Крик куриного самца вырвал меня из размазанного, как манка по тарелке, тяжёлого сна.

Позднее утро. Припухшие глаза никак не хотят разлепляться, а когда я, наконец, с усилием раздираю веки, небесное светило, схватив свой остро заточенный луч, начинает резать мою сетчатку словно электросваркой. Я недовольно жмурюсь и перекатываюсь к краю кровати, в тень. Шарю рукой в карманах шорт, комком брошенных у изголовья. Достаю мобильник и смотрю на цифры в углу экрана: ёп-тыть… какое утро?.. уже полдень…

Солнце закрепилось в зените и бросает почти ровный квадрат на мою подушку: небольшое окно выходит как раз на Его солнечную сторону.

Я зеваю и потягиваюсь всем телом. Голова гудит. В висках неприятная ломота… Спал плохо… Снилось всякое.

Всю ночь я бродил с нескончаемым коробком спичек по огромным пыльным сараям. Пробирался между пустыми насестами, поросшими пыльной паутиной. Чиркая серой, разгонял мрак в пыльных углах брошенных курятников: искал что-то или кого-то… Спички не кончались… углы тоже… рассохшиеся доски поскрипывали под ногами…

Сейчас, лёжа в постели и глядя в потолок, я смутно помнил о своём сне одно: никого и ничего я не нашёл…

Всё… Хватит… Мне надоело изображать из себя Александра Мишина в этом улье… А то допрыгаюсь до того, что пасечник Ануфрий уничтожит меня как вредителя… Никакой я дяде Жене не племянник. И вообще… Начнём с того, что никакой он мне не дядя… Хватит… Пора сваливать, пока всё это не зашло слишком далеко…

«Чё это ты? — Мой внутренний Гек Финн оторвался от изготовления гигантской самокрутки и прекратил болтать грязными пятками в воздухе. — По новому кругу пошёл? Ты сестёр трахать думаешь?»

Я натягиваю шорты на голое тело, достаю бритвенный прибор и вешаю полотенце на шею.

— Хотя бы одну, а? — не унимается он.

Отстань.

— Дашку! — Гек прикуривает и выпускает клуб дыма в переплетение моих мозговых извилин.

— Отстань, сволочь.

Я иду умываться, раздумывая о том, как мне добраться до станции и купить билеты на ближайший поезд. Лучше даже, если на сегодняшний.

Прохожу по коридору, пересекаю пустую кухню-столовую с орущим в углу радио и выхожу на крыльцо: здесь Дашка, раздвинув свои колени над железным ведром, чистит картошку. Шелуха опадает в полиэтиленовый пакет.

— Вот эту! — шипит Гек. — Вот её, ну?!

Я молча прохожу мимо, мельком заметив, что подол в подсолнухах задрался до середины загорелых бёдер.

Хочешь, скажу, какого цвета у неё трусы? — спрашивает Гек, затушив окурок где-то в районе моего мозжечка.

Я останавливаюсь на полпути между крыльцом, оставшимся за спиной и капающим краном, над которым проволокой прикреплено небольшое зеркальце с отбитым уголком. Я прикладываю ладонь козырьком ко лбу и смотрю в сторону Уткино: далеко-далеко, где-то над райцентром, небо приобрело оттенок покрытого окисью свинцового грузила. Видны даже далёкие росчерки молний, словно блеск небесной лески. И совсем рядом, метрах в четырёхстах, сине-белый, ныряющий в выбоинах дороги поплавок. Крыша приближающегося автомобиля. Крыша белого автомобиля с синей мигалкой.

— Кто бы это мог быть? — спрашивает Гек, приложив огромный армейский бинокль к глазам и смотря в ту же сторону. — Может, старина Томас Сойер пожаловал?

Я поворачиваюсь к крыльцу. Дашка, забыв про картошку, но всё ещё держа нож в руке, влезла на табуретку и смотрит на уже показавшийся из-за небольшого пригорка автомобиль.

Автомобиль с синей мигалкой и уже различимыми красными крестами на белых бортах.

