Медитация: сейчас я открою вам секрет
Мы прибыли в комплекс Далай-ламы рано утром, когда солнце еще просыпалось. Прошли бдительную охрану, напомнившую, что не все платят взаимностью за теплоту, с которой Далай-лама относится к людям. Я решил не воспринимать осмотр, проходивший словно в аэропорту, как вторжение в личное пространство или намек на то, что я могу представлять опасность. Я отнесся к нему, как к легкому массажу: помнил, что точка зрения сильно влияет на реальность.
Личная резиденция Далай-ламы находилась в двух шагах от входа в комплекс. Позднее мы узнали, что некоторые люди, даже работавшие здесь более тридцати лет, никогда не заходили внутрь. Это было его пространство для уединения; одно из немногих мест, где этот публичный человек мог побыть в одиночестве. Пригласив сюда, Далай-лама оказал нам великую честь.
Снаружи дом ничем не отличался от множества подобных в Дхарамсале: это было бетонное строение с зеленой крышей и желтыми стенами. Благодаря двойным стеклянным дверям и большим окнам во всю стену дом всегда был залит ярким светом высокогорного солнца. На крыше имелся балкончик с галереей, где Далай-лама прогуливался поутру и любовался теплицей. В ней цвели пурпурные, розовые, белые дельфиниумы и похожие на маленькие солнца ноготки. С балкона открывался панорамный вид на поросшие пышной зеленью индийские равнины и на ледниковые хребты Дауладхар, круглый год белеющие в снегу. Резиденция в Дхарамсале не могла конкурировать с пышным великолепием дворца Потала, где Далай-лама провел юность, но ее скромная элегантность и уют во многом превосходили тысячекомнатный дворец с бесконечной вереницей пустынных, холодных, населенных призраками залов.
Мы вошли внутрь вслед за Далай-ламой и архиепископом. Сквозь остекленные стены в дом проникал утренний свет. Раздвинутые шторы фиксировались шнурами; потолки были покрашены в красный и черный цвета. В коридоре висели красочные разноцветные свитки танка, а вдоль стен выстроились шкафы, до потолка уставленные священными книгами с золочеными корешками, отчего комната казалась теснее.
– Это моя… – как правильно сказать? – гостиная и комната для молитв, – проговорил Далай-лама. Я ничуть не удивился, что роль гостиной и молельной комнаты выполняет одно помещение: бо льшая часть жизни Далай-ламы проходила в молитве и медитации. Войдя в комнату, мы увидели большую застекленную витрину – алтарь со статуей изможденного Будды. По обе стороны от статуи кирпичами лежали священные тибетские книги. Алтарь здесь занимал место серванта в европейских дворцах, где обычно выставляют фарфоровые и серебряные фигурки. На полке алтаря также стоял планшет, показывающий часы с циферблатом и отмечающий звуковым сигналом начало каждого часа.
Оказавшись в комнате, мы увидели еще один алтарь, гораздо больший и тоже застекленный.
– Вот эта статуя VII века, – сказал Далай-лама, показывая архиепископу стоящего в центре Будду. – Я прав? – спросил он у Джинпы.
– Да, VII века, – подтвердил тот.
– Он служил в монастыре, где раньше стояла эта статуя, – сказал Далай-лама, указывая на Джинпу. Известная под именем «Кийронг джово» (в дословном переводе – «брат из Кийронга»), это одна из самых почитаемых священных реликвий тибетцев. Статуя мастерски вырезана из сандалового дерева. Будда изображен в традиционном тибетском платье и золотой короне, усыпанной драгоценными камнями. На безмятежном лице, также выкрашенном золотой краской, глубоко посаженные глаза, тонкие брови и улыбка. Правая рука вытянута вперед ладонью вверх – теплый жест приветствия, принятия и великодушия. Вокруг множество маленьких статуэток Будды и тибетских божеств, а вся композиция украшена венком из белых и пурпурных орхидей.
– Чудесно, – проговорил архиепископ.
