Было это 25 сентября 1943 года. Я получил телефонограмму из штаба фронта: прибыть к генералу армии И. Е. Петрову. Первая встреча с командующим фронтом волновала. От товарищей я слышал о генерале много хорошего. Говорили, что это человек не только обширных военных познаний, опыта, но и большой души. Я не знал, по какому поводу он вызывает меня, командира 318-й дивизии, которая после боев за Новороссийск и Анапу была выведена в резерв фронта.

На командном пункте в лесу близ станицы Крымской дежурный провел меня в палатку командующего. Над рабочей картой, лежавшей на большом столе, склонился полный, высокий генерал, с чисто выбритой головой и рыжими, опущенными вниз усами. Увидев меня, он выпрямился во весь рост, поправил пенсне и широко шагнул навстречу:

— А, товарищ Гладков! Так быстро доехали?

Я объяснил, что дорога прекрасная, сто километров ехал всего два часа.

Генерал любезно предложил сесть и сам сел рядом, окинув меня взглядом добрых серых глаз. Голова его слегка подергивалась: последствие давней контузии.

Командующий хорошо отозвался о действиях нашей дивизии при освобождении Новороссийска и Анапы.

— Звание «Новороссийская» ей не зря присвоено, товарищ Гладков. Это имя должно стать гордостью всех солдат и офицеров. Постарайтесь правительственные награды, как получите, вручить в торжественной обстановке.

Затем И. Е. Петров перевел разговор на славную историю Малой земли, и я сразу насторожился, почувствовав: речь пойдет о главном!

"Малой землей" тогда называли плацдарм на берегу моря, у подножия горы Мысхако, в пригороде Новороссийска, захваченный в феврале 1943 года нашими частями. Черноморская группа войск Закавказского фронта, взаимодействуя с флотом, высадила тут дерзкий десант. Семь месяцев существовала Малая земля, впоследствии сыгравшая большую роль при освобождении города.

Борьба за плацдарм проходила у меня на глазах: я служил там в должности начальника штаба дивизии. Противник занимал все господствующие высоты и держал нас под невыносимым огнем. Поэтому нам пришлось тогда много заниматься фортификационными работами. Вот там-то мы и оценили в полной мере значение траншей и ходов сообщения. Вся Малая земля была изрыта. Открыто по ней не ходил никто. Неоднократно немцы хотели сбросить нас в море, расколоть плацдарм на части. Не вышло. Десантники удержались до конца и отсюда штурмовали в сентябре 1943 года Новороссийск. Малая земля научила нас многому: познакомила с приемами, которые враг применяет против десантов, развила своеобразное чутье, помогающее разгадывать замыслы противника.

— Высадка десанта, — говорил командующий, — дело сложное. Оно требует от солдат и командиров особого мужества, инициативы, стойкости, готовности к любым случайностям. Вы это сами знаете по опыту Малой земли. Не хочу скрывать от вас: после овладения Таманским полуостровом нам придется форсировать Керченский пролив. К этому мы должны готовиться уже сейчас. Пролив — большое препятствие, преодоление его будет стоить немалых усилий.

— Буду рад, если доверите эту почетную задачу нашей дивизии.

— Ваш тридцать девятый полк, — продолжал генерал, — вместе с частями морской пехоты участвовал в форсировании Цемесской бухты. Вот вам костяк будущего десанта в Крым. Используйте солдат этого полка в качестве инструкторов. Добивайтесь, чтобы люди не боялись воды, приучайте к самостоятельным действиям, поощряйте инициативу, воспитывайте у бойцов упорство и стойкость.

В заключение командующий предупредил: о нашем разговоре — никому ни слова. Все это пока предварительная наметка. С командующими армиями и на Военном совете вопрос о десанте еще не решался. Прощаясь, И. Е. Петров сказал:

— Ну, желаю вам, Василий Федорович, успехов и здоровья. Здоровье в таком деле играет не последнюю роль, тут потребуется такая выносливость… Передавайте привет славным новороссийцам!

Много дум вызвала встреча с генералом Петровым... Конечно, взволновало доверие командующего. Петров ведь знал, что я всего неделю назад принял триста восемнадцатую, мне еще нужно вживаться в коллектив, "брать его в руки", на что генерал своими советами и нацеливал. Но самое большое впечатление оставила у меня в душе та часть беседы, которая касалась самой нашей дивизии. Несомненно, Петров верил, что она способна на такое трудное дело, как десант в Крым, и пояснил почему, назвав ее людей емким словом «новороссийцы».

Действительно, героическая борьба за Новороссийск стала для нашего боевого коллектива школой мужества, стойкости, воинской дерзости.

Развернутая летом 1942 года на базе 78-й бригады и 165-го запасного стрелкового полка, ведших в то время тяжелые бои в районе Красного Лимана, 318-я дивизия той же осенью встала на восточной окраине Новороссийска и приняла на себя основной удар вражеских войск, рвавшихся на Черноморское побережье Кавказа.

Год оборонялась 318-я дивизия на восточной окраине Новороссийска и ни шагу не отступила назад. Левый берег Цемесской бухты прочно находился в наших руках, и ни одно фашистское судно не могло зайти в Новороссийский порт.

Сводки Совинформбюро были тогда тяжелыми: противник овладел Моздоком, Нальчиком, рвался к Орджоникидзе и Грозному. А дивизия продолжала отбивать атаки врага на окраине Новороссийска, связывая и перемалывая его силы. В ожесточенной борьбе шли дни, недели, месяцы… После окружения армии Паулюса и сталинградской победы наступили радостные дни и для войск, самоотверженно державших на запоре ворота на Кавказ. 3 января 1943 года перешла в наступление Северная группа войск Закавказского фронта, а шестнадцатого — Черноморская группа; 4 февраля в пригороде Новороссийска — Станичке — был высажен десант и захвачен тот самый плацдарм, который получил название Малой земли.

В боевой деятельности войск, участвовавших в боях за Новороссийск, была важная особенность: они сражались на морском побережье во взаимодействии с моряками, в тесной боевой дружбе с ними осуществляли смелые десанты. И пехота, и моряки многому друг у друга научились, это помогало им в боях.

Под мощными ударами наших войск вражеские части отходили на Таманский полуостров, чтобы укрыться на заранее подготовленном сильно укрепленном рубеже — так называемой Голубой линии, протянувшейся от Азовского моря до восточной окраины Новороссийска.

Пришла пора взломать этот рубеж. 10 сентября началась Новороссийская наступательная операция Северо-Кавказского фронта. Главный удар наносила 18-я армия во взаимодействии с Черноморским флотом. Новороссийск было решено взять комбинированным ударом с моря и с суши. Войска приступали к штурму глубокой ночью одновременно с трех сторон. Были созданы три ударные группы — восточная сухопутная, западная сухопутная и морская десантная (высаживались три десанта в Новороссийский порт). Наша 318-я дивизия двумя полками прорывала главную полосу противника на восточной окраине города, а один полк шел десантом.

В ночь на 10 сентября 39-й полк подполковника Каданчика, высадившийся с кораблей, захватил берег бухты в районе электростанции и цементного завода «Пролетарий». Весь день гитлеровцы старались сбросить десантников в море, но они выстояли, а в ночь на одиннадцатое на плацдарме высадился второй полк дивизии — 37-й. Десантники понесли тяжелую утрату — погиб подполковник Каданчик: он с радистом поднялся на колокольню, чтобы наблюдать за ходом боя, и был убит прямым попаданием вражеского снаряда. Полк глубоко переживал гибель любимого командира и поклялся увековечить его память новыми славными боевыми делами.

С утра 13 сентября была прорвана вражеская оборона на восточной окраине, и десант дивизии соединился с наступающими войсками. В прорыв вошли 55-я гвардейская дивизия и 5-я танковая бригада.

Шесть суток не прекращались жаркие бои. Утром 16 сентября с основными силами 18-й армии встретились войска, наступавшие с Малой земли; с ними тогда был и автор этих строк. Какая это была счастливая встреча!..

Новороссийск был освобожден. Закончились 365 суток борьбы на его восточной окраине и 225 дней и ночей героической обороны на Малой земле.

Вот в каких боевых делах закалялись люди 318-й дивизии, получившей почетное наименование Новороссийской. К тому времени, когда я принял дивизию, в ней уже насчитывалось более двух тысяч орденоносцев. Я сразу же почувствовал, какое это гибкое, организованное и легко откликающееся на волю командира соединение!

Для меня, только что пережившего все радости и хлопоты, связанные с завершением борьбы на Малой земле, это назначение было неожиданным. Командующий 18-й армией генерал-лейтенант К. Н. Леселидзе 18 сентября вызвал меня к себе на КП. Он рассказал, что бывший комдив полковник Вруцкий был тяжело ранен еще 11 сентября.

— Мы хотели тогда же вас вытребовать с Малой земли, но решили подождать до воссоединения. А теперь — поезжайте, командуйте!..

У начальника штаба армии генерала Н. О. Павловского ознакомился с задачей дивизии, поглядел на карте, где она воюет, — и в путь.

Машина промчалась по улицам истерзанного Новороссийска. Тяжело было видеть эти руины… А каким красивым был он раньше, этот город боевой и революционной славы!

Знакомиться с дивизией пришлось в бою. К вечеру 19 сентября она овладела перевалом Волчьи Ворота, достигла станицы Раевской, но дальше продвинуться не могла из-за сильного огня противника. Ночью мы с начальником штаба полковником Бушиным разработали новый план: с утра обойти Раевскую с северо-запада и наступать на станицу Анапскую и город Анапа.

Я связался с левым соседом — командиром 55-й гвардейской дивизии генералом Аршинцевым. Согласовали совместные действия, установили время начала атаки. Решение доложили командарму. Получили от Леселидзе «добро».

Утром, после артналета, дивизия атаковала (в первом эшелоне — 37-й и 39-й полки, во втором — 31-й полк). Противник начал отходить, и наши части перешли в энергичное преследование. Перед станицей Анапской продвижение замедлилось враг встретил сильным артиллерийским и пулеметным огнем.

Я подъехал в 39-й полк. Его тогда вел в бой начальник штаба полка Ковешников, совсем молодой офицер в звании майора. Я сразу почувствовал симпатию к нему — хорошо, грамотно, с железным упорством вел он свой полк!

— Не задерживайтесь, врывайтесь в Анапскую на плечах противника!

Адъютанта послал к командиру 37-го полка Блбуляну, чтобы тот атаковал вместе с Ковешниковым.

Полки дружно ринулись вперед и ворвались в станицу. Завязался уличный бой. Мне было видно, с какой инициативой и дерзкой хваткой воюют люди. Вспоминаю с удовольствием такой случай. Офицер 2-го батальона 39-го полка старший лейтенант Галкин с группой бойцов, маскируясь камышами, росшими вдоль речки, зашел в тыл гитлеровцам. Рядовой Быхчинов первым ворвался на НП командира вражеской минометной батареи, заставил немецкого офицера поднять руки, а бойцы сержанта Коротенко тем временем захватили минометы и открыли из них огонь по фашистам.

Начальник оперативного отделения подполковник Челов быстро организовал на северо-восточной окраине Анапской наблюдательный пункт. Отсюда хорошо просматривались подступы к Анапе. У меня уже была связь со всеми своими частями и с соседями. Звоню генералу Аршинцеву, спрашиваю, как дела. Он отвечает, что туговато, враг упорно сопротивляется на восточной окраине.

— А вы второй эшелон не вводили?

— Нет еще, но думаю…

— Давайте вместе ударим. Я с левого фланга, а вы — с правого.

— Прекрасная идея, только атаковать нужно одновременно.

— Часа хватит на подготовку?

— Хватит. Наносим удар в 18.00!

Так и было сделано. В назначенный час громкое "ура!" прокатилось по фронту. Наш 31-й полк ринулся на северо-западную окраину Анапы. С другого фланга атаковали части соседа. К утру 21 сентября Анапа была полностью очищена от фашистских захватчиков.

Впервые за полтора года тяжелых боев дивизия получила отдых. Бойцы моются, приводят в порядок обмундирование. Ждем нового пополнения. И никто, кроме комдива, еще не знает, что дивизии предстоит труднейшее испытание, что командующий фронтом избрал для броска через Керченский пролив именно наше соединение.

Вернулся я от командующего фронтом поздно вечером. Меня ждали начальник штаба дивизии П. Ф. Бушин и заместитель командира дивизии В. Н. Ивакин. Им не терпелось узнать, что нового я привез из штаба фронта. Только мы собрались вместе поужинать, как в комнату вошел незнакомый полковник, рослый, с открытым, простым лицом. Доложил:

— Полковник Копылов Михаил Васильевич. Прибыл на должность начальника политотдела дивизии.

За ужином состоялось первое знакомство, Копылов коротко рассказал о себе. Волжанин. Бедняцкий сын. В юности работал трактористом. Потом два года на действительной службе в Красной Армии, где его приняли в партию. Отслужив, учился в автомобильном техникуме, а с 1938 года — партийный работник: инструктор, секретарь райкома, секретарь окружного комитета партии. В первые дни войны стал начальником политотдела стрелковой бригады.

— А теперь вот прибыл к вам…

Я слушал и думал: "Кого-то судьба послала мне боевым товарищем накануне такой ответственной операции?"

Настоящего человека послала!

Михаил Васильевич Копылов легко вошел в жизнь Новороссийской дивизии и очень скоро стал в ней своим.

Зазвонил телефон. Бушин подошел к аппарату и, вернувшись, сказал начальнику политотдела:

— У вас, полковник, легкая рука. Не успели прибыть, а вслед за вами новое пополнение. Более тысячи солдат. Теперь укомплектованность рот дойдет до семидесяти человек.

Торжественно проходило вручение правительственных наград. Каждый полк выстраивался под боевым Знаменем. Один за другим офицеры и солдаты подходили к столу, чтобы получить ордена, или медали. Имена награжденных к тому времени знали все: политотдел, партийные и комсомольские организации многое сделали, чтобы каждый подвиг стал достоянием всей дивизии. Новый начальник политотдела, организовавший эту работу, не уставал повторять:

— Смотрите, какие замечательные люди, впору о каждом листовку выпускать!

После вручения наград в 39-м полку я встретил знакомого разведчика с Малой земли.

— Швайницкий, вы-то как сюда попали?

— А помните, товарищ комдив, меня тогда ранило на Малой земле?

— Как же, помню, в ногу…

— Точно так. Пролежал месяца четыре. А из госпиталя направили в эту дивизию, и на второй день уже был в десанте.

— Он молодец, — сказал подошедший Ковешников. — Мы тогда еще не успели закрепиться на плацдарме, а уже «языка» заполучили. Это Швайницкий притащил его.

