся в кострах,
Вся в звездах, ночь забыла про невзгоды,
Как будто лагерь Братства и Свободы
Поэзия раскинула в горах.
И, отвергая боль, вражду и страх,
Своих певцов собрали здесь народы,
Чтобы сложить перед лицом Природы
Единый гимн — на братских языках.
О старый мир, слепой и безобразный!
Еще ты бьешься в ярости напрасной,
Еще дымишься в пепле и золе.
Я не пророк, наивный и упрямый,
Но я хочу, чтоб сон такой же самый
Приснился всем поэтам на земле.
«Конечно, критик вправе нас во многом…»
Конечно, критик вправе нас во многом
Сурово упрекнуть — но если он,
К несчастью нашему, обижен богом
И с малолетства юмора лишен,
И шагу не ступал по тем дорогам,
Где воевал наш бравый батальон,
А в то же время, в домыслах силен,
Пытать задумал на допросе строгом:
Где я шутил, а где писал всерьез,
И правда ль, что, ссылаясь на мороз,
Я пьянствую, на гибель обреченный?
Пусть спрашивает — бог ему судья,
А бисера метать не буду я
Перед свиньей, хотя бы и ученой.
«Не для того я побывал в аду…»
Не для того я побывал в аду,
Над ремеслом спины не разгибая,
Чтобы стихи вела на поводу
Обозная гармошка краснобая.
Нет, я опять на штурм их поведу,
И пусть судьба нам выпадет любая
Не буду у позорного столба я
Стоять, как лжец, у века на виду.
Всю жизнь мы воевали за мечту,
И бой еще не кончен. Я сочту
Убожеством не верить в призрак милый.
Он должен жизнью стать. Не трусь, не лги
И ты увидишь, как течет Занги
И день встает над вражеской могилой.
Февраль 1944
Волховский фронт
Зимняя сказка
«Когда мечту перебивала шутка…»
Когда мечту перебивала шутка,
Сам замысел был весел и здоров,
Но не учел масштабов промежутка
Между Войной и Праздником Пиров.
И стал у музы ненадежен кров —
Порою так бедняжке было жутко,
Что сердце жило волею рассудка,
И то — едва не наломало дров.
Все позади, мой добрый друг Кара,
Беспечный курд в неправедном Ираке.
Ты из окопов не попал в бараки,
И вот, на самом деле, нам пора
Лететь туда, где все тебе знакомо,
Где я — в гостях, а ты — хозяин дома.
«Ржаного хлеба ржавая коврига…»
Ржаного хлеба ржавая коврига
Нам украшала фронтовые сны.
Но долог путь от подвига до сдвига,
И нам теперь, в преддверии весны,
Благих советов ханжеское иго
И скорбные упреки так нужны,
Как, например, поваренная книга
В условиях блокады и войны.
«Армения сказала нам: «Друзья…»
Армения сказала нам: «Друзья,
Никто вас не обидит нарочито —
Такая здесь налажена защита,
Что даже пальцем тронуть вас нельзя.
Стоит на страже маршал Баграмян,
Чтоб лезвием бесценного кинжала
Навек отсечь еще живое жало
Антипоэтов и антиармян!»
Зангезур
К тебе, Владыка конного завода,
Я обращаюсь, голову склоня:
Ты дашь мне зангезурского коня
С такою родословной, что порода
Кричит в зрачках, как бы из тьмы былин
И вместе с ним ворвусь я невозбранно
Туда, где скрыты семьдесят долин,
Как выкуп за царевича Тиграна.
Живопись
Трудился мастер, рук не опуская,
Не требуя от ближних ничего,
Чтобы собрала эта мастерская
Весь свет, все краски Родины его.
Настанет день — и повлекутся к ней
Те, что бредут за гранью океана,
И Сароян вернется в дом Сарьяна,
Как блудный сын Армении своей.
Хачатур Абовян
Обысканы кустарники и скалы,
Бугры и шрамы выжженной земли, —
Полиция его не отыскала,
Но мы — потомки — все-таки нашли.
Нашли полуседого человека,
Который, бросив старое жилье,
Ушел из девятнадцатого века,
Чтобы войти в бессмертие свое.
На левом берегу Аракса
«Текли века — и позабыть пора бы…»
Текли века — и позабыть пора бы
Религию Погрома и Резни,
Когда зеленая чалма араба
Здесь заслоняла солнечные дни.