– Было две такие статуи. Обе вырезали из одного куска сандалового дерева. Со времен пятого Далай-ламы одна хранилась во дворце Потала, – объяснил Далай-лама. Великий Пятый, как его часто называют, жил в XVII веке. Он объединил Центральный Тибет, покончив с многочисленными гражданскими войнами. Он сделал для страны то же, что Карл Великий для Европы, – правда, для тибетцев он был еще и аналогом папы римского. Вторая из двух статуй – та, что перед вами, – хранилась в Западном Тибете, – продолжал Далай-лама. – Они были как братья-близнецы. Потом китайские солдаты разорили дворец Потала и убили первую. – Сначала я подумал, что Далай-лама перепутал слова, сказав «убили» вместо «уничтожили», но очеловечение изваяния и упоминание его «смерти» весьма соответствовали случаю. – Монахи из Западного Тибета тайком перевезли вторую статую в Индию. Тогда возник вопрос, отправится скульптура с монахами в Южную Индию, где они собирались обосноваться, или останется здесь, со мной. Чтобы найти ответ, я погадал – кажется, у вас в африканской культуре тоже прибегают к гаданию? И получил ответ от самого изваяния…
Он что-то сказал Джинпе по-тибетски, и тот перевел:
– Статуя ответила, что хочет остаться с тем, кто более знаменит.
Все рассмеялись.
– А сейчас я открою вам секрет – то, о чем еще никому не рассказывал. Видите ли, каждое утро я молюсь этой статуе. И замечаю, как у Будды меняется выражение лица. – Далай-лама лукаво смотрел на архиепископа, и мне было трудно понять, шутит он или говорит серьезно.
– Правда? – архиепископ пытался не выглядеть слишком удивленным. Далай-лама качал головой, как бы говоря: может, да, а может, нет. – Она улыбается? – спросил архиепископ.
– Да, улыбается, причем улыбка напоминает твою, – ответил Далай-лама, наклонившись к архиепископу и коснувшись его лба своим. Затем погрозил ему пальцем и добавил: – Но она никогда не таращится, как ты! – Далай-лама округлил глаза, изображая удивленного, а может быть, разгневанного или испуганного архиепископа. – Все. Пора начинать.
Но по пути к своему креслу он остановился у другого алтаря в самом центре комнаты. На круглом столике стояло распятие с весьма правдоподобной фигурой Иисуса. Оно было вырезано из белого мрамора, а из ладоней Спасителя торчали черные гвозди. Там же стояла статуя Мадонны.
– Это черная Мадонна из Мексики, – сказал Далай-лама. Мадонна в золотом платье держит в руках золотой земной шар. На ее коленях лежит младенец Иисус.
– Мария – символ любви, – проговорил Далай-лама и указал на ее фигурку, изображающую тот же открытый жест Сандалового Будды (ладонь, обращенная вверх). – Это прекрасно.
Там же на золотой подставке разместился небесно-голубой глобус – тоже своего рода священный символ и наглядное напоминание о буддистском принципе взаимозависимости. Забота Далай-ламы и его молитвы охватывали весь мир. Как и архиепископ, он посвящал свою практику всему человечеству.
Далай-лама пригласил архиепископа сесть в высокое мягкое бежевое кресло. На госте сегодня была темно-синяя тибетская рубаха с боковой застежкой почти на плече, похожая на подогнанный по фигуре мешок. Отец ламы Тензина, опытный портной, сшил эту рубашку специально для архиепископа и преподнес ему в дар. Туту сел; его хрупкая невысокая фигурка утонула в громадном кресле.
Остальные расселись на полу. Далай-лама спросил, нужны ли стулья, но мы ответили, что нам удобно и так.
– Раньше я тоже всегда располагался на полу, – заметил Далай-лама. – Но у меня стали болеть колени. Теперь предпочитаю кое-что повыше. – Он указал на широкое кресло, задрапированное красной бархатистой тканью, и сел, слегка приподняв монашеское одеяние. За его спиной на стене висела танка, нарисованная желтой, красной и зеленой красками. Перед ним – низкий деревянный столик со стопкой буддистских текстов. Две длинные тонкие лампы по обе стороны стола, как сторожевые, по-видимому, включались ранним утром, когда Далай-лама медитировал. Кроме того, стол украшала ваза с розовыми тюльпанами и золотистая чаша для церемониального разбрасывания риса. Здесь же стояли два тонких планшета: один показывал погоду, а второй – BBC News.
– Чтобы успеть выполнить нашу программу, сегодня я начал медитацию в два тридцать.
– Хм-м, – архиепископ не уставал изумляться, как рано лама встает.