Я попросил солдата рассказать, как это ему удалось. Тот пожал плечами:

— Да все очень просто, товарищ полковник. Спрыгнули мы с катера. Берег крутой. Скользкий. Замешкались ребята. А немец ударил из пулеметов и минометов. Вижу — кое-кто из наших залег. А я еще по Малой земле знаю — нельзя на берегу мешкать. Рви вперед, выходи из пристрелянной зоны! Кричу: "За мной!" Рядом оказался Рыбкин, наш разведчик. Мы с ним первыми перебежали улицу. Уже вне зоны обстрела огляделись. Недалеко дзот, из него строчит немецкий пулемет.

Дал по амбразуре очередь. Пулемет замолк. К нам начали подбегать солдаты нашей роты. А мы с Рыбкиным — дальше. Глядим — два немца. Один устанавливает мины на дороге, второй наблюдает. Говорю Рыбкину: дай очередь по наблюдателю, а я схвачу сапера. Так было и сделано. Сапера я свалил. Связали ему руки — был фриц, вышел «язык»…

Слушали Швайницкого, затаив дыхание. Для новобранцев его рассказ был как бы открытием нового мира — того мужественного солдатского мира, в котором им предстояло освоиться и показать, на что сами способны.

— Хороши у вас в полку разведчики, — сказал я Ковешникову.

— Не только разведчики, — улыбнулся майор. — Вот сержант Журавлев, пулеметчик, тоже отличился в Новороссийске. Катер не смог подойти к берегу, попрыгали солдаты — только головы торчат над водой. А у Журавлева «максим», на вытянутых руках его не удержишь. Тогда сержант снял со станка тело пулемета, взял коробку с лентой и — за борт. Выкарабкался на берег. Кругом стрельба. И тут увидел невысокую каменную стену. Она ему заменила станок: положил на нее ствол, вставил ленту и открыл огонь. Вовремя! Гитлеровцы как раз в контратаку бросились.

— И сколько же вы их уложили?

— Не знаю, некогда было считать.

Да, было что вспомнить боевым друзьям. Вспомнили, как Туликов захватил дом, а немцам удалось его взвод выбить на второй этаж. На выручку пришел взвод Топольникова. Сержант этого взвода Исмагулов, взяв восемь гранат, подполз к окнам и забросал гитлеровцев. Не успел дым рассеяться, на уцелевших гитлеровцев кинулись сверху бойцы Туликова. Так дрались за каждый дом.

Чем больше мы работали с людьми, тем глубже раскрывались перед нами лучшие качества нашего солдата — отвага, смекалка, находчивость, чувство товарищества. С такими бойцами можно идти и в огонь и в воду.

К 9 октября советские войска очистили от противника Таманский полуостров и вышли к берегам Керченского пролива. Теперь ставилась задача форсировать эту водную преграду и ворваться в Крым.

Откуда начать бросок? Удобным трамплином была коса Чушка, узкую полоску которой от керченского берега отделяло всего пять километров воды. Но коса эта, голая, открытая, просматривалась противником. Гитлеровцы ожидали нападения именно с Чушки.

А наше командование учитывало, что в создавшейся ситуации главное — скрыть от противника места предстоящей высадки десанта.

Меня вызвали в штаб армии. Генерал Леселидзе, знакомя с замыслом фронтовой операции, объяснил, что соседняя 56-я армия форсирует пролив северо-восточнее Керчи, в районе полуострова Еникале, а наша 18-я армия — южнее Керчи.

— Начинает операцию ваша дивизия, товарищ Гладков, — говорил командарм, подходя со мной к карте. — Вы должны погрузиться на суда вот тут, у причалов Таманского полуострова, преодолеть тридцать пять километров водного пространства и захватить плацдарм.

На карте командарма было очерчено место, где предполагалось высадить наш десант. Это был участок крымского берега в двадцати километрах на юг от Керчи. Здесь между озерами Чурбашское и Тобечикское прибрежные высоты подходят близко к морю, и у их отрогов на низком песчаном берегу растянулся цепочкой рыбацкий поселок Эльтиген. Несколько севернее его — Камыш-Бурун, порт, в котором базировались боевые корабли противника, а южнее — поселок когда-то богатой коммуны «Инициатива».

Высадку десанта, снабжение его боеприпасами и вывоз раненых с плацдарма обеспечивает Черноморский флот. Командиром высадки назначен контр-адмирал Г. Н. Холостяков. Для десантирования выделяется до ста тридцати судов. Все плавсредства разбиваются на шесть десантных отрядов — по два на полк.

Огневую поддержку осуществляет с восточного берега (ширина пролива здесь 20 километров) артиллерия 18-й армии под командованием генерала Г. С. Кариофилли и Новороссийской военно-морской базы (командующий береговой артиллерией полковник М. С. Малахов). Авиационное обеспечение десанта возлагается на воздушную армию генерала Вершинина и авиацию Черноморского флота генерала Ермаченкова. При командире дивизии будут представители от артиллерии и авиации.

Мы тренировались и днем и ночью. Нам было известно, что противник сильно укрепил берега Керченского полуострова, а в проливе поставил мощные минные заграждения. Мы создали макет вражеских укреплений района Эльтигена. Бывалые десантники учили здесь солдат. На кораблях выходили в море, бросались в воду, штурмовали берег. За подготовкой дивизии следили командарм и командующий фронтом.

Большая работа была проведена политотделом 18-й армии, который тогда возглавлял Леонид Ильич Брежнев. Вдумчиво расставлялись партийные силы. Проводились партийные и комсомольские собрания, читались лекции. Коммунисты - ветераны дивизии организовывали передачу молодым солдатам боевого опыта бывалых десантников. Были разработаны памятки о действиях бойца во время перехода морем, при штурме берега, в борьбе за плацдарм…

В разгар учений мы узнали, что с офицерами десанта будет беседовать маршал С. К. Тимошенко. На рассвете к нам приехал генерал И. Е. Петров. Прошел по берегу, посмотрел, как идут тренировки. Похвалил солдат:

— Лихо атакуете. Давайте так же действовать на том берегу.

Командующий фронтом сел на камень, обросший мхом, прислушиваясь к рокоту прибоя.

— Шумит волна, шумит… Сколько тут, в этих местах, мертвых немцев плавает? Привирают фашисты, что им удалось вывести с Тамани все их войска… Эх, Тамань! Кто здесь только не воевал? Греки, гунны, хазары, монголы, турки. Белогвардейцев мы тут били, а теперь вот и гитлеровцев приходится колотить.

— Да, тут каждый камень напоминает о войнах. Я смотрю на ваш орден Суворова, товарищ генерал, и вспоминаю — ведь и Суворов тут воевал.

— Вон, видите ту высоту? — Петров показал рукой.

— Вижу.

— Это и есть Фанагория, та самая знаменитая суворовская Фанагория, последняя крепость на кубанской земле. Суворов немало потрудился тут со своим кубанским полком — целых пять лет!

Мы подошли к группе солдат.

— Как идут занятия, товарищи? — спросил Петров. — Трудновато действовать ночью?

— Никак нет, товарищ командующий! — ответил сержант Толстов. — Мы помним слова Суворова, что тяжело в ученье — легко в бою.

— Да тут все орденоносцы! Вы за что получили этот орден? — обращаясь к Толстову, спросил генерал.

— За Новороссийск.

— Он бронебойщик у нас. На плацдарме в районе электростанции своим ПТР разбил в доте два пулемета, — сказал командир роты Мирошник.

— Что ж, товарищ сержант, и в дальнейшем желаю успеха…

Люди обступили командующего. Чувствовалось, что генерал душой отдыхает в этом тесном солдатском кругу.

Потом мы поехали на встречу с маршалом. Офицеры уселись в автобус. Меня командующий пригласил в свою машину. Шофер осторожно объезжал свежие воронки. На обочинах дороги — исковерканные немецкие пушки и танки.

— О чем задумались, Василий Федорович?

— Мои мысли на той стороне пролива, товарищ командующий.

— Уверен, что у вас все будет хорошо. Конечно, задуманный план чрезвычайно труден. Главная беда, что сосредоточение наших войск в Тамани от немцев не замаскируешь. Но вот направление и места высадки можно скрыть. Это в наших возможностях. А ваше дело вцепиться в крымский берег и держаться… Ага, мы уже в городе, — прервал Петров сам себя и указал шоферу: — Давайте-ка по этой улице.

Маленький городок Тамань уже снова выглядит мирно, прихорашиваются уцелевшие домики с черепичными и камышовыми крышами. И вдруг брызнувшее из-за тучи солнце ярко высветило появившуюся перед нашими взорами бронзовую фигуру гордого запорожского казака, поднятую на каменный пьедестал.

— Выйдем на минуту… Ого! Да тут еще есть любители старины…

За памятник скрылись две фигуры в морских кителях.

— Что прячетесь, молодые люди? А ну-ка, выходите, — улыбаясь, сказал Петров.

Те подошли, четко отдали честь.

— Капитан третьего ранга Сипягин.

— Главстаршина Галина Петрова.

Командующий, здороваясь с ними за руку, спросил девушку:

— Оба мы с вами Петровы, случаем не родственники?

— Очень хотелось бы иметь такого родственника, — смело ответила главстаршина.

— Ну… Вот уже и льстите старику. Вы откуда родом?

— Из Новороссийска, товарищ командующий.

— Нет, я из других краев… А знаете, кто этот дядька? — Он указал на памятник.

— Наказной атаман войска запорожского Головатый Антон.

— Лихо, лихо… Вижу, что дружны с историей.

— Я люблю историю и морской флот.

— Чем же вас флот прельстил?

— Люди на море смелые, бесстрашные. Моя мечта попасть к морякам-десантникам… Правда, товарищ командующий, это моя самая большая сейчас мечта.

— Боевая девушка, как я погляжу.

— Нет, хочу быть боевой, если бы вы знали, как хочу этого.

На крымском берегу послышались взрывы и орудийные выстрелы. Петров взглянул на пролив.

— Немцы укрепляют Камыш-Бурунский участок, товарищ командующий, — сказал Сипягин.

— Откуда вам это известно?

— Вчера мы на двух катерах прощупывали тот берег и еле унесли ноги… Немцы укрепляют берег и ведут артпристрелку по проливу. Это точно.

— Буду иметь в виду, а пока, товарищи, любуйтесь этим памятником. И слова-то на нем какие высечены: "В Тамани жити — вирно служити. Границу держати, хлиба робити, а хто прийде з чужих — як ворога бити…" Однако хватит любоваться историей, поехали, Василий Федорович, а то опоздаем.

В небольшом саду расставили скамейки, стол, покрытый кумачом. Офицеры при орденах, подтянутые, взволнованные. Здесь и армейцы, и моряки. Появились маршал Тимошенко, генерал Леселидзе, адмирал Владимирский, генерал Колонин, полковник Брежнев.

— Садитесь, товарищи. — Тимошенко оглядел собравшихся. — Я только что по прямому проводу говорил с генералом Толбухиным. Он мне сказал, что сегодня ночью войска Четвертого Украинского фронта войдут в Крым. Мощная вражеская группировка на полуострове окажется отрезанной. Задача Северо-Кавказского фронта — атаковать Крым с востока, через Керченский пролив. Ваш десант будет первой ласточкой в Крыму. — Маршал умолк на минуту и тихо продолжал: — Я помню далекие дни двадцатого года, когда мы штурмовали Сиваш. Мы переходили его вброд. Дул сильный, холодный ветер. Врангелевцы поливали нас из пулеметов, били снарядами, слепили прожекторами. А наши красные бойцы шли!.. Какая сила вела нас тогда вперед? Сила Октябрьской революции, большевистская воля. Партия и Ленин призывали к освобождению Крыма. Фрунзе приказал штурмом взять Перекоп. И мы его взяли, освободили Крым. Думаю, что и вы в нынешней борьбе за освобождение Крыма покажете и героизм, и мастерство и снова прославите нашу армию.

Потом выступил Петров. Он сказал, что Военный совет фронта надеется на славных воинов-новороссийцев.

— На вас возложена трудная и почетная задача — мы вам первым поручаем форсирование Керченского пролива. Все, что зависело от командования, мы сделали. Вас ждет Крым и победа.

Маршал обращался то к одному, то к другому офицеру, интересуясь, хорошо ли тот усвоил свою задачу.

Вот поднялся командир роты 37-го полка старший лейтенант Калинин. Докладывает: в роте 98 человек, из них коммунистов тринадцать, комсомольцев двадцать восемь. Люди прошли усиленные тренировки, хорошо усвоили свои обязанности в десанте. Рота обеспечена всем необходимым. Она должна форсировать пролив на катере № 028 и захватить берег в центре поселка Эльтиген. Рота готова выполнить боевое задание.

Доклад понравился маршалу. Здесь же он приказал досрочно представить командира роты Калинина к званию «капитан». Это произвело большое впечатление.

Тимошенко и Петров беседовали с комбатами, командирами рот и взводов. Они интересовались всем — выучкой людей, запасом патронов, гранат, продовольствия, санитарным обеспечением. Задавали вопросы:

— Что предпримете, если при подходе враг встретит мощным огнем?

— Что будете делать, оказавшись вдруг в окружении?

В заключение маршал сказал, что доволен работой офицеров и уверен, что дивизия хорошо подготовлена к операции.

После совещания по предложению Петрова командиры полков и морских отрядов задержались, чтобы еще раз увязать общие вопросы. Мы с контр-адмиралом Холостяковым разъяснили им порядок действий. Договорились, что 39-й полк с батальоном морской пехоты Белякова погружается на суда в Таманском порту; командиры морских отрядов Гнатенко и Трофимов.

37-й полк грузится на пристани Кротково; морскими отрядами командуют Сипягин и Бондаренко. 31-й полк с батальоном морской пехоты Григорьева отправляется с пристани Соляное; командиры морских отрядов Глухов и Жидко.

Начало посадки в восемнадцать часов. Форсирование пролива все отряды начинают в двадцать четыре часа.

За пятнадцать минут до подхода судов к берегу дается сигнал на вызов огня артиллерии.

Холостяков потребовал от командиров морских отрядов тщательно изучить все наши расчеты и точно следовать им. Он заключил так:

— Шторм ли, огонь ли врага, но пока штурвал в руках — веди корабль к цели, веди с толком, помни, кого везешь — десантников!

Сипягин, Гнатенко, Глухов заявили, что моряки не подведут своих боевых друзей. Это говорили опытные командиры, они не раз водили свои корабли с десантами.

Командиры полков и морских отрядов совместно углубились в свои расчеты, а мы с контр-адмиралом присоединялись то к одной, то к другой группе, помогая уточнять и увязывать все до тонкости.

— Василий Федорович, — спросил Холостяков, — вы уже познакомились с нашими батальонами морской пехоты? Какое ваше мнение?

— Хорошие хлопцы. Беляков подчинен тридцать девятому полку, они старые друзья, а Григорьев — тридцать первому.

— Спасибо за оценку, товарищ командир дивизии, — сказал Беляков, скупо улыбаясь.

— Я буду рад подтвердить ее на том берегу!

На море уже несколько суток бушевал шторм. Нас с Копыловым тянуло к берегу: когда же утихомирится эта чертова вода! С высотки была видна двадцатикилометровая ширь пролива.

