Я родилась в семье обрусевших немцев в 1911 году. Отец открыл школу в селе Масловка, Борисовского уезда, под Минском. Родители имели дворянское воспитание и образование. В тогдашней России приветствовалось обучение селян. Отец обучал всех односельчан, не только детей, грамоте и счету. Мама преподавала ботанику и историю, а также учила музыке. Нас в семье было тринадцать детей. С нами также жили и другие близкие родственники. Тети, дяди, их дети. У нас был большой дом, земельные наделы и много скота. По тем временам мы считались зажиточными.

У меня был жених из местных. Мы любили друг друга, а когда решили жить вместе, родители нас благословили сразу же. Я была на год моложе, чем ты сейчас, точнее была при жизни. Его звали Тарасом. Он обучал столярскому и плотницкому делу ребят, которые ходили в нашу школу. Потом, спустя девять лет, нам бог послал сына. Назвали малыша Андреем. Все было хорошо. Жизнь тихая, размеренная. Люди к нам относились сердечно. Хотя и злыдней хватало.

Потом война пришла.

Всех нас первыми приговорили к казни. Палачи называли нас предателями, мол, променяли Пруссию на Советы. Да только слышалась славянская речь с польским шипением.

Родителей и других родных расстреляли во дворе дома. Мы смогли спрятать детей малых и Андрюшку моего в деревне у односельчан. Меня и еще трех сестер заперли в школе. Из школы сделали казармы, а дом – стал штабом командиров.

Три недели нас с сестрами мучили и насиловали. Сестры умерли от голода и изнеможения. Изуверы выбросили их тела в канаву и присыпали землей, чтобы смердели. Я держалась до последнего, в надежде сбежать и разыскать сына.

Вскоре захватчики получили приказ уходить. Я схоронилась в кладовке среди школьных плакатов и старого тряпья. В суматохе они не стали меня разыскивать. А когда голоса стихли, я выбралась из кладовки. Пахло гарью, дышать было невозможно. Клубы едкого дыма выжигали глаза. Я смочила тряпку водой из банки, в которой мама выращивала водоросли в качестве наглядного пособия. Обернула ею голову, оставив прорезь для глаз, и стала выбираться из здания. Двери и окна были заколочены. Крыша уже полыхала. Вскоре пламя охватило все вокруг. От жара плавилась одежда. К счастью, под полом столовой был лаз, который вел в подвал с припасами. Я спустилась. Полки были пустыми – ни овощей, ни солений – ничего не было. Над подвалом была пристройка, в котором мы хранили разный скарб и инвентарь. На мое счастье он прогорел полностью, но обломки завалили выход. Не знаю сама, откуда нашла в себе силы, но я смогла отворить люк и протиснуться наружу. Кровоточащие раны и глубокие ожоги покрывали все тело. Меня исцеляла и придавала сил лишь мысль об Андрейке.

На улице уже темнело. Зарево и треск от пылающей деревни разносились по округе. Голосов слышно не было. В воздухе пахло горелой плотью. Везде лежали тела жестоко убитых людей. Я буквально шла по трупам. Я остановилась у пепелища дома, в котором оставила Андрейку. Перед домом грудой были навалены тела. В одном из них я узнала сынишку. Избитый, с простреленной раной на затылке, он лежал среди прочих детских трупиков. Я взревела, что оставалось сил. И на последнем издыхании решила свести счеты с жизнью. Зачем теперь мне жить? Я разгребала завалы голыми руками в поисках чего-либо острого, чтобы сразу и наверняка покончить с кошмаром. Я провалилась под пол. Там-то и нащупала осколки стекол. Я полосовала руки и шею, пока не потеряла сознание.

Очнулась я глубокой ночью, от тошнотворной боли. Мое тело пульсировало и горело. Внутри меня полыхала энергия, которая рвалась на волю при мысли о несостоявшемся самоубийстве. С каждым движением я становилась все сильнее. Я выпорхнула наружу, разметав на десятки метров обгоревшие бревна. Боль утраты оказалась непомерной, когда я вновь очутилась у мертвого тельца сына. На смену скорби пришли ярость и гнев. Я давила в себе горечь потери, а ненависть нарастала все стремительнее.

Я бежала прочь из деревни, стараясь настичь своих обидчиков. Найти их особого труда мне не составило. Они осели в соседней деревне и сеяли насилие и смерть на новом месте. Я была одна против полусотни вооруженных до зубов партизан. Они стреляли в меня, но пули мне были нипочем. Я рвала на куски каждого, кто вставал на моем пути. Моей целью были не только те, кто убивал моих близких, но и те, кто отдал этот беспринципный приказ. Своих изуверов и насильников я нашла не сразу. Когда же нашла, я не дала им ни единого шанса уйти живыми. Я вырвала им половые члены, и оставила их беспомощно корчиться от боли и мучительно умирать. Они истекали кровью, а я наслаждалась зрелищем. Вот только горечь потери местью не восполнить. Получив немного удовлетворения, я ворвалась в штаб и обнаружила еще нескольких командиров, собравшихся бежать. В ту ночь никто не ушел. Я безжалостно оторвала им головы и вдоволь насытилась фонтанирующей кровью.

