Какая музыка звучала!

…Успех концерта был полный, и музыканты резвились на обратном пути, как дети. В последнее время популярность этого молодежного джаз-оркестра из Ленинградского КРАМа (кинотеатра рабочей молодежи) заметно возросла. Произошло это потому, что директор кинотеатра делал все возможное, чтобы крамовский оркестр играл не только в фойе перед сеансами, но и на агитвыездах. Но главное – потому, что руководителем оркестра был назначен талантливый музыкант, пробовавший свои силы в композиции, Генрих Терпиловский. Ему удалось подобрать замечательный состав единомышленников. Принесла свои плоды и работа над репертуаром.

Генрих Терпиловский – молодой маэстро

На концерте, который они давали тогда, в феврале 1935 года, для конвойной воинской части, звучали пьесы, написанные специально для оркестра, мелодии из «Веселых ребят», «Трех товарищей» и других фильмов-новинок. До недавних пор «великий немой», как называли кинематограф, пользовался таперами. (Кто из нас не запомнил в роли таперши бесподобную Раневскую, наигрывающую на пианино, с папироской во рту!..)

Играли молодые музыканты и «Песни о старой реке» из популярной оперетты «Цветок Миссисипи», и еще несколько вещей из зарубежного вокального репертуара (за это тогда еще не преследовали). Как успешную премьеру можно было рассматривать исполнение «Блюза Моховой улицы», написанного для оркестра самим Терпиловским.

Слегка взбудораженные после выступления, оглушенные аплодисментами, оркестранты то и дело возвращались к концертным мгновениям, иные мелодии напевали, подыгрывая себе и дурачась.

– …А как им понравился «Котенок на клавишах», а, ребята? Здорово!.. – вспомнил кто-то и тут же «сбацал», не обращая внимания на шум мотора и тряску.

Так беззаботно катили «ночные академики», пиршествуя на вершине успеха, ощущая себя не жертвами, но удачливыми охотниками за славой! Пьеса «Охота на тигров» также поднимала настроение и вызвала в зале оживление, хотя слушатель был особенный, с «заторможенной» эмоциональной реакцией – конвоиры все же… Примерно такая же публика была и на заводе имени ОГПУ, где пришлось недавно выступать молодежному джазу. Но тоже принимали хорошо. Уважительно.

«Банда» или джаз-банда?

Г. Терпиловский во 2-м ряду 2-й слева

КРАМ – это взлет!..

И проводили оркестр, что называется, с доставкой на дом. В распоряжение музыкантов был выделен… «воронок», служебный транспорт. Ребят не смущали, однако, даже решетки на окошечках автомобиля. А ведь шел 35-й, в декабре минувшего года был убит Киров, и по «кировскому делу» уже вовсю шли аресты, по городам начались «поиски черных кошек в темной комнате».

Но долговязый маэстро еще осмеливался шутить. Когда музыканты, к испуганному удивлению прохожих, шумно высаживались из «воронка» у освещенного кинотеатра на Садовой улице, остроумец Генрих отпустил шутку:

– Как хорошо, что это происходит с нами не туда, а оттуда!

Но вскоре все получилось как по писаному, как по тексту булгаковского романа «Мастер и Маргарита»: «Вдруг джаз развалился и затих, как будто кто-то хлопнул по нему кулаком».

Напророчил себе судьбу Терпиловский! В самом начале своей карьеры, так блестяще начинавшейся, композитор отправился именно «туда».

И на долгие-долгие девятнадцать лет оказался за колючей проволокой. Выстоять, выбраться «оттуда», из лагерей и ссылок, ему поможет некая «озорная сила», которую он всегда чувствовал в своей душе.

 

Крестник императора

Легенда о происхождении

…Несколько лет мне не давала покоя фраза, брошенная пермским музыкантом, когда-то игравшим вместе с Терпиловским:

– Вы не знаете и никогда не узнаете, каким человеком был Генрих на самом деле. Совсем не тем, каким его пытаются ныне представить…

И ведь он оказался прав, тот загадочный «черный человек» (говоря есенинскими словами), подошедший ко мне после джем-сейшна в вечернем кафе. Да, личность Г. Р. Терпиловского, этого «пермского дон кихота», окружает немало легенд, выдумок и просто вздорных слухов и сплетен. И это при том, что есть документы, сохранились первоисточники (рукописи – и справки – не горят!), живы еще люди, когда-то знавшие его, игравшие с ним в одном оркестре.

Да и джазовые фестивали в Перми стали уже традицией, и, несмотря на то что зародилась эта традиция уже после смерти Генриха Романовича, у меломанов всегда возникало ощущение, что каждый из фестивалей – «Звездный дождь», «Джаз-ренессанс», «Джаз-лихорадка» – благословляет наш патриарх отечественного джаза.

Перед 90-летием Терпиловского в Перми появился фонд имени этого замечательного человека, почти сорок лет (за вычетом сроков ссылки) жившего в Перми.

Так не пора ли развеять хотя бы некоторые из мифов о нашем «многолетнем» земляке? И начать лучше всего с легенды о его происхождении…

Рассказывают иногда, что Терпиловский, потомок польских шляхтичей, жил в детстве в Новгородской губернии, в имении, владельцем которого был член императорской семьи. И что мальчик стал чуть ли не крестником самого царя-батюшки.

Он взглянул на мир доверчиво и любопытно

Не знаю, не знаю… Нам эту красивую историю Генрих Романович не рассказывал. В том, какой это был увлекательный рассказчик, я убеждался не раз, когда Терпиловский приходил к нам в редакцию газеты «Молодая гвардия». Это был надежный автор, по-старорежимному аккуратный, исполнительный и хорошо, нескучно пишущий. Сначала мне приходилось общаться с ним в областной «молодежке», он был нашим нештатным музыкальным обозревателем, своими усилиями перетаскивал клуб «Нота», прописанный на газетных страницах, так сказать, из легкой или наилегчайшей весовой категории в среднюю. Позднее, перейдя в отдел культуры пермской «Вечерки» (газета «Вечерняя Пермь». – Прим. ред.), я встретил Генриха Романовича и там – уже в качестве «почетного рабкора», хотя писал-то он, конечно, на свои музыкальные, театральные темы. И беседовал с нами тоже об этом же. О жизни своей говорить избегал, это было заметно.

Про польские корни его я слышал, а вот про царя – крестного отца… В Новгородской губернии урожден был, кстати, и Сергей Дягилев, и тоже в семье офицера царской армии. Так он, представьте, говорил иногда, в узком кругу, что состоит в родстве с… Петром Первым. Думаю, не надо принимать всерьез эти веселые экскурсы в генеалогию.

Выпускной класс Ленинградской совтрудшколы, 1926 год.

Г. Терпиловский в 3-м ряду 4-й слева

У отца Генриха, ставшего полковником в годы Первой мировой, было два брата. Один – владелец копален, то есть шахт или каменоломен. У другого, тоже не бедного шляхтича, имелись свой ювелирный магазин, дома… Потом он влюбился, бросил семью из-за циркачки-француженки. И вот этот авантюрист, этот дядька (для Генриха) Василий, говорят, позднее служил даже в ЧК!

Отец Генриха в ЧК не попал ни в какой роли. Он умер своей смертью, промучившись долгих четыре года после того, как вернулся с фронтов страшной империалистической бойни весь израненный. Этому волевому человеку сын посвятил позднее проникновенные строки в поэме «Мое лучистое виденье».

А мать Генриха Романовича, учительница, будет репрессирована в сталинские годы. Конечно, как «польская шпионка», работавшая на Пилсудского. Место ее мучений – в Карелии. А впрочем, важно ли где?

Арестовали Евгению Александровну 26 января 1933 года, и это был уже не первый, а последний «заход». Трясли семью Терпиловских и раньше. Аресты, обыски стали для них почти привычным делом при новой власти. Однажды семейные сбережения (уж какие они там были в семье?) спас сын Генри, спрятав их в пузырь для компрессов, на котором он лежал, сказавшись больным тифом.

Дело по обвинению гражданки Евтеевой-Терпиловской Евгении Александровны, 1886 г. р., урожденной в г. Новгороде, было отменено «за отсутствием состава преступления» только в 1957 году. Произошло это событие почти одновременно с реабилитацией ее сына. Но свою мать Генрих Терпиловский уже не увидит.

 

О пользе звательного падежа

Свидание с Польшей

В Польшу Генрих Романович всегда мечтал съездить, но его не пускали. А он знал, что там живет его двоюродный брат – Лех, Лешек. И когда в конце концов Терпиловский вырвался в Польскую Республику (тогда Народную), братья встретились. Случилось это долгожданное событие осенью 1975-го…

Оба они относились к «работникам культурного фронта», но, оказалось, во взглядах далеко не во всем сходились. Польский журналист и режиссер Терпиловский был меньшим демократом, чем советский композитор и музыкант Терпиловский!

Это впечатление странным образом подтвердилось много лет спустя, когда Пермь посетила советник по культуре посольства Польши пани Малгожата. Увидев фотографию Леха Терпиловского в сборнике очерков, выпущенном в Перми, она вдруг сказала, что знакома, встречалась с ним. И рассказ гостьи содержал некоторые подробности, проливавшие свет на отношения двух родственников, разделенных границей.

А затем из архива (той его части, что была увезена после смерти композитора в Москву) мне передали письма, написанные Лехом Терпиловским в Пермь. Приведу несколько фрагментов (в переводе М. В. Старцевой).

«Варшава, 7 июня 1987 г.

Дражайший господин Генрих.

Наконец-то хоть какое-то известие от тебя! Уж хотели звонить тебе, когда получили твое письмо – грустное, ностальгическое, горькое, это так. Но письмо твое свидетельствует, что хоть и неважно себя чувствуешь, но, однако, терпишь, потому что можешь писать как всегда, по-семейному, сердечно.

Ты переживаешь, что как раз теперь, в момент благоустройства нашего дома, не очень можешь быть полезен. А мы переживаем по другому поводу: что не можешь приехать, быть с нами, радоваться лично и вместе. Радоваться времени, проведенному с нами, разговорам, далеким прогулкам по Варшаве, как раньше… и ничего мы не можем посоветовать, и, как известно, самое горькое – это бессилие.

Из твоего письма понятно, как кардинально изменилось твое отношение к жизни, потому что даже в центры творческой работы не можешь ездить. Так что о более дальних путешествиях трудно говорить. Но даже если в чудеса не верим, то именно в это очень хотим верить. И у нас есть большая надежда, что хотя бы на неделю, может, приедешь, когда почувствуешь себя лучше. Как пристало Терпиловским, которым нет сносу. (Вариант русской пословицы: «Нашему роду нет переводу». – В. Г.)

Не пиши только, что ты превратился в «неинтересного деда» и «даже нормально разговаривать разучился». Это неправда! Никогда в это не поверим! Плохое самочувствие всегда подвигает на такие рефлексы, но ты сам знаешь, что никаким «дедом» никогда не будешь! Это не мы, это наша генеалогия!

У нас все в порядке. Много работы, театральной, писательской, выезды, фестивали. У меня тоже не самое крепкое здоровье, для меня также наступило время не самое ласковое: уже не молодой. Года идут, такова логика вещей… Готовлюсь к 40-летию творческой, джазовой деятельности… Целуем тебя, думаем о тебе. Любящий тебя Лешек Терпиловский. P. S. Привет и поздравления жене».

Благодаря эффекту отражения мы узнаем из письма, о чем писал пермский композитор в Варшаву. В письме Леха поражает святая, непоколебимая уверенность автора в том, что они с братом принадлежат к замечательному роду, что за ними стоят предки, которыми можно и нужно гордиться, но и нельзя посрамить их. Крепкая родовая память отличала, как выясняется, и пермского Терпиловского. В том же письме его польский брат просит выслать ему статью, которую написал о творчестве Генриха А. Баташев (с московским писателем А. Н. Баташевым читатель еще познакомится на страницах книги. В данном случае речь идет о его газетном очерке. Вырезку со статьей – ксерокса тогда еще не было – Терпиловский, разумеется, прислал, и польские джазисты зачитали ее). Лех также просит Генриха уточнить, какого рода отличие получил тот за свой «Марш милиции», а также за победу на музыкальном конкурсе в честь Московской Олимпиады-80.

«Варшава, 23.11.1987 г.

Дорогой наш Генрих, никаких известий от тебя, опять тревога о твоем здоровье, что-то не так.

В Гожуве, где я режиссировал (составлял программу), прошла Поморская джазовая осень, приехали гости – «Джаз-Джембори», наш общий знакомый Алексей Баташев рассказывал о встрече с тобой… У нас все было бы хорошо, если бы не болезни…

И это еще не все. Ситуация трудная. Балаган везде, все расслабились, грядет повышение цен, наступает как будто другой этап реформы. Не знаю, как справиться, нужно будет еще больше работать, чтобы как-то удержать уровень жизни. Теперь уже никуда не выезжаю. Хочу вылечиться, нарадоваться дому (после новоселья. – В. Г.) и заняться здоровьем Гражинки (супруги. – В. Г.).

Что у тебя, Генрих? Писал, что уже не выезжаешь даже в творческий центр, неужели так все плохо? А я надеялся, что ты еще приедешь к нам.

Вот так жизнь за нас все быстро решила. Слишком быстро. Напиши, дорогой, хотя бы два слова: что жив, думаешь о нас и помнишь.

Лешек Терпиловский.

P. S. У меня тоже в театре сложности: уже люди не хотят работать как раньше, ленивы, упрямы, гнусны…»

Из переписки братьев узнаем, что не все польские весточки доходили до Перми. Когда Лешек ездил в творческую командировку на Кубу и в Мексику, он писал Генриху несколько раз, посылал и письма, и открытки. Дошло до адресата не все.

«…Получил ли ты открытку, в которой пишу тебе о запланированной поездке в Витебск с официальной государственной делегацией (как заместитель председателя Союза артистов польских театров теперь много езжу, представляю Союз, это бывает обременительно, но есть и свои положительные стороны)? Просил Алексея Баташева, чтобы он информировал тебя о моем приезде в Витебск… Очень бы хотелось с тобой встретиться, но даже будучи так близко, вроде бы в одной стране, очень это трудно организовать (о чем сам знаешь лучше меня)…

Как твое здоровье? У нас все хорошо, у меня много работы, и театральной, писательской, много удовлетворения, но и препятствий одновременно (как это и бывает обычно в жизни). В сумме, однако, что-то там, похоже, изменилось, и в лучшую сторону. У Гражины тоже хорошо, работаем, зарабатываем, живем складно и мило. Кот Фраер (псевдоним «Подонок») тоже неплохо функционирует, шляется целые дни, уже не исчезает, привык к дому…

Вот коротко. Дорогой Генрих, заканчиваю, считаю, что какой-то контакт у нас должен получиться. Мы тебя обнимаем, крепко целуем.

Твой Лешек».

Это было последнее письмо из Варшавы, датировано оно 20 июля 1988 года. Последнего контакта на территории СССР у братьев так и не получилось.

Выяснилось, что в Польше про композитора Терпиловского, живущего в России, известно. Генрих Романович в свое время стал корреспондентом польского журнала «Jazz» («Джаз»), единственного издания с таким профилем на весь тогдашний «соцлагерь». Писал он и в английский музыкальный журнал…

В конце 1970-х его приглашали на фестивали «Варшавская осень» и «Джаз-джембори» уже в качестве почетного гостя.

– Собственно, я о нем узнал из польского журнала, когда прочитал в 1957 году блестящую серию статей о российском джазе, – признается известный историк, точнее, даже «хроник-летописец» джаза, писатель Алексей Баташев. – Я посмотрел на подпись и подумал: надо найти этого «Хенрика Терпиловского». И нашел – через поляков! Потом мы встречались в разных местах. Запомнились фестиваль в Польше и конференция «Джазовый форум», на ней Генрих Романович сделал доклад, заинтересовавший многих, рассказывал нам о «джазовом рассвете» в Ленинграде, о встрече с утесовским оркестром…

Лешек и Гражина Терпиловские

Когда я общался с этим высоким, немножко сгорбленным человеком, меня удивляли его мягкая доброжелательность и оптимизм, и это несмотря на тяжелую жизнь! Какого-то нравственного, душевного надлома в нем не чувствовалось.

