Еще в 1949 году достраивалось здание 102, в котором собиралась схема экстракционной технологии. Мне пришлось вникнуть в это производство и как специалисту-исследователю и как главному инженеру объекта «Б», на должность которого я был назначен в марте 1950 года. После пуска объекта с технологическим окончанием в 8-м отделении в апреле 1949 года, наша пусковая бригада вернулась в институт и мне поручили изучать экстракционную технологию. Некоторое понятие о ней я получил от сотрудника Тимошева Владимира Михайловича, который уже изучал экстракцию урана этиловым эфиром и другими экстрагентами, к которым он с трудом искал разбавители.
После прикидочных проверок в пробирках мы начали подбирать режим извлечения урана этиловым эфиром, его обратный перевод в водно-кислотную фазу, скорости расслаивания и т. д. Начал с того, что стал подбирать «аппаратуру», точнее лабораторную модель экстрактора. Она пока выглядела в виде одноступенчатого смесителя-отстойника с последующим разделением фаз сливом легкой фазы через переливную трубку. Для смешения фаз и увеличения поверхности контактов эфир пропускали через фильтр Шотта, на который заливался кислый водный раствор уранилнитрата. Мелкие капли эфира, образовавшиеся при проходе через стеклянный фильтр, входили в контакт с водным раствором и при этом происходил массообмен, когда уран входил в эфир, а примеси других элементов оставались в водном растворе.
Если этот процесс вести из водного раствора, окисленного бихроматом, то вместе с ураном извлекается и плутоний, реэкстракция обоих ценных элементов из органической фазы производилась подкисленной водой. Процесс экстракции в эфир повторялся, но в этом случае в водный раствор предварительно подавался восстановитель (бисульфит), а восстановленный до четырехвалентного состояния плутоний при повторной экстракции эфиром оставался в водном растворе. После упаривания растворов концентрация плутония повышалась и достигала граммовых величин, что и являлось товарным продуктом. Разумеется, эти «товарные продукты» мы не могли получать в лабораторных условиях, более того, технология изучалась сначала совсем без плутония, а затем уже импульсные количества добавлялись для уточнения. Дело в том, что плутония еще не было и вся разработка технологии велась на основе литературных, весьма скупых данных главным образом теоретически. Ведущим руководителем этой темы был член-корреспондент АН СССР тов. Никитин Борис Александрович, ученик В. Г. Хлопина, первый руководитель всей пусковой бригады исследователей всех институтов. Описанная технология и даже принцип конструкции аппарата экстрактора (фильтр Шатта) были заложены в проект 12-го отделения. Здание 102 для этого производства было построено несколько в стороне основного здания (101), т. к. процесс пожаро- и взрывоопасен. Главный экстрагент — этиловый эфир легко летуч и воспламеняется при температуре З6°С. Коварство такого экстрагента я испытал, когда работал с ним в институте. Как-то я ушел из рабочей комнаты, а оставшаяся лаборантка налила в фарфоровую чашку эфир вместо воды и поставила на плитку греть. Вскоре эфир вспыхнул и начал гореть огромным пламенем. Сама лаборантка ушла, а я чисто случайно зашел в комнату и бросился тушить. Голыми руками снял чашку с плиты, схватил полотенце и накрыл ее. Пламя погасло, но руки я обжег так, что 2 недели были в перевязке и сильно болели. Эфир опасен и применение его в производстве весьма рискованно. Однако, отделение построили и в начале 1950 года его начали пускать.
В период изучения экстракционного процесса я задался целью создать колонну непрерывного действия с многоступенчатым массообменом. Думал над конструкцией и на работе, и дома, и в пути домой. А однажды эти думки довели до того, что в метро трижды неправильно выбирал путь и крутился между станциями пл. Свердлова и пл. Революции. Все же удалось изготовить из стекла сборную колонну ситчатого типа и провести на ней проверку технологии. Результат был удачным. Директор института В. Б. Шевченко ознакомился, затем привел с собой профессора Фольмера и просил его дать оценку того, что было сделано.