— …Сколько лет союзники возятся у Ламанша? — думая о своем, спросил Копылов.

— Им пролив нужен, чтобы поканителиться, а нам канителиться не резон, — ответил ему я.

— Да, нам нельзя терять времени, — откликнулся Михаил Васильевич. Он отвернулся от моря, от редких порывов северного ветра, от грязных волн, обрушивавшихся на берег.

Мы помолчали.

— Командиров частей собираете в два часа? — спросил Копылов. — Организовать бы для них обед. Дружеский, семейный. Пусть поговорят, поглядят в глаза друг другу.

Я уже думал об этом и отдал соответствующие распоряжения начальнику АХЧ Гаврилову. Старший лейтенант заверил: "Все будет не хуже, чем в «Метрополе», товарищ полковник!" Сам я с волнением ожидал эту товарищескую встречу. Хотелось именно "посмотреть в глаза друг другу", еще раз удостовериться в сплоченности офицерского костяка дивизии, настроиться на общий лад.

Большинство командиров впервые шли в десант. Через несколько часов море разъединит нас, может быть, разбросает, оставит на время без связи, пока дивизия снова не соберется в кулак на том берегу. В такие моменты особенно необходима непоколебимая уверенность в товарищах по оружию.

По крутому берегу недалеко от пристани Кроткова тянулись старинные лабазы и склады. В просторном подвале одного из них разместился штаб дивизии. Здесь и собрались командиры частей. Поработали над картой, уточнили сигналы, окончательно договорились о расстановке людей. Для удобства управления во время захвата плацдарма штаб дивизии разделился на три оперативные группы. Первая из них во главе с начальником штаба полковником Бушиным отправлялась с 39-м полком на правый, ближайший к Керчи, фланг. С 31-м полком, который должен действовать слева, шла группа заместителя командира дивизии полковника Ивакина. С 37-м полком, нацеленным непосредственно на Эльтиген, пойду я с несколькими штабными офицерами. (На самом деле нумерация полков была иная: «1331», «1337», «1339», но мы для удобства называли их только по двум последним цифрам.)

Совещание близилось к концу. Зашел старший лейтенант Гаврилов и несколько торжественно доложил: "Товарищ командир дивизии, обед готов!" По его голосу и улыбке, которую он старался погасить и не мог, я понял, что все в порядке.

— Прошу, товарищи, к столу, — пригласил я офицеров. — Чем богаты, тем и рады. Давайте пообедаем сегодня все вместе. Последний раз на таманском берегу. Завтракать будем на крымской земле.

Гаврилов постарался. Были даже какие-то цветы. Было даже шампанское.

— Да, Гаврилов достоин всяческой похвалы! Если теперь чего не хватает для полного торжества, так это твоих стихов, Борис Федорович, — басил Ивакин, обращаясь к инженеру Модину.

— Стихи полагаются победителям. Завтра будешь их требовать по праву!

С удовольствием оглядывал я собравшихся. Цвет командного состава дивизии. Все молодые: от 24 до 35 лет. Один лишь командир 37-го полка подполковник Блбулян выделялся своей сединой. Ему шел пятый десяток, почти половину своей жизни он отдал службе в Красной Армии. Это был опытный офицер, большевик с двадцатого года. Горячий темперамент южанина у него вполне уживался с рассчитанным хладнокровием, столь важным для военачальника. Недаром Григорию Дарговичу поручено ответственейшее дело — захват самого поселка Эльтиген. Весь его облик говорил о мужестве, выносливости. Рядом с осанистой фигурой Блбуляна даже инженер-подполковник Модин казался хрупким, несмотря на свой высокий рост и широкие плечи.

Борис Федорович Модин заслужил любовь и штабных работников, и людей в полках за мастерство, за то, что умел учить солдат. Притягивал он к себе добрым нравом, веселым словом и песней, без которых в окопах порой жизнь была бы не в жизнь. Наконец, за нашим инженером упрочилась и слава дивизионного поэта. Я всматривался в его красивое лицо под шапкой русых волос и думал: "Вот кому будет работы на плацдарме!.." Предстояло за несколько часов повернуть на 180 градусов всю линию немецких оборонительных сооружений, повернуть их против врага и удержать во что бы то ни стало.

Около Модина сидел полковник Ширяев, командир 31-го полка, знающий и бесстрашный офицер. Было известно, что он гордится участием своего полка в десанте на Керченский полуостров. Но никому из сидевших за столом не дано было знать, что они видят полковника в последний раз. Он что-то весело рассказывал Николаю Михайловичу Челову, начальнику оперативного отделения штаба дивизии, и завладел не только его вниманием. С улыбкой прислушивался к звонкому голосу Ширяева майор Ковешников.

На первый взгляд Дмитрий Степанович Ковешников, с его коренастой, небольшого роста фигурой, не производил особого впечатления. Просто добродушный человек, с милой, располагающей улыбкой, спокойным взглядом карих глаз. А в сущности это был железный, несгибаемый человек. Об исключительной храбрости майора даже самые отчаянные люди говорили с уважением. Корреспондент армейской газеты Сергей Борзенко писал, что в боях под Новороссийском Ковешников дважды побывал на том свете. Дмитрий Степанович, образованный офицер, хотел учиться и умел учиться на войне, тактическим искусством владел превосходно, и в организации ближнего боя у него навряд ли нашлось бы много соперников. Я очень полюбил этого молодого офицера и, прикидывая в уме различные варианты течения боя за плацдарм, думал: "Если Ковешников зацепится, его никто не сбросит в море, он выстоит, пока не будет развит успех".

Должен упомянуть еще об одном офицере — полковнике Новикове, назначенном к нам накануне десанта командующим артиллерией. У нас он пока был новичком, но уже прочно вошел в офицерскую семью. Отзывы о нем были неплохие. За то короткое время, что отвела нам жизнь для совместной работы, они полностью подтвердились. В моей памяти полковник Новиков навсегда остался образцом выполнения воинского долга.

Такими были люди, которые через несколько часов должны были повести солдат 318-й дивизии на штурм бушующего пролива, а затем эльтигенских высот.

Погрузка десантных отрядов была назначена на вечер. Часам к четырем штаб опустел. Мы остались вдвоем с ординарцем Байбубиновым. У него было трудное казахское имя. В штабе все попросту звали его Иваном. Он был большой души и чистого сердца человек, настоящий комсомолец. Храбрый, скромный и безукоризненно честный. У него всегда все горело в руках. Но на этот раз он медленно, как бы нехотя, укладывал свой вещевой мешок.

— Ты что, Иван, такой сегодня грустный? Жалко расставаться с Таманью?

— Нет, товарищ полковник. Тамань не жалко. Мать жалко. Завтра матери исполняется шестьдесят лет. Одна осталась. Кто поздравит?

Я знал, что у Ивана очень сильно сыновнее чувство. В дни пребывания на Малой земле он много рассказывал мне о своей матери. Рассказывал живо, с таким увлечением, что я видел ее почти коричневое лицо и неприхотливую кошмовую юрту, которая ей все еще была милее благоустроенного дома.

— Что же ты раньше-то мне не сказал? Это дело поправимое. Давай садись! Пошлем ей вместе поздравление.

Иван от неожиданности растерялся. Сели. Быстро составили письмо. "Любимая мама! Я и мой командир поздравляем тебя с днем рождения. От души и сердца желаем здоровья и еще прожить столько же". У Ивана сияли глаза.

— Здорово получилось, товарищ командир! — Он схватил конверт и побежал на полевую почту.

Вернулся Копылов, и мы вместе пошли к причалам.

Небо совсем заволокло. Стало темно. Заморосил холодный дождь. Волны с шумом ударялись о каменистый обрывистый берег.

Крутой спуск к месту посадки был заполнен движущейся массой солдат. Одни несли минометы, другие — пулеметы. На руках спускали артиллерию, боеприпасы и продовольствие. По звукам этой работы, по размеренному ее ритму чувствовалось, что подразделения действуют споро, без суеты.

Из мглы бушующего моря вдруг вырисовывался силуэт катера или мотобота. Слышались отрывистые команды: "Право руля!", "Лево руля!", "Вперед!", "Подать швартовы!" — и, наконец, доклад: "Прибыл катер номер такой-то". Услышав номер своего судна, стоявшие наготове подразделения развертывались, подобно пружине. На мгновение пирс заполняла масса солдат — и вот уже погружены боеприпасы, установлены на борту пулеметы и 45-миллиметровые пушки. Каждый солдат занимал свое место и принимал боевое положение, чтобы в любой момент открыть огонь.

По плану боевой порядок судов составлял два эшелона. В первом были сосредоточены все плоскодонные плавучие средства, которые могли подойти непосредственно к берегу. Во втором эшелоне находились суда с глубокой осадкой. С них в море нужно будет производить перегрузку на мелкие плавсредства, освободившиеся после высадки первых штурмовых отрядов.

Плоскодонных судов не хватало. Мотобот, вмещавший 45 человек, брал дополнительно еще пятнадцать. Тяжело осев в черной воде, суденышко, подчас совсем скрываясь в волнах, уходило в ночную темноту.

Прибежал адъютант. Из армии позвонили: в Кротков выехал командарм. Мы ждали его. Знали, что руководство внимательно следит за подготовкой десанта. Генерал армии И. Е. Петров уже был в Тамани, где грузился 39-й полк. Маршал С. К. Тимошенко проверял в Соляном готовность у Ширяева. К нам прибыли генерал-полковник К. Н. Леселидзе и полковник Л. И. Брежнев. Леонид Ильич взял под руку Копылова и сразу же пошел с ним на пристань. Я остался с командармом. Он осведомился о настроении десантников. Я ответил, что настроение хорошее.

— Как бы море нам не спутало карты, — сказал Леселидзе.

Море шумело. Каждый удар волны, как молотом, бил по сердцу.

— Трудно вам будет, Василий Федорович.

— Лишь бы зацепиться, товарищ командующий.

— Шторм может разбросать десант.

— Хоть батальонами, да зацепимся.

Леселидзе еще походил некоторое время молча. Остановился, сказал как бы самому себе:

— А откладывать мы не можем. Отложим — расхолодим людей, погасим их боевой дух. — Обращаясь ко мне, спросил: — Немцы-то, пожалуй, не ждут вас в такую погоду, Василий Федорович. Не ждут ведь, да?

— Полагаю, товарищ командующий, что не ждут. Это ведь будет не по их правилам.

— Ладно, пошли к людям!

Командарм подходил то к одной, то к другой группе солдат. В ожидании своих кораблей они стояли наготове везде — у складских стен, под навесами, в пещерообразных нишах, вырытых когда-то в крутом береговом яру.

В одной из групп были врачи, сестры и санитарки дивизионного медсанбата. Тут распоряжался майор медицинской службы хирург В. А. Трофимов. Я его сразу узнал по голосу — сочному баритону, который должен был бы принадлежать молодцу-великану. На самом же деле Трофимов был невысок, но коренаст, удивительно подвижен и активен. В нем чувствовалось: это ведущий! Позже я познакомлю читателя с замечательным документом — дневником, который вел на "Огненной земле" этот врач-воин.

В другой группе люди обступили солдата лет тридцати. Мешая русскую и украинскую речь, он рассказывал, как при форсировании Цемесской бухты под Новороссийском взрывом морской мины его выбросило из катера в море.

— Спереляку ухватил себя за уши и тяну кверху. Глотнул воздух и снова пошел вниз. Эх, думаю, куме, не мучься, спускайся на дно. Спасибо, с другого катера бросили мне веревку и вытащили, как рыбу на крючке. Тут-то я зараз и определил свою недоработку. Без шпагату в море не ходи! Теперь я завсегда целый моток при себе имею. Погрузимся, я к борту привяжусь — порядок. Нехай мина тряхнет, я по веревочке обратно выберусь. Кому, друзья, нужно? Могу поделиться, метров десять не жалко…

И он полез в карман шинели под веселый смех слушателей.

Прикрывшись плащ-палатками от дождя, присели на корточках солдаты из 1-го батальона. В их тесном кружке еле заметна миниатюрная фигурка комсорга старшего сержанта Хадова, участника новороссийского десанта, весельчака, любимца всего батальона. Хадов тоже рассказывает смешной случай:

— Врываюсь в дом. По лестнице вверх. Навстречу здоровенный фашист. Целая гора, по-ихнему «берг». У меня рост нулевой, ему по пояс. Он меня ногтем придавит. Что делать? Бросился я ему с отчаяния кубарем под ноги. Фриц — с копыт долой, зацепился за перила штанами и повис вниз головой. Пришлось бедняге помочь. Штаны целы остались, а за самого ручаться не могу…

И снова хохот слушателей покрывает слова рассказчика. И кажется, что ветер потише и море не так уж угрюмо.

Вход в нишу в песчаном яру озарен тусклым светом. Здесь, прикрывая ладонями огарок свечи, люди пишут коллективное письмо в газету. "Мы, десантники, бойцы 2-й роты 1-го батальона 37-го стрелкового полка Новороссийской дивизии, заверяем партию большевиков, что проявим все, как один, героизм. Крым будет очищен от фашистских зверей".

Около пристани нас встретил подполковник Блбулян. Доложил:

— Погружено пятнадцать кораблей. План нарушается. Корабли из-за шторма прибывают с большим опозданием.

— А как идет погрузка в Тамани и на Соленом Озере? — спросил командарм.

— Имею сведения, что тоже с опозданием, — ответил я.

— Сейчас мы моряков поторопим, — сказал Леселидзе. — А подготовкой полка я доволен. Видно, что командиры хорошо поработали.

— Крым освобождать идем, товарищ командующий! — сказал Блбулян. Он в эту ночь был при всех орденах. Особенно выделялся на его труди орден Суворова, полученный недавно за новороссийские бои. Правильный обычай. Перед трудным боем солдаты должны видеть своего командира во всем блеске его боевой славы. Я рассказал Леселидзе, что мы на днях отмечали в дивизии день рождения Григория Дарговича. Ему исполнилось 47 лет.

— Разрешите и мне присоединиться к поздравлениям товарищей, — улыбнулся командарм и крепко пожал подполковнику руку.

— Спасибо, — ответил Блбулян. — Но я хотел бы, чтобы вы пожали мне руку на том берегу.

— На том берегу будем поздравлять с новыми наградами.

Подошли Брежнев и Копылов. Обращаясь к командарму, Леонид Ильич сказал:

— Мы не ошиблись, предложив, чтобы новороссийцы первыми форсировали Керченский пролив. Прекрасные люди. Я обошел все группы десантников. С каким рвением они готовятся к бою за Крым!

— Молодцы! Полная уверенность в своих силах. И, видимо, не страшатся бурного моря. Я послушал тут одного агитатора… — Леселидзе рассмеялся, вспомнив бывалого солдата-украинца. — Он такую байку загнул, как его взрывом из катера выбросило, что вся группа от смеха легла!