Малгожата Шняк, польский консул, у могилы Терпиловского (крайняя слева); рядом с гостьей – Мария Старцева, председатель Пермского центра польской культуры

Баташева очень задело высказывание одного из пермских джазменов, который вспомнил о Терпиловском примерно в таких словах: делать хороший джаз он-де уже не мог нам помочь, но и не мешал играть нашу музыку, за что – спасибо. Наверное, ничего удивительного в этой реплике и нет: молодое поколение всегда жестоко по отношению к своим предшественникам. Алексей Николаевич, помню, помолчал, озадаченный, а после раздумья сказал:

– Как тут не вспомнить Монтеня, который считал, что хорошими людьми можно считать с уверенностью только крестьян и философов. Потому что все зло – от полуобразованности. Я бы не сказал о том джазмене, что он сам достоин уважения. Он многое упустил, будучи рядом с таким человеком, как Генрих Романович. «Не помогал…» Знаете, это как в байке про чудака, который сидел за роскошным общим столом, а насытившись, поблагодарил: «Спасибо, что не отравили». Судьба Терпиловского – повод задуматься и над своей судьбой, над судьбой всей страны… Ведь в нем жило – невидимо – целое поколение гордых людей, он берег их в памяти. Я бы сказал, для нас и для будущих поколений он больше даже человеческий символ, нежели музыкальный. Общечеловеческий, да!

Однажды Баташев отправил Генриху (он обращался к нему по имени) открытку, которая принесла важную весть:

«…Завершая свое длительное путешествие от Гожува Велькопольского, где я встретил кузена Леха Терпиловского в качестве театрального режиссера, расспрашивающего о тебе и передававшего массу пожеланий, до Иркутска, где неплохо было и ссыльным, и полякам; сея повсюду семена джаза со сцен и телеэкранов, я поздравляю своих милых много-терпиловских и очень-очень желаю, чтобы болезни не мучили их, а мне довелось бы еще побыть в их милом обществе».

При встрече в Перми, во время джаз-фестиваля, я показал гостю Перми эту открытку, попавшуюся мне в архиве Терпиловского. Баташев пораженно перечитал свой давний текст, состоявший из одной фразы.

С Генрихом Романовичем у Алексея Николаевича связано много незабываемых, ярких воспоминаний. Когда он приезжал в Пермь, то останавливался у своих друзей – «много-терпиловских», как он их называл.

– У поляков есть такое понятие – «родак». Вот и Лешек Терпиловский Генриху – родак. Поляки же очень чтят свои корни, не то что мы, русские: ни родных, ни соседей не желаем знать и помнить. Попав в беду, мы кричим: «Помогите!» У нас утрачен уже звательный падеж, то есть отучились звать. «Караул!» остался только, тюркизм, заимствование у татар. А у поляков есть слово «родаци!»

У нас обращение такого рода осталось, пожалуй, лишь в уголовной среде – «братки!» Не очень красивый пример. Но, думаю, это пройдет, и возвратится старинное: «Братушки!», «Матушка!»

 

Трижды реабилитированный

Легенда о шпионе дефензивы

В жизни Генриха Терпиловского очень рано наступили ночи, когда хотелось выть от тоски и одиночества, кричать хоть «Родаци!», хоть «Матушка!»… В 1934 году молодой музыкант написал цикл песен на стихи негритянского поэта Ленгстона Хьюза (первая редакция).

«Я ведь очень одинок, Кроме как к себе, пойти куда? Полку я прибью под потолок, Положу печаль свою туда…»

Театр на зоне – своего рода музыкальная шарашка, игра в клетке.

Терпиловскому приходилось и писать музыку, и играть разные роли, даже ксендза

Время требовало жизнерадостной музыки, таков был социальный заказ. Все внешне складывалось у Генриха, только что окончившего Ленинградскую консерваторию по классу композиции (заочно, потому что уже работал по другой специальности, полученной… в сельскохозяйственном институте). Вскоре старший экономист одного из совхозных трестов Наркомснаба был переведен дирижером молодежного оркестра Ленинградского обкома комсомола; этот оркестр и работал в помещении кинотеатра. Трудоустроиться по склонности душевной помогло представление Союза композиторов. Однако руководителем оркестра КРАМа он побыл недолго.

«ЧК не дремлет», – говорили тогда. На отпрыска старинного шляхетского рода наехало страшное колесо ОСО – особого совещания. Как мы уже говорили, разворачивалось «кировское дело»…

В казахстанской ссылке

В 1935 году Генрих Терпиловский был сослан в Алма-Ату сроком на пять лет. Работал он там руководителем оркестра в кинотеатре «Алма-Ата». Но в 1937 году постановлением тройки УНКВД по Алма-Атинской области был заключен в исправительно-трудовые лагеря сроком на десять лет.

Отметим здесь один важный момент. В молодости Терпиловский еще пытался как-то приспособиться, «встроиться» в социалистическую действительность. Его настроение тех лет можно сравнить с тем, что пытался выразить Борис Пастернак в своих патетических (но опять же искренних!) виршах во славу партии и правительства. Или друг детства Дмитрий Шостакович, у которого также есть, к примеру, заказной вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии», про счастье жить в колхозе и пр. Вот и наш герой пытался одно время разглядеть в чекистах личности. (Вполне вероятно, что даже встречал таковых.) И в поэме Терпиловского «Где кончается Дальний Восток» мы можем прочитать поразительные строки: про стальное племя людей, не знавших слова «страх», чьи «планы смелы, мысли чисты, и имя было им – чекисты». Это написано в 1940 году…

Срок свой он отбыл полностью и после освобождения вновь работал по дирижерской специальности: с 1947 до 1949 года – в городе Грозном, с 1949 года – в Молотове (Перми). Но здесь он был опять арестован! И – новая ссылка, в Красноярский край…

Последняя судимость, в Молотове, самая краткосрочная и самая анекдотичная, если смотреть с нынешних позиций. Терпиловский сгорел тогда в «очаге культуры»…

История эта казалась сначала настолько неправдоподобной, что невольно подумалось: присочинили что-то вспоминающие. Но нет, все так и было.

Опереточные разбойники.

На снимке есть надпись: «Генриху в знак памяти о далеких каторжных днях.

Славная, могучая кучка. 25 марта 1969 г.» (Подпись неразборчива).

Г. Терпиловский (крайний слева) во время второго срока на Дальнем Востоке

В мирное послевоенное время, после тяжких лет испытаний и мытарств чета Терпиловских перебралась из Грозного на Урал. Генрих Романович неплохо устроился, руководил оркестром клуба имени Сталина. Там вот его и взяли, прямо во время репетиции, спустя всего полгода после приезда.

Жена Терпиловского Нина Георгиевна вспоминала:

– Двое молодых людей пришли к нам на квартиру вместе с Генри, начался обыск. Вышли тоже вместе с ним, делая вид, будто гуляют с другом. «Прогулка» кончилась тюрьмой, а затем ссылкой. И все из-за дурацкого доноса: якобы Терпиловский во время своей игры на рояле передавал условными знаками секретную информацию о заводе агентам, находившимся в зале. Ну, глупость, да? Но нашлись даже «свидетели», люди, поверившие в эту глупость, нашедшие подозрительным поведение музыканта. Не мог помочь нам и казавшийся всемогущим директор завода Солдатов, который всегда поддерживал оркестр…

Генрих Терпиловский.

Рис. Г. Вяткина.

(После второго лагерного срока от цветущего мужчины остались кожа да кости)

Необходимое отступление. Много позже, в 1966 году, поздравляя оркестрантов с 25-летием коллектива, пенсионер союзного значения Анатолий Григорьевич Солдатов писал:

«…Я всегда был глубоко заинтересован вашей деятельностью, искренне желал вам самых больших успехов. За эти годы вы проделали на заводе огромную просветительскую работу, вы приобщили к музыке тысячи молодых людей и украсили жизнь всего коллектива завода».

Тем не менее главного «украшателя», Генриха Терпиловского, отправили опять в Сибирь… Солдатов был искренен, но не всесилен.

Глупость-то глупостью, но тогдашняя политическая спецслужба СССР мыслила и действовала в духе своего времени. И даже была не оригинальна! В старой американской картине про «Джорджа из Динки-джаза» немецкий шпион пробирается в США, устраивается в тамошний джаз-банд и занимается… именно тем, в чем обвинили Генриха Терпиловского в далеком Молотове.

В своей автобиографии (см. Часть 2) – и на это нельзя не обратить внимания – композитор скупо, без выражения и без выражений говорит о годах преследований. Довоенная ссылка в Казахстан в 1935-м, можно подумать, для него началась как прогулка – путешествие по солнечной республике за казенный счет. А между тем срок свой лагерный в 1937-м молодой композитор получил после отказа быть стукачом!

Г. Терпиловский (в центре) снова «на взлетной полосе»

Таким было начало великой ТерпИлиады.

Красное колесо наехало и на него. Здесь надо искать секрет многолетней сдержанности, молчаливости Генриха Романовича при разговорах о прожитом. В книжечке афоризмов Бертольда Брехта (на польском языке, Терпиловский вывез ее из Польши) им подчеркнуто такое высказывание драматурга:

«Глядишь, доживем до того времени, когда не надо будет озираться, подобно заговорщикам, говоря, что дважды два – четыре…»

 

В утесовском ореоле

Легенда о Л. О. У

Настоящий джентльмен! Таков был этот человек, воспитанный в благородном семействе: мать – учительница, отец – слуга царю, офицер-артиллерист… Олег Лундстрем в беседе с автором о Терпиловском упомянул замечательный фильм «Веселые ребята», связав этот славный период с началом своей творческой биографии. А мне вспомнились рассказы самого Генриха Романовича: о том, как он сотрудничал с Утесовым, как спорил с ним, и это были творческие разногласия, они были молоды, но самомнения у обоих – хоть отбавляй! Как играл вместе с утесовскими веселыми ребятами, как ничего не жалели друг для друга, щедро делились заготовками, идеями.

Леонид Утесов

Джентльмен! – чего не сделаешь ради успеха общего дела, во имя джаза. С утесовским оркестром связана и другая почти невероятная история, которая, однако, случилась на самом деле.

В 1942 году утесовцы были на гастролях в Сибири. Время военное, суровое, как известно, но к коллективу власти были особо расположены. И Леонид Утесов воспользовался этим, решив поддержать своего коллегу, «загремевшего» в лагерь. Потребовалось распоряжение «самого-самого», чтобы заключенного композитора «прикомандировать» на время к оркестру. Терпиловского по этому случаю приодели, подкормили. Сохранилась фотография, на которой он снят с друзьями (правда, почему-то без Утесова) – Дидерихс, Котлярский, Узинг, Кандат…

О том, как в годы войны утесовцы встречались с Терпиловским, когда тот отбывал срок в лагере, Генрих Романович рассказывал только своим близким знакомым и друзьям. Вспоминает один из них, скульптор Михаил Футлик:

– Сохранилась фотография, сделанная на память о той встрече в 1942 году. На ней музыканты оркестра О. Кандат, А. Узинг, А. Дидерихс (сын известного в Петербурге фабриканта роялей), А. Котлярский. И с ними – молодой голубоглазый Генрих.

Место действия – лагерь в городе под названием Свободный. Здесь временно остановился поезд с оркестром Л. Утесова, направлявшийся на гастроли в сторону Владивостока. Музыканты отцепили свой вагон от состава и заявили начальнику лагеря, что никуда отсюда не уедут, пока не встретятся с Терпиловским. Встреча состоялась. Г. Р. рассказывал, что это было до слез трогательно. Каждый из встречавших дарил ему красную гвоздику. Откуда взялись гвоздики зимой? Военной зимой! Вопрос.

Самая незабываемая встреча: утесовцы с Терпиловским в г. Свободном

(Генрих Романович в центре)

Где был сам Утесов в тот момент, когда делался этот легендарный снимок, – тоже вопрос. Может быть, утрясал еще какие-то формальности с высоким лагерным начальством?

Позднее, в 1951 году, когда Генрих Романович вновь оказался в неволе (в ссылке, в 50 километрах восточнее Красноярска), утесовцы еще раз поддержали товарища, прислав ему аккордеон, который не только скрашивал жизнь Терпиловскому, но нередко, по воспоминаниям вдовы Генриха Романовича, и спасал его. На концертах, которые устраивало лагерное начальство, он аккомпанировал Нине Георгиевне (она выступала как певица), только тогда они и встречались… Естественно, упоминать фамилию Терпиловского запрещалось.

А музыка Терпиловского – звучала! И не только джазовые сочинения. В годы войны на Дальнем Востоке, в филиале Хабаровского театра, шли его оперетты «Девушка-гусар» и «Я вам пишу». Почему только на Востоке – думаю, не требует объяснений.

Когда-нибудь о Терпиловском снимут хороший художественный фильм (документальные киноработы о Генрихе Романовиче уже есть). До недавнего времени образ его проходил как будто вторым планом – в том числе и в кино. В 2006 году состоялась премьера телесериала о Леониде Утесове, народном артисте СССР. Есть там примечательный эпизод, когда руководитель оркестра Утесов во время гастролей по Сибири пытается освободить из лагеря своего музыканта, который «загремел» из-за своей подозрительной национальности. А уже шла война. Жизнь очень усложнилась. Помимо пресловутой «пятой графы» прибавилось немало других пунктов, из-за которых можно было попасть под подозрение. И все-таки с помощью высокого начальства (Утесову благоволил сам Сталин) Леонид Осипович добивается своего: музыканта освобождают.

Фамилия освобожденного в фильме звучит другая, немецкая, но те, кто знает историю, догадываются, что речь вполне могла идти и о Генрихе Терпиловском – потому как история-то очень характерная и для Утесова с его характером, и в целом для того непростого времени.

Отношения Генриха Терпиловского с Леонидом Утесовым – это вообще история загадочная и до конца не изученная. Начиналось все прекрасно. Было время, когда восторженный романтичный Генрих мог выразить свои чувства не только в музыке, но и в стихах.

Это из поэмы «Незнакомка из «Савоя».

Утесовский оркестр, быстро ставший популярным, появился 8 марта 1929 года. Утесов пригласил Терпиловского поработать аранжировщиком, когда создал свой «Теа-джаз». Но сотрудничества не получилось, потому что у двух одаренных людей начались творческие разногласия. «Мне казалось, – писал позже Генрих Романович об Утесове, – что он уводит оркестр от чистого джаза. Он же считал, что мы, джазисты, «ковыряемся» в слишком узком кругу музыкальных проблем, пренебрегая интересами широкой аудитории».

Время показало, что каждый из полемистов был в чем-то прав, а в чем-то ошибался… Генрих Романович впоследствии признавал, что утесовцы сделали шаг вперед, породив «сплав джаза с народными мотивами и даже с классикой».

«В отличие от своих предшественников, – писал Терпиловский, – Утесов начисто избавился от нотных пультов, и предводимая им девятка играла весело, непринужденно, комикуя. Театрализация джаза наконец-то осуществилась. В полной мере. В программу оркестра были впервые введены элементы танцев, пантомимы… Декорации меняли мгновенно…»

И что интересно – ни одной советской массовой песни! Они появятся в репертуаре Утесова позднее.

Во время работы в Перми Генрих Терпиловский частенько включал в программу своего оркестра произведения из утесовского репертуара. Леонид Осипович лестно отзывался о пермском оркестре. Бывал «шеф» и в гостях у Терпиловских. Переписка двух музыкантов (хранится в архиве автора этих строк) доносит до нас немало интереснейших подробностей как развития джаза, так и взаимоотношений талантливых личностей.

Что-то явно менялось со временем в этих отношениях. Это отражается даже в подписях.

Утесов обычно подписывал свои письма и открытки инициалами «Л. О. У.», «Всегда Ваш…». Они всегда были на «вы», несмотря на многолетнее, с юности, знакомство.

