Старый тёмно-зелёный «Patrol» с разбитым правым стоп-сигналом и выцарапанным на водительской дверце словом «ВЫХОД» остановился под таким же старым и темно-зелёным знаком «ЖД станция РЭП-4». Знак был сварен из труб толщиной с запястье взрослого мужчины и был похож на широкую заглавную «П», по верхней переклaдине которой нарисовали мелкоячеистую стальную сеть, к которой неаккуратно прикрепили двенадцать букв, одну цифру и знак дефиса. Все – ржаво-бледно-красные. Именно так.

Человек, сидящий в автомобиле, заглушил двигатель.

Прежде чем замолчать окончательно, «Patrol» вдруг задрожал всем корпусом. И заглох.

Человек, поворотом ключа прервавший урчание японского двигателя внутреннего сгорания, вышел из машины. Он задрал голову и посмотрел на знак.

– Каково же было удивление оперативников, – сказал он достаточно громко и перевёл взгляд на свою левую руку. В левой руке он держал голубую пластиковую корзину для транспортировки мелких домашних животных.

– Ноль денег в кармане и двухмесячный котёнок-перс в голубой пластиковой корзине для транспортировки мелких домашних животных, – с той же громкостью сказал он.

Чуть сильнее сжав кисть левой руки и не выпуская корзины, водитель приблизил запястье взрослого мужчины к глазам и посмотрел на часы, сапфировым стеклом прикрывающие глубоко синий циферблат.

– Мяу, – подал голос котёнок.

Человек различил две светящиеся точки сквозь тонкие зубья пластмассы.

– Вот примерно тоже самое думаю и я, – сказал он, разглядывая, как идеально преломляется свет в двух созданных миллионы лет назад комплектах хрусталиков и сетчатки. Как свет превращается в два тлеющих изнутри бирюзово-изумрудных огонька.

Человек опустил корзину и сделал шаг к машине. Он повернул к себе водительское зеркало бокового обзора и наклонился к нему, чуть коснувшись щекой стекла в дверце.

– Он был похож на рок-звезду, которая позавчера поняла, что она лысеющий мужчина лет тридцати пяти, – сказал он зеркалу.

Человек выпрямился и во второй раз за последнюю минуту поднял взгляд на знак, превышающий его размерами втрое.

– А ты – турник, сделавший операцию по смене мозга, – произнёс он чуть громче и полез во внутренний карман коричневой кожаной куртки. Он достал из него небольшой, квадратный и прозрачный полиэтиленовый пакет с компакт-диском внутри.

«Штурм СИЗО „КРЕСТЫ“ 23 февраля 1992 года» – белые буквы по чёрному круглому полю с отверстием посередине.

Человек, не глядя, швырнул диск через плечо и, сделав три десятка шагов, вошёл в парикмахерскую.

– Здрасьте! – сказал он и поставил голубую корзину на низкий столик с журналами у входа.

– Здрасьте! – сказала из подсобки парикмахерша Зинаида. На бейдже её фломастером было написано: «Варвара З.». И это была фамилия Зинаиды с инициалом её имени.

– Как будем стричься? – спросил её мужчина.

Зинаида два раза хлопнула ресницами. Спросила:

– Как?

– Сбой в программе? – подмигнул ей посетитель.

Зинаида два раза хлопнула ресницами.

– Итого четыре, – сказал мужчина и кивнул в сторону журнального столика. – Это Четыре. Так зовут этого котёнка. Он ваш вместе с корзиной. А вы меня подстрижёте, да?

Зинаида посмотрела на синюю пластиковую ёмкость. Потом опять в лицо мужчине:

– Как стричься будем?

– Оп! – сказал мужчина радостно. Добро пожаловать в «Минуту Назад»!

Через время он вышел из парикмахерской «Эдем» в вязаной шапочке на голове. Он посмотрел в затянутое облаками мартовское небо. Перешёл небольшую площадь перед зданием станции и вошёл в дверь с надписью «ФОТО».

«Эдем» и «ФОТО» находились в графе «Сфера услуг» станции РЭП-4.

Прямо напротив здания станции расположилась трёхэтажная районная больница, которой в следующем году исполнялся сто сорок один год.

Парикмахерская, сменяя названия и персонал, бессменно базировалась в здании гостиницы с середины двадцатого века. «ФОТО» – примерно столько же, но в торце магазина.

Все жители близлежащего посёлка Путеец покупали, лечились, фотографировались и работали здесь же. Станция относилась к районному центру Перевальск, и кладбище у этих двух объектов было общее.

Кладбище.

Ровно посередине между РЭП-4 и Перевальском.

Прямо у Путейца.

Люди, являющие собой Население обоих Населённых Пунктов, называли его «новым».

«Старое» было в десяти километрах севернее.

Последние дома посёлка упирались в могилы первых захороненных здесь в 1978 году жителей района. Кладбище за своё тридцатилетнее существование превратилось в город памятников и крестов. С улицами и переулками. Вид маленького (визуально – в десять раз меньшего по размерам) посёлка рядом с внушительным кладбищем подавлял любого, кто посещал эти места.

Мужчина, приехавший на ржавеющем «Patrol», перешёл площадь перед станцией и вошёл в дверь с надписью «ФОТО».

Фотограф Шурик Харитонов был седым дедом шестидесяти лет. Он пил чай, когда дверь Мастерской (так величал две тесные комнатушки он сам) быстро и уверенно открылась и так же закрылась.

– Здрасьте! – сказал вошедший.

– Здравствуйте, – Харитонов отставил кружку.

– Понимаете, – сказал мужчина, – сегодня Большой Праздник, и, по законам моей страны, мне сегодня нельзя держать деньги в руках. Совсем. Но мне очень нужно сфотографироваться.

– ПЧХИ! – чихнул неожиданно Харитонов.

– Будьте здоровы. Так вот, я вам хочу предложить это… – мужчина неожиданно вскинул руку и стал расстёгивать ремешок своих часов.

– Это дорогие часы, – сказал он, протягивая их фотографу. – Даже немножко слишком.

Харитонов по весу, блеску стали и глубине циферблата понял, что держит сейчас в руке, как минимум, свою зарплату за последние пять лет.

– Вам на документы? – спросил он, чувствуя тяжесть часов в ладони.

– А какая ещё есть? – молодой человек снял свою потёртую коричневую кожаную куртку.

– Художественная, – ответил Харитонов, следя глазами за клиентом. Тот подошёл к стенду с образцами.

Там, размноженный во все форматы, висел сам Харитонов. Было четыре Харитонова «на паспорт». Четыре «на водительское удостоверение». Два «открытка». И один Харитонов «портрет». Это была самая большая фотография на стенде.

– Вот, мне такую, – сказал клиент, мотнув головой на «портрет».

– Но фото только завтра будет готово, – Харитонов рассматривал циферблат на расстоянии вытянутой руки.

– Отлично, – сказал клиент, снимая шапку.

Харитонов позже описывал его как бритого под ноль мужчину, явно младше его, Харитонова. Но не юношу призывного возраста, это точно.

В чёрной футболке с белыми буквами «АГАЩАЗБЛЯ» на груди он уселся перед объективом Харитоновской «Лейки» и широко улыбнулся.

Харитонов сделал ещё один, дублирующий, снимок.

– Завтра после обеда заходите, – сказал он, выписывая квитанцию. Ему хотелось быстрее остаться одному и примерить этот массивный, тускло мерцающий полированным сапфиром хронометр.

Мужчина кивнул. Вдел руки в рукава куртки. Подошёл к стенду. Вгляделся в одиннадцать разнокалиберных лиц Харитонова. Потом быстро вышел на улицу, на ходу засовывая квитанцию в задний карман джинсов.

Парикмахерша Зинаида видела, как он из «ФОТО» направился к своей машине. И что возле машины стоял Федя Гончаров. Федя Гончаров был помощником машиниста тепловоза и три года назад пришёл из армии. Он стоял, засунув руки в карманы, и рассматривал сквозь стекло приборную панель автомобиля. Зинаида видела, как Фёдор обернулся и пожал руку бывшему хозяину котёнка.

– Четыре… – пробормотала она. – Что за имя? Васька вот нормально… Или Мурзик…

– А «Patrol» как переводится? – спросил Федя и достал из портсигара (с гербом Волгограда на крышке) сигарету без фильтра.

– А сам, как думаешь? – мужчина открыл дверь и сел на водительское сидение. Оставил одну ногу на земле, левую.

Федя прикурил. Хмыкнул. Выдохнул дым:

– Сколько лет?

– Мне?

Федя снова хмыкнул. Покивал криво усмехаясь.

– Пожрать тут, где можно? – спросили вдруг из салона авто.

Администратор гостиницы Татьяна Рисухина смотрела на большие круглые часы над входной дверью. Смотрела так, как смотрит человек, находящийся в помещении один и автоматически поднявший глаза на прибор, отмеряющий ВРЕМЯ. Поднявший взгляд посреди бесконечного трудового дня и обнаруживший, что уже 15.00. Только что она задумчиво смотрела на коричневый налёт по краешку красной кофейной кружки и вдруг ЧАСЫ над входной дверью.

Колокольчик между ними – между часами и дверью.

Его тонюсенький язычок вдруг плавно качнулся, трогаясь с места и

– ДЗИЛИНЬ! – дверь открылась.

Поэтому она точно запомнила, что мужчину в коричневой потёртой кожанке она увидела в три пополудни.

– Такая… по дорогому потёртая кожа… – скажет она потом, – красиво потёртая…

– Здрасьте! – улыбаясь, произнёс вошедший. Татьяна не видела его зубов, но выражение его лица в этот момент вполне можно было идентифицировать, как улыбку. Ей нравились такие вот улыбки. Когда человек не скалился, а, действительно, улыбался.

– Здравствуйте, – тоже улыбнулась ему в ответ Татьяна.

Он подошёл к стойке и снял шапку. Сунул её в карман.

– Не по сезону у вас причёска, – сказала Татьяна.

– Ненавижу себя, – он стоял отделённый от неё высокой деревянной стойкой. Она видела его тело с солнечного сплетения по макушку. Говорил, не меняя выражения лица и глядя Татьяне в глаза:

– Довёл её до слёз. Бедная девочка. Плакала из-за меня. А я сидел и рычал на неё. Слюной брызгал. Пить бросаю… Да… Бросаю…

И замолчал. Татьяна, подняв левую бровь, смотрела на его губы.

– Но завтра, – сказал он неожиданно.

Татьяна отметила про себя, что глаза у него с каким-то непонятным янтарным отливом. Он посмотрел ими вправо. Потом перевёл их влево. Затем вернул обратно. В глаза Татьяне.

– Вы кино любите? – спросил он вдруг.

– Да, – кивнула она.

– А я нет… У вас зубной щётки запасной не будет?

Татьяна подняла вторую бровь.

– Запасной или лишней?

Татьяна отрицательно качнула носом вправо-влево пять-шесть раз. Сказала закончив:

– Нет.

Мужчина покивал. Помолчал. Потом:

– Меня Павел зовут.

– Татьяна… – она поняла, что мышцы её лба онемели и что она их не чувствует.

– Так вот, собака я бешенная. Довёл до слёз. И спать с собой не пустил. Скрипел зубами. Ногами выпихивал… Отвернулся… Пить бросаю теперь. Но не сегодня. У вас тут, говорят, ресторан.

– Да. При гостинице… – Татьяна посмотрела в сторону входа в ресторан. Мужчина проследил за её глазами.

– Там бар есть, – сказала она, – хороший.

– А виски есть?

– Виски, – она кивнула, – есть.

– Вы во сколько заканчиваете сегодня, – спросил мужчина, – работать?

– В восемнадцать ноль-ноль.

– Вы могли бы отужинать со мной сегодня вечером?

Татьяна поняла, что её открытый рот выглядит глупо:

– Во сколько?