— Бывалый солдат — наш лучший агитатор, — сказал Брежнев. — Он и подбодрит, и делу поучит. А насчет байки вы не говорите, товарищ Леселидзе. Солдатская бывальщина — это не охотничьи рассказы. Я бы тоже вам мог рассказать, как пришлось отведать морской воды. Катер, на котором возвращались с Малой земли, напоролся на мину, и меня тоже взрывная волна бросила в воду. Жив остался, потому что не растерялся. На воде главное — не теряться. Нужно спокойно держаться, товарищи всегда спасут.

Из штаба командарм звонил И. Е. Петрову: график срывается, нужно нажать на моряков. Прощаясь, сказал нам торжественно и строго:

— Верю в стойкость и храбрость дивизии. Верю, что она проложит путь через Керченский пролив.

В это время в открытом море послышались орудийные выстрелы. Стреляли где-то далеко в направлении Феодосии. Должно быть, наши сторожевые катера встретились с БДБ противника.

Несмотря на «нажимы» из штаба фронта и армии, весь наш план рушился. Было далеко за полночь, а мы все еще бездействовали. Шторм связал моряков по рукам. Корабли подходили мучительно медленно. Часть из них не прибыла совсем. Пришлось наспех перестраиваться, увеличивать нагрузку на суда, а кое-что из артиллерии оставить на таманском берегу.

В открытое море десант вышел лишь к 3 часам утра. Уже здесь, на старте, нарушилась стройная система боевых порядков. Погода делалась все хуже. Волны швыряли суда из стороны в сторону. Катера с трудом буксировали плоты с материальной частью. Передовые отряды, шедшие на плоскодонных мотоботах, перемешались между собой.

С борта флагманского корабля мы с тревогой наблюдали эту нерадостную картину, вглядываясь в ночную мглу и дополняя воображением то, что не могли увидеть. Командир отряда кораблей капитан 3 ранга Сипягин обратился ко мне с вопросом:

— Что будем делать дальше? Шторм усиливается.

— Вы докладывали контр-адмиралу Холостякову?

— Да, докладывал…

— И что же?

— Нет ответа…

— На море командуете вы. Я, к сожалению, здесь только пассажир, которого вы обязаны доставить на крымский берег.

Вероятно, не нужно было так отвечать. Слишком резко. Зря вспылил…

Приостановить форсирование? Или же идти дальше с нарушенными боевыми порядками? Мысль о возвращении была противна. Я искал для нее разумного основания и не находил. Отказаться от десанта из-за шторма? Нет, это все-таки трусость, прикрытая благоразумием. Такого решения совесть не примет. Невозможно сорвать операцию, свести к нулю всю сложную месячную подготовку. Значит, продолжать выполнение задачи? И сознательно идти на большие потери, неизбежные при такой сумятице?

Все это промелькнуло в голове мгновенно. Моряк выжидающе смотрел на меня. Копылов стоял рядом и молчал, вслушиваясь в глухой мощный рев воды и ветра. Он был спокоен.

— Вы — старший начальник на кораблях, — сказал я Сипягину. — Вам виднее. Но мы не можем вернуться без распоряжения командующего армией.

Сипягин подумал и ответил:

— Это верно. Будем штурмовать, а то время уходит. — Он повернулся и пошел. Из темноты донесся его голос: — Пассажиры будут доставлены, товарищ полковник, будьте спокойны.

Раздалась громкая команда:

— Полный вперед!

Корабли взяли курс на Крым.

Резкий ветер бил в лицо. Холодные брызги обдавали людей с головы до ног. Под ударами волн гудели корпуса перегруженных судов. Шторм относил суда от намеченного курса, но они упорно пробивались вперед. Изредка прожектор рассекал вдалеке своим огненным мечом темноту ночи, на мгновение освещал пенистые гребни. Затем, поднявшись вверх, луч таял в тяжелых, иссиня-черных тучах. "Осторожно! Идем через минное поле!" Все, кто услышали эти слова, затаили дыхание. В памяти вспыхнула яркая картина. Мы с Иваном, вдвоем шли под Новороссийском, вдруг он рванул меня за рукав и вскрикнул: "Стой! Минное поле!" Иван был сапер и понимал в этом больше меня. Сейчас, как и тогда, на секунду похолодело сердце. Хоть бы скорее на берег! Хоть бы скорее начинался бой…

Мы были уже близко к цели, когда наш плавучий отряд нащупали немецкие прожекторы. Нестерпимый свет ослепил. Заслоняя ладонью глаза, я огляделся и увидел вокруг флагмана десятки катеров и мотоботов, баржи, плоты, поставленные на пустые железные бочки. Все это зарывалось в пенящуюся воду, вздымалось и падало на волнах и лавиной катилось к берегу. Лучи вражеских прожекторов вцепились в нас и не отпускали. "Ну, сейчас будет баня!" — мелькнула мысль.

С мотоботов, вырвавшихся вперед, взлетели красные ракеты — требование дать заградительный огонь. Тотчас же позади нас полыхнул молниями родной берег Тамани. Над нашими головами с визгом полетели, ввинчиваясь в плотный, влажный воздух, сотни снарядов тяжелой артиллерии. С Тамани слышался ровный сильный гул. Одновременно в небе, зарокотали моторы. Летчики устремились к берегу Крыма, чтобы подавить вражескую артиллерию.

Мы с жадностью смотрели вперед. Берег перед нами пламенел. Там сверкали разрывы снарядов. Вставали и разламывались столбы дыма. Метались языки огня. Справа что-то ярко вспыхнуло и осветило окрестность ровным желтым светом. Очевидно, снаряд поджег какое-то легкое строение или стог сена. "Огненная земля", — взволнованно произнес кто-то в темноте.

С началом артиллерийской подготовки десантники облегченно вздохнули. На каком-то мотоботе даже запели: "Широка страна моя родная". Песня взлетела и сразу же оборвалась. Снова несколько прожекторов осветили десант. Их лучи задерживались на судах, как бы подсчитывая наши силы. Потом в небе появились сотни осветительных ракет, и противник начал обстрел. Снаряды рвались всюду. Вокруг флагманского катера то и дело поднимались серые колонны воды.

Вода ревела, обрушиваясь на палубу. С некоторых катеров повалил черный дым. Непроглядный мрак беспрестанно сменялся неестественно ярким, обнажающим светом. В те моменты, когда отважные летчицы Таманского полка направляли свои самолеты на прожекторные установки противника, свет выключался. Самолет уходил, и снова прожектора протягивали свои дьявольские щупальца к десанту. Здесь мы понесли первые потери. Затонуло несколько мелких судов.

Слева от флагмана грохнули три взрыва. Мы видели, как развалился пополам подорвавшийся на минах катер. На нем был штаб 31-го полка во главе с полковником Ширяевым. На взорвавшемся корабле уцелело только три человека: два разведчика и помощник начальника штаба по учету личного состава капитан Баремблюм. Изуродованный остов катера с тремя оглушенными людьми до позднего вечера дрейфовал в проливе. Его обнаружили моряки и привели в Тамань.

Справа загорелся другой катер. Было видно, как матросы сбивают пламя. "Руби буксир!" — отчаянно прокричал чей-то голос. Обрубленный конец хлестнул по волне. Плот с противотанковыми пушками встал дыбом и исчез во тьме.

Мотоботы, увертываясь от огня крупнокалиберных пулеметов, неуклонно приближались к берегу. Они уходили все дальше от нашего флагманского корабля. Вцепившись обеими руками в поручень, я следил за ними глазами и завидовал тем, кто находился на них. Мне, как и каждому солдату, хотелось быстрее на берег. Нужно было почувствовать под ногами землю, схватиться грудью с врагом.

Внезапно палуба ушла из-под ног. В носовой части корабля мелькнула сначала тусклая, потом ослепительная вспышка. Взрыв. Кто-то крикнул. Пригнувшись, пробежали матросы. Потом они прошли обратно с носилками, на которых лежал человек, покрытый с головой черной шинелью.

— Кого убило?

— Капитана третьего ранга Сипягина…

К пяти часам утра штурмовые отряды на плоскодонных судах добрались до берега. С моря мы могли определить это по звукам стрельбы. Было слышно, как затараторили пулеметы немецких дзотов. В ответ ударили очереди наших пулеметов. Резко зацокали противотанковые ружья. Послышались дробный перестук автоматов и глухие разрывы гранат. Ветер донес приглушенное расстоянием «ура».

— Михаил Васильевич! Слышишь? Цепляются ребята! Пошли!

А мы мотались на волнах в километре от берега. Здесь скопились корабли глубокой осадки. Противник, отбивая натиск передовых отрядов, оставил на время нашу флотилию в покое. Шум боя на берегу разрастался. Время тянулось томительно медленно.

На востоке чуть посветлело небо. Я подошел к офицеру, заменившему Сипягина, и спросил:

— Когда начнете разгрузку катеров и барж? Когда высадите мой штаб?

— Не знаю, товарищ полковник. Высаживаться не на чем.

— Как не на чем?

— Плавередства не вернулись.

Это была самая большая ошибка в плане десантной операции. Расчет был на плоскодонные суда: доставив передовые отряды, они должны были возвратиться и, курсируя между кораблями, баржами и берегом, высадить в несколько приемов весь десант. Но большинство плоскодонных судов сразу вышли из строя. Некоторые погибли от огня, несколько подорвалось на минах. Эти неизбежные потери мы учитывали и предвидели. Мы не учли силу шторма: основную часть плавсредств штормовая волна выбросила на берег и разбила о камни. Высаживаться теперь было не на чем.

В состоянии близком к отчаянию, мы с Копыловым прислушивались к тому, что делалось на не досягаемом для нас берегу. Подошел морской офицер и сказал:

— По радио получен приказ: вернуть все корабли глубокой осадки в Тамань. Ложусь на обратный курс.

Корабли разворачивались и уходили.

Они уходили от крымского берега.

А там возле самой воды маячила чья-то фигура, потрясая руками над головой. На берегу видели, что корабли уходят. Что подумают высадившиеся бойцы?

Настроение у нас подавленное. Надо бы хуже, да некуда.

Ранним утром 1 ноября катер причалил к пристани Кроткова. У пирса стояла машина. "Скорее, командующий ожидает". Мы с Копыловым втиснулись на сиденья и вскоре были в Тамани.

Командующий фронтом принял нас спокойно. Будучи чутким и опытным руководителем, И. Е. Петров понимал наше состояние. Я попросил сообщить, что происходит на том берегу.

— Под утро Бершанская доложила, что ее летчицы видели десантников, которые успешно вели бой в Эльтигене. Затем один ваш отряд сам установил с Таманью радиосвязь. Постойте, запамятовал фамилию командира…

— Не Ковешников ли? — вырвалось у меня.

— Точно, он. Хорошо его знаете?

— Еще бы!

— Крепкий офицер?

— Он сделает все, что в человеческих силах.

— Ну тогда нам еще повезло.

Оказалось, что из трех штабных групп только одна была высажена на берег. Не высадился ночью никто из командиров полков. Воюющие на крымском берегу подразделения до сих пор не имеют общего руководства боем. Я спросил, о чем радирует Ковешников. Командующий ответил:

— Он только требует: "Давай огня, давай огня!" Отбивает танковую атаку… Ну пойдемте посоветуемся. Маршал уже давно ждет.

Идя за командующим фронтом, я напряженно думал о том, что же происходит в эти часы на эльтигенском плацдарме. Раз там Ковешников, значит, по меньшей мере, высадился батальон капитана Жукова — а это все опытные десантники! — и морская пехота, шедшая в одном отряде с ним. Как они воюют? Какие встретили трудности? В общих чертах было ясно: мелкие группы десантников, выбросившись на берег, впивались в немецкую оборону. Роты, взводы, а то и отделения дрались разобщенно. Они и были подготовлены к самостоятельным, инициативным действиям, исходя из природы десантного боя. Пока что на плацдарме имелась одна крупная ячейка управления под руководством начальника штаба полка Ковешникова. Сумел ли он сделать хотя бы первые шаги для сплочения людей, ведущих героический штурм укреплений врага?.. А какими он располагает силами?

Маршал смотрел на карту, разложенную на столе. Рядом с ним стоял командующий 18-й армией Леселидзе. На крымском берегу, чуть южнее Камыш-Бурунского мыса, был заштрихован небольшой пятачок.

Передовые отряды 318-й дивизии зацепились за эльтигенский плацдарм. Уже несколько часов они ведут тяжелый бой.

— Как люди? — спросил Тимошенко, когда мы с Петровым вошли в кабинет. — Выдержат до темноты?

— Уверен, что удержатся до вечера, товарищ маршал.

Высаживаться на плацдарм теперь было легче: береговая оборона противника сломлена. Но днем о высадке нечего было и думать. Флотилия из сотни судов днем через пролив не пройдет. Побьют с самолетов.

"Сотня судов не пройдет, а одно, может, проскочит, — подумал я. — Всю дивизию перевезти ночью, а управление — сейчас, днем". Я попросил разрешения посадить на мотобот командование дивизии и полков и перебросить на плацдарм. И. Е. Петров ответил, что это рискованно. Один снаряд — и всех командиров к рыбам. Маршал сказал, что действительно рискованно, но, пожалуй, другого выхода нет. Так и было решено.

В Таманском порту мы погрузились на большой плоскодонный бот и во второй половине дня отплыли к крымскому берегу. Шторм выдохся. Пролив начал успокаиваться. Наше суденышко, тихонько постукивая двигателем, неуклюже переваливалось с волны на волну.

Офицеры сидели и поглядывали на ясное небо. Плыть днем на беззащитном боте было безусловно опасно. Но что поделаешь, война ни с чем не считается. Настроение у большинства было неважное. В такие минуты всегда находятся люди, умеющие ободрить товарищей. Дивизионный инженер Модин пел, шутил, рассказывал анекдоты. Однако я видел, что овладеть настроением людей ему не удается. Тогда он придумал другое:

— Мина справа!..

Все вскочили. Модин, улыбаясь, сказал:

— Ошибся, это дохлый дельфин.

Лица у всех просияли.

Полковник Ивакин, взглянув на офицеров улыбающимися глазами, сказал:

— Доведет нас инженер до инфаркта!.. А ну за борт его!

— С пустым желудком не страшно, Василий Николаевич. Легко будет плавать.

Блбулян слушал, улыбался, но мысли его были далеко. За эту ночь у него прибавилось седины. Из полка на плацдарме сейчас дрался батальон капитана Киреева. Я плохо знал этого офицера, а Блбулян отрекомендовал его так: "Горяч. Лопату не любит". И, помолчав, добавил: "С немцами шутить нельзя, они умеют долбить".

Наш мотобот резал и резал носом волны. Уже ясно вырисовывался окутанный дымом крымский берег.

Начальник штаба дивизии Бушин сидел с опущенной головой.

— О чем думаете, Павел Фомич? — спросил его Копылов.

Пробираясь к Ивакину, я прислушался к их разговору.

— Целый месяц планировали, рассчитали до мелочей, а что вышло?

— Жизнь корректирует любой план, Павел Фомич. Особенно на войне.