В последние годы мэтр советской эстрады все чаще стал подписываться, упоминая звание: «Народный артист СССР». Иногда писал на официальных бланках.

Письма и телеграммы от знаменитого Л. О. У.

В одной из поздравительных телеграмм Леонид Осипович пишет своему другу:

«Неужели уже шестьдесят а для меня вы тот же молодой милый добрый талантливый юноша так будьте здоровы и счастливы…».

Из Перми на московские адреса Утесова порой приходили статьи, сочинения самого Терпиловского (однажды даже романс на слова Утесова), а то и переводы из иностранных журналов, сделанные Генрихом Романовичем, – он же был полиглотом.

Московский друг не знает, как благодарить:

«Вы прелесть, такое внимание. Так поступают только добрые и хорошо воспитанные люди… Спасибо Вам за эти чудесные качества, столь редкие в наше время. Как жаль, что Вы живете «на отшибе»!

Пишите мне. Люблю Ваши письма. На меня не злитесь за короткие ответы. Иначе не умею. Знайте, что я Вас люблю и ценю. Всегда Ваш Л. О. У.»

Дружбу эту омрачало, пожалуй, одно обстоятельство. У Генриха Романовича, действительно очень тактичного и чуткого человека, были в среде джазистов и другие знакомства, в том числе очень давние. Он старался поддерживать хорошие отношения и с теми своими приятелями, которые были обижены на Утесова в силу разных причин. Один из них, музыкант Виктор Н., в пространном послании описывает Генриху Романовичу прегрешения своего «бывшего патрона» (Утесова):

«Какой блестящий эгоцентризм, приправленный хорошей дозой склероза и невероятной самовлюбленностью! Человек, который 50 лет работал с оркестром, вдруг забыл об этом, забыл о своих коллегах, помогавших в его возвышении и не получивших взамен ничего».

Далее автор обвиняет мэтра чуть ли не в плагиате:

«Песню «Спустилась ночь над Черным морем» (далеко не шедевр) написал А. Островский, я при этом присутствовал».

Возмутила Виктора и такая «черная неблагодарность»: в телебеседе Утесов не сказал, что «Портрет композитора Глазунова», нарисованный Федором Шаляпиным, ему подарил Андрей Дидерихс (с которым играл когда-то в Ленинграде и Терпиловский). «Зачем Андрей сделал это, он (Утесов) и так богатый», – рассуждает автор письма…

Обидчивому автору трудно унять свои чувства, он даже не допускает мысли, что в телепередаче некоторые слова Утесова могли и сократить. Ответа Терпиловского не сохранилось, но, вероятно, он написал Виктору что-то сдержанно-утешительное, поскольку в следующем письме тот пишет:

«Конечно, ты прав, найдутся люди, которые возведут покойного (Утесов умер в марте 1982 года. – В. Г.) в ранг святых, и, наверное, никто не узнает правды. Я не собираюсь писать мемуары, да и кто их напечатает, это же скандал…»

Действительно, все это пахло скандалом… Суть же конфликта приоткрывается нам из письма Утесова, письма, которое цитирует сам обиженный музыкант. Да, после того, как он уволил из своего оркестра практически всю ленинградскую группу, а случилось это в 1962 году, Леонид Осипович написал:

«…Поступить иначе я не мог, они все меня ненавидят, это не люди, а звери, они хотят моей смерти, если так будет и дальше, я погибну. Зяма (один из оркестрантов) может остаться, а остальных я ненавижу, кроме Яши Халипа и Семы Гольдберга…»

Оркестр под управлением Л. Утесова во время выступления в Перми

И так далее – и это о своих приятелях-музыкантах!

В тот же критический период Утесов пишет Терпиловскому:

«…Дел много, а сил уже маловато. Оркестр у меня хороший, но «лабухи» психологии не меняют. Они себе всегда верны…»

Видимо, так и не сломав психологический настрой музыкантов, которых он называет «лабухами», руководитель их просто уволил. Конечно, это обида на всю жизнь…

Терпиловский по своему обыкновению попытался отыскать в конфликте какое-то умиротворяющее начало. Едва ли у него это могло получиться. Сам он, как видно из черновиков писем Утесову, всегда относился к «Л. О. У» с уважением. И сохранил все его весточки, даже пригласительный билет, на котором под лозунгом тех лет «Смерть немецким оккупантам!» напечатано:

«Коллектив Государственного джаз-оркестра РСФСР под управлением Л. О. Утесова приглашает Вас на шефский концерт, который состоится в апреле 1942 г.»

Пригласительный билет на концерт.

1942 год

На билете под портретом Утесова – цитата из директивы наркома Л. Мехлиса, напоминающего всем, что «песня, гармонь, пляска – друзья бойца, они сплачивают людей, помогают легче переносить тяготы боевой жизни, поднимают боеспособность».

В чем-в чем, а в этом высокий начальник, по сути бездарный руководитель, оказался прав. Леонид Осипович на билетике весело улыбается. От одного его вида повышалось настроение не только личного состава, но и охраняемых «контингентов».

Терпиловский много позже напишет краткое резюме к Л. О. У. В стихах:

Постскриптум

С той поры прошло полвека и даже больше, и много воды утекло в Каме и Неве. Один за другим ушли из жизни все участники событий, те, кто писал историю отечественного – советского – джаза.

Разбирая архивы «аристократа советского джаза», я наткнулся однажды на письма и фотографии, которые всё расставили по своим местам.

На одной из фотографий запечатлены трое «коренников» утесовского оркестра: А. Котлярский, О. Кандат и А. Дидерихс. Исторический снимок сделан во время гастролей в Харькове, 10 февраля 1936 года. На обороте пожелтевшей фотографии обращения к Леониду Утесову.

Право первой записи дали Арчи Котлярскому, как самому активному.

«Это трио звучит ничуть не хуже, чем у Эллингтона, достаточно посмотреть на самодовольные физиономии и ряд блестящих саксофонов, чтобы это сказать. Леничка, смотрю на тебя, видишь? Ты – моя джазовая надежда и судьба! Пиши побольше соло тенору!!! А. Котлярский».

Вторым начал выводить свои строчки с наклоном справа налево (оригинальный и упрямый характер!) Орест Кандат:

«Хоть «Фендросик» и верит в при меты, но я в них абсолютно не верю и твердо уверен, что эта троица никогда не расстанется. Мы все ждем от тебя, Леня, таких hotchorus-ов, которые неуклонно повышали бы наш рост. О. Кандат».

И последнюю фразу зелеными чернилами оставил Андрей Дидерихс:

«Пусть сие изображение напоминает тебе, что есть еще истые энтузиасты джаза. А. Дидерихс».

Три верных друга: А. Котлярский, О. Кандат, А. Дидерихс.

Харьков, февраль 1936 года

Эту фотографию сделали в нескольких экземплярах, по числу участников «вечного договора о намерениях». В конце 1970-х в Ленинграде встретились двое: Котлярский и Терпиловский. Судя по всему, тогда Арчи и подарил своему другу исторический снимок. Терпиловский работал в то время над воспоминаниями, и Котлярский верил, что книга получится. Они сфотографировались на память и уговорились встретиться ровно через десять лет. Было это в 1979 году.

Незадолго до кончины Harri (так называл Котлярский своего друга) Аркадий отправил в Пермь обеспокоенное, если не сказать покаянное, письмо, в котором извинялся за… Да непонятно за что!

Спустя годы: А. Котлярский и Г. Терпиловский. Ленинград, 1979 год

«…Не допускаю мысли, что ты, возможно, обиделся на меня за мое прямое и откровенное письмо, в котором я не рекомендовал тебе ехать «диким» способом, т. е. мог показаться негостеприимным человеком. Все же думаю, что ты разобрался, что к чему. Но на всякий случай, если, не дай господи, ты обо мне плохо подумал, поспешу еще раз уверить в моей заботе о твоем же благе. Как тебе известно, живу я один и забочусь о своих нуждах сам. За последнее время быт у меня – кувырком, т. к. я не могу тратить время на добывание жратвы. Все мои блаты давно кончились: старый стал, обаяние кончилось, утесовский ореол поблек и – еда когда есть, а когда нет.

Для тебя, для твоего желудка, естественно, плохо. Хорошенькое дело: приехать в Ленинград и целыми днями заниматься добычей еды!»

Терпиловский, стало быть, снова рвался в Ленинград, несмотря на свое резко ухудшившееся самочувствие. Отсюда проистекает тревога его друга. В том же письме Котлярский спрашивал еще, достал ли Генрих книжку Дмитриева об Утесове. Из всего сказанного вытекал неопровержимый вывод, что тема Л. О. У. по-прежнему оставалась для его бывших музыкантов злободневной, притягательной и, несмотря на несходство характеров и темпераментов, объединяющей. С другой стороны, становилось ясно, что и сам Утесов все последующие составы своего коллектива мерил «по гамбургскому счету» той великолепной «джаз-банды» из 1930-х.

Аркадий Котлярский, Арчи, умер последним из друзей-музыкантов, уже в 1990-х годах, в Канаде, куда, похоронив в России жену и сына, уехал к дочери доживать свой долгий век…

А силу магнетизма утесовского ореола, о котором писал Котлярский, довелось почувствовать и мне, когда в начале 1990-х я посетил в Москве места, связанные с жизнью Леонида Осиповича. Сфотографировав мемориальную доску на доме возле сада «Эрмитаж», где он жил, я медленно двинулся к памятнику Пушкину. И надо же такому случиться: у пушкинского монумента познакомился с двумя молодыми людьми, один из которых представился внуком Утесова, а его приятель оказался музыкантом из латиноамериканской страны. О той встрече мне напоминает теперь фотография, где мы, снятые на фоне Пушкина, увлеченно беседуем о знаменитом дедушке…

 

«Пальма первенства принадлежит нам»

Легенда о борьбе за мир композиторов Д. Шостаковича и Г. Терпиловского

В архиве Терпиловского сохранилась телеграмма, пришедшая на пермский адрес: улица Газеты «Правда», 3 (ныне ул. Павла Соловьева).

Сердечно поздравляю ветерана советского джаза юбилеем желаю здоровья успехов счастья вскл ДМИТРИЙ ШОСТАКОВИЧ

Знакомство Генриха Романовича с великим композитором современности началось давно, еще в годы Гражданской войны, в голодном и холодном Петрограде. То тяжелое время страшно напоминает нынешний «переходный период», этап так называемого дикого капитализма. В доме Терпиловских не хватало тепла, продуктов – плюсовая температура сохранялась только на кухне. Но вот театры – знаменитые Мариинка, Александринка, Михайловский – работали и в 1918-м. И юный Генрих по нескольку раз на неделе бывал в них. У него был абонемент, который достал ему дядя, доктор Гладкий, работавший главным врачом в этих театрах. Мальчик с восторгом слушал Шаляпина, внимал дирижеру Самосуду и многим другим лучшим музыкантам России.

Тогда же в театре встретились два юных меломана, жизни которых позже еще не раз переплетутся самым причудливым образом. Оказалось, что Дима Шостакович и жил по соседству. Мальчики подружились.

«Однажды нам пришлось даже выступать на сцене, – вспоминал позднее Терпиловский. – Правда, еще не в качестве музыкантов. Мы исполняли «Танец мира» – сначала сражались друг с другом на деревянных рапирах, а когда нас разнимали, провозглашали, повернувшись к залу, что лучше мира нет ничего. Много лет спустя, когда Д. Д. Шостакович был уже знаменитым композитором, я напомнил ему этот эпизод из нашего детства. «Вот видите, – рассмеялся он, – нам с вами принадлежит пальма первенства в борьбе за мир».

За этой сдержанной констатацией факта – Шостакович был уже знаменитым композитором – скрывается, в сущности, так много…

В отличие от Дмитрия Дмитриевича, Терпиловский знаменитым не стал: судьба сложилась так, что слишком много сил пришлось положить на то, чтобы не превратиться в «лагерную пыль».

А начинали они оба одинаково ярко, свежо и многообещающе. Сохранился портрет 12-летнего Шостаковича, написанный Борисом Кустодиевым и подаренный им «милому другу Мите». Мальчик в матроске изображен на рисунке с клавиром Шопена. Он уже очень хорошо играл на пианино, а вскоре станет лауреатом международного конкурса. Генрих, по примеру своего друга, также серьезно «засел за пианино». (Интересно, что в том возрасте он также носил матроску.)

Пальма первенства, о которой в шутку говорил Дмитрий Дмитриевич, в самом деле кое в чем принадлежит и его незнаменитому другу детства. Только не в области борьбы за мир. Посудите сами.

Портрет Мити Шостаковича.

Худ. Б. Кустодиев

Первый в стране джаз-клуб появился в конце 1920-х годов по инициативе Генриха Терпиловского, причем собирались на его квартире на Литейном проспекте, 29. Алексей Баташев написал, что в этом кружке единомышленников, влюбленных в новую Музыку, удалось выработать критерий хорошего вкуса. Генрих и его друзья-джазисты впервые разграничили популярную музыку того времени и подлинный джаз. Сыгровки проводил сам Терпиловский.

Прекрасный фильм «Мы из джаза» режиссера Карена Шахназарова, как мне кажется, во многом навеян воспоминаниями участников этого неофициального клуба Терпиловского. Не случайно в картине появляется и его старший друг, писатель и дипломат, морской офицер Сергей Колбасьев, страстно влюбленный в джаз. Именно ему Генрих посвятил свой «Блюз Моховой улицы» (Колбасьев жил на Моховой, 18). В 1937 году Адамыч, как звал его Генрих, был репрессирован. Прекратились и популярные радиопередачи о джазе, которые вел Сергей Адамович.

«…Далее этого рокового года, – вспоминал Терпиловский позже, – Колбасьеву не суждено было обращаться к своей аудитории, иначе он несомненно не остановился бы на западном джазе, а отразил бы в своем радиокурсе огромные достижения отечественного джаза! Но они пришли потом. Тогда наши музыканты еще только учились, и велика заслуга Колбасьева, что они учились на образцах, достойных подражания».

Пальма первенства принадлежит Терпиловскому и в том, что он серьезно, на профессиональной основе развивал вузовскую музыкальную самодеятельность во время своей учебы в Ленинградском сельскохозяйственном институте. Что имеется в виду? Как писал сам Генрих Романович: «Не иначе как впервые прибегнул к спасительной подсадке ныне широко практикуемого метода укрепления самодеятельного коллектива закамуфлированными профессионалами». (Ныне «широко практикуемого» – это уже в Молотове (Перми), в клубе, а затем во Дворце культуры имени Сталина.)

Фотоотражения (Генри). Тогда детей одевали в матроски

Популярность молодого композитора в начале 1930-х столь возросла, что Генриха уже искали, ему специально заказывали «что-нибудь новенькое» и руководители оркестров, и конферансье, например, Александр Менакер. Солист Кировского театра прекрасный бас Борис Фрейдков исполнил на Ленинградском радио блюзы Генриха Терпиловского на стихи негритянского поэта Ленгстона Хьюза, и это тоже было впервые.

А когда Терпиловскому поручили возглавить молодежный концертный джаз-оркестр КРАМа, им же самим и созданный, он быстро вывел его в число лучших в Ленинграде. Убедиться в этом помогло опять же сотрудничество с давним другом детства Дмитрием Шостаковичем. В Ленинграде тогда развелось столько самых разнообразных оркестров, называвших себя джазовыми, что уже невозможно было разобраться, где истина, кто из музыкантов остается на уровне таперов, ставших ненужными «великому немому», а кто играет и делает настоящий джаз.

«Филармонические ребята».

Шарж Н. Радлова.

В 1-м ряду сидят: композиторы Д. Шостакович, С. Прокофьев, дирижеры А. Гаук и С. Самосуд, солирует на трубе Б. Фрейдков

И вот по предложению Шостаковича была создана городская джаз-комиссия – «в связи с возросшей популярностью джазовой музыки и повышением интереса к этому жанру».