Кровавая расправа не заняла и часа. Я обнаружила мешки с украденным продовольствием. Собрала, что смогла удержать в руках, и бросилась прочь. Я бежала долго, пока небо не окрасилось в рассветные тона. Я заметила покосившийся дом, стоявший на холме особнячком. Мешки с продовольствием я оставила у ворот и кликнула хозяев. Мне никто не ответил. Я хотела войти за ворота, но невидимая сила отбросила меня обратно.

Очнулась я в погребе, прикованная к стене цепями. Стены, пол и потолок были вымощены камнем. По углам от сырости нарастал мох. В этот каменный панцирь вела узкая ступенчатая тропка. Оттуда доносилось приближающееся легкое шарканье и тусклый отблеск свечи. Я почуяла запах человеческой плоти, но быстро уняла инстинкты, потому что разум протестовал против насилия. Я и так совершила немало зверства, но становиться еще большим чудовищем не хотела.

Легкой поступью, шурша лаптями, спустился щуплый пожилой мужичок с длинной бородкой. Он представился братом Тимофеем и пролил свет на природу моего происхождения. Оттого-то и посадил на цепь. Он хотел узнать, почему я принесла еды. Я рассказала ему все, как было. Старик не стал меня уничтожать. Я ему была нужна.

Их община состояла из староверов – религатов. Они жили уединенно на отшибе, но от селян не сторонились. Охотились, рыбачили и ходили на промысел в деревню. Но каждый в деревне знал, чем на самом деле промышляли религаты – охотой на всякого рода нечисть.

На многие километры разнеслась весть о кровавой расправе над литовскими партизанами. Люди были напуганы. Война еще не показала «своих зубов», а вот я отметилась. Религаты не могли допустить, чтобы деревенские прознали обо мне. Слухи множились. Паника росла. Но как это часто бывает, слухи рождают иную правду. Людям хотелось верить в то, что: «пришла война, и наши победили!».

Я около месяца провела в подвале, прикованная и истощенная. Вскоре я совладала с жаждой. Это как бросить курить – хочется, но терпеть можно, а главное нужно! Меня помаленьку начали подкармливать свежатиной. Вскоре меня уже не величали упырем. А называли по имени. Я постепенно обретала растерянное сознание, но вместе с ним вернулась и память. Тогда брат Тимофей рассказал мне о том, что я потомок Черной Души, наследница проклятия.

В манускриптах, которые бережно оберегались древнеславянскими язычниками-религатами, такие твари, как я, являлись потомками первой женщины и изгнанного с небес бога-отступника Неганту. Лилит была по сути мертвой, но бессмертной. А Неганту хоть и был изгнан, но все-таки оставался богом. Он одарил Лилит божьей искрой, чтобы вернуть ей жизнь, но проклятие было сильнее. Зато искры было достаточно, чтобы женщина дала потомство. Их отпрыски были обычными людьми из крови и плоти. Они жили обычной жизнью, взрослели, женились, давали потомство, старели, умирали. В отличие от своих создателей.

В писаниях говорилось о том, что в начале Новой Эпохи пришел Спаситель, чтобы прекратить род падшего. Неганту навсегда заточили в ядро Земли. Спаситель пощадил потомство. Всем от рода Неганту и Лилит Спаситель наказал быть богобоязненными и праведными, для спасения душ. В каждом из них текла проклятая кровь Лилит, и Спаситель смог их исцелить: он запечатал проклятие, и оно непробудно дремало.

После искупительной жертвы Спасителя естественная смерть стала искуплением грехов. Кроме одного – самоубийства. Мне доподлинно неизвестно, что происходит с душами самоубийц не из Ветви Лилит. Зато испытала на себе то, что происходит с наследниками проклятия после добровольной смерти. Мы вынуждены существовать в вечном изгнании, как наша первоматерь. И прятаться от «небесных карателей» днем, и от охотников-религатов – ночью.

В роду «иного племени» оказалось много ответвлений. Лилит описала все ветви своего рода, и знала точное число потомков. Но пока никому не удалось найти ее летописи. Отследить потенциального наследника практически невозможно.

Брат Тимофей сохранил мне жизнь в обмен на службу. Я должна была отслеживать себе подобных. Я знала, что религаты предавали их Свету. И поверь, я до сих пор ни о чем не сожалею – наша суть сама по себе противоестественна и греховна. Ты назовешь это предательством, а я – искуплением грехов.