– Потом, как обычно, принял душ и продолжил практиковать. Вам комфортно? Не слишком ли жарко? – Далай-лама с искренней заботой протянул к нам руки.
Архиепископ улыбнулся и показал два поднятых вверх больших пальца:
– Спасибо, – ответил он.
Приятели устроились в креслах друг напротив друга.
– Медитация, которую мы выполним, называется «Прозрачный свет смерти», – начал Далай-лама. Нам предстояло совместно медитировать, концентрируясь на дыхании, а не на угасании физического тела. – Мы тренируем ум, в подробностях проходя весь процесс, который ждет нас при умирании.
– М-м-м, – проговорил архиепископ с широко раскрытыми глазами. Вид у него был такой, будто его только что позвали размяться перед духовной Олимпиадой, пробежать небольшой марафон.
– В буддизме ваджраяны выделяется несколько слоев сознания, – пояснил Далай-лама, говоря об эзотерической буддистской традиции, целью которой считается нахождение абсолютной истины. – С растворением и отмиранием грубых телесных и ментальных слоев проявляются более тонкие. В глубочайшем из тонких слоев мы входим в состояние прозрачного света. Это происходит в момент умирания. Не смерти, а умирания. Физические ощущения полностью замирают. Дыхание прекращается. Сердцебиение останавливается. Мозг также перестает функционировать. Остаются лишь тончайшие слои сознания, готовящиеся перейти к следующему пункту назначения нашего пути.
Сознание в момент умирания, о котором говорил Далай-лама, лишено двойственности и содержания и облечено в форму чистого света. (В популярной голливудской комедии «Гольф-клуб» персонаж Билла Мюррея Карл рассказывает историю о том, как носил клюшки для гольфа Далай-ламе XII. После игры Карл попросил чаевые, но Далай-лама ответил: «Денег я тебе не дам, но, когда ты умрешь, на смертном одре твое сознание достигнет абсолюта». Быть может, сценаристы этой комедии что-то знали о прозрачном свете и этой медитации?)
– Итак, в буддизме, – продолжал Далай-лама, – есть смерть, промежуточное состояние и перерождение. Я выполняю эту медитацию пять раз в день, поэтому можно сказать, что каждый день прохожу процесс умирания и перерождения. Пять раз в день ухожу и пять раз возвращаюсь. Наверное, к тому моменту, когда действительно наступит пора умереть, я успею хорошо подготовиться! – С этими словами лукавый огонек в его глазах и озорная улыбка сменились задумчивостью и сомнением. – На самом деле я не знаю. Надеюсь, когда придет смерть, мне хватит способностей эффективно применить эту практику. Не знаю. Ваши молитвы мне не помешают.
– А китайцы сказали, что не тебе решать, кем ты родишься в следующий раз, – снова пошутил архиепископ, возвращаясь к любимой теме. Он никогда не упускал возможности перевести тему с молитвы на политику, с медитации на социальную деятельность и очень любил обращать все в шутку. А заявление китайского правительства, что оно само выберет следующее место реинкарнации Далай-ламы, было его любимой хохмой. Особенно учитывая, что члены правительства КНР – атеисты и религия в Китае не получает официальной поддержки.
– Я бы предпочел, чтобы после моей смерти ты занялся поисками моей реинкарнации, а не антирелигиозное коммунистическое правительство, состоящее из неверующих, – со смехом ответил Далай-лама.
– Да, – после минутной паузы ответил архиепископ, видимо, задумавшись, как будет искать следующего Далай-ламу.
– Я часто говорю, – продолжал Далай-лама, – что коммунистической партии КНР придется сначала поверить в теорию перерождений, потом найти реинкарнацию председателя Мао Цзэдуна и Дэна Сяопина, и уж тогда пусть сколько угодно указывают мне, где перерождаться.
– Точно, – ответил архиепископ. – Мне тоже очень интересен этот момент. Сначала они называют себя атеистами, а потом говорят, что намерены определить следующее место твоей реинкарнации. Удивительное дело. – Архиепископ смеялся и качал головой, размышляя, как абсурдно желание китайского правительства ограничить свободу передвижений Далай-ламы даже в следующей жизни.
А потом разговоры прекратились, и на смену обсуждениям и смеху пришло молчаливое раздумье.