Как вспоминал Генрих Романович, ему поручили быть секретарем комиссии, что он воспринял для себя как большую честь. Ведь в комиссию вошли такие творцы, как И. Дунаевский и Д. Шостакович – от Союза композиторов, Б. Фрейдков – от Дома искусств, Н. Малков – от влиятельной «Красной газеты». Позднее, в Перми, со страниц музыкального клуба «Нота» в газете «Молодая гвардия» Г. Р. Терпиловский поделился воспоминаниями с читателями:

«Помню, с какой непримиримостью наиболее активный член комиссии Дунаевский ополчался против халтурщиков всех мастей, как последовательно он ратовал за лучшую музыку, создаваемую серьезными средствами, и даже поговаривал об учреждении «творческой милиции» для борьбы с отравителями музыкального вкуса».

В сущности, джаз-комиссия стала прообразом возникших позднее творческих объединений и центров. Появился такой центр и в Перми, куда пригласили Генриха Романовича. Фактически возглавив борьбу с дурновкусьем, выявлением низкопробных поделок, Терпиловский предлагал спорить о вкусах, а если быть точным, воспитывать его.

«Дурновкусье – оно живуче, – считал композитор. – Его оруженосцы из числа рядовых слушателей никогда в этом изъяне не признаются. В крайнем случае если они и наберутся самокритичности, то обязательно сошлются на отсутствие слуха. Или отгородятся пословицей «О вкусах не спорят». И то и другое в корне не верно!»

Терпиловский напоминал: люди, совершенно лишенные музыкального слуха, встречаются не чаще, чем гениально одаренные. Убеждение в этом он вынес еще из времен своей бурной молодости. Тогда по настоянию Шостаковича был проведен смотр-конкурс, выявивший лучшие коллективы и позволивший отделить зерна от плевел. И выяснилось, что джаз Скоморовского, к примеру, рекламировавший себя в качестве наилучшего, к таковым совсем не относится, а на первые места вышли совсем другие музыканты.

Позднее, когда у Терпиловского «появилось время» (в ссылке), он вспомнит это время в стихах:

 

Но более всего он Дон Кихот в любви

Легенда об однолюбе

Нет, кто ждет от нас восторженного, в розовых тонах рассказа о любви композитора-арестанта и его верной подруги-певицы, тот будет, боюсь, разочарован. Однажды Нина (Антонина) Георгиевна сама заговорила на эту щепетильную, очень сокровенную тему. Было это уже после смерти ее Генри.

Их союз вытерпел много испытаний. Когда Терпиловские жили в Перми, то даже чуть не расстались, и такое случилось. А казалось бы, этого быть не могло – после всего, что пережили, после того, как Она буквально вытащила из лагерей своего возлюбленного в 1953-м, тогда уже сактированного, полуживого доходягу!..

Нина, избранница сердца, друг и жена

В лирическом цикле стихов 1952 года, не предназначавшихся для публикации, адресованных только Ей одной, Терпиловский провел краткий самоанализ и пришел к неутешительному выводу.

«Ни певцом, ни купцом, ни солдатом»… Автор признается, что самим собой он становится только с возлюбленной своей подругой, вошедшей в его жизнь очень поздно и ставшей для ссыльного «лучезарной надеждой».

Образ своей избранницы, с которой его опять разлучили, поэт рисует в разных ситуациях. Разлука распаляет воображение, помогает ему

В стихотворении «Девочка» поэт возвращается к письму подруги, которая призналась, что ее тронуло слово «девочка», обращенное к ней. Отсюда – признание:

Шли годы сибирской ссылки Терпиловского – последней в его многострадальной жизни. До смерти Сталина, а значит, до освобождения оставалось меньше двух лет.

Читая лирические стихи, написанные в неволе, отчетливо понимаешь: любовь помогала человеку выжить. Кратковременные свидания становились путеводными вехами в беспросветном лагерном бытии и служили материалом для творчества.

Нет, мы не будем углубляться в самую интимную область человеческих чувств. Чтобы рассказать о том, сколь красив был их лагерный роман (да-да, несмотря на ужасающие бытовые реалии знакомства и свиданий за «колючкой»!) и сколь прочен все же оказался их брак, заключенный почти в аду (хотя официально расписались они, уже будучи на свободе), вернее всего обратиться к стихам Генриха Терпиловского. В них отражено смятение чувств и очищение смысла отношений двух творческих людей. Стихи включены в книгу. Они искренни настолько, что любой комментарий будет выглядеть пошлым.

Одно меня только, признаться, поражает до сих пор. Как-то раз я спросил Нину Георгиевну, предлагал ли ей муж свои сочинения для исполнения как певице. Нет, оказывается, ни разу! «Хотя я и заговорила однажды с ним насчет этого», – добавила задумчиво вдова композитора.

Почему так? Возможно, не хотел даже здесь, что называется, смешивать отношения. Как и положено Рыцарю печального образа, на которого он был очень похож внешне, к избраннице своего сердца композитор относился трепетно, бережно и в рабочую лошадку не превращал.

Более всего этот «старомодный» человек был джентльменом в любви. Такая бытовая деталь: глазок на двери пермской квартиры он заказал под свой рост, потому что подумал в тот момент о том, что открывать дверь – обязанность хозяина. И когда его не стало, вдове приходилось подниматься на цыпочки, чтобы увидеть в дверной глазок пришедшего.

Живя рядом со своим Генри, его единственная спутница вот так же постоянно поднималась на цыпочки, чтобы быть достойной этого необычного человека. Она очень хорошо осознавала его неординарность и жила, чтобы соответствовать хоть чуточку его уровню…

А он ее превозносил в стихах.

Написано это в августе 1946 года, когда автор отбывал наказание в городе Свободном…

Свое «гнездышко» у четы Терпиловских появилось лишь в конце 1950-х в Перми. Но – вот ужас! – из окна их кухоньки была видна новая «башня смерти». Так в народе быстро окрестили здание Управления внутренних дел, увенчавшее Комсомольскую площадь в 1951-м году. По проекту архитектора М. Перелешина были предусмотрены некоторые архитектурные «излишества» – колонки, лепные украшения и прочее.

«Однажды мы сидели с Генри, – рассказывала мне Нина Георгиевна, – и вдруг мне показалось, что за нами кто-то наблюдает. Взглянула в окно, и мне показалось, что на «башне смерти» не колонки стоят, а вертухаи на вышке…»

Понять новоселов было можно: после стольких лет жизни под наблюдением многое чего может причудиться. Хотя, с другой стороны, человек – существо, ко всему привыкающее. Даже к Сибири, оказывается, можно было привыкнуть и что-то или кого-то в той несвободной яви полюбить.

Представьте себе – полюбить! Потому что Он и Она встретились именно там, в Сибири, и это обстоятельство способно многое изменить.

Зек-композитор писал в одну из ночей ожидания возлюбленной:

У каждого человека бывают минуты прозрения, когда вся прожитая жизнь оказывается словно спрессованной в самых ярких слитках-мгновеньях. Терпиловский в такую минуту озаренья напишет следующее:

Эта самая «озорная сила» не покидала Генриха в самые трудные минуты.

Судя по всему, его верная подруга жизни также мало надеялась на счастливую встречу на небесах. Оставшись в одиночестве, Нина Георгиевна написала однажды нечто вроде завещания:

«…Теперь, когда он 16 июля 1988 года ушел от меня навсегда, не оставив даже крупицы надежды на встречу, меня охватил страх, ужас. Смерть беспощадна, и мне тяжело так, как не было даже тогда, когда вершилось вопиющее насилие, когда по незаконному приговору его уводили в тюрьму или лагерь. Единственное мое желание и просьба, чтобы меня положили с ним рядом, когда придет мое время…»

Когда я, автор, пишу эти строки, в ушах моих вновь оживает ночной телефонный звонок и знакомый глуховатый голос произносит с отчаянием и страхом: «Я умираю, это все!» Нина Георгиевна ушла спустя несколько дней после этого звонка. В последние месяцы ее жизни мы съездили вместе на Южное (кладбище в черте города Перми. – Прим. ред.), на могилу Терпиловского. Я приносил в квартиру на улице Газеты «Правда», по звонкам хозяйки и без таковых, картошку или хлеб, молоко. И между нами продолжались нескончаемые разговоры о Генри. Ее дорогом «Генриховиче», как называла она порой мужа. (А он обращался к жене Нуся, а то и Мэм.)

Супруги Терпиловские

Подруга была достойна своего великого спутника. История будет неполной, если я не упомяну о том, что и на финальном отрезке жизненного пути эта бесподобная женщина оказалась способна на нестандартный поступок. Резкие действия вдовы не всегда были продуманны. Не все пошло впрок. Нина Георгиевна, распределяя архив Терпиловского, разругалась с одним архивным учреждением, часть ценных документов вообще исчезла неизвестно куда. Бесценное собрание в итоге оказалось распыленным, разрозненным, а частично и просто погибло.

Последнее ее волеизъявление касалось замены мемориальной доски, установленной на доме по улице Газеты «Правда», 3. Первый вариант доски, созданной известным скульптором Николаем Хромовым, получился очень выразительным, исполненным символизма: фигуру человека с дирижерской палочкой обрамляли с двух сторон мраморные колонки. Творец в тисках времени… Но именно эта «стиснутость» и не глянулась вдове; больше того, эта метафора мешала ей жить, она отравляла ее существование!

Мемориальная доска Г. Терпиловскому.

Первый вариант.

Автор Н. Хромов

И Нина Георгиевна начала действовать. Она повела наступление в своем стиле, решительно и массированно. Через властные структуры, через газету. (Чуть не поссорилась со мной, писавшим на ту же тему, но потом все же сменила гнев на милость, пригласив в созданный ею же «художественный совет».) Много ценного продала, но средства на новую доску все же изыскала…

Новая доска получилась неплохой, хотя и достаточно традиционно решенной (автор В. Скрыльников). Надеюсь, не пропадет и прежняя мемория, так и не успевшая «постареть». Образ, найденный Н. Хромовым, можно разместить на здании бывшего Дворца культуры имени Свердлова (ныне городской Центр культуры имени А. Г. Солдатова), в котором работал композитор, – он по соседству.

Вот только жаль, что улочка так и не получила имя Терпиловского, хоть и была переименована (теперь она носит имя авиаконструктора Павла Соловьева). Но до новых разочарований Нина Георгиевна уже не дожила.

С нее хватило и того, что ей довелось испытать. Судьба-злодейка устроила под занавес жизни еще одно испытание. Так уж вышло, что у подруги композитора не сложились отношения с ближайшим другом и соратником ее «Генриховича» – с Аркадием Котлярским. Не испытывали они симпатий друг к другу, ну что тут поделать. Дело житейское. Получилось так, что на закате жизни вдова вынуждена была защищать свою любовь. Фактически она отстаивала смысл, цель всей своей сознательной жизни.

Примерно через полгода после смерти Терпиловского в опустевшую, молчаливую квартиру в доме на улице Газеты «Правда» пришло письмо из Ленинграда, от А. М. Котлярского. Прочитав его, вдова чуть не потеряла сознание…

«…Ваше письмо заставило меня пересмотреть свое отношение к Вам. До сих пор я считал Вас не женой, а сожительницей Генриха, т. к. слишком большая интеллектуальная пропасть разделяла вас. Отдавая должное Вашему участию в лагерной жизни и судьбе Генри, я понимал, что чувство его благодарности являлось одной из причин вашей совместной жизни в последующие годы. Таково мое мнение. Ваше гневное письмо – я не стыжусь в этом признаться – кое в чем меня переубедило.

Да, я виноват перед памятью о друге, но виноват совсем не в том, в чем видите Вы! Зависть? Какая может быть зависть у живого к покойнику? Это глупость! Я не написал о нем ни строчки, не могу выжать из себя. Но Вы натолкнули меня на эпизод (эпизод с приездом утесовского оркестра в годы войны в лагерь, где отбывал наказание Терпиловский. – В. Г.). Возможно, это поможет, хотя мне трудно сейчас писать вообще, а о нем – в частности.

Номер счета я сообщил в клубе. А. Котлярский».

(В своем письме вдова просила передать всем ленинградским знакомым номер счета для сбора средств на сооружение мемориальной доски.)

Поле долгих раздумий, бессонных ночей (только кофе и сигареты, кофе и сигареты…) Нина Георгиевна написала ответ, в котором постаралась избежать гневных ноток и вообще всяких эмоций, хотя это и не во всем ей удалось.

«Аркадий Михайлович! Нельзя не согласиться с Вами в оценке наших с Генри интеллектов, они, бесспорно, глубоко различны. Но коль скоро речь пошла о сравнении, то и Ваш далек от интеллекта Генри.

Сознавая разницу, я не однажды предлагала Генриху со мной расстаться. Он неизменно яростно это отвергал. Что же удерживало его? Если это было только чувством благодарности, оно давно могло бы иссякнуть и высохнуть, как вода в ручейке, вокруг которого срубили все деревья. Чувство благодарности, как я полагаю, не из долговечных, если оно не пополняется другим.

Что же им руководило, какое чувство он испытывал, если после встреч с женщинами с более высоким интеллектом, нежели мой, он оставлял их, возвращаясь ко мне? Может быть, Вы сможете объяснить этот феномен. Разрешаю Вам это и охотно выслушаю Вас.

Назвав меня «сожительницей», Вы имели целью унизить и оскорбить меня. Увы! Вы не достигли желаемого. Сожительницами именуют женщин, не состоящих в браке, юридически оформленном. Я же носила и ношу его фамилию, следовательно, я его жена. Теперь, к великому моему горю, вдова… Желаю здравствовать и быть счастливым.

P. S. Вы последний из могикан и – если есть сердце – обязаны хранить память о своих друзьях, ибо «человек жив до тех пор, пока о нем помнят». Да продлит Господь наши дни».

В ответном письме старый друг Генриха Романовича, действительно «последний из могикан», только извинялся, сославшись на то, что сжег все письма и Генриха (Гарри, как он его называл), и жены, и сына, также ушедших из жизни.

«…У меня состояние полной опустошенности, я потерял интерес к прошлому, к настоящему… Воспоминания о друге какие-то разорванные, отдельные клочки, моменты, чаще всего всплески остроумия, какие-то фрагменты. Не знаю, что со мной? Похоже на депрессию. Кроме того, болен, как никогда раньше… Так что виноват. Я вышел из игры.

Прошу простить меня. Возможно, отдохну, поправлюсь и напишу о своем друге. Мне звонили с Пермского ТВ, просили воспоминания. Я сказал, что болен и могу надеяться только на будущее. Вот, Нина, и все. Аркадий. 15.2.1990».

Нина Георгиевна также поняла, что – все. Воспоминаний она так и не получила. Ленинград замолк для нее навсегда. Свой ответ последнему другу Генриха Романовича вдова написала прямо на обратной стороне письма Котлярского. И это был не черновик, Нина Георгиевна все переписала набело – стало быть, она оставила столь сокровенные признания и выстраданные мысли для того, чтобы мы их прочитали. Папку с перепиской вдова передала мне лично.

Значит, мы можем, должны воспринимать ее последние слова как своего рода завещание. Завещание беречь свои чувства.

 

«Чеченец»

Легенда о создателе гимна города Грозного

…Однажды я пришел навестить могилу Терпиловских на Южном кладбище (было это года два спустя после смерти Нины Георгиевны) и был поражен картиной, открывшейся в тихом кладбищенском уголке. На траве возле свежих могил, на оградках сидели парни в пятнистой форме, в руках – стаканчики. А напротив того ряда, где упокоились композитор с женой, появился новый ряд свежих захоронений – восемь пермских омоновцев, те, что погибли в марте 1996-го в Чечне, в Грозном.

И не знали их товарищи, пришедшие помянуть «чеченцев» (так называют теперь на Руси воевавших на Кавказе, по аналогии с «афганцами»), что композитор, похороненный здесь, тоже мог бы, наверно, называться «чеченцем».