Профессор Фольмер — немецкий ученый, работал над созданием радиохимического производства в стенах нашего института и был весьма авторитетным ученым. Он предложил институту свою технологическую схему с использованием центрифуг и убеждал, что вся его схема разместится в одном кабинете директора. Но он сказал, что это могут сделать только немцы, т. к. только они смогут изготовить надежные центрифуги. В дальнейшем его слова подтвердились — мы не смогли изготовить надежные центрифуги.
Профессор Фольмер жил внутри территории института в двухэтажном доме в маленькой квартирке и мы завидовали ему, потому что квартира была отдельная. Профессор Фольмер любил туристические походы по Москве и вокруг Москвы, нередко натыкался на подозрительные взгляды жителей окрестных деревень и был недоволен условиями жизни. Он уехал в ГДР, возглавил Академию наук. Что конкретно он сделал для создания нашего производства — мне не известно.
Первым начальником экстракционного отделения в здании 102 был Юрий Николаевич Лаврентьев, очень умный инженер, умелый руководитель и его вскоре перевели начальником смены завода. Сейчас он на пенсии, ушел после работы директором завода 45.
С самого начала пуска экстракционная технология с эфиром в начальном оформлении аппаратами почти лабораторного типа показали сложность эксплуатации ее. Сам экстрактор представлял фильтр Шотта большого размера (15 см в диаметре) с цилиндрическим корпусом из стекла. Все это делалось для того, чтобы видеть, как идет процесс, а вслепую не решались. К такому стеклянному аппарату было очень сложно подвести трубы и закрепить их. Всякие перенатяжки были опасны, боялись за то, что может лопнуть стекло, а слабая затяжка приводила к подтеканиям и проливам растворов. Как ни осторожничали, а проливы были и в каньонах, где были установлены экстракторы, появилась большая загрязненность. Протекающие растворы содержали продукты деления или, как их называли в те времена — осколки, но в этих растворах было повышенное содержание плутония, который при испарении растворов создавал альфа-загрязненность воздуха огромной опасности и вдыхание такого воздуха приводило к неизбежному поражению легких, впоследствии переходящее в злокачественные образования. Так и случилось с теми, кто там работал.
Чтобы добиться работы экстрактора без частого ремонта, решились делать его из нержавеющей стали. Сначала «слепая» работа, когда не видно, как идет экстракция, пугала, вызывала недоверие, но затем, после отладки всех креплений и регулировки потоков, технология наладилась и отделение стало выполнять план регулярно, с выдачей продукции лучшего качества, чем продукция из отделения с фторидной технологией. Экстракция стала отвоевывать свои права на постоянное внедрение.
Однако, в первое время, когда стали работать на металлических экстракторах, процесс велся с очисткой в одну ступень разделения, а это было очень мало для освобождения от радиоактивных продуктов деления таких, как цирконий, ниобий, церий, цезий. В каньонах был повышенный фон и даже там, где продукт должен быть чистым, он был весьма загрязнен гамма-излучателями и облучал обслуживающий персонал. Для расфасовки готового продукта надо было из емкости слить в бутыль, отмерить нужное количество, перелить в транспортную емкость, взвесить, опечатать и сдать приемщику. На это уходило немало времени., и тот, кто занимался готовой продукцией, получал большое облучение. После тов. Лаврентьева Ю. Н. начальником отделения стала Зырянова Галина Николаевна. Она сама занималась подготовкой товара на выдачу и бывали случаи, когда за день работы в каньоне с готовой продукцией Галина Николаевна принимала облучение до 25 бэр. В дальнейшем мы вынуждены были перевести Галину Николаевну на другую работу. Впоследствии она работала главным экономистом — начальником планового бюро завода ДБ, откуда ушла на пенсию и уехала в г. Ставрополь.
Начальником отделения был затем тов. Вакуленко Николай Петрович, который работал на этом посту до остановки отделения. Видимо и ему не удалось сохранить себя от облучения и, несмотря на то, что он долгие годы еще работал на других должностях и даже вдали от источников облучения, он, видимо, немало повредил свое здоровье и после болезни, связанной со злокачественными образованиями, умер в возрасте 70 лет, т. е. через 30 лег после работы в опасных условиях.