– В девятнадцать ноль-ноль.

Вряд ли стоящий перед ней сейчас мужчина знал, что Татьяна Петровна Рисухина по образованию была библиотекарем (чего одно время стеснялась), что даже работала когда-то в Белгородской областной библиотеке. Что с первым мужем познакомилась прямо на рабочем месте: он пришёл сдавать «20 000 лье под водой» Жюля Верна, при знакомстве представился как Капитан Немо и оказался тридцатитрёхлетним киномехаником из кинотеатра «Мир».

Киномеханика звали Паша. Татьяна семь лет жизни с ним вспоминала как семь лет ада и секса. Что в этой гостинице она проработала уже восемь лет, что было ей почти сорок три, вряд ли всё это знал стоящий напротив неё мужчина. Он видел перед собой темноволосую стройную женщину с узкими скулами, чувственными губами и аккуратной грудью. «Скорее не с янтарным, а с медовым отливом», – подумала она и произнесла вслух:

– В девятнадцать ноль-ноль смогу.

Он кивнул:

– Вы виски будете?

– А я их не пила никогда…

– Так будете?

– Буду.

Пауза. Потом ещё раз:

– Буду.

2.

Ресторан был старым.

В следующем году ему исполнялся сто сорок один год. У ресторана была История. Каждые десять лет здесь что-нибудь происходило. Обрастало легендами и передавалось из уст в уста проводниками проходящих мимо поездов.

Поездов было два.

Вечером шёл поезд «Москва» – и какая-то невнятная «Бесконечность» в семь суток пути. Утром возвращался оттуда – из «Бесконечности» – очередной рейс «на Москву».

Повар Миша Рожков как-то задумался: ежедневно с одного из вокзалов Москвы отправляется этот, с трёхзначным номером рейса, состав. И с Противоположного Вокзала на Москву каждый день трогается тепловоз, тянущий вагоны. То есть практически неделю едущий обратно.

– Значит, сейчас, в эту самую минуту, на этом маршруте одновременно находятся четырнадцать составов, – сказал Миша Рожков Светке Зубовой, единственной официантке ресторана. Та посмотрела в потолок. Загнула семь пальцев.

– Ни фига себе, – проговорила, наконец.

– Здрасьте! – сказал кто-то позaди них.

Они обернулись.

– Здравствуйте, – Миша покивал.

– Добрый день, – отреагировала, наконец, Светка.

Мужчина подошёл к ним, держа руки в карманах куртки. Вытащил из обоих карманов по кулаку – правый и левый – протянул их Светке и Михаилу:

– В каком?

– В этом! – сразу стукнула по левому кулаку Светка. Кулак раскрылся: пустой.

– А в этом? – спросил Михаила мужчина, подняв правый кулак к голове и прислонившись к нему ухом. И сам же ответил:

– А в этом ужин на семь персон. С бутылкой коньяка, тремя бутылками водки и бутылкой виски. Тремя бутылками красного сухого. Бутылкой мадеры. Тремя бутылками белого полусладкого. С хорошим сыром и оливками.

Михаил:

– Что?

– Здесь, – мужчина разжал руку и посмотрел на свою ладонь, – «Nissan Patrol». Десять лет из Японии. Всего одиннадцать. Дверь поцарапана. Водительская. И задний правый «стоп» битый…

На ладони лежал ключ с брелоком. На брелке блестел логотип «Nissan».

– Здесь ужин на семь персон? – спросил посетитель Мишу. Перевёл взгляд на официантку. Снова – на Мишу.

Полчаса спустя он сидел на деревянном табурете в углу кухни и смотрел, как Михаил Рожков рубит огромный кусок свиной туши огромным топором.

Он смотрел на это.

Он смотрел на Светкину круглую попу.

Светка, облокотившись о высокую раковину, медленно чистила картошку.

Нарезала длинные и узкие спирали кожуры.

Мыла каждую картофелину под тонкой, покусывающей пальцы струёй кипятка.

Бросала в большую, закопченную снаружи и блестящую внутри кастрюлю.

Светка слушала.

Не топор, рассекающий мёртвую плоть и глубоко входящий в деревянную колоду.

Этот пень был из Леса за Молокановым колодцем. Там до сих пор росли деревья в два человеческих обхвата толщиной. Деревья, странно напоминающие дуб и акацию одновременно. Где-то там когда-то была пасека. Где-то там когда-то стоял Столетний Улей.

Вряд ли всё это знал мужчина. Он просто смотрел попеременно на топор и на попу и обращался, очевидно, к обоим. Обладателям. Топора и ягодичных мышц. Больше никого в кухне ресторана на станции РЭП-4 не было. Мужчина, скрестив руки на груди, говорил:

– Вот такая вот история. А теперь живёт он в Камчатской области, в Коряцком Автономном округе, в Пенжинском районе, в селе Каменском. Работает он заместителем главного врача в местной больнице и является единственным обладателем, единственного в этом населённом пункте телефона. Да…

И замолчал.

ШШШРХ!!! – последний раз топор в колоду.

Миша потёр ладони о фартук и стал складывать мясо в эмалированное ведро. Светка дочистила большую картофелину, сполоснула её под краном, бросила в кастрюлю. Сказала, взрезав шкуру следующей:

– А у нас заместитель главного врача повесился недавно. Он стоматолог районный был.

– Стоматолог? – спросил мужчина и вдруг громко захохотал, запрокинув голову. Прикрыл рот рукой. Произнёс абсолютно спокойно:

– И что?

– Он какой-то медсестре из областного дурдома предложение сделал, а она отказалась. Так он ещё раз к ней поехал. Через неделю. Она ещё раз отказала. Он тогда приехал и дома у себя повесился.

Мужчина, скрестив руки на груди и склонив голову набок, смотрел на кружевную полоску трусиков, выглядывающих в узкий просвет между чёрной юбкой и белой блузкой. На маленький кусочек гладкой женской спины.

– Я ещё думала, что врачи должны как-то по-другому жизнь самоубийством кончать.

– Кому должны? – спросил мужчина.

– Ну не как мы, – Светка обернулась, держа в одной руке нож, а в другой наполовину очищенный клубень, – по-другому, ну по-медицински как-то…

– Не как кто? – спросил мужчина.

– Ну… не врачи… – ответила Светка.

Михаил ловко отделял мясо от костей удобным ножом и бросал кости в большое ведро, а мясо на пластмассовый поднос.

– Я думала, что врачи точки разные все эти смертельные знают… Ну сделал скальпелем в себе аккуратную дырочку, лёг и не проснулся.

Мужчина видел сквозь ткань блузки, что бюстгальтер не из того же набора, что и трусики.

– А он просто повесился, – закончила Светка.

– Я через часик вернусь, – сказал мужчина, вставая и трогая себя за задние карманы джинсов, – максимум – без пяти семь буду здесь. Кофе где?

3.

Пятеро пациентов районной больницы №102 сидели перед телевизором в тесном холле первого этажа и смотрели мультфильм. Все они были родственниками, всем им не было восемнадцати, все они болели чесоткой на разной стадии выздоровления и носили фамилию Гинеатулин. От их кожи, поедаемой изнутри чесоточным клещём, мерзко пахло бензил-бензоатной мазью. Медсестра Наташа видела со своего места почти весь экран и входную дверь.

Мужчина пересёк холл по диагонали, поставил большую белую кружку на телевизор и уселся на соседнюю с Гинеатулиными кушетку. Скрестил руки на груди. С минуту смотрел в экран. Потом встал, подошёл к столу дежурной медсестры и сказал:

– Вы любите мультфильмы?

– А вы? – Наташа смотрела на него снизу вверх.

– Я? Я – нет.

– А почему? – Наташины глаза находились прямо напротив его солнечного сплетения. Но смотрела она в его глаза. С медовым отливом, – подумала Наташа.

– Ненатуральная действительность, – сказал мужчина, – а вас как зовут?

Наташу уже двадцать один год звали Наташей. А ей с пятнадцати хотелось, чтобы её звали Эмилией.

– Эмилия, – сказала Наташа, ощутив быстро перебежавших её спину мурашек паники.

– Вы смотрите «Камеди Клаб», Эмилия?

– Смотрю.

– Нравится?

– Да.

Мужчина помолчал.

– Мне кажется, что такая девушка, как вы, Эмилия, обязательно должна писать стихи.

Он засунул руки в карманы:

– Какие-нибудь короткие и унылые.

– Стихи? – спросила Наташа.

– Вы мне их прочтёте сегодня. Стихотворения. Ние. Одно. Самое любимое. А вам кто из Камеди больше всех нравится? Хотя, нет. Не говорите. Лучше я вам загадку загадаю. Одного воина поймали враги. Всех его друзей убили, а ему говорят: «Отгадаешь загадку – отпустим тебя к своим». И загадали. Приходит он к своим. Приводят его к Главному.

– Ну и какую загадку они тебе загадали? – вопрошает Главный.

– На земле существует только Три Чего-То, что заканчивается на «Зо». Это Пузо, Железо. А что третье?

– А? – спросил мужчина.

– Как вас зовут? – красивым голосом, улыбаясь, спросила Наташа.

– А как вам кажется? Какое имя мне бы подошло?

Наташа, всё ещё улыбаясь, склонила голову набок:

– Олег?

– Фу! – сказал мужчина.

– Валерий?

– Нет.

– Константин?

– Сергей Николаевич, Эмилия. Новый заместитель заведующего районной больницей номер сто два.

Наташа пару раз хлопнула ресницами.

– Шутка. Но о чём вы сейчас думали, Эмилия? Раз, два – правду.

– Мне нравится Павел Воля.

– А меня зовут Павел. Я наполовину уже вам нравлюсь?

– А вам кто нравится из звёзд?

– Мне? Мне кажется, что Павел Воля гипно партизан из Глубокого Космоса. Так какое третье слово заканчивается на «Зо», а Эмилия?

– ХА-ХА-ХА!!! – эахохотали вдруг братья Гинеатулины, тыкая пальцами в экран. Наташа вздрогнула.

– Это слово Эмилия – пароль. Пропуск.

– Пароль?

– Да. Если вы знаете его, то приходите сегодня ровно в восемь вечера к чёрному ходу ресторана и шепните мне его на ухо. Если это будет верный пароль, я приглашу вас на интересное мероприятие.

Наташа в течение всего разговора смотрела на него снизу вверх.

– Ну а если вы этого слова не знаете, то не приходите, – сказал мужчина и, развернувшись, пошёл к выходу, на ходу доставая мобильный телефон. Братья Гинеатулины проследили за тем, как он забрал кружку с телевизора и покинул здание.

Зинаида Варвара придвинула одно из кресел к огромному (во всю стену) окну-витрине парикмахерской, уселась в нём с котёнком на коленях и закурила. Она видела, как мужчина подошёл к своему автомобилю и, прислонившись спиной к водительской дверце, допил свой кофе, держась за остывшую кружку пальцами обеих рук. Потом достал из багажника здоровенный чёрный чемодан и пошёл: с ним – в одной руке, с пустой кружкой – в другой, в сторону ресторана.

Зинаида смогла докурить сигарету, ни разу не уронив пепла.

Она бросила начавший тлеть фильтр куда-то под свои ноги. Через несколько секунд почувствовала запах палёного волоса.

– ПРИНИМАЕМ МАНЕВРОВЫЙ ИЗ ДЕБАЛЬЦЕВО!!! ПРИНИМАЕММАНЕВРОВЫЙ ИЗДЕБАЛЬЦЕВО!!! – донеслось со столба посреди площaди.

В центре четырёхугольника (Гостиница с рестораном и парикмахерской, Магазин с боковой дверью «Фото», Больница, Железно-Дорожная станция) стоял высокий деревянный столб с тремя чёрными громкоговорителями.

Зинаида видела, как мужчина пронёс свой чемодан в двух метрах от неё.