Два года отработал Терпиловский в Грозном. Написал там массу музыки, стихов и даже создал нечто «гимническое» под названием «Это – Грозный!». На Кавказ Терпиловские попали сразу после освобождения Генриха Романовича. Почти случайно: его пригласил сюда друг, человек, который буквально спас в лагере музыканта, превратившегося уже к тому времени почти в доходягу, – Павел Дудин. Композитор отбывал наказание в городе Свободном на тяжелых земляных работах, страшно голодал. От него остались кожа да кости. А Дудин, к тому времени (1943 год) уже расконвоированный, устроился снабженцем в лагере. Он подкормил Терпиловского и добился его перевода на авторемонтный завод.

Павел Дудин.

Грозный, 1954 год

Нельзя сказать, что жизнь в тех краях была тогда малиной. Бытовые условия скверные, жили «молодожены» прямо в комнатушке ДИТРа, Дома инженерно-технических работников, куда недавнего зека взяли руководителем джаз-оркестра. И он с головой погрузился в работу.

Спрос – налицо, а уровень, предложенный новым дирижером и композитором, был достаточно профессиональным. Терпиловский, что называется, вписался в будни рабочего города, оставшегося после депортации чеченцев почти без коренных жителей.

– Мы прожили в Грозном с 46-го по 48-й годы, – вспоминала Нина Георгиевна. – Город был грязный, новые промыслы, старые промыслы – все вокруг нефти крутилось. Неуютный город, но культурная жизнь была и в нем. Мы ходили на концерты Александра Вертинского, вернувшегося в Россию, братьев Покрасс, с которыми Генри был хорошо знаком; они находились на вершине славы, лауреаты Сталинской премии и проч. А ведь как ярко начинал и Генри до войны! Соловьев-Седой давал ему свои песни для первого исполнения, Шостакович также выделял Терпиловского…

Не все из своих написанных в грозненский период произведений композитор включил в позднее составленный им список. С десяток песенок, «Марш нефтяников», созданный на слова местного поэта Юрия Звягинцева, да пара политико-музыкальных памфлетов, довольно бойких по стилю («Стесняться нечего – здесь все свои»), – вот, собственно, и все, что прошло взыскательный авторский отбор.

А что же исполнялось тогда на концертах джаз-оркестра? В 1948 году отмечали 130-летие основания Грозного, поэтому часто звучали гимн города, песни, посвященные ему. Первое отделение одного из концертов начиналось с сюиты из песен композиторов, лауреатов Сталинской премии, в музыкальной обработке Г. Терпиловского, «не-лауреата». В общем, дань времени отдавалась сполна, иначе было нельзя. Эта самая дань ощущается и в заметках члена жюри смотра самодеятельности нефтяников Г. Терпиловского, напечатанных в газете «Грозненский рабочий».

Г. Терпиловский с товарищем по работе в ДИТРе.

Грозный, 1948 год

А в своих текстовках он писал тогда:

И швец, и жнец, и на дуде игрец, он частенько сочинял и конферанс. Глаз невольно останавливается, спотыкается, когда на пожелтевших листках читаешь строки «о самом большом садоводе, о самом любимом и мудром, о Сталине песню споем». Песня-то была Вано Мурадели, но предложение спеть исходило от «много-терпиловского», который к тому времени, конечно же, все понимал (что подтверждает его стихотворная «Лагериада» – см. Часть 3), к «садоводу» относился соответственно его заслугам. Но приходилось приспосабливаться и бывшему зеку…

Программа концерта джаз-оркестра

В оправдание этого «заказного стихоплетства» можно только сказать, что плохо у Генриха оно получалось. Просто из рук вон. И рифма стерлась до безобразия, и легкость улетучилась, и ритм подозрительно захромал. Никогда бы не подумал, что автор озорной «Лагериады» или проникновенных любовных виршей – тот же самый человек, который «настрогал» ура-патриотические, на живую нитку скроенные сочинения. И все же они являлись на свет, и это помогает нам лучше понять, в каких ситуациях оказывался творец. Сравнение всегда полезно.

Но на концертах популярного оркестра «на второе», после антракта, всегда выдавалось нечто раскованное. Начиналось, например, с фантазии на темы вальсов Штрауса в обработке все того же Г. Терпиловского. Кстати, и «на третье», под занавес, оркестр исполнял «Прощальную песенку джаза ДИТРа», слова и музыка – руководителя коллектива.

Там были такие слова:

В том-то и секрет, что была в этом гибком и в то же время несгибаемом, как оказалось, человеке тайная жизнь – жизнь свободной души.

…Как-то раз, придя к могиле Терпиловского, я увидел бывшего омоновца-«чеченца», уже помянувшего своих боевых друзей. Молодой ветеран присел прямо на оградку могилы Генриха Романовича, нахохлившись, как ворон. Такое вот стечение обстоятельств… Кто из них был творцом истории, подлинно действующим лицом, а кто – просто статистом и жертвой? Кто виноват в том, что не прижились русские ростки на чеченской земле?

Нет пока ответа на столь неудобные вопросы. Ясно одно: не поют в Чечне песен, сочиненных Терпиловским. Ясно и то, что кровавый круг истории замкнулся и ключ к пониманию его механизма сокрыт где-то глубоко. Может быть, и в этом уголке Южного (!) кладбища Перми?

А русский «чеченец», мой земеля, вырвавшийся живым из «горячей точки» под названием Грозный, даже не заметил, что на кладбищенской оградке композитора есть ключ. Скрипичный.

 

Терпиловский + Терпсихора=…

Легенда о неврученном ордене

Удивительно это сочетание яркого и одновременно незримого существования Терпиловского в нашем джазе…

Список творческих удач начат им с упомянутого цикла песен на слова Ленгстона Хьюза. Генрих Романович создавал его дважды: сначала молодым, в 1934 году, по заказу Ленинградского радио, а затем вернулся к Хьюзу спустя два с лишним десятка лет, после перенесенных испытаний и ударов судьбы.

И когда я услышал, что наш известный актер М. Козаков записал пластинку «Черные блюзы Ленгстона Хьюза», то обрадовался несказанно: значит, оценили по достоинству произведение Терпиловского, ведь он столько души вложил в него! Однако рано радовался: пластинка создана Михаилом Козаковым в содружестве с молодым джазменом Борисом Фрумкиным. Неплохо все сделано, с чувством, задиристо… Но жаль, что наш патриарх и в этом случае по-джентльменски остался в тени. Ей-Богу, у него не хуже…

Музыкальный обозреватель пермских газет Г. Терпиловский не пропускал ни одного заметного события в своей сфере.

А вот из той же оперы случай. Скорее, не из оперы, а из балета, а если еще точнее – случай, связанный с балетом. Про то, как композитора обошли правительственной наградой.

На фотографиях Генрих Романович нередко запечатлен в пиджаке, на лацкане которого – знак, похожий на лауреатский. Но это не правительственная награда, это знак признательности джазистов (иногда композитор носил значок, выпущенный к юбилею своего родного ленинградского вуза). Но при Никите Сергеевиче Хрущеве, говорят, композитор чуть-чуть ордена не получил.

В 1961 году написал Терпиловский балет… «Королева полей». Да-да, это все о ней, о кукурузе!

Либретто к новому труду Генриха Романовича сочинила пермский хореограф Клавдия Есаулова. Спектакль пользовался поразительным успехом. Ну, как же: неожиданное решение, оригинальная музыка, прихотливая хореография, милые юные солисты, резвившиеся на сцене… Позднее по «Чудеснице» – так стал называться балет – был снят и телефильм, а спустя десять лет композитор включил сюиту из балета в программу своего авторского вечера.

Как вспоминала вдова Генриха Романовича, на волне успеха пермскую «Чудесницу» повезли в Москву. Руководство заговорило о том, что «сам Никита Сергеевич…» и прочее, авторам в шутку предлагали уже крутить на лацканах дырки для орденов. Но тут – первый полет человека в космос! Хрущева отвлекли космические торжества, и в театр на пермский спектакль он так и не попал. Правда, работа пермяков была замечена известным столичным специалистом В. Вансловым, который, раскритиковав в целом балетную труппу из Перми за отсутствие самостоятельных спектаклей, написал в рецензии:

«В актив театра следует отнести лишь (!) привлекательный детский балет «Чудесница» Г. Терпиловского (балетмейстер К. Есаулова)».

Программы балетов на музыку Г. Терпиловского: «Выстрел» и «Чудесница».

По тем временам такие дифирамбы в центральной прессе дорогого стоили. Оценка В. Ванслова – вот его орден пермскому композитору.

Впрочем, сам Генрих Романович редко расстраивался из-за недостатка знаков внимания. Ведь и в том, «кукурузном» балете, первом из его четырех сочинений для Терпсихоры, Терпиловского увлекла необычность творческой задачи, возможность по-новому выразить себя.

Потом он «разохотится» и сделает еще два «Выстрела»: так назывался балет по рассказу «Сорок первый» Б. Лавренева (постановка М. Газиева) и «Лесная сказка, или Выстрел в лесу».

Но баловнем судьбы автора нельзя назвать, тут его верная подруга Нина Георгиевна была права на все сто процентов.

 

В лодке провинциального искусства

Легенда о «героических усилиях» Марка Захарова и Генриха Терпиловского «продать Родину»

Во времена хрущевской «оттепели» судьба свела Генриха Терпиловского с молодым режиссером и актером Марком Захаровым, который приехал в Пермь после окончания ГИТИСа по распределению. Можно сказать, они вместе раскачивали лодку провинциального искусства, пытаясь поднять паруса. Им так хотелось хотя б дуновения свежего ветерка со сцены! И однажды вместе получили за это… на орехи.

Марк Захаров в роли Лещева в спектакле «Товарищи-романтики» (пьеса М. Соболя).

Пермь, конец 1950-х годов.

Нынешний руководитель театра «Ленком» уже и забыл, наверно, про тот случай. Но время, когда все происходило, Марк Захаров воспроизвел в своей книге «Контакты на разных уровнях» довольно точно. Он признается, что впервые почувствовал себя режиссером именно в Перми, причем не на сцене местного драматического театра, где получал зарплату, как он пишет, «поразившую его своим великолепием – аж 690 рублей (по старому курсу)».

Тогда Захаров «стал заниматься всем сразу: писать детские стихи для местного издательства, рисовать и печатать карикатуры для молодежной и областной газет, сотрудничать на радио, организовывать в театре «капустники» и выпуски юмористической стенной газеты…». Приходилось и подхалтуривать. Одна из концертных программ, поставленная им во Дворце культуры имени Сталина в 1957 году для эстрадного оркестра, подверглась сокрушительной критике со страниц областной газеты «Молодая гвардия». А оркестром руководил, до своего вынужденного ухода в том же 57-м, Терпиловский. В программу была включена и одна из его песен, «Камское море».

При А. Г. Солдатове, слывшем покровителем искусств, заводской оркестр достиг апогея популярности.

(Маэстро Терпиловский в центре)

В корреспонденции «Под видом художественной самодеятельности» некто И. Любимов, в частности, писал, что «напрасно бы наша молодежь ожидала услышать полюбившиеся ей новые песни Соловьева-Седого, Лепина и Мокроусова». Совсем плохо, с точки зрения рецензента, что не нашлось места ни для одной мелодии шестого Всемирного фестиваля молодежи, «обогатившего сокровищницу народного творчества».

«…Вместо этого слушателям преподносится лоскутная программа, которую не спасают ни развязный «парный» конферанс, ни совместные героические усилия режиссера М. Захарова и художника Г. Навознова». Не понравилось критику прежде всего то, что «патриотической тематике отведено скромное место (два оркестровых произведения и одна песня), слишком скромное, если вспомнить, что эстрадный оркестр готовил программу к сорокалетию Великого Октября!»

Программа первого концерта джаз-оркестра под управлением Генриха Терпиловского.

Молотов, 1949 год

Партийные идеологи, испугавшись резво ворвавшегося свежего ветра, особенно после Московского всемирного фестиваля, решили «закручивать гайки». Со страниц газеты прозвучала острая критика по поводу фиктивного устройства на рабочие специальности музыкантов и других дарований. Джаз-клуб при заводе имени Сталина был организован еще до приезда Терпиловского. При этом специально подчеркивалось, что участники его – «работники завода и члены их семей». Нужно было растить свои кадры, свою «худсамодеятельность». Вот и Терпиловский был принят на предприятие «п/я 211», он же «завод № 19», на должность мастера (!), хотя пригласили его с видами на руководство эстрадным оркестром.

Но когда гром и молнии исходят из ЦК партии… Тут уж пощады не жди, тут «полетел» и свой композитор. Как пишет Марк Захаров, «в то далекое время на разоблачение страшных признаков западной цивилизации – жевательных резинок, безалкогольных напитков типа кока-колы, ритмических танцев, джазовых оркестров, зауженных мужских брюк и ботинок на микропоре – тратились большие усилия, уходило много типографской бумаги и авторского гонорара…».

К идеологическим проработкам Терпиловский был привычен. Но нельзя сказать, к сожалению, что столь частые «промывания мозгов» проходили бесследно. Увы, композитор постепенно отходил от джаза, все чаще ему приходилось зарабатывать сочинением «датских», посвященных торжественным календарным датам, произведений, среди которых редко-редко сверкает бриллиант. Скучно было распевать (сам помню по школьным годам) и «патриотические» песни про то, как «смотрит в Камское море Пермь, наш город родной», и тому подобное гимнообразное…

Тем не менее творец-бунтарь жил в душе Терпиловского…

 

Под псевдонимом

Терпиловский против Терпиловского

В феврале 1958 года в областной газете «Молодая гвардия» появилась критическая корреспонденция И. Любимова «Под видом художественной самодеятельности». Проходит всего несколько месяцев, и в той же газете публикуются довольно ехидные заметки А. Иванова под названием «Джазы и их покровители» (апрель 1958 года). В них автор прошелся по чиновникам из городского управления культуры, которые грубо и некомпетентно тасовали составы и репертуар джазовых оркестров, игравших в кинотеатрах «Художественный», «Октябрь, «Красная звезда» и «Победа». Впрочем, не поздоровилось и некоторым музыкальным коллективам, которые гнали халтуру. Текст заметок выдавал музыкальную эрудицию автора, знание им предмета разговора и обстановки в оркестрах изнутри. Корреспондент едко прошелся по чинушеству, вкусовщине и капризам, в том числе директоров кинотеатров, выступающих в роли покровителей джаза.

«…Директор кинотеатра «Октябрь» т. Белкин, например, прямо заявил:

– Я люблю джаз. У меня работу получит только джаз-оркестр!»

А. Иванов заступается за оркестр кинотеатра «Художественный», который, начиная с 1949 года, последовательно пропагандировал русских и зарубежных классиков. В репертуаре этого небольшого оркестра были произведения Чайковского, Бородина, лучших советских композиторов.

Но одним росчерком пера у «Художественного» отбирают две штатные единицы и передают их другому кинотеатру. В результате и в фойе «Красной звезды» теперь «…оглушают слушателей лихие фокстроты». Та же обстановка в «Октябре». Критик отмечает также, что оркестры пермских кинотеатров не включаются в работу перед кинопремьерами. «Почему бы, например, перед демонстрацией таких фильмов, как «Коммунист», «Балтийское небо», не исполнять музыку революционных песен тех лет? Между тем дело доходит до курьезов: в зале кинотеатра «Октябрь» идет фильм героического содержания, а в фойе в это время оркестр играет ресторанную музыку типа пресловутого «Каравана»…»

Каково? «Пресловутого «Каравана»! Это о джазовой классике, вечно живой, вечнозеленой…

В итоге все же автор статьи в «Молодой гвардии» приходит к выводу вполне взвешенному. «Нашим слушателям, – пишет А. Иванов, – нужны разные оркестры: и джазовые, и «салонные», и струнные, отличные друг от друга по исполнительской манере и по репертуару. Не надо запрещать джаз, но нельзя же все оркестры кино превращать в джаз!»

