Растет в лесу Спокойная сосна, Ей десять лет — Она еще ребенок, И свежесть хвои Нежно-зелена, И стройный ствол Еще и слаб и тонок. Но дух ее Окреп уже с пеленок: Не подведет — Все выдержит она.

Мне осень напомнила: Близится осень моя. Так холодно стало, Что ветер не сушит росу; Цветы увядают, Угрюмой тоски не тая, И голые ветки Уныло поникли в лесу. Но сырости нету — И воздух прозрачен и сух, Небесные своды Теперь высоки и ясны, И только цикады Звенят непрерывно вокруг И стаи гусей Улетают на юг — до весны. Природа всегда Переменчивой жизнью живет, И людям возможно ль В душе не печалиться тут: Пути неясны их — Но ясен конечный исход, И мысли об этом Всю ночь мне заснуть не дают. Но как назову я Бессвязные чувства свои? Всесильным вином Еще можно утешить меня, Чтоб я постарался В блаженном продлить забытьи На тысячи лет Опьянение этого дня.

У хижины жалкой Лежу на пороге, Далекий от мира, Не ведая горя,— Никто не заглянет Сюда по дороге, Как будто калитка моя На запоре. Двенадцатый месяц, И холод, и скука, Зато о покое Здесь думать не надо: Кругом — целый день — Ни единого звука, Кругом — лишь бесшумная Мгла снегопада. Кувшин — без питья, И корзина — без пищи, И холод забрался За ворот халата. Безмолвно и пусто В убогом жилище, Признаться по-честному — Сердце не радо. Но древние книги Листая нередко, Я силу и твердость Там чувствую всюду, И хоть не тягаюсь С заслугами предков, Но духу их мудрости Следовать буду. Я буду идти По путям непокорным, Покамест рука моя Кистью владеет. Но в мыслях моих И строках стихотворных Кто, кроме тебя, Разобраться сумеет?

За холмом Опускается солнце вдали, И луна поднялась Над Восточным хребтом. Золотое сиянье На тысячи ли Задрожало и замерло В небе пустом. Сквозь узорную ширму Проник ветерок, И прохладною стала Подушка моя. Наступает Изменчивой осени срок, Приближая закат Моего бытия. Нет любимых друзей. Собеседников нет, — Только тень Поднимает свой кубок со мной. Ни луной и ни солнцем Я не был согрет — Просияли они И ушли стороной. И в бессонной печали, Всю ночь напролет, Я пирую Среди неудач и невзгод.

Все живет И движется к могиле, Ты не будешь жить, Как жил вначале. В этом мире Сун и Цяо были, Но потом Их больше не встречали. Кубок мне поднес Старик почтенный: — Пей до дна И не гляди уныло! — Выпил И почувствовал мгновенно, Как душа О небе позабыла. Небо! Да куда оно девалось? Есть простой закон Вина и хлеба. И журавль, Не зная про усталость, Может в сутки Облететь все небо. Я стараюсь Следовать природе. Сорок лет уже Моей надежде. Стар я телом, Изменился вроде, Только дух мой молод. Как и прежде.

На старости лет По уезду брожу я, О хлебе насущном Терзает забота. И вот забредаю В деревню чужую, Стучусь, словно нищий, В чужие ворота. Но что за хозяин Мне дверь открывает И шутит, что гости Пришли без подарка, — И тут же На дружеский пир приглашает, Где льется мне в глотку За чаркою чарка. На сытый желудок И выпить не худо. На добрую речь Отвечаю стихами. Боюсь лишь, Что не повторяется чудо. Что не обладаю Талантами Ханя. Но знайте: Куда б ни ушел я отсюда Я вам до последнего Верен дыханья.

Я стар и беспомощен — Знаете сами, Судьба не вернет мне Былую отвагу. Я должен возиться С пятью сыновьями, Но кто из них Кисть возлюбил и бумагу? Мой первенец Любит одни развлеченья, Ленив — к моему Не склоняется чувству. Второй, А-сюань, Хоть стремится к ученью, Но все же Словесному чужд он искусству. Двоим близнецам — Ду-аньму и Ду-аню — Не хочется даже И слушать про книги. А младшего, Туна, Скажу вам заране, Влечет с малолетства К земле и мотыге. Так что же мне делать В таком балагане? Напьюсь — И отцовские сброшу вериги.

Упадок и расцвет По высшей воле Проходят, Чередуясь меж собой, И Чжао-пину, Что работал в поле. Дунлин казался Сказкой и мечтой. В судьбе людей, Неведомой поэтам, Есть день и ночь, Есть лето и зима, Но мудрецы давно, По всем приметам. Постигли Силой своего ума, Что если есть еще Вино при этом — Тогда и ночью Исчезает тьма.

Я лепестки Осенних хризантем Собрал в саду, Обрызганном росою, И опустил их в кубок. Я совсем С мирскою Распростился суетою. Я выпил кубок, И второй налью Среди цветов, Где все полно покоя, Где птицы В этом солнечном краю Мне посвящают Песенку свою… Да будет жизнь моя Всегда такою!

