Пускай меня простит батяня, ротный. Я медяками не накрыл ему глаза. Был гол песок, а стал вдруг плодородным И на крови давно растёт лоза. Пускай меня простит батяня, ротный. Мы тоже там готовы были лечь Как стреляные гильзы, только льготный Билет нам завещал ты уберечь. Пусть на Суде у нас обоих спросят: Ведь мне была та пуля – спору нет! Прости, бача [2] , тебе лишь двадцать восемь, А я уж старше на двенадцать лет.

Прощения прошу – но только у себя, Хоть это в тягость и немного сонно. Любить – любил, да, впрочем, не любя, Умел на ощупь находить патроны. Кто скажет: жизнь – стрекоза, Кто спросит о химерах и о славе, Тому поведаю, как грубая кирза Торила красным путь к родной заставе. Я расскажу, как тяжко умирать, Когда ещё усталости не нажил, Не прожил ничего… Вина не пил, на свадьбах не куражил, Я расскажу. Я помню одного, – Сейчас ему бы было тридцать пять.

А помнишь молодую медсестру, Хрустя, как вафлей, накрахмаленным халатом, Она украдкой витамины поутру Нам сыпала в десантные бушлаты?! Ты помнишь, как ловили её взгляд, Как гордо грудь мы надували у санчасти? И это было маленькое счастье, – Урвать минутку сбегать в медсанбат. Тогда мы гордо раздували грудь… Она тебя обмыла – и назад, А ты – в последний путь, в последний путь.

У меня на груди есть медали – Мы в войну не играли. На войну – как на завтрак ходили, Трупный запах глотая ванили. Я ваниль не люблю с этих пор С этих пор не люблю этих гор. У меня на груди есть медали, А кому-то их вовсе не дали. А кому-то последней наградой Две монетки на веки. Так надо.

За нами не Москва стояла, За Родину не дрались мы, Мы от дувала до дувала Шли тропами чужой войны. Ни славы, ни почёта не снискали, Нас принимают за сорвиголов, Ржавеют бесполезные медали На лацканах парадных пиджаков. Поднимем же стакан за упокой, Друзей помянем, годы боевые. Мы воротились не убитые домой. Пусть не убитые. Но всё же – не живые…

Жёлто-синяя страна, Наши лица жёлто-сини. Будет утро – иншалла [4]  – Со стволов сбиваем иней. Будет день – авось придём, В баню сходим и забьём Анаши на семерых. Где же трое? Нету их…

Ты помнишь, на броне бэтээра [5] можно было зажарить шашлык? Я не видел такого пленэра, я забуду, как кровь убегает в арык. Помнишь, как на разбитом дувале мы детишкам тушёнку давали? Я забуду пески и душманов, я забуду, дружище, о ранах. Ты помнишь, на броне бэтээра можно было зажарить шашлык… Что теперь, где живёт наша вера? Я не знаю… Я к жизни привык.

Я этими скалами поднят – как флаг, Подброшен – как детский мяч. Здесь воздух свистит за плечами так, Как голову рубит палач. Здесь от жары шелушится земля И шкурки её так легки, Как платье голого короля, Как глиняные черепки. Я этими скалами поднят как флаг, Но мне ещё нужно домой. Я душу стисну в кровавый кулак, А завтра придёт другой…

Уймёмся ли когда, мои друзья? Утешимся или совсем убьёмся? Я вспоминал Ивана, Ромку, Костю, – Им погибать совсем было нельзя. Ушедших вспоминаю всех сейчас И серпантина пыльную полоску… Я помню всех и каждого. На вас В любых церквах вовек не хватит воска.

Мама, мама! Не знай, что я был на войне И чему у неё я успел научиться. Вы простите, родные, что забыл о цене, – Помнил только, как яблоня в окна стучится… Был огонь, и осколки, и пуля незримо Жарким словом над ухом моим пронеслась, – Будто яблоня веткой хлестнула, да мимо… Мне домой довелось. Божья власть. Мама, мама! Не знай, отчего же ночами Я кричу будто зверь на калёной стреле. Всё уходит. Разгладятся старые шрамы. Я спокойный и смирный. Как пуля в стволе.

Мы смотрим в глаза друг другу, А вспомним – болит голова, Как по девятому кругу Ходили не раз и не два. Ты Данте любил, да я тоже Припомнил его теперь. Ты вылез бы вон из кожи, Я душу бы продал, поверь, Знай я тогда, что охочей Нам жить и детей растить. А разве для жизней прочих Нам стоит болеть и жить? Давай говорить о единственных, О том, как они хороши! Ничто не бывает таинственней Любимой женской души. Давай потолкуем о женщинах, Поспорим давай о любви. Какой-то ведь было завещано Идти с тобой по пути! Но ты вдруг свернул негаданно: Как будто в раю напряг И срочно им стал ты надобен, И там без тебя – никак! Мы смотрим в глаза друг другу, А вспомним – болит голова, Как по девятому кругу Ходили не раз и не два. Мы вспомним, как нас наградили За бой тот последний в ауле: Мне орденом грудь просверлили, Тебе автоматною пулей.

Снова шли охраненьем По серпантину – к рассвету – Всем дембельским отделеньем, И баста войне на этом! В хвосте замыкать – хуже нету – Пыли сожрёшь до отвала. Но дембель – за тем рассветом, Колонна идёт к перевалу. Война уж давно привычка: Глаза цепко чешут горы, И вспыхивают как спички И жарче пороха споры. Солдатский сюжет извечен Нешуточной перебранки: Кто больше вина и женщин Употребит на гражданке. И где красивей девчонки – В Тирасполе или Пскове… А в придорожной зелёнке Дух заряжал подствольник. Вдоль серпантина – к рассвету – Дембельским отделеньем Как строчки короткой анкеты Легли все в бою последнем. Их спор примирил посмертно Пропитанный кровью и пылью Дырявый лоскут брезента, Которым тела накрыли.

Я не люблю казённую весну. Я помню, как обритые стояли, Когда встречали в роте старшину И строились, – что клавиши роля. Я помню горы, что стреляли в нас, И построение роты, и закат Кровавый, словно маршальский лампас, Когда мы недосчитывались ребят. Уже казённой осени песочек Я сосчитал и так могу сказать: Тот кто не жил под пулями в рассрочку, Тому заочно и не умирать. Всё позабудется, ведь годы словно дети… Но знаю: там, где матери не спят, Дверной цепочкой сыну мёртвому ответив, Там нам, живым, дверей не отворят.

Я в бога начал верить много позже, Тогда я верил только в РПК [6] , И странно мне, что минарет возможно Сравнить с основой жизни – ДНК. Когда с гвоздя такого минарета Уныло блеять заводился муэдзин, Всю ненависть к красе чужих рассветов Я заряжал прилежно в магазин. Я столько видел ДНК – тебе не снилось! – В ошметьях плоти, ранах и бинтах. А сколько тех молекул возвратилось В четырнадцати тысячах гробах?!