В начале января 1959 года появился материал «Критика помогла», под рубрикой «Маленький фельетон». Редакция сообщала, что корреспонденция И. Любимова «Под видом художественной самодеятельности» была перепечатана ежемесячником «Художественная самодеятельность», органом ВЦСПС. И – очередной фельетон. Его автор П. Глебов прошелся по фокусникам из Дворца культуры имени Сталина, которые продолжали заниматься очковтирательством…

Кто же этот фельетонист, кто этот «таинственный трубач»? Оказывается, И. Любимов, А. Иванов и П. Глебов – одно лицо, и этим критиком был… сам Терпиловский.

Что же могло случиться в его уже мирной, пермской жизни, чтобы решиться на смену вида оружия, чтобы добродушный юмор, столь обычный для натуры Терпиловского, ожесточился и заматерел? Чтобы поэт превратился в гневного публициста? Чтобы он решился бичевать недостатки, да еще не под своей фамилией?!

Почетная грамота «тов. Терпиловскому Г. Р.» – в честь 10-летнего юбилея эстрадного оркестра ДК им. Сталина

Во-первых, весной 1958 года он получил полную реабилитацию. Это обстоятельство придавало смелости его критике. Во-вторых, он вынужден был уволиться из Дворца культуры имени Сталина, и случилось это чуть раньше, в конце 1957 года.

Ушел он, вроде бы, тихо и мирно, «по собственному желанию». Незадолго до этого, 11 января 1956 года, в день десятилетия эстрадного оркестра Дворца культуры имени Сталина, от имени тогдашнего руководства «участнику художественной самодеятельности тов. Терпиловскому Г. Р.» даже была вручена Почетная грамота. Грамота роскошная, с барельефами Ленина – Сталина, подписана всей тройкой руководителей завода.

Историю с увольнением Терпиловского хорошо помнят некоторые из музыкантов, работавших с ним. То время помнится в деталях и Анатолию Афанасьевичу Черемных, бывшему саксофонисту оркестра.

– Причин было, наверное, несколько, – размышляет ветеран пермского джаза. – Сменилось руководство завода и самого Дворца. У городских властей появилось желание «навести цензуру» в нашем репертуаре. Люди, не имевшие к культуре и музыке никакого отношения, начали диктовать, навязывать свой вкус. Все это не нравилось Генриху Романовичу, и он ушел.

Музыкант-ветеран вспоминает такой случай. Участница оркестра скрипачка и певица Злата Дубровина, уходя со сцены, помахала залу газовым шарфиком. Все это было вполне в стиле исполняемого номера. Но даже такая деталь не понравилась высокому руководству, посетившему концерт…

Записи в трудовой книжке Терпиловского (документ хранится в ГАПО, в личном фонде В. Ф. Гладышева) подтверждают всю сложность ситуации, все перипетии с трудоустройством недавнего ссыльного в годы так называемой оттепели.

Помимо морального поощрения была и материальная поддержка: путевка на курорт

«…Образование высшее, профессия музыкальный руководитель… Пенсия назначена с 19 мая 1950 г. (по инвалидности. – В. Г.). После приезда в г. Молотов принят на должность мастера в п/я 211 с 1 декабря 1954 г.»

Удивительное совпадение: ровно двадцать лет назад именно в первый декабрьский день был убит С. М. Киров. Это событие все перевернуло в судьбе Терпиловского, как и тысяч других ленинградцев, и не только их…

Далее на страницах трудовой книжки следует пропуск: ссылка, начиная с 1950 по 1954 год, просто не внесена в сей документ. А послессыльный период начинается со строки:

«1954, декабрь. Переведен во Дворец культуры пом. директора по кадрам».

И тут же:

«…принят на работу в качестве руководителя эстрадного оркестра Молотовского Дворца культуры им. Сталина».

И следующая запись:

«1957 год, 22 марта. Уволен по собственному желанию».

Затем идут записи о работе в кинотеатрах «Победа», «Октябрь» – по году, по два. Уволили руководителя оркестра кинотеатра «Октябрь» в июне 1960-го «по сокращению штатов». Терпиловский перешел на работу в областной драмтеатр. Но работал, жил, и смыслом жизни оставалась музыка.

…Авторство резких статей несомненно: композитор собственноручно засвидетельствовал это в списке критических публикаций и рецензий. Список озаглавлен им так: «Свои сочинения». Генрих Романович вел его аккуратно, все годы, начиная с 1958-го и заканчивая 1988-м. Пропущены только два года, 1967-й и 1968-й, но с 1969 года в областном центре начинает выходить газета «Вечерняя Пермь», и музыкальный критик Г. Терпиловский часто выступает со статьями и заметками на ее страницах. Последняя запись сделана им о публикации воспоминаний «Джазовый рассвет над Невой», незадолго до кончины: «Сов. эстрада и цирк. 1988. № 6».

Все три публикации, с которых мы начали данную главу, внесены им в список с пометкой «Под псевдонимом». Это было только трижды, больше он ни разу не скрывал свое имя, критиковал так сказать с открытым забралом. Но, видимо, почувствовав себя в амплуа злого сатирика не очень уютно, Генрих Терпиловский к этому виду журналистского творчества больше не обращался.

Главное достоинство критического наследия Генриха Романовича Терпиловского заключается в том, что он считал своим долгом не только критиковать – делать замечания, указывать на ошибки, но и поддерживать молодых исполнителей, советовать опытным музыкантам, независимо, был ли рожден музыкальный коллектив на пермской земле или приехал на берега Камы с гастролями.

В 1960–70-х годах самой широкой известностью пользовался ленинградский джаз-оркестр под управлением Иосифа Вайнштейна. Генрих Терпиловский написал в местной газете об этих талантливых музыкантах в статье «Цитадель джаза» (январь 1971 года):

«Для исполнителя-профессионала самое главное – не что он играет, а как он играет. Опытному джазовому солисту аранжировка служит лишь трамплином для свободной импровизации…»

Оценки музыкального критика были точны, а советы исполнителям вполне доброжелательны и стратегически выверены. Судя по всему, отклик из Перми дошел до Ленинграда. В фонотеке Г. Терпиловского появился диск с записями оркестра. На конверте – автограф руководителя: «Ветерану советского джаза нашему большому другу Генриху Романовичу Терпиловскому в знак искреннего уважения. И. Вайнштейн. Ленинград – Пермь, 1971–1973».

 

«Уджазно!»

Легенда об измене джазу

Били его в течение всей жизни немало. Генрих Романович иногда отшучивался: мол, за битого двух небитых дают. Никто не сможет сегодня сказать, сколько он претерпел и за свою любовь к джазу. В Советском Союзе эта «неродная» музыка подвергалась гонениям неоднократно, ее поклонников преследовали – то как космополитов, то как стиляг. Однажды мне довелось услышать странное утверждение, что Терпиловский-де не случайно стал писать песни, гимны и балеты. Под влиянием перманентно повторявшихся атак композитор отказался от своей первой любви в музыке, фактически изменил джазу.

В стихах Терпиловскому удавалось выразить свои пристрастия в музыке иногда естественнее, чем в других сферах искусства. Он писал, как дышал:

Терпиловский не изменял джазу, нет. Он в нем работал, хоть и с вынужденными перерывами, серьезно, на крепком профессиональном уровне. Не случайно его произведения любили исполнять оперные певцы. До войны, как уже говорилось, бас Борис Фрейдков в Ленинграде пел песни Терпиловского на стихи Ленгстона Хьюза. После войны, уже в Перми, песню-балладу о королеве блюза Бесси Смит исполняла солистка оперного театра Клавдия Кудряшова, народная артистка СССР. Позднее полюбил творчество Терпиловского и артист пермской оперы бас Михаил Кит, ныне солист Мариинки.

На пермской почве нападки на джазистов тем не менее продолжались. В конце 50-х при местной филармонии был создан небольшой джаз-ансамбль. Впервые! Но просуществовал коллектив очень недолго: как оказалось, его расформировали «за отсутствием штатного расписания». Эстрадные коллективы, группы могли существовать, играть легкую музыку, пропагандировать песни советских композиторов. Для джаза «штатного расписания» не существовало.

Расстроенный композитор написал после такого фиаско:

«Профессиональные круги города не могут гордиться сколь либо серьезным вкладом ни в джаз, ни в развлекательную музыку. «Лучше плохая опера, чем хорошая оперетка» – такое, с позволения сказать, эстетическое кредо обнародовали в 19-м веке «Пермские губернские ведомости». Теперь, конечно, никто такого не сказанет, да еще в прессе. Но кое-что от «пуританизма» дореволюционных отцов города осталось. Сметами предусмотрены симфонический и камерный оркестры (и это очень радостно), но джаз в коммерческом отношении полностью беспризорен. Его питательной средой в Перми служат широкие любительские круги…»

Так вот, этому «беспризорному» джазу Терпиловский не изменял и тогда, когда возраст, здоровье уже не позволяли ему творить в полную меру как композитору. Он служил музыке верой и правдой как журналист, музыкальный обозреватель. Огромный список публикаций (который Генрих Романович вел очень скрупулезно) способен поразить воображение любого (см. Приложение).

О незыблемом пристрастии к легкой музыке свидетельствует и такой факт. Однажды Терпиловский провел собственное расследование (закопавшись в архивы), решив распутать дело по обвинению Аркадия Гайдара. В годы НЭПа писатель работал в «Звезде» и в одном из фельетонов позволил себе поиздеваться над следователем, который играл по ночам в оркестре ресторана «Восторг». Позднее все исследователи защищали Гайдара. Суд (следователь привлек фельетониста «за клевету и оскорбление») приговорил тогда Голикова (Гайдара) к лишению свободы сроком на одну неделю, но посчитал возможным заменить срок на общественное порицание. А в отношении следователя-музыканта было вынесено решение: копию приговора направить в дисциплинарную коллегию для привлечения к ответственности как судебного работника.

Подобное «совместительство» (народный следователь играет в ресторане!..) всем казалось немыслимым. Всем. Кроме Терпиловского. Он сделал свои выводы из той давней истории, но, конечно, лишь для себя. То, что его симпатии оказались не на стороне ставшего знаменитым писателя, можно, наверно, и не добавлять. Опубликовать свои результаты расследования ему, конечно, не удалось…

С молодыми единомышленниками.

Крайний справа – Олег Плотников, руководитель «Уральского диксиленда»

(Челябинск)

В архиве музыканта сохранились и газетные вырезки о нашумевшей истории с семейным джаз-ансамблем «Семь братьев», или «Семь Симеонов». Это когда юные вундеркинды, уже известные на просторах Отечества музыканты, ведомые родной матерью, решили перебраться за границу. Угнали самолет, пошли на кровавое преступление. Много позже, два десятка лет спустя, об этих драматических событиях снимут психологический триллер «Мама», с Нонной Мордюковой в главной роли. Ансамбль назван в картине «Веселая семейка». Не знаю, что думал Генрих Романович по этому поводу, к каким выводам пришел, изучая трагедию, потрясшую «весь советский народ». Записей он на эту тему не оставил. Но мне почему-то думается, что выводы Терпиловского были более глубокие, более выстраданные, чем у прокуроров и журналистов. Видимо, потому-то и не записал он свои соображения, что казались они слишком несовременными, не в духе обстановки тех лет.

Медленно, но верно музыка Терпиловского находит своего ценителя. Выберем из списка крупных сочинений композитора (списка, весьма критично и собственноручно им составленного) работу под названием «Молодость Кубы» (1980), жанр – симфоническая фреска. Вдохновенная вещь. Но, помимо вдохновения, от автора потребовались немало знаний, большая музыкальная эрудиция. Творческая кухня Терпиловского позволяет понять, как основательно он подходил к творческому заданию и сколь уважительно относился к наследию других народов. В его архиве сохранился обстоятельный труд по истории кубинского фольклора, по народным инструментам. Он обращается к своему брату Лешеку с просьбой поделиться впечатлениями от поездки на Кубу…

В путевых записках о посещении «острова Свободы», как называли в те годы Кубу, Лешек пишет о многом, и все в своем ироничном тоне (перевод с польского Е. Капелюша):

«…Трудно, пожалуй, согласиться с Эдвардом (попутчик, также джазмен. – В. Г.), который философски констатировал, что в таких условиях даже автор книжечки «Четыре танкиста и собака», если бы поднапрягся, доработался бы до славы Хемингуэя. Послушать же – если кто-то еще на этом свете верит в неприукрашенный фольклор – можно немногое и лишь под свою ответственность. Посетили запущенную хату-бунгало, в которой, кажется, двери прогнулись из-за вони (прямо какой-то заповедник времен правления Батисты, нагло нарушающий порядок!). И старый кубинец ангольского происхождения (так сам себя представляет), некий народный артист Эмилио, принадлежащий вместе с сыновьями, дочерью и дедушкой к «обществу сыновей праздника Хуана», выдает нам образцы игры на конгах (ударные инструменты. – Прим. ред.), танца и пения. Из этого юмористического мероприятия мы запомнили припев: «А ла вила ай-ай!» И грозное урчание: «La palumba!» («Ла палумба!» Ну, блин, это бомба!»

Перед первой записью на телевидении в передачу «Голубой огонек»

Вот из «такого сора», говоря словами Ахматовой, рождалась симфоническая фреска.

А еще в багаже Г. Р. Терпиловского есть «Мексиканская рапсодия», пьеса «В мексиканской деревушке». Можно только догадываться, почему композитора неудержимо «потянуло на экзотику», но поиск новых музыкальных красок, средств выражения чувств, как дуновение ветерка, придал свежесть его творчеству.

И – представьте себе! – через много лет тот самый напев, услышанный Лехом Терпиловским в кубинском бунгало, куда перенесся силой воображения и наш композитор, с «грозным урчанием» La palumba! и немыслимыми танцевальными па, был исполнен почти сразу после перевода текста на русский язык на встрече членов клуба «Пермский краевед» с обществом польской культуры. Поистине зажигательные ритмы увлекли всех присутствовавших.

Говоря о многогранном творческом наследии Г. Р. Терпиловского, до сих пор мало востребованном, нужно обязательно отослать будущего исследователя к циклу критических статей, очерков, написанных им для различных газет и журналов, а также к книге об истории джаза, над которой он работал последние двадцать с лишним лет и которую так и не успел закончить. В том, что книга у него могла бы получиться, убеждают многое из того, что он успел написать, «обкатать» через газету, и отзывы первых читателей и коллег.

Композитор Игорь Якушенко, руководивший в 1980-е годы популярным эстрадно-симфоническим оркестром, в письме от 13 апреля 1982 года признается Терпиловскому, с которым дружил много лет:

«…Сажусь писать – и исчезает эта атмосфера общения с аудиторией, дающая мне тонус, и чувствую: моя писанина – казенная и скучная. Вот так и мучаюсь. Все же я больше исполнитель-импровизатор (и в музыке, и в слове), чем ученый-исследователь.

А вот у тебя статьи хорошо получаются, и язык свежий, и образы, аналогии убедительные. Это относится и к статье о нас (о гастролях оркестра. – В. Г.), и в особенности к статье о Лукьянове, где ты убедительно вскрыл его сильные и слабые стороны. Уверен, что если ты начнешь писать воспоминания, у тебя это здорово получится. Но ты прав, торопиться не следует, надо настроиться на это, внутренне созреть, тогда все пойдет как по маслу (которого у вас в Перми так мало!)».

В том, что Генрих Романович настроился на нужный лад, говорят фрагменты его воспоминаний «Джазовые рассветы над Невой» и «Мои встречи с Сергеем Колбасьевым» (см. Часть 3).

 

«Во всей своей гармоничности и свежести»

Легенда об «авторе одного произведения»

Не многое было способно так радовать творца, как оценка профессионала. Например, известного дирижера, народного артиста России Бориса Афанасьева. Приведем фрагмент его характеристики, написанной для сборника сочинений Г. Р. Терпиловского. Строки эти были названы так: «Вместо предисловия».

Дирижер Борис Афанасьев

«…Композитор Генрих Романович Терпиловский получил музыкальное образование в Ленинградской консерватории в классе профессора М. О. Штейнберга. К сочинению музыки приступил очень рано, и первая же его оркестровая пьеса «Джаз-лихорадка» стала общепризнанным боевиком конца 1920-х годов. Недавно эта пьеса исполнялась в Москве на юбилее советской джазовой музыки.