Далай-лама снял очки. Его прекрасное лицо казалось таким знакомым, и все же что-то в нем изменилось. Длинное овальное лицо, голова с редеющими волосами, треугольные брови и слегка приоткрытые глаза, прямой широкий нос и высокие скулы, прямая линия поджатых губ и даже круглый, мягкий подбородок казались вырубленными из камня и обтесанными ветрами, как уступы гималайских вершин. Он опустил глаза и направил все внимание вглубь.
Далай-лама почесал висок, и я вздохнул с облегчением: все-таки передо мной был не суровый аскет, не позволяющий себе даже почесаться и игнорирующий боль. Запахнувшись в свое монашеское одеяние и сложив руки на коленях, он погрузился в молчание.
Сначала мой ум метался, сосредоточиться на чем-то одном было трудно. Я все время думал о вопросах, которые должен задать; о видеокамере, которая нас снимала; о других присутствующих в комнате и о том, все ли идет как надо и не нужно ли чем-то помочь. Но потом взглянул на Далай-ламу, и мои зеркальные нейроны откликнулись на его внутреннее состояние. (Зеркальные нейроны головного мозга заставляют нас имитировать других людей и испытывать те же внутренние состояния, что и они. Именно эти участки отвечают за эмпатию.) Я ощутил покалывание в области лба, моя концентрация усилилась, а различные отделы мозга начали успокаиваться, как будто вся мозговая активность сосредоточилась в области так называемого третьего глаза (научное название – средняя префронтальная кора головного мозга).
Дэниел Сигел объяснял, что при нервной интеграции, происходящей в этом важнейшем отделе мозга, связываются сигналы различных участков, и именно средняя префронтальная кора оказывается тем «пучком», в котором сходится множество процессов – от регуляции эмоций до моральных установок. Сигел и другие ученые предположили, что медитация способствует улучшению этих процессов. Он также объяснил, что интегративные волокна средней префронтальной коры, которая способна различать, оказывают тормозящее действие на более реактивные мозговые структуры, отвечающие за эмоции. Мы унаследовали реактивность этого отдела мозга, особенно чувствительную миндалевидную железу, от наших быстрых на реакции предков, выживание которых зависело от пресловутого «бей или беги». Но одна из главных целей медитации – именно освобождение от этой естественной реакции, возникшей в ходе эволюции. Благодаря медитации мы учимся «не закипать» и не терять здравомыслия в стрессовых ситуациях.
Возможно, мы перестаем быть рабами своих реакций именно в тот момент, когда научаемся продлевать краткий миг между стимулом и ответом. Медитация действительно удлиняет эту паузу и увеличивает нашу способность реагировать осознанно. К примеру, как суметь в ответ на брошенную в раздражении фразу супруга не высказывать ему мгновенно возмущение и обиду? Как ориентироваться в контурах ментальной цепи и переключаться с праведного гнева: «Да как он смеет так со мной говорить!» – на сочувственное понимание: «Должно быть, он очень устал»? Однажды я своими глазами видел, как архиепископ именно сумел – сделал паузу и подумал, как отреагировать. А всему виной был вопрос на сложную и болезненную тему, который я задал ему намеренно.
Несколько лет назад мы работали над памятным проектом, описывающим уникальный вклад архиепископа в деятельность Комиссии истины и примирения в ЮАР. Два утомительных дня мы с утра до вечера снимали интервью. На второй день через несколько часов съемки архиепископ явно устал и казался слегка раздраженным. Непросто было четко описать эффективный, но, по сути, интуитивный процесс нахождения истины, прощения и примирения, с помощью которого он надеялся залечить раны своей многострадальной страны.
В довольно напряженный момент интервью я спросил архиепископа о его решении вернуться из Англии в ЮАР. Это событие было эпохальным для движения против апартеида и освобождения страны, но принесло немало страданий жене Десмонда Леа и их детям. Им не только пришлось покинуть страну, где они были свободными и равноправными гражданами, и вернуться в расистское общество, где их права угнетались. Они были вынуждены расстаться с детьми. Правительство апартеида создало для чернокожих и других «цветных» систему образования банту, в рамках которой готовили только рабочих ручного труда. Это была намеренная интеллектуальная дискриминация нескольких поколений учащихся. Архиепископ с женой никогда бы не смирились с этим и понимали, что придется отправить детей учиться в школу-интернат Свазиленда.