По ту сторону двойного толстого стекла.

Она даже различила зелёные буквы «Михаил» на борту кружки.

– Михаил, – сказала Зинаида вслух, – нет, лучше Вася.

Котёнок мягко урчал, грея пространство над лобком и кусочек бёдер.

4.

– Приехали, – сказал водитель, обернувшись.

Алина и сама видела, что приехали. Достала из кошелька три бумажки, протянула их в просвет между передними сидениями. Взяла за ручки серую дорожную сумку.

Сумка всю дорогу занимала ровно одно пассажирское место рядом с Алиной.

Ей (Алине) казалось, что сумка укоряюще пялится на неё своим итальянским логотипом.

Ей (Алине) казалось, что таксист запросит с неё (Алины) денег в два раза больше. За двоих. Но нет. Взял, как договаривались.

Хлопнула дверцей с надписью «Астра – Любимое такси: 5—55-55», и серая автомашина с «шашечками» уехала обратно.

Алине очень захотелось закурить. Она коротко и глубоко вздохнула и вошла в здание станции. И вышла из него через пять минут совсем с другой стороны. Там, внутри, она: подошла к большому стенду рядом с кассой и посмотрела на него; достала из кармана паспорт, раскрыла чёрную кожаную книжицу; извлекла из паспорта ж/д билет, внимательно прочла все мелкие буквы и цифры в нём; вложила билет в паспорт, а паспорт – в карман; подошла к кассе.

– Добрый день, – сказала Алина в стекло. Звук, очевидно, проник сквозь молекулы расплавленных минералов.

– Здравствуйте, – устало ответила кассирша. Алина посмотрела через правое плечо. Потом через левое. Поняла, что не ошиблась. Что здание станции действительно пусто. Ей очень захотелось спросить эту толстую кассиршу: от чего это (кого?) она, мля, устала на этой маленькой засратой РЭП-4? Но она повернулась и произнесла без всякой вопросительной интонации:

– Московский, по расписанию.

– Да, – ответила кассирша.

Алине очень хотелось сказать этой толстой тётке:

– Настя?! Привет! Ты меня не узнаёшь? Ты училась с моей младшей сестрой, помнишь?

Во-первых, с обратной стороны стекла была скотчем приклеена четверть формата А-4 с надписью «Вас обслуживает кассир Анастасия Кряжева». Во-вторых, Алина очень любила сообщать толстым тёткам о том, что она старше их.

Алина развернулась и вышла наружу.

Пустой перрон вправо и влево от неё.

Стена безликих товарных вагонов прямо перед ней. Через две колеи.

Алина видела, что из-за вагонов выглядывает старая (красного кирпича) водонапорная башня. Алина знала, что за башней начинается бескрайнее (до горизонта) коричневое сейчас поле. Что там, на горизонте, стоят серые пятна прошлогодних скирд: так тут называют стога сена.

Алина вдохнула запах мазута и мартовского вечернего льда. Процокала по перрону каблуками чёрных сапог, свернула за угол и вновь оказалась перед входом в РЭП-4. Она увидела слева от себя большие жёлтые буквы над крыльцом соседнего здания: «Гостиница. Парикмахерская. Ресторан».

Она увидела тётку с «химией» на голове за большим, во всю стену, окном. Тётка сидела на кресле прямо по ту сторону стекла, курила и смотрела на Алину.

Алина пошла в сторону больших жёлтых букв. Проходя мимо витрины, поняла: рыжее пятнышко на коленях тётки – котёнок.

– ДЗИЛИНЬ!!! – прямо над головой. Алина поморщилась. Пока шла от двери, стоящая за конторкой внимательно смотрела на её сапоги.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Ресторан работает?

– Работает.

5.

Ресторан был старым.

В следующем году ему исполнялся сто сорок один год. У ресторана была История. Каждые десять лет здесь что-нибудь происходило.

Обрастало легендами.

Передавалось из уст в уста местными жителями. Проводниками и машинистами проходящих через станцию поездов разносилось вдоль всей Железной Дороги.

Поездов было два.

Вечером шёл поезд «Бесконечность – Москва».

До его прибытия оставалось шесть часов пятнадцать минут. Официантка расставляла большие белые тарелки по бордовой с отливом скатерти. Говорила.

Мужчина, держащий большую белую кружку так, словно греет озябшие пальцы, слушал.

Слышал?

– Так, а чё… Кто тут сёдня семь будут ужинать? – неожиданным вопросом закончила длиннющую тираду Светка.

Мужчина перевёл взгляд на неё.

– Заседание старейшин районного филиала Церкви Обвинения, – сказал он удивлённо. Белая «глубокая» тарелка зависла над столом. Светка обернулась. Мужчина увидел, как расширяются её глаза.

– Вот такие бы персонажи у вас бы тут собрались сегодня, прикинь?

Тарелка, словно получив наконец разрешение на посадку, коснулась скатерти.

– Так кто? – Светка стала раскладывать ложки. Потом она собиралась разложить вилки. И только потом – ножи.

– Люди. В основном… – мужчина встал из-за стола и, захватив кружку с собой, направился к бару. Зашёл за стойку.

– Зайдёт такой вот человек в двери сейчас и двинется по диагонали через весь зал прямо ко мне… – Мужчина тихо гремел чем-то за стойкой. Из звуков было ясно: открыл банку с кофе, зачерпнул две ложки. Открыл сахарницу. Отсюда – четыре ложки. Включил электрочайник и продолжил:

– Подойдёт такой вот человек ко мне и скажет: «Новость слышал?».

– Какую? – спрошу у него я.

– Ты труп, – скажет он и застрелит меня.

– Здравствуйте! – сказал кто-то у Светки за спиной.

– Он или Она, – донеслось из-за барной стойки. Светка обернулась. Девушка в модных сапогах стремительно по диагонали пересекала большое помещение ресторана.

– Бар работает? – спросила она у Светки, не дождавшись реакции на свою первую реплику, помахивая серой дорожной сумкой.

– Работает! – сказал мужчина из-за стойки. Куртка его висела на спинке одного из стульев рядом со Светкой. Она не видела сейчас надпись на его чёрной футболке, но знала, что там написано.

– Вот так вот? – громко спросила вошедшая. Светка поняла, что она тоже прочла.

– Именно, – кивнул мужчина.

– Пожалуйста, стакан кипятка с двумя столовыми ложками мёда и сто граммов коньяка.

– За всю свою карьеру бармена ни разу не видел человека, заказавшего этот коктейль.

– Это не коктейль.

– Ваше изобретение? – мужчина посмотрел на чайник, который несколько секунд назад перестал урчать и выключился.

– Или коктейль? – сказала девушка.

– Тогда у него должно быть название.

– Какое? – девушка поставила сумку на пол, сверху бросила свою куртку. Вскарабкалась на высокий стул. Мужчина увидел её предплечья, тонкие запястья и два колечка на правой руке.

– Самый простой способ: коктейль может носить имя изобретателя.

– Ксюша, – сказала девушка.

– Павел, – сказал мужчина.

– Алина, – поклонилась Алина.

– И это вот всё, значит вы, да? – мужчина налил в большой стакан кипяток.

– Нет, я только Алина, – сказала Алина, достала тонкую сигарету и вставила её в губы.

– А Ксюша кто?

– Ксюша – это та, кто придумала этот коктейль. Я его получу сегодня?

– Да-да… – мужчина покивал. – Две мёда?

– Две… – Алина прикурила, – а вы, значит, Паша?

– Я Павел, – сказал мужчина.

– Хорошо. Вы – Павел.

Алина стала двигать пальцами правой руки зажигалку по исцарапанной поверхности.

– Дорогая! – громко сказал мужчина официантке. Алина посмотрела в её сторону, – где у нас мёд?

«Дорогая» фыркнула.

– Понятно, – сказал мужчина и полез куда-то в ящички под стойкой.

Через минуту перед Алиной стоял стакан с горячим сладким содержимым и пузатый бокал с коньяком. Перед Павлом стоял продублированный набор.

– Везет быть барменом, – сказал он и, повторяя за посетительницей, пригубил коньяка и сразу отхлебнул из стакана. Продолжил:

– Были бы у меня деньги, я бы купил права на этот напиток. Но у меня их нет. Совсем.

– Это сколько нужно проработать барменом, чтобы не было денег? Совсем.

– Пять минут, – сказал мужчина, – не больше.

Алина закурила следующую сигарету.

– Вы какими судьбами в этих краях? – спросил человек из-за стойки. Алина хмыкнула. Покачала головой. Сбила пепел.

– Какой вы интересный бармен.

– А я не бармен, – сказал мужчина и залпом допил коньяк. Потом мелкими глотками выпил весь стакан с медом.

– Конечно, – Алина снова хмыкнула.

– Это вы на московский, да? – спросил он.

Алина кивнула.

– Ваш поезд через шесть часов десять минут. Не желаете ли отужинать в нашем заведении?

– Как-то не думала об этом.

– Дело в том, что у нас сегодня особый день. И первые шесть посетителей будут ужинать сегодня бесплатно.

– Да что вы? – Алина покачала головой.

– Да, – мужчина кивнул. – Вы любите рыбу?

– Обожаю.

– Сегодня осетрина, запеченная в фольге.

– Супер! – сказала Алина.

– Остаетесь?

– Бесплатно?

– Абсолютно.

– Остаюсь.

– Отлично, – мужчина налил себе еще немного коньяка. Сунул в нос бокал. – Вы не против, если за столом я буду сидеть с Вами рядом?

– Нет.

– Отлично, – повторил мужчина. – Вы москвичка?

– Сейчас, да, – Алина кивнула.

– А раньше?

– А раньше жила в Перевальске.

– И была перевальчанкой?

– А папа мой был перевальчанином. И сейчас мой папа тоже перевальчанин.

– Дорогие перевальцы! – сказал мужчина торжественно и поджал губы. – Или «перевальчане»?

– Мне абсолютно все равно, – Алина допила коньяк. Мужчина сразу же налил ей еще. Плеснул себе. Произнес, закручивая пробку:

– И теперь дочь москвичка навещает папу перевальчанина.

– Ну да, – сказала Алина.

– Как мило, – сказал мужчина.

– Ну да, – Алина помочила язык в бокале. Посмотрела сквозь него на свет.

– Вы будете белое вино к рыбе?

– Я ненавижу рыбу.

– Хорошо, – мужчина кивнул. Еще раз. – Хорошо. Рыба отменяется. Свинина?

Алина показала большой палец.

– Так вы, какими судьбами в этих краях?

– Встреча выпускников.

– И как?

– Шифон, помада из позапрошлого сезона, ликёр. Одна подружка весит две тонны. Две других вместе – шесть. Дискотека какая-то, кальян… Ужас.

Мужчина вышел из-за барной стойки и присел на свободный крутящийся стул рядом с Алиной. Протянул руку и взял свой бокал. Отхлебнул. Сказал:

– А я на встречи выпускников не хожу. Мы с одноклассниками на похоронах и поминках встречаемся.

– На чьих?

– Одноклассников.

– Какой ужас. Врете?

– Нет, – мужчина покачал головой, – приехал недавно в отпуск и попал на сорок дней лучшего друга.

– Ужас. Пусть тогда уже шифон и дискотека.

– Да че, ужас? – мужчина отхлебнул коньяка. – Хотя, да. Ужас. Четыре одноклассника умерли (пауза) и не одной одноклассницы.

– А Вам сколько лет? – спросила вдруг Алина.

– Нам? Мне тридцать четыре. А тебе?

– А мне двадцать семь, – сказала Алина.

– Нормально, – мужчина кивнул.

– Даже не буду спрашивать, что это значит.

Алина отхлебнула из бокала.

– Хороший коньяк.

– Я тоже так думаю, – мужчина кивнул, – а вы что, кальян не любите?

– Не люблю.

– А за что?