— Но война имеет свои законы, которые не следует нарушать. Полезли к черту в глотку… Разве моряки не знали, что будет шторм? Знали. Докладывали? Докладывали. Ставка ведь тоже знала…

— Видимо, общие интересы требовали, — успокаивал его Копылов, но Бушин продолжал ворчать:

— Наблюдал я ночью, что делалось. Вы и сами видели. А мы воздействовать ничем не могли. Даже моторной лодки для комдива не нашлось…

Мне нужно было поговорить с Ивакиным. После гибели полковника Ширяева юг плацдарма оказался без руководства.

— Василий Николаевич, — сказал я Ивакину, — придется тебе принимать тридцать первый полк. Больше некому.

— Слушаюсь, товарищ комдив! Зайцева можно с собой взять?

— Бери… Чует мое сердце, что будет у нас возня с левым флангом. Бери Зайцева, мы как-нибудь управимся, а вам работенки много будет, уж очень там у немцев подступы к Эльтигену выгодные.

Ивакин шевелил губами, но слов не было слышно: противник открыл артиллерийский огонь. Снаряды рвались вокруг мотобота. Снова, как ночью, вокруг поднимались столбы воды и обдавали нас брызгами. Старшина бота ускорил ход.

— Воздух!..

Вот уж совершенно бесполезная команда на воде. Нырять-то не будешь! В небе плыла шестерка «юнкерсов».

Самолеты пошли в пике. Счастье наше, что бомбы легли сзади мотобота.

— Повезло! — радостно крикнул Копылов.

От разрывов бомб волны забушевали сильнее. Мотобот нельзя было подвести близко к берегу: он мог сесть на мель. «Юнкерсы» пошли на второй круг. Навстречу им из солнечных лучей вынеслись наши «ястребки». "Хватит испытывать судьбу", — решил я и скомандовал:

— Приготовиться за борт!..

Иван первым бросился в воду.

— Товарищ полковник, — кричал он, стоя по пояс в воде, — прыгай, прыгай ко мне!

Я прыгнул. Иван схватил меня и потащил к берегу. Он был повыше меня и легче управлялся с волной. На берег выбрались мокрые. Все возбуждены: во-первых, проскочили, а во-вторых, — земля под ногами! Твердая земля. Крымская земля!

Навстречу бежал Ковешников. Лицо страшно усталое, а глаза довольные. Доложил: отбита девятая атака, боеприпасы на исходе, противник подбрасывает свежие силы из района Керчи.

— Майор, — сказал я ему, — ведите-ка меня на свой КП. Пока еще светло, нужно оглядеться.

Тут же, на ходу, крикнул Бушину, чтобы выбирал КП и налаживал управление. Занятый привычной работой, полковник, как говорят, втянулся в упряжку, был спокоен и деловит. Подошел попрощаться Ивакин. Я крепко пожал ему руку и напомнил:

— Быть тебе завтра именинником, Василий Николаевич. Огляжусь — пришлю Григоряна. Но полагаю, что сегодня именинником был Ковешников, а завтра — ты. Готовь оборону.

Ивакин улыбнулся:

— Встретим, Василий Федорович. Деться-то теперь некуда. Модина пришлите.

Вместе с Модиным, начальником разведки майором Полуром и офицером штаба майором Григоряном мы шли мимо поваленных, обвисших проволочных заграждений, мимо обезвреженных вражеских дзотов. На улице поселка стояли немецкие пушки. Эльтиген был сильно разбит артиллерийским огнем. Ковешников вел нас на северную окраину. КП полка находился в усадьбе, окруженной белым забором из камня. Едва мы вошли, навстречу поднялся высокий, стройный офицер. Это замполит полка Мовшович.

— Отвоевались на сегодня? — сказал я, пожимая ему руку.

— Сейчас немцы притихли, а днем тут было дело, товарищ полковник, — ответил он и с нескрываемой любовью поглядел на Ковешникова.

Я знал, что молодые офицеры дружны. Сегодняшнее трудное испытание еще больше сблизило их. По возрасту оба годились мне в сыновья. Они выросли в Новороссийской дивизии.

Ковешников взглянул на Мовшовича и сказал мне:

— Он дважды водил людей в атаку.

— Куда?

Мовшович показал рукой на северо-запад. Там, невдалеке от поселка, поднималась голая высотка.

— Вот туда, на высоту Толстова…

— Как? Как ты ее назвал?

— Это не я. Это солдаты ее так назвали. Бронебойщик Толстов с нее отбивал атаки. Три танка поджег — не пустил. Вдвоем остались с напарником — держат высоту. Пришлось помочь. Нужная высотка.

Ключевая высотка, ничего не скажешь. Сейчас, по словам Ковешникова, на ней укрепилась рота Мирошника. Крепкая рота. Из школы новороссийских боев.

— Стало быть, высота Толстова? Пусть будет так. Солдаты зря не назовут. А вы, товарищ Мовшович, напишите заметку в газету.

— С нами тут армейский корреспондент.

— Кто такой?

— Майор Борзенко.

— Тот самый?

Я видел, что Ковешников и Мовшович переглянулись. Они знали, что на Борзенко я был очень сердит за Анапу.

Борзенко был в Новороссийской дивизии, когда она освобождала Анапу, а в газете появилась статья, что город взяла другая дивизия. Позже мы узнали, что корреспондент не был виноват.

— Тот самый. Но вы, товарищ комдив, не беспокойтесь, — сказал Мовшович. — Он нам здорово тут помог.

— Майор Борзенко при высадке проявил героизм, — сказал Ковешников. — Я вам подробно об этом доложу…

К тому времени, когда стало темнеть, мы успели изучить местность и оценить обстановку. Ковешников показал, с какого направления противник наседал в течение дня. Немцы, говорил он, атаковали с ходу, с большим упорством. Я спросил, каковы предположения на завтрашний день, каков возможный замысел противника. Ковешников ответил:

— Думаю, что опять нажмет с этого направления.

— А я думаю, что вы увлекаетесь, майор. Вы верно подметили: немцы атаковали с ходу, то есть их атаки были вынужденными и направление было вынужденным. За ночь противник остынет и выберет более выгодное направление удара. Определите, какую задачу будут решать немецкие командиры. Встаньте-ка на их место и прикиньте.

— Это мне ясно, товарищ комдив. У них задача одна — отрезать нас от берега, окружить и уничтожить.

— Точно. Как же ее лучше выполнить? На вашем фланге, если действовать со стороны Камыш-Буруна, местность для атаки невыгодна. Болото. Стесняет маневр. Высотки севернее Эльтигена в наших руках. Мирошника им не столкнуть. Следовательно, надо ждать, что за ночь противник подбросит силы, сосредоточит их на нашем левом фланге и откуда ударит по южной окраине Эльтигена: там местность подходящая, оттуда и будет резать. Согласны?

Товарищи согласились с оценкой и выводами. Майору Полуру было поручено в течение ночи вести разведку в трех направлениях: на Камыш-Бурун, на левом фланге в районе коммуны «Инициатива» и отметки "плюс семь" — эту важную высотку держал противник, и она была у меня как бельмо на глазу. Модин отправился разминировать берег и ставить захваченные и снятые мины на переднем крае, главным образом на подступах к южной окраине поселка. Григоряна я послал в полки.

— Передайте Блбуляну и Ивакину мое решение, и пусть немедленно приступают к оборудованию позиций. Да… проверьте наличие шанцевого инструмента и доложите. Поди, половину потопили.

Григорян ушел. Мы остались с Ковешниковым вдвоем. Я поблагодарил его за удержание плацдарма, спросил:

— А кто сегодня на левом дрался?

— Клинковский. Товарищ полковник, вот кто герой. О, это человек!.. — У Ковешникова загорелись глаза, На какое-то мгновение передо мной оказался не испытанный в боях офицер, а восторженный юноша. Что ж, это ему шло. Он же и в самом деле юноша, мальчишка — 23 года. Начальник штаба полка. Любимец дивизии. Немного позже, когда мы вышли с "Огненной земли", я назначил Ковешникова командиром полка. Тогда ему как раз исполнилось двадцать четыре. Завидная карьера. Я смотрел на него и думал о том, какую замечательную молодежь взрастила партия. Иван Ефимович Петров поверил мне и утвердил назначение Ковешникова, и я был благодарен за это командующему фронтом. Только мы вышли с НП полка, как нас нагнал штабной офицер и сообщил, что рота Мирошника захватила двух пленных.

— Где они? — Скоро приведут сюда.

— Ваш хлеб, товарищ Полур, — сказал я начальнику разведки. — Оставайтесь. Допросите — и быстро ко мне. Я буду на КП дивизии.

Штаб дивизии уже развернулся. Установлена связь с полками и командующим армией. Взято на учет трофейное вооружение: две зенитные пушки, четыре миномета, три противотанковые пушки и склад боеприпасов. Все это нам пригодится. Анализируются данные разведки. Бушин, наш начальник штаба, все-таки молодец, знает свое дело.

Мы сразу же сообщили командарму, что благополучно достигли берега, налаживаем управление, организуем бой на завтра. С Бушиным и Новиковым сели за карту, за расчеты.

В наших руках находился плацдарм площадью три на полтора километра с поселком Эльтиген в центре. Поселок расположен между двух озер — Чурбашским на севере и Тобечикским на юге, на одинаковом расстоянии от обоих. С востока примыкает непосредственно к берегу моря, а с запада, севера и юга прикрыт возвышенностью с небольшими одинокими высотами. Северный участок плацдарма, где укрепился Ковешников, удобен для нас и неудобен для наступления противника. Бушин, как и я, возлагал надежды на болото, начинавшееся вблизи переднего края полка и тянувшееся до самого Чурбашского озера. Да, здесь немцам негде развернуться!.. В тот вечер мы и не подозревали, какую роль сыграет это гиблое место в нашей судьбе. Тогда это было просто вязкое, труднопроходимое болото, и мы рассчитывали, что оно стеснит маневр противника. Отсюда ожидать основного удара не приходилось. Если же гитлеровцы все-таки решатся действовать с этого направления, то вот здесь им можно дать хороший отпор — карандаш начальника штаба показывал на отметку "+3". Ключевая позиция! Я тоже подчеркнул эту отметку и сказал:

— Высота Толстова!

Бушин взглянул непонимающе, и я объяснил, кто и почему ее так назвал.

Над центральным участком плацдарма господствовала высотка "+6". С нее противник просматривал весь передний край 37-го полка. Но хуже всего было на юге: полк Ивакина лежал внизу, а противник буквально висел над ним, владея всеми высотками, и особенно проклятой отметкой "+7", откуда весь Эльтиген был как на ладони.

— С юга враг будет отрезать нас от моря, а с запада попытается расколоть плацдарм на части. Так?

— Пожалуй, что так, — тяжело вздохнул Бушин.

Внутри плацдарма, в центре, самым удобным опорным пунктом было обширное строение, стоявшее на возвышенности метрах в пятистах юго-западнее Эльтигена. Оно прикрывало все подступы к нашему переднему краю. По-видимому, это был скотный двор, но на карте значилось: «школа». Пришлось и нам так называть.

Я позвонил Ивакину и спросил:

— Василий Николаевич, кто у тебя обороняет школу?

— Рота старшего лейтенанта Колбасова. А что такое, товарищ комдив?

— А то, что зубами держать школу нужно… Как он, крепкий командир?

— Я его мало знаю, но капитан Бирюков головой за него ручается.

— Погляди сам, Василий Николаевич. Комбата Бирюкова я знаю и верю ему. Но ты все-таки сам погляди. Очень крепкий там командир завтра потребуется.

Ивакин сказал, что самолично займется школой. Я приказал:

— Пришлите ко мне Клинковского.

Вернулись Полур и Челов с допроса пленных. Те показали, что служили во 2-й роте 282-го полка, занимавшей оборону на южной окраине Камыш-Буруна. В одиннадцать утра их подняли по тревоге, сказали, что в Эльтигене высадился небольшой десант и его нужно захватить.

— Немецкие солдаты, убитые в Эльтигене, принадлежали к третьему батальону того же полка, — сказал Полур. — Значит, перед нами девяносто восьмая дивизия. Днем немцы спешно бросали в бой ближайшие резервы. В атаках вместе с подразделениями 1-го батальона участвовала портовая команда из Камыш-Буруна.

— Что можем ожидать завтра?

— Видимо, всю девяносто восьмую дивизию, — ответил Полур, — да еще сорок шестой отдельный саперный батальон из Керчи и портовую команду из Камыш-Буруна почти в триста человек.

В общем выходило десять батальонов противника против пяти наших.

— Если все будет благополучно, — говорил полковник Челов, — то ночью к нам подойдет пополнение — еще шесть батальонов. Тогда соотношение сил станет примерно одинаковым.

— В людском составе, вероятно — да. Но не в технике, — сказал начальник штаба.

— Велики потери техники на море?

— Семидесятишестимиллиметровых пушек совсем нет, были оторваны штормом от буксира, угнало в море. Стошестимиллиметровых минометов — четыре, восьмидесятидвухмиллиметровых минометов осталось пятьдесят процентов, а сорокапятимиллиметровых пушек — сорок процентов. Практически десант без артиллерии.

Я взглянул на Новикова. Командующий артиллерией ответил:

— Недостаток дивизионной артиллерии мы всегда покроем с помощью Тамани. Я считаю, что по огневой мощи мы намного превзойдем противника. Тяжелая артиллерия Тамани в нашем распоряжении. Мои офицеры сейчас увязывают огневые задачи по местности. Вскоре я доложу вам, по какому участку и какой силы огонек мы сможем дать. Уже стемнело. Мы работали при свечах. В эту первую ночь на крымской земле у нас еще были свечи. Потом их не стало. Выручал Иван. Он пробирался к разбитым катерам, выброшенным на берег, добывал машинное масло и заправлял им самодельные светильники. Парень был мастером на все руки, настоящий солдат: делал то, что нужно, и так, как нужно.

Когда картина в основном прояснилась, Бушин спросил, можно ли давать предварительные распоряжения частям. Я ответил утвердительно, но добавил, что для окончательного решения нужно собрать командиров полков.

— Желательно знать их мнение. Думаю, что товарищи успели изучить свои участки. Ум — хорошо, два — лучше, а если пять — совсем отлично. Вызовите их к двадцати двум часам.

— Скоро вернутся из полков офицеры штаба. Я послал их уточнить передний край и собрать данные о потерях. Их сообщений будет недостаточно? — спросил Бушин.

— Я хочу говорить с командирами полков. И передайте Модину, пусть доложит на совещании план минных заграждений.

Все разошлись выполнять задания. Остались мы с Копыловым.

— Давайте, Василий Федорович, напишем от имени командования десантных частей обращение к людям.

— Обязательно надо написать, — ответил я.

Мы сели и вместе составили этот небольшой документ.

Поздравляли героических десантников с выполнением задачи по захвату плацдарма на крымском берегу. Призвали ни одного метра не отдавать врагу. Закончили словами: "Слава десантникам-новороссийцам!"