А там и ты пришел, Абдул-Гамид,
Побаловаться в каменных деревнях —
Поет зурна, и барабан гремит,
И трупы коченеют на деревьях.
«Армения! Как путь в небытиё…»
Армения! Как путь в небытиё,
Твой старый враг не покидает сцену,
Лелея за кулисами измену
И снаряжая воинство ее.
Еще тебя пометят смертным знаком,
Поволокут с проклятьем и хулой,
И поп облобызается с дашнаком,
И сын попа обнимется с муллой.
«Но кто сказал — с презренного похмелья…»
Но кто сказал — с презренного похмелья,
Что сломан меч и продырявлен щит?
Молчит провал Аргинского ущелья,
Но память у поэта не молчит.
Его звезда горит в беззвездном мраке,
И он увидит, став на перевал,
Что не подымут голову дашнаки
И будет так, как Ленин завещал.
«Армения! Бессмертен твой народ…»
Армения! Бессмертен твой народ,
Он не числом прославлен, а уменьем —
И на него глядят с недоуменьем:
Что он предвидит? Что изобретет?
В какой еще посмотрит телескоп,
Какое чудо вырастит в долине,
Через какой перемахнет окоп,
Чтоб вместе с нами ликовать в Берлине?!
«С балкона, сверху, видно было мне…»
С балкона, сверху, видно было мне,
Как на дорожке, выметенной чисто,
Стояли иностранные туристы
У памятника Павшим на Войне.
А зной плясал по черепице крыш,
И сон пришел, незримо и нежданно,
И снились мне Отвага, и Париж,
И улица Мисака Манушяна.
1964
Прощальный пир
Вступление
Поэзия! Будь на ногу легка,
Чтоб в гости ездили поэт к поэту,
Чтоб разум не сидел у камелька,
А бодро путешествовал по свету.
Быть может, в этом-то и корень зла,
Что — как признала братская беседа —
Недалеко от глупости ушла
Безрадостная мудрость домоседа [1] .
Тост
1
Итак, в объятьях дружеского пира
Я стал как будто духом посмелей:
Я ловко процитировал Шекспира,
Учитывая близкий юбилей.
Не покидай меня, лихая лира,
И в грозный рог еще вина налей,
Прибавь мне сил и выдумки для тоста,
Которым здесь блеснуть не так-то просто.
2
«Друзья мои! Как будто с колыбели
Я с вами связан в сумраке времен.
Пусть с нами нет могучего Орбели,
Иосифа Абгаровича, он
Всегда следил, чтоб мы не оробели
И свято чтили божеский закон:
Чтобы никто на донышке стакана
Не оставлял ни капли «Еревана».
3
И он учил, что у судьбы-злодейки
Ты должен вырвать, хоть из-под земли,
Зачем богатство? — только три копейки
И первая копейка — для семьи,
Вторая — для совсем другой семейки,
Где празднуют товарищи твои,
Ну, а поскольку есть и свет и тень,
То третья, так сказать, на черный день.
4
И вот теперь, среди друзей пируя,
Гостеприимство горное ценя,
Я буду пить сегодня за вторую,
Что сберегли армяне для меня, —
Хотел бы греться у ее огня
До той поры, покамест не умру я,
И да простит семья мои стихи,
Как прочие немалые грехи».
Эпилог
Нам ни к чему преуменьшать удачи,
Столь редко посещающие нас, —
В Армении мы стали побогаче
И кое-что скопили про запас.
На склоне лет мы сможем вспомнить пир
Во всем его языческом размахе —
Свободу, а не ханжеский трактир,
Где втихомолку пьянствуют монахи.
1964
Воображаемое свидание с Ованесом Ширазом (Неправильные октавы)
1
Нам ненавистны варварские пьянки —
Мы пьем степенно, Ованес Шираз.
И, если это правда без прикрас,
Закажем, друг, по порции солянки
Такой, где, радуя голодный глаз,
Блестят маслины, как глаза армянки,
Что многократно, но не впопыхах,
В твоих изображаются стихах.
2
Вот это значит уважать культуру,
А не бесчинствовать в дыму и мгле,
Где пьют пижоны «под мануфактуру»,
Чтоб через час валяться на земле.
3
Обед по-царски и шашлык по-карски —
Синонимы. Тут разных мнений нет.
Мы не нуждаемся ни в чьей указке,
Чтоб сочинить наш княжеский обед.