Это был очень трудный период их супружеских отношений, который чуть не привел к краху. Леа, несомненно, мучилась. Упомянув о том, что историческая необходимость редко оправдывает виновника супружеских ссор, я спросил архиепископа, извинился ли он перед супругой за боль, которую ей, несомненно, причинило его решение. В ответ он стал отстаивать свой выбор с истинной горячностью борца за правое дело и осознанием, что человек его поколения просто не мог поступить иначе. Я же начал давить на него и снова спросил, почему он не попросил прощения у Леа за причиненные страдания, хотя его решение, несомненно, было правильным.
Я нападал все острее и обиднее и заметил, что архиепископ как будто задумался, выслушивая мои слова, и, кажется, приготовился ответить. Большинство людей стали бы еще усерднее отстаивать свою точку зрения или обрушились бы на обидчика, но я увидел, как архиепископ – это случилось в какую-то долю секунды – собрался с мыслями, обдумал все варианты и выбрал ответ – взвешенный и приглашающий к дальнейшему диалогу, а не импульсивный и безапелляционный. Для меня тот случай стал одним из самых ярких примеров того, чему может научить духовная жизнь. Небольшая пауза давала свободу и позволяла ответить , а не отреагировать сгоряча. Через несколько недель архиепископ прислал письмо, сообщая, что поговорил с Леа и извинился перед ней. Она же ответила, что уже давно простила его. Супружеские отношения, даже самые гармоничные (и особенно самые гармоничные), представляют собой непрерывную череду прощений, высказанных и невысказанных.
Архиепископ поддерживал свою правую руку левой. Он сосредоточенно опустил голову. Целью нашей практики была медитация, но я никогда не мог понять, где кончается медитация и начинается молитва, и наоборот. Говорят, что молитва – это когда мы обращаемся к Богу, а медитация – когда Бог отвечает . Мне было все равно, Бог отвечал мне или более совершенная часть моего разума; все усилия я направил на то, чтобы успокоить внутренний шум и прислушаться к тишине, окутавшей меня густым облаком.
Когда Далай-лама объявил об окончании медитации, настала очередь архиепископа поделиться своей духовной практикой. Каждый день для него начинается с молитвы и медитации в небольшой, не больше чуланчика, часовне в его доме. До того как Туту занял пост архиепископа Кейптаунского, он и его семья жили в бывшем черном пригороде Йоханнесбурга Соуэто, который стал центром борьбы с апартеидом после восстания учащихся 1976 года. Там в его распоряжении находилась часовенка чуть большего размера, примыкавшая к дому; в ней были витражные окна и даже скамьи. В этой тихой церквушке мы с епископом провели несколько замечательных минут. Очутившись там, я словно попал в духовную штаб-квартиру борьбы с апартеидом, откуда архиепископ многократно взывал к Всевышнему в тяжелые и неопределенные времена, а тот неизменно указывал ему верное направление.
Архиепископ и Мпхо приготовили хлеб и вино, а Далай-лама проговорил:
– Буддистским монахам запрещено пить вино и употреблять алкоголь в принципе. Но сегодня я немного выпью с вами. – И добавил: – Не волнуйтесь, напиваться не буду.
– Успокойся, я не позволю тебе напиться и сесть за руль, – сказал архиепископ.
– Раньше мы никогда вместе не молились, – заметил Далай-лама. – Буддист и христианин. Братья. Я вам уже рассказывал, что с 1975 года часто совершаю паломничества к святыням разных религий. Иногда должна случиться глобальная катастрофа, чтобы последователи всех конфессий объединились и увидели: все мы одинаковые, все братья и сестры. Думаю, сегодня мы с вами тоже совершаем своего рода паломничество. Эта статуэтка Иисуса Христа всегда глубоко трогает мои чувства. Я думаю об учителе, который вдохновил миллионы людей. Теперь твоя очередь медитировать.