Среди дежурных инженеров, которым было работать в 12-м отделении также трудно, как и другим, была Валентина Кискина, ставшая потом женой Вакуленко. Валентине удалось сохранить свое здоровье и она живет в нашем городе.
Недостаточная очистка плутония от продуктов деления давала готовую продукцию с повышенным гамма- и бета-фоном, а условия работы с взрыво- и пожароопасным экстрагентом усугубляли сложность работы в отделении, поэтому продолжались поиски других вариантов аффинажа плутония и они были найдены Громовым Б. В., Ратпером А. П. и Чемариным Н. Г. в новой схеме под названием ББ.
Николай Григорьевич Чемарин, возглавлявший исследовательскую группу, был тоже пришелец из армии после войны в звании подполковника с боевыми наградами и, главное, с умной головой. Он был кандидатом наук и умел свои знания вложить в отладку технологии. Все задумки технологов он грамотно оценивал и проверял в условиях лаборатории. По результатам проверки принимались решения что внедрять, а от чего отказаться. Работал он со своей группой с «живым» продуктом со всем «букетом» излучений и вредной загазованностью и вскоре, как многие другие, вынужден был перейти на другую работу, в ЦЗЛ. Интересна его дальнейшая деятельность. Он был избран по конкурсу на должность начальника лаборатории в Никитском ботаническом саду, что в Крыму возле Ялты. Там он вел изучение миграции радиоактивных веществ в растениях, загрязняя зародыши импульсными количествами. Необычная тема многих заинтересовала, Николай Григорьевич стал уважаемым ученым и жил неплохо. Но работа на нашем заводе заложила в него болезнь, которая в Крыму не излечивается. Он вернулся к своему сыну в наш город и, немного прожив, умер от рака желудка. Его сын занимался теми же работами в лаборатории завода, в которой отец подорвал свое здоровье, ненамного пережил отца и тоже умер от ракового заболевания. Трагедия этой семьи дополнилась еще и тем, что и мать, будучи тяжело больна, умерла накануне смерти отца и сына.
В нашем городе всякое бывает. Жертвы освоения нового производства были и есть немалые, и пора бы подсчитать их и дать оценку нашей деятельности не только по тому, какую атомную бомбу изготовили, но и по тому, чего это нам стоило. Когда читаешь и слушаешь о Чернобыльской трагедии, то невольно задумываешься: отчего так много шума от нее и почему такая тишина там, где зарождалась ядерная энергетика. За время учета облучаемости в рабочих условиях официально записано у меня 332,5 бэр, а если учесть самый начальный период работы, когда не было учета облучаемости, то надо эти величины увеличить в 2—3 раза, а три года назад комиссия ВТЭК определила мою утрату трудоспособности только на 5%. Непонятно? Да, и мне непонятно, почему такой крик по результатам Чернобыльской аварии и почему другая оценка воздействия на организм у тех, кто непосредственно, порой всю свою трудовую жизнь работал в тесном контакте с радиоактивными излучателями и потерял свое здоровье.
Возможно, наша родная медицина откроет в этом новое явление вроде адаптации организма? Это не ирония. Медицина была и есть для нас родная мать. Еще в начале пятидесятых годов все работники завода проходили медицинское обследование не реже одного раза в полгода, а при выявлении каких-либо отклонений — лечили в больнице при филиале института биофизики. Некоторых работников, имеющих признаки лучевой болезни, переводили на работы с меньшей вредностью. Многие из нас хорошо знают и помнят Ангелину Константиновну Гуськову. Она не только следила за нашим здоровьем, но и лечила нас в хороших лечебных условиях. Ангелину Константиновну теперь знают во всем мире как ученую с мировым именем. Мы помним и других первых наших врачей: Ефросинью Алексеевну Еманову, Василия Константиновича Попова, Антонину Яковлевну Заботину. Валентину Гавриловну Кулагину, а Виктор Николаевич Дощенко до сих пор следит за нами и умело доказывает, что вредность от излучений не столь велика, как описывают неграмотные журналисты, и что от курения больший вред, чем от воздействия радиоактивности.