— Хорошо получилось? — спросил Копылов. — По моему, как надо.

— Это прибавит людям храбрости и ответственности. Теперь еще надо во всех подразделениях рассказать о героях штурма. Слышал ли про "высоту Толстова"?

— Еще бы, — ответил Копылов. — В тридцать девятом полку люди о Толстове говорят с большим одобрением. Единодушны — герой.

— Возьми на заметку.

— Мовшович доложил, что Толстов ранен.

— Тяжело?

— Не очень. В руку попало, кость цела. Такой, говорит, отчаянный парнишка. О фашистах спокойно слышать не может. У него отец и брат убиты на фронте…

Дальше говорить помешал полевой телефон.

— Двадцатый слушает, — взял я трубку.

— Докладывает двадцать третий, — раздался голос Ковешникова, — я забыл доложить вам о трофеях…

— Хорошо, я уже знаю. В двадцать два часа жду к себе.

В капонир зашел невысокого роста стройный офицер:

— Товарищ комдив! Майор Клинковский по вашему приказанию прибыл.

На нем была грязная рваная куртка. Повязка на лбу. Я крепко пожал ему руку и поблагодарил за боевые успехи. Он застенчиво извинился, что не по форме одет.

— Ничего, майор, зато по форме воевали!.. А это что?

— Немного царапнуло.

Со знанием дела Клинковский докладывал, какой противник атаковал сегодня и что представляет собой местность южнее Эльтигена. На этом участке плацдарма десантники встретились с 3-м батальоном 282-го немецкого полка. На берегу трупы убитых солдат из восьмой роты, а в районе школы — из девятой роты этого полка. Майор говорил, что немцы дрались с ожесточением. Десант несомненно застал их врасплох. Не верили, что мы будем действовать в шторм. Но они быстро оправились и дрались упорно. Мне понравилось, что майор может трезво судить о противнике. По этому признаку всегда узнаешь опытного человека, действительно военного человека. Рубеж, занятый подразделениями полка, Клинковский оценивал здраво: малоподходящий для обороны. От южной окраины поселка местность все время идет на подъем, вплоть до коммуны «Инициатива».

— Ну, а какие возможности нам дает эта местность?

— Прежде всего, школа, — ответил майор. — Весьма выгодный опорный пункт. За него весь день шли бои, и только перед вечером мы им овладели. Прекрасный обстрел вправо и влево. Немцы нарыли около школы много окопов и траншей.

— Вы полностью овладели этим пунктом?

— Да, полностью. Я только оттуда пришел.

Затем Клинковский показал на карте небольшую высотку, где немцы тоже оборудовали опорный пункт. Он был захвачен десантом. Сейчас солдаты перестраивают сооружения: немцы подготовили их фронтом на море, а мы поворачиваем на запад и юг.

В 22 часа на КП прибыли Ивакин, Блбулян, вместо заболевшего командира 39-го полка Ефремова — Ковешников, командир морской пехоты капитан Беляков, командир минометного полка подполковник Иванян.

Общий тон улавливаешь обычно сразу. Командиры частей всю душу вкладывали в организацию боеспособности плацдарма. Подполковник Блбулян энергично доказывал Ивакину, что необходимо организовать на центральном участке фланговый огонь из района 31-го полка. Ковешников очень хвалил Модину действия Платона Цикаридзе: рота минометчиков прекрасно взаимодействовала со стрелками в течение всего дня. Несколько особняком держался Беляков, еще мало знакомый с офицерами дивизии. Он был сосредоточенно молчалив. Чисто выбритые щеки отдавали синевой. Батальон морской пехоты воевал при захвате плацдарма отлично. Беляков впервые повел его в бой, и сейчас им еще владело то особенное — скажу по опыту, возвышенное! — ощущение слитности со своим подразделением, которое бывает у офицера после трудно достигнутого боевого успеха. Н. А. Беляков, в прошлом пограничник, принял батальон морской пехоты накануне десанта. На плацдарме, в огне, он был крещен в моряки…

Я вспомнил наш недавний разговор на Тамани и подошел к нему:

— Капитан! Рад подтвердить: замечательные у вас хлопцы!

И на этот раз Беляков улыбнулся широко и открыто.

Несколько минут я медлил с открытием совещания. Где Григорьев? Мне сказали: он тяжело ранен, его отправили в Тамань.

Долголетняя служба в армии выработала у меня потребность в творческом общении с подчиненными офицерами. Никогда не упускал возможности посоветоваться с ними. Не для тога, чтобы переложить на них долю ответственности, а для того, чтобы дружнее работать. Я знал командиров, которые, в трудную минуту совещаясь с подчиненными, прятали таким образом свою нерешительность. Это были случайные люди в армии. Знавал я начальников и другого типа: для них нижестоящий офицер являлся пустым местом, в крайнем случае рычагом в железном механизме повиновения: подкручивай гайки — и все… Это тоже неверная позиция, она мешает видеть характеры и таланты подчиненных. Иван зажег еще две свечи. В капонире стало светлее. Я оглядел мужественные лица товарищей.

— Начнем с левого фланга. Прошу, Василий Николаевич, — сказал я Ивакину.

В это время капитан 2 ранга Плаксин сообщил по телефону, что на подходе несколько мотоботов. Плаксин прибыл на плацдарм в качестве старшего морского начальника для приема судов с людьми и грузами. Известие обрадовало всех. Бушин пошел отдать распоряжения в части, а мы продолжили наше совещание. Полковник Ивакин доложил, что его полк занимает открытую местность, и главное, над чем сейчас идет работа, — переоборудование опорных пунктов: школы на правом фланге полка и небольшой высотки в центре обороны. В первом эшелоне полковник решил иметь три батальона, во втором — один, с расположением на южной окраине Эльтигена.

Блбулян настаивал:

— Очень прошу, товарищ комдив, обеспечить огневую поддержку с флангов. Тогда мы их тут намолотим!

— Вы уверены, подполковник, что противник будет активен на участке вашего полка?

— А что ему еще делать? Местность открытая. Возможность рассечь плацдарм налицо. Такое только дурак упустит. Ну, немецкие офицеры не такие уж дураки. Они долбить умеют. Вот мы их тут и прихлопнем.

Копылов слушал и делал заметки. Я видел, как он написал: «школа» и трижды подчеркнул это слово.

Майор Ковешников докладывал последним. У него в полку уже широко развернулись земляные работы. Фланговый огонь с отметки "+3" в помощь Блбуляну предусмотрел сам. Молодец, за это — молодец! Боевой порядок полка построен правильно, но…

— Подождите, майор, — прервал его я, — тут у вас неладно… После нашего давешнего разговора я полагал, что вы…

Майор вспыхнул. Он сразу понял, в чем дело! Оттого и смутился. Блбулян улыбнулся почти с отцовской нежностью. Ковешников поднял глаза и сказал:

— Простите, товарищ полковник. Вы правы. Какие подразделения будут взяты из нашего полка?

— Вы рассчитывайте не на четыре батальона, а на три. Один стрелковый батальон и роту морской пехоты я забираю в свой резерв.

Так мы работали, все более проникаясь убеждением, что десант готов к испытаниям.

Испытания будут, и весьма суровые, в этом не было сомнения. Пока, наше командование не направит сюда новые силы, придется держаться одним. Я сказал командирам частей, что согласен с построением боевых порядков, считаю, что противник основные удары будет наносить на западную и южную окраины Эльтигена, чтобы отрезать нас от моря и расколоть плацдарм пополам. Мы все единодушны в оценке создавшегося положения. Остается продумать организацию огня, минирование, хорошо оборудовать окопы и траншеи,

Ивакина я попросил усилить огневыми средствами школу, создать фланговый огонь перед 37-м полком и зорко следить за берегом моря.

— Послушаем теперь инженера.

Модин доложил план минного заграждения. Десант захватил у противника до двух тысяч противотанковых мин и около тысячи противопехотных. На берегу работают саперы: там можно снять еще тысячи две мин. Наш инженер рассчитывал в течение ночи заминировать наиболее опасные направления.

Командующий артиллерией полковник Новиков сообщил, что создаются четыре участка неподвижного заградительного огня. Они прикроют подступы к центру и левому флангу плацдарма. Кроме того, командиры полков и батальонов смогут вызывать артиллерию по мере нужды через свои корректировочные пункты.

Вместе с командирами частей поднялся и Копылов. Он сказал, что пойдет все-таки в школу, и я попросил Михаила Васильевича хорошо познакомиться с командиром роты, подбавить бойцам душевного огонька. Бушин с Человым начали составлять план обороны. Я же задержал Ковешникова и Мовшовича:

— Ну, теперь расскажите подробнее, как у вас тут шли без нас дела…

С душевным трепетом слушал я рассказ Д. С. Ковешникова. Сколько пришлось пережить ему и его подчиненным за эти несколько часов!

Отряд плавсредств под командованием капитана 3 ранга Григория Гнатенко был обнаружен противником примерно в трех километрах от берега. Враг немедленно открыл огонь. Осветительные снаряды, пламя подбитых и подорвавшихся кораблей озаряли море и давали немцам возможность вести прицельный огонь, а суда и уклоняться не могли от ударов: кругом минные поля. И все же они шли вперед. Гнатенко отдал приказ перестроиться из кильватерной колонны в строй фронта.

Суда с передовым отрядом десанта, куда входили батальон капитана Жукова и рота морской пехоты во главе с политработником капитаном Рыбаковым, на полном ходу устремились к берегу. Навстречу им тянулись огненные трассы пулеметных очередей, вокруг рвались снаряды. Десантники отвечали огнем автоматов, пулеметов и бронебоек и с нетерпением ожидали мгновения, когда можно будет выскочить на сушу и броситься вперед. Метрах в двухстах от берега корабли, имевшие глубокую осадку, сели на мель. Бойцы начали прыгать за борт. Двигались по горло в воде, то и дело с головой накрывало волной. Это снижало темп высадки. Лишь несколько мотоботов подошли вплотную к берегу. Батальон Жукова, с которым шел и Ковешников, был в воде, когда справа послышались громовая матросская «полундра» и разрывы гранат. Это моряки начали штурм северной окраины Эльтигена.

Противник сильно укрепил побережье. Путь десантникам преграждали долговременные огневые точки, противотанковые и противопехотные мины. Артиллерия противника вела хорошо подготовленный заградительный огонь. Преодолевая все трудности, с возгласами "Ура! За Родину!", "Ура! За Крым!" батальон вырвался на берег. Нападение было настолько стремительным и неожиданным для противника, что многие немцы не успели одеться и сражались в одном белье. Атака быстро развивалась в глубину. Даже минные поля не остановили основную массу десанта. Бойцы преодолели их по местам разрывов немецких снарядов и мин. Офицеры, сержанты, рядовые всех специальностей — все шли в общей цепи, штурмуя позиции врага. Капитан Мирошник со своей ротой ворвался в Эльтиген. При высадке его рота шла направляющей. Капитан не задержался в поселке. Он знал, что успех решится захватом командных высот северо-западнее Эльтигена. Мирошник бросился к этим ключевым позициям и закрепился на них. Там рота встретила днем немецкие танки.

Рота Тулинова прочесала поселок по центру и заняла холмы левее рубежей, захваченных Мирошником. Тулинов тоже, насколько мог, укрепился, расставил расчеты бронебойщиков и гранатометчиков, готовясь к отражению контратак. И когда, двумя часами позже, немцы всей силой навалились на десант, рота Тулинова первой приняла удар. Сам командир подбил из ПТР первый немецкий танк. Солдаты подпускали машины на сто, на восемьдесят метров, чтобы разить наверняка…

Выбив противника из центра и северной окраины Эльтигена, батальон Жукова развернул бой за поселком, на высотах. Распорядившись развивать успех, начальник штаба полка Ковешников принялся за организацию своего командного пункта. КП расположился в подвале, приспособленном немцами для обороны. Тотчас же радисты предприняли попытки связаться с положенными станциями. Настойчиво запрашивали рацию комдива и соседей, но никто не отзывался. Тогда по своей инициативе Ковешников взял командование передовым отрядом в свои руки. Ему помогали майоры Мовшович, Борзенко, капитан Котельников, лейтенант Алексеев — комсорг полка, разведчик лейтенант Куликов. Ковешников послал их устанавливать связь с подразделениями. Примерно через час удалось связаться почти со всеми высадившимися отрядами. У КП собралась группа связных от подразделений. Это были первые шаги по организации управления. Утром Ковешников постарался, по мере возможности, перегруппировать силы, чтобы укрепить все участки обороны.

На плацдарме стал устанавливаться определенный порядок, люди почувствовали локоть друг друга. К утру десанту удалось закрепиться. Образовавшийся фронт был непомерно широк, подразделения вытянулись в цепь, и вся надежда была, что вскоре высадятся и подойдут главные силы. В резерве оставалась небольшая группа разведчиков и радистов. Они в эти часы под руководством саперов снимали в тылу немецкие мины и доставляли их к переднему краю для минирования в наброс.

К 8.30 противник начал подтягивать резервы сначала с ближайших участков, а позднее из Керчи. Ковешников все еще не имел связи ни с кем. А ему так нужно было через артиллерийских представителей установить связь с огневыми позициями на Большой земле!

Первые контратаки немцы начинали с осторожностью, но, увидев, что десантников мало и у них нет значительных противотанковых средств, бросили на плацдарм танки. В течение часа десант отбивался от них только гранатами и противотанковыми ружьями. Несколько машин было подорвано связками гранат. В роте Мирошника расчет младшего сержанта Василия Толстова очень умело уничтожил из бронебойки три танка и удержал важную для нас высоту.

— Как только капитан доложил об этом замечательном подвиге, — сказал Мовшович, — я послал связных, политработников и тех товарищей, кто был в этот момент поблизости, порадовать десантников победой сержанта. Каждую радостную для всех нас весть мы старались быстрее донести до подразделений. Как это помогало в бою!

— Правильно делали, — сказал я.

Единоборство с танками становилось все тяжелее, десантники не успели в достаточной степени окопаться. Отбив несколько атак, они вынуждены были отойти в противотанковый ров и в немецкие окопы, оставшиеся в нашем тылу. Здесь легче было организовать оборону. Не раз вражеские танки с пехотой на броне прорывались к самому берегу, но танковые десанты тут полностью уничтожались.

— С надеждой и нетерпением оглядывались мы на радистов, тщетно искавших связь с Большой землей, — продолжал Ковешников. — И вот раздался наконец долгожданный возглас: "Связь есть!" Тотчас же я затребовал огня с Тамани. И когда мы услышали свист снарядов, пролетевших через пролив, над Эльтигеном, все облегченно вздохнули. Один раз нам удалось особенно удачно произвести целеуказание, и артиллерия Тамани накрыла группу атакующих танков.

— Посмотрели бы вы, сколько было радости и счастья на лицах людей, увидевших, как один из снарядов ударил прямо по башне, — добавил Мовшович. — Танк будто хрустнул. Задымил.