— Это «скорая» из Сватово, — негромко говорит она, повернувшись ко мне, и недоумение в её глазах сменяется тревогой.

— Оля! Мам! Пап! — вдруг громко кричит она, не отрывая испуганного взгляда от моего лица.

— Что случилось? — на крыльцо выходят тётя Валя и Ольга. — Что ты орёшь, как…

Тётя Валя замолкает на полуслове. Она тоже заметила автомобиль с красными крестами. Женская половина Мишиных встревоженно смотрит в сторону Уткино.

Из поросятника, отряхивая сапоги от навоза, выходит дядя Женя с лопатой в руках. Он замирает около корыта с горкой мелких зелёных груш. Смотрит на поднимающую клубы пыли «скорую», заворачивающую в его хозяйство. Даже отсюда я вижу, как побелели костяшки его пальцев, стискивающих черенок лопаты.

В полном безмолвии автомобиль въезжает во двор и тормозит прямо по центру, там, где стояла Атасная Пулялка; скрип тормозных колодок заставляет Гека Финна поёжиться.

Дядя Женя медленно отпускает лопату и делает шаг в сторону «скорой». Потом — другой. Через секунду он уже бежит, размахивая руками и потеряв один из вымазанных свиным дерьмом сапог. Дверь автомобиля открывается, и из неё выпрыгивает медсестра. Та самая, которую я видел, когда провожал Ивана на «Победе» в больницу. Дядя Женя подбегает к ней. Она что-то говорит, быстро жестикулируя. Дядя Женя прикладывает ладонь к груди.

— Ох… — упавшим голосом произносит тётя Валя, и ноги её подкашиваются. — Ванечка, мой… сыночек…

— Мама… мама… Мамочка! — дочери подхватывают её под руки и усаживают на табурет. В их глазах слёзы. Они кусают губы, чтобы не зареветь в голос.

Дядя Женя уже бежит к дому, нелепо бухая одним сапогом по земле. На его лице странное выражение. Медсестра, сложив руки на животе, смотрит ему вслед. Все смотрят на него. Даже Мухтар, Мальчик и Рыжий, опустив хвосты. Даже куры и индюки, позабыв о своих делах, вперили свои глаза-бусинки в бегущую к крыльцу фигуру.

— Мать!.. — кричит он, задыхаясь и теряя второй сапог. — Мать!..

Он, спотыкаясь, вбегает по ступенькам и останавливается на крыльце, держась за сердце. Жена и дочери смотрят на него.

— Валя… Дашка… Ольга… — он никак не выровняет дыхание, — …собирайтесь… к

Ваньке… Ванька… он… он…

Гек Финн молчит. Я тоже.

— Ванька… сегодня утром… — дядя Женя хватает жену за плечи, — …проснулся утром и заговорил… спросил, где моя мама, Валя!

Оцепенение. Полная тишина и…

Вдруг словно кто-то включил перемотку: громкие голоса, движение — ведро с картошкой опрокинуто. Неочищенные клубни с глухим стуком катятся по ступеням, превращаются в мокрые пятна под ногами. Никому до них нет дела: все Мишины забежали в дом.

Все Мишины.

Тут только один не Мишин.

Я.

Не парься, дружище! — говорит мне Гек. — Я тоже не Мишин! Поэтому чё нам тут с тобой делать, двум не Мишиным? Пора сваливать, верно? Под шумок, да?

И я с ним согласен.

Я не спеша захожу за угол дома и, присев на корточки, шарю по карманам. Блин… У меня же ещё полпачки сигарет было… Где они?.. Ладно… И так подождём…

Осторожно высовываюсь из-за угла. Вижу, как вся семья торопится к автомобилю с мигалкой.

Всё. Пора.

