Пышность — невынослива: она Заморозка легкого боится, Зябнет, как тропическая птица, В нездоровый сон погружена. Утреннее солнышко встречать Все цветы торопятся в долине, А в саду — на каждом георгине Увяданья черная печать.

Ну и декабрь! Тепло, и снега нет, И воздух чист, — он будто с мылом вымыт. Неужто вправду изменился климат, Как утверждает старый мой сосед? Нет, добрый друг! Так и меня во тьме — В душе моей, В моей глухой зиме — Весенняя надежда навестила. Прошла неделя, Поглядел в окно, А там все так, Как быть зимой должно: Метет метель жестоко и уныло.

Отложу Раскрытую тетрадку, С полки Томик Бунина сниму — Видно, Было и ему несладко Зимовать в деревне Одному. Я и сам бы Этой ночью вьюжной Выпил малость, Сидя у огня, — А собаку Покупать не нужно: Слава богу, Две их у меня.

Кто на снегу таинственные знаки Оставил здесь и так запутал их, Что мудрые глаза твоей собаки С недоумением глядят на них? Но хоть сама жар-птица тут, быть может, Прошла на лапках утренней порой, — Нас никакие тайны не тревожат. И час заката—он не за горой.

Пусть кому-то несносен Этот сонный покой — Только тени от сосен На дорожке пустой; Только — ныне и присно С наступлением дня Две синицы корыстно Навещают меня.

Сумрак — в дружбе с тишиною, Ель — с березой, дуб — с сосною... Милый край, в снегу волшебном, Еле спорит с тьмой ночною, Но незримо виден мною, Озаренный, как луною, Высшим зрением душевным.

За окном Кипит работа, — Здравствуй, дятел, Старый друг! Нездоровится мне Что-то, Дело валится Из рук. Вот бы мне С такой любовью Ладить С жизнью трудовой, Вот бы мне Твое здоровье, Золотой Характер твой!

Пока ты трезв, пока ты болен, Пока ты не сошел с ума, Поговорит с тобой на воле Природа вечная сама: «Не то чтоб ты трудом усердным Мог что-то в мире покорить, А просто в городе бессмертном Мне не с кем больше говорить».

Кто-то любит город, кто-то — горы, Кто-то — шум, а кто-то тишину, Тихий лес, или степей просторы, Или моря синюю волну. Я люблю — не ввязываясь в споры Гром пирушки в полуночный час, И леса, и города, и горы: Я, друзья мои, богаче вас.

Если ты пьешь один — Плохо ты будешь пьян: Где же твои друзья, Старый мой друг и брат? Нет одиноких людей И одиноких стран, Если сами они Этого не хотят.

Каменный век или атомный век? Или и то и другое? Милый ты мой, золотой человек, Друг мой, — нас все-таки двое. Если бы нам улыбнулась судьба, Мы б не тянули с ответом. Искренность — это и мысль, и борьба, Нам ли не помнить об этом?

Все делил ты С добрыми друзьями, С ними вместе Был и пьян и сыт, Только горе — По твоей программе — Одному тебе Принадлежит.

Там, где Рыбинск и Волга, Там почудилось мне, Что уснул я надолго На родной стороне. И на ветхом погосте, Неотесан и груб, Греет старые кости Деревянный тулуп.

Лежит снежок на кровлях, И в инее столбы, И, словно иероглиф, Дым вьется из трубы. Сравненье пустяково, Но на моем пути Для Виктора Петрова Локальней не найти!

Гляжу: на поляне, где пыль снеговая, — Береза прямая, береза кривая. И обе прекрасны. Но, боже ты мой, Дай жизнь мне окончить березой прямой.

Я верю — и в этом моя вина, — Что сбудутся наши сны, Что нас хорошо научила война, Как жить — после войны: Я стараюсь спать восемь часов, Хотя не сплю до утра, И калитка не заперта на засов, И собака моя — добра.