– За что не люблю?

– Да.

– Заочно.

– А ты кем в детстве хотела стать?

Алина посмотрела мужчине за спину. Потом в глаза:

– Я? Директором завода по производству колбасы. Я в детстве очень любила колбасу. Особенно конскую.

– Из коней? – уточнил мужчина.

– Видимо. А ты?

– Я? Никем.

Мужчина взял салфетку, карандаш и стал что-то писать на пупырчатой светло-зеленой поверхности.

– Никем не хотел. Я однажды увидел у одноклассника порнографический журнал. После этого единственным, кем я хотел быть, – это взрослым.

Он сложил салфетку пополам и поднял глаза на Алину:

– Русский поэт?

– Пушкин,– сказала Алина.

– Часть мебели?

– Стул.

– Светило?

– Солнце.

– Фрукт?

– Яблоко.

Мужчина подвинул сложенную вдвое бумажку Алине. Она развернула ее. На светло-зеленом бумажном квадратике было написано в столбик:

Пушкин

Стул

Солнце

Яблоко

– Какой вы странный бармен, – сказала Алина.

– Я не бармен.

– Ах, да. Вы – Павел.

– Коньяк?

– Да, – она проследила за тем, как Павел налил ей полбокала янтарной жидкости.

– Хотела стать директором фабрики по убийству лошадей, а стала? – спросил он.

– Я журналистка.

– Хо-хо! – сказал мужчина.

– Вот так же делает муж моей сестры.

– Хо-хо?

– Да.

– Как его зовут?

– Я называю его Логический Гитлер.

– Хо-хо! – сказал Павел.

– Вот точно так же делает.

– И что Гитлер?

– Логический.

– Логический, да.

– Он здоровенный, красивенный молодой мужик с офигенным одеколоном и с офигенным членом.

– Сама видела?

– Сестра рассказала.

– Это что, сестры о таком говорят?

– Мы – да.

– У тебя одноклассники все живы, Алина?

– Ага. Хотя нет. Один без вести пропал.

– Да?

– Да. Фрол. У него папа убил маму и долго сидел в тюрьме. А Фрол был самым хулиганом в микрорайоне и его все боялись. Однажды я его толкнула, и он сильно ударился головой о стойку турника. По звуку было ясно, что стукнулся сильно. Но он даже не пикнул. Я думала, что он меня убьет.

Мужчина положил локти на стойку:

– Ты смотришь на меня так, будто ждешь, что я сейчас признаюсь, что Фрол – это я.

Алина отхлебнула коньяка.

– Я не Фрол, – сказал он.

– Я знаю. Вы – Павел.

***

Наташа Витальевна Рябухина, дежурная медсестра Районной больницы №102, думала о себе как о Эмилии. Эмилия восьми лет от роду в ее мысленном ТВ брала вечером коробок спичек на кухне и покидала свою квартиру. Родители ее смотрели программу «Международную Панораму» в зале с выключенным светом.

Папа говорил маме:

– После Казахстана Ваню ненавидят все. По-моему, сам Ваня после Казахстана ненавидит себя.

Эмилия тихо выскальзывала из квартиры. Быстро, перебирая ногами и стуча подошвами красных сандалий по ступеням, сбегала с четвертого этажа прямо во двор.

Она шла в тени дома в сторону школьного стадиона. Она проходила мимо окрашенных синей краской турников и брусьев и оказывалась на футбольном поле. Был июнь. Все тополя в Донецке уже неделю рожали пух, извергали свое летящее семя из сотен своих вытянутых крон. Пух, разнося аллергию, летел над районами города в сторону далеких терриконов из обезугленной шахтной породы. Он собирался вдоль тротуаров и в углах возле крыльца.

– Интересно! – подумала Наташа, переключив канал в мысленном ТВ с Эмилии на себя. – А как будет слово «крыльцо» во множественном числе? «Что?» – «Крыльца». «Кого?» – «Крылец». «Крыльцов»?

Наташа, оставив себя раздумывать над этим вопросом, переключилась на «Эмилия ТВ». Эмилия выходила на футбольное поле стaдиона при СШ №20. Тополиный пух усевал собой все пространство. Всё от ворот до ворот поле было покрыто сантиметровым слоем тополиной ваты. Эмилия подходила к самому краешку этого пухового одеяла. Она доставала спичку.

– ШШШК! – серной головкой о коричневую наждачку «чиркалки» на торце спичечного коробка. И бросить этот огонек себе под ноги. Июньским вечером. На окраине Донецка. Смотреть, как пламя разбегается от тебя полукругом и в секунды съедает все пространство. От ворот до ворот.

Эмилия. Эмилия не знает третьего слова на «зо».

Пузо.

Железо.

…зо?

Эмилия не знает. А хочет знать. Во-первых, действительно, что это за слово? Во-вторых, хотелось ей побывать на том мероприятии, где третье слово на «зо» – пароль для входа. С этим. Который сказал, что сегодня она прочтет ему одно из своих стихотворений.

– Какие-нибудь короткие и унылые, – сказал он.

Короткие – да.

Но неужели же унылые?

Эмилия писала стихи. С третьего класса. У нее было несколько стихотворений.

1. Парад (или Первое)

2. Сирень

3. Шуба (басня)

4. Света-Ракета

5. Брадобрей

6. Ура?

7. Дорого

Написав седьмое стихотворение, Эмилия решила, что достаточно. Хватит. То есть все – больше писать стихов не будет. Если она хотела прочесть их сегодня Павлу, то нужно было выбрать один из уже существующих. Не писать же в самом деле Восьмое Специальное Стихотворение для сегодняшнего мероприятия?!

– Мы идем со всем народом

На Октябрьский парад.

Всюду Весело, Красиво,

Флаги там кругом висят, – навскидку вспомнила Эмилия первые строчки «Первого стихотворения». Сразу же выхватила память, но из «Брадобрея»:

– Будь добрей ко мне, Брадобрей!

Добрей меня, Брадо Брей!

По нумерации из следующего:

– В стене прорублена Дыра!

В нее народ кричит: «Ура!»

А если б не было Дыры?

Тогда б народ кричал: «Уры!»

Эмилия решила прочесть сегодня свое стихотворение «Света-Ракета». Не просто решила – ей очень захотелось стоять сегодня перед кем-нибудь и читать рифмованные строки собственного сочинения.

– Зо… – сказала она, – Крузо? Карузо?

Андрей Петрович Продан уже двадцать лет был начальником станции РЭП-4. Он стал начальником давно, за заслуги, и был отцом Петра Продана. Петр тринадцати лет от роду носил фамилию с обреченностью. Папа часто говорил про него:

– Моего сына только за смертью посылать.

Я – Посылаемый За Смертью! – подумал о себе внутри себя самого Петр Продан.

Петру снился сон: ему снилось, что он подросток тринадцати лет по имени Коля. Там, во сне, мама Коли будит его (Колю) и говорит, протягивая золотую монетку в сто рублей:

– Сынок! Сходи в магазин за смертью.

И тут Петр просыпался.

Я – Посылаемый За Смертью, – думал он о себе внутри себя самого.

А сегодня приснился ему сон о том, что идет он босой по дороге между двумя вспаханными полями. Причем дорога под его подошвами утоптанная, сухая, глинистая почва без травинки, а поля, уходящие до горизонта перпендикулярно курсу вправо и влево – вспоротая острым плугом влажная черная земля с остатками снега. Петр идет по этой дороге и вдруг видит некоего господина в черном сюртуке.

– Посылаемый За Смертью? – спрашивает его вдруг господин.

– А ты кто?

– Человек, который дрочит на VJ Машу, не должен говорить мне «ты», – удрученно покачал головой господин. Потом мотнул подбородком:

– Иди с глаз моих долой.

И Петр проснулся. Был вечер. Он заснул у телевизора. В телевизоре VJ Маша вместе с VJ Дашей и VJ Сашей говорили о чем-то по-русски, но совершенно для родителей Петра непонятно. Их речь для родителей Петра звучала как набор слов из англо-русского словаря, расставленных в произвольном порядке среди еще более произвольно расставленных знаков препинания.

Но родители были на работе. Петр заснул перед телевизором, куда уселся сразу после школы. А теперь проснулся. Голова его была тяжелой.

Нельзя спать на закате – вспоминалось ему. Так ему говорили. А еще нельзя сидеть к телеку близко.

Отец Петра, Андрей Петрович, не мог спокойно смотреть все эти MTV и Муз ТВ. У него на двадцатой секунде просмотра вставал член. У него в башке не умещались все эти телки, которые пели, танцевали, рассказывали что-то и искрили глазами с телеэкрана. У девок были влажные рты и тонкие талии, плоские животы и, выглядывающие из джинсов, трусы. Эти телки не носили бюстгалтеров и все время улыбались.

Андрей Петрович ни разу не встретил таких женщин в реальной жизни.

Самое необъяснимое слово в жизни Андрея Петровича было слово «НЕГА».

Самое часто употребляемое – «Вооооооооот».

Самое любимое – «гондон».

Самая любимая рифма – «поэт-пистолет».

Слова, которые Андрей Петрович старался употреблять как можно реже: длинное ПОПЫ (с ударением на первый слог), попы (с ударением на второй слог), стихах, лица, любви, табака, собака, анкету, инвалид, графа, еда, вафли, нелепый, дирижер, окурок, шок, мешок.

Иногда, занимаясь любовью со своей женой Мариной, Андрей Петрович Продан вдруг вспоминал Ларису. Он общался с этой женщиной десять лет назад не больше трех дней в одной из московских командировок. Лариса была похожа на Констанцию Алферову. Она рассказывала однажды про писателя, у которого неожиданно воспалился большой палец правой руки. Загноился и распух. А писатель не левша. Он правша. Он в поезде. И ему в голову пришла самая гениальная идея за всю его творческую и фактическую жизнь. У него блокнот, карандаш и этот палец. Болит – Ужас.

– И что он сделал? – спросил десять лет назад Андрей Петрович по телефону из своего номера в гостинице «Салют».

– Не скажу, – ответила Лариса из своего номера в той же гостинице.

Андрей Петрович не знал, откуда и зачем она приехала в Москву. Почему поселилась именно в этом отеле. Звали ли ее Лариса на самом деле? Он увидел ее в лифте. Она, вежливо улыбнувшись, отклонила его предложение пообедать вместе. Заметила на бирке ключа номер его полулюкса. Сказала, выходя на два этажа раньше:

– Я позвоню Вам.

И позвонила. Они разговаривали шесть часов. Андрей помнил почти каждое слово. Помнил, как она сказала неожиданно:

– Приглашаю Вас утром на завтрак. Придете?

– Конечно! – воскликнул оторопевший Андрей. – С большим удовольствием!

– Просто «Да» вполне достаточно, – сказала она и положила трубку.

– Ты знаешь, что есть бомба, которая убивает только людей? – сказала она, сидя напротив него за столиком в утреннем кафе, за две станции метро от гостиницы. Она отхлебнула из крохотной чашечки обжигающий кофе по-турецки и продолжила:

– Такая бомба убивает только людей, а животных, насекомых, птиц и рыб и все-все остальное – нет. Все дома останутся в целости и сохранности, даже маленькой трещинки ни на одном стекле не появится. А людей не станет. Они будут гнить безобразными кучами. Тлеть в тлен. Их гнойное мясо пожрут животные и насекомые. Всосет их медленно в себя верхний слой почвы. Впитают в себя искусственные и почти стопроцентно стерильные до этого ковровые покрытия офисов, деревянные паркеты из дорогих парод дерева в квартирах с бронированными дверями. Сорбируют в себя полоски соединительного раствора между кафельными плитками пола подземных станций метро. Люди исчезнут, а все будет дальше без нас. Мир вскоре вылечится от всех болезней и станет Большим Круглым Куском Счастья с экватором в сорок тысяч километров. Здесь все станет жить веками. А нас там не будет.

