Тронулись мы сразу, и только ночная тьма вынудила нас заночевать в первой встреченной юрте. Назавтра продвигались мы берегом Селенги, называемой бурятами рекой смерти. Название это совершенно обоснованно, потому что ежегодно грязные и быстрые её воды поглощают сотни людей и тысячи голов скота. Благодаря разливам реки, её берега становятся самой плодородной почвой в Монголии. Долина реки Керулен занимает второе место по урожайности. Поэтому наши кони брели по брюхо в высокой и сочной траве.

На берегу реки часто видел я чёрных аистов с красными клювами; они являются в этой стороне обычным явлением, как и лебеди.

Благодаря подсказкам татар, солдат, составляющих охрану интендантства барона, отыскали мы его командира, поручика Баранова, личного приятеля есаула Безродных. Вид интендантства был импонирующий. Целые стада коней, верблюдов и волов паслись в степи, караваны верблюдов несли на север мешки крупы и муки, а на площадке в уединённой долине Селенги, между горами, громоздились груды ящиков, укрытых палаточной тканью. Поодаль, в берёзовой роще, были установлены юрты, занятые администрацией и солдатами.

Несмотря на проливной дождь, на следующий день тронулись мы дальше и спустя несколько часов оказались в лагере полевой жандармерии, откуда, после проверки документов, двинулись мы дальше в сопровождении нескольких солдат, чтобы предстать перед лицом командующего дивизией, барона Унгерна, называемого здесь «Дедушка». Теперь мы встречали на каждом шагу кавалеристов в монгольских костюмах, которые отдавали нам честь и освобождали дорогу.

Наконец, выбрались мы на обширную поляну на берегу Селенги, окаймлённую столетними соснами, где простирался военный лагерь и горели костры. В стороне стояла небольшая палатка, над которой трепетала на ветру шёлковая жёлтая хоругвь с эмблемами Чингис-хана — это было жилище генерала. В лагере царило движение: были видны несколько офицеров и ординарцев, разносящих приказы в разные стороны. Спустя некоторое время есаула Безродных вызвали к генералу, а спустя полчаса прибежал есаул, спешно вызывая меня к командующему дивизией.

В палатке я увидел мужчину средних лет, блондина, сидящего полураздетым перед затухающим костром, над которым стоял медный чайник. Из-под высокого выпуклого лба на меня смотрели светлые, светящиеся, холодные, как лёд, глаза.

В левой стороне палатки я заметил старого ламу, держащего в открытой ладони китайские гадательные монеты.

Барон Унгерн смотрел на меня, не щуря глаз, я же, предупреждённый есаулом Безродных, делал то же самое. Спустя несколько мгновений барон обратился ко мне с вопросом:

— Почему ездит пан по Монголии вместо того, чтобы вернуться домой?

— Во-первых, не имею средств на покупку коней, во-вторых, меня мобилизовали без моего согласия сперва в Улангоме, а потом в Улясутае, — звучал мой ответ.

— А зачем пан воевал с большевиками в Урянхае вместо того, чтобы пробираться на восток? — спросил Унгерн.

Я отвечал, что как военный чувствовал свою обязанность вредить неприятелю, который грабил и губил мою родину.

Барон некоторое время сидел в молчании, сильно потирая пальцами лоб, потом встал и, подав мне руку, произнёс:

— Благодарю! Хотел бы, чтобы все те, кто меня окружают, были такими, как пан.

Он хлопнул в ладоши и сказал прибежавшему начальнику штаба:

— Этот пан поселится в штабе, особые распоряжения будут позже.

Так закончилась моя первая встреча с «кровавым генералом», перед которым дрожали большевики.