В начальный период подбирали разные средства, которые стимулировали организм сопротивляться вредному воздействию излучения. Главное средство — личная гигиена и чистота рабочих мест были и остались до сих пор законом на производстве. Применялась и лечебная физкультура и даже было опробование влияния алкоголя на организм. В 1950 году мы выдавали рабочим, идущим на загрязненный участок, водку или спирт. Это испытание длилось 3—4 дня, а затем его отменили. Слишком много стало желающих. Когда, в 1953 году я лежал на излечении в институте биофизики, то нам давали вино, как стимул к выздоровлению. Что-то в этих средствах есть полезное, особенно если пить пиво. Оно вымывает радионуклиды из организма. Но главное, что нам помогало и помогает сейчас, это санаторно-курортное лечение. Те, кто имеет профзаболевание, ежегодно лечатся в санаториях или домах отдыха. В нашем городе построен специальный профилакторий, где больные лечатся регулярно и получают хорошие результаты. Все мы знаем и очень уважаем врачей и сестер этого храма здоровья, который постоянно обновляется средствами лечения. Главный врач нашего санатория-профилактория Александра Васильевна Щербакова с первого кирпича здания до современного дворца здоровья переболела всей историей его создания и собрала такой коллектив, что если больной даже не будет принимать процедуры, он будет здоров от одного теплого внимания к нему. Словом, работники комбината, получившие профзаболевание, хорошо обеспечены лечением и это наверняка помогает нашей «адаптации».
С радиацией надо обращаться также аккуратно, как с электричеством. Если ее воздействие слабое, то здоровье зависит от правильного образа жизни, от культуры поведения. Если из-за неосторожности или грубого нарушения человек попадает в условия высокого облучения или наберет с дыханием загрязненного радионуклидами воздуха большие дозы, тогда велика вероятность заболевания и даже потеря жизни. В начале освоения производства состояние рабочих мест и культура поведения самих работающих были разные, поэтому итоги были и трагичные и с малыми последствиями.
Перемонтаж конечных отделений на новую схему ББ производился уже без активного моего участия, поэтому подробности не знаю. Известно, что было смонтировано отделение 26 на месте 8-го, в новом отделении использовалась новая технология, т. е. повторение ацетатного передела после очистки и выдача готовой продукции в виде азотнокислого раствора нитрата плутония с примесями.
Наш первенец — объект Б в первые голы развития обрастал вспомогательными производствами в виде зд. 170, 171, где использованные реагенты подвергались очистке, упарке и регенерации в виде ацетата натрия для повторного использования. Освоение этих новых участков шло также с большими трудностями, т. к. «сырье» для этой технологии было насыщено радиоактивными элементами, а они создавали фон гамма- и бета-полей очень большой энергии. Попытки что-то сделать лучше, чем в зд. 101 в компоновке оборудования и трубопроводов, оказались мало эффективны и условия труда в этих зданиях оказались столь же тяжелыми, как и в зд. 101.
Эти производства хорошо знают руководители т. Соколов Н. А., который сейчас на пенсии и живет в городе и т. Кулаков Р. Ф. — главный технолог ныне действующего завода 235.
Здание 170, где проводилось щелочное концентрирование растворов, содержащих основную массу осколочных элементов, сохранило свое назначение до наших дней, но в аппаратах проводилось немало других вариантов концентрации радиоактивных элементов и это здание поныне является местом проверки разных технологических приемов. В зд. 171 была смонтирована система выпарных установок для отгонки уксусной кислоты из ацетатных растворов, выводимых из основной технологии зд. 101. Уксусная кислота снова возвращалась в технологию зд. 101 и тем самым уменьшалось количество сбрасываемых растворов. До пуска зд. 171 и 170, т. е. до 1952 года, растворы-декантаты от ацетатных осаждений в зд. 101 направлялись в банки комплекса «С» на «вечное» хранение. Эти банки стояли в каньонах с бетонными стенками, покрытыми гудроном. Часть растворов от марганцовых осаждений и других отходов сбрасывались в небольшое озеро, которое называлось Карачай. Сейчас это озеро является самым опасным хранилищем радиоактивных отходов с системой контроля за его уровнем, протекаемостью и испарением.
Еще в 1949 году проложили к этому озеру линию слива хроматных пульп и смонтировали на пути этой линии огромный резервуар из нержавеющей стали и все засыпали землей.