– Как называется такая бомба? – спросил Андрей. Потом сказал, подумав. – По моему, я подобный монолог в кино каком-то видел…

Администратор гостиницы Татьяна Рисухина смотрела на большие круглые часы над входной дверью. Смотрела так, как смотрит человек, находящийся в помещении один. Человек, словно пытающийся подтолкнуть стрелки взглядом. Словно пытающийся заставить их двигаться быстрее. Человек, смотрящий так пронзительно на часы, должен ожидать, что стрелки могут согнуться. Татьяна ожидала. Она была семь лет замужем за человеком из киноиндустрии. Человеком, стоящим на самом последнем посту. На границе с нормальным миром. Он был одним из тех, кто впускал кино мелкими дозами в обычную жизнь. Он очень гордился своей работой. У него были огромные яйца и член, который казался Татьяне нормальным до встречи с Сергеем. После Сергея Татьяне уже не один член не казался нормальным. С первым мужем она смотрела кино семь раз в неделю. С Сергеем она занималась сексом минимум сорок минут в день.

Ей очень хотелось сегодня отужинать с этим симпатичным молодым человеком. А еще ей очень хотелось попасть перед этим домой и надеть новый черный и кружевной комплект белья. Ей очень хотелось ощущать его на себе, ужиная сегодня в ресторане. Она купила эти полупрозрачные кружева трусиков и бюстгалтера четыре месяца назад. И у нее не было повода одеть их ни разу.

Татьяна провела левой рукой по своему животу. Потрогала обеими руками свои ягодицы. Посмотрела в сторону двери, ведущей в ресторан. Она знала, что ее узкие скулы, чувственный рот, цвет глаз и тело нерожавшей двадцатипятилетней девушки возбуждают мужчин. Она знала, что последний раз секс у нее был два года назад.

– Два года, – сказала она вслух и еще раз потрогала себя за ягодицы.

***

– Итак, Вы Павел, и Вы не бармен. Кто же Вы? – Алина вставила в губы сигарету. Павел поднес огня. Сказал, потушив спичку:

– Вы много курите, Алина.

– Не много.

– Много-много… – покивал головой он и бросил спичку в пластиковое мусорное ведро размером с маленькую бочку. Отряхнул что-то невидимое со своих ладоней и сказал, сунув кисти рук целиком в задние карманы штанов:

– Моя бабка умерла от рака легких.

– Она курила?

– Нет, – он покачал головой, – она работала в бильярдной. Выдавала шары. Она называла их «мячи». Кии она называла «кии» и тоже их выдавала.

Павел пожал плечами. Вжал их в шею. Стал смотреть в потолок:

– Она тридцать лет выдавала мячи и кии. Она была одним из лучших игроков Ворошиловградской области. Она не курила. Но умерла от рака легких. Курили вокруг нее. Посетители биллиардной. Дым сизыми клубами витал уже ближе к обеду. Вечером стоял плотным туманом. Люди и столы в пяти метрах виделись, словно сквозь старый выгоревший и плотный полиэтилен. Бабушка дышала этим отработанным, выгоревшим и плотным полиэтиленом.

– А зачем ты мне все это рассказываешь? – спросила Алина.

– А я не тебе рассказываю, – ответил Павел.

– То есть если я спрошу тебя сейчас «А кому?», ты загадочно промолчишь?

Павел отрицательно покачал головой. Достал руки из карманов. А с ними – небольшой, сложенный вдвое бумажный прямоугольник. Раскрыл его пальцами обеих рук. Протянул Алине.

– Два. Два. Ноль. Три. Портрет. Один. Четыре. Ноль. Ноль, – прочла Алина вслух и перевела взгляд на Павла.

– Дата, товар, время, – сказал он.

– А что это за печать? – Алина поднесла бумажку ближе к глазам.

– Это штамп. Печати круглые.

– Штампы тоже не только треугольными бывают, – сказала Алина.

– В точку,– кивнул Павел и протянул руку к желтоватому прямоугольнику.

Алина отстранилась и еще раз приблизила штамп к глазам. Павел пошевелил пальцами. Алина отстранилась еще на пару сантиметров. Потом сложила прямоугольник пополам и глубоко сунула в маленький фальш-карманчик на голенище своего левого сапога. Положила локти на стойку. Павел убрал обе руки в задние карманы штанов:

– Толстый мужчина может быть сексуальным? – спросил он.

– С животиком – да. Толстый – нет, – ответила Алина.

– До твоего поезда ровно четыре часа. Долго? – спросил Павел.

– Нормально, – ответила Алина.

– А до ужина всего час, – сообщил Павел.

Петр Продан, подложив под задницу старый рюкзак с лого «Dead Morrozze Project», сидел на железнодорожной цистерне в километре от станции и курил. Цистерна была пустой и лежала на боку в десяти метрах от уходящего вправо и влево железнодорожного полотна. Он выпускал дым из ноздрей и смотрел на то, как где-то вдалеке (в той стороне, где Москва) сaдилось солнце. В той стороне, где располагалась Бесконечность, уже виднелся краешек весенней ночи. Из цилиндра, толщиной с зажигалку, в наушники, а из них в его уши поступала перекодированная из нот в цифры и обратно музыка. Петр слушал низкие размеренные пульсации басов и бита. Слушал голос, декламирующий монотонный причудливо рифмованный текст:

– Я жру человечину вместо свинины,

Выпиваю с утра полстакана бензина,

Обижаю детей в любое время суток,

Отбираю деньги у проституток.

Я Гипер (!) Мега (!) Ультра (!) Злодей (!)

Я напишу книгу «Как сделать из женщины секс зомби и помыкать ей».

Я буду донором спермы.

Буду сеять в плоть этой планеты себя.

Буду лелеять свои побеги,

Совершать свои побеги от Тебя.

Вопрос: Буду ли донором спермы?

Ответ: Железобетонное «Да!»

Буду лелеять свои побеги,

Совершать свои побеги от Тебя.

Петр слегка кивал в такт и пристукивал подошвой правого ботинка по изогнутому корпусу огромной цилиндрической емкости, на которой сидел. Сам он (отрезанный от мира маленькими, но очень мощными «головными телефонами») не слышал, но старая цистерна от этого тихонько ритмично гудела.

Петр видел далекие красные сигналы семафоров. Четыре блестящие металлические нити рельс, уходящих от него Вправо и Влево…

В детстве они с одноклассниками соревновались: кто сможет идти дольше и дальше всех, ступая по одной рельсе не «лилипутскими», а «нормальными» шагами. В детстве у Петра получалось не очень. Сейчас он преодолевал километр от станции до цистерны именно так – ступая по одной рельсе. Перемещаясь по бесконечной узкой плоскости в паре десятков сантиметров над землей. Сохраняя равновесие и даже не задумываясь о нем, как о понятии. Не глядя под ноги и переставляя их же по почти идеальной ровной невидимой линии, Петр видел несколько высоковольтных столбов, выстроившихся вдоль полотна. Он выкинул окурок и сразу же достал следующую сигарету с белым фильтром. Сунул ее за ухо. В наушниках коротко и неожиданно пискнуло. Низкие равномерные колебания и голос прервались. Петр понял, что аккумулятор в плеере сел окончательно. Он, совсем забыв о заначке за ухом, достал сигарету из сине-белой пачки и закурил.

Издавая сигналы SOS и мелко дрожа – Short Message Service, из вне постучалось в наружную часть его грудной клетки. Прямо в районе сердца. Петр переложил сигарету в три пальца левой руки, а правой влез во внутренний карман куртки и достал свой старый, с малюсеньким черно-белым экраном, мобильник. Настолько древний, что белые латинские буквы, когда-то сообщавшие имя производителя, стерлись напрочь еще два года назад. Труба была двадцатилетним черным кирпичом с резиновой балдой антенны и аккумулятором, садящимся к вечеру. Но, за исключением пары глюков, мобила работала. Один из глюков перестал развлекать Петра буквально пару месяцев назад.

Телефон, находясь в какой-то последней стaдии своего цифрового старческого маразма, устанавливал с периодичностью в полчаса, какие-то немыслимые Дату и Время в нижней стороне экрана. Иногда Петр мог наблюдать, что ужинает, например, в 41:86 вечера. Число за окном 57-е, а месяц и год – 00/8888.

Второй глюк касался SMS.

Только что SMS из вне, издавая сигналы SOS и мелко дрожа, постучалось в его грудную клетку снаружи. Петр влез во внутренний карман куртки и достал сюда – в мартовский вечер – свой старый мобильник. Маленький черно-белый конвертик подмигивал ему с черно-белого экранчика. Петр нажал «Прочесть новые сообщения». Прочел следующее:

20.12.06 23:17

Beeline

Platezh – 38 rub. 74

Kop. – proizveden

2006—12-20 23:17:45

BEE LINE – ZAO «OSMP»

Петр нажал «Удалить?»

Потом нажал «Да».

Петр знал, что svyazi он не оплачивал. Что у него вовсе не Beeline. И что сегодня далеко не 20.12.06.

Уже два месяца Петр получал странные SMS. Такой был сбой в его мобиле: на его трубу – древний Ericsson – приходили чужие сообщения. Направленные от незнакомых людей незнакомым людям. Сменяющие друг друга message о пополнении и исчерпании баланса, поздравления с днями рождений, «spoki-spoki» и «цем-цем». И все, что угодно. Ни разу не повторяющиеся номера. Ни разу не повторяющиеся, как калейдоскоп, даты. Даты двухлетней давности и те, которые только будут через пару лет. Память телефона быстро забивалась. Петр очищал ее каждый вечер, сидя на этой цистерне, читая эти SMS. Стирая их по одной после прочтения. Наблюдая, как тает на глазах полоска телефонного аккумулятора в уголке дисплея.

+ х (ххх) ххххххх

13.13.0000 67:77

Xochu svoi dom,

Xochu svoyu

sem`yu, xochu

rodit` tebe

Raketu. Chto

skazhesh?

– прочел Петр.

«Удалить?»

«Да»

Это был самый прикольный глюк мобильного телефона, о котором сам Петр и никто из его знакомых никогда даже не слышали.

– Девять лет??? – изумленно спросил Алину мужчина, отделенный от нее барной стойкой и назвавшийся при недавнем знакомстве Павлом.

– Девять лет, – подтвердила Алина.

– Слушай, – сказал Павел, помолчав недолго, – а ты можешь рассказать обе эти истории чуть позже и другим людям?

– Каким? – спросила Алина. – Людям?

– Здесь, буквально уже сейчас начнут собираться разные люди. На ужин, помнишь?

Алина кивнула. Она почувствовала запах плавящегося стеарина и обернулась.

Официантка зажигала свечи в пяти массивных подсвечниках. Свечей в каждый помещалось четыре. Итого – двадцать. Как только на последней заплясал огонек, Светка крикнула в сторону кухни:

– Выключай!

Послышался громкий щелчок. Электрические лампы под потолком ресторана потухли. Остался мягко освещенный остров посреди большого зала: большой, сервированный на семь персон стол, укрытый бордовой скатертью. Официантка не спеша подошла к барной стойке, держа в одной руке тонкий планшет с белеющим в полумраке чистым листом бумаги, а в другой – тонкий же карандаш с маленьким ластиком на тупом конце.

– Подсвечники? – спросил ее Павел.

– Да, – кивнула официантка, – старые. Говорят, им сто лет. Ресторану сто лет и подсвечникам.

– Больше! – громко сказал повар в большое незастекленное окно, соединяющее кухню и бар. Алина, Павел и Светка видели Мишу Рожкова, вытирающего руки о большое полотенце, висящее на крючке. Он отпустил махровую ткань, помахал для верности кистями в воздухе и спросил, доставая пачку сигарет из нагрудного кармана:

– Горячее сразу?