— Все начали просить меня передать большую благодарность артиллеристам, — сказал Ковешников. — С охотой я это сделал. Артиллеристы заботливо следили за обстановкой и незамедлительно выполняли наши заявки. Хорошо они помогали десанту, хотя в то время нам нужно было бы больше огня, чем они могли дать.

Около полудня удалось установить радиосвязь с 18-й армией. Выслушав доклад Ковешникова, генерал Леселидзе поздравил десантников с выполнением задачи и сказал: "Держитесь до темноты. Всеми мерами держитесь. Как стемнеет — пошлем подкрепление. Днем через пролив идти совершенно невозможно. Надеемся на вашу отвагу и мастерство".

Ковешников попросил товарищей, которые были поблизости, скорее передать поздравление командующего и содержание разговора с ним всем бойцам. Хорошо в такое трудное время почувствовать личную заботу командарма!

К тому времени десантники уже изрядно вымотались. Много стало раненых. Их сосредоточивали у самого моря, под обрывом, в надежде на эвакуацию. Немцы во второй половине дня начали "волновые атаки": шла одна линия танков и пехоты, за ней на расстоянии 300—400 метров другая, третья… Первые «волны» разбились. Перед окопами торчали горевшие танки, валялись трупы врага. Но волны накатывались снова, тесня наш отряд. Ковешников приказал занять окопы, отрытые немцами почти на самом обрыве. Батальон оказался на пятачке вокруг раненых. А ведь нужно было удержать плацдарм, и не только удержать, но и обеспечить высадку остальных частей дивизии. До вечера уже было недалеко.

— И решили мы тогда собрать "малый военный совет", — сказал, улыбаясь, майор. — Пришли комсорг Ваня Алексеев, комбат Жуков, капитаны Беляков и Рыбаков от морской пехоты, корреспондент Борзенко, командир взвода Топольников, командир минометной роты Цикаридзе с окровавленной повязкой на голове. "Посоветуемся, товарищи, что делать, — обратился я к ним. — Оставаться на таком пятачке — смерти подобно. Нужно восстанавливать позиции. Нужна одна решительная контратака".

Боевые друзья были того же мнения. Принял решение — всем идти к солдатам и подготовить их к атаке, включая и раненых, способных передвигаться. Беседовали отдельно с коммунистами, с комсомольцами. Сколько могли, распределили их по направлениям. Вся ячейка управления тоже встала в строй. Все было готово, и по сигналу мы бросились вперед, открыв огонь из всех видов оружия.

Шли, не сгибаясь. Кто-то высоким голосом запел песню, но она потонула в громком крике «ура». Нашему дружному боевому кличу помогали все. Даже тяжелораненые.

Немцы не выдержали и отошли. Я побежал в подвал, к рации, и передал целеуказание. Вскоре противник двинулся снова. Мы поднялись навстречу. И тут Тамань накрыла подразделения врага прекрасным ударом. Мы почувствовали изменение в обстановке: немцы продолжали обстреливать плацдарм, но в атаку больше не лезли, начали собирать своих убитых и вытягивать изуродованные танки.

Мне кто-то крикнул, что прибыл комдив, и я побежал к берегу.

Слушая Ковешникова, я с глубоким удовлетворением отмечал для себя, что молодой офицер сумел-таки в крайне тяжелой обстановке протянуть первые нити организации. Конечно, взять в свои руки управление боем в целом начальник штаба полка не мог. Но он укрепил у всех десантников чувство локтя, возглавил героическую оборону северного участка плацдарма. Главной же заслугой майора я считал вызов и корректировку огня Тамани. Без этого не удержать бы Эльтигена.

— Вы хорошо руководили боем, майор, — сказал я.

Майор поглядел на Мовшовича, на меня и задумчиво произнес:

— Первоначально я не был уверен, что смогу взять под руководство подразделения плацдарма, учитывая, что я был самым молодым из равных мне по должности и званию. Но боязнь была напрасной. Весь командный и политический состав выполнял мои поручения, с какой бы опасностью они ни граничили.

— Да, — сказал Мовшович. — Где труднее и опаснее, туда стремились все. Нелегко определить, кто проявил больше самоотверженности и героизма. Но если выбирать лучшего из лучших, то надо назвать роту Мирошника. Я был в ней, когда немцы атаковали высоту Толстова…

— Как его здоровье сейчас?

— Сейчас тяжелое состояние. Из-за контузии. А ранение в руку, по словам хирурга Трофимова, не опасное. Дней десять пролежать придется. Я просил в медсанбате проследить. Он ведь такой — обязательно убежит в роту…

Мовшович знал солдат не только по фамилиям, нет! Склад характера, сильные и слабые стороны человека, его прошлая жизнь, семейные заботы — все это было в поле зрения заместителя командира полка по политической части. Он любил людей. И про Василия Толстова он рассказал мне много интересного, существенно важного, если исходить из того, что подвиг — не случайный порыв, а венец жизни человека.

Толстов пришел в Новороссийскую дивизию в феврале 1943 года в звании младшего сержанта. Очень молодой (в сентябре комсомольцы роты Мирошника приняли его в ряды ВЛКСМ), он был уже зрелым солдатом.

Молодой казак из станицы Лысогорской был призван в армию в конце сорок первого года. Три месяца в запасном полку. Освоение противотанкового ружья и тактики его применения. Боевое крещение в Ростове…

— В Ростове?

— Да, товарищ полковник. Точно помню. А что?

— Биографии наши с сержантом сошлись. В двадцатом году и у меня было в боях за Ростов боевое партийное крещение. Меня тогда в партию приняли… Ну и как дальше воевал сержант?

— Он кочевал с бронебойкой по улицам Ростова, уничтожая пулеметные точки фашистов. Тут он получил первую рану и первую медаль — "За отвагу". Из госпиталя Толстов и попал к нам, в роту Мирошника. Все время находился на передовом рубеже, участвовал в десанте при освобождении Новороссийска. Второе ранение и вторая награда — орден Красного Знамени.

Таков был солдат, имя которого 1 ноября прогремело по всему плацдарму и с которым читатель не раз встретится на страницах этой книги. В 1960 году, работая над своими воспоминаниями о десанте, я попросил Василия Толстова описать, как шел бой за высоту "+3". Вот что он написал: "…Плыл наш мотобот на освобождение советского Крыма, и я, устроившись на носу со своим ПТР, многое передумал. У меня был свой счет к врагу. Отец и брат Николай погибли на фронте. Дома — разрушенная станица, осиротевшая мать… Но — ничего! Разгромим врага. Встретимся оставшиеся в живых. Мысль прервала ракета, взлетевшая над морем. Немцы осветили десант, чтобы лучше нас просматривать с берега. Но ракета кое в чем и мне помогла: прицелившись, выстрелил по огневой точке, откуда бил пулемет, и прыгнул в воду.

На берегу проволочное заграждение. Как пройти? Наверняка мины! Отбежал метров на двадцать назад, бросил на проволоку две противотанковые гранаты, а сам укрылся за камнем. Взрыв улегся, и мы со вторым номером Фуниковым кинулись стремглав по месту разрыва гранат вперед, к Эльтигену. За нами и рядом бежали другие солдаты. Кругом пошла стрельба. "Молодец, сержант! — крикнул подбежавший командир роты. — Возьми тот пулемет!" Он указал на дом, откуда лилась пулеметная очередь. Наш расчет укрылся за стенкой. Я увидел, как капитан Мирошник, прижимаясь к стене, втолкнул гранату в амбразуру дота, но дальше некогда было смотреть.

Я выстрелил. Строчит проклятый пулемет! Второй выстрел. Замолк… Быстро схватившись за ружье, бросились по улице дальше. Фуников очередями из автомата бил по окнам. Квартал проскочили свободно, а далее снова уперлись в пулеметную точку. Установили бронебойку в канаве и своим огнем открыли путь роте. Опять рядом я увидел капитана. Он приказал не тратить больше патронов. "Видишь ту высоту? — указал командир роты на сопочку за поселком. — Валяй быстрее туда, окапывайся, там будем держаться…"

Когда рассвело, немцы пошли в атаку. Ужасный был огонь их артиллерии и танков. Вокруг не осталось ни одного метра живой земли. Все изрыто снарядами. Но не мы, а противник должен был найти здесь свою гибель. Такая была мысль. Мы с Фуниковым стояли в окопе. Недалеко находился расчет ручного пулемета. По склону ползли два вражеских танка, а следом за ними шла пехота. Подсчитали свои резервы. Фуников говорит: "Патронов мало, нет смысла, Василий, вести огонь с такого расстояния". Слышна команда комвзвода: "Подпускай ближе!" Метрах в пятидесяти были немцы, когда высота открыла огонь.

Первый выстрел из ПТР не достиг цели. Подумал: "Все одно не уйдешь!" Вторым выстрелом загнал пулю в бензобак. Танк загорелся. Экипаж бросился в бегство. Но далеко не ушли. Соседи пулеметчики положили всех на землю.

Показались еще танки. Мы перебежали на другое место, откуда удобнее вести огонь. Выстрел! Выстрел! И второй танк загорелся. Но третий идет. Он наше место заметил и шлет снаряд за снарядом. Осколком ранило боевого напарника Фуникова. Перестал стрелять его автомат. Подпускаю танк ближе и ближе. "Сколько патронов, Василий?" Отвечаю: "Лежи, Сережа, еще два есть". Удалось этими патронами подбить третий танк. Справа замолк расчет пулемета. Нет огня по пехоте. Фуников застонал, срывая с пояса гранату. Трудно ему было двигаться. Я бросился к пулеметчикам. У них патрон перекосило, и оба солдата ранены.

Затихла наша высота.

Немецкие автоматчики, должно быть, посчитали, что кончено с ее защитниками. Идут в рост.

Диск заменен. Отирая кровь, заливавшую глаза, пулеметчик повел огонь. Из окопа, где лежал Фуников, полетела граната. Но слабая уже была рука у Сергея, и граната разорвалась, не причинив урона врагу. Приготовил я свою РГД. Нас двое осталось на высоте. Подал пулеметчику новый диск и вдруг услышал за спиной крик «ура». Наши подымались на высоту от поселка. Впереди спешил замполит полка…"

Вот почему назвали десантники эту голую сопочку "высотой Толстова" (позже за ней укрепилось в дивизии название "Высота отважных"). Отдавать ее нельзя. Это была бы погибель всего отряда на северном участке, Ковешников чувствовал по шуму боя, что там назревает кризис. Он хотел сам вести туда всех, кого можно было собрать около КП, но Мовшович его остановил:

— Ты должен остаться на КП. Руководи боем. Я пойду…

Замполит созвал связистов, саперов и бросился с ними к высоте. Выскочив на вершину, он увидел Толстова. Размахнувшись, сержант метнул гранату. Замполит послал следом вторую. Комсорг полка лейтенант Алексеев лег за пулемет. Высота жила, боролась. С ее вершины Мовшович увидел автоколонну, ползшую по дороге от Камыш-Буруна. Головные машины останавливались метрах в шестистах от подножия высоты. Выскакивали солдаты, принимая боевой порядок. Замполит послал донесение на КП, приписав: "Остаюсь для отражения атаки".

Командир минометной роты Цикаридзе нещадно ругал сержанта Костецкого, у которого, при высадке заблудился солдат с плитой. Его еле разыскали. Пять 82-миллиметровых минометов были установлены и своим огнем накрыли первый отряд немецкой портовой команды, подошедшей из Камыш-Буруна. Грузовики горели. Падали и разбегались вражеские солдаты, а с северных сопок, от берега, то скрываясь в дыму разрывов, то появляясь между фонтанами взвихренной земли, бежали к высоте бойцы морской пехоты Белякова, вызванные на поддержку группы замполита полка.

А ведь у самого Белякова тоже шел тяжелый бой. Взвод лейтенанта Алексея Шумского далеко вырвался вперед и захватил высоту 47,7. Враг перешел в атаку, стал окружать высоту. Лейтенант обратился к бойцам:

— Отбитое у врага моряки не сдают! Стоять насмерть!

Кольцо вокруг высоты сжималось все теснее. У моряков кончились боеприпасы. Их было восемнадцать, и каждый ранен.

Вдруг на высоте грянула песня: "Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает!" И с этой песней они ушли в бессмертие. На высоте лежало восемнадцать погибших героев, а вокруг — десятки вражеских трупов.

В отряде первого эшелона находился журналист майор С. А. Борзенко. Тогда он служил корреспондентом в нашей армейской газете. Сейчас полковник Сергей Александрович Борзенко работает в «Правде». Его свидетельство пусть завершит общую картину штурма и обороны Эльтигена 1 ноября:

"Отвечаю на письмо, в котором Вы просите, товарищ генерал, поделиться для Вашей книги впечатлениями о первых часах высадки десанта на крымское побережье. Прибыв в Тамань с заданием редакции, я должен был, конечно, явиться к Вам. Но, памятуя злополучную историю с Анапой, не решился и пошел прямо в батальон морской пехоты, который придавался тридцать девятому полку. Батальон только что прибыл в нашу армию, никого я не знал в нем, в меня тоже никто не знал. Комбат капитан-лейтенант Н. А. Беляков встретил корреспондента скептически. Впрочем, ему было не до меня. Я был уверен, что доберусь с моряками до Крыма, но как передам корреспонденцию? Решил взять связного тихого, скромного матроса Ивана Сидоренко, уроженца Сталинграда. С ним я провел весь вечер. Сидоренко лежал на плащ-палатке и вполголоса пел. Мысли его были за тридевять земель, на Волге.

В 22.00 батальон в кромешной тьме отправился к разбитым таманским причалам. Противник изредка обстреливал их из дальнобойных орудий. Пламя разрывов было единственным освещением, помогавшим людям найти расписанные для них суда и погрузить пулеметы и боеприпасы. Я должен был сесть на мотобот № 10. Командир его, старшина 1-й статьи Елизаров, обещал доставить десантников на берег сухими. Мотобот — тихоходное, изрядно потрепанное суденышко, но зато плоскодонное. Находясь на нем, подвергаешься меньшему риску сесть на мель или застрять на каком-нибудь баре — песчаной косе".

С этого мотобота Борзенко и высадился вместе с первыми десантниками морской пехоты.

"…Бойцы падали на песок перед колючей проволокой. Вокруг рвались снаряды. Луч прожектора осветил нас. Моряки увидели мои погоны — я был среди них старший по званию, — крикнули:

— Что делать дальше, товарищ майор?

— Саперы, ко мне!

Как из-под земли появилось шесть саперов.

— Резать проволоку.

— Подорвемся, мины…

Но я и сам знал, что к каждой нитке подвязаны толовые заряды. Чуть дернешь — и сразу взрыв.

— Черт с ними. Если взорвемся, то вместе.

