Комната, в которой разместился агитпроп, от других служебных помещений Моссовета отличалась тем, что от пола до потолка почти вдоль всех стен была завалена грудами книг, брошюр, перевязанными бечевкой кипами листовок. Да и посетителей в агитпропе бывало много больше, нежели в других отделах. Сюда приходили люди с заводов и фабрик, частей Московского гарнизона, советских учреждений за литературой, с заявками на лекторов и докладчиков. Приходили запросто и рядовые пропагандисты из партячеек, если требовалось проконсультироваться по какому-либо важному вопросу внутренней и внешней политики, положению на фронтах, вообще, как тогда говорили, текущему моменту. Словом, зайти в агитпроп мог кто угодно с улицы, благо никаких пропусков не требовалось.

Вересков и заходил сюда с некоторых пор каждодневно. То, что он любит эту девушку, Сергей понял, изумительно отчетливо и убежденно, при прогулке у Новодевичьего монастыря. Понял и то, что его внезапное озарение для Тани очевидно как божий день уже после первого их свидания. Сергей не сомневался, что Татьяна, при характере независимом и решительном, ни на какие свидания с ним нипочем не согласилась, если бы он ей не нравился тоже. Так выходило по логике. Правда, он не был уверен, что в таком деле, как любовь, законы логики имеют хоть какую-то силу. В конце концов, не мудрствуя лукаво, Вересков решил действовать так, как действовали до него миллионы, то есть по принципу «будь что будет».

Когда он вошел бочком, деликатно, чтобы не потревожить всегда безмерно занятых Таниных сослуживцев, девушка разговаривала по телефону, терпеливо успокаивая невидимого собеседника:

— Ты, товарищ Царт, не шуми. Докладчик вам выделен, записывай: товарищ Донченко… Это не он, а она… Ну да, женщина. А ты что, против? Нет? Тема — текущий момент. Все.

Таня повесила трубку и только теперь заметила Верескова, застывшего у двери. Обрадованно замахала ему рукой:

— Заходи, Вересков, я сейчас.

Торопливо, по свежим следам телефонного разговора сделала отметку в рабочей тетради. Ни она, ни Сергей не заметили острого взгляда, которым мгновенно смерил краскома с головы до ног сотрудник, занимавший стол у дальнего окна, — немолодой, с бородкой клинышком. Уже дважды их пути пересекались: у Дома союзов и в кофейне против памятника Гоголю, куда заходил Вересков с Мартьяновым. Человек, без сомнения, узнал Сергея, но сам, видимо, узнанным быть не пожелал, почему и укрыл быстро лицо развернутой газетой.

Меж тем, покончив с записями, Таня торопливо прошептала:

— Сереж, билеты есть на представление в клубе «Прохоровки»…

— А какой театр? — тоже шепотом спросил Вересков.

— Ну, где не разговаривают, а поют.

— Оперный?

— Вот-вот. Так пойдем? Это на Пресне.

— Конечно!

— Тогда заходи за мной в шесть. Нет, лучше подожди на улице.

— Есть!

Спохватившись, девушка спросила:

— А ты чего приходил-то?

Вопрос был для порядка. Прекрасно понимала Татьяна, что приходит все эти дни Вересков сюда, чтобы увидеть ее, но приличия ради каждый раз он придумывал благовидный предлог. Она, тоже приличия ради, делала вид, что этому верит. Сегодня же, когда разговор начала она, поспешила вопросом исправить оплошность. Но ответ Сергея оказался для нее неожиданным.

— Да понимаешь… Словом, проститься.

Смущенно потупился Вересков. Физически ощущалось, как неприятно ему лгать девушке, а ложь присутствовала, и она ее улавливала безошибочно. Вчера они виделись, Таня полностью была в курсе его госпитальных дел, никаких расставаний не предвиделось и предвидеться не могло. Подозрительно посмотрела на опустившего голову краскома:

— Как проститься? Ты сам говорил вчера…

Как можно убедительнее постарался Сергей ответить:

— Обстоятельства переменились. Тут меня вызвали… Словом, я должен уехать, нет, не в дивизию, а так, по делу на несколько дней.

Пристально глядела девушка на человека, о существовании которого она совсем недавно еще и не подозревала и который при первом знакомстве вызвал у нее такую неприязнь. И без которого дальше жить она не могла и не хотела. И то, что те самые слова между ними еще не прозвучали, не имело для нее никакого значения. Она знала свой ответ на них.

Спросила враз потускневшим голосом:

— И когда ехать надо?

— Утром… Так я пошел? До вечера…

Только когда закрылась за ним дверь, охнула Таня. Непостижимой женской интуицией угадала, озарилась, что «несколько дней», на которые должен завтра отбыть Сергей, могут означать и действительно несколько дней, и — навсегда…

Застыла беспомощно, слепо уставившись в дверь. И не ощутила, конечно, на себе цепкого и долгого взгляда от дальнего стола.

Меж тем не так уж далеко от Тверской — на Арбате, на Собачьей площадке — Илья Фридман и Александр Захаров обживали чердак жилого дома, примечательного лишь тем, что располагался он точно напротив другого, в котором проживали братья Михаил и Антон Гарусовы. Отсюда, через чердачное полукруглое окно, отлично просматривался и подъезд, и лестничная площадка, на которую выходила квартира Гарусовых, и одна из ее комнат.

Наблюдательный пункт оснащен основательно. Под рукой, на ящике вместо столика, тяжелый морской бинокль, часы-луковица с морским же — не на двенадцать, а на двадцать четыре часовых деления — циферблатом, тетрадка для записей, карандаш. Есть и фонарик со шторкой, чтобы делать записи в темноте. Ну, и оружие, само собой.