– Нет, – сказал Павел и обернулся к Алине.

– Я сейчас.

Он наклонился и вдруг вышел из-за стойки с большим черным чемоданом.

– Я вернусь ровно через пять минут, – сказал он и исчез где-то в кухне. Официантка, двигая одними лишь глазами и не шевеля при этом ни одной частью тела или мускулом лица, оглядела Алину с ног до переносицы. Развернулась и ушла. Тоже куда-то в сторону кухни. Алина произвела визуальную ревизию официантского тыла. От ступней до прически.

«Четыре», – подумала она. И тут же увидела Павла.

«Пять», – подумала она.

Он стоял возле стола, в пятне, и смотрел на нее. На Павле был черный длинный пиджак.

«Сюртук, – подумала Алина, – сюртук, белая рубашка, черные брюки и черные туфли».

– Хо-хо! – сказала она вслух.

– Так делает Ваша сестра? – сказал Павел и пошел в ее сторону. – Логическая Ева Браун?

Алина усмехнулась. Павел подошел к ней совсем близко и слегка наклонился:

– Позвольте?..

Алина, помедлив, взяла его под руку. Так, чувствуя легкие прикосновения друг друга где-то в районе ребер, они не спеша двинулись в сторону двери. Словно прогуливаясь по диагонали от бара к выходу/входу.

– Итак, – сказал Павел, – а есть такие вещи, о которых родные сестры Алина и Ева Браун никогда не будут разговаривать?

– Логическая?

– Логическая Ева Браун, да.

– Никогда об этом не задумывалась.

Они шли, оставляя пять подсвечников где-то слева и сзaди. Неровные огромные тени, идущие под руку друг с другом, устилали паркет под их ногами и шевелились на стене. На большой двустворчатой двери, к которой они приближались.

– А можешь задуматься? – спросил Павел, останавливаясь и мягко высвобождая свой локоть. Они оказались лицом друг к другу.

– Могу. О чем? – спросила Алина.

– О том, чтобы ты никогда в жизни не сказала никому. Даже родной сестре.

Алина посмотрела на верхнюю пуговицу его рубашки. Медленно пожала плечами.

– Алина, – сказал он, вдруг сделав свой голос на деление громче, – позволь представить тебе Татьяну. – Женщины с ее внешностью и телом очень просто могут устроить свою жизнь в этом мире таким образом, чтобы быть а) ни в чем не нуждающимися и б) счастливыми.

Павел вздохнул. Продолжил:

– Если же Татьяна а) несчастлива и б) в чем-то нуждается, она стоит за этой дверью.

И Павел сделал два больших быстрых шага. И взялся за большую латунную ручку.

И вот все за столом.

Павел.

Алина.

Татьяна.

Андрей Продан.

И его сын Петр. Из недр правого кармана слышится тонкий писк и шуршание. Петр лезет в теплую глубину и достает мобильник. Смотрит на узкий черно-белый дисплей. Потом на отца, сидящего рядом. Потом на Павла. Все смотрят.

На стол.

На два пустых места.

Друг на друга.

На Татьяну, которая говорит:

– Я собираю магнитики. На холодильнике. У меня их тридцать восемь.

– Ну… – сказал Павел, – что-то типа этого для начала. Я, например, собрал всего Тома Уэйтса. В виниле.

– Что такое «томуэйтс»? – спросила Татьяна.

Павел улыбался. Смотрел на нее. Сказал:

– Музыка, – и сразу перестал. Улыбаться. Перевел взгляд на Алину. Та приподняла левую бровь. Спросила:

– Сейчас? – телефон в кармане Петра Продана издал писк и шуршание. Петр посмотрел на узкий черно-белый дисплей.

– Сейчас? – спросила Алина.

Павел кивнул.

Алина:

– Девять лет подряд, с середины апреля по начало лета, у меня гноилась рука. Левая кисть. То место, где большой палец начинается как большой палец. Этот треугольник между ним и указательным. Девять лет подряд прямо посередине Весны. Это место на руке краснело. Потом опухало. Потом в нем начинал зреть корень гноя. Прорастал и лопался, и болел нестерпимо примерно с неделю, прямо посреди мая. Девять лет подряд. Мама водила к «знакомым» и «хорошим» докторам. Руку осматривали. Фотографировали рентгеном. Показывали какой-то бабке с поселка Административный. Рука начинала гноить в апреле и заживала обратно в первых числах июня. Ежегодно. Девять лет подряд.

Однажды в прошлом году Алина, удолбаная в анабиоз мега дозой «лгинов», «деинов» и «теинов», лежала в глубоком икеевском кресле и смотрела вторую серию «Гостьи из будущего» в DVD качестве. Когда пошли начальные титры и музыка, она вколола в кисть левой руки куб новокаина.

– Встаньте в круг! – сказал строгий голос с экрана.

Алина увидела на стене, прямо напротив себя, оранжевый круг. Она, нарушая все законы гравитации, плавно встала из кресла. Словно перетекла из положения «сидя» в положение «стоя». Она сделала несколько шагов по полу, два шага по стене и почувствовала оранжевый холод круга голыми подошвами.

– Возьмитесь за поручни, – сказал телевизор. Алина увидела поручни. Взялась за них.

– Закройте глаза, – услышала Алина и закрыла глаза. Сомкнула веки со всех сил. Почувствовала сильный удар всем телом. Потеряла сознание. Придя в себя, обнаружила, что люстра растет прямо из стены. Потом поняла: лежит на спине. С огромной шишкой на затылке. С отбитым позвоночником и треснувшим ребром.

– Не подглядывайте! – сказал гневный голос с экрана.

Алина посмотрела на свою руку. Приблизила максимально к глазам. С трудом встала и подошла к шкафу. Достала из выдвижного ящика большую лупу с ободранной железной рукоятью. Всмотрелась в гнойник. Извлекла из другого ящика пинцет и скальпель. Зашипев и вонзив верхнюю челюсть в нижнюю губу, ковырнула кожицу лезвием. Она все равно чувствовала боль. Сквозь новокаин.

Видела:

сквозь идеально изогнутые для увеличения, правильно плавленые минералы – маленькую черную точку. В самом центре гнойника. Подцепила тонкими волосками лабораторного пинцета. Положила на белый лист А4, вырванный из пасти принтера. Одернула шторы. Долго смотрела на это. Наконец поняла: кончик швейной иголки. Изржавевший в ее крови. И вдруг совершенно отчетливо увидела себя. Сидящую и ушивающую выпускное платье. Вскрикнувшую:

– Сссссс…… Ай!

Укололась.

Вскрикнула и выронила иголку. И не смогла ее в последствии найти.

– Оказывается, иголка воткнулась в мою кожу и сломалась. Вернее отломился самый кончик. В середине следующего апреля рука воспалилась. И так девять лет подряд. В прошлом году я достала этот обломок из себя. И все закончилось. Вот середина апреля, – Алина растопырила пальцы, держа кисть ладонью к себе. – Вот рука…

– Какой кошмар! – сказала Татьяна Рисухина. Она чувствовала, как чашечки нового бюстгалтера бережно касаются ее груди.

Мобильник Петра Продана запищал и зашуршал вибрирующим куском пластмассы в кармане штанов. Петр выковырнул его двумя пальцами наружу. В третий раз за последние полчаса на узком черно-белом и однострочном дисплее он прочел:

«Убей его».

Петр посмотрел на отца. Потом на Павла. Когда тридцать минут назад этот человек закончил свою короткую, малопонятную, но емкую речь – на мобильник Петра пришло первое «Убей его».

***

Жена Андрея Петровича Продана, начальника станции «РЭП-4», уехала в гости к матери. В Керчь. Он почти сутки гонял по району с транспортной прокуратурой, выискивая братьев Гапоновых, бомбанувших три вагона с микроволновками. То, что это Гапоновы, известно стопроцентно точно. Во-первых, стукач был проверенный временем. Во-вторых, в квартире Гапоновых на застекленном балконе стояло десять одинаковых не пустых коробок с надписью Microwave на картонных бортах. Андрей Петрович был злой, потный и голодный. Он хотел жрать. И при встрече убить двух Братьев Гондонов Гапоновых. Он вылез из прокурорской «Паджеры» в сумерках возле своего дома. Потом сел обратно и сказал устало:

– Подкинь до станции…

Через пять минут он проводил глазами задние фонари автомобиля и тут же увидел своего сына. Тот не спеша шел к отцу, держа руки в карманах широких штанов.

– Привет, – сказал Андрей Петрович.

– Привет, – ответил ему сын.

– Есть хочешь? – спросил отец.

Второе «Убей его» Петр прочел в тот самый момент, когда девушка, представившаяся Алиной, произнесла:

– Сейчас?

Тот (Павел) кивнул. И Петр Продан тщательно осмотрел его профиль. Павел Петру не нравился.

Алина, наоборот.

Поэтому он прослушал всю ее историю до реплики:

– Какой кошмар!

И стал смотреть на Татьяну.

Петру она тоже нравилась.

Мобильник в третий раз принес «Убей его». Петру захотелось курить так, что зачесалось за правой мочкой. Он со всей силы сжал пальцы на ногах и задержал дыхание.

Татьяна протянула руку к большой латунной рукояти на большой старой двери и замерла: дверь сама плавно распахнулась перед ней.

Она увидела неясный силуэт на фоне нечеткого светового пятна.

Нечеткого, но теплого.

– Татьяна, – произнес голос и из глубокой тени перед ее взором появился еще один силуэт,– позвольте представить Вам Алину.

Зинаида Варвара ненавидела народное творчество. «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали». Она слышала это бесчисленное количество раз. Сколько не искала она в районной библиотеке, сколько не рылась в журналах – не могла найти ни одного упоминания о народе, которому принадлежала ее фамилия.

Отец – Семен Варвара – умер еще до рождения своей дочери. А мать, Нина, никогда о происхождении фамилии, подаренной ей, не задумывалась.

Младший брат Зины много лет назад погиб в далекой афганской провинции Кандагар. Звали его Василием.

– Вася, – сказала Зинаида и аккуратно сунула котенка в его корзину. Вася проснулся и зевнул. На часах парикмахерской семь вечера. Зина собрала инструмент в стерилизатор, подмела пол.

– Мяу, – сказали из корзины.

Зинаида видела сквозь голубые пластиковые прутья, блестящие словно копеечки, кругляшки глаз.

– Мяу.

– Сейчас, – сказала Зина, – сейчас подмету, и покормим тебя.

Она решила заскочить к Светке, в кухню ресторана, за кусочком вкусненького для Васьки.

Пол подметен. Выручку в маленький сейф под столом.

Щелк (!) выключателем.

Щелк (!) другим.

Повернула ключ в верхнем замке.

Затем другой, побольше, в нижнем.

Дернула дверь: заперто.

– Ну? – сказала она корзинке, которую держала в левой руке. – Пойдем?

– Прошу Вас, входите, – произнес силуэт, рожденный тенью, делая приглашающий жест.

Татьяна медленно перешагнула порог. Дверь почти бесшумно закрылась за ее спиной.

– Татьяна, – произнес молодой человек, по лицу которого плясали глубокие мягкие тени. – А почему Вы, приняв мое приглашение, не поинтересовались даже моим именем?

Татьяна слегка пожала плечами. Молодой человек смотрел на нее, словно ожидая продолжения. Она еще раз шевельнула плечами.

– Как бы там ни было, я сообщаю Вам, что я Павел и с удовольствием осознаю, что Вам очень приятно…

Татьяна слегка наклонила голову. Павел сделал плавный жест в сторону стоящей рядом с ним:

– Алина. Моя ассистентка. Эта девушка в свое время была знакома с самым настоящим Гитлером. Правда, Логическим.

Алина широко улыбнулась. Павел продолжил:

– Моя ассистентка ненавидит кальян, хотя сама его ни разу не курила. Но человек она хороший. В этом Вы убедитесь сами.