Присутствие офицера ободрило саперов, никто из них, конечно, не знал, что я — корреспондент. Прошло несколько томительно длинных минут — проход был сделан. Теперь кому-то надо было рвануться, увлечь всех за собой. Это было трудно сделать. Лежа перед проволокой, можно на пять минут прожить дольше. В упор прямой наводкой била пушка. Рядом я узнал Цибизова, командира роты автоматчиков. Слышал, как замполит батальона Н. В. Рыбаков посылал кого-то заткнуть пушке глотку.

Вдруг я увидел девушку. Она поднялась во весь рост и рванулась в проход между проволокой:

— Вперед!

Какой моряк мог допустить, чтобы девушка была впереди него в атаке? Будто ветер поднял людей. Но несколько человек все-таки взорвались на минах. Все бежали вперед, пробиваясь через огненную метель трассирующих пуль. На берегу свирепствовал ураган железа и огня. Люди глохли, из горла и ушей шла кровь.

С мыса ударил луч прожектора, осветил дорогу, вишневые деревья, каменные домики поселка. Оттуда строчили пулеметы и автоматы. У нас почему-то никто не стрелял.

— Огонь! — закричал я не своим голосом. Затрещали наши автоматы.

— За Родину! — кричали моряки, врываясь в поселок и забрасывая гранатами дома, в которых засели гитлеровцы. Победный клич, подхваченный всеми бойцами, поражал оккупантов так же, как огонь. Бой шел на улицах и во дворах. Светало, и я увидел пехоту, сражавшуюся левее нас.

— Вперед, на высоты! — сорвавшимся голосом кричал человек, в котором я узнал командира стрелкового батальона Петра Жукова.

Высоты, при свете ракет казавшиеся у самого моря, на самом деде были за поселком, метрах в трехстах от берега. Пехота устремилась туда. И тут я вспомнил, что я — корреспондент, что моя задача написать 50 строк в номер. Вся армия, все 150 тысяч человек должны перебираться через пролив, и им интересно знать, как это происходит. Я вбежал в первый попавшийся дом. На столе стояли недопитые бутылки вина. Отодвинул их и в несколько минут написал первую корреспонденцию. В ней упомянул офицеров Петра Декайло, Платона Цикаридзе, Ивана Цибизова, Петра Жукова, Дмитрия Тулинова, Николая Мельникова, которые храбро дрались в момент высадки. Завернув корреспонденцию в противоипритную накидку, чтобы она не промокла в воде, я отдал ее связному и приказал бежать на берег, садиться в первый отходящий мотобот и отправляться в Тамань".

Узнав, что большинство судов не смогло пристать и вернулось на Тамань, замполит батальона Н. В. Рыбаков, высадившийся раньше комбата, решил занять оборону, благо поблизости оказались прошлогодние окопы и глубокий противотанковый ров. В это время самолет сбросил вымпел. В полотнище была завернута записка командарма — он запрашивал обстановку.

К девяти утра из Камыш-Буруна гитлеровцы подвезли автоматчиков на 17 автомашинах и пошли, в атаку на узком участке роты капитана Андрея Мирошника. Вся передняя линия кипела от минометных и артиллерийских разрывов. Жужжали осколки, скашивая бурьян. Азарт боя был настолько велик, что серьезно раненные ограничивались перевязками и продолжали сражаться. Солдат Петр Зноба, раненный в грудь, убил восемь фашистов и сказал, что скорее умрет, чем покинет товарищей.

Потеряв много солдат убитыми и не подбирая трупы, враг отошел на исходный рубеж. Через час туда подошли 12 танков и 7 «фердинандов». Не задерживаясь, они двинулись в атаку. В полный рост шли автоматчики. Гитлеровцы наступали в стык между морским батальоном и батальоном Жукова. Их было в два раза больше, чем наших. Это происходило в одиннадцатом часу утра. Одновременно выстрелили две 45-миллиметровые пушки нашего десанта. Передний вражеский танк помчался в сторону, стараясь сбить разгоревшееся на нем пламя. Его подбил наводчик Кидацкий. «Фердинанд» разбил пушку героя. Второе орудие тоже замолкло. Уцелевшие артиллеристы взялись за винтовки.

Бой с танками вели и стрелки. На младшего сержанта Михаила Хряпа и солдата Степана Рубанова, сидевших в одном окопе, шли четыре танка. Бойцы пропустили их через окоп и автоматным огнем уложили пехоту, следовавшую за танками. Если бы Хряп и Рубанов не выдержали, побежали, их наверняка убили бы, но они сражались и вышли победителями.

В штаб Ковешникова со всех сторон все больше приходило сведений об убитых офицерах, о нехватке гранат и патронов, о разбитых минометах и пулеметах. После кровопролитного боя были сданы один за другим три господствующих холма. Все ждали наступления ночи. Фашисты усилили нажим. В центр нашей обороны просочились автоматчики. Два танкам подошли на сто метров к командному пункту. Весь наш «пятачок» простреливался ружейным огнем. Положение было критическое. Читатель об этом уже знает из рассказов Ковешникова и Мовшовича. Они тогда подняли людей в контратаку. Вот как видел эту атаку корреспондент армейской газеты:

"…Шли без шинелей, при всех орденах, во весь рост, не кланяясь ни осколкам, ни пулям.

На душе было удивительно спокойно. Чуда не могло быть. Каждый это знал и хотел как можно дороже отдать свою жизнь. Стреляли из автоматов одиночными выстрелами, без промаха, наверняка.

— Вперед! Храбрым помогает счастье! — узнал я голос Мовшовича. Обрадовался: значит, он пока жив. И вдруг молодой голос торжественно запел:

Широка страна моя родная…

Пел раненый лейтенант, комсомолец Женя Малов. Кровь заливала его лицо, по которому осколок прошелся раньше, чем бритва. Песню подхватила атакующая цепь. Я, никогда в жизни не певший, присоединился к хору. Песня убеждала, что мы не умрем, враг не выдержит и побежит. И тут заработала артиллерия с Тамани. Она накрыла врагов дождем осколков. Но это было только начало возмездия. Двадцать один штурмовик с бреющего полета добавил огня. А мы все приближались, идя за огневым валом.

Прилетели два самолета, сбросили дымовую завесу, словно туманом затянувшую берег. К нему подходило одно судно. Немецкая артиллерия била по кораблю. Находясь на высотах, мы видели весь ужас положения, в котором недавно были сами".

Судно, о котором тут говорится, и был мотобот, доставивший в Эльтиген управление 318-й дивизии.

Мовшович и Ковешников ушли. Начальник штаба еще работал над планом обороны плацдарма. Ну, кажется, теперь можно побыть одному, сосредоточиться, представить в целости картину завтрашнего дня. Однако сделать этого не удалось. В полночь явился начальник санитарной службы майор Чернов. Он доложил, что прибыл медсанбат и размещается в центре поселка в подвалах.

— Потери медперсонала есть?

— Ночью во время форсирования погибли замполит медсанбата майор Исаева и пять санитаров. Тело Исаевой вечером волны выбросили на берег. На южной окраине. Медработники похоронили ее прямо на берегу.

— Размещайте медсанбат так, чтобы раненые меньше подвергались опасности, — сказал я, думая об Исаевой. Она была умелым политработником, человеком большой души. Материнской души. Такие политработники нужны как раз в медсанбате.

— Занимаем подвалы, — говорил Чернов. — Затруднения с водой. В Эльтигене совершенно нет пресной воды. Есть два колодца метрах в шестистах от поселка, но они в нейтральной зоне и все время под обстрелом.

— Сколько раненых уже поступило? — спросил я.

— Пока у меня нет точных данных…

— Как же так? Идите, майор, уточняйте. А насчет воды мы подумаем. Кстати, узнайте и доложите о состоянии Толстова.

Начальник санслужбы удивленно посмотрел на меня:

— Кто он такой, этот Толстов? Я постараюсь выяснить…

— Это сержант тридцать девятого полка. Он сегодня проявил исключительный героизм.

— Слушаюсь, товарищ комдив.

Внезапно меня охватило раздражение:

— Так дело не пойдет, товарищ майор. Будьте внимательнее к людям. Каждая залеченная вами рана усиливает боеспособность десанта. И помните: каждый, кто лежит у вас, — герой. Вы это должны знать. И, главное, раненые должны чувствовать, что вы это знаете. Понятно?

Чернов ушел. Я думал о том, что не вовремя, так не вовремя погибла Исаева. Кого туда послать комиссаром?

Взволнованный, вошел Новиков:

— Уже второй час ночи, а боеприпасов нет, и неизвестно, отправлены ли они из Тамани.

— Что же вы раньше не доложили? — возмутился я и приказал радисту вызвать командующего армией или начальника штаба. — Кодируйте мой разговор: "У аппарата двадцатый. Ко мне не поступили боеприпасы. Срочно отправляйте".

— Ждите у аппарата. Сейчас проверю, — ответил помощник начальника оперативного отдела штаба армии Соловейкин.

Через пять минут мы получили сообщение: снаряды отправлены в 24.00. Новиков послал начартснабжения к Плаксину: как только прибудут баржи, тотчас выдавать боеприпасы полкам.

В 2.00 Бушин вместе с Человым принесли на утверждение план обороны. Толковый план. Десант нацеливался на активные действия.

— Вот только варианты контратак резерва надо бы еще раз продумать. Не подошли ли вы немного шаблонно?

— В чем, товарищ комдив? — спросил Челов.

— План пока предусматривает разновременные контратаки в северном, западном и южном направлениях. Север для нас завтра не проблема. Отложим его. Давайте-ка обдумаем, например, такой вариант: одновременная контратака в стык между тридцать девятым и тридцать седьмым полками в направлении школы. Или же одновременный удар по направлению отметки "плюс шесть" и вдоль берега. Попрошу вас, товарищи, подумайте, потом вызовите комбата, командира учебной роты и роты моряков и проработайте с ними эти варианты.

Глубокая ночь; время — к трем часам, а боя севернее Керчи не слышно. Работая, я все ловил себя на мысли, что прислушиваюсь: началось ли? Нет, все еще не началось! По плану операции в ночь на 2 ноября должен был высадиться второй десант севернее Керчи, а к нам на плацдарм выйти еще одна дивизия. Пока прибывали только наши подразделения. Севернее Керчи тишина. Я вызвал к аппарату оперативного дежурного штаба армии и спросил, почему сосед не работает. Ответ: сегодня работать не будет. Для меня это было загадкой. В чем же дело? Неужели операция отменена? Если 56-я армия сегодня не будет работать и не потревожит немцев севернее Керчи, то, пожалуй, они сосредоточат против Эльтигена достаточно сил, чтобы сбросить нас в море. Надо быть готовым достойно встретить врага.

Я вышел из капонира и пошел вниз к берегу. За мной шел Иван. Ночь была темная, с моросящим дождем. Над проливом повисла туманная пелена. Шумели волны. Казалось, что это покачивается и глухо шумит тьма, повисшая, как занавес, над берегом. Артиллерия противника методически вела огонь по причалам Эльтигена. На плацдарме то в одном месте, то в другом строчили пулеметы: видимо, преграждали подступы пытливым разведчикам врага. Над морем иногда вспыхивали осветительные снаряды. Это наши По-2 разыскивали вражеские быстроходные баржи.

На берегу выгружались прибывающие суда. Взгляд еще не различал движения в темноте, но было слышно, как люди соскакивали с катеров в воду, выходили, хлюпая сапогами, на сушу.

Мимо нас по скользкой глинистой тропинке прошла группа солдат. Их было человек десять. Они шли гуськом, неся что-то тяжелое. Я спросил:

— Что несете, товарищи?

— Саперы, — ответил один солдат негромко. — Мины на передовую.

Пройдя еще немного, мы натолкнулись на артиллеристов. Они возились с 45-миллиметровой пушкой.

— Что случилось?

— Да в яму попали и никак не вытащим.

— Ну-ка, Иван, давай! Поможем им.

Дружно взяли и вытащили. Люди были мокрые, грязные, усталые, голодные. Но они знали, что к утру им нужно подготовить оборону, и делали свое дело.

В капонире снова назойливо полезла в голову мысль: "Раз не будут высаживаться, значит, враг сможет больше подбросить сил против нас". Иван открыл банку мясных консервов. Есть очень хотелось; уже сутки ничего не ел. Но есть я не мог и сказал Ивану: "Убери, не лезет в горло".

Начальник продотдела майор Кащенко доложил: из продовольствия ничего не прибыло.

— Хоть кипятку утром дадите людям?

— Это трудно сделать, — ответил он.

— Не труднее форсирования. Организуйте, майор, кипяток и к семи часам доложите.

Из школы возвратился Копылов. Он был доволен. Все больше мне нравился его характер. Пойдет к людям и возвращается, как будто надышался озона. И сейчас он с удовольствием рассказывал, какие замечательные люди командир 2-й роты старший лейтенант Колбасов и его заместитель по политической части Кучмезов. Они понимают, что держат в руках ключ к Эльтигену, и не отдадут его. Михаил Васильевич беседовал с коммунистами и комсомольцами роты. Товарищи дали слово: драться до последнего. Роте придано два взвода станковых пулеметов и два отделения противотанковых ружей.

Рассказывая о школе, Копылов, видимо, тоже, как и я, держал под спудом тревожную мысль. Он в конце концов спросил:

— Василий Федорович, почему не слышно ничего севернее Керчи?

— Сегодня там десанта не будет, — ответил я.

— В чем же дело?

— Не знаю. Знать бы, все полегче… Вы не спрашивали, солдаты-то ели что-нибудь сегодня?

— Спрашивал. Трехдневного пайка, который был выдан, у большинства уже нет. Многие во время форсирования спасали оружие и боеприпасы, а вещевые мешки побросали.

Воображение живо представило весь наш плацдарм и массу людей, делающих в темноте тяжелую работу. Они ничего не смогли поесть. Они напряженно сражались днем, а теперь без отдыха роют, роют, ставят огневые точки, наводят связь, снимают на берегу мины и тащат их к переднему краю. И они дают клятву, как в школе при Копылове, — драться завтра до последнего.

Новиков доложил: прибыли боеприпасы, организуем склад. Начали выдачу полкам. Две трофейные противотанковые пушки и два немецких миномета уже на огневых позициях. Зенитные пушки оружейные мастера обещают исправить завтра.

Бушин доложил: потери во время форсирования и боя за плацдарм около двадцати процентов.

Модин доложил: саперы заминировали три участка. Не успели поставить мины около берега, но, сказал он, солдаты будут работать и днем, будут работать даже во время боя и прикроют это направление.

Борис Федорович не мог нахвалиться своими саперами. Комсомольцы саперного батальона Рыньков, Синицын и Глушко сняли с берега сотни мин. Он рассказывал мне об этих молодых парнях с восхищением, и от этого его красивое лицо под шапкой русых волос делалось еще краше.

Стало понемногу светать. Слева послышалась автоматная и пулеметная стрельба. Зазуммерил телефон: полковник Ивакин докладывал, что противник силой до роты ведет разведку.

"Значит, наше предположение подтверждается, — подумал я. — Противник начинает прощупывать наш левый фланг".