О Искандер, Абдуррахмана сын, Куда тебя нелегкая умчала? Еще не дожил ты до тех седин, Когда мечтают все начать сначала. Ты, юный друг, ходил под стол пешком, Не сознавая своего таланта, Покамест я равнину Самарканда Изъездил всю на лошади верхом. Ты, не слыхавший в жизни никогда Ни свиста пуль, ни грохота орудий, А ныне — в небе многих киностудий Внезапно засиявшая звезда. Поймешь ли моего призыва суть: Она не в том, чтоб после слов привета, Налив вина, всучить тебе либретто С невиннейшею просьбой: протолкнуть. Нет! Потому тебя я видеть рад, Что по контрасту, мой холеный отрок, Я вспомню Среднеазиатский округ Таким, как был он тридцать лет назад. Я вспомню ледяные склоны сор И знойные барханы Каракумов, Где мудрый Федин и хитрец Мелькумов Бойцов учили подчинять простор. И переулки старого Ташкента, И дымную ночную чайхану, И — что сейчас звучит уже легендой — Застенчивую девушку одну. Явись! И ты получишь в должный срок Немного водки и немного плова. Поскольку в этом смысле в Комарово Сосуществуют Запад и Восток. Когда, поев, изволишь ты прилечь, Склоняясь телом томным и усталым. То мне на миг покажется сандалом Электронагревательная печь. ...Мороз крепчает, слабого губя. Но ты силен! Явись из дальней дали! Врагов твои герои побеждали, Ты — ради дружбы — Победишь себя!

За окнами сразу идет во тьму Спокойнейшая Нева. Хозяин сидит, И плывет в дыму Тяжелая голова. Перо в руках И «сафо» в зубах Одинаково горячи. И дымит табак, И сидит байбак В кресле, как на печи. Учтя домашних туфель нрав, Блаженствуют пока, Лукавым лаком просияв, Калоши байбака. Заходит месяц пухленький, Рассвет восходит тоненький; Умнейший кот республики Лежит на подоконнике. Пора кончать. И спать пора. И катятся едва Из-под весомого пера Отменные слова. Нажмите, хозяин, Побейте беду,— С поэзией — дело табак... И вот надевает шинель на ходу И маузер взводит байбак. И следом за Вами, куда ни пойдешь, Военные трубы похода, И следом за мною пошла молодежь Ребята девятого года. Игра по-хорошему стоила свеч: Шеренга врагов поредела... И это действительно верная вещь, Воистину кровное дело!

Снова утро заморосило, За Невой залегла заря. Сентября золотая сила Осыпается просто зря. Против этой поры соседства, Против осени — боже мой! — Есть одно неплохое средство, Называемое зимой. За ночь снег заметет поляны, Нерушимую тишь песка... Так, негаданно и нежданно, Смерть появится у виска. Может, где-нибудь под Казанью Подойдет она, леденя Высшей мерою наказанья — Дружбой, отнятой у меня. Покушались — и то не порвана. Мы ее понимали так: Если дружба, то, значит, поровну Бой, победу, беду, табак. Мы шагали не в одиночку, Мы — в тяжелой жаре ночей Через жесткую оболочку Проникавшие в суть вещей. Сквозь ненужные нам предметы, За покров многолетней тьмы, В солнце будущего планеты Не мигая смотрели мы. Нас одна обучала школа — Революция, только ты Выбирала слова и голос Через головы мелкоты. И, по воле твоей сверкая, Наша дружба кругом видна — Драгоценная и мужская, И проверенная до дна.

Мы славили дружбу наперекор Молве. К хитрецам — спиной. Мы славили дружбу, а не разговор За столиками в пивной. Понятие, выросшее в огне, Отбросившее золу, Суровое братство, которого нет И быть не может в тылу. Зачем же поэзии вечный бой Изволил определить — В одном окопе да нам с тобой Махорки не поделить!

Юность всяким превратностям рада, Ей бы только менять города: Кто-то выбрал гранит Ленинграда, Кто-то стал москвичом навсегда. Тридцать лет не бывал я в Смоленске, Не видал — от греха своего — Ни садов его в солнечном блеске, Ни стены знаменитой его; И закатов его, и рассветов, Колыбелей его и могил... И в Смоленскую школу поэтов Македонов меня не включил. Почему же все чаще и чаще, От Невы до истоков Днепра, Наподобие птицы летящей, Сны уносят меня до утра. Окружают меня чудесами И тревожат всю ночь напролет, Будто там — на углу под часами — До сих пор меня девушка ждет, Чтобы вместе, знакомой тропою, Нам добраться до Чертова рва, Где, укрывшись в овраге от зноя, Лихорадочно дышит трава, Чтобы в небо родное вглядеться, К роднику ледяному припасть И вдвоем воскресить наше детство И доподлинной родины власть.