– Курила, – сказала Алина.

– Вот видите, – Павел сделал еще один плавный жест, – и так постоянно… Пройдемте к столу?

Татьяна взяла его под правую руку. Алина под левую. Так, неторопливым шагом, они двинулись к большому светлому пятну посередине большого зала.

И вот все за столом. Только что уселись. Андрей Петрович Продан сидит рядом со своим сыном. Дамы (Алина и Татьяна) через метр дерева, четыре тарелки и столько же бокалов. Прямо напротив. Все смотрят друг на друга.

На два пустых места.

На Павла.

Он стоит во главе стола.

Там, где находится обычно Виновник.

Торжества ли? Наоборот?

Павел говорит:

– Один знакомый мне человек противоположного пола как-то высказал такую мысль: «Героинщик – это самый совершенный компьютер в мире. Только взломанный». Я не совсем согласен с ним. Но мне почти понравился ход его мыслей. Вот Петр Андреич…

Павел поклонился Петру.

Все остальные на Петра посмотрели.

–…Петр Андреич сказал минуту назад своему отцу, что тут, скорее всего, банкет и что ужинать придется дома. Ужинать сегодня вечером можно и нужно будет здесь. В этом ресторане. Которому в следующем году исполнится сто сорок один год. И сегодня здесь будут подавать чудесное мясное блюдо со вкусным специальным соусом. А пока вы можете отведать холодных закусок, сыра и оливок. Предлагаю вам попробовать это французское белое полусладкое и крымское красное сухое. Сам я, пожалуй, выпью виски…

Павел протянул руку, взял бутылку в руку. Сказал, повернувшись к Андрею Петровичу, отцу Петра:

– Вы поможете мне поухаживать за дамами?

– Я не совсем понимаю причину, по которой мы должны сидеть за этим столом, – сказал начальник станции РЭП-4.

– Ну что Вы, Андрей Петрович, – Павел показал этикетку Алине. Та кивнула.

– Ни в коем случае. Вы никому ничего не должны…

Павел плеснул в широкий стакан с толстым дном, стоящий перед Алиной, янтарной жидкости. Потом подошел к Татьяне:

– Вы будете виски?

Татьяна кивнула. Он налил ей ровно столько же. Вернулся на свое место. Произнес, наполнив свой стакан и взвесив его в руке:

– Дело в том, что сегодня мой День рождения. Но все мои друзья и знакомые сейчас далеко отсюда. А я вот был в командировке и не успел вовремя вернуться. В этот день мы обычно собираемся небольшой компанией – всемером. Я и шестеро близких мне людей. Сидим. Выпиваем. Общаемся. Так было последние десять лет и уже стало трaдицией. Мне очень не хотелось ее нарушать. Поэтому я решил накрыть сегодня стол и угостить первых встретившихся мне людей ужином.

– С днем рождения! – сказала Татьяна.

– Спасибо! – Павел широко улыбнулся.

– С днем рождения! – сказали все остальные, тоже улыбаясь и поднимая бокалы.

– Спасибо, друзья!

– Сколько стукнуло? – спросил Андрей Петрович, когда все выпили (он сам – водки, сын его – яблочный сок, а все остальные – Jim Beam).

– Не поверите… – Павел жевал кусок бутерброда с красной икрой.

– А все-таки? – подала голос Алина.

– Сорок.

– Да ну! – сказала Татьяна. – Врете?

– Нет, – Павел перестал жевать. – Мне сорок.

– Обалдеть! – Татьяна сделала большие глаза. – Гораздо моложе выглядите!

– То же самое, в Ваш адрес, – поклонился Павел.

Он все еще стоял во главе стола.

– Вы уверены, что это правда? – спросила Алина.

– Что именно? – Павел приподнял левую бровь.

– Все, – Алина смотрела на него сквозь толстое стекло стакана.

– Абсолютно. Мне сорок. Сегодня мой День Рождения. Вы мои гости.

Павел обошел стол, наливая всем вторую порцию. Уселся, наконец, на свой стул. Свечи создали почти бестеневое пространство в пределах бордовой скатерти. Белая массивная посуда словно светилась изнутри. Лица сидящих вокруг стола казались отретушированными: такой чистой (без морщинок, пятен и кругов под глазами) выглядела кожа.

– А кто Ваши друзья? – спросила Татьяна. Она держала вилку двумя пальцами правой руки, строго параллельно поверхности стола:

– Те, которые собираются в этот день за столом?

– Они очень разные, – Павел посмотрел на Татьяну. Потом на Алину. Потом на Андрея Петровича. Потом на его сына. Закончил:

– Разные. Но и одинаковые тоже. И не все, прям уж, чтобы друзья мне. Но с ними интересно.

– А с нами интересно? – Алина глянула на тонюсенькие часики, блестящие на запястье.

– Алина, – Павел бросил в рот черную маслину и пару раз двинул челюстями, – до прибытия Вашего поезда, вы скучать не будете.

Потом Андрею Петровичу:

– Один мой знакомый утверждает, что водку лучше всего закусывать луком, нарезанным кольцами и жаренным в сахаре. Он всегда делает именно так. Хотите попробовать? Я составлю Вам компанию.

Через пять минут официантка поставила на стол тарелку с шипящим содержимым. Еще через тридцать секунд начальник станции РЭП-4 произнес, вытирая губы салфеткой.

– И, правда, неплохо.

– Да… – покивала Алина, – интересно.

– А о чем вы разговариваете? – Татьяна оставила, наконец, вилку в покое. Положила ее рядом с тарелкой.

– Горячее подавать? – Светка спросила это тихо. Услышали все.

– Думаю, да… – Павел обвел взглядом присутствующих. Присутствующие с ним согласились. Татьяне:

– О чем? О разном. Рассказываем друг другу истории.

«Zaya, a ya uzhe

Doma :) Shaz

vechernii chai s

gashishem i

sleep :) Celuyu Tebya

Moe Serdechko

Rodnoe, obnimayu :)

Spoki-spoki Moya

Sladkaya :)», – прочел Петр Продан на однострочном и черно-белом экране своего мобильника.

– Горячее подавать? – Светка спросила это тихо. В ту же секунду мобильник завибрировал вновь.

– Думаю, да… – Павел обвел взглядом присутствующих. – О чем? О разном. Рассказываем друг другу истории.

В эту секунду Петр Продан прочел первое «Убей его».

– Ну мне кажется самый простой способ, это рассказать что-нибудь о себе. Простое. Не касающееся работы и сексуальной ориентации. А о погоде – это не совсем, по-моему, удачно… – Павел обращался к Андрею Петровичу.

– И что же это? – спросил тот.

– Мне кажется тут, главное, не думать. А просто о себе, первое, что пришло на ум… – сказал Павел и вдруг неожиданно Татьяне.

– Расскажите о себе.

– Что? – захлопала та ресницами.

– Ну что-нибудь… Что позволит нам всем узнать вас с неожиданной стороны и что не является секретом.

– Я собираю магнитики. У меня их тридцать восемь.

– Ну… – сказал Павел, – что-то типа этого для начала. Я, например, собрал всего Тома Уэйтса. В виниле.

– Что такое «томуэйтса»? – спросила Татьяна. Павел улыбался. Смотрел на нее.

Сказал:

– Музыка, – и сразу перестал улыбаться. Перевел взгляд на Алину. Та приподняла левую бровь:

– Сейчас?

Павел кивнул.

Алина:

– Девять лет подряд, с середины апреля по начало лета, у меня гноилась рука. Левая кисть. То место, где большой палец начинается как Большой Палец. Этот треугольник между Ним и Указательным. Девять лет подряд прямо посере…

– Жесть! – сказал Петр. – Вы же уже это рассказывали!

Алина:

– Я?

– Ну да! – Петр обвел взглядом всех присутствующих. – Минут десять назад!

– Что ты мелешь? – Андрей Петрович строго смотрел на сына. – Алина рассказывает историю. Не перебивай старших.

– Ну так она ее уже рассказывала! – сказал Петр громче.

Алина:

– Я???

– Друзья!!! – Павел посмотрел на часы и еще раз повторил:

– Друзья!!!

– Мяу! – сказали из кухни.

И все увидели Зинаиду Варвару с пластиковой голубой корзиной для транспортировки мелких домашних животных.

– Я дала ему имя Васька, – сказала Зинаида.

Она выбрала белое сухое.

– Почему Васька?

Павел заткнул бутылку пробкой. Поставил бутылку на стол. Вернулся на свое место. Все смотрели на него.

– Просто… – Зинаида пожала плечами. – Имя нравится это… Брата моего так звали.

Покойного… Царство ему Небесное…

Все смотрели на нее.

– Вряд ли это Ваш брат, – сказал Павел, – хотя… Как Вы думаете, кем он был в прошлой жизни?

– Кто? – спросила Зинаида.

– Ну этот котенок?

Зинаида хлопнула ресницами.

Еще раз.

– Понятно, – Павел повернулся к Алине, – так кем?

Алина вздохнула. Сказала, зевнув:

– Лаборантом.

– Лаборантом?

– Ага…

– Хорошо… – Павел покивал. – А где?

– В горно-металлургическом университете.

– И как его звали? – спросил Павел. – В прошлой жизни?

– Так и звали, – Алина положила в рот маслину, – видимо… И рыжий, наверно ж, был…

Все смотрели на корзину.

– Андрей Петрович, – Павел взял свой стакан, – как думаете, какая фамилия была у этого Васи?

– Ну… – сказал начальник станции РЭП-4, – не знаю… Иванов?

– Нечипоренко, – сказала Алина.

– Борщ, – подала голос Татьяна.

Павел рассмеялся.

– Хорошо! – сказал он. – Пусть будет Борщ. И как он умер?

– Как-нибудь романтично! – восторженно сказала Татьяна.

– Хм… – Павел покачал головой. – Вот как еще, оказывается, можно умереть…

– Он покончил жизнь самоубийством, – подала голос Алина, – после гибели своей возлюбленной.

– Хорошо, – Павел кивнул, – в смысле, хорошего мало, но ладно, а потом?

– Потом он был растением. На подоконнике, – сказал Петр Продан.

– Которое высушили и выкурили… – Павел рассмеялся. Потом:

– А дальше?

– А дальше он был мухой, – сказала Алина, – он жил в бутылке из-под вина.

– Да… – подал голос Андрей Петрович. – А теперь он котенок. Рыжий котенок Васька.

– Браво! – Павел громко поаплодировал в одиночестве. Звук его хлопков отрикошетил от скрытых во мраке стен ресторана и вернулся эхом назад.

– Кстати, о самоубийцах. Тут, говорят, доктор какой-то недавно свел счеты со своей собственной жизнью… Нет, вы послушайте меня: «Свел счеты с собственной жизнью!» Надо же…

– Да… – Зинаида допила вино одним глотком. – Полгода уже как… Бедненький… Тоже по любви…

– Тоже, как и кто? – спросила Алина.

– Ну этот… – Зинаида посмотрела на корзину. – Лаборант…

– Просто уточнила, – Алина сделала большие глаза и пожала плечами.

И глаза, и плечи предназначались Павлу.

Тот кивнул:

– Так вот. Доктор этот не повесился. Его повесили.

Наташа Витальевна Рябухина загнала в палату братьев Гинеатулиных, сделала укол пенсионеру Вилькоцкому, вошла в свой кабинет и закрылась на ключ изнутри. Подошла к большому зеркалу у окна.

За окном было темно.

В зеркале была Эмилия.

– Пузо, Железо… Что еще на «зо»?.. – произнесла Наташа вслух.

– Крузо? – предположила Эмилия.

– Нет… – покачала головой Наташа.

– Шизо, – сказала Эмилия.

– Точно! – Наташа улыбнулась. – Шизо!