Я быстро иду к задней стороне дома, к окну в свою спальню. Вижу сместившийся ближе грозовой фронт: тёмные тучи уже закрыли пол неба. Видна мутная пелена дождя где-то на подходе к Уткино. Я осторожно заглядываю в окошко: никого. Встаю на фундамент и просовываю руку в форточку — щёлк! — верхним шпингалетом. Потом — щёлк! — нижним. Осторожно тяну на себя створки. Перекинув ногу через подоконник, прислушиваюсь: завёлся движок «скорой». В доме — тихо. Я спрыгиваю в комнату. Прикрываю дверь. Бросаю быстрый взгляд в окно: тучи уже ближе. Слышу гром. Вижу, как молнии выводят небесные граффити на свинцово серой стене дождя. Дождь в дорогу — это хорошо. Это к удачному путешествию. Путешествию домой.

Только вымокнуть придётся… Я сбрасываю шорты, запихиваю их в рюкзак вместе с бритвой и полотенцем. Достаю из него «ливайсы» и натягиваю прямо так, не снимая кроссовок и застревая ими в штанинах. Завязываю тонкую непромокаемую ветровку вокруг пояса. Перекладываю мобильник в карман джинсов. Поправляю лямки рюкзака на плечах. Всё?..

Осматриваю комнату в последний раз.

Всё. Никаких следов Саши Мишина не осталось.

Ну что Мотор? — говорю сам себе. — Go?

И выпрыгиваю в окно.

Я пересекаю поле люцерны, ощущая лёгкие касания пожелтевших стеблей о свои колени. Люцерна шуршит по ткани джинсов, словно пытаясь удержать меня. Дули-пердули.

— А-а-а!!! В Африке горы вот такой вышины-ы-ы-ы!!! — орёт Гек Финн, задирая руки над головой и демонстрируя высоту африканских гор.

Я покусываю сорванный на ходу стебелёк люцерны.

Курить охота.

— А-а-а!!! В Африке реки вот такой ширины-ы-ы!!! — орёт Гек, расставив руки в стороны, будто хвастаясь пойманной в Миссисипи севрюгой.

— А-а-а!!! Крокодилы-бегемоты!!! А-а-а!!! Обезьяны-кашалоты!!! А-а-а!!! И зелёный папу-у-угай!!! А-а-а!!! И зелёный папу…

— Заткнись болван! — говорю я ему. — Это песня из «Красной Шапочки», а не из твоего фильма.

— Сам болван! — Гек оглядывается через плечо. — В моём фильме вообще песен не было!

Я с разгона перепрыгиваю ров, разделяющий два поля. Люцерна осталась за спиной. Здесь у нас тоже какая-то хрень растёт…

Срываю стебелёк какой-то хрени. Зажимаю его в зубах. Блин… Курить охота… У Тольчи попрошу…

До кузницы ещё два поля напрямик.

Пересекаю и второе, с ходу перескочив ещё один разделительный ров.

На этом, третьем, поле ничего не растёт. Вернее, растёт: проржавевшие комбайны, пустившие корни. Плюс белеющий неподалёку от них крест.

— Десять великанских и четыре лилипутских, да? — спрашивает Гек. — А плейер, проигранный Генке, зажал, да? Жмотяра!

Блин. Нехорошо получилось… Нужно было оставить плейер в своей комнате… Генка бы понял… Надеюсь…

— Жмот! — говорит Гек.

Я приближаюсь к комбайнову кладбищу со скоростью, превышающей среднюю скорость идущего человека: спешу. Навстречу мне с ещё большим ускорением движется дождь. Он уже накрыл Уткино и с минуты на минуту будет здесь. Блин… Точно вымокну.

Молнии вырастают совсем рядом.

Бах!!! — гром взрывается спустя секунду. Я вздрагиваю от неожиданности.

— Ты не переживай! — говорит Гек Финн. — По поводу плейера в смысле. У тебя ещё есть возможность его задарить.

— Ага. Так я и вернулся.

— А и не надо возвращаться! — говорит Гек. — Так передашь!

— Точно. По почте вышлю. Точно.

— Зачем ходить на почту? — говорит Гек. — Почта сама к тебе придёт! Уже пришла! — Гек радостно тычет большим пальцем за спину. — Почтальон в тридцати великанских позади тебя!

Я останавливаюсь.