Архиепископ и Мпхо раздали небольшие брошюры с напечатанными молитвами и провели причастие (евхаристию). Считается, что этот ритуал символизирует события Тайной вечери – ужина в честь праздника еврейской Пасхи. Согласно легенде, Иисус тогда велел своим последователям есть хлеб и пить вино в память о нем, и для многих христиан хлеб стал символизировать тело Христа, а вино – его кровь. Причастие же символизирует самопожертвование Иисуса. Архиепископ много раз проводил причастие в моем присутствии, и обычно я был единственным евреем на церемонии. Ему это доставляло огромное удовольствие, и он любил пошутить, что я участвую в ритуале, чтобы проследить за кошерностью вина и хлеба. Как нехристианин, я не причащался, поэтому для меня было удивительно, что архиепископ и Далай-лама в тот день нарушили правила обеих традиций.
Во многих ветвях христианства нехристианам запрещено причащаться, а в некоторых это не позволяется даже христианам, не принадлежащим к конкретной ветви. Другими словами, как и во многих религиозных традициях, ритуал проводит черту между теми, кто принадлежит к группе, и «чужаками». А это одна из главных проблем человечества: барьер между теми, кого мы воспринимаем как «мы», и теми, кто для нас «они». Новейшие исследования мозга показывают, что нам свойственно противопоставлять себя окружающим. Нейронные цепи, отвечающие за эмпатию, «включаются», только если мы воспринимаем другого человека как часть нашей группы. Сколько войн началось и сколько сотворено несправедливости из-за того, что мы исключили кого-то из своей группы и, значит, из круга эмпатии. Я вспомнил, как резко осудил это человеческое свойство архиепископ во время войны в Ираке, когда мы узнали о потерях со стороны американских и иракских военных и услышали, как по-разному оценивают ситуацию американские СМИ. Для архиепископа все погибшие были детьми Бога; он не разделял их, для него их жизни обладали одинаковой ценностью.
По правде говоря, я не знаю двух других религиозных деятелей, настолько терпимых к остальным религиям, как архиепископ и Далай-лама. Всю неделю главной темой их наставлений была необходимость преодолеть узость наших понятий и найти в себе любовь и сочувствие ко всем человеческим существам. Совместные ритуалы, которые мы провели этим утром, послужили напоминанием, как важно отставить в сторону ограниченные понятия о себе и других, «нашем» и «чужом», христианстве и буддизме, индуизме и иудаизме, религии и атеизме. Я вдруг сообразил, что мы в стране Махатмы Ганди, и вспомнил его знаменитый ответ на вопрос, исповедует ли он индуизм: «Да, я индуист. Но я также христианин, мусульманин, буддист и иудей». В поисках истины, справедливой для всех, мы согласны выпить из чаши мудрости, наполненной из любого источника.
– Молитва на английском? – спросил Далай-лама, взяв брошюру.
– Да, на английском. А ты бы предпочел, чтобы она была на кхоса? – пошутил архиепископ, издав характерный щелкающий звук «кх». Он имел в виду свой родной язык из африканской языковой семьи банту.
– Такого языка я не знаю.
– Ради тебя будем говорить по-английски.
– Спасибо, – ответил Далай-лама.
– Но учти: в раю говорят только на кхоса. Когда попадешь туда, им придется искать переводчика.
– А ведь это возможно, – кивнул Далай-лама. – Историки считают, что первые люди, наши предки, появились в Африке. Значит, Бог начал создавать мир именно с Африки.
– Это совсем рядом с моим домом, – ответил архиепископ. – Место, где, по мнению ученых, зародилось человечество. Так что, несмотря на твою внешность, ты тоже африканец!
– Европейцы, азиаты, арабы, американцы… – начал перечислять Далай-лама.
– Они все африканцы, – договорил архиепископ. – Все мы африканцы. Просто кто-то переселился подальше от жары, и их кожа стала светлее. А сейчас давайте замолчим.
– Да. Только сначала ты должен замолчать. А мы уж последуем твоему примеру, – лама в последний раз подразнил архиепископа перед началом священного ритуала. Мне казалось, для них шутка и серьезность всегда шли рука об руку.
Далай-лама почтительно поджал губы. Богослужение началось, и он тихо закивал. Когда мы встали, он выпрямился и запахнул монашескую накидку; стоял, сложив руки и переплетя пальцы. Я знал, что каждый привык быть представителем своей духовной традиции, и видел, что Далай-лама пытался выразить почтение от лица всех тибетских буддистов – а может быть, и всей буддистской общины мира.