Легко я бросал Города и уезды, И бросил бродить, Промотавшись до нитки. Теперь под зеленой сосной Мое место — Я если хожу, То не дальше калитки. Я бросил Беспечное непостоянство, Я бросил пирушки И радуюсь детям. Но я никогда Не бросал свое пьянство — И мы это с вами Особо отметим. Коль к ночи не выпьешь, Не будет покоя, Не выпьешь с утра — И подняться не в силах. Я бросил бы днем Свое пьянство святое, Но кровь леденела бы В старческих жилах. Ну, брошу — И радости больше не будет. А будет ли, в сущности, Выгода в этом? А вот когда вечность Мне годы присудят И птицы поздравят С последним рассветом, — Тогда равнодушно И трезво, поверьте, Я с плеч своих скину Житейскую ношу И с ясной душою В обители смерти, Быть может, действительно Пьянствовать брошу.

Смерть сопутствует жизни — И так до скончанья времен. Даже ранний конец Предрешен равнодушной судьбою. Человек, что вчера На закате встречался с тобою, Он сегодня — увы! — В поминальные списки включен. Дух его улетел Далеко, в неземные края, Лишь увядшая форма Осталась в гробу, неживая. Плачут старые люди, В могилу меня провожая, Плачут малые дети, И добрые плачут друзья. Ну а то, чем я славен И чем я горжусь до сих пор, Да и то, в чем я грешен, — Никто никогда не узнает: Через несколько осеней Кто разобрать пожелает, В чем была моя слава И в чем заключался позор?           _____ Мне осталось одно — Сокрушаться, что в жизни земной Недостаточно пьянствовал: Сколько недопито мной!

Десять тысяч существ — Всем пристанище в жизни дано; Лишь печальному облаку Нету на свете опоры: В темноте поднебесья Плывет и растает оно, Не увидев ни разу Залитые солнцем просторы. Благодатные зори Ночной разгоняют туман. Обгоняя друг друга, Несутся лукавые птицы. Только я не спешу: Мне давно опротивел обман — И к лачуге своей Я по-прежнему рад возвратиться. Я проверил себя И остался на прежнем пути — Не боюсь, что от голода Тело мое пострадало б: Нету старого друга, И нового мне не найти, И совсем ни к чему Униженье упреков и жалоб.

Холод ранней зимы Увенчал окончание года, Я лежу на веранде, В худой завернувшись халат. Даже в южном саду Ничего не жалеет природа, Обнаженные ветви Украсили северный сад. Наклоняю кувшин — В нем ни капли вина не осталось. Погляжу на очаг — И над ним не синеет дымок. То ли стало темно, То ли просто склонила усталость, Но стихов и преданий Читать я сегодня не смог. Голод мне не грозит еще — Гневному взгляду и слову — Не нуждаюсь я в пище, Как праведник в княжестве Чэнь. Вспомню нищих ученых — Их мудрого духа основу, И себя успокою я В этот безрадостный день.

Старый Жун подпоясывал Жалкой веревкой халат, Но на лютне бренчал, Хоть уж было ему девяносто. В рваной обуви ветхой Из дырок одних и заплат, Юань Сянь распевал свои песни Беспечно и просто. От «Двойного цветения» Сколько воды утекло! Сколько мудрых ученых С тех пор в нищете прозябали! Лебеду в их похлебке Мы даже представим едва ли, И лохмотья одежд их Представить сейчас тяжело. Я-то знаю, что значит Богатый халат на меху, Но почти что всегда Он путями нечестными добыт. Цзы умел рассуждать, Но витал где-то там — наверху, И меня бы не понял — Тут надобен собственный опыт.

Благородный Цань Лоу, Не зная тревог и печали, В независимой бедности И в неизвестности жил. Ни посты и ни почести В мире его не прельщали, И, дары отвергая, Бессмертие он заслужил. И когда на рассвете Окончился жизненный путь, Даже рваной одежды Ему не хватило на саван. До вершин нищеты он возвысился — Мудр был и прав он, Только Дао он знал — Остальное же так, как-нибудь… Сто веков отошли С той поры, как из жизни ушел он, И такого, как он, мы, быть может, не встретим опять. Все живое жалел он, Добра и сочувствия полон, До последнего вздоха… Что можно еще пожелать?

Юань Аню, бывало, Метель заметала жилье, — Он сидел взаперти, Но не звал на подмогу соседей. Юань Цзы, увидав, Как народ беззащитен и беден, Проклял царскую службу И тотчас же бросил ее. Жили оба они, Не желая нужду побороть, Сено было их ложем, И пищей служили коренья. Кто же силы им дал на земле Для такого смиренья, Чтобы дух возвышался, Презрев неразумную плоть? Стойкость бедности — вечно — Сражается с жаждой богатства, И когда добродетель В таком побеждает бою — Человек обретает Высокую славу свою, Ту, что будет сиять На просторах всего государства.

Безмятежный Чжун-вэй Нищету и покой предпочел — У соломенной хижины Выросли сорные травы. Никогда никому Ни одной он строфы не прочел, А ведь были б стихи его Гордостью Ханьской державы. И никто в Поднебесной И ведать не ведал о нем, И никто не ходил к нему. Кроме седого Лю Гуна. Почему же поэт В одиночестве скрылся своем? Почему в одиночестве Пели волшебные струны? Но святые стихи Он за совесть писал — не за страх, Независим и горд, Даже мысль о карьере развея. Может быть, ничего я Не смыслю в житейских делах, Но хотел бы последовать — В жизни — примеру Чжун-вэя.