Пока есть деньги, мы живем как в сказке,
Ну, а наутро, чуть забрезжит свет,
Мы дома вывернем свои карманы
И как-нибудь опять нальем стаканы.
4
И вот плывут, не ведая смущенья,
Как равные, солянка и шашлык:
То двух культур, достойных восхищенья,
Немой, по выразительный язык, —
И дух взаимного обогащенья
Над ними вьется, важен и велик.
И, понимая это, мы запьем
Солянку - водкой, а шашлык — вином.
5
Могучей кулинарии наука
Ты хороша и ныне, как в былом,
Ты и теперь, не зная слова «скука»,
Объединяешь нас таким теплом,
Что даже фаршированная щука
Была бы тут не лишней за столом.
Хотя тогда, Шираз, придется снова
Потребовать у девушки спиртного.
6
«Да будет так, — кивает Ованес, —
Я замечаю, что с твоим приездом
В меня как будто бы вселился бес,
Он прямо в душу, окаянный, влез,
Усевшись там определенным местом,
И не видать, чтоб скоро он исчез.
И если это, друг мой, предпосылка,
То следствием пусть явится бутылка».
7
По мне, хоть две бутылки: я не жмот, —
Они ускорят ровный ритм рассказа, —
Но люди скажут, что виновен тот,
Кто совратил непьющего Шираза,
Который духом трезвости слывет
От Закавказья до Владикавказа.
Я не хочу, чтоб от меня народ
Шарахался, как от дурного глаза.
И так тревога прибавляет сил,
Что я октаву эту удлинил.
8
А впрочем, пусть десятки зорких глаз,
Слегка знакомых или незнакомых,
Все это видят: нам пришлось не раз
Спокойно пить в прославленных хоромах
9
И что ж? Мы живы, Больше ничего
Не выжмешь ив рассказа моего.
1965
«Хмельного от хлеба и соли…»
Хмельного от хлеба и соли,
Меня развлекали друзья —
Но думал старик поневоле
О том, о чем думать нельзя.
Спала под снегами Европа.
А тут уже знал человек
Звериную злобу потопа,
И разум, и Ноев ковчег.
1965
В горном монастыре
Здесь позабудешь ты о многом
Здесь не монахи, а жрецы
Бредут за каменным порогом,
И жертвенная кровь овцы
Насмешка идола над богом
Течет в унынии убогом,
И спят в пещерах мертвецы.
1966
Облака над Севаном
Пришедший из далеких стран
С поклажею нехитрой,
Сезанн, влюбившийся в Севан,
Колдует над палитрой.
Над ними глыба облаков
Плотна и серебриста —
Она как шерсть для башлыков
И рай — для пейзажиста.
1965
У Балабека Миклэляна
На перекрестке путей
В дебрях безводного юга
Дряхлая эта лачуга —
Истинный рай для гостей.
Я не забыл ничего,
То, что запомнил, — навечно:
Так не пируют беспечно
Сильные мира сего.
Щедрому дому под стать
Кружки, подобные чашам.
Что я смогу пожелать
Добрым хозяевам нашим?
Мирные славит труды
Бывший бродяга и воин:
Было бы вдоволь воды —
А за вино я спокоен.
1966
Деревенский праздник
Вино и хлеб, рожденные из камня,
Гостеприимство трудовой души, —
Вся эта жизнь ясна и дорога мне,
И люди здесь добры и хороши.
Трудись и празднуй! Мирной жизнью
Необходимо в каменной пустыне:
Тут грешники становятся святыми,
Но и святые склонны согрешить.
1966
Две чайки
Как неожиданно воспоминанья
Соединяют вместе север с югом,
Вот и сейчас, вне моего сознанья,
Они спокойно сходятся друг с другом:
Две чайки возникают предо мною,
Как будто в сновидении незваном,
Хотя одну я видел над Невою,
Другую — в знойном небе над Севаном.
1966
Наш старый критик
Все равно мы вытащим его
На далекую прогулку в горы,
Чтобы наши гордые просторы
Он не принимал за колдовство.
Чтобы и за совесть и за страх
Понял наш насмешливый коллега,
Как смертельно устает в горах
Сердце пожилого человека.
1966
«Пиры — это битвы. Заране…»
Пиры — это битвы. Заране
Был час испытанья суров:
Меня проверяли армяне —
Пригоден ли я для пиров.