БАХ!!! — гром заставляет меня передёрнуться.

Я слышу шум капель и чувствую запах озона.

— Ну, может, плюс-минус семь лилипутских! — так же радостно сообщает Гек.

Я поворачиваюсь.

Почтальон. В тридцати шагах от меня. Почтальон в цветастом платье. С растрёпанными волосами. Стоит и смотрит на меня, тяжело дыша.

Ольга.

Я сжимаю кулаки со всей силы.

Ольга. Шла за мной от самого дома. Бежала от самого дома.

— Это не я, чувак! — говорит Гек. — Честное слово, не я…

Холодная капля ударяет меня в макушку, и я вздрагиваю.

И пока Ольга приближается ко мне, придерживая подол, я вздрагиваю ещё несколько раз. В тот момент, когда между нами остаётся пара метров, она делает всего один, последний, шаг. И заканчивает его, уже промокшая до нитки: дождь накрывает нас плотной стеной.

Вода хлещет вокруг. Тучи прогнали солнце за три поля от нас.

Я чувствую, как напитываются влагой мои кроссовки. Я смотрю в её бледное лицо с прилипшей ко лбу прядью.

БАХ!!!

Мы оба вздрагиваем.

Вздрагиваем — и уже не можем остановиться.

Её зубы стучат так, что заглушают шум дождя. Её колени, тонкие руки, хрупкие плечи — всё тело сотрясается так, что ещё чуть-чуть

и рассыплется на тысячи осколков.

Мои зубы стучат так, что заглушают шум дождя… Меня бьёт озноб. Холод сковывает с ног до головы, скручивая судорогой лопатки и заставляя скрючиваться пальцы на ногах.

Я холоден, как айсберг. Весь. С ног до головы.

Только в одном месте разгорается тепло.

Мгновение — и уже пламя.

Пол мгновения — и

между ног бушует Адский Пожар.

Запредельная огненная смесь проносится по моим венам жидким напалмом.

И я не думаю.

Я хватаю Её за руку и тащу за собой.

Скользя по грязи, влеку, сжимая со всей силы хрупкое запястье.

БАХ!!!

Я вталкиваю её в сухой полумрак старого зерноприёмника, устланного прошлогодним сеном.

БАХ!!!

Близкие молнии отражаются в её зрачках.

Я рву Её мокрое платье, высвобождая грудь. Сдираю мокрые трусики с точёных бёдер.

Швыряю Её на сено.

Выскальзываю из лямок рюкзака и

впиваюсь в Её губы.

Она извивается подо мной, пытаясь задрать мою футболку.

Я отрываюсь от неё — на пару мгновений — лихорадочно расстёгивая пуговицы ширинки.

— Саша… Сашенька… — шепчет она. — …Сашенька…

Она мокрая не только снаружи. Внутри она горячая.

— М-м-м-м-м!!!

Она выгибается дугой и впивается в мою спину, прорвав намокшую ткань футболки.

Я вхожу ещё глубже.

— М-м-м-м-м!!! — она сама задаёт ритм. Бешеный ритм.

Сумасшедший.

Я вижу подрагивающую в такт движениям грудь с торчащими сосками. Я слышу голос, отсчитывающий наш безумный бит. И завожусь от него. Слетаю с катушек:

— М-м-м!!!..…ой, мама!!!..ой, мамочки!!!..Ой, мамочки!!!

Я не могу и не хочу больше сдерживаться.

И она вдруг оглушительно визжит под блеск молний. Визжит, извиваясь и принимая в себя миллионы гитлеров и клеопатр. Визжит, вцепившись в мою спину и перекрывая шум дождя, барабанящего по металлу. Перекрывая взрывы грома.

Визжит прямо в моё ухо.

И когда задыхающиеся поцелуи начинают покрывать моё мокрое лицо, я открываю глаза.

— Сашенька… — шепчет она, тяжело дыша.

Я смотрю в её глубокие зрачки.

Я хочу сказать ей. Сказать, что никакой я не Саша.

И в этот момент

Получаю удар по голове.