Они с Эмилией расстегнули халат, повесили его на гвоздик рядом с зеркалом и опять принялись рассматривать друг друга.

– Значит, пойдем? – спросила Эмилия.

– Да, – кивнула Наташа.

– Что будешь читать?

– «Доктора».

– Хороший выбор.

– Да, – сказала Наташа и решила, что до хотя бы конца сегодняшних суток больше Наташей быть не собирается.

– «Короткие и Унылые?» – спросила она у своего отражения.

– А вот и нет, – сказала она, посмотрела на часы и пошла к двери.

– Как повесили? – Андрей Петрович перестал жевать. – Следствие же показало, что это самоубийство… Я сам со следователем разговаривал. Лично.

– А вот так, – Павел посмотрел на часы. – Убийца действовал в порыве ярости, но расчетливо и аккуратно. Видите, даже опытные сотрудники уголовного розыска не смогли найти состава преступления. А между тем состав был. Его задушили веревкой, а потом подвесили к потолку.

– Господи… – Татьяна приложила руку к сердцу. Она выглядела испуганной:

– Доктор-то здоровенный был. Полтораста килограммов весил, не меньше! Это ж, какой силищей обладать надо!

– Да, – Павел кивнул, – этот человек…

– Вам кто-то звонит! – сказали из кухни громко.

Все обернулись и увидели Светку. Она двумя пальцами держала мобильник Павла в вытянутой руке. Мобильник жужжал вибрируя. Словно пытаясь выкарабкаться из крепкой хватки. Мерцал экраном, подавая сигналы световым Морзе.

– Это не звонят, – сказал Павел и вновь обернулся к сидящим за столом, – так вот. Этот человек подвержен приступам ярости. В такие моменты он способен зубами откусить кусок подковы и завязать рельсу узлом. Хотя по его внешнему виду об этом догадаться невозможно. Этого человека покойный доктор считал своим другом. А зря. Потому что тот не хотел быть ему другом. Этот человек любил его. И не желал ни с кем делить. Поэтому задушил. И повесил.

– Он что, гей? – спросил Андрей Петрович. – Убийца?

– Нет, – сказал Павел, вставая и вытирая руки салфеткой. – Не гей. Вы, кстати, его знаете.

– Я??? – Андрей Петрович поднял брови.

– Да. Но под другим именем. Настоящее имя его совсем иное, – Павел хлопнул себя по лбу, – да, что это я! Этот человек сейчас стоит у черного хода и ждет, когда я его впущу.

Павел быстро ушел в темноту.

Все напряженно смотрели друг на друга.

Слышали, как отодвинулся засов. Как открылась и закрылась дверь. Пауза. Снова открылась. И закрылась. Шаги. Мобильник в кармане Петра Продана завибрировал.

«Убей его» – на узком черно-белом дисплее.

– Дамы, – Павел вошел в круг мягкого света, – господа. Позвольте представить вам Эмилию.

***

Эмилия стояла, держа руки в карманах своего светло-коричневого плащика и пряча подбородок в растянутом вороте черного свитера. Она ощущала, как начинают неметь пальцы ног. Как впитывают они сквозь тонкую подошву холод почвы, остудившейся к этому часу до температуры «0» градусов по Цельсию. Эмилия чувствовала запах подмерзающей помойки: ящик с отходами из ресторана был в пяти шагах от нее. Дверь черного хода, ведущего внутрь, – в двух.

Эмилия слышала звук удаляющегося в сторону Москвы восьмичасового товарняка и хотела развернуться и уйти, когда дверь открылась.

Человек подошел к Эмилии вплотную.

Посмотрел вправо.

Наклонился чуть вперед: его ухо оказалось прямо у губ Эмилии. Она вдохнула запах его одеколона. Прошептала в один из самых безупречных акустических приборов, созданных в этой части Вселенной:

– Шизо…

– Отлично – громко сказал Павел, – изумительно. Прямо в точку. Даже я об этом не подозревал. Я знал, что Вы не разочаруете меня.

Эмилия улыбнулась.

– Вы готовы? – спросил Павел.

– К чему?

– Читать свои стихи?

Эмилия почувствовала, как сердце замерло на несколько секунд. Кивнула:

– Готова…

– Итак, – сказал мужчина, стоящий в темноте перед ней. Она видела пар, вырывающийся из его рта перед каждой буквой:

– Итак. Там, внутри, за столом сидят люди. Люди, которых вы давно и, возможно, хорошо знаете. Они знают, что вы будете читать стихи. Свои стихи. Они сказали мне, что им очень интересно послушать ваши стихи в авторском исполнении. Но, думаю, что они кривят душой.

Эмилия молча слушала.

– Кто больше, кто меньше, но они не верят (как и большинство людей на этой планете), что рядом с ними может жить Гений, Талант или Творец. Поэтому сегодня, прямо сейчас, у вас есть шанс стать Поэтом, которого признали при жизни, с первой же публичной демонстрации плодов его творчества.

Павел развел руки в стороны:

– Либо прослыть чудаком и фриком среди людей, живущих в вашем населенном пункте, что, учитывая размеры среды обитания, будет не совсем удачным способом разнообразить свою жизнь.

Эмилия промолчала.

– Либо, – Павел хлопнул себя по бедрам, – вы развернетесь и уйдете. Домой. И никогда не узнаете, хороши ваши стихи или нет. Творец вы или Бездарь. Потому что там сидят люди разного возраста, пола и воспитания. То есть по представителю от каждого слоя общества. Пусть местного, но! Самая наша целевая аудитория. То есть ваша.

Эмилия шмыгнула носом.

– Итак, – сказал Павел, – идем?

– Да, – сказала она сразу.

– Идем.

Взяла его под руку. И они вместе ступили в теплую сухую тьму, оказавшуюся прямо за дверью. Они сделали два десятка шагов и вошли в пятно света, пахнущее горячим воском и восточной пряностью. Павел крепко сжал кисть Эмилии и сказал с достоинством:

– Дамы. Господа. Позвольте вам представить Эмилию.

Ей показалось, что она видит в глазах, устремленных на нее, обожание. Обожание и что-то еще.

– «Страх», – сказала Эмилия и почувствовала, как Павел отпустил ее руку. Она сделала паузу и громко прочла голосом, лишенным всяких интонаций:

Ползет по телу.

Стучит в висках.

На стене – в ночных тараканах

Притаился.

Шепчет в углах.

Зашифрован в телеэкранах.

Синтетические симптомы,

Твердые субстанции,

Жуткий холод.

Потухшее сердце

Властелина электростанций.

Спит.

Эмилия сделал паузу, сосчитала про себя до пяти. Сказала в тишину вокруг стола:

– «Боль».

Белая точка таблетки

На ладони,

Словно ноль,

Плюс алкоголь -

Так Она лечит Боль.

Мама, закрой все окна и двери

И уши тоже закрой.

Сделай рaдио громче:

Она будет плакать.

Взрывы на солнце, взрывы,

Лопнувшие нарывы.

Черные дыры.

Я в эфире, иные миры.

Ловят мою волну.

Эмилия сосчитала про себя до пяти. Сказала в тишину, ставшую густой, как мазут:

– «Света Ракета».

Вот он – ОН на фото.

Дома сидит, но не пьяный, заметьте.

Оденет тапки, пойдет на бл*дки.

Купит гондонов и к Свете Ракете.

На природе пьяная она

Аборт отмечала.

Не парьтесь: газовый и старый

Пистолет потеряла.

По карманам прятала потом,

Пластилин лепила.

Паровозы делала она.

Обо всем забыла.

Эмилия дослушала саму себя и открыла глаза. Она только сейчас поняла, что стояла, зажмурившись изо всех сил.

И что все образы, которые она наблюдала, были только по ее личную сторону сетчатки.

Она открыла свои собственные глаза и увидела глаза других людей.

Ближайший к ней сейчас стоял и улыбался.

Зинаида сидела с приоткрытым ртом.

– Офигенно, – сказала Алина.

– А я о чем, – Павел улыбнулся еще шире. Он поклонился медсестре и указал рукой на последнее свободное место за столом:

– Присядете с нами, Эмилия?

Медсестра почувствовала, что краснеет.

Еще сильнее.

– Я лучше пойду, – негромко сказала она.

– Нет-нет, присаживайтесь! – встала со своего места Алина. – Присаживайтесь!

Павел притронулся к локтю Эмилии, и она сделала первый шаг. Он двинул пустой стул. Помог ей сесть. Вернулся на свое место. Алина на свое.

– Горячее подавать? – спросила Светка из кухни. Павел глянул на часы. Осмотрел застежку на ремешке.

– Да! – сказал наконец, не поворачивая головы.

– Она же об этом уже спрашивала, – Петр Продан смотрел на Светку, – десять минут назад.

– Уверен, что десять? – быстро спросил Павел.

– Уверен.

– А я уверен, – Павел дернул рукой, высвобождая часы с глубоко-синим циферблатом из левого рукава, – на сто процентов просто, что отдал этот хронограф несколько часов назад человеку с фотоаппаратом.

– А потом украл обратно, что ли? – хмыкнула Алина.

Павел показал зубы: улыбнулся.

– Блин! – сказал Андрей Петрович Продан, начальник станции РЭП-4, – мы сегодня поужинаем в конце концов? Или нет? Я тут уже год сижу. Жду.

– Горячее подавать? – спросила Светка.

– Да!!! – хором сказали Петр и Алина. Петр ткнул в Алину пальцем. – Ага???

– Я лучше пойду, – негромко сказала Эмилия.

!!!! – Павел оглушительно хлопнул в ладоши, словно одной сосновой доской о другую сосновую доску.

!!! – со всей силы.

– Время… – сказал Павел. – Я думаю это Время…

Он покивал сам себе. Потом громко:

– Я вам соврал!

Все посмотрели на него.

– Всё! Никакой Эмилия не убийца. Она просто медсестра из больницы напротив.

– Соврал? – спросила Татьяна.

Павел:

– Даже скорее, сказал неправду.

Зинаида:

– Кривду?

Андрей Петрович:

– По-украински «скривдить» означает «предать».

Алина:

– Так Вы – предатель?

Павел:

– Нет.

Алина:

– Ах, да. Вы – Павел.

Павел:

– Зато вы слушали эти стихи ВНИМАТЕЛЬНО. То есть так, как слушают cебя. Ни один критик или ценитель поэзии не стал бы слушать Эмилию так, как это делали сейчас вы.

– Я вам соврала, – сказала медсестра, густо краснея, – я не Эмилия. Я Наталья.

– Фуууххх!!! – Петр взялся левой рукой за свое темя, – шо вы гоните???

Павел встал со своего стула.

Во главе стола.

Там, где обычно сидит Виновник.

Торжества ли? Наоборот ли?

– Видите? – произнес он. – Сколько всего интересного может произойти за одну только вторую половину дня. А за весь день, представляете? А за жизнь? Я очень люблю жизнь. Очень. Но должен констатировать тот факт, что максимум половину своей – уже прожил. Меня, конечно, должно радовать, что целая огромная половина жизни еще впереди. Радует. Но не так, как хотелось бы. К чему я? Согласитесь, друзья, жизнь – интересная штука, а? Андрей Петрович?

– Согласен, – сказал тот.

– Интересная, – кивнула Татьяна.

Павел поклонился. Произнес, выдержав паузу:

– Я хочу вам всем задать один вопрос. Чуть позже. А сейчас, давайте-ка, я расскажу вам одну историю. Давайте? А то все уже чего-нибудь рассказали, а я еще нет. Или просто будем считать, что подошла моя очередь.

Павел посмотрел на каждого сидящего за столом по очереди.

– Я могу начинать? – спросил он.

– Мы все с нетерпением ждем, – сказала Алина и вставила в губы тонкую сигарету. Щелкнула кремнием зажигалки. Выдохнула дым вверх.

– Итак, – сказал Павел, – жил один человек…