И вот на колхозном базаре
Я принял как первый удар
Кувшин ледяного маджари
И красного перца пожар.
1965
Мысли из гостиницы «Армения»
Вдали от родимого края,
В табачной прокуренной мгле,
Я понял, что я умираю
На древней армянской земле.
Душа разрывалась на части,
И тело ей вторило тут —
И длилось все это несчастье
Не больше чем десять минут.
1966
Военный парад в Ереване
Путь к справедливости — далек и труден.
Трибуны — слева,
Справа — Арарат.
И дальнобойные стволы орудий
Под солнцем
Недвусмысленно блестят.
И, призрачной прикрытая одеждой,
Следит за ними
С самого утра
С тревогою, восторгом и надеждой
Великая Армянская Гора.
1965
Ереванский пейзаж
Здесь грозный памятник стоял
И нас давил, как слово божье,
И вот — остался пьедестал,
Где мы толпились у подножья.
И так, и этак вьется нить,
Но сердце человека радо,
Что никому не заслонить
Архитектуру Арарата.
1966
Два варианта письма Арутюну Галенцу
1. «Когда устану я и затоскую...»
Когда устану я и затоскую
Среди литературных передряг —
Я к Вам приду, как странник, в мастерскую
И постучусь, и задержусь в дверях.
А там — иная жизнь, иные нравы,
Там, в обаяньи мудрой тишины,
Вам, может быть, и впрямь не нужно славы,
Но слава скажет, что Вы ей нужны.
2. «Угрюмый день. С утра передо мной...»
Угрюмый день. С утра передо мной
Течет туман, в низинах расползаясь.
Но мне везет: в краю, где свет и зной,
Есть на примете у меня оазис.
Я на воздушном прилечу коне
Напиться из волшебного колодца —
И не в пустыню надо ехать мне,
А в Ереван, на улицу Моштоца.
1966
В «Арагиле»
[2]
Собранье дятлов, соек и синиц
Мне скрашивало зимние досуги —
Так неужели здесь, на знойном юге,
Я позабуду этих милых птиц?
Но ты, Левон, ты мне захлопнул дверь
К воспоминаньям о родных пенатах,
И я из всех друзей своих пернатых
Предпочитаю аиста теперь.
1966
«Двин»
Ты прав опять, мой добрый Вартанян:
Нет коньяка, что равен был бы «Двину»,
Пусть я сейчас наполовину пьян,
Но я зато и трезв наполовину.
Я закаляюсь в медленном огне,
Чтоб мысль работала легко и ясно,
И то, что в Ленинграде вредно мне,
В Армении — полезно и прекрасно.
1966
Спортивные известия
Какая сила в маленькой стране,
Пленившей помыслы мои и чувства,
Сам посуди, ну что за дело мне
До шахматного древнего искусства?
А я по вечерам известий жду,
Переживаю праведно и рьяно —
И с прочими армянами в ряду
Болею за железного Тиграна.
1966
Вернувшись из Еревана, навещаю старых знакомых
Здесь все знакомо и уныло,
Здесь к чаю — торт и молоко,
И далеко до «Арагила»,
И до веселья далеко.
Не разговор, а прозябанье,
И, чайной ложечкой звеня,
Ханжа с поджатыми губами
Давно косится на меня.
1966
Подражание Пушкину
«Не забыли мы, как в селах отчих…»
Не забыли мы, как в селах отчих
Полыхал неистовый пожар —
На страну строителей и зодчих
Пали ятаганы янычар.
И когда нас буря долу гнула,
Различали мы через туман
Драгоценные дворцы Стамбула,
Созданные гением армян.
Валуны
Мне кажется, что когда-то
Природа, в глубоком горе,
Оплакивала Армению
Каменными слезами,
И слезы, соединяясь
Подобно шарикам ртути,
Образовали эти
Гладкие валуны.
1966
«Так будет до самого марта…»
Так будет до самого марта:
Я сплю среди зимних ночей
А горы Гарни и Гегарта
Стоят у постели моей.
И верю я верой младенца,
Что это — основа основ,
Которую гений Галенца
Мне создал из красок и снов.
1965
Мкртчянам
Я весною вернусь в Ереван,
А пока —
Под надзором жены —
Путешествует мой караван
По снегам —
От сосны до сосны.
Я весною вернусь в Ереван:
Надо только дожить до весны.
1965