Дверь чердачная на надежном запоре, никто посторонний сюда не проникнет. Отворят Фридман или Захаров только по условленному стуку, время смены тоже обговорено.

Вот к подъезду дома подошел высокий мужчина средних лет, одетый в черную шинель гражданского покроя и кепку. Это и есть Михаил Гарусов. Фридман толкнул локтем в бок напарника:

— Объект номер один вошел в дом. Засекай время фиксируй…

Захаров сделал в чистой тетрадке первую запись…

В это самое время поднял трубку телефона в своем кабинете Дзержинский, попросил дежурного соединить его с начальником угро Трепаловым. Разговор был недолгим:

— Александр Максимович? Дзержинский… Просьба большая. Нет, нет, людей отбирать не будем, не волнуйтесь. Я знаю, у вас в штате есть старый сыщик, знаток… Да, по-видимому, это он. В секретном порядке наведите у него исчерпывающую справку, кто в Москве из уголовного мира до революции использовал для ограблений подземные коммуникации… Очень срочно. Прошу перезвонить мне или товарищу Манцеву немедленно, как узнаете. Благодарю.

Феликс Эдмундович опустил трубку и надолго задумался.

Вечером того же дня Вересков дождался Таню, как уговаривались. Тверской, бульварами, Большой Никитской, затем Пресней добрались за час неспешного хода до клуба бывшей Прохоровской мануфактуры. Партер и ярусы были битком набиты рабочими, работницами, красноармейцами, хватало и подростков. Сергею и Тане достались хорошие места в первом ярусе, совсем рядом со сценой.

Таня ошиблась: представление было не оперой, хотя включало, действительно, популярные оперные арии и дуэты. В цельном виде оперные и балетные спектакли в том сезоне были редкостью. Чаще всего, особенно на клубной сцене, устраивали дивертисментные концерты, участвовали в них те артисты, в том числе и знаменитости всероссийские, кого удавалось найти и уговорить организаторам.

Тане и Сергею повезло — то ли обстоятельства удачно сложились, то ли устроители особо постарались, но концерт получился превосходный по меркам и мирного времени. Был и легендарный бас, и знаменитый тенор, и популярнейшая исполнительница цыганских романсов, и лучшая балетная пара из Большого, и куплетист — любимец московской публики, В другую пору Сергей сказал бы про такой концерт непочтительно — «окрошка», но в последний раз он был в театре лет пять назад, если не больше. Кроме того, рядом с ним сидела Таня, которая, похоже, таких артистов видела вообще впервые в жизни. А потому они искренне радовались каждому номеру, вместе с залом бурно аплодировали актерам и вообще были счастливы.

Потом они долго брели по пресненским переулкам, незаметно приближаясь к зоопарку, неподалеку от которого жила Таня. Когда проходили мимо церкви Рождества Иоанна Предтечи, Таня по какому-то наитию спросила:

— А твоя поездка — это опасно?

Сергей вздрогнул, с ненужной поспешностью ответил вопросом:

— С чего ты взяла?

Девушка промолчала. Ей все было теперь ясно, хотя ничего конкретного она не узнала.

Они пересекли Пресню, подошли к неказистому трехэтажному зданию, который украшала вывеска парикмахерской. Постояли у Таниного подъезда. Сергей, отогнув обшлаг рукава шинели, взглянул на часы:

— Уже двенадцать, почти… — сказал он со вздохом.

— Тебе когда надо утром… уезжать? — с каким-то странным выражением спросила девушка, и у Верескова почему-то сразу пересохло горло.

— Часов в восемь, — неуверенно ответил.

— Тогда пошли, — и, не взглянув на него, Таня с решимостью шагнула в темный подъезд…

Странное зрелище являл следующим утром кабинет Мессинга. Прямо на письменный стол, накрытый, правда, предварительно старыми газетами, сотрудники выкладывали разные вещи и. предметы, доставляемые из комендатуры. Сам Станислав Адамович и Мартьянов внимательно, даже придирчиво осматривали красноармейские шинели, фуражки, смушковые папахи, ботинки на крючках с обмотками, яловые сапоги, брюки, гимнастерки, солдатский вещевой мешок, ремень, холщовые полотенца, изрядно застиранные, кисет с махоркой, зажигалку-«самопал», кусок темного мыла, складной нож, самодельные алюминиевые ложку и кружку, бритву, ношеное нижнее белье, прочее нехитрое имущество, которое мог иметь боец.

Тут же лежали изготовленные лишь этой ночью, но умело «состаренные» документы — красноармейская книжка, выписка из госпиталя, продовольственный аттестат, железнодорожное предписание, небольшая сумма денег.

Мессинг вдумчиво перебрал каждый предмет и вдруг поднял укоризненный взгляд на коменданта:

— А помазок где?

Комендант смущенно развел руками:

— Сей момент, товарищ Мессинг, я мигом…

Торопливо вышел из кабинета.

— Кажется, теперь все, — полуутвердительно, полувопросительно сказал Станислав Адамович Мартьянову. — Есть из чего выбрать экипировку.

— А как насчет оружия, товарищ Мессинг?

— Ну, по легенде он у нас артиллерист… Раньше фейерверкер что имел?

— «Наган» и бебут, это такой широкий тесак, обоюдоострый.

— Ладно, дадим ему наган. Только подберите у коменданта не новый, и чтобы солдатский, а не самовзвод.

— Есть.