Песни Терпиловского мелодичны и легко запоминаются. Многие страницы этого сборника, вероятно, известны пермским любителям музыки. В сборник вошли ряд песен, созданных в разное время, – от патетической песни-баллады «Коммунары» на стихи Е. Евтушенко до озорной «Рыжей девчонки», исполнявшейся и по Центральному телевидению.

В своей творческой деятельности Г. Терпиловский не ограничивается жанром песни… Композитором написаны три одноактных балета… оперетты «Девушка-гусар» и «Я вам пишу». Хочется отметить кантату «Урал», «Мексиканскую рапсодию», симфониетту «Амок», балладу «Таинственный трубач» и музыку не менее чем к двенадцати театральным спектаклям.

Генрих Романович ведет большую общественную работу, являясь председателем правления объединения композиторов Прикамья и музыкальным критиком.

В лучших песнях Терпиловского запечатлен мир простого советского человека. Откройте сборник, друзья, проиграйте ноты, и мир этот предстанет перед вами во всей своей гармоничности и свежести…»

Слова эти – «во всей своей гармоничности и свежести» – можно повторить и сегодня.

Программки пермских театров. Музыку к этим спектаклям написал Г. Терпиловский

Однако у некоторых моих земляков остается убеждение, что Терпиловский – автор одного произведения. Как, например, из всех поэтических опусов А. Суркова всенародно известен один – «В землянке». Ассоциация с фамилией Терпиловского – о! «Джаз-лихорадка!»

Да, именно на этом произведении молодой композитор получил «боевое крещение» в одном из первых джазовых оркестров Ленинграда, созданном инженером Георгием Ландсбергом. На концерте перед исполнением «Джаз-лихорадки» Ландсберг сказал, обращаясь к публике (приводим его конферанс по воспоминаниям самого композитора):

– Не умолкают споры на тему, здоровое или больное искусство джаз? Несомненно, больное. Наш молодой земляк Терпиловский принес нам свое сочинение, мы попробовали его сыграть – не смогли! Мы заболели, нас колотило, правда, со временем…

Тут неожиданно дирижера перебивает ударник, имитируя приступ. Ландсберг подбегает к нему и, находясь спиной к зрителям, помогает: тушит руками звучание тарелок… Затем он дирижирует группой саксофонистов, лишь изредка укоризненно поглядывая на барабанщика, когда того вновь охватывала лихорадка. И так, сквозь очередные приступы озноба отдельных музыкантов или целых групп ансамбля Ландсберг благополучно довел пьесу до конца.

Обычно пьеса повторялась на бис, хотя, описывая свой первый успех на публике, Генрих Романович не забывал повторять, что обязан им прежде всего виртуозности музыкантов: ударника Козловского, великолепного трио саксофонистов – Рукавишникова, Кандата, Котлярского.

Между тем споры вокруг джаза не утихали, и противников его никак не становилось меньше. В то время к джазу было принято относиться свысока, а то и с предубеждением. Это отлично почувствовал на себе Генрих Терпиловский в 34-м, когда отправился «туда». Это решило судьбу его друга Сергея Колбасьева, дипломата, писателя, капитана, который «пробил» на Ленинградском радио цикл получасовых бесед о джазе. Увлекательные радиобеседы Колбасьева оборвались в 1937 году, когда к негодующим выкрикам критиков чуждой музыки – «Уджазно!» («Ужасно!») – стало вполне привычным делом присоединять свинцовый аргумент в виде пули в затылок…

 

Если долго жить в Перми…

Легенда о местном патриоте

Остается один важный вопрос: почему Терпиловский не уехал в свой любимый город на Неве? Ведь ясно же, что композитор многие годы мечтал о нем, рвался в Питер, видел его во снах. Возможно, временами он даже ощущал свою обделенность, когда, к примеру, читал слова, случайно вырвавшиеся в письме Л. О. У. (Утесова), – мол, как жаль, что Вы живете «на отшибе»…

Однажды на прямой вопрос приятеля, почему не уехал в Ленинград, Генрих Романович ответил: «Я опоздал…»

Судя по всему, он вкладывал в этот короткий ответ не только невозможность получить квартиру. Квартирный вопрос еще можно решить. Он опоздал в чем-то более важном для его профессионального статуса. Собственно, порою Терпиловский так и жил – между двумя городами.

В списке его творений встречается немало произведений, связанных с Ленинградом. Еще в 1942 году он написал песню на стихи Ив. Мороза «С Васильевского острова» и посвятил ее «Героическому городу Ленина». Про веселого гармониста с завода «Металлист», ушедшего защищать любимый город. У него был свой Ленинград… После многолетних невольничьих сроков, после ограничений в правах, в передвижении, в выборе места жительства Генрих Романович одно время даже боялся отправиться в город своей юности, был такой период в его жизни. Потом съездил, погулял по знакомым местам. Возобновил контакты с однокашниками и по техникуму, и по школе.

Постепенно он проникался теплыми чувствами к другому городу, к тому, в котором обрел крышу над головой, семейный очаг. Жить на разрыв между двумя городами долго нельзя. В творчестве Г. Р. Терпиловского одна за другой появлялись песни, посвященные Перми. Одна из них, на стихи Льва Кузьмина, прозвучала в кинофильме «Капризка – вождь ничевоков» (1969). Композитор, выбрав эти стихи, словно продолжает разговор на сокровенную, корневую для себя и других тему:

Проникнувшись местными настроениями, композитор не только писал серьезные вещи, классику, джаз, но сочинял и шуточные песенки, как, например, «От Перми второй до Разгуляя» (на стихи Н. Воробьева). Простой сюжет о любви юной пары, которая, намыкавшись на трамваях, обрела наконец общий адрес. Так что в Перми надо жить долго, тогда обязательно чего-то добьешься (выделено ред.).

Пермская общественность по достоинству оценила вклад Терпиловского в развитие культуры города. Авторский вечер композитора прошел в театре оперы и балета с участием ведущих артистов, музыкантов. И все бы хорошо, но… Журналист, написавший в областной газете статью к 75-летнему юбилею композитора (см.: Коробков С. Искусства и музыки рыцарь. – Звезда, 1984, март), даже не представлял, как он задел Генриха Романовича, когда решил «классифицировать» его творчество таким образом:

«В этот вечер в зале театра было много молодежи. И мало кто из них знал, что Генрих Романович приехал в наш город в середине 1930-х из Ленинграда и с Пермью связан новый этап в его творческой биографии».

Свой авторский вечер Генрих Романович готовил долго и ждал с волнением

Если в главной газете региона приходилось в ту пору идти на такие уловки, допускать столь гнусные умолчания, то… можно представить, как жилось пермякам в «эпоху развитого социализма». И что за «человеческое лицо» было у этого пресловутого передового строя.

Подытоживая все сделанное композитором, обозреватель «Звезды» С. Коробков выразился точно, когда сказал, что пермские слушатели разных поколений давно считают Терпиловского своим земляком. Ведь «тема Урала, тема города на Каме, росшего и мужавшего на его глазах, давно стала магистральной в творчестве композитора». Называя «Юбилейную кантату» на стихи В. Радкевича, газета напомнила, какую огромную общественную роль сыграл ее автор в становлении музыкальной культуры Прикамья:

«…Любовь его к пермскому краю нашла свое выражение не только в таких известных произведениях, как «Уральская рапсодия», кантаты «Урал» и «Сад декабристов», но и в той поистине подвижнической деятельности, которой славится композитор на ниве музыкального просветительства и пропаганды лучших произведений культуры и искусства».

В тот вечер, помимо теплых слов и благодарностей, верный рыцарь музыки был награжден Почетной грамотой облисполкома с пожеланиями творческого долголетия. Не ясно было только, зачем было желать то, что уже свершилось и к тому же совершенно не зависело от властных органов. Творческое долголетие – оно вот, у всех на виду. Только, к сожалению, жить юбиляру оставалось всего ничего…

«Пермский дон кихот» с близкими людьми у Деда Мороза

Такая визитка, случалось, открывала новые горизонты для молодых творцов

А город на Неве тоже не забывал о нем. Еще в 1986 году Генрих Романович получил письмо из Ленинграда от своей однокашницы Наташи, Натальи Сергеевны, которая сообщала о подготовке к юбилейной встрече выпускников их родной школы. Она же поведала о том, как сложились судьбы бывших соучеников. У многих – ученые звания, труды, книги, а сколько уже ушло из жизни… Не смог приехать на встречу и Генрих Романович.

После кончины композитора в Пермь еще шли из Питера письма…

Прислал письмо с соболезнованием и руководитель «Ленинградского диксиленда» Олег Кувайцев со товарищи.

На отшибе Генрих Романович Терпиловский никогда не жил, даже оказавшись не по своей воле в Магадане. Все дело в том, что он относился к тому типу творчески сильных, самодостаточных индивидов, которые в жизни руководствовались постулатом: столица – во мне. Он сумел наполнить свое бытие всеми ветрами, всем спектром потребностей, необходимых для существования духа.

Что касается его «искусства жить долго» – тайна сия великая была, есть и останется. Видимо, гены. Видимо, порода. Столько пережить – и столько прожить… ну, как это объяснишь?

Он жил нацеленным на творчество – и работа, «смешная дудочка моя» (по Ю. Левитанскому), спасала. Он просто жил полной жизнью. Изучал языки (вдова передала в Горьковскую библиотеку около тридцати книг на иностранных языках, в основном, конечно, на польском, некоторые с автографами авторов). Болел за ленинградский «Зенит» (вырезал сообщения о его играх, восхищался Павлом Садыриным, бывшим пермяком, приведшим зенитовцев к званию чемпиона страны!). А если просто болел, в житейском смысле, то переносил свои хвори стоически. Иногда не мог разогнуться – так прихватывало… Но все равно он упрямо возвращался к жизни и всегда шутил, улыбаясь сквозь силу.

 

«Да здравствует синкопа, долой Вайнкопа!»

Об искусстве жить весело

Верно говорят: юмор – спасательный круг на волнах штормящей жизни. Юмор – один из краеугольных камней мировосприятия Терпиловского. Случалось, привычка «позубоскалить» подводила его.

Вспомним его первое выступление «на публике». Было это в конце 1920-х, когда он принес свою «Джаз-лихорадку» в капеллу Г. Ландсберга. «Полиглот и остроумец Генрих Терпиловский, – пишет историк джаза, – молниеносно отвечает коротким матчишем маститому музыковеду на его критику джаза: «Да здравствует синкопа, долой Вайнкопа!»

В этом остроумном выпаде весь Генри, с его юмором, умением играть словами и… известной безоглядностью. Ведь ясно же, что в критике он наживет себе злопамятного врага.

Стоит ли удивляться тому, что даже в лагерной ситуации, в положении подневольного, Терпиловский был способен появиться в роли, в которой трудно представить другого в обычной жизни. На фотографии, запечатлевшей участников оперетты (музыка к спектаклю написана Терпиловским, а постановка осуществлена силами гулаговского коллектива на Дальнем Востоке), композитор-зек – в роли ксендза.

Но вот он выпущен на волю. Послевоенные годы, мирная жизнь только налаживается. Удалось трудоустроиться (благодаря лагерному знакомству с Павлом Дудиным) в городе Грозном, «нефтяной столице», руководителем заводского джаза ДИТРа – Дома культуры инженерно-технических работников. Терпиловский подбирает такой репертуар, который способен бодрить и мобилизовать массу на новые трудовые успехи. И развлекает слушателей, в том числе, опять же, в качестве конферансье. В своих заготовках Генрих Романович предлагает шутки, скетчи, сценки, в которых высмеивает самые разные пороки тогдашней жизни: бюрократизм, рвачество, социальное неравенство, тупость…

Приведу некоторые из использованных в джазовых концертах заготовок.

СМЕХ НЕ К МЕСТУ

…Режиссер отчитывает актера:

– И что это вам пришло в голову рассмеяться на сцене, когда царь эфиопский вручал вам пять тысяч дукатов? Это же было совсем не к месту!

– Согласен с вами, – отвечает актер. – Но я вспомнил о своей месячной зарплате…

(О, наши зарплаты, вечный повод для шуток! Меняются правители, режимы, а ситуация в культуре остается прежней.)

О ДИРЕКТОРАХ ТЕАТРОВ

Это был сверхосторожный директор. Афиши он заказывал не раньше, чем пьеса (или концерт) сходили с репертуара.

ОБ АВТОРАХ

Одного из них спрашивают после провалившегося спектакля:

– Что это вы вместе со всеми освистывали свою пьесу?

– Чтобы меня, чего доброго, не приняли за автора…

Перебравшись в Молотов, то есть в Пермь, Генрих Романович и на новом месте не изменил себе. Вот несколько его записей из раздела «Самое забавное».

ОБ АКТЕРАХ И АРТИСТАХ

– Вы опять мне навязываете роль матери! Еще сам Станиславский лично говорил, что я создана для ролей любовниц!

В РЕСТОРАНЕ «КАМА» – СОВСЕМ НЕ ТОТ.

– Я видел в «Каме» Н-ва.

– Ну и что?

– Он выглядит совсем не так, как в жизни!

«ЧТО ТОГДА БУДЕТ?»

80-летний актер не оставлял без заигрывания ни одну интересную женщину. Молодая актриса в ответ на его приставания заметила:

– А вдруг я отвечу «да», что тогда будет?

О ЗРИТЕЛЯХ

Одна «музыкальная» особа, сидя в ложе театра оперы и балета, обращается к мужу:

– Знаешь, по-моему, я уже слышала эту оперу, что-то эти декорации кажутся мне знакомыми.

ДЕКАДА ТВОРЧЕСТВА

Во время декады самодеятельного творчества Дворца культуры им. Свердлова по радио передавали выставку картин, а по телевидению – эстрадный оркестр.

– Ну, и что! – воскликнула невеста одного из оркестрантов. – Не мешает и увидеть то, что слышишь…

Генрих Романович всегда ценил работу конферансье, он придавал роли ведущего концерта огромное значение. Не каждый справится с этой ролью. Не случайно, видимо, не находя человека с подходящими способностями, композитор брал на себя эти функции.

Еще работая в Грозненском ДИТРе (напомним: идут послевоенные трудные годы!), Терпиловский разработал концепцию успешного конферанса. И написал текст в необычной стихотворной форме! А что же оставалось делать?

«…Все современные литераторы с эстрадою нашей почти не знаются – пишут охотно они для театра, а вот для эстрады не могут, стесняются… Поэтому нам приходится быть и поэтами. Мы вместе пишем, вместе играем, вместе грешим и вместе каемся».

Ясно осознавая, с какой стороны ждать нападок за неудачу, руководитель оркестра сочинил текст на два голоса, на эстрадную пару ведущих. Вот фрагмент их диалога:

– Это о вас закулисные слухи:

Вы держитесь слишком развязно на сцене!

– А вы жужжите, как сонные мухи,

Вас слушать для публики – просто мученье.

– Все говорят, и певицы, и джаз,

Что нет у вас актуального репертуара.

– Но это же можно сказать и о вас…

О чем же в ту пору можно было и писать и играть, ради чего и грешить и каяться?

Краткий перечень тем и адресов для критики можно извлечь из того же конферанса второй половины 1940-х:

Обратим внимание на то, что даже в то время Терпиловский, прошедший суровую школу лагерей, не утратил оптимизма, бодрости духа и он не боится острых политических тем. Тогда начиналась холодная война – и он откликается на фултонскую речь Черчилля в своих стихах, написав «о том, что советский народ, поверьте, не испугается ни черта, ни Черчилля». При этом поэт-композитор любит поиграть со словом, например, пишет про «англо-саксонскую даму томную», придумав для этого рифму из омофонов: «а томная – атомная».

Часть своих заготовок Терпиловский использовал сам или подбрасывал ведущим концертов. Шутки встречали с одобрением. Хотя придирчивые критики, бывало, склонны были усматривать в таком конферансе «пошлость и заигрывание со зрителем».