Мпхо Туту была в красном платье, красном платке и черной накидке. Она начала церемонию с молитвы за все те уголки нашей планеты, где существует несправедливость и царит раздор, а в продолжение помолилась за исцеление всех страждущих и благословила работу, которую мы делали вместе.
Мы закончили молитвы и чтение установленных строк словами «Да пребудет с вами мир. Да пребудет с вами покой Господа нашего». Все потянулись целоваться и обниматься. Далай-лама сидел за своим столиком для медитации. Я вновь подумал о том, как редко его обнимают, и тоже подошел поприветствовать. Мпхо шла следом, а затем архиепископ. Они взялись за руки и поклонились друг другу. Настало время причащаться. Архиепископ отломил маленький кусочек тибетской пшеничной лепешки и положил в рот Далай-ламы. Я заметил на его запястье браслет с надписью U-B-U-N-T-U – напоминание о взаимосвязи и взаимозависимости всех людей, о том, что все мы сопричастны друг другу. Подошла Мпхо с бокалом красного вина. Далай-лама обмакнул в вино кончик левого безымянного пальца и капнул вино на язык.
Причастив всех присутствующих, архиепископ пальцем собрал крошки, чтобы ни одна частичка символического тела Христа не пропала, вылил оставшееся вино в свой стакан вина, разбавленного водой, и выпил его.
В конце церемонии архиепископ благословил нас на кхоса – красивом, мелодичном языке его родной Африки, для которого характерны необычные щелкающие согласные звуки. Он перекрестился и осенил собравшихся крестным знамением.
– Благословляю вас, идите же в мир. Идите, чтобы нести любовь и служить Господу. Аллилуйя. Аллилуйя. Во имя Христа, аминь. Аллилуйя. Аллилуйя.
Перед нашим уходом Далай-лама задержался, чтобы принять лекарство, – и объяснил, что это средство тибетской медицины. Он разжевал пилюли, сморщившись от горечи.
– Так вот в чем секрет твоей красоты, – сказал архиепископ.
– Милостью Божьей, – ответил Далай-лама.
А Рэйчел добавила:
– Милость Божья послала вам тибетского доктора.
– Что касается физического здоровья, Бог явно любил атеистов больше, чем верующих! – рассмеялся Далай-лама.
Архиепископ тоже засмеялся, взял трость и направился к выходу, но обернулся и сказал:
– Не смейся над своими же шутками, друг мой.
– Это ты меня научил. – Далай-лама встал, завернулся в накидку и взял архиепископа под руку. – Благодарю тебя, – произнес он, имея в виду службу. – Это было очень впечатляюще.
– Спасибо за гостеприимство, – отвечал архиепископ.
Они шли по темному коридору, стены которого были увешаны картинами-танка. Сквозь окна в конце струился яркий свет. Выйдя на улицу, начали спускаться по бетонным ступеням. Архиепископ шел медленно, держась за перила.
У входа ждала машина, но друзья решили прогуляться до конференц-зала, где велись съемки интервью.
Далай-лама взял архиепископа под руку – ту самую, в которой он держал трость, и они довольно шустро зашагали рядом.
– А здесь бывают проблемы с безопасностью? – спросил архиепископ.
– Нет-нет, – уверил Далай-лама.
– Удивительно.
– Нет, – Далай-лама вновь подтвердил, что он в полной безопасности. – Я люблю говорить, что никто не задерживался в гостях у индийского правительства так долго, как я. Уже пятьдесят шесть лет.
– Пятьдесят шесть! Но неужели никто ни разу не пытался сюда проникнуть? Прийти и напасть на тебя? – По-видимому, архиепископ вспоминал угрозы, поступавшие в его адрес, и план его убийства. План не сработал, так как в аэропорту архиепископа окружила толпа и убийца не смог близко подобраться.
– Нет-нет. Я под круглосуточной охраной. Индийское правительство за всем следит.
– Просто удивительно, но знаешь, злоумышленники очень находчивы. Они могут устроиться на работу в охранное агентство, и ты будешь думать, что тебя охраняют, а на самом деле…
– Говорят, однажды даже в Белый дом кто-то сумел зайти просто так, – заметил Далай-лама.
– Я рад, что здесь ты в безопасности.
– Здесь нам угрожает только землетрясение, – улыбнулся Далай-лама.