Нужно сказать, композитор, прошедший через репрессии, не испытывал благоговейного ужаса перед «пошлыми песенками» и забористыми солеными шутками. Скажу больше: он их сам сочинял! В лагере – от нечего делать или чтобы позабавить товарищей по несчастью. За этот дар его очень уважали заключенные, особенно уголовники, хотя он и представлял собой отряд «социально-чуждых».

В запасе у маститого композитора была, к примеру, «Одесская холерная». Это своеобразный призыв к половой и всяческой гигиене. В этой песенке про то, как боролись в Одессе с эпидемией, перепало всем: и проституткам, и врачам, и «интеллигентам».

В подобном сатирически-эротическом стиле написан целый ряд стихотворных творений лагерного периода. Это поэмы «Не-Овидий» (1939) «ЦИЗО» (1939), «Новые метаморфозы, или Лагериада», «Сказание о старце Абросиме и 30 красавицах», «Гибель Логараула», «Епистим и Антинея», «Где кончается Дальний Восток», «Графология», «Случай из жизни Роя Фокса», «Пазо-Добл», «Незнакомка из «Савоя»», «Беличья шубка», а также стихи, появившиеся в послевоенный период (когда Терпиловский был уже на положении расконвоированного).

В своей музыке композитор также умел «прикинуться», перевоплотиться, как многорукий Шива. Можно представить, как забавлялся он, когда писал, а еще более – когда читал рецензии на балет «Чудесница», поставленный в 1961 году на сцене Пермского театра оперы и балета. Это был типичный социальный заказ, точнее – социально-политический. Партия (устами Никиты Хрущева) сказала: «Надо!», культура ответила: «Есть!»

Были и в Молотове хорошие денечки…

(Генрих сидит под чашей, у ДК им. Сталина)

Для композитора воплощение самого сумасбродного замысла просто творческая задача. И он с ней, судя по всему, справился. Как писала областная газета, он создал к спектаклю «легкую и прозрачную, местами совсем современную музыку».

Но каково было читать такие перлы о танцующих початках и каково танцевать? «…Думаете, просто исполнить партию «Ноги вагона» или «Ноги тучек»? Мы не видим самих актеров, их фамилий даже нет в программе. Только ножки в белых чулках старательно танцуют перед нами, унося паровоз, выпускающий клубы дыма…»

Одно хорошо: у сказки был счастливый конец. Усатый Колос справил праздник дружбы с Кукурузой… В жизни, как известно, кукурузе не так повезло, все получилось несколько иначе. Генрих Романович рассказывал потом об этом «романе с кукурузой» с веселыми подробностями.

Он умел, как говорится, расставаться с прошлым, смеясь. В этом отношении Терпиловский был очень похож на другого композитора, Никиту Богословского. Они были в приятельских отношениях еще с далеких 1930-х. Двух пересмешников сближало многое: и любовь к джазу, и мировосприятие. Однажды мне попалась на глаза фотография Никиты Владимировича, где он сидел в своем кабинете в окружении тех же фотопортретов, что висели и в кабинете Генриха Романовича! Тут и Дюк Эллингтон, и Утесов, и Шостакович. Кстати, критиковали двух приятелей одни и те же лица, а редкие похвалы они получали также из одних адресов. Например, уже на склоне жизни (1988) Терпиловский отметил для себя цитату в публикации из «Литературки», в которой говорилось:

«Песенка Дженни» (муз. Н. Богословского, текст В. Лебедева-Кумача) из фильма «Остров сокровищ» претендует на мелодичность и доходчивость, но она имеет весьма малопочтенную родительницу – блатную песню…» Написано это было в 1938 году И. Дунаевским. И в те же 30-е годы доброе слово о молодом талантливом композиторе Богословском по поводу его оперы «Аристократы» сказал Дмитрий Шостакович, который в свое время поддерживал и Генриха.

Никита Богословский, композитор, весельчак и знаменитый пересмешник

Не случайно в архиве Терпиловского немало юмористических творений Богословского, его фотографии, телеграммы. В 1968 году Генриху Романовичу прилетело из Москвы поздравление с 60-летием, подписанное так: «Твои друзья», а фамилии подписавших – Н. Минх, А. Цфасман, А. Эшпай, И. Якушенко и Н. Богословский.

Как и Генрих Романович, Никита Владимирович Богословский страшно любил розыгрыши, причем объектами становились не исключительно знакомые и друзья дома. Одна из анекдотичных историй связана с автором гимнов Сергеем Михалковым. Ему якобы предложили по телефону от имени патриарха написать гимн Русской православной церкви. Михалков после некоторых колебаний согласился обсудить вопрос, но на этом этапе обман раскрылся. Приписывали байку Богословскому; правда, Никита Владимирович от этого авторства в одном из своих последних интервью открестился (может быть, слегка слукавил), но Терпиловский этого уже не узнал. (Он, кстати, был старше Богословского всего на пять лет.)

Мелким бисерным почерком Терпиловского переписаны в одну тетрадку песни московского коллеги: «Темная ночь», «Любимый город может спать спокойно», «Спят курганы темные» и тут же «Песня Кости-моряка», сочинение, за которое Богословского сильно критиковали в то время. Но мало этого: Генрих, судя по списку, разучивал и исполнял со своими музыкантами куплеты «Капут!», своеобразное продолжение песни про Костю-моряка, на ту же мелодию. Начинается песня так:

И припев был соответствующий:

Автор этого популярнейшего в те годы произведения не установлен, но то, что к нему приложил руку и сам Терпиловский, не вызывает сомнения. В его литературном архиве сохранились музыкальные фельетоны, скетчи, юморески, афоризмы, шутки, диалоги, репризы различных авторов – Н. Богословского, Ю. Звягинцева и др. Некоторые из них он выписывал из книг, журналов, а часто придумывал, сочинял, приспосабливал к сцене сам. Пробовал себя и в жанрах байки и басни, с непременной моралью в конце («Дегустатор», «Городская сказка» и др.)

Можно сказать, пик его литературного творчества пришелся на вторую половину 1950-х годов. А затем стремление писать, сочинять как-то приугасло, композитор все больше уходил в журналистику и публицистику, стал писать музыкально-критические статьи, рецензии.

Своеобразным отражением некоторого разочарования в своих возможностях или пересмотра приоритетов в творчестве стал эпиграф, который Терпиловский предпослал к тетради со стихами того периода:

«Если рифмовать прозу, она от этого не станет поэзией. Подлинная поэзия может обойтись без рифм» Г. Т. 16 марта 57».

А еще он переводил с иностранных языков, выбирая полюбившихся ему поэтов, юмористов, сатириков. Сохранилась тетрадь с переводами Генриха Романовича Терпиловского с польского, английского. Нужно отдать должное вкусу и чутью композитора: темы он выбирает вечные, сюжеты – бродячие, которые не устаревают и поныне. Хоть сейчас бери и используй в выступлениях со сцены.

 

А как насчет джаза в Перми XXI века?

Об искусстве жить долго

Возможно, одним из секретов долголетия Терпиловского (80 лет для бывшего зека!) было его природное, удивлявшее многих, неиссякаемое остроумие. Любитель ироничных афоризмов, Генрих Романович по достоинству оценил изречение своего собрата по цеху Никиты Богословского: «Старость – это единственная возможность прожить долго».

Понимание того, что музыкальное наследие Г. Р. Терпиловского может и должно быть востребовано, приходит постепенно и к музыкантам нового поколения. Именно на это сделали ставку и организаторы джазовых фестивалей на берегах Камы.

О, эти незабываемые мгновения встречи с музыкой и историей!

Алексей Баташев

Да, в Перми надо жить долго. Именно так называлось одно из произведений пермских музыкантов – «Если в Перми живешь долго». Потому что появляется шанс стать свидетелем и участником удивительных явлений! Вообще хорошо жить долго, но особенно – в родном городе. Можно сказать, в этом один из заветов Генриха Терпиловского. Тогда узнаешь, например, сколько у нас замечательно свободных и даровитых людей. Трио К. Березина, мульти-джаз-бэнд В. Протасевича (в одном лице), трио С. Решетникова, джаз-ансамбль «Мотовилиха», трио А. Колесникова… И опытные, и молодые музыканты… Это дает право говорить о том, что, возможно, мы действительно вступаем в «пермский период» развития джаза. В 1992 году в течение трех сентябрьских дней в Перми шло пиршество «свободной музыки свободных людей». Именно так определил джаз его признанный историк Алексей Баташев, который умело провел фестиваль «Звездный дождь».

Надо жить долго, чтобы тихо восторжествовала душа: «дело Терпиловского живет и побеждает».

Жить долго, чтобы убедиться: у музыкантов наконец-то появляются спонсоры и меценаты. Ведь некоммерческое партнерство замечательно, но, чтобы фестиваль состоялся, чтобы проводился и впредь, нужно и коммерческое содружество. Оно и появилось.

Надо жить долго, чтобы состоялись потрясающие и обнадеживающие знакомства музыкантов разных стран. Надо было видеть, как удивился немец Кристиан, когда услышал от пермяков, что земля Нижняя Саксония, в которой находится его родной городок, является побратимом Прикамья. «Я ничего не знал об этом, стыд и срам!» – воскликнул музыкант.

«Мы из джаза!»

Солистка Марианик из Марселя стала открытием на фестивале в Перми.

1997 год

А певица из Марселя Марианик Сен Серан долго беседовала в гостинице с горничной. И когда темнокожая красавица узнала, сколько у этой пожилой жизнерадостной женщины детей и внуков, она вдруг сказала: «Я тоже из большой семьи!» Ей очень понравилось русское выражение из уст собеседницы: «Зато душа рада, когда соберутся все вместе».

– О, соул, душа – рада, так! – улыбнувшись, согласилась она…

Проходит несколько лет и вот уже грянул другой фестиваль, и вновь собираются меломаны в одном месте. Знакомые все лица? Но нет, столько новых, молодых…

«Черные блюзы в пермских снегах». Сочетание дикое. Неужели джаз способен прижиться у нас по-настоящему – естественно, как дыхание, как ритм танцующего раба, вырвавшегося на волю? Недоверчивость эта не оригинальна.

Новое поколение пермских джазменов

Щелкает затвор часов… Музыка заучит! Каких прекрасных музыкантов удалось собрать в одной программе, названной «Джаз-ренессанс»! Александр Колесников со своими ребятами. Олег Рязанов. Великолепен дуэт Валерия Сухорослова (гитара) и скрипача Игоря Ожигова (последний удостоен диплома Всероссийского конкурса джазовых исполнителей).

…Двери в зал пришлось открыть, поскольку любителей джаза в городе оказалось не так уж мало, сидели даже на ступенях в проходе. Во время тишайших импровизаций музыкантов было слышно, как в фойе переводилась минутная стрелка часов – словно щелкал затвор фотоаппарата. Каждый миг жизни – кадр, каждый кадр ложился на душу, как изменчивая, прихотливая мелодия мысли, размышления…

Неудержим бег времени. Меняется состав джаз-бандов. Да, даже они сменяются, хотя эта страсть – одна из самых устойчивых, «болезнь джазом» – на всю жизнь. Но иных уж нет, а те далече. Щелкает стрелками всемогущий Хронос. Уже не появится на улицах Перми «восклицательный знак, ставший вопросительным», высокая фигура патриарха джаза Генриха Терпиловского. Кто мы есть? Неблагодарные потомки: уж если такому человеку его вдова с неимоверными трудностями пробивала памятник на могилу…

Народная музыка, в сущности, может всюду прижиться. Поэтому звучат, с перерывами, негритянские блюзы средь белых снегов. Не все получается с первого раза. Ну что же поделать!

Неудержим бег времени…

Появилось было в Перми кафе, в котором звучала живая музыка, настоящий джаз (с помощью некоторых из участников «Джаз-ренессанса»). Закрылось то кафе, не выдержало конкуренции. Но музыканты не повесили инструменты на стену, выступают, доказывают невероятно простую житейскую мудрость: пусть говорят про человека, что он не нашел себя, что ни богу свеча, ни черту ожиг (т. е. кочерга), – а он, однако же, считает, что на свете сто́ит жить, пока есть музыка, пока есть джаз! И откуда-то опять появляется очередной энтузиаст, влюбленный в джаз, и вот уже «Хрустальный лев» опять притягивает к себе людей, родственных по крови, по духу.

Позвольте предложить вам маленький эскиз – к портрету пермского джаза.

Через суды пришлось отвоевывать место под солнцем одному из лучших наших джазменов, Валерию Протасевичу. Сутяжничество и музыка – более несочетаемых, более далеких друг от друга занятий и не придумаешь, кажется. Но дело доходило до смешного: известный «на дуде игрец» ушел в глухую оборону от некоего администратора Дворца культуры. Комната джазменов тогда находилась прямо под директорским кабинетом. Очень удобно для проведения проверок: как только музыка внизу замолкала, директор тут как тут: «Фиксируйте, товарищи, опять бездельничают!» В своем кабинете культурный работник отзывался о джазменах, показывая пальцем вниз – и не иначе. Так во время поединков гладиаторов алчущие крови зрители тянули большой палец книзу, требуя прикончить побежденного.

Не сдалась, однако, джазовая «тусовка» и не сдала своего лидера.

Валерий Протасевич, «человек-оркестр»

Валерий Протасевич стал одним из авторов идеи проведения фестиваля «Джаз-лихорадка» в рамках программы «Пермь – культурная столица Поволжья». И это не случайно, конечно. Именно он, Протасевич, открывал вместе с Терпиловским первый джаз-клуб в Перми. Произошло это в 1987 году во Дворце культуры «Телта», но после смерти композитора клуб медленно угас. Протасевич пытается его реанимировать. Ему удалось создать собственный проект «Хрустальный лев» (открыт 4 мая 2005 года). Это джазовые среды в краевом Дворце культуры, где музыканты, а также все желающие могут пообщаться, поиграть, послушать джаз, поучаствовать в «сейшене».

– Джаз – музыка демократичная, позволяет человеку проявить себя, раскрыть свою сущность, располагает к общению, – говорит В. Протасевич. – Но в Перми нет обозначенного джазового пространства, то есть музыкантам негде играть. Публика, несмотря на то что в последнее время чувствуется тяга молодежи к джазу, эту музыку практически не знает. «Хрустальный лев» совершенно некоммерческий проект. Потрясающие музыканты ничего не получают за свою игру, а многие из них находятся в забвении.

…Звучит импровизация, в течение которой проживаешь, кажется, целую жизнь. Меняются составы, разъезжаются люди – ну и что из того? Хорошим солистом был мой старый Петр, но он и сейчас где-нибудь на досуге достает свою трубу (купленную в загранкомандировке, еще в ГДР) – и музыка помогает ему, как помогала ему в работе на высоком посту (мэром города!), помогает нынешнему безработному жить и сейчас. А как же иначе?

Словно цветок распускается в душе. Эмоциональное раскрепощение, обновление чувств испытываешь под конец хорошего вечера. Особенно во время джем-сейшена – коллективного музицирования. Казалось бы, откуда что берется? Уезжают, остепеняются, «жиреют сердцем и душою», умирают, наконец… Но будто происходит некая регенерация: на сцену выходят, вплетая в тему для импровизации свою ноту, один музыкант за другим – и не только участники концерта, но и смельчаки из числа слушателей.

А стало быть – «Будем жить!»

***

Гибкий, но не сгибаемый – это сказано о нем, о Терпиловском.

Записные пропагандисты трубили: «Джаз – музыка толстых». Терпиловский опровергал этот жупел одной своей долговязой фигурой, донкихотским обликом.

Тупые идеологи стращали молодежь: «Сегодня ты играешь джаз – а завтра Родину продашь». Терпиловский отдал своей Родине лучшие годы своей молодости и зрелости. И не сломался. Только пригнулся. Как в песне поется: «Вот пуля просвистела…» – он ее пропустил мимо, выжил. Не изменил себе.

Потому что джаз – музыка свободных людей. И для свободных людей.